"Королева туфель" - читать интересную книгу автора (Дэвис Анна)

Глава 2 ЗАПЛАТКА

Начало мая. Париж пробуждается, готовится к головокружительному летнему празднику. Деревья на бульварах и около Сены оделись в нежнейшие оттенки розового и белого. Террасы кафе заполнены людьми от рассвета до сумерек, а порой, как на бульваре Монпарнас, всю ночь напролет. Пары за столиками смеются немного громче, чем раньше. Солнце разбрасывает ослепительные лучи между зданиями, вдоль крыш и на углах улиц.

В солнечный майский вечер окна квартиры четы Шелби Кинг распахнуты настежь. Тюль на окнах развевается под легким ветерком и, надуваясь парусом, влетает в комнаты. Любому прохожему, идущему по рю де Лота, становится очевидно, что здесь живут иностранцы. Парижане никогда не допустили бы courant d'air, нездоровых сквозняков, из-за которых и простудиться недолго. Но веяние парижского ветерка, напоенного головокружительным благоуханием цветов, смешанных с выхлопными газами, ароматом свежей выпечки, сигаретного дыма, запахом кофе, одеколона и речной свежести, нравилось и Роберту, и Женевьеве.

В комнатах тихо. Женевьева только что вышла из дома и уехала на такси. Горничная Селин ушла навестить мать. Роберт остался один. Он вошел в комнату для туфель и, наобум открывая коробки, стал пристально разглядывать их содержимое. Это занятие всегда приводило его в глубокое волнение, сродни легкому сексуальному возбуждению. Не сами туфли так возбуждают его, даже не мысль о жене, которая надевает их или снимает. Это волнение было сродни тому, которое охватывает, когда вы вторгаетесь в чужие владения, тайком читаете чей-то дневник. Он и мечтать не мог зайти сюда, когда Женевьева находилась дома. Жена абсолютно ясно дала понять, что эта комната — ее личные владения. Она не позволяла ему прикасаться к туфлям. Словно он мальчишка с грязными руками, которому нельзя доверять. Но Роберт часто приходил сюда, когда она уезжала.

Итак, с чего начать? Третья полка сверху, вторая коробка слева: пара зеленых атласных туфель, передняя вставка инкрустирована странными египетскими рисунками. Ни следа на подметке, она ни разу не надевала их. И скорее всего, никогда не наденет.

Он забрался двумя полками выше, отсчитал пять коробок вправо, его взору предстала пара вечерних туфель-лодочек из голубой парчи, с пряжками, на высоком каблуке. По крайней мере, ему казалось, что перед ним туфли-лодочки. Роберт не совсем понимал разницу между туфлями-лодочками и балетками, хотя Женевьева объясняла ему. И те и другие туфли имеют закрытую форму и держатся на ноге безо всяких застежек. Очевидно, нарядные пряжки на этих туфлях служили исключительно для украшения и не имели практического назначения. Если бы его приятель Гарри оказался здесь, непременно сказал бы какую-нибудь колкость, что-то вроде того, что в этом истинная суть женщин — они прекрасны, но бесполезны. Конечно, он не мог полностью согласиться с Гарри.

Спустившись на одну полку ниже, выдвинул коробку из глубины, его взору предстали вечерние туфли из серого шелка, украшенные сверкающим узором черного и прозрачного стекляруса, обрамляющего изящный цветок из горного хрусталя. Роберт хорошо помнил эти туфли. Женевьева надела их в тот день, когда он сделал ей предложение. Он заметил их, когда встал перед ней на одно колено, и не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться их блеском. Туфли выглядели слишком роскошно для обычного воскресного дня. Но теперь, когда он хорошо изучил свою жену, Роберт часто думал, что она не случайно выбрала именно эти туфли. Женевьева казалась изумленной, когда он заговорил о своих серьезных намерениях, ее грудь вздымалась, глаза сверкали от переполнявших ее чувств. Но возможно, она каким-то непостижимым образом догадалась, что именно в этот день он собирается сделать ей предложение…

Три полки вверх и четыре коробки вправо: пара бело-розовых бальных туфель с радужными лентами. На этикетке написано HELSTERN amp; SONS. Туфли выглядели скромно и невинно. Она вполне могла надевать их на школьные балы. Интересно, устраивали балы в их аристократических английских школах? Роберт не мог представить себе Женевьеву танцующей с каким-нибудь прыщавым юнцом. Это было не в ее стиле. Она не производила впечатление девочки, блиставшей на школьных танцевальных вечерах, несмотря на красоту. Юноши безумно боялись ее. Бедняжка одиноко стояла в сторонке, в то время как другие девочки вальсировали по залу. А позже она окончательно засела дома, в то время как ее школьные подружки повыскакивали замуж за тех самых прыщавых юнцов. Но разве они что-нибудь понимали? Их потеря определенно стала его приобретением. Несмотря на то, что он сам никогда не был силен в танцах.

Соседями бальных туфель оказалась черная замшевая пара с изогнутыми каблуками, украшенная крошечными блестками, собранными в цветочные бутоны. Он зачем-то поднес к лицу одну туфельку и вдохнул аромат кожи, исходящий из ее глубины. Роберт не помнил, когда Женевьева надевала их, но видел их как-то на ее ножках. Она сидит, положив ногу на ногу, покачивает ступней и смеется.

Женевьева ни разу не надевала ботинки, стоящие на полке, расположенной ниже, но он хорошо помнил, сколько ему пришлось выложить за них. Эти ботиночки из темно-бордового атласа с цветочной вышивкой и лентами вместо шнурков олицетворяли собой моду поздних тысяча восьмисотых… Женевьева, шутя, попыталась представить ему эту покупку как удачное вложение денег, и он не станет отрицать: идея доставила ему удовольствие. До тех пор, пока он не увидел ценник…

Роберт отложил ботинки и задумался. Он понимал, дело не только в удовольствии от тайного подглядывания за частной жизнью Женевьевы, каждая из этих коробок хранила особый секрет. Если он хочет по-настоящему понять жену, должен научиться правильно истолковывать каждую свою находку. Теперь Роберт точно знал, какую пару он хочет увидеть следующей.

