"Воины Крови и Мечты" - читать интересную книгу автора

Виктор Милан Ангел-хранитель

Зло таится на кривых улицах, и добрые люди частенько попадают в его сети.

Августовское солнце превратило каждый зубчик молнии, вставленной в лоб высокого молодого человека, в сверкающую искорку. Так оно и должно было быть. Голова-на-Молнии патрулировал сельско-городской район, демонстрируя себя и требуя к себе уважения. Он дышал полной грудью, наполняя легкие утренними запахами лошадиного дерьма, помоев и горячего асфальта. Его окружал тот мир, которого он заслуживал.

В квартале Форрестер-900 возле Калифорнии он заприметил парочку граждан на складных стульях перед домом, который еще не до конца развалился. Одиннадцатилетняя девочка с раздутым животиком и ногами-палочками танцевала возле них, зазывая прохожих и задирая до головы халатик, сшитый из дерюжного мешка. Под халатиком на ней ничего не было.

Негодяи заметили его, подходившего в сопровождении двух солдат из Группы Содействия Общественности, Катаны и Монализы. Они окликнули ребенка и попытались спрятаться в доме. Поздно.

— Что мы здесь имеем? — спросил Голова-на-Молнии, одаривая их широкой улыбкой. — Пытаетесь продать эту маленькую девочку, ага?

Девчонка хихикнула и тоже ощерилась в улыбке. Большая часть коренных зубов у нее уже выпала, не успев вырасти.

Отец был высокий и поджарый, с бегающими голодными глазами.

— О нет, — торопливо проговорил он. — Это означало бы эксплуатировать вас так же, как и ее.

Его жена тоже улыбнулась Голове-на-Молнии. У нее были длинные тусклые волосы неопределенного цвета, разделенные на прямой пробор и обрамлявшие круглое лицо. На шее у нее висел медальон в виде медного полушария Земли с проволочными буквами «Люби Свою Мать». Этот медальон, а также ее дородность убедили Голову-на-Молнии в том, что эти двое должны увеличить свой взнос в пользу общественности.

— Истина заключается в том, — сказала она, — что Миа столь любвеобильна по природе, что должна делить с кем-то свою любовь. Даже с чужими.

— А в Островной Америке, в сущности, нет чужих, все свои, — перебил ее муж. Она пристально посмотрела на него.

— Разумеется, — продолжила она, — и если она разделит всю свою любовь с остальными, то для них это будет просто Общественное дело, разве не так?

Голова-на-Молнии улыбнулся еще шире. Они сошлись на пятидесяти процентах с выручки, и он двинулся дальше вниз по улице. Состоять в ГСО было круто: ты не просто стоял над законом, ты сам был закон.

Они не успели уйти далеко, когда зазвонили часы в кармане его кожаной куртки. Он выудил их оттуда. Это были большие блестящие часы на цепочке, не то что те цифровые штамповки, которые иностранцы навязывали бы людям, если бы не Великая Американская Стена. Он был единственный с Молнией, кто мог узнавать время по стрелкам.

— Черт, — пробормотал он. — Пора встретиться с моим социальным работником. Вы двое заканчивайте обход и не проявляйте предвзятости. Поняли? — Катана и Монализа кивнули, и он ушел.

— Что мы здесь имеем? — спросил Катана, копируя начальника. Он взял сморщенный от старости фрукт из ящика, стоявшего в грязном дворике деревенского дома, и подбросил на грязной ладони.

— Как написано, — сказал сутулый человек в серой майке, которая, возможно, была белой дней десять назад. — Апельсины. — Вообще-то надпись, сделанная от руки на корявой картонке, гласила «АПИСИНЫ».

Монализа посмотрела на него, прищурившись:

— Ты ведь не выращиваешь их на заднем дворе.

— Угу. — Катана раздавил фрукт. Желтая мякоть просочилась между пальцами. — Стало быть, мы контрабандисты?

Человек облизал губы сухим языком.

— Они только что из Делано.

— Иностранцы уже в соседнем квартале, — напомнила ему Монализа.

Из дома выскочила женщина, держа в руках ворох бумаг.

— Вот. У нас есть документы. Лицензии, заключение экологической комиссии, все законно.

Облизав пальцы, Катана принял документы.

— Здесь не сказано, что вы работаете на зарегистрированный, принадлежащий Америке концерн. — Он оглядывал пару с ног до головы.

— Вы знаете, что это означает, — сказала Монализа, в глазах которой светилось ласковое нетерпение. — Вы — предприниматели. — У нее это прозвучало как «пред-приятели».

— А это означает, — сказал Катана, хватая дядьку за серую майку, — что мы тебя сейчас немножко почистим.

Гнилая ткань затрещала. Однако майка оказалась достаточно крепкой, чтобы подтянуть бедолагу поближе к занесенному кулаку Катаны.

И тут кто-то схватил его за запястье.

— Болтон, — сказал Голова-на-Молнии, влетая в кабинет, расположенный в укрепленном Судебном Комплексе Честера, с рукой, протянутой для рукопожатия. — Дружище.

— Сядь, чтоб тебя, и заткнись, чтоб тебя, — прорычал его Агент по Соцобеспечению.

И был, пожалуй, единственный «некрутой» момент в работе офицера ГСО: ты мог быть выше закона, но не выше Человека. Уличная мудрость гласила, что свиньям не удастся «опустить» всех Гсошников: за это они и получили признание как Группа Содействия Общественности, как бы они ни назывались — Криспы, «Действуй!», ПЕТА или «Право на Жизнь».

Но если свиньи не могут тебя одолеть, они могут заставить тебя присоединиться к ним. Голова-на-Молнии сел, чтоб его, и заткнулся, чтоб его.

— От твоего округа давно не поступало достаточных взносов крови, — сказал Болтон. — Тебе необходимо что-то сделать. Немедленно. Я начинаю раздражаться.

Голова-на-Молнии моргнул:

— Что? Ты хочешь, чтобы я заставил их встать в очередь к Кровомобилю?

Ему никогда не удавалось разглядеть, каким был Болтон — толстым или худым. У Болтона была большая голова с курчавыми темными волосами, прилипшими от пота к лысине на макушке — государственному служащему полагался кондиционер, но сегодня он не работал, — и самая бледная кожа, какую начальнику ГСО когда-либо доводилось видеть.

