"Сталин. Корабль без капитана" - читать интересную книгу автора (Бушков Александр Александрович)2. Свобода, равенство, братство и доктор ГилъотенДо сих пор порой приходится слышать, что Октябрьская революция и гражданская война не имели аналогов в мировой истории. Это еще один миф, который следует развеять. Все обстояло как раз наоборот. Изучая историю Великой французской революции (так ее до сих пор именуют сами французы), убеждаешься, что в России не придумали ничего нового. Решительно ничего. У нас Как и Николай впоследствии, последний французский король Людовик XVI в личной жизни был милейший и добрейший человек — ни в коей мере не жесток, не тиран, знал иностранные языки, интересовался науками и даже, кажется, не изменял жене, что во Франции само по себе уже подвиг и нешуточная добродетель. Одним словом, человек был преотличный — а вот король прямо-таки никудышный. Слова Драгомира полностью относятся к нему. Будь он мэром какого-нибудь крохотного городка, прожил бы жизнь достойно и мирно, окруженный всеобщим уважением. Но его угораздило быть королем, а к этой должности он был неспособен… Казна была практически пуста, а проводить реформы не получалось никак — при малейшем покушении на вековые устои к королю подступала тупая аристократическая банда во главе с его родными братьями — и король-тряпка очень быстро возвращал все в прежнее положение… Очень часто вину за всеобщее растление умов во Франции возлагают на «энциклопедистов» — группу философов, естествоиспытателей, писателей, выпускавших так называемую «Энциклопедию», или «толковый словарь наук, искусств и ремесел». Доля истины в этом есть, «просветители», как они себя именовали, и в самом деле были компанией довольно гнусной. Борясь с «пережитками феодализма» и «гнетом церкви», они так увлеклись, что долго и старательно поливали грязью уже не «пережитки», а вещи необходимые: патриотизм, честь, верность, семейные узы, веру в Бога вообще. В рамках этой борьбы с «отжившим» Вольтер, к примеру, накропал грязную пьеску, где приписывал Жанне д'Арк скотоложество — и без тени смущения объяснял потом, что сам он, разумеется, в это нисколечко не верит, но Жанна, понимаете ли, это тот образ, который «феодалы» и «церковники» используют для оболванивания народных масс. А потому ради просветительства и борьбы с пережитками необходимо разрушить веру в идеалы, чтобы выбить почву из-под ног реакционеров и консерваторов… Вам это ничего не напоминает? Доля вины на «просветителях» лежит. Однако вся их пропаганда никогда не имела бы успеха в стране со здоровой экономикой, возглавляемой толковым монархом. В то же самое время в соседней Англии процветало немало крикунов, повторявших во всю глотку благоглупости французских коллег. Их даже не преследовали систематически — так, время от времени отдельные, перешедшие все границы, индивидуумы имели некоторые неприятности с судом. Не более того. И тем не менее в Англии Чтобы спасти финансы, король назначил на высокий пост ученого, экономиста и толкового администратора Тюрго. Тот взялся за дело, предложив для начала, чтобы налоги отныне платили не только третье сословие (крестьяне, горожане, буржуазия), но и дворянство с духовенством, по сути, паразиты и захребетники. Легко представить, какую бурю подняли благородные сословия. Тюрго вылетел в отставку, как снаряд из мортиры. Денег в казне от этого не прибавилось ни на грош, и парижские банкиры, раздосадованные печальным концом реформ, перестали давать королю взаймы (а другого источника доходов в стране практически не существовало). Король пригласил на ту же роль швейцарского банкира Неккера. Неккер предложил более мягкую реформу, чем его предшественник, — но аристократия вновь взвилась на дыбы, и Неккеру пришлось уехать на историческую родину. Сменивший его генеральный контролер (министр финансов) Каллон поначалу, помня о печальной судьбе предшественников, пытался быть ангелом кротости: изыскивал немалые деньги на очередные прихоти королевы, оплачивал из казны многомиллионные долги двух королевских братьев. Но развал финансов зашел настолько далеко, что и Каллон, не видя другой возможности, предложил взимать налог с тех благородных сословий, которые прежде были избавлены от подобного садизма… Отставка, конечно, финансовый кризис, переросший в общий крах экономики. Голодные бунты, бешеный рост