Вот здесь, на нижней полке, прямо в углу, находились его самые любимые туфли Женевьевы. Каждый раз, приходя сюда, он вытаскивал коробку, чтобы полюбоваться ими. Гладкая лакированная кожа, ремешок на лодыжке, аккуратная маленькая пуговка. Мыски туфель потерлись, подошвы изношены. Он ясно представлял себе ее в этих туфельках, видел, как она бегает, скачет, прыгает через веревочку. Вероятно, ей было лет восемь-девять, когда она носила эти туфли. Стоило ему представить Женевьеву маленькой девочкой с большими глазами, он буквально таял.

Девочка Женевьева наверняка примеряла материнские туфли. Она цокала каблучками по комнате, изображая из себя светскую львицу, восхищалась своим отражением в зеркале. Он помнит, его сестра вела себя так же, когда они были детьми. Наверняка все девочки играют в эту игру. Но Женевьева продолжает играть в нее и по сей день.

Роберт какое-то время молча разглядывает туфельки Мери Джейн, наслаждаясь сокровенностью тихих мгновений. Он улыбался самому себе и радовался этой улыбке.

У Марселя были длинные, невероятно подвижные желтые пальцы; ударяя по клавишам рояля, он виртуозно сплетал паутину из звуков. Его запястья почти не двигались, плечи и спина сгорбились после бесчисленных часов, проведенных за игрой, ноги сильно затекли. Долгие годы он сидел на стуле, который был слишком высок для него, а к тому времени, когда узнал об этом, было уже поздно менять привычки. Старик приобрел манеру вглядываться в лица людей, словно перед ним были ноты на нотном стане, и пытался расшифровать их близорукими глазами. По правде говоря, игра на рояле медленно разрушала его. Но в этом была его жизнь.

Марсель не многим нравился, но Лулу любила его. Он был немногословен, но ей и не требовались доверительные дружеские беседы. Музыкант всегда появлялся вовремя и не пытался затащить ее в постель. Он умел играть. Иногда, прислонившись к роялю и беря высокие ноты, она бросала взгляд на его паукообразные пальцы, двигающиеся по клавишам, от этого зрелища ее пронзала ледяная дрожь, навевая воспоминания о ночах, когда она зарабатывала несколько франков, демонстрируя грудь развратным старикам на бульваре Монпарнас. Туманные ночи остались в далеком прошлом, однако ее манеры ненамного изменились с тех пор. Она бросила стариков, когда познакомилась с артистической богемой. Художники были небогаты, но, если позировать обнаженной, покупали еду и выпивку и давали приют на ночь. Затем Лулу встретила Кэмби, который усадил ее перед зеркалом и принялся накладывать макияж, при помощи темных теней, белой пудры и красной помады создавая удивительный кошачий взгляд и чудесную мушку, которые впоследствии стали ее визитной карточкой. Теперь она предстала перед миром, как «Лулу с Монпарнаса», истинное лицо Современности.

Несколько ночей в неделю Лулу пела в «Койоте», старом и довольно тесном баре на рю Деламбре, недалеко от станции метро «Ваван», и с превеликим удовольствием наблюдала за туристами, которые теперь каждый вечер наводняли Квартал, слоняясь по бульварам Монпарнас и Распай, сбиваясь в тесные компании в крупных кафе с террасами и в новых американских барах. «Койот» всегда оставался территорией известных представителей богемы — художников, актеров, писателей, хотя теперь здесь все чаще появлялись богатые навязчивые поклонники, в основном из США и Англии. Многие приходили, чтобы поглазеть на известных художников и писателей, завсегдатаев «Койота», но большинство все-таки мечтали услышать ее пение. Лулу стала знаменитостью — Королевой Квартала. Именно благодаря ей «Койот» вернул былую популярность. В «Куполе» для нее постоянно был заказан отдельный столик. Месье Селект любезно улыбался, когда Лулу входила в его заведение, бесплатно подавал валлийские гренки с сыром, и ей даже не приходилось просить об этом работника, стоящего у маленькой плиты за барной стойкой. Она стала самой популярной представительницей артистической богемы в Париже. И Кэмби не стоило забывать об этом.

И вот он здесь, за стойкой бара, вместе с Кислингом попивает Remy Martin. Лоран, одноглазый бармен, обладатель ордена Мужества, наливал артистам рюмку за рюмкой в крохотные стаканчики в виде наперстков, поставив бутылку на барную стойку. Войдя в бар, Кэмби нахально ущипнул ее за зад, но теперь был полностью поглощен разговором с Кислингом и не обращал на Лулу никакого внимания.

Она закусила губу и нетерпеливо отстукивала ритм по полу. И как только этот ублюдок может все время сидеть, повернувшись к ней спиной? Что он о себе возомнил? Неужели думает, что она — какое-то мелкое ничтожество, которое можно выбросить, когда взбредет в голову? Нет, с ней этот номер не пройдет, Лулу этого не потерпит!

— Потерянная любовь? — Марсель взглянул на список песен, который она небрежно нацарапала для него.

— Черт возьми, ты прав, — пробормотала Лулу. А затем громко провозгласила для всех собравшихся: — А сейчас я спою песню для тех, кто любил не заслуживающих любви. Кому однажды повстречалась на пути подлая, бесчестная, отвратительная свинья…

Готовясь петь, она посмотрела в другой конец бара, отыскала свою лучшую подругу Женевьеву, та выглядела, как всегда, блистательно, на этот раз красовалась в изумрудном платье. Отсюда Лулу не могла разглядеть туфли, но они наверняка точно соответствовали наряду. Женевьева всегда одевалась безупречно, даже если собиралась провести день в одиночестве, дома. Лулу, чей стиль был ярким, но несколько легкомысленным и порой небрежным, притягивал эстетизм подруги. Но порой ей хотелось хоть разок увидеть Женевьеву одетой неряшливо. Женевьеве было просто необходимо, чтобы ее нерушимый мир основательно встряхнули и окружающие смогли, наконец, разглядеть его несовершенство.

— Это на самом деле невероятная женщина, — воскликнул Беттерсон. — Вы только посмотрите, какие у нее глаза… Словно она повидала все, что возможно в этом мире, все успела пережить и перечувствовать. Теперь это отражается в ее удивительном взгляде, в этих разбивающих сердца глазах.

Женевьева обернулась, чтобы взглянуть на Лулу, стоящую у рояля. Она с трудом могла разглядеть пронзительный взгляд густо накрашенных глаз — комната тонула в густых клубах сигаретного дыма. Но Беттерсон, несомненно, прав. В ней есть нечто особенное. Что-то необычное. Некая изюминка, которая заставляет мужчин рисовать ее портреты, создавать ее скульптуры, писать о ней романы. У всех захватывало дух, когда Лулу пела «Потерянную любовь». Даже у Жанин, железной барменши со шрамом и сломанным носом. Даже крошечный пудель Лорана, лизавший пролитый напиток на полу, замер, прислушиваясь к ее голосу. Женевьева вдруг ощутила укол ревности.