— Меня не колышет на фиг, как ты это сделаешь. Если хочешь, подвесь их за ноги и выпусти у них кровь по трубочкам. Главное, проверь, чтобы не было гепатита и чтобы товар был быстро заморожен.

Кабинет был настолько тесен, что Голова-на-Молнии едва мог шевелиться, не задевая локтями плакаты на стенах, которые, как и склеившиеся от влажности кипы бумаг на металлическом столе Болтона, он не мог прочитать. Больно было думать, что свинье, наделенной правом распоряжаться жизнью и смертью Головы-на-Молнии и всех его зипов, выделили под кабинет такую гнусную дыру.

— Послушайте, мистер Болтон. — В конце концов можно и подлизаться немного, от этого тебя не убудет. — Я пытаюсь с этими людьми, типа, построить что-то. Они надеются на меня, что я смогу защитить их от Гсошников, не обладающих тем общественным сознанием, которое есть у меня, например, от Патриотического Парка. И я так понимаю, что чем больше они строят, тем больше им причитается. Вместе со мной и с вами.

Болтон подался вперед, опираясь на руки. Его руки напоминали обесцвеченную колбасу, вылезающую из коротких рукавов. Волосы на них были такими бледными, что казались прозрачными.

— Тебя можно и заменить, паскуда, — сказал он.

— Но-но, потише! — воскликнул Голова-на-Молнии с хорошо отрепетированным бешенством. — Не надо на меня давить. Я представляю Общественность — людей, угнетаемых и эксплуатируемых Системой, где Доминируют Белые Самцы.

— У нас здесь район с мультикультурным населением, Голова-на-Молнии. Возможно, ты не представляешь достаточно широкий спектр, откуда тебе знать? Мы под каждым камнем в Бейкерсфилде можем найти тебе замену, а тебя самого быстренько заставим исчезнуть.

Голова-на-Молнии сделал глубокий вдох, успокаивая свою ярость. Он кивнул, конвульсивно, словно его кукловод не вполне справился с ниточками.

— Вам нужна кровь, — прохрипел он, — вы ее получите. А что вы с ней делаете-то, а? Пьете, что ли?

Лицо Болтона превратилось в пухлый кулак.

— Не умничай тут со мной, раздолбай.

Голова-на-Молнии откинулся назад и умиротворяюще помахал руками. Социальный работник вздохнул:

— Это для ребятишек. Ты же смотришь телевизор, правда?

— Да, конечно, сэр. Помогает формулировать общие национальные ценности.

— Ага. Мы запретили пистолеты, оружие любого рода, запретили даже знать, как оно применяется. И все же мы имеем миллион убийств в год — это один процент населения — благодаря контрабандистам, держателям подпольных складов, спекулянтам и другим эгоистичным элементам. Чтобы справиться с этим, Национальное Здравоохранение нуждается в поддержке.

Он откинулся в кресле и уставился на Голову-на-Молнии глазами, похожими на голубой мрамор.

— От тебя требуется внести свой вклад в дело спасения бедных, истекающих кровью детишек. Или я вставлю еще одну молнию тебе в шею и забуду застегнуть.

Катана был настолько потрясен, что сначала повернулся, чтобы посмотреть на наглеца, а уж потом высвободил руку.

В ублюдке не было ничего особенного: сантиметров на восемь пониже Катаны и ненамного выше Монализы, а мяса на костях почти совсем не наросло. На нем были рваные полотняные брюки, подпоясанные веревкой, и куртка из джутового мешка. Для темнокожего он был довольно смазлив. В этом Катана разбирался.

— Ты купил себе билет в мир страданий, мешок с дерьмом, — сказал Катана. Он замахнулся, чтобы съездить кулаком по хорошенькому личику.

Членам Группы Содействия не было равных в групповых избиениях. Но в поединках они терялись. Другое дело — забить ногами упавшую мразь.

Смуглый мальчишка выскользнул из-под удара. Он просто откинул туловище назад, а затем выпрямился, кротко глядя на Катану.

Молниеголовый опешил. Гражданин сопротивляется: такого просто не могло случиться. Пора было призвать социальный порядок к порядку.

— Ты сам напросился, — прорычал он и со свистом извлек свой именной меч из ножен, висевших за спиной.

Рики Ангел скользнул на два шага назад, бросив взгляд на молодую женщину. Та только Что сбила гражданина с ног ударом в пах и теперь стояла, поставив сапог ему на шею и ожидая классного представления.

Рики вытащил две полуметровые палки — гарроты, — которые были спрятаны у него в штанине, и выставил их перед собой.

— Хочешь побить меня вот этими спичками? — расхохотался Катана. — У меня меч, парень. Ты проиграл.

— Возможно, — сказал Рики.

— Уж это точно. — Катана шагнул вперед, размахнувшись горизонтально. Рики отступил назад, на мостовую, пятясь от сверкающей смертоносной дуги. Когда меч сверкнул в обратную сторону, он увернулся таким же образом.

В этот время его нога в сандалии наткнулась на кучу застывшего цемента. Лодыжка подвернулась. Он упал на одно колено.

С торжествующим ревом Катана обеими руками занес меч над головой для смертельного удара. Когда клинок со свистом опустился, Рики отбил его левой палкой. Меч отклонился на градус, пронесся мимо плеча Рики, не задев его, и воткнулся в мягкий от жары асфальт.

Катана вложил в этот удар всю силу. Не попав по цели, он потерял равновесие. Правой палкой Рики ударил его по основанию черепа, направляя падение. Катана ударился лицом об асфальт и затих.

Лень и желание позабавиться до поры удерживали Монализу от драки. Но сейчас она поняла, что произошло невероятное: тощий подросток приложил Катану мордой об асфальт с помощью каких-то палок. Она выхватила два одинаковых кинжала и закрутила ими в воздухе, выписывая сверкающую бронзовую бабочку, просто чтобы показать этому недоумку, что его ждет.

— Разве ты не знаешь, что закон запрещает гражданам распускать руки? — спросила она.

— Я бы не стал, если бы мне было куда их запускать, — отпарировал Рики.