цен. Генеральные Штаты (некое подобие английского парламента, бледная пародия), внезапно преисполнившись смелости, объявляют себя Национальным собранием, которое отныне будет заниматься государственными делами и принимать решения по важнейшим вопросам. Король, науськанный советчиками, отдает приказ стянуть к Парижу кавалерийские полки для полного и окончательного решения проблемы с возомнившим о себе Национальным собранием… Вот тут многие, я уверен, вспомнив все, что худо-бедно усвоили в школе, понимающе кивнут: «Ну как же, как же. Взятие Бастилии…» Я и сам прекрасно помню большую иллюстрацию в «Детской энциклопедии»: несметные толпы народа штурмуют высоченные стены крепости, так напугавшей некогда юного д'Артаньяна. Из пушечных жерл клубится дым… Ничего этого не было! Не было никакого «взятия Бастилии», штурма с пушечным грохотом, ружейной стрельбой, развевающимися знаменами и вождями впереди… В Бастилии не было пороха для пушек, а гарнизон состоял из горсточки нестроевиков. Внутрь крепости проникли «делегаты» и предложили коменданту де Лоне по-хорошему поднять лапки кверху, иначе всем несдобровать. Трезво прикинув свои силенки и размеры собравшейся вокруг крепости толпы, комендант дрогнул и сдался. Что его, впрочем, не спасло: ворвавшаяся в крепость толпа, настроенная как следует побуянить, чихала на то, что кто-то от ее имени обещал коменданту жизнь в случае капитуляции. Коменданта убили, насадили его голову на пику и долго таскали по улицам. Мимоходом участники «штурма» освободили «узников старого режима», гнивших в сырых казематах Бастилии — их было не более десятка, и все до одного, как на подбор, угодили туда за чисто уголовные прегрешения… Ну, а поскольку ни одна революция не может существовать без красочных мифов, то за сто тридцать лет до сказки о героическом штурме Зимнего родилась легенда о героическом штурме Бастилии, здравствующая до сих пор… Когда через несколько недель Парижская Коммуна учредила почетный знак, так называемый «Ромб победителей Бастилии», претендовать на него сбежалось несметное количество народу. И каждый второй, оказалось, отрубал голову коменданту, а каждый первый выбивал ногой ворота Бастилии… Я так и не выяснил, сколько народу отхватило себе этот золотой ромб. Немало, надо полагать. Но когда через год учредили еще одну награду, «Стенной венец граждан-буржуа, победителей Бастилии», его получили девятьсот сорок девять человек. Сколько из них реально болталось в тот день на площади Бастилии, покрыто мраком неизвестности. Сие нам опять-таки знакомо, и следует признать, что наши коммунисты французам уступали — у нас, как-никак, число несших бревно вместе с Лениным на историческом субботнике исчислялось всего-то парой десятков… Вот, кстати, ещё о Бастилии. Она вовсе не была «разрушена возмущенным народом». Контракт на разборку крепости получил добрый буржуа, строительный подрядчик месье Паллуа, нанял 800 рабочих и хорошо на этом дельце заработал, продав немалое количество тесаного камня… Если будете в Париже, можете интереса ради заглянуть на мост Конкорд — он как раз из этого камня. В общем, как всякая революция впоследствии, французская обросла мифами очень быстро — иногда, чтобы приукрасить какой-то эпизод, иногда — чтобы смягчить. Если вам доведется прочитать где-нибудь, что революционная толпа носила по улицам Парижа на пике отрубленную голову принцессы де Ламбаль, фаворитки королевы, не верьте. На пике носили совсем другую часть тела принцессы… А если попадутся строчки о «самосуде толпы над аристократами», то знайте: частенько это означало, что посреди улицы беременной женщине вспарывали живот и вырывали ребенка. Что творилось в провинции, где не было ни законов, ни власти, лучше себе не представлять, хотя достаточно протянуть руку, чтобы снять с полки, скажем, «Историю французской революции» Карлейля… И полилась кровь, кровь, кровь! «Ле сан», по-французски. Ле сан, ле сан, ле сан …Кровь алая! В общем-то, никто поначалу не собирался свергать короля и заводить республику — дело это было настолько новое и непривычное, что здравомыслящие люди его инстинктивно опасались. Однако… любая революция имеет много общего с классической деревенской пьянкой по случаю большого праздника. Сначала опрокидывают по рюмочке и степенно толкуют про виды на урожай, про легкомысленное поведение мельниковой дочки, про