"Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах. Том первый, книга первая. С предисловием А. П. Лопухина." - читать интересную книгу автора (Св. Иоанн)

К Феодору падшему

Увещание 1-е

Феодор, к которому относятся предлагаемыя Увещания, написанныя около 369 года по Р. Х., был сверстником и другом Св. Иоанна Златоустаго и вместе с ним в юности посвятил себя подвигам отшельнической жизни, но вскоре оставил их для занятий и удовольствий мира. Св. Иоанн в своих Увещаниях призывал его к раскаянию изображением гибельности состояния грешников, кратковременности и тщетности настоящих благ, изложением грозных и утешительных истин Христианской веры и другими убеждениями, которые подействовали на падшаго Феодора, так что он возвратился в общество отшельником и впоследствии был возведен в сан епископа мопсуестскаго.

Кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез (Иер. IX, 1), благовременно сказать теперь и мне, и гораздо более, нежели тогда пророку; потому что я намерен оплакивать хотя не множество городов и не целые народы, но душу, которая стоит, а лучше сказать - и дороже множества народов. Если даже один исполняющий волю Божию лучше тысящ беззаконников, то, конечно, и ты прежде был лучше тысящ Иудейских. Посему никто не станет теперь порицать меня, если я изложу больше скорбей и изображу сильнейшие сетования, нежели какие изложены у пророка. Я оплакиваю не разрушение города и не пленение беззаконных мужей, но опустошение священной души и разрушение и истребление христоноснаго храма. Кто, зная хорошо, сожженную теперь диаволом, красоту ума твоего в то время, когда блистала она, не возстенал бы плачем пророка, - слыша, что варварския руки осквернили святое святых, и, подложив огонь, сожгли все - херувимов, ковчег, очистилище, скрижали каменныя, стамну златую? Поистине, это несчастие востолько крат горестнее того, во сколько крат драгоценнее те символы, которые хранились в душе твоей. Этот храм святее того, потому что он блистал не золотом и серебром, а благодатию Духа, и, вместо ковчега и херувимов, в нем обитали Христос, и Его Отец, и Утешитель. А теперь уже не то: он теперь пусть и лишен прежней красоты и благолепия, потерял божественное и несказанное украшение, и лишился всякой безопасности и охраны: нет у него ни двери, ни запора, и он открыт для всех душепагубных и постыдных помыслов. Помысл ли гордости, помысл ли блуда, помысл ли сребролюбия, или еще гнуснейшие помыслы устремятся войти в него, - никто не помешает этому; а прежде, как небо недоступно всему этому, так (недоступна была) и чистота ума твоего. Может быть, слова мои покажутся невероятными некоторым из тех, кто видят теперь твое запустение и извращение; поэтому я и скорблю и сетую, и не перестану делать это, доколе опять не увижу тебя в прежнем блеске. Хотя людям и представляется это невозможным, но для Бога все возможно: потому что Он есть воздвизаяй от земли нища, и от гноища возвышаяй убога: посадити его с князи, с князи людей своих. Он есть вселяя неплодов в дом, матерь о чадех веселящуся (Пс. CXII, 7-9). Не отчаявайся в перемене на лучшее. Если диавол был силен настолько, что низринул тебя с вершины и высоты добродетели до крайностей порока, то гораздо более силен будет Бог опят возвести тебя в прежнюю свободу, и сделать не только таким же, но и гораздо блаженнейшим прежняго. Только не унывай, не теряй добрых надежд, не впадай в страсть нечестивых. В отчаяние обыкновенно ввергает не многочисленность грехов, но нечестивое состояние души. Посему и Соломон не просто сказал: "в с я к и й, кто приидет во глубину зол, нерадит", но только - один нечестивый (Прит. XVIII, 3). Только таким людям свойственна эта страсть, когда они приходят в глубину зол. Она-то не допускает их воспрянуть и опять взойти туда, откуда ниспали. Этот помысл, как-бы какое ярмо, лежа на вые души и заставляя ее смотреть вниз, препятствует ей возводить взоры к своему Владыке. Но человеку мужественному и доблестному свойственно сокрушать это ярмо, прогонять от себя палача, который возложил его, и произносить слова пророка: яко очи рабыни в руку госпожи своея: тако очи наши ко Господу Богу нашему, дондеже ущедрит ны. Помилуй нас, Господи, помилуй нас, яко помногу исполнихомся уничижения (Пс. CXXII, 2, 3). Истинно божественны эти наставления и внушения горняго любомудрия. Исполнихомся, говорит он, уничижения и потерпели многочисленныя бедствия; однако, не перестанем возводить взоры свои к Богу и просить Его, доколе не получим просимаго. Мужественной душе свойственно - не упадать и не отчаяваться пред множеством постигающих бедствий, и после многократных и безуспешных молитв не отступать, но ожидать, дондеже ущедрит ны, как говорит блаженный Давид.

2. Диавол для того и ввергает нас в помыслы отчаяния, чтобы истребить надежду на Бога, - этот безопасный якорь, эту опору нашей жизни, этого руководителя на пути, ведущем к небу, зто спасение погибающих душ. Упованием бо, говорит (апостол), спасохомся (Рим. VIII, 24). Ибо оно, как-бы какая крепкая цепь, свешенная с неба, поддерживает наши души, мало-по-малу поднимая на высоту тех, которые крепко держатся за нее, и вознося нас превыше бури житейских зол. Посему, если кто ослабевает и опустит из рук этот священный якорь, тот сейчас же упадет и погибнет в бездне порока. Зная это, лукавый, как только заметит, что мы сами тяготимся сознанием злых дел, пришедши и сам еще налагает на нас помысл отчаяния, который тяжелее свинца; и если мы примем его, то увлекаемые тяжестию и оторванные от той цепи, неизбежно тотчас низринемся во глубину зол, где именно и находишься ты теперь, отвергши повеления кроткаго и смиреннаго Господа и выполняя все приказания жестокаго, свирепаго и неумолимаго врага нашего спасения, расторгши благое иго и сбросив легкое бремя, и вместо них наложив на себя цепи железныя и повесив на шею свою жернов осельский (Матф. XVIII, 6). Где же ты остановишься, и когда перестанешь потоплять бедную душу свою, наложив на себя такую необходимость - непрестанно уноситься вниз? Женщина, отыскавшая одну драхму, пригласила соседок, принять участие в ея радости, сказав: радуйтеся со мною (Лук. XV, 9); а я теперь приглашу всех друзей и моих и твоих к противному, скажу не - "радуйтеся со мною", но – "плачьте со мною, подымите такой же плач, и вопите вместе с нами горьким голосом. Ибо нас постигла крайняя беда, не столько-то талантов золота выпало из руки моей и не множество драгоценных камней, но тот, кто, драгоценнее всего этого, плывши вместе с нами поэтому великому и пространному морю, не знаю как, свалился и упал в самую глубину погибели".

3. Тем, которые попытались бы удержать меня от сетования, я скажу словами пророка: оставите меня, да горце восплачуся: не належите утешати мя (Ис. XXII, 4). Настоящий плач мой не таков, чтобы чрезмерност сетования навлекла на меня осуждение, но таков, что при нем не постыдились бы плакать, сетовать и отвергать всякое утешение даже (апостолы) Павел и Петр. Справедливо стал бы кто-нибудь обличать в большом малодушии тех, которые оплакивают обыкновенную смерть. Но когда, вместо тела, лежит омертвевшая душа, пораженная множеством ран, и в самой мертвенности являющая прежнее свое благородство, и благообразие, и красоту погасшую, то может ли кто быть столь жестоким и безчувственным, чтобы, вместо плача и сетований, предлагать слова утешения? Как там не плакать, так здесь плакать свойственно любомудрию. Тот, кто достигал неба, смеялся над суетою жизни, взирал на красоты телесныя как на каменныя, кто пренебрегал золотом как пылью, а всяким удовольствием как грязью, - тот, неожиданно для нас, обятый пламенем нечистой похоти, потерял и здоровье, и мужество, и всякую красоту, и сделался рабом наслаждений. О нем ли не плакать, скажи мне, о нем ли не сокрушаться, доколе опять не будет он нашим? И свойственно ли это человеческой душе? Отмены телесной смерти невозможно достигнуть на земле, и однако это не удерживает сетующих от плача; а душевную смерть только и можно уничтожить здесь: во аде же, говорит (Давид), кто исповестся Тебе (Пс. MIII, 6)? Посему не будет ли великим безразсудством с нашей стороны, если в то время, как оплакивающие смерть телесную сетуют о ней с такою силою, хотя и знают, что слезами не воскресить им умершаго, - мы не будем выражать ничего подобнаго, хотя знаем, что часто бывает надежда возвратить погибшую душу к прежней жизни? Ибо многие, и ныне и во времена наших предков, уклонившись от прямого положения и свергнувшись с теснаго пути, опять возстали настолько, что последующим покрыли прежнее, получили награду, украсились венцом, прославлены с победителями и причислены к лику святых. Доколе кто остается в пламени наслаждений, дотоле ему, хотя бы он имел множество таких примеров, представляется это делом невозможным; но как только он немного начнет выходить оттуда, то, постоянно идя вперед, силу огня оставит позади себя, а впереди пред собою почувствует прохладу и великое облегчение. Только не будем отчаяваться, не будем отказываться от возвращения: потому что допустившему себя до такого состояния, хотя бы одарен был безмерною силою и ревностию, оне будут безполезны. Кто уже затворил для себя дверь покаяния и заградил вход на поприще (подвижничества), как он будет в состоянии, находясь вне его, сделать малое или великое добро? Посему-то лукавый предпринимает все, чтобы внушить нам этот помысл: после этого уже ненужны будут ему усилия и труды для нашего поражения, когда сами лежащие и падшие не хотят противиться ему. Кто мог избежать этих уз, тот и силу свою сохранит и до последняго издыхания не перестанет сражаться с ним, и хотя бы испытал множество других падений, опять возстанет и сокрушит врага. Напротив, кто связан помыслами отчаяния и обезсилил себя, тот как будет в состоянии победить врага и противостать ему, когда сам бежит от него?