Она замычала, не поняв шутки. В щеку у нее были вставлены блестящие стальные бусинки, составлявшие узор в виде бриллианта. Она приблизилась, держа левый нож наготове, а правым помахивая перед собой движением кобры. Он понял, что этим она хотела его запугать.

Когда она достала ножи, он почувствовал некоторое беспокойство; в его искусстве тоже применялись кинжалы — балисонги, или экрима, — хотя он никогда не практиковался с ними. Лагерная охрана была достаточно опытна, чтобы не оставлять в руках заключенных металлическое оружие. Если что-то и работало в Островной Америке (по крайней мере за пределами кондиционированных кабинетиков, где государственные служащие отдавали свою жизнь служению обществу), так это металлодетекторы.

Однако ее выкрутасы, хотя и занимательные, были просто фокусами. Движения выдавали в ней вульгарного уличного бойца, каким был и Катана.

Это не означало, что Рики ничего не угрожало. Ей, безусловно, приходилось уже резать людей этими ножами. Она кромсала воздух замысловатыми росчерками. Солнце вспыхивало на клинках, которые были единственным чистым местом в ее фигуре.

— Выпусти когти, — говорил ему гуру, — и змея не сможет укусить.

Он сделал скользящий шаг в ее сторону. Рука женщины метнулась к его горлу. Он отступил в сторону от удара и со свистом размахнулся правой палкой сверху вниз. Она с треском врезалась в костяшки пальцев Монализы. Нож со звоном выпал и запрыгал по горячему асфальту, словно испуганный зверек.

…Внезапно он был захвачен сзади нельсоном.

— Режь ублюдка. — Смрадное дыхание окатило затылок. — Режь его.

Тряся поврежденной рукой, Монализа двинулась вперед.

— Хочешь сделать серьги из его яичек?

— Отрежь ему член, — сказал Катана, — чтобы я мог его засунуть ему в…

Одновременно ударяя палками по обоим вискам Катаны, Рики не мог вложить в удар много силы. Но гибкость, выработанная часами упражнений, придала запястьям способность вырабатывать дополнительную скорость. Катана взвыл и ослабил захват.

Рики поднял руки над головой и рухнул на землю. Удар копчиком об асфальт был подобен выстрелу, запустившему алые искры вдоль позвоночника прямо в мозг.

Второй нож Монализы метнулся ему в лицо. Ротанговые палки, взвизгнув, сомкнулись у руки, державшей кинжал.

Монализа вскрикнула и выронила клинок. Рики вскочил и сделал колесо. Катана размахнулся, целясь ему в голову справа. Рики парировал слева, ударив палкой по внутренней части предплечья — движение, которое эскримадорцы называли «живой рукой». Правая палка закрепила блок, ударив Гсошника по локтю.

Воодушевленный успехом, Рики изловчился ударить Катану гарротой в лицо и сломать ему нос.

Катана, воя, опустился на асфальт. Сквозь пальцы струилась кровь.

— Сукин сын! — неистовствовала Монализа. — Ты сломал мне руки!

Рики улыбнулся. Он подошел к ней, гибко играя палками и выписывая в воздухе зловещих бабочек.

— Уходите, — коротко предложил он.

Правой рукой, которая была повреждена меньше, Монализа сграбастала своего товарища по Содействию Общественности за кожаную куртку. Они заковыляли прочь на негнущихся ногах, как ходят до смерти напуганные люди.

У Рики в мозгу что-то щелкнуло. Он тяжело опустился на край тротуара. Это была его первая настоящая драка с тех пор, как гуру Сантистеван начал тренировать его. И он победил.

Оба обитателя дома бросились к Рики, обнимая его, называя своим героем.

Он думал: а так ли это?

— У него плохая карма, — сказала мать Миа. — Дурные новости. В любом случае наш общественный долг обуздать его. Он бешеный.

Тридцать с небольшим жителей Форрестера-900 собрались в смрадном полумраке Дома Самоуправления, который был чьим-то домом до того, как Федералы все обобществили. Стены были расписаны непристойностями, а в углу красовалась кучка человеческого дерьма; поскольку дом никому не принадлежал, то никто за ним и не присматривал. Однако он служил свою службу.

Даже Картонная Кэти пришла и сидела теперь с краю, поджав колени. Фиолетовая буква «Г» была вытатуирована на ее ввалившейся щеке, показывая, что она перенесла гепатит. Правительственное телевидение, которое было единственным телевидением в округе, сообщило, что гепатит не является заразным. Правительство всегда говорило правду. Люди все понимали правильно.

— Вы хотите подлизаться к Молниям, потому что они покрывают ваши делишки, — сказал кривоногий мужик с лысеющей головой и черной бородой. — Никто не посмеет донести на вас за то, что вы торгуете собственной дочкой.

— Голова-на-Молнии хорошо относится к нашей Общине, — продолжала настаивать мать Миа. — Нам могут назначить Главного по Содействию, который будет хуже этого.

— Как может быть хуже? — спросил человек, торговавший апельсинами. Его звали Джейсон, а его жену Трейси. — Его орава избивает нас и забирает то немногое, что мы зарабатываем.

Городского голову звали Толсон. Это был потрепанный морщинистый мужичок с волосами морковного цвета, в организме которого, казалось, давно сгорели все жиры и надежды. Он выглядел, как человек, который знает, что все меняется только к худшему.

Он поскреб подбородок и кивнул.

— Факт тот, что Голова-на-Молнии не очень-то справляется с делами.

— Вы не можете разрешить этому жуткому сопляку остаться здесь! — воскликнула мать Миа. — Как насчет нашего общественного долга?

— Я — председатель квартала, законный и официальный, — сказал Толсон, одаривая ее тяжелым взглядом. — Я решаю, что мы должны и чего не должны.

Он вновь поскреб щетину на щеке.

— Неплохая идея — иметь человека, который будет сражаться за нас.

— Мы не можем рисковать… — начал отец Миа.

— Мы всегда успеем выдать его властям, — сказал Толсон, — если дело не выгорит.

Трейси нервно обтерла руки о юбку.

— Как нам удержать его?

— К счастью, у нас есть кое-что получше одиннадцатилетних малолеток. — Толсон обернулся и крикнул: — Пэтти, вперед и на середину!