то, ест ли гишпанский король лягушек, или городской телеграфист всё наврал. Потом как-то незаметно переходят на гранёные стаканы, вспоминаются старые обиды и старые счёты — и вот уже кумовья идут друг на друга с лопатами и вилами, горят амбары и коровники, в свалке затоптали попа и старосту, и из уездного городка наметом несется вся наличная жандармская команда, а следом казачья сотня, потому что меньшими силами не усмирить. И только на третий день, хмуро бродя по пожарищу и не досчитываясь кузнеца дяди Пафнутия, соображают, что его в горящей избе и забыли, потому как в первую голову спасали самогонный аппарат. Ну, а где поп со старостой, лучше и не гадать… Так вот, с революциями обстоит точно так же. Даже если никто поначалу специально и не хотел резких телодвижений, сама логика событий, сами взбудораженные многомиллионные массы очень быстро начинают громоздить вовсе уж жуткие комбинации — причем, господа мои, не забывайте, процесс идет непременно с Дворяне массами побежали за границу — и начали создавать там армию вторжения. Тем временем во Франции создавали свою армию, новую, революционную, которой предстояло на штыках принести счастье и свободу остальной Европе… Ага, вот именно! То, что «заграничная контрреволюция» первой вторглась во Францию — очередная сказочка. Это французская армия браво ринулась к соседям — в Италию, Голландию, свергать феодалов, делить землю, вешать попов и нести просвещение. Вот тут уже Европа, мрачно призадумавшись, начинает собирать армии и шлёт их к французским границам, сообразив, наконец, чем пахнут такие эксперименты в отдельно взятой стране. Прусский главнокомандующий, герцог Брауншвейгский, правда, оказывается не на высоте: под покровом ночной тьмы к нему проникли посланцы революции и предложили ни много, ни мало — бриллиантов, реквизированных из королевской сокровищницы, на сумму в пять миллионов. Герцог не выдержал, камешки взял и отступил, сославшись на плохие стратегические условия. Только в 1806 г., после его смерти, когда нотариусы описывали его имущество для наследников, обнаружились эти камешки, в том числе, и любимый Марией-Антуанеттой «голубой бриллиант в Подобные фокусы не прошли с Александром Васильевичем Суворовым, и он-то французов лупил качественно… К тому времени уже отрубили голову королю — от чего в стране почему-то не прибавилось ни спокойствия, ни хлеба. Торговцы, сволочи такие, не хотят продавать еду по мизерным ценам, установленным революционным правительством. Париж голодает. А где можно взять много-много хлеба? Правильно. В деревне… И в деревню двинулись продотряды… нет, назывались они иначе, но это были именно продотряды. Революционное знамя впереди, под ним комиссар, препоясанный трехцветным шарфом (комиссар, комиссар, они так и звались!), кучка пустых вместительных повозок под зерно… И гильотина в обозе. Тот самый нехитрый и эффективный механизм для моментального отрубания головы, который придумал скромный французский интеллигент доктор Гильотен. (Впоследствии его семья по этому поводу очень комплексовала. Твердили, будто доктор тут и ни при чем вовсе, будто он предназначал свое устройство, чтобы порезать колбаску — а уж если, боже сохрани, и отрубать голову, то явному душегубу и педофилу… Революция, мол, все извратила, а сам доктор ничего такого не хотел…) Охотно верю. Интеллигент никогда ничего такого не хочет, он всегда полагает, будто это понарошку — а потом в истерике головенкой о стенку бьется, когда завертится его мясорубка… Крестьянство, грозно ворча, взмыло на дыбки. Началось все с провинции Вандея, которую до сих пор иногда оскорбляют эпитетами вроде «гнезда контрреволюции» (а впрочем, что в этом термине плохого?) Тамошнее крестьянство было, во-первых, самым зажиточным во Франции, во-вторых, по-настоящему набожным. Никому не понравилось, когда нагрянувшие из города крикуны стали выгребать хлеб под метелку, вопя о европейском революционном пожаре, о помощи парижскому пролетариату и голландским братьям. Да вдобавок оскверняют церкви, убивают священников, обзываются как-то непонятно, но определенно оскорбительно — враги народа, мол, реакционеры… Французская революционная армия И всё это — в соответствии с теорией, разумеется. Ни одна приличная революция не в состоянии обойтись без теоретиков, иначе ее начнут путать с разбойничьей бандой… Теоретик