"Хоровод нищих" - читать интересную книгу автора (Ларни Мартти)

Глава четвертая,

Но в то же время его свобода подвергается опасности.

Чтобы защитить себя, он снимает придающие ему достоинство очки и прячет их в карман.

Йере медленно открыл глаза. Комната была маленькой и без окон. Слабо светила лампочка, завешенная зеленой бумагой. Он спал на узкой деревянной скамье в пальто драматурга Суомала. Под головой вместо подушки лежал портфель с документами, рядом с ложем приткнулась трость. Смятая шляпа валялась на полу, словно кающаяся грешница. Он начал смутно подозревать, что на свет божий ночью выползли неведомые комплексы. Возможно, он совершил невразумительные поступки, которые наверняка раскрыли, что с головкой у него не все в порядке. Он, безусловно, нуждался сейчас в помощи Ахопалтио по части толкования снов и в рюмке для опохмелки.

Он не понимал, как оказался в этом незнакомом леденяще безликом и необставленном помещении. Во рту оставался вязкий вкус празднества, а в висках стучала кровь. Йере медленно встал на ноги, протер очки и приготовился отправиться в разведку. Он подозревал, что все еще находится в «Золотом теленке», где женщин можно было разделить на две группы: на тех, кто изменял мужу, и на тех, у которых мужей вообще не было. Мужчины же продолжали оставаться ненасытными псами, которые охотятся за женщинами до тех пор, пока те сами не приберут их к рукам.

Он вышел в слабо освещенный коридор и остановился, прислушиваясь. Из-за одной из широких дверей доносился невнятный шум, раздавались крики. Йере понял, что артисты продолжают свой праздник. Они любили вино, как своего злейшего врага, и при этом стремились утонуть в нем. Собственным разумом пользовались не для укрощения страстей, а лишь для их не слишком категоричного осуждения.

Йере чувствовал неодолимую ненависть к себе и к окружающему миру. Он больше не был могущественным нуворишем, а лишь кающимся грешником, которого мучила совесть, давила, словно тесная кожаная куртка. Похмелье, этот миссионер человеческой души, наполняло его энергией и решимостью превратиться в судью и моралиста. Ему хотелось сейчас раз и навсегда вырваться из этой обители нечестивости и высказать ее посетителям несколько слов правды. Он не какой-нибудь незваный гость богемных празднеств и не свадебный генерал, а порядочный писатель и заведующий рекламой мыловаренного завода и уже сегодня займет свою новую должность. Да, действительно сегодня. Он не имел ни малейшего понятия о том, какое сейчас время суток.

Шум раздававшийся из-за широких дверей, заметно усилился. Йере принял решительную позу и с выражением оскорбленной добродетели на лице вошел в комнату. Остановился в дверном проеме, рассматривая празднующее общество, которое не заметило его беззвучного появления. Скоро он обнаружил, что среди присутствующих нет ни одной женщины. Человек тридцать мужчин сидели за длинным столом, и каждый из кожи лез, добиваясь, чтобы слушали только его.

– Не говори ерунды, Сутинен! – кричал один – у него были правильные черты лица и могучий голос. – «Омегу» не превзойдет никто, даже Тиссо!

Человек, названный Сутиненом, спокойно ответил:

– Я и сейчас придерживаюсь мнения, что «Этерна» и «Зенит» являются ведущими моделями. На ход «Омеги» влияют колебания температуры. Ослабевает упругость круглой пружины балансира, в связи с чем удлиняется время колебания баланса и ход замедляется. Именно поэтому твои часы зимой отстают.

– Господи, это же явная ложь! Баланс моих часов выполнен из двух слоев, внутренний слой стальной, а внешний латунный. Они не отстают, а вот твои «Этерны»…

– Их балансир колеблется всегда с одинаковой скоростью.

Невидимая рука словно вытолкнула Йере поближе к бурлящему застолью.

– Прошу прощения, – произнес он робко. – Тут что, прием артистов?