В помещение проскользнула молодая женщина с прямыми светлыми волосами. Она была привлекательна, насколько это возможно при постоянном недоедании. Глаза были большие, но тусклые. На ней были какие-то линялые и перекроенные обноски; маленькие острые груди норовили выглянуть из слишком широких пройм. Мужчины рассматривали ее с откровенным вожделением. Она не обращала на них внимания.

— Девочка, — сказал председатель, — пришло время послужить своей общине.

Блеклые глаза хитро прищурились.

— Что?

— Ты знаешь, что у нас тут появился незнакомый паренек, который накостылял двоим зипам?

— Ага. Он типа крутой. А что с ним?

Толсон положил руку ей на плечо.

— Ты должна сделать так, чтобы он захотел остаться.

Ее лицо сжалось.

— Папа! Почему я должна это делать?

— Потому что я ему вряд ли понравлюсь, девочка. Он не носит цвета Горячих Педиков.

Она прижала руки к тощей груди и повернулась.

— Это сексуальная эксплуатация. Ты можешь попасть в тюрьму.

— Ну да, — сказал Толсон с улыбкой, которая сползла с его лица, не успев появиться. — А тебя отправят к Непорочным Сестрам для нравственного перевоспитания.

Он сжал ее щеки жесткими пальцами и повернул лицом к себе.

— А знаешь, что говорят эти Сестры? Они говорят, что хорошенькое личико — это приманка для мужчин и предательство собственного пола. И они очень быстро исправляют этот недостаток.

Она попыталась вырваться.

— Ладно. Но он должен быть чистым.

Толсон рассмеялся:

— Я бы сказал, что почище тебя, детка. Парень выглядит так, будто только что из Лагерей. А уж там тот, кто заболеет, долго не протянет.

Запах человеческого пота едва пробивался сквозь густые испарения застарелой грязи и плесневелой одежды, заполнявший гараж Толсона. Лежа на комковатом матрасе, пуговицы которого впивались в спину, Рики тупо смотрел на обнаженное тело рядом с ним. На вздернутые ягодицы падали серебристые полосы лунного света, просачивавшегося сквозь доски, которыми было заколочено окно. Рики решил, что ему нравится роль героя.

Он не очень-то разбирался в жизненных ролях. Телегерои были в основном сусальными юнцами или одноклеточными животными, которые беззлобно выслеживали спекулянтов или злонамеренных иностранцев и препровождали их к улыбающимся государственным служащим, которые великодушно вознаграждали их за усердие. Это никак не соотносилось с той реальностью, которую Рики познал на улице и в Лагере.

— Ты теперь хураментадо, сынок, — говорил ему учитель ночью накануне того дня, когда ему суждено было погибнуть от лазеров службы безопасности. — Человек миссии.

— Какова моя миссия?

— Освобождать людей.

Рики тогда не вполне понял.

— Как я должен это делать, гуру?

Гуру Сантистеван сидел в затемненном бараке, мудрый, почерневший и иссохший. Он усмехнулся сквозь дымок запрещенной сигареты.

— Сначала освободи себя.

Это были последние слова, которые Рики слышал от старика.

Рики казалось, что гуру освободил его, сумев отвлечь охранников, пока Рики протискивался сквозь узкий подкоп под проволокой. Это означало, что теперь можно было приступить к выполнению миссии. Как только он поймет, что от него требуется.

Свою тоску по старику он хранил внутри себя, в маленьком пузырьке, не зная, куда его поставить. Это был не единственный подобный пузырек на полках его души.

Бейкерсфилд был ближайшим людским сообществом, нуждавшимся в освобождении. Он вошел в городок с юга, параллельно 99-му шоссе, обходя стороной правительственные рабочие бригады, которые либо ремонтировали дорогу, либо разбирали ее, смотря к кому они относились — Службе Инфраструктуры или Комиссии по Охране Окружающей Среды. У него не было внутреннего паспорта, который позволял бы ему ездить на общественных автобусах с паровыми двигателями, которые время от времени громыхали мимо, выпуская клубы дыма из труб. Что касается фермеров, ехавших на конных повозках, сделанных из сломанных автомобилей, то они старались даже не смотреть в его сторону, когда он махал им руками и просил подвезти вместе с их изъеденной червями продукцией.

В основном он старался держаться подальше от людских глаз. Он скрывался от закона, к тому же рисковал быть опознанным как иностранец. Смуглый, стройный, не слишком высокий, он мог сойти за «англо» или «чикано», на самом же деле он был филиппинцем, как и многие в агролагерях. Расизм был вне закона, но подозрительность по отношению к иностранцам считалась обязательной. Они могли торговать импортом или вербовать на работу — хотя за свои семнадцать лет Рики не встречал ни одного человека, сумевшего преодолеть десятиметровую стену, окружавшую всю территорию континентальных Соединенных Штатов, — законно или как-нибудь иначе.

Кроме того, избиение азиатов считалось для чернокожих членов ГСО политически корректным проявлением гнева. Приходилось быть осторожным.

Но когда он увидел разукрашенных металлическими шипами юнцов, наезжавших на граждан, в нем включилось осознание своей миссии.

Он разглядывал Патти, которая спала, пуская слюни на рваную подушку, и почувствовал приступ щенячьей любви. И еще кое-что он почувствовал. Он дотронулся пальцем до ее спины между лопатками и с тихой очарованностью девственника двинулся вниз по позвоночнику. Когда он добрался до копчика, она зашевелилась, сонно пробормотала что-то с капризной интонацией и перевернулась на спину, предоставляя ему очередные доказательства его награды.

Его разбудили крики. Он сел и увидел оранжевые сполохи, пляшущие на стене соседнего дома.

— Черт!

Истерично заливался петух. Рики выпрыгнул из кровати, столкнувшись с Патти, которая в этот момент попыталась сесть, схватил свои штаны и попытался натянуть их. Нога застряла в штанине. Он прыгал по гаражу, выставив ногу в свисающей штанине, и сердце прыгало в груди, словно испуганная лягушка.

— Черт, черт, черт.

— Что случилось? — сонно спросила Патти. Ему наконец удалось влезть в брюки. Она натянула на плечи изъеденное молью одеяло и вышла вслед за ним на ночную улицу.