— Вас не удивляет, как она принимает собственную боль и обращает ее в нечто совершенное и изысканное? — заметил Беттерсон. — Именно это должны отображать в своих романах писатели, но большинство из них сдержанно наблюдает за проходящей мимо жизнью. Особенно писатели-романисты. Сейчас это настоящий бич литературы.

— В самом деле… — Женевьева изо всех сил пыталась унять ревность, выдавить ее из своего сознания.

— От некоторых книг так и веет холодом, они напоминают коллекцию бабочек, — продолжал Беттерсон. — Множество мертвых, красивых, безжизненных созданий, приколотых булавками к белой бумаге. Возможно, именно поэтому я стал поэтом, а не писателем-романистом. Я — страстная натура.

— Что касается писательства, — начала Женевьева, и ее голос прозвучал притворно весело, — я размышляла о названии для журнала. Что вы скажете о «Галерее»?

— Какой галерее? — Беттерсон все еще пристально разглядывал Лулу. — Кто-то обязательно должен запечатлеть ее образ в современной литературе. Она заслуживает, чтобы ее сделали бессмертной, даже если это окажется одна из безжизненных, сухих книг.

— Она вовсе не прячет свой неповторимый свет. Ведь это Лулу с Монпарнаса! Она бессмертна!

— Ничто не вечно под луной, милая, — заметил Беттерсон, — и прежде всего я.

Женевьева изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

— Да, да, вам осталось пять лет жизни, мы все помним об этом. Я пытаюсь предложить название для нашего совместного проекта. Название «Галерея» придаст ему благородный лоск, вы так не думаете? Сразу станет понятно, что несет в себе журнал.

Воздух взорвался аплодисментами. Лулу закончила петь. Аплодисменты не смолкали, и Беттерсон восхищенно присвистнул. Из дальнего конца бара кто-то бросил розу. Лулу подняла ее, оторвала один лепесток и съела его. Лепестки были алыми, как ее губы.

— И еще кое-что, Норман… Вы посмотрели тетрадь с моими стихами?

Беттерсон развернулся, вероятно, для того, чтобы посмотреть, кто бросил розу.

— Эй, вы только посмотрите, кто здесь! Идите к нам, старый пройдоха!

Женевьева абсолютно не разделяла его воодушевления. Вместо этого она взглянула на барную стойку, где Кэмби что-то демонстрировал Кислингу при помощи вилки и винной пробки.

Стоя у рояля, Лулу съела второй лепесток.

— Вы не принесете мне выпить, Лоран? Мой друг у стойки заплатит. Тот парень, который размахивает ножами и слишком много мнит о своей персоне.

Герой войны моргнул в знак согласия своим единственным глазом.

— «Девушка из Клермона»? — спросил Марсель.

— Нет, я сыта по горло этой песенкой. Больше не желаю ее петь.

От барной стойки передали стакан, он переходил из рук в руки, пока не добрался до Лулу. Она подняла его, разглядывая на свет, и недовольно посмотрела на круглую темно-бордовую ягоду, плавающую в янтарной жидкости.

— Разве я просила вишню? — крикнула Лорану.

— Это заказал для вас джентльмен, — ответил бармен.

— Кэмби далеко до джентльмена.

— Нет, не он. Джентльмен, который сидит вон там. — Лоран указал в другой конец зала.

Норман Беттерсон поднял бокал в знак приветствия.

— Да здравствует Франция с ее картофелем фри!

Лулу выловила вишенку из бокала и принялась высасывать из нее сок до тех пор, пока ее рот не наполнился горячей сладостью бренди, затем бросила косточку в Беттерсона.

— Да здравствует Америка с ее техническим прогрессом!

— Ну, так что я играю? — спросил Марсель. Лулу неторопливо потягивала бренди.

— Дай мне немного подумать. — С отсутствующим видом она принялась жевать еще один лепесток розы, а затем задумчиво взглянула на Беттерсона, человека, о котором никогда особенно не задумывалась. Нечаянно поймала взгляд Женевьевы, в облике подруги сквозило нечто похожее на панику. Она прижала руку к горлу, движения казались резкими и нервными, словно она безумно желала бежать отсюда. Но зал был переполнен, почти не осталось свободного места, за исключением узкого прохода к дверям.

— Здесь кроется какая-то тайна, — произнесла Лулу.

— Что? Я знаю эту песню? — Марсель перебирал нотные листы.

Высокий мужчина в светлом костюме подсел за столик Женевьевы. Он разговаривал с Беттерсоном, Беттерсон в ответ смеялся над каким-то его замечанием, пытаясь увлечь шуткой Женевьеву. Но та побледнела и сжалась.

— Так-так, — пробормотала Лулу. — Женевьева и Гай Монтерей… Что все это значит?

— Лулу?

— Ладно, Марсель. Я хочу попробовать кое-что новенькое. Забудь о списке. Сыграй ту старую медленную Лионскую мелодию и продолжай до тех пор, пока я не закончу.

Марсель кивнул в ответ, его пальцы опустились на клавиши и начали медленно перебирать их. Зазвучала меланхоличная и многогранная музыка. Вместо того чтобы петь, Лулу вдруг заговорила сквозь эту музыку сухим, резким голосом, и все разговоры в баре разом смолкли.

— На рю де ла Юшетп есть отель под названием «Печаль», — начала она. — В нем тесные и темные комнаты, где люди целыми днями скрываются от солнца. Хозяин по ночам бьет свою жену, а после отправляется в соседнюю комнату заниматься любовью с девчонкой, которая обожает мужчин, деньги и вишни, для которой нет ничего святого в жизни. Пока хозяин занимается с ней любовью, девушка слышит, как за стеной плачет его жена. Она стонет громче, чтобы заглушить жалобный плач. Жена слышит стоны наслаждения и от этого рыдает еще сильнее. По ночам в отеле под названием «Печаль» очень шумно.

— Почему ты убежала? — прошептал Монтерей на ухо Женевьеве.

Женевьева бросила взгляд на Беттерсона, надеясь, что он спасет ее, но тот не сводил глаз с Лулу.