Тридцать пар глаз обернулись к писателю. Тот, кого звали Сутинен, хохотнув, ответил сухо:

– Господин опоздал ровно на сутки. Актеров унесли в театр еще вчера вечером. Здесь сейчас годовое собрание часовых дел мастеров. Впрочем, остаюсь при мнении, что «Этерна» и «Зенит» – ведущие модели.

Нужно было обладать настоящим талантом, чтобы описать состояние души Йере Суомалайнена. Он с огромной силой прижимал портфель с документами и старался удержать слезы. Каким же он был ослом! Отвратительнейшим образом зарыл свой драгоценный мыльный талант в землю. Но сейчас должен исправиться, стать другим человеком.

Он молча поклонился часовщикам, балансы языков которых на секунду остановились, и шатаясь направился к двери. Но едва дошел до порога, как дверь распахнулась и часовых дел мастер Кахилус с шумом вошел в зал заседаний. Йере попытался прошмыгнуть мимо него, но часовщик широко расставил руки и воспрепятствовал намерению писателя.

– Куда спешите, господин Суомалайнен?

– На работу, на работу, – едва слышно ответил Йере.

– Но не в такое же время, – улыбнулся Кахилиус и продолжал. – Можете остаться здесь и присесть за стол, хотя и не являетесь членом нашего цеха.

– Сейчас нельзя.

– А мне нужно.

Кахилус проводил Йере к длинному столу, где уже который час текла непринужденная беседа. У Кахилуса имелся материал для обвинения, который он и решил обнародовать при свидетелях.

– Дорогие коллеги, – начал он торжественно. – Перед вами господин Суомалайнен. Он бросил работу без предварительной договоренности, чем поставил меня в чертовски трудное положение, поскольку я перед этим только что выбросил на улицу Нюлунда, этого негодяя. Что думают господа об этом? Это уголовное преступление или нечто иное?

– Спроси у полиции! – посоветовал Сутинен.

– Я спрашивал, но они не знают. Их это только развеселило. Это же настоящая чертовщина, если люди в Финляндии будут так свободно появляться на работе и смываться. Вдобавок ко всему, он сломал пружину и боек часового звонка у будильника. Что, по-вашему, с ним делать?

Поднялся мощный гул, из которого выделилось несколько отдельных голосов. Сутинен потребовал от обвиняемого, чтобы тот залпом выпил пол-литра водки и во всеуслышание заявил, что «Этерна» и «Зенит» являются ведущими мировыми моделями часов. Сосед Сутинена посчитал такой приговор слишком гуманным и, в свою очередь, предложил, чтобы обвиняемый в течение двух часов беспрерывно пел национальный гимн часовщиков: «Покупай, парень, часы с кукушкой!» Кахилус в качестве общественного обвинителя, истца и одновременно свидетеля полагал, что через два часа все мастера сами превратятся в кукующие ходики, поэтому цеху стоит, видимо, изобрести более короткое и более весомое наказание. Кто-то предложил изгнание, но Кахилус воспротивился этому:

– Это сейчас уже вышло из моды да и будет стоить слишком дорого. Неужели у вас, черт возьми, отсутствует фантазия?

Таковой у часовщиков не наблюдалось, хотя они и были людьми рачительными, основательными и неуклонно следили за постоянными колебаниями баланса жизни. Тогда слова попросил Йере и начал свою защитительную речь вот с какой основной идеи:

– Уважаемые господа! Директор Кахилус совершенно прав: меня следует наказать. Но позвольте сначала произнести несколько слов в свое оправдание. Было бы грустно, если бы произошло убийство права…

– Убийство? – прервал его Кахилус. – Не хватай через край, парень! Говори по делу! Кто здесь кого собирается убивать?

Йере попытался продолжить:

– Когда я предложил свои услуги Кахилусу в качестве помощника, я все время думал о Руссо…

– Какой у них механизм? – прервал его теперь голос с другого конца стола. – Не те ли это малютки завода Тиссо, для которых невозможно раздобыть запчастей? Еще хорошо, если их пружины выполнены из палладия или из никеля ну а если нет…

Йере попытался ответить, но человек по фамилии Сути-нен опередил его:

– Считаю, что нам не следует импортировать часы «Руссо». Для нас ведущими моделями являются «Этерна» и «Зенит».