4. Не говори мне, что так бывает лишь с невеликими грешниками; нет, пусть даже человек будет исполнен всякаго порока и сделает все, что затворяет для него вход в царствие, и притом не из неверных от начала, но из верных и благоугождавших прежде Богу, пусть такой сделается впоследствии блудником, прелюбодеем, сластолюбцем, хищником, пьяницею, мужеложником, сквернословцем и т. п., - и такого я не похвалю, если он будет отчаяваться в себе, хотя бы он до самой глубокой старости провел такую несказанно порочную жизнь. Если бы бы гнев Божий был страстию, то справедливо иной стал бы отчаяваться, как не имеющий возможности погасить пламень, который он возжег столь многими злодеяниями; но так как Божество безстрастно, и наказывает ли, поражает ли, делает это не с гневом, но по промышлению и великому человеколюбию, то надлежит иметь крепкое дерзновение и уповать на силу покаяния. Бог не за Себя мстит тем, которые согрешили против Него; ибо никакой вред не достигает до существа Его; но при этом имеет в виду нашу пользу, и то, чтобы мы не увеличивали своего развращения, продолжая оказывать Ему пренебрежение и презрение. Как удаляющийся от света не вредит нисколько свету, а самому себе весьма много, погружаясь во мрак; так и привыкший пренебрегать Всемогущею силою, ей не вредит нисколько, а самому себе причиняет крайний вред. Посему Бог и угрожает нам наказаниями, и часто посылает их - не для того, чтобы отомстить за Себя, но чтобы нас привлечь к Себе. Ибо и врач не сетует и не обижается наносимыми ему от больных оскорблениями, но всячески старается остановить их безчинства, имея в виду не свою, а их пользу; и если они покажут хотя немного благоразумия и здравомыслия, он радуется и веселится, и тем сильнее употребляет лекарства, не для того, чтобы отмстить им за прежнее, но чтобы доставить больше пользы и довести их до совершенного выздоровления. Так и Бог, когда мы впадем в крайнее безумие, и говорит и делает все не из мести за прежнее, но желая избавить нас от недуга, в чем можно убедиться и посредством здравого смысла.

5. Если же кто и после этого будет сомневаться, то мы уверим его в том и божественным Писанием. Кто, скажи мне, был преступнее царя Вавилонскаго? Он, после того, как уже настолько испытал силу Божию, что поклонился пророку Его, и приказал дары и благовонии возлияти Ему (Дан. II, 46), опять предался прежней гордости, и связав ввергнул в пещь тех, которые не почтили его больше Бога. И однако этого жестокаго и нечестиваго (Царя), более зверя, нежели человека, (Бог) призывает к покаянию и доставляет ему еще другия побуждения к исправлению: во-первых, самое чудо, совершившееся в пещи, а затем видение, которое видел царь, а истолковал Даниил, достаточное для того, чтобы преклонить и каменную душу; а сверх того, после увещания делами, и сам пророк дал ему такой совет: сего ради, царю, совет мой да будет тебе угоден, и грехи твоя милостынями искупи, и неправды твоя щедротами убогих: негли будет долготерпелив грехом твоим Бог (Дан. IV, 24). Что говоришь ты, премудрый и блаженный? Ужели возможен и после такого отпадения возврат, и после такой болезни здравие, и после такого безумства надежда образумиться? Царь сам уже отнял у себя всякую надежду, тем, во-первых, что не познал Создавшаго его и возведшаго на такую честь, хотя и имел сведения о многих доказательствах силы и промысла Его и на себе самом, и на своих предках; а после того еще тем, что, получив ясныя свидетельства мудрости и предведения Божия, и видев, как ниспровергнуты были и магия, и астрономия, и действия всякого диавольскаго волхвования, оказался хуже прежняго. Ибо, чего не могли изъяснить мудрые волхвы, газарины, и что признали они превышающим природу человеческую, то Бог из яснил ему чрез пленнаго отрока, и этим чудом довел его до того, что он не только сам уверовал, но и сделался ясным проповедником и наставником этого верования для всей вселенной. Таким образом, если он и прежде этого знамения не заслуживал прощения за свое неведение о Боге, то гораздо более после такого чуда, после собственнаго исповедания, и преподаннаго наставления другим. Если бы он не был точно уверен, что истинный Бог - один, то и не оказал бы такой чести рабу Его, и другим не дал бы такого же приказания. И однако, после такого исповедания, он опять впал в идолослужение, и тот, кто, падши на лицо, поклонился рабу Божию, дошел до такого безумия, что рабов Божиих, не поклонившихся ему, ввергнул в пещь. Что же? Отомстил ли Бог отступнику, как надлежало отмстить? Напротив, Он представил ему еще большия доказательства своего могущества, чтобы привести его, после такого безумства, опять в прежнее состояние. И что особенно удивительно: дабы чудныя события, по чрезмерности своей, не показались невероятными, Он сотворил знамение не Над другим чем-либо, а Над тою пещью, которую разжег сам царь для отроков, и в которую, связав, ввергнул их. Конечно, чудесным и необычайным было бы и то, если бы только огонь был погашен. Но Человеколюбец, дабы внушить больше страха, произвесть больше изумления и совершенно прекратить ослепление царя, сделал большее и необычайнейшее чудо. Попустив, чтобы огонь разжен был настолько, насколько хотелось царю, Он являет свое могущество в том, что, не уничтожая приготовлений врагов, делает готовое недействительным. А чтобы кто-нибудь, увидев отроков победившими пламень, не счел этого привидением, (Бог) попустил, чтобы опалены были ввергнувшие их, показывая с одной стороны то, что видимый пламень был действительно огонь, иначе бы не пожрал нефть, и смолу, и хворост, и столько тел; а с другой - то, что нет ничего сильнее Его повеления, но что природа всего сущаго повинуется приведшему ее из небытия в бытие, - что тогда именно и обнаружилось: ибо огонь, приняв тела тленныя, не коснулся их как-бы нетленных, и возвратил жертву в целости, даже еще в большем блеске. Ибо, как бы цари из чертогов царских, вышли из пещи эти отроки, так что никто уже не хотел смотреть на царя, но взоры всех обратились от него на чудное явление; и ни диадима, ни порфира, ни что другое из царскаго великолепия не привлекало столько к себе толпы неверных, сколько вид этих верных, долго пробывших в огне, но вышедших из него так, как будто это случилось с ними во сне. Даже и волосы, которые по природе у нас удобосожигаемее всего, крепче адаманта превозмогли тогда всепоедающий пламень. И не это одно дивно, что, быв ввергнуты в средину пламени, они нисколько не пострадали, но и то, что они еще непрестанно говорили; между тем всем, бывавшим при людях сожигаемых, известно, что пока они держат уста сомкнутыми, то хотя на краткое время противятся сожжению, но лишь случится им раскрыть уста, душа тотчас же вылетает из тела. И, однако после столь многих совершившихся чудес, и когда все присутствовавшие и видевшие пришли в изумление, а отсутствовавшие извещены были об этом письменно, - царь, который учил других, сам остался неисправимым и опять обратился к прежним порокам. И при всем этом Бог не наказал его, но еще долго терпел, вразумляя его и чрез сновидения, и чрез пророка. Только когда уже он никаким из этих способов нимало не исправился, Бог, наконец, наводит на него казнь, не отмщая впрочем за прошедшее, но пресекая будущее зло, и удерживая порок от преуспеяния; притом наказал не навсегда, но после нескольких лет наказания опять возвел его в прежнюю честь, так что он от наказания не потерпел никакого вреда, а приобрел величайшее из всех благ - утверждение в вере в Бога и раскаяние в прежних своих грехах.

6. Таково человеколюбие Божие! Никогда Он не отвергает искренняго раскаяния; но хотя бы кто дошел до самой крайней порочности, а потом решился бы возвратиться опять оттуда на путь добродетели, и такого Он принимает и приближает к Себе, и делает все, чтобы привести его в прежнее состояние. И еще более человеколюбия вот в чем: если кто окажет не полное раскаяние, то и краткаго и малага Он не отвергает; даже и за него назначает великую награду. Это видно из слов пророка Исаии, которые он сказал о народе иудейском: за грех мало что опечалих его, и поразих его, и отвратих лице Мое от него: и опечалися и пойде дряхл, и исцелих его, и утеших его (Ис. LVII, 17, 18). Засвидетельствует нам это и тот нечестивый царь, который женою своею был увлечен к преступлениям, но как только заплакал, оделся во вретище и раскаялся в своих беззакониях, то и приклонил к себе милость Божию, так что избавился от всех угрожавших бедствий. И рече Господь Илии: видел ли еси, яко умилися Ахаав от лица Моего? Сего ради не наведу зла во днех его, за то, что он плакал пред лицем Моим (3 Цар. XXI, 29). Опять позже Манассия, который безумием и жестокостию превзошел всех, ниспроверг законное богослужение, затворил храм, способствовал процветанию идольскаго заблуждения и был нечестивее всех предшественников, - когда потом раскаялся, был причислен к друзьям Божиим (2 Пар. XXXIII, 12). Если бы он, посмотрев на тяжесть своих беззаконий, отчаялся в своем обращении и исправлении, то лишился бы всего, что получил после; а теперь воззрев, вместо чрезмерности своих грехов, на безпредельность благоутробия Божия, и расторгши узы диавольския, он возстал, подвизался и доброе течение совершил. Впрочем, Бог отсекает помыслы отчаяния не только тем, что было с этими царями, но и словами пророка: днесь аще глас Его услышите, не ожесточите сердец ваших, яко в прогневании (Пс. XCIV, 8). Выражение днесь можно относить ко всей жизни, даже, если угодно, и к старости; потому что покаяние ценится не по продолжению времени, но по душевному расположению. Так для ниневитян, не было нужды во многих днях, чтобы загладить грех свой, но краткаго дневного срока было достаточно для изглаждения беззакония их; и разбойник не в течение долгаго времени достиг входа в рай, но во столько времени смыв все грехи всей своей жизни, сколько употребляется его на произнесение одного слова, получил еще прежде апостолов награду прославления. Посмотрим и на мучеников, которые не во многие годы, но в несколько дней, а часто и в один только день, удостаивались светлых венцов.

7. Итак, нам всегда нужно иметь бодрость и великое усердие, и если так настроим совесть свою, что возненавидим прежнюю порочную жизнь и изберем противоположный путь с такою силою, какой хочет и требуе Бог; то от времени ни чего не потеряем, так как многие, быв последними, опередили первых. Тяжко не падение, а то, чтобы, упавши, лежать и уже не вставать, - то, чтобы произвольно делая зло и пребывая в безпечности, помыслами отчаяния прикрывать слабость воли. Таким людям и пророк, недоумевая, говорить: еда падаяй не возстает или отвращайся не обратится (Иер. VIII, 4)? Если же ты спросишь нас о тех, которые после уверования опять пали, то все сказанное относится и к ним; ибо, кто пал, тот был прежде в числе стоявших, а не лежащих, иначе как бы он и пал? И еще будет сказано, отчасти притчами, а отчасти яснейшими делами и словами. Так овца, которая отделилась от девяноста девяти и потом опять была приведена назад, изображает нам не иное что, как отпадение и возвращение верных, потому что она была овца, и притом не другого какого-нибудь стада, но из числа прочих овец, и прежде паслась пастырем, и заблудилась не обычным образом, но в горах и стремнинах, т.е. на пути каком-то далеком и весьма уклонившемся от прямой дороги. Но пастырь оставил ли ее блуждать? Никак; он привел ее назад, не пригнав и не бив, но взяв на рамена свои. Ибо как лучшие врачи с великим попечением возвращают здоровье одержимым продолжительною болезнью, не только врачуя их по правилам врачевания, но иногда и доставляя им удовольствие, так и Бог, весьма испорченных людей обращает к добродетели не вдруг и насильственно, но тихо и мало-помалу, и всегда помогая им, чтобы не приключилось еще большаго отчуждения и продолжительнейшаго заблуждения. На это указывает не только эта притча о блудном сыне. Он также был не чужой кто-либо, но сын и брат благонравнаго сына, и низринулся не в маловажный порок, а в самую, можно сказать, крайнюю порочность, - богатый, свободный и благородный сделался несчастнее рабов и чужих людей и наемников. И, однако, он опять возвратился в первобытное состояние и получил прежнюю честь. А если бы он отчаялся в своей жизни и, пав духом от постигших его бед, остался на чужбине, то не получил бы того, что получил, а изнуренный голодом, погиб бы самою жалкою смертию. А так как он раскаялся и не впал в отчаяние, то после такого растления опять является в прежнем благообразии, облекается в прекрасную одежду и получает больше непадшаго брата. Ибо толико лет, говорил этот, работаю тебе, и николиже заповеди твоя преступих, и мне николиже дал еси козляте, да со други своими возвеселился бых. Егда же сын твой сей, изядый твое имение с любодейцами, прииде, заклал еси ему телца питомаго (Лук. XV, 29, 30). Такова сила покаяния!