Усадьба Джейсона и Трейси была освещена, словно жилище государственного служащего во время праздника. Разумеется, как рядовым гражданам, Джейсону и Трейси не полагалось электричества для освещения или обогрева.

Что им полагалось, так это огонь. Его было в избытке. Приглядевшись через оконные проемы, еще недавно загороженные картонками и фанерой, можно было увидеть тела несчастных, свисавшие с потолка вниз головой. В воздухе плыл жирный запах барбекю. Рики с ужасом почувствовал, как рот заполняется слюной.

— Это был Голова-на-Молнии и его люди, — сказала Картонная Кэти, стоя в стороне от толпы, собравшейся возле горящего дома. — Я все видела.

Толсон крякнул и почесал голую грудь.

— Почему ты никого не позвала?

— Я испугалась и спряталась.

Рики почувствовал устремленные на него взгляды.

— Ты должен был защищать нас! — крикнул кто-то. Кто-то другой фыркнул, сплюнул. Что-то влажное шмякнулось о щеку Рики.

— Герой недоделанный.

Нет, сейчас он вовсе не был героем. Он был просто напуганным семнадцатилетним парнишкой, который добавлял еще не переваренный обед из бобов, лепешек и недозрелых помидоров к куче отбросов, переполнявшей сточную канаву. Непреодолимое чувство поражения и утраты рвалось наружу неудержимыми спазмами.

Он повернулся и побежал обратно к гаражу Толсона. Насмешки колотили по его смуглым плечам, словно камни.

Геройский бизнес шел совсем не по намеченному плану. Никого не удалось защитить. Он расслабился и проспал, пока их убивали.

Но злость начала пожирать стыд. Злость и решимость.

Они увидят, что он все-таки герой.

Голове-на-Молнии не полагалось шикарной штаб-квартиры вроде бывшего торгового центра или старого увеселительного комплекса «Метро»; его зипы были немногочисленны и не слишком свирепы. Приходилось довольствоваться остовом супермаркета Бона, разоренного бесконечными постановлениями, которые множились и мутировали с каждым часом, подобно некоему демоническому ретровирусу, а затем и вовсе почившего вместе с коллапсом национальной системы транспортировки и распределения задолго до того, как Голова-на-Молнии и его приспешники родились. Толсон рассказал Рики, где найти всю компанию за поздним ужином. Это не было секретом: Голова-на-Молнии держал дверь открытой, заявляя, чтобы люди не стеснялись приходить к нему со своими проблемами.

У зипов выдался хороший вечерок. Той дюжине дружинников, которая сопровождала Голову-на-Молнии на небольшое дельце, пришлось кое-кому сделать больно. Они были возбуждены и жаждали поделиться впечатлениями. Остальные с завистью слушали. Вокруг горящих бочек с мазутом на заброшенной стоянке зипы баловались выпивкой, шоколадом, табаком и другими продуктами, подлежащими строгому распределению.

Все эти отвлекающие моменты не способствовали бдительности. Так же как долгое созерцание огня не обостряет ночное зрение. Рики крался на огрубевших босых подошвах, стараясь попасть в ритм вечеринки — двигаться в темноте, когда разговоры и хриплый смех достигали пика громкости, замирая, когда шум смолкал.

Часовые у задней стены магазина были поглощены зрелищем праздника и громко возмущались тем, что не могут принять в нем участия. Рики благополучно проскользнул мимо них.

Тяжелая металлическая задняя дверь давно была выломана. Дружинники заколотили проем корявыми досками. Серьезного нападения они не выдержали бы, но пробраться вовнутрь бесшумно было невозможно.

Рики не стал и пытаться. Позади супермаркета возвышалась шлакоблочная стена, заслонявшая вид на помойку. Стена была выше Рики. Он подпрыгнул, подтянулся и взобрался на нее.

Тяжело дыша, он выпрямился, восстанавливая равновесие, сгруппировался и прыгнул, ухватившись за край крыши. Пальцы начали соскальзывать, царапаясь о гравий. Рики застонал и перекинул свое тело через парапет одним усилием воли.

Некоторое время он лежал, тяжело дыша, не столько от усталости, сколько от страха, что наделал слишком много шума. Он прислушивался к голосам, доносившимся из помещения и со стоянки. Никакой перемены в интонациях, никаких тревожных криков.

Он полез по крыше, как обезьяна. Охлаждающее покрытие исчезло тогда же, когда и задняя дверь. Здоровенная щель в крыше была прикрыта листом рубероида, пропеченного солнцем до хрупкости и придавленного тут и там кирпичами и шлакоблоками. Прикусив от напряжения нижнюю губу, Рики разобрал завал.

Кровь закипала в нем. Злость, страх и необходимость нырнуть очертя голову в неизвестность, которую он больше не мог выносить, заставляли его вибрировать, словно живой камертон.

Но и проиграть было нельзя. Прыгни он, наделай много шума, потеряй равновесие или переломай ноги, и он уже никогда не сможет защитить поселок. Чтобы заставить себя продолжить смертельную игру, ему понадобилась вся та дисциплина, что он приобрел во время бесконечных подпольных занятий, вся та сила воли, которая выработалась при отработке вращений и ударов, после изнурительной работы в полях и ничтожных пайков, когда он уже перешагнул грань истощения.

Гуру Сантистеван никогда не заставлял его продолжать, никогда ни к чему не принуждал. Он просто стоял, наблюдая за его занятиями.

— Если хочешь прекратить занятия, мальчик, ты волен сделать это в любое время. Выбор за тобой. Дорога эскрима нелегка, и нет у него никаких гарантий.

Наверное, благодаря всему этому Рики и нашел в себе волю продолжить путь. Ему всегда не хватало права распоряжаться собственной жизнью, он был в полном смысле слова собственностью на государственной плантации, но гуру дал ему шанс сделать что-то для самого себя. Рики мог сдаться, отдать себя во власть программы государственного обеспечения, отказаться от собственной личности, собственных стремлений и желаний. Или же встать перед лицом ужасной проблемы выбора.

Он выбрал выбор. Теперь он должен был заставить себя не пасовать перед последствиями этого выбора.

Он отогнул рубероид. Соскользнул с края щели вниз, в черноту.