Гул голосов за столом постепенно стих, и Йере воспользовался этой возможностью. Он чувствовал себя обязанным вступиться за философа Руссо, но сдержал себя. Взамен сообщил часовщикам, что он по профессии писатель, изучающий различные области человеческой жизни. Поскольку роман, который он сейчас пишет (вынужденная ложь иногда помогает человеку и без молитвы) повествует о благородной профессии часовщиков и их уважаемых традициях, ему захотелось детально познакомиться с их работой. Поэтому он и поступил на службу к Кахилусу, которого знал как достойнейшего представителя цеха часовых дел мастеров. Кахилус также являлся такой личностью, которому автор подарил бы первый авторский экземпляр своей книги и высказал бы сердечную благодарность от имени всего сообщества литераторов.

Йере закончил свое выступление, в котором, как советовал ему Ахопалтио, воспользовался «пространственными ценностями» своего голоса и стремился быть ближе к слушателям. Некто Талейран наверняка сказал бы, что он воспользовался словами истинного мужа, с помощью которых без труда можно скрыть мысли, но часовщики придерживались абсолютно иного мнения. За здоровье Йере поднимали тос– ты, его начали превозносить как гениального изобретателя часов. Кахилус сиял счастьем первооткрывателя, а Сутинен пообещал подарить Йере «Этерну» или «Зенит» и больше не противился импорту часов «Руссо».

И случилось так, что начальник рекламы мыловаренного завода пошел в «Золотом теленке» по второму кругу. У него хватило бы силы воли, чтобы терпеть мозоль из-за тесной обуви, но отказаться от предлагаемого угощения было выше его сил. Он забыл о времени, о своих обязанностях, перестал вздыхать о нравственном падении и вспоминать о совести. Если мир желает устраивать ему торжественные приемы, то остается одно – подчиниться. В жизненной дипломатии согласие нужно выражать словами, а отказ – мимикой.

На празднике часовщиков на быстротекущее время просто махнули рукой. Оно могло нестись своим чередом. В заключительном заявлении годового собрания было сказано, что перемещения собственности, вызванные кризисом, касаются прежде всего владельцев часов, которые сдают часы в залог. У часовых же дел мастеров, наоборот, всегда есть работа: людям хочешь не хочешь приходится чинить старые часы, ибо ломбарды неисправные часы не принимают.

Время суток определить было затруднительно, когда дверь в зал, где проходило торжество, распахнулась с грохотом и на пороге появился драматург Юхани Суомала. На праздник артистов он опоздал почти на двое суток. Но, будучи зеркалом национальной чести, соблюдал рекомендации предков: лучше поздно, чем никогда. Часовых дел мастера умолкли. Драматург устремился к праздничному столу и патетически произнес:

– Надеюсь, господа знают меня? Я писатель-драматург Юхани Суомала, и я пьян. Прошу прощения за небольшое опоздание. Но поезд, черт бы его побрал, ушел без меня. Пришлось изменить программу поездки.

Старший по празднику часовщиков вопросительно посмотрел на своих коллег, а затем предложил Суомала стул.

– Пожалуйста, господин писатель. Добро пожаловать на наше небольшое торжество. Чем можем служить вам?

– Какого черта притворяетесь. Ведь запрет на выпивку уже не действует?

– Значит, вина?

– А разве я в молоке нуждаюсь? А еще раздобудьте для меня миллион красивых женщин!

Мужчина по фамилии Сутинен тут же отошел от стола и покинул зал. Он был председателем клуба часовщиков с характером вечного искателя. Суомала внимательно рассматривал сидевших за столом, их лица были ему незнакомы. Но вот его карие глаза остановились на Йере, тот, не дыша, притаился, но тщетно.

– Ой, брат ты мой! – воскликнул Суомала. – И ты здесь! Ты оказал мне огромную услугу, выбросив из вагона мой чемодан. В противном случае мне пришлось бы две ночи спать без ночной рубашки.