8. Имея такия примеры, не станем коснеть в пороках и откладывать обращение, но скажем и мы: иду ко отцу моему, и приблизимся к Богу. Он сам никогда не отвращается от нас, но мы удаляем себя от Него: Бог приближаяйся Аз есмь, глаголет Господь, а не Бог издалеча (Иер. XXIII, 23). И опять чрез пророка укоряя иудеев, говорит: не греси ли ваши разлучают между вами и Мною (Ис. LIX, 2)? Если же это удаляет нас от Бога, то разрушим эту пагубную преграду, и - ничто не будет препятствовать нам быть близко к Богу. Послушай, как это происходило на самом деле. У коринфян один знатный человек совершил такой грех, какого не слышно было и между язычниками. Он был верный и из близких ко Христу, а некоторые говорят даже, что он был из числа священнослужителей. Что же? Исключил ли его Павел из общества спасаемых? Никак: сам он много раз, и там, и здесь, укорял коринфян за то, что они не привели его в покаяние; а желая показать нам, что нет греха, который бы не мог быть уврачеван, опять об этом человеке, который согрешил хуже язычников, сказаль: предайте таковаго сатане во измождение плоти, да дух спасется в день Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор. V, 5). Но это еще до покаяния; когда же тот покаялся, то довольно таковому, говорит, запрещение сие, еже от многих (2 Кор. II, 6) - и предписал утешить его и принять его покаяние, дабы не возобладал им сатана. И целый народ галатов, которые пали после того, как уже веровали, совершали знамения и перенесли много искушений за веру во Христа, он возстановляет опять. Что они творили чудеса, это выразил он словами: подаяй убо вам духа, и действуяй силы в вас (Гал. III, 5); и что они много страдали за веру, это выразил словами: толика пострадасте туне? Аще точию и туне (ст. 4). Между тем после такого преспеяния они совершили грех, который мог отчуждать их от Христа, и о котором сам (Павел) выражается так: се аз Павел глаголю вам, яко, аще обрезаетеся, Христос вам ничтоже пользует (V, 2); и еще: иже законом оправдаетеся, от благодати отпадосте (ст.4). И однако, после такого падения, он с благорасположением говорит им: чадца моя, ими же паки болезную, дондеже вообразится Христос в вас (IV, 19), показывая этим, что в нас, и после крайняго растления, может опять изобразиться Христос, потому что Он не хощет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему (Иезек. XXXIII, 11).

9. Обратимся же, о любезная глава! и будем исполнять волю Божию. Он для того и создал нас и привел в бытие, чтобы сделать участниками вечных благ, чтобы даровать царство небесное, а не для того, чтобы ввергнуть в геенну и предать огню; это не для нас, а для диавола, для нас же издревле устроено и уготовано царство. Изъясняя то и другое, Господь говорит сущим одесную: приидите благославеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира; а сущим ошуюю: идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный – не вам, но диаволу и аггелом его (Матф. XXV, 34, 41). Итак, геенна приготовлена не для нас, но для него и ангелов его; а царство для нас уготовано еще до создания мира. Не сделаем же себя недостойными входа в чертог: доколе мы пребываем здесь, то, хотя бы совершили множество грехов, есть возможность омыть все, раскаявшись во грехах; но когда отойдем туда, то, хотя бы оказали самое сильное раскаяние, никакой уже не будет пользы, и сколько бы не скрежетали зубами, ни сокрушались и ни молились тысячекратно, никто и с конца перста не подаст капли нам, обятым пламенем, но мы услышим то же, что и известный богач, - что пропасть велика между нами и вами утвердися (Лук. XVI, 26). Покаемся же здесь, увещеваю, и познаем Господа своего, как познать надлежит. Тогда только должно будет отринуть надежду на покаяние, когда мы будем во аде, потому что там только безсильно и безполезно это врачевство, а доколе мы здесь, оно если и в самой старости будет употреблено, оказывает великую силу. Посему и диавол употребляет все усилия, чтобы вкоренить в нас помысл отчаяния: ибо знает, что если мы и немного покаемся, это будет для нас не безплодно. Но как подавшаго чашу холодной воды ожидает воздаяние, так и покаявшийся в злых делах своих, хотя бы и не оказал покаяния соразмернаго с грехами, и за это получит воздаяние. Никакое добро, хотя бы и маловажное, не будет пренебрежено Праведным Судиею. Если грехи будут исследоваться с такою строгостию, что мы понесем наказание и за слова и за желания; то гораздо более добрая дела, малы ли будут, или велики, вменятся нам в то время. Итак, если ты даже не в состоянии будешь возвратиться к прежней строгой жизни, но хотя бы немного отвлекся он настоящаго недуга и невоздержности, то и это не будет безполезно; только положи начало делу и приступи к подвигам, а пока будешь оставаться вне, действительно будет казаться тебе трудным и неудобоисполнимым. Прежде опыта, даже весьма легкия и сносныя дела обыкновенно представляются нам весьма трудными; но когда мы испытаем их и примемся за них смело, то большая часть трудности исчезает, и бодрость, заступив место опасения и отчаяния, уменьшает страх, увеличивает удобоисполнимость и укрепляет добрыя надежды. Потому и Иуду лукавый отклонил от этого, чтобы он, сделав надлежащее начало, не возвратился чрез покаяние туда, откуда ниспал. Подлинно я сказал бы, - хотя и странны такия слова, - что и его грех не выше помощи, получаемой нами от покаяния. Посему прошу и умоляю, исторгни из души всякую сатанинскую мысль и обратись к этому спасительному средству. Если бы я советовал тебе тотчас и вдруг взойти опять на прежнюю высоту, то ты справедливо негодовал бы на это, как на весьма трудное дело; но если теперь я требую только того, чтобы не прибавлять к настоящим грехам, но возстав возвратиться оттуда на противоположный путь, то почему же ты медлишь, и уклоняешься и сопротивляешься? Не видал ли ты, как умирали жившие в роскоши, пьянстве, играх и прочих удовольствиях жизни? Где теперь те, которые выступали по торжищу с великою надменностию и многочисленными спутниками, одевались в шелковыя одежды, издавали от себя благовоние мастей, кормили нахлебников и постоянно прикованы были к зрелищам? Где теперь эта пышность их? Пропали огромные расходы на ужины, толпа музыкантов, угодничество ласкателей, громкий смех, безпечность души, разсеянность мысли, жизнь изнеженная, праздная и роскошная. Куда теперь улетело все это? Чем стало это тело, которое удостаивалось такой заботливости и чистоты? Пойди на могилу, посмотри на пыль, на прах, на червей, посмотри на безобразие этого места, и - горько возстенай. И о, если бы наказание ограничилось только этим прахом! Но от могилы и этих червей теперь перенесись мыслию к тому червю неумирающему, к огню неугасимому, к скрежету зубов, ко тьме кромешной, к скорби и сокрушению, к притче о Лазаре и богатом, который, владея прежде таким богатством и одеваясь в порфиру, не мог получить и капли воды, и притом находился в такой крайности. Все здешнее нисколько не лучше сновидений. Ибо как работающие в рудокопнях или несущие какое-либо другое еще тягчайшее наказание, когда, уснув после многих трудов и самой горькой жизни, во сне увидят себя в удовольствии и богатстве, проснувшись нисколько не рады бывают своим снам; так тоже самое было и с тем богачем, который, пользуясь богатством в настоящей жизни как бы во сне, по отшествии отсюда потерпел тяжкое наказание. Подумай об этом, и тот огонь противопоставив обемлющему тебя теперь пламени вожделений, избавься наконец от этой пещи. Ибо кто хорошо погасил здешнюю пещь, тот не испытает и тамошней; а кто здешней не одолел, тем, по отшествии отсюда, сильнее овладеет тамошняя. Насколько бы времени хотелось тебе продлить наслаждение настоящею жизнию? Я думаю, что тебе осталось не более пятидесяти лет, чтобы достигнуть крайней старости, но и это еще неизвестно нам; потому что те, которые не могут быть уверены в продолжении своей жизни даже до вечера, как могут поручиться за столько лет? И не одно это не известно, - не известна и перемена обстоятельств: часто с жизнию, продолжающеюся много времени, не продолжаются вместе и удовольствия, но как только появляются, так и исчезают. Впрочем, если угодно, пусть будет так, что ты проживешь столько лет и не испытаешь никакой перемены: что же это в сравнении с безконечными веками и с теми тяжкими и невыносимыми наказаниями? Здесь и хорошее и худое имеет конец, и притом весьма скорый, а там - то и другое продолжается в безконечные веки, а по качеству своему настолько отлично от здешняго, что и сказать невозможно.