— Обычно женщины не бросают меня так грубо. Мне казалось, что тебе хорошо со мной. Я знаю, что я был…

— Кто-то лежит в ванной в отеле под названием «Печаль», — продолжала Лулу. — Она уже долго лежит там. Поначалу здесь было много пара, и он смешивался с ее дыханием. Но теперь пар рассеялся, и вода остыла…

Женевьева пыталась заставить себя не думать о пистолете. Возможно, он был ненастоящий… Просто глупая шутка.

— Знаешь, чего я хочу? — Ладонь Монтерея накрыла ее руку, она показалась ей горячей и тяжелой. Хотелось отдернуть руку, но он не позволил.

— Я совершила ошибку, — пробормотала Женевьева. — Тогда я была пьяна… Я замужем…

— Позвольте мне сказать, чего я хочу, миссис Шелби Кинг.

— Она лежала там всю ночь. — Лулу двинулась вперед и протянула руки двум дородным мужчинам, которые курили за столиком напротив нее, приказывая, чтобы они поставили ее на мраморную стойку бара, залитую красным вином. — Ванна полна, но вода все еще капает из крана. И вот настало утро, вода залила пол и просочилась сквозь половицы, через потолок холла, который расположен как раз внизу… просочилась, медленно стекая и капая… прямо на лысую голову хозяина, который подписывает счета для отъезжающих гостей. Он смотрит на потолок, на мокрое пятно, которое растет на глазах, и думает: «Где моя жена? Как она допустила это безобразие? Такую буйную протечку? Эти неполадки в ванной в моем отеле?»

— Я хочу, — произнес Монтерей, — снова войти в тебя, в тебя, где так горячо и тесно. Понимаешь?

— Отпустите мою руку, — пробормотала Женевьева сквозь стиснутые зубы.

Лулу преспокойно разлеглась на барной стойке, суровая барменша недовольно цокала языком, уперев руки в бока. Лоран улыбался, покачивал головой и приглаживал усы.

— Он стучит в дверь ванной. Он требует, чтобы ему открыли, кто бы там ни был внутри. Но, понимаете, ничего уже нельзя изменить. Она вскрыла вены, вся ее кровь вытекла вместе с водой. Внизу, на учетную книгу отеля, с потолка медленно падают темно-красные капли.

— Я должна возвратиться домой, Норман. — Женевьева резко высвободила руку. Но Беттерсон был слишком увлечен представлением Лулу, чтобы обратить на нее внимание.

— Милая! — На лице Монтерея появилось выражение невероятной озабоченности. — Я расстроил вас? Хочу заверить, я всего лишь хотел сделать вам комплимент. Тактичный обмен любезностями между двумя людьми, которые хорошо знают друг друга.

— Прошу вас, Гай. Я не хочу обсуждать то, что произошло между нами.

— Очень жаль. — Он пожал плечами. — Не часто встретишь женщину, подобную вам, и это тоже комплимент. Но се ля ви. Скажите, что мы останемся друзьями, Женевьева.

— Конечно. — Ее тон свидетельствовал об обратном.

— Ну что ж, значит, не все так плохо. Увидимся на вечеринке, на следующей неделе. Это ведь произойдет на следующей неделе? Я правильно понял?

— Никто не помогает хозяину в то время, когда он дергает ручку двери ванной комнаты. Отель тих и спокоен. И он понимает, что сегодня утром еще не видел своей жены. Он не видел своей жены сегодня утром.

Лулу раскинулась на холодной поверхности стойки, не обращая внимания на лужи спиртного и рассыпанный повсюду сигаретный пепел. Продолжая свою историю, она пристально смотрела в глаза своего любовника, Фредерика Кэмби.

— Дверь, наконец, распахнулась. Бэнг! — Лулу резко села на стойке, ее глаза сделались огромными. — Вот! Она там. Лежит в ванной.

Она оглядывала зрителей сквозь длинные ресницы. В другом конце зала Беттерсон и Монтерей по-прежнему сидели за столиком, но Женевьева исчезла.

— Позже жена хозяина отеля наводила порядок при помощи ведра и швабры. Теперь ей придется найти другую девушку, которая поселится в опустевшей комнате. — Лулу склонила голову. В баре повисла тишина. Даже Кэмби и Кислинг заслушались. — Ты можешь перестать играть, Марсель.

Только дома, в своей спальне, Женевьева смогла прийти в себя, прислушавшись к успокаивающим звукам тихого храпа Роберта, доносящегося из-за обитой васильковым шелком стены.

Все в порядке, сказала она самой себе. Ничего страшного не произойдет, если он все-таки явится на праздник. Он понимает, что между ними все кончено.

Поставив одну ногу на низенький столик из покрытой патиной бронзы, она внимательно разглядывала отвратительное пятно на своей зеленой замшевой туфельке с застежкой в виде буквы «Т», от Жюля Фернана. Кто-то в плотной толпе посетителей «Койота» пролил спиртное на ее туфлю, когда она, спотыкаясь, пробиралась к выходу.

«Все в порядке, — решила она. — Это можно отчистить. Лучше всего использовать мягкую ткань или чуть-чуть потереть пятно щеткой завтра утром».

Сняв туфли, принялась срывать тончайшие, словно лепестки, слои шелка, наматывая их на ширму в восточном стиле, бросая на африканский коврик. Когда полностью разделась, крошечный свернутый клочок бумаги вдруг упал на пол.

Она осторожно расправила его и разложила на прикроватной тумбочке.

Это был небольшой набросок карандашом. Рисунок черепа.

Туфли Вайолет де Фремон. Тончайшие, словно паутина. Это хрупкое сокровище казалось нерукотворным произведением искусства. Волшебный, непостижимый шедевр.

До вечеринки оставалось всего пять дней, но от Закари по-прежнему не было никаких известий. Однажды, когда Роберт отправился на работу, Женевьева сняла трубку и попросила, чтобы ее соединили с магазином. Еще одна попытка.

— Доброе утро. Это…

— Доброе утро, миссис Шелби Кинг. Мой ответ — еще нет.

— Ольга… Могу я звать вас просто Ольга?

— Его сейчас нет.

— Конечно нет. Его никогда не бывает на месте, ведь так? Как вам, должно быть, сложно все время обманывать людей? И как он смеет так себя с вами вести!

— Мы сообщим вам, когда туфли будут готовы.