Голова-на-Молнии занимал помещение, которое раньше являлось офисом управляющего. Как повелось у боссов ГСО, оно было забито всяким добром, которое награбили его клевреты: цветастой, не слишком поношенной одеждой, подушками, еще сохранившими остатки мягкости, безделушками. Его страстью были игрушки: миниатюрные автомобильчики, грузовики и самолетики, заводные фигурки, даже куклы. Большинство игрушек были старинные: их производство, продажа, даже владение ими давно было объявлено вне закона как пропаганда насилия, пропаганда стереотипов, пропаганда эгоизма. Конфискуя их, его бойцы лишь выполняли требования закона.

Иногда, закрыв дверь, он снимал их с покосившихся полок и расставлял перед собой, представляя, что это настоящие люди, настоящие машины. Он придумывал и разыгрывал с ними маленькие сценки. В такие минуты он ощущал успокоение, его собственная боль покидала его.

Он проснулся, почувствовав твердый предмет, вжимавшийся в горло, и тяжесть придавившего его тела. В темноте лица кукол казались призрачными.

— Кто бы ты ни был, — спокойно сказал Голова-на-Молнии, пытаясь сесть, — ты выбрал очень неудобный вид смерти.

— Возможно, — сказал Рики Ангел, позволяя ему подняться.

— Чего ты хочешь?

Рики, моргая, вглядывался в темноту. В его детстве почти не было игрушек. Сейчас, окруженный крошечными человекоподобными фигурками, он почувствовал, как у него волосы шевелятся на затылке. Вопрос Головы-на-Молнии застал его врасплох; он рассчитывал, что начальник ГСО сначала спросит, кто он такой. Но тот сразу перешел к делу.

— Убить тебя, — сказал Рики. Это звучало неубедительно. — Ради людей поселка.

— Но ты не убил меня, — сказал шеф ГСО, пятясь назад. Рики не пытался остановить его. — Вместо этого ты разводишь разговоры. В чем же дело? Не чувствуешь уверенности в себе?

— А почему ты не убил меня? — спросил Рики.

— Так, значит, ты и есть тот бдительный бродяга, которого эта мразь уговорила защищать их, — хмыкнул Голова-на-Молнии. — Я просто хотел им показать, что на тебя не стоит рассчитывать, мальчик.

Щеки Рики горели, словно жестяная крыша под калифорнийским солнцем.

— Встань, — прошипел он.

— Зачем? Боишься прикончить меня в сидячем положении? Или просто хочешь потом убедить себя в том, что ты не убийца?

— Это ты убийца. Ты убил тех людей. Ты преступник.

— Нет, они преступники, детка. Я же представляю закон.

— Тогда это дерьмовый закон.

Голова-на-Молнии громко расхохотался.

— Нет. Закон велик. Он позволяет людям вроде меня жить по-человечески. Он дает мне масштаб, парень. Может, когда-нибудь я стану государственным служащим, и шлюхи будут делать мне отсос на заднем сиденье лимузина с кондиционером; я узнаю, что значит, когда настоящая сила кипит в жилах.

— Никогда этого не будет, — сказал Рики. — Ты для них — просто собственность, возобновляемый ресурс. Ты — такая же жертва, как и те люди, которых ты пытал этой ночью.

Голова-на-Молнии бросился под ноги Рики. Застигнутый врасплох, Рики рефлекторно выпрыгнул из кабинета в бывшую приемную. Шеф ГСО схватил его за икры и опрокинул на голый бетонный пол, Рики сильно ударился головой, отчего его мозги на краткий миг наполнились звездным водоворотом.

Однако Голова-на-Молнии ухватил его недостаточно крепко, чтобы придавить всей своей массой и силой. Рики ударил вслепую. Удар получился довольно весомый. Голова-на-Молнии, застонав, ослабил захват.

Рики вскочил на ноги, размахивая перед собой палками и выписывая ими в воздухе восьмерки. Скупой свет, проникавший снаружи, позволял разглядеть лишь силуэт высокого человека, стоявшего в напряженной позе. Шеф ГСО спал одетым, в ботинках, брюках и темной футболке.

Голова-на-Молнии нагнулся, пошарив под штанинами. Рики сделал выпад, но противник отшатнулся, сверкнув двумя кинжалами и проявив ловкость, достойную эскримадора.

Он встал в неглубокую боксерскую стойку, почти такую же, как у Рики, выставив левую ногу вперед. Это, возможно, означало, что он был праворуким; большинство борцов, кроме эскримадоров, выставляют вперед более слабую руку. Оружием ему служили изогнутые ножи с двадцатипятисантиметровыми лезвиями. Он держал их перевернутыми, лезвиями к предплечьям.

Гуру Сантистеван говорил Рики, что бойцы, которые держат ножи подобным образом, либо дураки, либо очень, очень искусные воины. Рики прикинул, что Голова-на-Молнии, по-видимому, добился своей должности именно благодаря бойцовскому опыту: хотя в их краткой беседе шеф ГСО проявил незаурядный интеллект, Рики сомневался, что извилины высоко ценятся в среде одичавших подростков, которые управляют улицами как наместники государства.

Голова-на-Молнии начал кружить. Рики поворачивался на месте, держась лицом к противнику и стараясь, чтобы тот, как более крупный человек, не прижал его к стене или другому препятствию. Гуру при обучении подчеркивал важность обороны как позиции более этичной, а также более выгодной в тактическом смысле. «Бои чаще проигрываются, нежели выигрываются, мой мальчик, — любил говорить гуру. — Дай противнику шанс проиграть первому».

Рики старался сосредоточиться. Длительные тренировки развили в нем до высокой степени рефлекс «драться или бежать», сопровождаемый горячим всплеском адреналина в крови, который превращал его в зверя. Однако мозг при этом работал четко, вбирая максимум информации…

Голова-на-Молнии замахнулся правой рукой, целясь в глаза. Рики отбил удар, стараясь попасть гарротой по пальцам, страхуясь второй палкой на случай промаха. Однако палка наткнулась на лезвие: Голова-на-Молнии вовремя вывернул руку, блокируя удар.

Рики мгновенно отбил клинок своей волшебной палочкой, освобождая правую руку, которой предстояло отразить выпад левого ножа, летящего прямо в живот. Еще один стук ратанговой древесины о сталь, и оба дуэлянта отступили на шаг назад.