имелся. Жан-Поль Марат, швейцарский француз, вечный диссидент и бродяга, человек без родины и врач без диплома, страдавший какой-то экземой, из-за которой большую часть жизни проводил в ванне. Оттуда, из ванны, он сыпал теоретическими обоснованиями, которые при всем своем многословии сводятся к двум нехитрым истинам. Первая. Для успешного развития революции нужна самая жесткая диктатура. Вторая. Всех, кто против революции или хотя бы колеблется, нужно резать. Чем больше, тем лучше. Если нужно — хоть миллион. Там, в ванне, Марата и прикончила молоденькая девушка из дворянок, взяв на себя обязанности трусливо сидевших по эмиграциям мужчин… Смерть Марата, впрочем, не остановила террор. Даже, наоборот, разожгла — появился лишний повод орать о врагах народа, злодейским образом убивших товарища Урицкого… тьфу ты, чёрт, Марата! В общем, термин «враг народа» — это изобретение французской революции… Террор ширится. По указанию Конвента начинается уничтожение мятежной Вандеи: объявлено, что следует поголовно истребить там все мужское население, а кроме того, стереть с лица земли леса и посевы, уничтожить весь скот… Это уже не террор, это какое-то безумие — но именно так и начинает действовать революционная армия… Вандейцы, в свою очередь, пленных тоже не берут, что естественно. В других провинциях, где поспокойнее, власти так не лютуют — всего-то навсего вводят «принудительный заем зерна и муки» (размеры на усмотрение комиссаров). Мятежи начинаются уже по всей стране. Их подавляют со всем усердием. В Лионе, правда, случается накладка, и посланный туда разобраться комиссар Конвента Кутон казнил «всего» 113 человек, а приказ о разрушении города так и не выполнил. На смену ему посылают людей понадежнее — Колло д'Эрбуа и Фуше. Эти принимаются за дело всерьёз — дома подряд взрывают и разрушают, людей связывают по сто, по двести даже человек (гильотина не справляется оттяпывать головы поодиночке), бьют по ним картечью из пушек, раненых добивают саблями, а то и просто закапывают живьем, чтобы не возиться. В Нанте связанными заключенными набивают баржи и топят на середине широкой Луары. В Тулоне расстреливают сотнями — а попутно куда-то исчезает несколько В Бордо орудует депутат Коммуны Тальен. Этот, надо признать, не фанатик — головы он тоже рубит направо и налево, но если с ним как следует поговорить наедине и дать денег, то и выпустит кого надо. А очаровательную юную маркизу Терезу Кабарюс он освобождает вообще бесплатно. Спят, правда, вместе. Запомните эту парочку — мы с ними ещё встретимся, в судьбе французской революции эта красотка сыграет огромную и роковую роль! Чтобы полностью разорвать связи с «проклятым прошлым», даже месяцы переименовывались на революционный лад: фрюктидор, нивроз, плювиоз, месяц фруктов, месяц плодов… А потом переименовывать начинают и города. Компьен теперь — Марат-на-Уазе, Гавр-де-Грас — Гавр-Марат. Даже парижский холм Монмартр отныне — Монмарат. Справедливости ради следует уточнить, что до переименования городов в честь здравствующих вождей революции тогда так и не додумались (быть может, просто времени не хватило). Упущенное наверстают уже большевики в России… Террор продолжается. Головы рубят уже, собственно, ни за что. 17 сентября 1793 г. издается новый закон, на сей раз не о «врагах народа» — о «подозрительных». Он так и называется: «Закон о подозрительных». Кто именно подозрительный и чем, решают уже даже не комиссары и прочие должностные лица — Трагикомедия этой резни в том, что «феодалы», то бишь дворяне и представители бывших привилетированных сословии, составляют Дворяне, между прочим, как раз Другие уцелели. Зверствоваший в Тулоне Баррас — между прочим, бывший маркиз. А гражданин Фуше — бывший аббат. Среди комиссаров и прокуроров, среди депутатов и вождей довольно много было дворян (и титулованных в том числе), священников, одним словом, «благородных»… Террор уже оборачивался чем-то запредельно жутким. Юношей-дворян раздевали, связывали лицом к лицу с голыми девушками того же сословия и, рубанув саблей по голове, бросали в воду. Это называлось «революционный брак». Бойцы элитного батальона имени Марата начинали день с того, что выпивали стакан крови. Действовала мастерская по изготовлению разной галантереи из кожи казненных. Вандейцы, в свою очередь, набивали в глотку пленным порох и поджигали. Если