— Ольга, поймите, когда дама собирается стать хозяйкой важного званого вечера, она стремится выглядеть безупречно. Разве вы не согласны? Все, что для этого требуется, — туфли от Закари. Абсолютно новые, тончайшие, словно цветок, роскошные, превосходящие все фантазии, но сидящие на ноге идеально, как перчатка.

— Конечно.

— Думаю, он прислушивается к вашему мнению, ведь так? Мне кажется, если вы объясните ему, как мне необходимы эти туфли, он поторопится с работой. Вы согласны? Я думаю, вы сможете заработать дополнительные пару долларов, правда?

— Мадам…

— Как насчет пяти? Десяти?

— Оставьте свои доллары при себе, миссис Шелби Кинг. Они могут вам пригодиться.

— Вы слышали о том, что новые туфли приносят удачу, Ольга? В прошлом веке, в Англии, люди обычно дарили друг другу на удачу крохотные деревянные или фарфоровые башмачки. Маленькие изящные табакерки в виде туфельки. Вам приходилось слышать истории о девушках, которые прятали лист клевера в туфельку, когда хотели встретить своего суженого? О детях, которые во время Рождества ставили башмаки на подоконник, надеясь утром найти там подарки? Это все правда, Ольга. Я прочитала об этом в книгах и много могу рассказать об этом. Мы можем вспомнить сказки — хрустальные туфельки Золушки, «Кот в сапогах», «Сапожник и эльфы». Как вы думаете, почему все мы так помешаны на туфлях, Ольга, разве все дело не в том, что они обладают невероятным волшебством?

— До свидания, мадам.

— Ну не могли бы вы хотя бы попросить его за меня? Если бы я точно знала…

— Вероятно, вам стоит приобрести для себя один из тех сувениров на удачу, мадам… В форме туфельки…

Великий день приближался. Женевьева попросила Лулу прийти и помочь ей закончить последние приготовления. Лулу отказалась.

— От меня не будет ровно никакого толку, шери. Я ведь не принадлежу к женщинам из общества. Что я знаю об организации праздников? Я сама сплошной праздник.

— Лулу, мне просто необходима твоя моральная поддержка. Мне надо, чтобы ты появилась утром, мило беседовала с художниками и писателями и весь день дружески держала меня за руку.

— Утром? Я понадоблюсь тебе утром? О нет, только не это, шери. Я этого не вынесу.

Но Женевьева была не из тех, кому можно отказать. В 8.30 утра она усадила Лулу в «бентли» (той удалось поспать всего четыре часа), чтобы отправиться вместе с ней в особняк графа Мориса Дюваля на рю Камбон, где должен был состояться праздник. Когда они приехали, Фернан Леже уже ждал их. В своей плоской кепке и мешковатых брюках он выглядел как старый грузчик, помогал разгружать свои специально заказанные творения — величественные, трехмерные изображения его картин, созданные из проколотых металлических пластин, перекладин и решеток. На месте была и Соня Делоне, она вывешивала свои яркие витиеватые коллажи из тканей на балконах в танцевальном зале у Дюваля. Их цвета показались заспанной Лулу настолько яркими, что она была вынуждена незаметно сунуть горничной несколько сантимов, чтобы та добавила рюмку водки в ее кофе.

Женевьева никак не могла успокоиться.

— Я должна была устроить эту вечеринку несколько месяцев назад, до того как открылась выставка.

В прошлом месяце они побывали на открытии художественной выставки в Гран-Палас (вместе с остальной публикой, не представлявшей собой ничего особенного), тогда мысль о предстоящем празднике только возникла в голове Женевьевы. В павильоне Элегантности, созданном Арманом Рато, Лулу мрачно вспомнила, как пыталась танцевать пьяный чарльстон с одним из манекенов, наряженных в костюмы от Жана Пакена. Они несколько часов кутили на одном из трех катеров, нанятых Полем Пуаре для выставочных экспозиций и украшенных Дюфи и ателье «Мартин». Теперь Женевьева беспокоилась, сможет ли ее праздник произвести на гостей не менее сильное впечатление.

— Шери, ты ведь устраиваешь вечеринку, — произнесла Лулу, — а не международную выставку!

Женевьева ответила, медленно произнося слова, словно разговаривала с ребенком.

— Кого привлечет моя скромная вечеринка, когда все уже видели грандиозный праздник? Мне повезет, если вообще кто-нибудь появится.

— Виви. — Лулу положила руку ей на плечо. — Это будет нечто потрясающее. — Она залпом допила последние зернистые капли своего сильнодействующего кофе.

Лулу как раз смаковала второй кофе с водкой, когда неожиданно появился Роберт и принялся спорить с поставщиками продуктов о количестве икры, которую они заказали. Ему казалось, что произошла ошибка, и он прямо высказал свои подозрения. Лулу, при которой Женевьева делала заказ, была осведомлена лучше. Роберт предпринял попытки подавить сопротивление, но Женевьева стала непревзойденным специалистом в укрощении мужа, и вскоре Роберт отправился в офис, а поставщики были искусно задобрены.

Третий кофе с водкой был заказан после телефонного звонка по поводу огромной абстрактной ледяной скульптуры, которую заказала Женевьева. Звонила мать скульптора.

— Мне кажется, мой долг предупредить вас, мадам.

— Предупредить о чем? — поинтересовалась Женевьева.

— Меня встревожила форма вашей скульптуры, когда я увидела ее в холодильнике.

— Форма?

— Я попрошу сына немного изменить ее.

— Мадам, а что не так с формой скульптуры?

— Ну, понимаете, она напоминает… некоторую часть мужского тела.

К полудню, когда они заехали в ателье «Мартин» за нарядом для Женевьевы, Лулу незаметно пронесла под пальто маленькую бутылку водки. После примерки они должны были вернуться в особняк графа Дюваля и посмотреть костюмированную репетицию отрывка хореографической постановки в стиле кубизма. Следующим пунктом их маршрута стал парфюмерный магазин Ричарда Хаднота на рю де ла Пэ, и, наконец, пока Лулу еще могла мыслить трезво, обе девушки отправились в салон Лины Кавальери, чтобы привести в порядок свои прически, маникюр и макияж, за Лулу платила Женевьева — в знак благодарности.

В ателье «Мартин» Лулу откинулась в кресле, наблюдая, как Женевьеве помогают надеть новое платье.