10. Услышав об огне, не подумай, будто тамошний огонь таков же, каков здешний: этот, охватив что-либо, сожигает и погасаеть; а тот, кого однажды захватит, жжет постоянно, и никогда не перестает, почему и называется неугасимым. Ибо и грешникам надлежит облечься безсмертием, не к славе, но чтобы иметь всегдашняго спутника тамошняго мучения; а сколь это ужасно, того никогда не может изобразить слово, а только из опытного ощущения малых страданий можно получить некоторое слабое понятие о тех великих мучениях. Когда бываешь в бане, натопленной сильнее надлежащаго, то представь себе огонь гееннский, и если когда будешь гореть в сильной горячке, то перенесись мыслию к тому пламени: и тогда будешь в состоянии хорошо понять это различие. Если даже баня и горячка так мучат и безпокоят нас, то что мы будем чувствовать тогда, когда попадем в ту огненную реку, которая будет течь пред страшным судилищем? Будем скрежетать зубами от страданий и нестерпимых мучений, но никто не поможет нам. Будем крепко стенать, когда пламень все сильнее станет охватывать нас, но не увидим никого, кроме мучимых вместе с нами и великой пустыни. А что сказать о тех ужасах, которые мрак будет наводить на наши души? Ибо тот огонь как не истребляет, так и не освещает; иначе не было бы мрака. Вообще одно только то время с достаточностью может показать имеющия тогда постигнуть нас смущение и трепетание, изнурение и изступление великое. Многочисленны и разнообразны тамошния муки, и потоки казней отовсюду обемлют душу. Если кто скажет: как же душа может быть достаточною для такого множества мучений и оставаться в наказаниях безконечные веки? - тот пусть представит, что бывает здесь, - как часто многие выдерживали продолжительную и тяжкую болезнь. Если они и скончались, то не потому, чтобы душа исчезла, но потому, что тело истощилось, так что, если бы оно не изнурилось, то душа не перестала бы мучиться. Когда же душа получит нетленное и неразрушимое тело, тогда ничто не воспрепятствует мучению продлиться в безконечность. Здесь не может быть того и другого вместе, то есть, жестокости и продолжительности мучений, но одно другому противится по причине тленности тела и неспособности одновременно переносить то и другое; а когда, наконец, наступит нетление, это сопротивление прекратится и оба эти страшилища с великою силою будут обнимать нас в безконечность. Посему не будем разсуждать ныне так, будто чрезмерность мучений истощит нашу душу: ибо в то время и тело не может истощиться, но будет вместе с душею мучиться вечно, и никакого конца не будет. Итак, сколь же великое наслаждение и сколь продолжительное время хочешь ты противопоставить этому наказанию и мучению? Хочешь ли сто лет и дважды столько? Но что это в сравнении с безконечными веками? Что сновидение одного дня в отношении к целой жизни, то же значит наслаждение здешними благами в отношении к продолжительности будущих благ. Посему найдется ли такой человек, который для того, чтобы увидеть приятный сон, решился бы терпеть наказание во всю жизнь? Кто настолько неразумен, чтобы решиться на такое вознаграждение? Впрочем, теперь я еще не возстаю против наслаждения и не раскрываю заключающейся в нем горечи: потому что не теперь время говорить об этом, но когда ты будешь в состоянии бежать от него. Теперь же, когда страсть обладает тобою, мы показались бы тебе пустословом, если бы наслаждение назвали горьким; когда же ты, по благодати Божией, освободишься от недугов, тогда, верно узнаешь и злокачественность его. Посему, отложив речь об этом до другого времени, теперь скажем следующее. Пусть наслаждение будет наслаждением, и удовольствие - удовольствием, не имеющим в себе ничего неприятного и предосудительного: что мы скажем касательно уготованнаго наказания? Что тогда сделаем мы, наслаждавшиеся здешними благами как бы в тени и изображении, а там на самом деле подвергшиеся вечному мучению, и притом когда возможно было в краткое время и избегнуть упомянутых мучений, и получить уготованныя блага? Подлинно, и то дело человеколюбия Божия, что подвиги наши простираются не на продолжительное время, но подвизавшись краткое и самое малое, подобное мгновению ока, время (такова именно настоящая жизнь по сравнению с будущей), будем увенчаны на безконечные веки. Немало и то будет печалить тогда души наказуемых, когда они представят, что между тем, как в эти краткие дни можно было исправить все, они, по своей безпечности, предали себя на вечныя муки. Чтобы и нам не потерпеть этого, возстанем, доколе время благоприятно, доколе день спасения, доколе велика сила покаяния. Ибо, если мы останемся в безпечности, то нас постигнут не только сказанныя бедствия, но и другия гораздо тягчайшия. Такия и даже горчайшия бедствия будут в геенне, а лишение благ причинит такую печаль, такую скорбь и муку, что если бы и никакое наказание не ожидало здешних грешников, оно само по себе хуже гееннских мук будет терзать и возмущать наши души.

11. Представь состояние той жизни, насколько возможно представить его себе: ибо вполне изобразить ее по достоинству не в состоянии никакое слово, но из того, что мы слышим, как бы из каких нибудь загадок, мы можем получить некоторое неясное о ней представление. Отбеже, говорит (Писание), болезнь, и печаль, и воздыхание (Ис. XXXV, 10). Что же может быть блаженнее такой жизни? Не нужно там бояться ни бедности, ни болезни; не видно ни обижающаго, ни обижаемаго, ни раздражающаго, ни раздражаемаго, ни гневающагося, ни завидующаго, ни распаляемого непристойною похотию, ни заботящагося о приобретении необходимаго для жизни, ни мучимого желанием власти и господства: ибо вся буря наших страстей, затихнув, прекратится, и все будет в мире, веселии и радости, все тихо и спокойно, все день, и ясность, и свет, - свет не этот нынешний, но другой, который настолько светлее этого, насколько этот блистательнее светильничнаго. Свет там не помрачается ни ночью, ни от сгущения облаков; не жжет и не палит тел, потому что нет там ни ночи, ни вечера, ни холода, ни жара, ни другой какой перемены времен, но иное какое-то состояние, которое познают одни достойные; нет там ни старости, ни бедствий старости, но все тленное отброшено, так как повсюду господствует слава нетленная. А что всего важнее, это - непрерывное наслаждение общением со Христом, вместе с ангелами, с архангелами, с горними силами. Посмотри теперь на небо, и перейди мыслию к тому, что выше неба, представь преображание всей твари: она уже не останется такою, но будет гораздо прекраснее и светлее, и насколько золото блестящее олова, настолько тогдашнее устройство будет лучше настоящаго, как и блаженный Павел говорит: яко и сама тварь свободится от работы истления (Рим. VIII, 21). Ныне она, как причастная тлению, терпит многое, что свойственно терпеть таким телам; но тогда, совлекшись всего этого, она представит нам нетленное благолепие. Так как она должна принять нетленныя тела, то и сама преобразиться в лучшее состояние. Нигде не будет тогда раздора и борьбы, потому что велико согласие в лике святых, при всегдашнем единомыслии всех друг с другом. Не нужно там бояться ни диавола и демонских козней, ни грозы гееннской, ни смерти - ни этой нынешней, ни той, которая гораздо тяжелее этой; но всякий такой страх уничтожен. Подобно тому, как царский сын, первоначально воспитываемый в уничиженном виде, под страхом и угрозами, дабы от послабления он не испортился и не сделался недостойным отцовскаго наследия, по достижении царскаго достоинства вдруг переменяет все прежнее, и в порфире и диадиме, среди множества копьеносцев, председательствует с великим дерзновением, отринув от души всякое уничижение и смирение и вместо того восприняв другое: так будет тогда и со всеми святыми. А чтобы эти слова не показались простым красноречием, взойдем мыслию на гору, где преобразился Христос; взглянем на Него блистающаго, как Он возсиял, хотя и тогда Он показал нам не все еще сияние будущаго века; из самых слов евангелиста видно, что явленное тогда было только снисхождением, а не точным представлением предмета. Ибо что говорит он? Просветися яко солнце (Мат. XVII. 2). Слава нетленных тел являет не такой свет, какой это тленное тело, и не такой, какой доступен и смертным очам, но такой, для созерцания котораго нужны нетленныя и безсмертныя очи. А тогда на горе Он открыл лишь столько, сколько возможно было видеть без вреда очам видевших; и при всем этом они не вынесли, но пали на лице свое. Скажи мне, если бы кто, приведя тебя на какое-либо светлое место, где все сидели бы облеченные в золотыя одежды, и посреди этого собрания показал бы еще одного человека, имеющаго одежды и венец на голове из одних драгоценных камней, потом обещал бы и тебя ввести в это общество, то не употреблял ли бы ты всех усилий, чтобы получить обещанное? Открой же теперь умственныя очи и посмотри на то зрелище, состоящее не из простых мужей, но из тех, которые драгоценнее и золота, и дорогих камней, и лучей солнечных, и всякаго видимаго блеска, и не только из людей, но и из гораздо достойнейших, нежели они, - из ангелов, архангелов, престолов, господств, начал, властей? А о Царе и сказать нельзя, каков Он; так не доступна никакому слову и уму эта красота, доброта, светлость, слава, величие, великолепие. Таких ли благ лишить нам себя, скажи мне, для избежания маловременных тягостей? Если бы надлежало каждый день претерпевать множество смертей, даже - самую геенну, для того, чтобы увидеть Христа, грядущаго во славе Своей, и быть причисленным к лику святых, то не надлежало ли бы претерпеть все это? Послушай, что говорит блаженный Петр: добро есть нам зде быти (Матф. XVII, 4). Если же он, увидев только неясный некоторый образ будущаго, тотчас излил все из души вследствие наслаждения, происшедшаго в душе его от этого зрелища, то что сказать, когда явится самая истина вещей, когда отверзутся царские чертоги и можно будет созерцать самого Царя уже не в гадании и не в зерцале, но лицем к лицу, уже не верою, но видением?