же к ним в руки попадал Достаточно, я думаю. Это не страшные сказки. Это было… А потом в мясорубку террора стало затягивать Причины, в общем, понятны. У революции было очень много вождей. Робеспьер, Дантон и Марат — не единственные. Ещё десятка два, как минимум, вполне заслуживают зачисления в категорию И все эти вожди были Но тогдашняя Франция была адом кромешным. Война внешняя и внутренняя. Экономика в развале. Голод и взлетевшие до небес цены. Обозленное население, которое уже во весь голос начало сетовать, что его привели совсем не туда, куда обещали. Заговоры и интриги, сшибка мнений и рецептов спасения, непреходящее ощущение близкого краха. Вожди просто не могли уже не начать грызни и резни И они стали посылать на гильотину друг друга — ради укрепления революции, ради сплочения рядов, ради избежания опасных шатаний в умах… Бывшие друзья и соратники. Именно тогда родилось то, что впоследствии будет применено в России на знаменитых процессах 37-го, о которых мы ещё поговорим подробно. И гражданин Дантон, одна из самых ярких фигур революции, отправляется на казнь, как английский шпион… Дантон, конечно, в последние годы изрядно перехватил с Хотя есть интереснейшая загадка. Шпион в Комитете общественного спасения всё-таки Кто это был, не установлено до сих пор. С уверенностью можно утверждать лишь, кто им Террор продолжался в согласии с тем самым «Законом о подозрительных», по которому смерти заслуживал каждый, кто «распространял ложные известия», «препятствовал просвещению народа», «портил нравы», «развращал общественное сознание». Под такое можно подвести любого, благо улик не требуется, достаточно загадочных «моральных доказательств». Свидетели, присяжные, адвокаты — ничего этого в новом суде не полагается. Но теперь еще стали отрубать головы и Против Робеспьера составился заговор, в чем не было ничего удивительного: инстинкт самосохранения — великая вещь. Пикантности добавляло ещё и то, что именно здесь в полной мере проявила себя знаменитая французская присказка «шерше ля фам»… Помните Тальена? Он тоже оказался в «чёрном списке» Робеспьера, но пока что оставался на свободе — а вот его очаровательную подругу Терезу Ка-барюс по приказу Робеспьера заключили в тюрьму. Неведомыми путями к Тальену дошла её записка: «Полицейский чиновник объявил мне, что завтра меня отправят в трибунал, то есть на эшафот. Как это не похоже на прекрасный сон, который я видела сегодня: Робеспьера уже нет, а двери тюрем открыты. Но из-за вашей трусости скоро во Франции не останется никого, кто смог бы это осуществить». Это не легенда и не выдумка романистов. Так и было. И колебавшийся прежде Тальен решается. На дворе стоял месяц В ту же ночь начинаются перемещения Национальной гвардии. На утреннем заседании Конвента Это заседание в мемуарах описано подробно. На трибуне машет кинжалом Тальен: мол, если вы не свергнете тирана голосованием, я его сам прикончу… Отступать ему нельзя, он и себя спасает, и свою красотку… А зал ревет: «Смерть тирану!» «Кровь Дантона тебя душит!» И это продолжается долго, очень долго. Пока не встает тихий такой, спокойный депутат Луше и не говорит рассудительно: — Ну что вы орёте? Арестуйте его, на хрен, и дело с концом. Возможно, он выразился культурнее, но смысл был именно тот. Робеспьера арестовали. Ему ненадолго удалось освободиться, и он засел в Ратуше с кучкой своих сторонников, но вскоре туда ворвались жандармы. Робеспьер попробовал было пальнуть по ним из пистолета, но стрелком он оказался настолько скверным, что вместо противника угодил себе в челюсть — кто-то успел дать снизу по локтю. На другой день его отвезли на гильотину… Революция захлебнулась. Лишь немногим её Вскоре у нее начнется роман с молодым генералом по имени Наполеон Бонапарт… Жизнь во Франции наступила относительно спокойная. Для одних — бедная и голодная, для других — сытая и разгульная. У власти прочно обосновалась так называемая Директория, скопище совершенно бесцветных личностей, лучше всего умевших набивать себе карманы. Именно тогда вошли в моду знаменитые бальные платья в «античном» стиле, которые можно увидеть на портретах того времени: голая дама или одетая, сразу и не скажешь. Одним словом, воровали знатно, воровали хорошо. Но Бонапарт был выше таких пошлостей. Ему было не до мещанских супружеских скандалов… Впереди маячила И однажды