— Ну, что скажешь? — Женевьева появилась из-за китайской ширмы в ослепительном летящем наряде из бархата цвета пламени. На первый взгляд платье казалось ярко-оранжевым, но едва на него падал свет, ткань начинала мерцать и переливаться золотистыми бликами.

Поль Пуаре подошел, чтобы взглянуть на нее, вскинул голову и задумчиво посасывал свой толстый маленький палец.

— Если мы просто… — Он кивнул девушке с булавками, чтобы она поправила пояс.

— Я не уверена. — Женевьева пристально смотрела в высокое зеркало в позолоченной раме.

Ниже талии платье превращалось в буйную массу зазубренных бархатных пламенных лент, волнами ниспадающих вниз, отороченных золотым бисером. Хотя, возможно, они по своей форме и эффекту больше напоминали сосульки, но горячие, огненные сосульки, которые издавали треск пылающих поленьев и буйно пульсировали, когда она двигалась, дерзко открывая любопытным взглядам обнаженные ноги.

— Дорогая моя. — Лулу плеснула водки в свой бокал из-под шампанского, прикрываясь обложкой последнего выпуска журнала La Vie Parisienne. — Что с тобой такое? Ты стала плохо видеть? Это платье роскошно. Ты роскошна.

— Ты действительно так думаешь? — Женевьева помрачнела.

Лулу поджала губы. Избалованная богатая девчонка. Чувствовала она, что не стоит приходить сюда сегодня. Девушка подумала о собственном платье для предстоящего праздника, оно висело на вешалке в ее крошечной квартирке. Обтягивающее платье из серебристой ткани, купленное на блошином рынке, на нем красовалось одно из лучших изображений раннего Пикассо. Платье стоило копейки, но кому какое дело? Она будет выглядеть на миллион, потому что она Лулу с Монпарнаса!

— Меня беспокоит не платье, — заметила Женевьева. — Все дело в туфлях.

— Женевьева, дорогая, — Поль Пуаре закусил губу, — вам как нельзя лучше подойдет пара от Перуджи.

— Да, — откликнулась Женевьева, — они, несомненно, подойдут.

Это были золотые бальные туфельки из лайковой кожи. Каблучки в стиле Луи и вышитые языки пламени из оранжевого бархата. Не так давно Женевьева с великим удовольствием отправилась бы на свой праздник в туфлях от Перуджи. Но это было до того, как она увидела туфли Вайолет де Фремон от Закари.

Когда примерка закончилась и вконец обессиленный Пуаре заковылял прочь, Лулу отослала девушку с булавками и сама зашла за ширму, чтобы помочь Женевьеве снять платье.

— Он все испортил, — стонала Женевьева, пока Лулу сражалась с застежками. — И как я могу чувствовать себя счастливой сегодня вечером без туфелек от Закари? Лучше бы я никогда не встречала этого проклятого сапожника!

— Вот, возьми. — Лулу достала бутылку водки и сунула ей в руки. — Это проверенное лекарство.

— Лулу!

— Тебе ни за что не пережить сегодняшний день достойно без этого чудодейственного средства. Так же, как и мне. Давай, выпей немного и перестань волноваться. Все будет хорошо.

Женевьева со вздохом взяла бутылку.

— Ох, Лулу, ты ведь не знаешь и половины всего, что произошло.

— Половины чего? — Лулу нахмурилась.

Казалось, Женевьева собиралась открыть ей какой-то секрет, но затем, похоже, передумала.

— Ничего, не обращай внимания. Не сомневаюсь в том, что ты права. Все действительно будет хорошо.

Часы в холле пробили восемь. Роберт вместе с Пьером ждали ее на улице в «бентли». Завели мотор, Женевьева явственно слышала доносящееся снаружи урчание автомобиля. Сидя за туалетным столиком, она приглаживала по-новому завитую прическу, поправляла шарф, пыталась радоваться золотым туфелькам из лайковой кожи.

Туфли графини — удивительные слои тончайшей паутины, невесомого серебряного кружева, притягивающие взгляд своим изяществом… Они могли рассыпаться в прах, стоило коснуться их, рассеяться, как колдовские чары…

Снаружи прозвучал клаксон.

И тут она вспомнила о еще одной проблеме. Гай Монтерей и его череп. Она сильно нервничала всю неделю после их последней встречи в «Койоте». Часто на улице, слыша за спиной приближающиеся шаги, представляла, что кто-то преследует ее. Она пыталась отогнать навязчивые страхи, напоминала себе, что Монтерей — всего лишь поэт и дамский угодник. Он обожал игру, а она сама позволила втянуть себя в авантюру. Все это не более чем игра. Пройдет время, и все забудется.

Но на всякий случай решила предупредить привратников, стоящих у дверей особняка Дюваля, чтобы его не впускали.

Снова послышался автомобильный гудок.

— Хорошо, — пробормотала она, — я иду. — Подхватив накидку, направилась в коридор и резко остановилась около наполовину приоткрытой двери комнаты для туфель.

Посреди комнаты стояла девушка и любовалась собой в высоком зеркале. Такая миниатюрная, она могла бы запросто оказаться эльфом. Залитая сумеречным вечерним светом, девушка пристально разглядывала свои ножки, поворачивая их то так, то эдак…

Женевьева затаила дыхание. И именно в этот момент горничная Селин подняла глаза.

На Селин были туфли-лодочки на высоком каблуке от Жозефа Бокса. Невероятный розовый оттенок с едва заметными зелеными крапинками, каблук в стиле Луи и ленты-шнурки. Женевьева недавно примеряла их и оставила на полу рядом с зеркалом. Селин приподняла юбку, любуясь нежным изгибом своих икр и изящными лодыжками. Густые волосы, которые всегда были собраны в тугой маленький узел на затылке, сейчас мягкими локонами обрамляли ее лицо. Щеки порозовели от возбуждения, она чувствовала себя абсолютно непринужденно, пока не увидела хозяйку. Женевьева не разглядела выражения ее лица, потому что девушка вздрогнула и отвернулась, но могла представить себе то невероятное наслаждение, которое испытывала Селин в этот момент.

Она никогда не обращала внимания на горничную. Да и зачем? Это была забитая девушка лет пятнадцати-шестнадцати, с неяркими волосами и привычкой поспешно исчезать при ее появлении. Женевьева выросла в доме полном слуг, узнавала об их существовании только тогда, когда они совершали промахи. А этот проступок, несомненно, был для Селин ужасным.

— Мадам! Мне так жаль!