— Неплохо, — сказал Голова-на-Молнии. — Но мои ребята меня предупредили, что ты целишься в руки, жонглер.

Рики молча смотрел на него, ждал. Он понимал, что противник выше и килограмм на пятнадцать тяжелее. Что еще хуже, из передней части магазина начали доноситься встревоженные голоса, и сполохи факелов мелькали все ближе. Защитники Общественности начали стекаться к офису.

Голова-на-Молнии печально улыбнулся.

— Ты припер меня к стенке, парень, — сказал он. — Я не могу приказать своим ребятам разделаться с тобой, не потеряв при этом лица. Так что придется мне добивать тебя самому.

Он неистово обрушился на Рики, делая выпады слева и справа, замахиваясь сверху, однако старался не слишком вытягивать руки, чтобы не дать Рики поймать себя двумя палками. Это все, что тот мог сделать, защищаясь от натиска.

Голова-на-Молнии замахнулся, чтобы ударить Рики ногой в пах.

Рики едва успел развернуться и принять удар ягодицами, но при этом был отброшен на груду рваных коробок с награбленным барахлом.

Голова-на-Молнии завис над ним. Он не стал наклоняться, чтобы схватить Рики за горло или пырнуть ножами. Вместо этого он зверски ударил его ногой в бок.

Рики задохнулся. Боль пронзила, словно пуля навылет. Сапог сломал ребра.

— Растопчи его, Голова-на-Молнии! — вопили парни и девушки. Невесело оскалившись, Голова-на-Молнии занес ногу, чтобы выполнить их пожелание.

Рики сложил палки буквой «X» и выбросил их вперед, чтобы поймать занесенный сапог, словно вилкой. Левой ногой он зацепил щиколотку противника, перехватил ее правой ногой с другой стороны и дернул изо всех сил.

Голова-на-Молнии завалился на бок. Он ударился об пол плечом, перекатился и вскочил, держа ножи наготове.

Рики тоже уже был на ногах, стараясь не слишком горбиться от боли. Гуру время от времени неожиданно бил его гарротой со всей силы, чтобы научить управлять своим рефлексом самозащиты, только поэтому боль от удара сапогом не убила его. Он сумел вынести ее, хотя с каждым вздохом ему словно копье вонзалось в бок.

— Кончай с ним, Голова-на-Молнии! — кричали Защитники Общественности. — Мы хотим крови.

— Первый урок лидерства, — тихо сказал Голова-на-Молнии. — Дай людям то, чего они хотят.

Он сделал выпад; клинки дьявольски блеснули.

Рики отпарировал левой рукой вправо и, приблизившись к Голове-на-Молнии, обошел его слева, прижав его левую руку к туловищу, пока она не успела набрать скорость. Он ударил палкой вдоль руки противника, закрутив ее вокруг запястья. Змея выпускает клыки — так называл этот прием гуру.

Он продолжал спиральное движение вокруг руки противника, а от второго ножа его защищало крупное тело Головы-на-Молнии. Еще один виток, направленный вверх, и кривой нож отлетел в сторону.

Голова-на-Молнии издал утробный крик ярости и удивления и ударил Рики вторым кинжалом в ребра. Рики блокировал нож вертикально направленной палкой, а другой гарротой сильно ударил по запястью шефа ГСО. Второй кинжал грустно запел, ударившись о цемент.

Голова-на-Молнии обрушил локоть на висок Рики.

Рики забыл, что основная тактики эскримадоров — разоружить противника, он же должен победить человека, а не оружие. Полуослепший, теряя сознание, он выставил палки перед собой. Голова-на-Молнии нанес круговой удар коленом в уже сломанные ребра.

Рики осел. Голова-на-Молнии вдвинулся между гарротами и колотил его кулаками и локтями. Рики пытался слабо защищаться. Шеф ГСО зацепил его ногу своей ногой и опрокинул Рики на пол.

Голова-на-Молнии навалился на него. Ударив Рики в лицо, он выбил палки у него из рук. Затем обхватил мощными руками его горло и принялся душить.

Рики вцепился в безжалостные руки противника, стараясь оторвать хотя бы один палец. Но руки были словно цементные.

«Не может быть, чтобы вот так все закончилось, — подумал Рики, когда кольцо улюлюкающих, злобных лиц начало кружиться перед глазами. — Я должен стать героем. Я не могу вот так просто умереть».

Он увидел спокойное смуглое лицо гуру, его сардоническую улыбку, проступающую через клубы дыма.

«Быть героем не так просто, как ты думал, не правда ли, hijo?»

Он почувствовал, как глаза вылезают из орбит. Грудь готова была лопнуть от невозможности втянуть хотя бы каплю воздуха.

«Я потерял палки!» — подумал он в панике.

«Эскримадор сражается тем оружием, что есть у него под рукой, — услышал он мысленный ответ. Старик затянулся и выпустил дым. — А оружие там, где ты его находишь, понимаешь?»

Рики посмотрел на противника. Широкое лицо расплылось в усмешке. На высоком лбу выступили капельки пота, блестевшие в свете факелов, словно рубины, вправленные между зубчиками молнии.

Рики протянул руку и ухватился за молнию. Последним истерическим усилием он вырвал ее изо лба лидера ГСО.

Кровь залила лица обоих противников. Голова-на-Молнии с воплем отпрянул назад. Он не отпустил руки, но Рики удалось зацепить левый мизинец и сломать его. Звук был такой, словно сломалась ветка. Даже в угаре ужаса смерти и внезапной надежды этот звук вызвал у Рики дурноту.

Он скользнул вниз, между широко раздвинутыми ногами Головы-на-Молнии. Тот обернулся вслед за ним. Его лицо напоминало алую маску, оскалившуюся между двумя ртами. Здоровой рукой он схватил Рики сзади за пояс.

Рики вывернулся и всадил в живот Головы-на-Молнии один из оброненных им кривых ножей по самую рукоятку.

Голова-на-Молнии завопил и скорчился. Рики не был воспитан на боевиках и телефильмах, поэтому он не ожидал, что одна-единственная рана, какой бы тяжелой она ни была, может погубить человека. Поэтому он, не мешкая, начал шарить по полу в поисках другого оружия. Приметив одну из своих гаррот, лежавшую в тени около стены, он проворно нырнул за ней.