12. Многие безразсудные желали бы только избавиться от геенны, но я считаю гораздо тягчайшим геенны наказанием - не быть в той славе; и тому, кто лишился ея, думаю, должно скорбеть не столько от гееннских мучений, сколько о лишении небесных благ: ибо это одно есть тягчайшее из всех наказаний. Ныне мы часто, видя царя со множеством копьеносцев входящим в царские чертоги, почитаем счастливыми приближенным к нему и участвующих с ним в разговоре, совете и прочей чести; даже обладая множеством благ, называем себя несчастными и нисколько не ценим этих благ, взирая на славу окружающих царя, хотя и знаем, что этот блеск обманчив и ненадежен по причине войн, по причине козней и по причине зависти, и помимо всего этого сам по себе не стоит никакого внимания. А в отношении к Царю всего, который обладает не частью земли, но всем кругом земли, или, лучше сказать, всю ее обемлет дланию и небеса измеряет пядию, носит все глаголом силы Своей, пред Которым все народы, как ничто, и как плюновение (Иса. XI, 15), - в отношении к этому Царю ужели мы не почтем крайним наказанием не быть включенными в тот лик, который около Него, и рады будем, если только избавимся от геенны? Что может быть жалче такой души? Этот Царь, не в запряжке белых мулов, не на золотой колеснице, не в порфире и диадиме, - не так грядет судить землю, но как? Послушай пророков, взывающих и говорящих об этом, как людям возможно сказать. Один говорит: Бог яве приидет, Бог наш, и не премолчит: огнь пред Ним возгорится, и окрест Его буря зельна: призовеи небо свыше, и землю, разсудити люди своя (Пс. XLIX, 3, 4). А Исаия присовокупляет и самое наказание нам в следующих словах: се день Господень грядет неисцелный ярости и гнева, положити вселенную всю пусту, и грешники погубити от нея. Звезды бо небесныя, и орион, и все украшение небесное, света своего не дадят, и помрачится солнце возсиявающее, и луна не даст света своего. И заповем всей вселенней злая, и нечестивым грехи их: и погублю укоризну беззаконных, и укоризну гордых смирю. И будут оставшии честнии паче, нежели злато нежженное: и человек честен будет паче, нежели камень, иже от Суфира. Разярится бо небо, и земля потрясется от оснований своих, за ярость гнева Господа Саваофа, в день в оньже приидет ярость Его (Иса. XIII, 9-13). И еще, окна, говорит, с небесе отверзутся, и потрясутся основания земная. Мятежем возмятется земля, преклоняясь преклонится земля, скудостию оскудеет, колебанием поколеблется земля, аки пиян и шумен: потрясется земля, аки овощное хранилище, падет, и не возможет востати, преодоле бо на ней беззакогие. И наведет Господь на утварь небесную на высоте руку Свою в день той, и на цари земныя. И соберут собрание ея, и затворят в тверди (Иса. XXIV, 18-22). И Малахия согласно с этим говорит: се грядет Господь Вседержитель. И кто стерпит день пришествия Его? и кто постоит в видении Его? зане той входит, яко огнь горнила, и яко мыло перущих. И сядет разваряя и очищая, яко сребро, и яко злато (Мал. III, 2, 3). И еще: се, говорит, день грядет Господень, горящ, яко пещь, и попалит я, и будут вси иноплеменницы, и вси творящии беззаконная, яко стеблие: и возжжет я день грядый, глаголет Господь Вседержитель, и не останется от них корень, ниже ветвь (гл. IV, ст. 1). А муж желаний говорит: зрях, дондеже престоли поставишася, и Ветхий денми седе, и одежда Его бела, аки снег, и власы главы Его, аки волна чиста, престол Его пламень огненный, колеса Его огнь палящ. Река огненная течаше исходящи пред Ним: тысяща тысящ служаху Ему, н тмы тем предстояху Ему: судище седе и книги отверзошася (Дан, VII, 9. 10). Потом немного ниже, видех, говорит, во сне нощию, и се на облацех небесных, яко сын человечь идый бяше, и даже до Ветхаго денми дойде, и пред Него приведеся: и тому дадеся власть, и честь, и царство, и вси людие, племена и языцы тому поработают: власть Его власть вечная, яже не прейдет, и царство Его не разсыплется. Вострепета дух мой в состоянии моем, аз Даниил, и видения главы моея смущаху мя (ст. 13. 15). Тогда разверзутся все врата сводов небесных, а лучше сказать, и самое небо истребится. Ибо свиется, говорит (пророк), небо аки свиток (Иса, XXXIV, 4), свертываясь как бы кожа и покров какой-либо палатки, чтобы измениться в лучшее. Тогда все исполнится изумления, ужаса и трепета; тогда и самих ангелов обимет великий страх, и не только ангелов, но и архангелов, и престолы и господства, и начала, и власти: ибо подвигнутся, говорит (Господь), Силы небесныя (Матф. XXIV, 29), потому что от сослужителей их потребуется отчет в здешней жизни. Если тогда, когда один какой город бывает судим земными правителями, трепещут все, даже и находящиеся вне опасности: то, когда вся вселенная будет судима таким Судиею, который не нуждается ни в свидетелях, ни в обличителях, но и без них всех обнаружит и дела, и слова, и мысли, и все как на картине покажет и самим грешникам, и не знающим, - возможно ли, чтобы тогда не потряслась и не поколебалась всякая сила? Поистине, если бы и река огненная не текла и страшные ангелы не предстояли, а только бы из собранных людей одни получали похвалу и прославление, а другие были отгоняемы с безчестием, чтобы не зреть славы Божией - ибо да возмется нечестивый, говорит (пророк), да не видит славы Господни (Исаия XXVI, 10), - и это было бы единственным наказанием, то лишение таких благ не мучительнее ли всякой геенны терзало бы души отверженныя? Как велико это бедствие, ныне невозможно изобразить словом, а тогда мы ясно узнаем на деле. Но присоедини теперь и то еще наказание, - как люди не только терзаются стыдом, без прикрытия и с поникшим долу лицом, но и влекутся по пути, ведущему в огонь, как они приближаются к самым местам мучений и предаются свирепым силам, и терпят это в то время, когда все, делавшие доброе и достойное вечной жизни, увенчиваются, прославляются и поставляются пред престолом Царя.

13. Так будет в тот день, а что последует затем, какое слово изобразит нам это, т.е. происходящую от общения со Христом усладу, пользу и радость? Ибо душа, возвратив себе собственное благородство и придя, наконец, в состояние возможности с дерзновением созерцать своего Господа, нельзя и сказать, какое получает наслаждение, какую пользу в том, что утешается не только обладаемыми благами, но и уверенностию, что эти блага никогда не окончатся. Всю эту радость невозможно ни словом изобразить, не умом постигнуть. Впрочем, попытаюсь представить хотя неясно и так, как показывают великое посредством малага. Посмотрим на тех, которые в настоящей жизни пользуются мирскими благами, то есть богатством, властию и славою, - как они, надмеваясь благосостоянием, думают, что они уже не на земле, хотя пользуются такими благами, которые и не признаются за блага и не остаются с ними, но улетают быстрее сновидения; если же иногда и остаются на малое время, то приносят удовольствие только в настоящей жизни, а далее не могут им сопутствовать. Если же даже эти блага приводят владеющих ими в такую радость, то что, думаешь ты, будет с душами, призванными к безчисленным небесным благам, которыя непреходящи и всегда пребывают благонадежными? И не этим одним, но и количеством и качеством они настолько превосходнее настоящих благ, что и на сердце человеку никогда не всходило. Ныне живем мы в этом мире, как дитя в утробе, терпя стеснение и не будучи в состоянии видеть блеск и свободу грядущаго века; когда же наступит время рождения, и настоящая жизнь всех воспринятых ею людей изведет на день суда, тогда недоношенныя существа из мрака перейдут в мрак и из скорби в тягчайшую скорбь, а совершенные и сохранившие черты царскаго образа предстанут Царю и вступят в то служение, которым служат Богу всех ангелы и архангелы. Не истреби же, друг мой, до конца этих черт наших но поскорее возстановив их, приведи в лучшее состояние. Телесную красоту Бог заключил в пределах природы, но красота души, как несравненно лучшая телеснаго благообразия, свободна от такой необходимости и подчиненности, и вполне зависит от нас и от воли Божией. Человеколюбивый Владыка наш и тем особенно почтил род наш, что менее важное и мало полезное для нас, потеря чего безразлична, подчинил естественной необходимости, а распорядителями истинно добраго сделал нас самих. Если бы Он сделал нас властными и в телесной красоте, то мы и лишнюю заботу получили бы, и все время тратили бы на безполезное, и весьма вознерадели бы о душе. Если и теперь, когда не дано нам такой власти, мы делаем все и употребляем все усилия к тому, и, не имея силы на самом деле, позволяем украшать себя цветами, красками, складкою волос, убранством одежд, расписыванием глаз и множеством других хитростей, придумываем себе, такую красоту: то стали ли бы мы прилагать какое-нибудь попечение о душе и о высоких предметах, когда бы имели возможность придавать телу действительно прекрасный вид? Может быть, если бы это было нашим делом, у нас и не было бы никакого другого дела, но все время мы проводили бы в том, чтобы рабу украшать безчисленными прикрасами, а госпожу ея, хуже всякаго невольника, оставлять в безобразии и пренебрежении. Посему Бог, освободив нас от этой пагубной заботы, вложил в нас способность к лучшему делу, так что не имеющий возможности сделать тело из безобразнаго красивым может душу свою, хотя бы она низошла до крайняго безобразия, возвести на самый верх красоты, и таким образом сделать ее достолюбезною и привлекательною, вожделенною не только для добрых людей, но и для самого Царя и Бога всех, как и псалмопевец, разсуждая об этой красоте, сказал: и возжелает Царь доброты твоея (Пс. XLIV, 12). Не видишь ли, что и в зазорных домах к женщинам безобразным и безстыдным едва ли приблизятся даже единоборцы, беглые и борцы со зверями; если же какая женщина благообразная, благородная и стыдливая, по какому-нибудь обстоятельству, впадет в такую крайность, то и иной и из весьма знатных и важных людей не постыдится вступить в брак с нею? Если же у людей бывает такая жалость и такое презрение к славе, что они часто и обезчещенных под этою кровлею женщин избавляют от неволи и берут себе в супруги, то не гораздо ли более возможно это у Бога по отношению к душам, которыя по насилию диавола ниспали из первобытнаго благородства в блудилище настоящей жизни? Множество таких примеров ты найдешь у пророков, когда они обращают речь к Иерусалиму, который также впадал в блудодеяние, и притом в некоторое новое блудодеяние, как говорит Иезекииль: всем блудницам дается наем, ты же дала еси наем, и бысть в тебе сопротивно прочим (Иез. XVI, 33, 34); и еще другой: сидела еси, ожидая их, аки врана особящаяся (Иер. III, 2). И такой город, столь блудодейный, Бог опять призывает к себе. Самый плен (иудеев) был не столько для наказания, сколько для обращения и исправления их; потому что, если бы Бог хотел решительно наказать их, то не возвратил бы в отечество, не воздвиг бы еще более великого и блистательнаго и города, и храма. Зане будет, говорит (пророк), слава храма сего последняя паче первыя (Агг. II.10). Если же Бог не лишил покаяния города, многократно блудодействовавшаго, то гораздо более примет твою душу, подвергшуюся первому падению. По-истине, никакой плотолюбец, хотя бы крайне распаленный, не пламенеет так к любимой им, как Бог желает спасения наших душ. В этом можно убедиться как из повседневных событий, так и из божественных Писаний. Смотри у Иеремии в самом начале, и во многих местах у пророков, как Бог бывал пренебрегаем и презираем, и как Он опять приближался и искал любви отвращавшихся от Него, - что и сам Он в Евангелии выразил словами: Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки, и камением побиваяй посланные к тебе, коль краты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под криле своя, и не восхотесте (Матф. XXIII, 37). И ап. Павел в послании к Коринфянам сказал: зане Бог бе во Христе мир примиряя себе, не вменяя им согрешений их, и положив в нас слово примирения. По Христе убо молим, яко Богу молящу нами: молим по Христе, примиритеся с Богом (2 Кор. V, 19. 20) Прими это теперь за сказанное и к нам. Ибо не только неверие, но и нечистая жизнь может произвести эту прискорбную вражду. Зане мудрование плотское, говорит (Писание), вражда на Бога (Римл. VIII, 7). Разрушим же эту преграду, ниспровергнем и умертвим, дабы достигнуть блаженнаго примирения, дабы опять сделаться вожделенными и любезными Богу.