— Они тебе как раз? — прошептала Женевьева.

— Прошу вас, мадам. — Селин проворно скинула туфли и укладывала их в открытую коробку. — Они такие красивые. Я не смогла удержаться, мадам. Я…

— Они ведь тебе как раз, правда? — переспросила Женевьева. — Они идеально тебе подходят.

— Вы ведь не уволите меня, правда? — Девушка надевала свои собственные туфли, плоские коричневые башмаки со шнурками и квадратными носами. — Я никогда раньше не делала ничего подобного, это больше не повторится.

На улице снова загудела машина.

— Я с трудом в это верю.

— Я думала, что вы уже вышли к машине вместе с мистером Шелби Кингом. Мне и в голову не пришло… Моя мама больна, мадам. Я не знаю, что с нами станет, если я потеряю эту работу.

Снова послышался автомобильный гудок.

— Пожалуйста, мадам.

Женевьеву странно взволновала сцена, свидетельницей которой она так неожиданно стала. Конечно, эти туфли изумительно смотрелись на девушке, это тронуло ее, но было здесь и что-то еще. Она случайно вторглась в личную жизнь другого человека, неожиданно разгадала чьи-то горячие, страстные желания и страхи в тот момент, когда запуталась в своих собственных. Селин каким-то удивительным и приятным образом пробудила ее от самой себя.

— Женевьева! — послышался снизу голос Роберта.

— Все в порядке, — ласково сказала она девушке. — Ты можешь работать дальше. Оставь эти туфли себе. Но ни слова мистеру Шелби Кингу, пусть это будет нашим секретом.

Где-то вдалеке послышался телефонный звонок.

Дождь падал на золотистую бархатную накидку, элегантно отороченную роскошным мехом австралийского опоссума, капли стекали по золотым лайковым туфелькам от Андре Перуджи. Дождь хлестал по украшенной драгоценными камнями атласной ленте на ее голове и по прическе от Лины Кавальери. Дождь проливался на Женевьеву, когда она стучала в дверь магазина Паоло Закари и ждала, промокшая, взволнованная и возбужденная, никогда ранее не ощущавшая такого беспокойства.

Наконец, за дверью послышалась возня с отпираемым засовом.

— Миссис Шелби Кинг.

— Мистер Закари.

— Вы слишком великолепно одеты для визита к скромному сапожнику, если позволите мне выразить свое мнение.

— Позвольте войти. Я сыта по горло вашими играми.

— А я — вашими. Вы позволите взять вашу накидку?

Она сунула ему в руки накидку, со смущением вспомнив, как сделала это в первый раз, и быстро прошла внутрь.

В магазине было абсолютно темно. Сквозь плотно зашторенные окна не проникал ни малейший лучик света. Когда Закари закрыл парадную дверь, их окутал кромешный мрак.

Совсем рядом в темноте послышался его голос:

— Пожалуйста, снимите туфли и чулки.

— Я ничего не вижу. Не могли бы вы раздвинуть шторы или включить свет?

— Снимите туфли и чулки.

Роберт сейчас, должно быть, подъезжает к рю Камбон без нее. Сейчас наверняка устанавливают лестницы.

— Включите свет, мистер Закари.

— Снимите туфли и чулки. Наверняка вы способны справиться со столь простой задачей.

Она, вздохнув, пробормотала: «Хорошо» — и наклонилась, чтобы скинуть промокшие туфли от Перуджи.

— Могу я хотя бы сесть.

— Да, конечно.

Но в темноте она не могла добраться до кушетки, а он не пошевелился, чтобы помочь ей. Женевьева неуклюже начала расстегивать подвязки. До нее донеслось его шумное дыхание, и она поняла, что он отошел в другой конец комнаты.

Женевьева стянула один чулок, затем другой, едва не потеряв равновесие.

— Для вас же будет лучше, мистер Закари, если вы припасли для меня туфли.

В ответ раздался смешок. Он взял ее под руку и повел в другой конец комнаты.

— Садитесь.

Женевьева провела рукой по кушетке, чтобы убедиться, что она действительно здесь, и осторожна села. Услышала, как его шаги удаляются по деревянному полу, с трудом сумела разглядеть неясные очертания фигуры, а затем… он стал спускаться вниз по лестнице.

— Эй! Вы ведь не собираетесь оставить меня здесь одну!

— Боитесь темноты? — Где-то внизу скрипнула дверь.

Женевьева с особенной ясностью слышала тиканье часов, шум уличного движения и звон церковных часов. Девять часов! Первые гости наверняка уже прибыли на праздник.

Послышался скрип половиц. Он поднялся по лестнице, затем опустился на колени у ее ног. Женевьева с трудом смогла различить его силуэт.

— Дайте мне вашу левую ногу.

Его ладонь. Сила его пальцев. И вот… странное ощущение, словно… Ей показалось, будто он положил всю ее ступню себе в рот.

— И вашу правую ногу, пожалуйста.

Она вдруг представила себе шелковистую кожу младенцев, пушистые перья, нежный мех, легкие облака.

— Пожалуйста, включите свет, мистер Закари. Я хочу убедиться в том, что ваши туфли столь же прекрасны на вид, как и на ощупь.

— Что ж, но у нас есть небольшая проблема.

— Какая проблема? Раздвиньте шторы, я должна увидеть мои новые туфли.

Вздох.

— Все дело в вашем платье, миссис Шелби Кинг.

— А что такого в моем платье?

— Мне кажется, что оно абсолютно не сочетается с моими туфлями. Думаю, вам лучше снять его.

Женевьева нервно расхохоталась, не в силах сдержаться.

— Но я говорю серьезно, мадам.

— Вы хотите увидеть меня в нижнем белье? Все дело в этом?

В комнате воцарилось молчание. Женевьева почувствовала, как ее сердце ухнуло вниз.

— Я хочу увидеть вас в моих туфлях.

— Тогда вам лучше отдать мне накидку. Я должна что-нибудь надеть.

— Ваша накидка такого же ядовито-оранжевого цвета, как и платье, разве вы забыли?

Она жалела, что не видит его лица.

— Я хочу увидеть вас в моих туфлях, — повторил Закари. — А вы жаждете, чтобы я увидел вас в нижнем белье. А если быть точнее, вы хотите, чтобы я увидел вас без белья.

— Вы так думаете?

— Да, я так думаю.

— Ну, я не из таких женщин, мистер Закари. А теперь включите, пожалуйста, свет.