Бонапарт явился в Совет Пятисот (мне, право, лень уточнять по книгам, что это была за шарага) и объявил, что отныне власть — это он один, а все остальные могут катиться к чёртовой матери. Совет начал возмущаться, что-то там лепеча о диктатуре и беззаконии. Тогда в коридоре забили барабаны, в зал вошёл генерал Мюрат, обернулся к топотавшим за ним гренадёрам и непринужденно распорядился: — А вышвырните-ка мне живенько эту сволочь в окна. Гренадёры, люди не сентиментальные, его приказ выполнили быстро и прилежно. На том и кончились последние революционные денечки — поскольку очень скоро Наполеон назначил себя нормальным императором, с короной, гербом, мантией и прочими необходимыми всякому приличному монарху принадлежностями… «Еврейский след» во французской революции, хотя это, вполне возможно, кого-то и смертельно разочарует, отсутствует полностью. В свое время поисками зловредных жидомасонов, совративших с пути истинного добрых французов, занялся виднейший специалист в этой области — И. Шафаревич (кстати, сам с этой точки зрения субъект очень подозрительный, поскольку нет гарантии, что его фамилия не произошла от слова «шофар», бараний рог, в который трубят в синагоге по торжественным дням). Однако и он после долгих углубленных изысканий раскопал… одного-единственного еврея, «который играл активную роль во Французской революции». Правда, более объективное изучение вопроса показывает, что и этот единственный еврей никакой такой «активной роли» не играл. Был он родом из Австрии, звали его Мозес Добуршка, и занимался он на родине чистой воды коммерцией. Чем и продолжал заниматься, переехав во Францию: был близок с Дантоном, его сестра даже вышла замуж за одного из ближайших соратников. И гильотинирован был по причине близости с Дантоном… Короче, один-единственный еврей, и тот неправильный — поскольку еще за двадцать лет до революции принял крещение. Вообще, французская революция любви к евреям никакой не питала. Когда те, воспрянувшие духом при известии о революции, обратились в Национальное собрание с просьбой, коли уж наступили свобода, равенство и братство, предоставить равные права с прочими, им в просьбе было отказано. Только через два года, в сентябре 1791 г., евреи равноправия все же добились — правда, революционные законодатели одновременно издали декрет о том, что долгов евреям теперь можно не платить. Поскольку — свобода, равенство и братство. Долги французов французам, впрочем, следовало все же отдать до сантима… Масоны… О них написана масса книг — об этих грозных, всемогущих и всепроникающих масонах, левой рукой опрокидывавших престолы. Одна беда: с доказательствами как-то слабовато. Попросту говоря, доказательств нет вовсе, одни домыслы. Поэтому масонский след мы здесь всерьез рассматривать не будем. Явление под названием «масоны» действительно существовало. Однако, взявшись исследовать этот вопрос, приходишь к выводу, что речь идет не о какой-то конкретной злой силе, а об общем названии, под которым существовали и кружки мистиков, и своеобразные «клубы по интересам», и попросту сборища любителей весело проводить время в узком кругу Один-единственный раз в Пруссии под масонской вывеской собрались вполне реальные революционеры и заговорщики, так называемые иллюминаты, по радикальности их программы прямо предшествовали большевистским. Дело было еще в середине XVIII века. Однако действительность опять-таки опровергла басни о всемогущих и всёведающих «братьях» иллюминатах — их выявили почти всех, арестовали, судили и распихали по тюрьмам. Сбежать удалось немногим. И всё же… Один-единственный раз неуловимые и загадочные масоны все обнаглели настолько, что вышли на свет божий под своими знамёнами во времена революции… Ещё в 1933 г. московский «Партиздат» выпустил книгу протоколов Парижской коммуны — просуществовавшей, как известно, всего семьдесят два дня, с 16 марта по 30 мая 1871 г. В этой книге опубликованы подробные документы, повествующие, как 30 апреля депутаты Коммуны приветствовали масонскую манифестацию. Пышное это было зрелище, как свидетельствует орган Коммуны, «Журналъ оффисьелъ»: «Коммуна в полном составе поместилась на балконе, на верху парадной лестницы, перед статуей Республики, опоясанной красным шарфом и окруженной трофеями и знаменами Коммуны. Масонские знамена были одно за другим водружены на ступенях лестницы. На них ярко выделялись гуманитарные лозунги, являющиеся основой учения франкмасонов, которые Коммуна поставила своей задачей применить на практике… Когда двор наполнился народом, со всех сторон начали раздаваться крики: „Да здравствует Коммуна!