14. Знаю, что ты теперь восхищаешься красотою Ермионы и думаешь, что на земле нет ничего подобнаго ея благообразию; но если ты, друг мой, захочешь, то будешь настолько благолепнее и прекраснее ея, насколько золотые статуи лучше глиняных. Если красота телесная так поражает и увлекает души многих, то когда она заблистает в душе, что может сравниться с такою красотою и благообразием? Телесной красоте основанием служит не что иное, как слизь, кровь, влага, желчь, и сок принятой пищи. Этим наполняются и глаза, и щеки, и все прочее; и если они не будут каждый день получать такого напоения, истекающаго из чрева и печени, то вместе с тем, как только кожа высохнет более надлежащаго и глаза впадут, и вся красота лица тотчас пропадет; - так что, если ты представишь себе, что именно скрывается внутри прекрасных глаз, что внутри прямого носа, что внутри уст и щек, то благообразие тела назовешь не иным чем, как гробом повапленным: такой нечистоты полна внутренность! Далее, если ты увидишь тряпку, запачканную чем-либо из таких веществ, например слизью или слюною, то не захочешь и концами пальцев дотронуться до нея, даже не станешь и смотреть на нее; а вместилищем и хранилищем их восхищаешься? А твоя красота была не такова, но (настолько выше ея), насколько небо лучше земли, или, вернее сказать, гораздо еще блистательнее и превосходнее. Конечно, никто никогда не видал души самой себе, без тела; но я попытаюсь представить тебе красоту ея иначе, по сравнению с высшими силами. Послушай, как их красота поразила мужа желаний: намереваясь изобразить их красоту и не могши найти такое тело, он прибег к металлическим веществам, но не удовольствовавшись и ими одними, взял в пример еще блеск молнии. Если же те (силы), проявившия существо свое не во всей чистоте и обнаженности, но весьма неясным и прикровенным образом, были, однако, столь блистательны, то какими должны оне являться без всякаго покрова? Нечто подобное надлежит представлять и о красоте души: будут, говорит (Господь) равни Ангелам (Лук. XX, 36). Даже между телами, те, которыя легче и тоньше приближаются к безтелесным предметам, гораздо лучше и превосходнее других. Небо прекраснее земли, огонь - воды, звезды - камней; а радугою мы восхищаемся гораздо более, нежели фиалками, розами и всеми другими цветами земными. Вообще, если бы возможно было увидеть красоту души телесными очами, ты посмеялся бы над всеми этими примерами тел, - так слабо они представляют нам благолепие души! Не будем же нерадеть о таком стяжании и таком блаженстве, тем более, что возвращение к этой красоте для нас удобно при надежде на будущее. Еже бо ныне, говорит апостол, легкое печали нашея, по преумножению в преспеяние тяготу вечныя славы соделовает нам: несмотряющим нам видимых, но невидимых: видимая бо бременна: невидимая же вечна (2 Кор. IV, 17, 18). Если же скорби, которыя ты знаешь, блаженный Павел назвал нетяжкими и легкими, так как не смотрел на видимое, то тем легче тебе оставить нечистую похоть. Мы теперь зовем тебя не на опасности, не на ежедневныя смерти, непрестанные удары, бичевания, узы, борьбы со вселенною, вражду от домашних, безпрестанныя бдения, продолжительныя путешествия, кораблекрушения, нападения разбойников, козни от сродников, скорби о друзьях, голод, холод, наготу, зной, печаль о своих и не своих. Ничего такого мы не требуем теперь; об одном только просим, - освободиться от окаяннаго рабства и возвратиться к прежней свободе, представив себе и наказание за похоть и почесть за прежнюю жизнь. Если не верующие в учение о воскресении предаются безпечности и никогда не чувствуют этого страха, это нисколько неудивительно; а нам, надеющимся более на будущия, нежели на здешния блага, проводить столь жалкую и несчастную жизнь, ничего не ощущать при воспоминании о первых, но ниспасть до крайней безчувственности, - это было бы весьма безразсудно. Когда мы - верующие будем поступать, как неверные, или станем вести себя хуже их (и между ними есть просиявшие житейскою добродетелию), какое, наконец, будет нам утешение, какое оправдание? Из купцов многие, потерпев кораблекрушение, не упали духом, но опять пошли тем же путем, хотя притом потерпели это несчастие не от собственной безпечности, но от силы ветров; а мы, которые можем надеяться на счастливый конец и верно знаем, что без нашей воли не постигнет нас ни кораблекрушение, ни малое какое-либо несчастие, мы ли не примемся опять за то же и не будем приобретать, по прежнему, но станем лежать без дела, сложив при себе руки? И о, если бы только при себе, а не против себя, - что означает явное безумие! Ведь если бы кто из борцов, оставив своего противника, обратил руки на свою голову и стал поражать собственное лице, скажи мне, не причислили бы его к сумасшедшим? Диавол поборол нас и поверг; следовательно надобно встать, а не влачиться далее и низвергать себя в пропасть, не прибавлять к его ударам еще своих собственных. И блаженный Давид пал таким же падением, каким и ты теперь; и не этим только, но потом и другим, то есть, убийством. Что же, остался ли он лежащим? Напротив, не тотчас ли с мужеством встал, и не ополчился ли на врага? Итак доблестно поразил его, что и по смерти своей сделался покровом для своих потомков. Ибо Соломону, который совершил великое беззаконие и сделался достойным тысячи смертей, Бог сказал, что ради Давида оставляется ему царство в целости, следующими словами: раздирая раздеру царство твое из руку твоею, и дам е рабу твоему. Обаче во дни твоя не сотворю сих. Почему? Давида ради, отца твоего: от руки же сына твоего отыму е (3 Цар. XI, 11, 12). И Езекии, бывшему в крайней опасности, хотя и праведному, Он обещал помощь ради того же блаженнаго: защищу, говорит, град сей, еже спасти его Мене ради, и Давида ради, раба Моего (4 Цар. XIX, 34). Такова сила покаяния! А если бы Давид стал разсуждать так же, как и ты теперь, - именно, что уже невозможно умилостивить Бога, и если бы сказал сам в себе: "Бог почтил меня великою честию, причислил к пророкам, и вручил начальство над единоплеменниками, и избавил от множества опасностей: как же я, после столь многих благодеяний, огорчив Его и дерзнув на крайния беззакония, могу опять умилостивить Его?" Если бы он стал разсуждать так, то не только не сделал бы того, что совершил впоследствии, но уничтожил бы и прежния свои дела.

15. Не только телесныя, но и душевныя раны, будучи оставлены без внимания, причиняют смерть. Между тем мы дошли до такого безумия, что о первых очень заботимся, а этими пренебрегаем. И хотя многия телесныя раны часто бывают неисцельны, однако, мы не отчаяваемся, и слыша часто от врачей, что такую-то болезнь невозможно истребить лекарствами, мы настойчиво просим придумать хотя малое какое-либо облегчение; а о душах, в которых нет никакой неисцельной болезни - так как оне не подлежат естественной необходимости, - о них так нерадим и отчаяваемся, как будто болезни их - чужия для нас. Где самое свойство болезни должно бы повергать нас в безнадежность, там мы, как имеющие большия надежды, заботимся о здоровье; а где нет ничего, почему бы следовало отчаяваться, там, как отчаявшиеся, отступаем и предаемся безпечности. Настолько-то более мы заботимся о теле, нежели о душе! Поэтому и тела сохранить не можем. Ведь кто нерадит о главном, а всю заботу обращает на низшее, тот разрушает и губит то и другое; а кто соблюдает порядок, охраняя и сберегая главнейшее, тот, хотя бы не заботился о второстепенном, спасает и это чрез хранение перваго, что и Христос объяснил нам словами: не убойтеся от убивающих тела, души же не могущих убити: убойтеся же паче могущаго и душу и тело погубити в геенне (Матф. X, 28). Итак, убедили ли мы тебя, что никогда не должно отчаяваться в душевных болезнях, как бы неисцельных, или нужно предложить еще и другия доказательства? Если бы ты и тысячу раз отчаявался в самом себе, мы не отчаемся в тебе никогда, и не допустим сами того, за что осуждаем других, хотя не одно и то же - отчаяваться кому-либо в самом себе, или другому в нем; потому что отчаявающийся в другом может скоро получить прощение, а отчаявающийся в самом себе - никогда. Почему? Потому, что тот не властен в настроении и раскаянии другого, а этот один властен над самим собою. И, однако, при всем том мы не будем отчаяваться в тебе, хотя бы ты сам тысячу раз подвергся этому; потому что, может быть, и произойдет возврат к добродетели и возобновлению прежней жизни. Выслушай же и следующее. Ниневитяне, услышав сильную и ясную угрозу пророка: еще три дня и Ниневия превратится (Ион. III, 4), и после этого не упали духом, и хотя не были уверены, что умолят Бога, а скорее могли опасаться противнаго по поводу пророчества (ибо оно произнесено было не с каким нибудь ограничением, но как прямое определение), при всем этом оказали раскаяние и говорили: кто весть, аще раскается, и умолен будет Бог, и обратится от гнева ярости своея, и не погибнем? И виде Бог дела их, яко обратишася от путей своих лукавых: и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им, и не сотвори (Ион. III, 9.10). Если же люди варварские и непросвещенные могли быть столь благоразумными, то гораздо более должно поступать так нам, которые научены божественным догматам и видели великое множество таких примеров и в словах, и в делах. Не суть бо совети Мои, якоже совети ваши, ниже якоже путие ваши, путие Мои, глаголет Господь. Но якоже отстоит небо от земли, тако отстоят помышления ваша от мысли Моея и совети Мои от советов ваших (Ис. LV, 8, 9). Если часто и мы провинившихся слуг, когда они обещают исправиться, принимаем и опять удостоиваем прежней чести, а нередко оказываем им еще большее доверие, то гораздо более Бог. Ведь если бы Он создал нас для того, чтобы наказывать, то справедливо бы ты сомневался и отчаявался в своем спасении; но если Он сотворил нас по единой только благости, для того, чтобы мы наслаждались вечными благами, и к этому устрояет и направляет все от перваго дня до настоящаго времени; то, что побуждает нас предаваться сомнению? То ли, что мы сильно прогневали Его, как никто другой из людей? Но потому-то особенно и должно отстать от настоящих дел и раскаяться в прежних и показать большую перемену. Ибо не столько могут раздражать Его соделанные нами однажды грехи, сколько нежелание перемениться. Грешить еще свойственно человеку; но коснеть во грехах - это уже не человеческое, а вполне сатанинское дело. Смотри, как и чрез пророка Бог порицает последнее больше перваго: и рекох, говорит, повнегда прелюбодействовати ему во всех сих: ко мне обратися, и не обратися (Иер. III, 7). И в другом месте, опять желая показать, сколь великое Он имеет попечение о нашем спасении, лишь только услышал, что (израильтяне) после многих беззаконий обещали идти правым путем, сказал: кто даст, еже быти тако сердцу их в них, яко боитися Мене, и хранити заповеди моя во вся дни, да благо будет им и сыном их во веки (Втор. V, 29). И Моисей, обращаясь к ним, сказал: и ныне, Израилю, что просит Господь Бог у тебе, точию еже боятися Господа Бога твоего, и ходити во всех путех Его, и любити Его (Втор. X, 12) Итак Тот, Кто ищет быть любимым нами и для этого делает все, Кто не пощадил даже Единороднаго для нашей любви и почитает вожделенным, чтобы мы когда бы то ни было примирились с Ним, как не примет и не полюбит кающихся? Послушай, что говорит Он чрез пророка: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. XLIII, 26). Этого он требует от нас для того, чтобы любовь наша к Нему была сильною. Когда любящий, получив множество оскорблений от любимых, не погасит в себе любви, тогда он, если и старается обнаружить эти оскорбления, то не для чего иного, как для того, чтобы, показав всю силу своей любви, склонить их к большей и сильнейшей любви. Если же исповедание грехов доставляет такое утешение, то гораздо более очищение их делами. Если бы было не так, но однажды совратившимся с прямого пути Бог препятствовал бы возвратиться к прежнему; то никто, может быть, кроме немногих и весьма малочисленных, не вошел бы в царство небесное; а теперь встретим особенно прославленных и в среде тех, которые подвергались этим падениям. Ибо показавшие большую силу во зле покажут такую же и в добре, сознавая, какими долгами они обременили себя, что и Христос изяснил, когда сказал Симону о жене: видиши ли сию жену? внидох в дом твой, воды на нозе Мои не дал еси: сия же слезами облия Ми нозе, и власы главы своея отре. Лобзания Ми не дал еси: сия же, отнелиже внидох, не преста облобызающи Ми нозе. Маслом главы Моея не помазал еси: сия же миром помаза Ми нозе. Егоже ради, глаголю ти, отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много: а ему же мало оставляется, менше любит. Рече же ей: отпущаются тебе греси (Лук. VII, 44-48).