Тишина. Шуршание шин по мокрым улицам. Стук дождя в оконные стекла. Скрип половиц, раздающийся всякий раз, когда Закари медленно проходил по комнате. Взволнованное дыхание двух людей.

Женевьева осторожно сняла украшенный драгоценностями ободок с головы и положила его на кушетку. Ее руки дрожали, когда она потянулась к шее и принялась медленно расстегивать застежки платья. Перед ней творческий человек, успокаивала она себя. Это все равно что позировать художнику. «Мне уже приходилось делать это прежде. Лулу делает это каждый день».

«Мне нечего стыдиться». Она расстегнула застежки на корсете.

Раздался скребущий звук, в другом конце комнаты вспыхнуло пламя спички. В свете огонька она разглядела его лицо, тонкие губы, на которых играла полуулыбка. Ласковые глаза не смотрели на нее. Закари зажег свечу и задул спичку. Затем зажег одну за другой все шесть свечей, переплетенных в серебряной клетке, свисающей на цепи с потолка. Он осторожно раскрутил клетку левой рукой, и по стенам затанцевали причудливые тени и блики света. Затем он встал и немного отошел влево, ее взору предстало длинное серебряное зеркало в другом конце комнаты.

Она сделала шаг вперед, затем еще, с интересом разглядывая себя. Ее кожа золотилась в мерцании свечей, ее глаза казались черными и странно расплывчатыми, изгибы тела, грудь, бедра выглядели мягкими, неясными, ускользающими.

Женевьева бросила взгляд на свои ноги. Глубокие красные туфли, словно языки, словно кровь, озаренные яростным сиянием больших, украшенных драгоценностями пряжек. Каблучки-шпильки.

— Туфли сделаны из генуэзского бархата. — Закари стоял у нее за спиной, положив руки на ее обнаженные плечи. — Каблуки из стекла. — Он прижался губами к ее шее. — А пряжки украшены бриллиантами.

Он нежно обнял ее за талию и увлек к пурпурной кушетке. Откинувшись на спинку дивана, Женевьева закинула руки за голову и свободно вытянула вперед ноги. Она попыталась заглянуть в его глаза, но так и не смогла разгадать его странный взгляд. Он осторожно коснулся ее левой ступни, слегка приподняв ее, чтобы они оба могли полюбоваться туфелькой, а затем наклонился и поцеловал носок, пряжку, каблучок, лодыжку и нежную ямочку под коленкой… Она была абсолютно обнажена, потому что надела эти туфли. Их живой и яркий красный цвет на фоне ее белой кожи заставлял чувствовать себя более чем обнаженной.

Женевьева взглянула на руку, ласкающую ее ступню. Праздник перестал занимать ее мысли, он больше не существовал для нее. Ничто больше не имело значения. Ни Роберт, ни Гай Монтерей. Только рука Закари, касающаяся ее ноги. Только его прикосновения, его губы. Она была рождена для этого момента. Для него.

Около одиннадцати часов вечера такси Женевьевы подъехало к дому графа Дюваля на рю Камбон. Все вокруг застилала плотная пелена дождя.

Она поспешно вытащила зеркальце из украшенной кисточками сумочки и оглядела свое лицо. Свежий макияж выглядел безупречно, так же как и поспешно приведенная в порядок прическа. Но все-таки в ее внешности появился какой-то беспорядок.

«Я скажу Роберту, что меня ограбили… Я выходила из магазина Закари со своими новыми туфлями, в темном переулке ко мне подошел человек и приказал отдать ему кошелек. Да, именно так. Нет, не то, он обязательно обратится в полицию. Это не подходит…»

Двое привратников спустились по ступенькам, их ноги хлюпали по промокшему насквозь голубому ковру. Один из них нес стул с мягким сиденьем.

Водитель распахнул дверцу, раскрыл над ней зонт, стал ждать, пока привратники устанавливали стул.

— Если мадам пожелает присесть, мы могли бы внести ее в дом, не причинив вреда этим прелестным красным туфелькам.

— Спасибо. Я не стану возражать.

Приподнимая подол ярко-красного шелкового платья от Натальи Гончаровой, с дерзким низким вырезом и слегка присборенного на левом бедре под жемчужным украшением (она приготовила его для открытия выставки, но потом решила надеть платье от Шанель), стараясь не намочить туфли от Закари, Женевьева уселась на стул, мужчины подняли ее и понесли в дом.

«Я скажу, что упала в обморок в магазине Закари и должна была поехать домой и прилечь. Меня рвало. Я была абсолютно разбита, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю и решимость, чтобы добраться сюда, я все еще очень слаба…»

Привратники опустили стул на пол в холле, и Женевьева протянула свой плащ служителю. До нее донеслись музыка и громкие голоса.

Двери в танцевальный зал были распахнуты.

Оркестр исполнял шумную и веселую импровизацию, по залу скакали танцоры в костюмах, пестреющих фантастическими полосами и безумными зигзагами. На их головах красовались невообразимые бесформенные шляпы или конические колпаки. Нувориши флиртовали с потомственной богатой аристократией под возвышающимися в зале металлическими скульптурами Леже. Красота мило болтала с богемой на фоне тканевых коллажей Делоне, выполненных в зеленых, красных, голубых и сверкающих желтых тонах. Обслуживающий персонал метался по залу, проносил в воздухе подносы. Норман Беттерсон потирал подбородок. Вайолет де Фремон в безупречных ярко-розовых туфлях, которые могли быть созданы только Паоло Закари, вцепилась в руку графа Этьена, ее величественного супруга. В дальнем углу зала Гай Монтерей приложил ладонь ко лбу в странном приветствии. По ледяному фаллосу стекали прозрачные капельки.

Роберт оставил графа Дюваля и широкими шагами поспешил к ней навстречу.

Женевьева запаниковала.

— Я… меня стошнило на человека в темном переулке.

Лулу кинулась вперед.

— Виви…

— Я должна была поехать домой и переодеться. Я…

— Дорогая. — Роберт взял ее за руку. — Думаю, тебе лучше пойти со мной.

— Что…

— Делай так, как он говорит, шери. — Лулу взяла ее за другую руку.

Оркестр грянул джаз, под ритм которого невозможно было усидеть на месте, и танцпол тут же наполнился людьми. А Женевьева, которую уводили из зала, едва успела разглядеть развевающиеся платья и смеющиеся лица.