Когда он повернулся, Голова-на-Молнии навис над ним, словно небоскреб: он вытянул руки вперед, рукоятка ножа торчала из живота, словно фаллос мутанта, приготовившегося к изнасилованию.

Вскрикнув, Рики полоснул концом палки по горлу лидера ГСО.

Кадык Головы-на-Молнии провалился, закрыв дыхательные пути. Он попятился назад, схватившись руками за изуродованное горло. В бывшем универсаме повисла напряженная тишина.

Он пытался что-то сказать синеющими губами; на багровом лице начали проступать черные пятна. Опасливо держа гарроту наготове, Рики приблизился.

Голова-на-Молнии не мог произнести ни звука. Но Рики показалось, что губы обозначили слова: «Я тоже думал, что смогу изменить мир».

Ноги больше не держали этого сильного человека. Голова-на-Молнии тяжело рухнул на спину, корчась в судорогах и колотя пятками о скользкий от крови бетонный пол.

Рики заметил блеск второго ножа между коробками. Держась на достаточном расстоянии от зрителей, он поднял его, а также вторую палку.

Ножом он перерезал Голове-на-Молнии горло. Милосерднее было прикончить его, чем оставить биться в агонии. Орудуя ножом, Рики старался не смотреть в побелевшие глаза противника.

Он выронил нож и повернулся к зипам, готовый либо драпать, либо драться, словно берсерк, смотря по обстоятельствам. Защитники Общественности переглядывались.

— Ну ладно, — сказал один. — Что нам теперь делать?

Рики, опьяненный адреналином и первым в жизни убийством, не сразу понял, что с ним разговаривают.

— Что? — спросил он непослушным языком.

— Ты убил Голову-на-Молнии. Теперь ты наш вожак.

— Ты получил власть, — добавила девушка, зазывно улыбаясь.

Власть. Перед ним, словно перед путником, взошедшим на вершину холма, открылась прекрасная перспектива: собственная юная армия, готовая выполнить миссию, которую возложил на него гуру. Власть для реформ — власть изменить мир.

Потом он посмотрел на Голову-на-Молнии, распростертого у его ног в луже крове, вонючего от собственных испражнений. Он услышал последние слова Головы-на-Молнии, которые тот уже не смог произнести.

Прелестная перспектива превратилась в пропасть, бездонную и черную — это была чернота его собственной души.

Он попытался сказать «нет», но кислая рвота заполнила рот и исторглась из губ. Согнувшись, он проковылял через раздавшийся круг подростков и исчез во тьме. Никто не попытался остановить его.

Ночь Рики провел в каком-то темном и тесном укрытии. К счастью, его не обнаружили ни Гсошники, ни полицейские. Он вернулся в поселок, когда серый рассвет начал расслаивать воздух.

В глубине души он ожидал, что люди выйдут на улицы и встретят его как героя. Он сражался за них, победил и раздавил зло. Он заплатил за это так дорого, что купил себе право считаться героем.

В самом деле, когда он подошел к кварталу, они все были там. Жители Форрестера-900 лежали вдоль тротуара, бледные, неподвижные и мертвые.

Воздух словно загустел вокруг него, когда он продвигался от тела к телу. Бок о бок лежали родители Миа, а рядом сама Миа. Толсон, по-прежнему в расстегнутой рубашке, с голой грудью, лежал с развороченным черепом: лазерный луч вышиб ему мозги. Патти… он отвернулся, и его в который уже раз за последние сутки вывернуло в канаву.

Руки у всех были профессионально связаны за спиной голубой полимерной лентой. У некоторых было перерезано горло; у других не было заметно никаких признаков насилия, кроме синяков на руках, с внутренней стороны локтя. Все были неестественно бледными, а на тротуаре Рики почти не заметил следов крови.

— Вот и ты.

Он развернулся, держа палки наготове. Перед ним стояла Картонная Кэти в своем рваном, замызганном платье, ввалившиеся глаза, словно глазницы черепа, большие и круглые.

— Что?.. — Слова каменели в горле.

— Кровомобиль. — Губы судорожно растянулись в подобие сардонической улыбки. — Наверное, Соц-обеспечение решило, что бедные раненые детки нуждаются в крови больше, чем они.

— Что ты имеешь в виду?

— Приехали люди со значками, загнали всех в машины и выкачали.

— Зачем?

— Может, кто стукнул насчет тебя. Может, Соцобеспечение решило, что пришло время чем-то пожертвовать для Общества. — Она покачала головой. — У них больше ничего другого не осталось.

— А почему не взяли у тебя?

Она потрогала свою татуировку:

— Гепатит. Раненым деткам не нужна порченая кровь.

— Но почему… — Он поднял руки в бессильном отчаянии. — Почему они ничего не сделали? Почему они не сопротивлялись?

— Для этого ты и был им нужен, чтобы драться за них. Когда те пришли, никто из них и пальцем не шевельнул.

Черная пустота, клубясь, выступала из каждой поры и окутывала Рики с головы до ног. «Они рассчитывали на меня, а я вновь их подставил…»

Затем внутри у него, словно вспышка магния, взорвался гнев. «Я не подставлял их! Я дрался за них, пока они, как овцы, покорно шли под нож».

— Я не смог защитить вас! — закричал он в ярости, изливая свою злость на мертвых. — И никто не смог бы. Никто не смог бы, если вы сами не хотели сделать ничего для самих себя.

И тут он вспомнил, как гуру сказал однажды: «Дай человеку рыбу, и ты сделаешь его сытым на один день. Научи этого человека рыбачить, и ты сделаешь его сытым на всю жизнь».

Всю жизнь его учили отдавать себя людям, и он поступил согласно этому завету. Но то, что он им дал, пропало впустую, словно кровь, которую он выпустил из Головы-на-Молнии.

Он посмотрел на Картонную Кэти. Она сжалась под его взглядом. Слов у него больше не осталось.

«Больше никогда», — сказал он себе. Он повернулся спиной к солнцу, к мертвецам, к своим героическим идеям и медленно побрел к разрушенному центру города.