16. Посему и диавол, зная, что сделавшие много зла, когда начнут каяться, делают это с великою ревностию, как сознающие свои согрешения, опасается и боится, чтобы они не начали этого дела, потому что, начав его, они бывают уже неудержимы, и воспламенившись покаянием, как бы огнем, соделывают свои души чище чистаго золота, увлекаемые совестью и воспоминанием о прежних грехах, как бы сильным ветром, в пристань добродетели. И в этом-то их преимущество перед теми, которые никогда не падали, т.е. они проявляют сильнейшую ревность, если только, как я сказал, положат начало. Правда, трудно и тяжело сделать усилие, чтобы подойти ко входу и, достигнув преддверия покаяния, оттолкнуть и низринуть врага, который тут сильно дышет и налегает. А после того и он, будучи однажды побежден и павши там, где был силен, не оказывает такого неистовства, и мы уже, имея больше ревности, весьма удобно совершим этот добрый подвиг. Начнем же, наконец, возвращение, поспешим во град небесный, в котором мы вписаны, в котором и обитать надлежит нам. Отчаяние гибельно не только потому, что затворяет нам врата этого града и приводит к великой безпечности и небрежению, но и потому, что ввергает в сатанинское безумие; ибо и диавол сделался таким не от чего-либо другого, как от того, что сперва отчаялся, а потом от отчаяния впал в безумие. Так и душа, однажды отчаявшись в своем спасении, уже не чувствует потом, как она стремится в пропасть, решаясь и говорить и делать все против своего спасения. Как сумасшедшие, раз лишившись здраваго состояния, ничего не боятся и ничего не стыдятся, но безбоязненно отваживаются на все, хотя бы пришлось им попасть в огонь, или в море, или в пропасть; так и обятые безумием отчаяния неудержимо устремляются на всякое зло и, если смерть не постигнет их и не удержит от этого безумия и стремления, причиняют себе множество бед. Посему умоляю, пока ты не слишком погрузился в это опьянение, отрезвись и пробудись, - отстань от сатанинскаго упоения, если невозможно вдруг, то постепенно и понемногу. Мне кажется, что легче было бы, сразу оторвавшись от всех задерживающих путь, перейти в училище покаяния. Если же это представляется тебе трудным, то как хочешь, так и вступи на путь, ведущий к лучшему, только вступи и получишь жизнь вечную. Так, прошу и умоляю во имя прежней доблести, прежней свободы, чтобы нам опять увидеть тебя на той же высоте и с тою же бодростию. Пожалей о тех, которые соблазняются о твоей голове, падают, делаются безпечнее, отчаяваются в пути добродетели. Теперь скорбью обят сонм братий, а веселием и радостию - общества неверных и безпечных юношей. А когда ты возвратишься к прежней строгой жизни, то будет наоборот: наш стыд весь перейдет на них, а мы будем чувствовать великую отраду, опять видя тебя увенчиваемым и прославляемым с великим блеском. Такия победы доставляют больше чести и радости, потому что ты получишь награду не только за собственныя доблести, но и за утешение и одобрение других, представляя им собою, - если кто из них впадет когда-либо в такое же бедствие, - величайший пример того, как опять возстать и исправиться. Не пренебрегай же такою пользою и не своди в ад с печалию души наши, но дай нам вздохнуть и разсеять окружающее нас облако печали о тебе. Мы теперь, оставив свои горести, оплакиваем твои несчастия; если же ты захочешь отрезвиться и открыть глаза, и присоединиться к ангельскому воинству, то и от этой печали избавишь нас и изгладишь большую часть грехов наших. А что обратившимся чрез покаяние можно просиять много и светло, а часто даже и более тех, которые не падали с самаго начала, это мы показали и из божественных Писаний. Так и мытари и блудницы наследуют царство небесное; так многие из последних становятся впереди первых.

17. Разскажу тебе о том, что случилось при нас и чему сам ты можешь быть свидетелем. Ты знаешь молодого сына Урбанова, Финикса, который остался сиротою в юности и был владельцем множества денег, рабов и полей. Прежде всего оставив занятия (науками) в музеях и сбросив с себя светлую одежду и всю гордость житейскую, а затем тотчас надев худую одежду и удалившись в пустыню на горы, он обнаружил большое любомудрие, не только по возрасту, но и в сравнении с великими и дивными мужами. После того, удостоившись священнаго участия в таинствах, он еще более преуспевал в добродетели. И все радовались и славили Бога, что человек воспитанный в богатстве, имевший знаменитых предков, и еще весьма молодой, вдруг поправ всю пышность житейскую, достиг истинной высоты. Когда он был в таком состоянии и возбуждал удивление, некоторые развратители, по праву родства имевшие над ним надзор, опять увлекли его в прежний круговорот. Бросив все, он скоро, сойдя с гор, опять появился на торжище, и возседая на коне, с множеством спутников, ездил по всему городу и уже не хотел любомудрствовать. Пламенея великим сладострастием, он по необходимости предавался нечистой любви, и не было между близкими к нему никого, кто бы не отчаявался в его спасении; его окружала толпа льстецов, к тому же присоединилось сиротство, молодость и огромное богатство. Люди, склонные легкомысленно порицать все, стали обвинять тех, которые сначала обратили его на тот (духовный) путь, утверждая, что он и в духовных делах не удался, и к своим делам будет негоден, так как прежде времени оставив занятия науками, не мог извлечь из них никакой пользы. Когда это говорилось и происходил великий позор, некоторые святые мужи, часто уловлявшие такую добычу и по опыту хорошо знавшие, что вооруженным надеждами на Бога не следует отчаяваться в таких делах, постоянно следили за ним и, завидев его появлявшимся на торжише, подходили к нему и приветствовали. Сперва он прямо с лошади разговаривал с ними, при чем они следовали за ним по бокам; такое безстыдство сначала было в нем! Но они, сердобольные и чадолюбивые, нисколько не стыдились этого, а смотрели только на то, как бы отнять у волков овцу, чего и достигли терпением. Ибо впоследствии он, как бы от какого умоизступления придя в себя и устыдившись великой заботливости их, лишь только издали усматривал, что они идут к нему, тотчас соскакивал с лошади, и опустив взор, с молчанием выслушивал от них все, и с течением времени все более и более стал оказывать им уважение и почтение. Таким образом они, по милости Божией, мало-по-малу, освободив его от всех этих сетей, возвратили прежней пустыне и любомудрию. И теперь он настолько просиял, что прежняя жизнь его представляется ничем, по сравнению с жизнию после падения. Хорошо на опыте узнав искушение, он все богатство роздал бедным, и освободившись от забот о нем, отнял у желающих строить козни всякий к тому предлог, и теперь, шествуя по пути к небу, достиг уже до вершины добродетели. Но этот еще в юности и пал и возстал; а некто другой, после многих трудов, понесенных им в пустынножительстве, имея одного только сожителя, ведя ангельскую жизнь и достигнув уже старости, не знаю, каким образом, по какому-то сатанинскому ухищрению и собственной безпечности своей, дав лукавому доступ к себе, впал в похоть общения с женщинами, - человек, никогда невидавший женщины с тех пор, как вступил в монашескую жизнь! Сперва он попросил сожителя дать ему мяса и вина, и угрожал, если не получит этого, уйти на торжише. А говорил он это не столько потому, что хотел мяса, сколько для того, чтобы иметь повод и предлог отправиться в город. Тот, недоумевая и боясь чтобы, отказав ему в этом, не причинить ему большаго зла, удовлетворяет его желанию. Когда же он увидел, что хитрость его не удалась, то уже с явным безстыдством сбросил притворство и сказал, что ему непременно надобно сходить в город. Тот, не будучи в состоянии остановить его, наконец отпустил, и следуя за ним издали, наблюдал, к чему клонилось это его путешествие. Когда же увидел, что он вошел в непотребный дом, и узнал, что он сообщился с блудницею, то подождав, пока он удовлетворил нечистую похоть свою и вышел оттуда, принял его с распростертыми руками, обнял и горячо поцеловал, и нисколько не упрекнув за сделанное им, просил только, чтобы он, так как удовлетворил уже свою похоть, опять возвратился к пустынножительству. Этот, устыдившись великой кротости его, мгновенно был поражен в душе, и почувствовав сокрушение о грехе, последовал за ним на гору; и пришедши туда, попросил того мужа, чтобы он, заключив его в другой келье и заперши двери ея, доставлял ему хлеб и воду в известные дни, а спрашивающим об нем говорил, что он умер. Сказав это и убедив сожителя, он заключил себя и жил там постоянно, постом, молитвами и слезами омывая душу от греховной нечистоты. Спустя немного времени, когда ближайшую страну постигла засуха и все жители ея были в печали, некто получил во сне повеление попросить того затворника помолиться о прекращении засухи. Взяв с собою друзей, он отправился туда; но там сперва они нашли одного только сожителя затворника; когда же спросили о последнем, получили в ответ, что он умер. Подумав, что они обмануты, они опять обратились к молитвам, и опять чрез такое же видение услышали тоже, что и прежде. Тогда, обступив того, кто действительно притворствовал, просили показать им этого мужа, утверждая, что он не умер, но жив. Тот, услышав это и видя, что состоявшееся между ними соглашение открыто, приводит их к этому святому, и они, разобрав стену (потому что и вход был заложен) и вошедши все, поверглись к ногам его, разсказали о случившемся и умоляли его избавить их от голода. Сперва он отказывал им, утверждая, что он далек от такого дерзновения, так как непрестанно имел перед глазами свой грех, как бы сейчас только совершенный. Когда же они разсказали обо всем случившемся, то убедили его помолиться, и помолившись, оп прекратил засуху. А о том юноше, который был сперва учеником Иоанна Зеведеева, потом долгое время - начальником разбойников, и опять уловлен святыми руками блаженнаго, и из убежищ и пещер разбойничьих возвратился к прежней добродетели, тебе самому не безизвестно и ты точно знаешь все не хуже нашего, потому что я часто слыхал, как ты удивлялся великому снисхождению (Иоанна), который сначала поцеловал окровавленную правую руку юноши, обнял его, и таким способом привел его в прежнее состояние.