“ „Да здравствует масонство!“ „Да здравствует всемирная республика!“ Гражданин Феликс Пиа, член Коммуны, громким, растроганным голосом произносит следующие слова: — Братья, граждане великого отечества, всемирного отечества — верные нашим общим принципам свободы, равенства и братства и более последовательные, чем „Лига прав Парижа“, вы, франкмасоны, претворяете эти слова в дело!» Было произнесено еще много столь же напыщенных речей и выкрикнуто немало здравиц в честь коммунарско-масонского братства. Вот, казалось бы, и неопровержимые улики, вот она, коварная гидра масонства, выползшая на солнечный свет… К великому сожалению господ национал-патриотов, вынужден их разочаровать. «Манифестация» эта оказалась сплошной комедией. Из-за чего там витийствовали? А это товарищи франкмасоны отправились героически водрузить на укрепления свои знамена. Сорок один день существования Коммуны они из своего загадочного подполья приглядывались к происходящему, наблюдали, как воюют коммунары с окружившей Париж армией версальского правительства. А на сорок второй день, как тут же поведал глава масонов гражданин Тирифок, ими было, наконец-то, придумано средство остановить братоубийственную резню: они сейчас пойдут и в знак братания установят свои стяги на стенах. В надежг де, что версальские солдаты тут же бросят ружья и кинутся обниматься с парижанами. А если версальцы все же окажутся настолько несознательными, что не проронят ни слезинки при виде белого масонского знамени с надписью «Любите друг друга», гражданин Тирифок обещал поднять против них всех масонов Франции. Все масоны Франции, гремел он, как только увидят войска, идущие усмирять Париж, тут же бросятся к ним и будут уговаривать брататься. Во как! Оркестр играл «Марсельезу» до посинения. Знамёна свои масоны все же повтыкали на укреплениях. Версальцы по ним начали постреливать так же цинично, как и по красным коммунарским. И что же? А — ничего. Я же говорю, сплошная комедия. Никакое масонство Франции так и не поднялось, идущие на усмирение Парижа войска так и не встретили ни единого масона, который попытался бы уговорить их брататься. Ровно через месяц после клоунады со знаменами и страшными угрозами поднять масонство версальцы, ворвались в Париж и принялись обстоятельно и вдумчиво доказывать коммунарам, что бунтовать — нехорошо. Обещанного масонского пополнения Национальная гвардия так и не получила. Гражданин Тирифок сбежал в соседнюю Бельгию, где продолжил витийствовать в пивных с тамошними «братьями»… Нужны ли комментарии? Масоны тоже оказались какие-то неправильные, ни на что не способные, кроме пошлой клоунады… Подведем кое-какие итоги. Французская революция была вызвана сугубо Если будете как-нибудь перечитывать «Трёх мушкетеров», обратите внимание, как герои — олицетворение чести, благородства и храбрости! — ведут себя с теми, кто принадлежностью к дворянству похвастать не может. Арамис ударом кулака отшвыривает на несколько метров горожанина, обрызгавшего его грязью. Д' Артанъян, галопом несясь по делам, сшибает «какого-то горожанина» и даже не останавливается «из-за такой мелочи». Благородный Атос Вот они, Франция оказалась самым слабым звеном в цепи. Во всей остальной Европе (даже в Испании, где дворянская спесь перехлестывала все мыслимые пределы) к тому времени соблюдался некий «баланс интересов»: у крестьян было достаточно земли, а у горожан достаточно прав. Там никого так и не удалось поднять на всеобщий бунт. Во многих странах, по примеру Франции, закопошились свои «якобинцы», но они так и остались кучкой крикунов, неспособных увлечь массы. Поскольку массы вполне устраивало нынешнее положение дел. Всю первую половину девятнадцатого века Англию здорово Но всё это так и не вылилось в В общем, где тонко, там и рвётся. Там, где поначалу требуют лишь реформ, не посягающих на основы, но власть оказывается неспособна их провести, протест и перерастает помаленьку в революцию, сметающую с трона королей. И эту истину следует запомнить хорошенько, не тратя времени на болтовню о жидомасонах и злокозненном иностранном влиянии… |
||
|