18. Так же (поступил) блаж. Павел в отношении Онисима, этого негодяя, беглеца и вора, - такого-то человека он не только сам принимает в обятия, когда тот переменился, но и господина его просит оказать покаявшемуся одинаковую с учителем честь, так говоря: молю тя о моем чаде, его же родих во узах моих, Онисима: иногда тебе непотребнаго, ныне же тебе и мне благопотребна, егоже возпослах тебе: ты же его, сиречь мою утробу, прими. Его же аз хотех у себе держати, да вместо тебе послужит ми во узах благовествования: без твоея же воли ничтоже восхотех сотворити, да не аки по нужди, благое твое будет, но по воли. Негли бо ради сего разлучися начас, да вечно того приимеши: не ктому аки раба, но выше раба, брата возлюбленна, паче же мне, кольми же паче тебе и по плоти, и о Господе? Аще убо имаши мене общника, приими сего, якоже мене (Филим. ст. 10-17). И в послании к Коринфянам он же говорит: да не пришед, восплачуся многих прежде согрешших, и не покаявшихся (2 Кор. XII, 21); и еще: прежде рех и паки предглаголю, яко аще прииду паки, не пощажду (гл. XIII, ст. 2). Видишь ли, кого он оплакивает и кого не щадит? Не тех, которые согрешили, но - которыя покаялись, и не просто не покаялись, но после одного и двух увещаний к раскаянию, не захотели послушаться. Выражения: прежде рех и предглаголю, яко бых у вас, второе и отсутствуя пищу, означают не что иное, как это, чего должно опасаться, чтобы и с нами не случилось теперь. Ибо хотя нет при нас Павла, который угрожал коринфянам, но предстоит Христос, который чрез него говорил тогда, и если мы не перестанем упорствовать, Он не пощадит нас, но сильным ударом поразит и здесь и там. Посему предварим лице Его во исповедании, излием пред Ним сердца наши (Псал. XCIV, 2). Согрешил ли еси, говорит (Писание), не приложи ктому и о прежних твоих помолися (Сир. XXI, 1). И еще: праведный себе самаго оглагольник в первословии (Притч. XVIII, 17). Не будем же ждать обличителя, но ранее займем его место, и таким образом, своею откровенностию сделаем Судию более милостивым. Я хорошо знаю, что ты исповедуешь свои грехи и чрезмерно сокрушаешься; но я хочу не этого только, а желаю убедиться, желаешь ли ты оправдать себя и делом. Пока это исповедание ты не сделаешь плодотворным, до тех пор, хотя и будешь осуждать себя, не можешь отстать от последующих грехов. Никто ничего не может делать с усердием и надлежащим образом, если наперед не будет убежден, что это дело принесет пользу. Так сеятель после посева семян, если не будет ожидать жатвы, никогда не будет и жать. Разве кто стал бы трудиться напрасно, не надеясь получить ничего добраго от своего труда? так и сеющий слова, слезы и исповедание, если делает это без доброй надежды, не может отстать от грехов, как одержимый еще пороком отчаяния; но как земледелец, отчаявшийся в произрастении плодов, уже не станет отвращать того, что наносит вред семянам, так и сеющий слезное исповедание, но неожидающий от него никакой пользы, не будет в состоянии отклонить того, что вредит покаянию. А вредит покаянию коснение в одних и тех же грехах. Един, говорит (Писание), созидаяй, а другий, раззоряяй, что успеет более, токмо труд? Омываяйся от мертвеца, и паки прикасаяйся ему, кая польза ему от бани? Тако человек постяйся о гресех своих, и паки ходяй и таяжде творяй, мольбу его кто услышит (Сир. XXXIV, 23. 25. 26)? И еще: возвращаяся от правды на грех, Господь уготовит его на меч (Сир. XXVI, 26). И якоже пес, егда возвратится на своя блевотины, и мерзок бывает, тако безумный своею злобою возвращся на свой грех (Притч. XXVI, 11).

19. И так, объявляй грех свой не только как осуждающий самого себя, но и как долженствующий оправдаться посредством покаяния: тогда ты и будешь в состоянии побудить исповедующуюся душу не впадать более в те же грехи. Ибо сильно осуждать себя и называть грешником есть дело общее, так сказать, и неверным. Многие и из действующих на сцене, как мужчины, так и женщины, наиболее отличающиеся безстыдством, называют себя окаянными, хотя не с надлежащею целию. Посему я и не назову это исповеданием, потому что они обявляют грехи свои не с душевным сокрушением, не с горьким плачем и не с переменою жизни; но одни из них делают это с тем, чтобы откровенностию своих слов получить славу у слушающих, так как грехи неодинаково кажутся тяжкими, когда другой кто открывает их, и когда - сам согрешивший. Иные, вследствие сильнаго отчаяния впадши в ожесточение и презирая славу человеческую, с крайним безстыдством обявляют всем собственные пороки, как бы чужие. Но я желаю, чтобы ты не принадлежал к числу их, чтобы приступал к исповеданию не с отчаяния, но с благою надеждою и, с корнем вырвав отчаяние, оказал противоположную ему ревность. Что же служит корнем и матерью отчаяния? Безпечность; вернее можно назвать ее не только корнем, но и питательницею и матерью. Ибо, как в шерсти порча рождает червей, и обратно сама умножается от них, так и здесь безпечность рождает отчаяние, и сама обратно питается отчаянием, и таким образом, оказывая друг другу это проклятое содействие, они не мало возрастают в силе. Посему кто истребит и искоренит одно из этих зол, тот будет в состоянии победить легко и остальное; кто не предается безпечности, тот не впадает и в отчаяние; кто питается благими надеждами и не отчаявается в себе, тот не может впасть и в безпечность. Расторгни же эту чету и сокруши ярмо, то есть, различные и тяжкие помыслы; ибо соединяют их не одинаковые (помыслы), но разные и всякаго вида. Какие же? Случается, что иной, покаявшись, совершит многия и великия добрыя дела, и между тем опять впадет в грех, равносильный этим добрым делам; и этого бывает вполне достаточно, чтобы ввергнуть его в отчаяние, как будто созданное разрушено и все труды его были напрасны. Но надобно вникнуть в это и отогнать тот помысл, будто если мы не успеем наперед запасти добрых дел в мере, равной совершенным после них грехам, то ничто не удержит нас от сильнаго и полнаго падения. Напротив, добрыя дела суть как-бы крепкия латы, которыя не попускают острой и губительной стреле сделать свое дело, но, быв сами разсечены ею, защищают тело от великой опасности. Посему отходящий туда со множеством и добрых и злых дел получит некоторое облегчение и в наказании и тамошних муках; а кто, не имея добрых дел, принесет только злыя, тот, и сказать нельзя, сколько пострадает, подвергшись вечному наказанию. Там будут сопоставлены злыя дела с добрыми, и если последния перетянут на весах, то совершившему их не мало послужат ко спасению, и вред от совершения злых дел не будет иметь такой силы, чтобы сдвинуть его с прежняго места; но если первыя перевесят, то увлекут его в гееннский огонь; потому что добрыя дела не так многочисленны, чтобы могли устоять против сильного перевеса злых. И это внушает нам не только наше разсуждение, но и Слово Божие. Ибо сам (Господь) говорит: воздаст комуждо по деянием его (Матф. XVI, 27). И не только в геенне, но и в самом царстве находится множество различий: в дому Отца Моего, говорит, обители многи суть (Иоан. XIV, 2); и: ина слава солнцу и ина слава луне (1 Кор. XV, 41). И удивительно ли, что (апостол), сделав различие между этими (светилами), говорит, что и там будет такое же различие, как между одною звездою и другою? Зная все это, не перестанем совершать добрыя дела, не откажемся от трудов, и если не будем в состоянии стать на ряду с солнцем или луною, то не будем принебрегать местом со звездами. Если мы по крайней мере такую покажем добродетель, то и тогда можем быть на небе. Если не будем ни золотом, ни драгоценным камнем, то, по крайней мере, удержим качество серебра, и останемся на своем основании; только бы нам опять не дойти до качества того вещества, которое легко сожигает огонь, и чтобы, не будучи в состоянии совершить великих дел, нам не оказаться и без малых: это - крайнее безумие, чего да не будет с нами. Как вещественное богатство умножается тем, что любители его не пренебрегают и малейшими прибылями, так тоже и с духовным. Нелепо было бы в виду того, что Судия не оставляет без награды и чаши холодной воды, нам потому только, что не имеем весьма великих дел, не заботиться и о совершении малых. Напротив, кто не пренебрегает меньшими делами, тот покажет великую ревность и о величайших, а кто пренебрегает первыми, тот оставит и последния; дабы не было этого, Христос и за первыя назначил великия награды. Что может быть легче, как посещать болящих? Однако, и за это Он воздаст великую награду. Итак, стремись к вечной жизни, радуйся о Господе и молись Ему; возьми опять благое иго, подклонись под легкое бремя, приложи к началу достойный его конец; не попусти погибнуть такому богатству. Если ты станешь и впредь раздражать Бога своими делами, то погубишь себя; но если прежде, нежели совершится эта большая потеря и все поле будет покрыто водою, ты заградишь каналы нечестия, то будешь в состоянии и опять приобрести потерянное и прибавить к тому другое немалое приращение. Обо всем этом размыслив, стряхни с себя пыль, встань с земли, и ты будешь страшен противнику. Он поверг тебя, думая, что ты уже не встанешь; а когда увидит тебя с поднятыми на него руками, то, пораженный неожиданностию, потеряет охоту опять бороться с тобою, а ты сам будешь впредь безопаснее от получения подобной раны. По-истине, если чужия несчастия способны вразумлять нас, то гораздо более те, которые мы потерпели сами. Это я надеюсь скоро увидеть и на твоей главе, - надеюсь, что ты, при помощи Божией, будешь и еще светлее, и такую покажешь добродетель, что станешь там впереди других. Только не отчаявайся, не падай духом; это я не перестану повторять тебе при всякой беседе, где бы тебя ни увидел, и чрез других; и если ты послушаешься этого, то не будешь нуждаться в других врачеваниях.