Суомала громогласно продолжил свой красочный рассказ, в котором упоминалось огромное число женщин. Он даже успел случайно побывать на нескольких сборищах. Сейчас, по его мнению, все проводят свое свободное время на собраниях. На конгрессе проституток он послушал два доклада и заснул на задней скамье. С заседания вегетарианцев его выставили за недостойное поведение, а на встрече карманников его лишили часов, кольца, денег и доверия к людям.

– В новой драме, – торжественно возвестил Суомала, – я заклеймлю непорядочность, леность и нечистоплотность финнов.

Суомала набросился на угощения.

– Где директор Туннюрлампи? – спросил он наконец.

Часовщики посмотрели друг на друга. Никто не знал хозяина часового заведения с такой фамилией. Тогда Йере тактично стал объяснять, что они находятся в обществе часовщиков, а не актеров. Распухшие веки Суомала замигали, и он выразил свои чувства сильными словами. Но положение спас все тот же господин Сутинен, который появился рядом с драматургом и прошептал ему на ухо:

– Я сожалею, господин писатель, но в это время суток я смог собрать для вас всего лишь тридцать восемь дам. Но отменного качества. Они ждут вон в той боковой комнате.

Суомала выронил из рук бокал и в результате доселе нервного потрясения оказался в глубоком обмороке. Сутинен растерялся – он не знал, идет ли вопрос об излишестве, или о недостаточности. Йере понял, что спасен. Он подбежал к побледневшему Суомала, пощупал у него пульс и покачал головой.

– Сердечный приступ. У меня в кармане пальто есть нитро… Минуточку!

И почти бегом покинул зал. Его бедное, измученное сердце стало биться свободнее. Иной возможности уйти от кукующих часов у него не было. Пришлось прибегнуть к небольшому обману. Но, как гласит финская пословица, кто быстрее бегает, тот первым бросает камень.

Йере выскочил в темный коридор, схватил с вешалки свою трость и шляпу и отправился плутать в поисках выхода из лабиринта «Золотого теленка». Уже трое суток он ни разу не глотнул свежего воздуха. Горло сжимал слишком тесный воротник, а сердце – горечь. Из сумрака раздался голос, вслед за которым появился и сам человек.

– Простите за беспокойство, но кого вы ищете? – спросил подошедший.

– Освободителя, – страдальческим тоном ответил Йере.

– Сектанты здесь собраний не проводят, – объяснил мужчина и, вытащив из кармана небольшую карточку, произнес: – Уголовная полиция.

– Арестуйте, – вздохнул Йере. – Я готов.

Сыщик осветил лицо Йере карманным фонариком.

– Суомалайнен?

– Да.

– Йере или Еремиас?

– Не отказываюсь…

– Начальник отдела рекламы?

– Признаю все…

– Хорошо.

Йере протянул руки.

– Что вы хотите? – спросил сыщик.

– Наручники.

– Вы же пьяны.

– Беспрерывно.

Полицейский сменил тон голоса на отечески дружественный:

– Попытайтесь вести себя пристойно. Вас никто не собирается задерживать. Было лишь заявление, что вы пропали и… ну да ладно. Я свою задачу выполнил. Прошу сюда… Идите, идите…

На двери были живописные буквы, образовавшие следующие слова: «Кабинет красной подвязки, вход посторонним строго воспрещен».

Сыщик открыл дверь, втолкнул Йере в комнату и сам вошел следом за ним.

– Господин директор! Пропавший найден.

– О Господи! – воскликнул директор Туннюрлампи и бросился обнимать Йере. – Мы спасены!

Туннюрлампи повернулся на мгновение к полицейскому и сказал:

– Пришлите счет.

Сыщик вышел, а Йере остался в небольшом кабинете в обществе пяти господ. Спрашивать ему ни о чем было не нужно, а только слушать. Туннюрлампи прояснил ситуацию. В кабинете проводилось важное совещание. «Клуб джентльменов Выборга» две недели тому назад организовал широкомасштабный сбор денег в пользу безработных. В рабочий комитет вошли господа И., П., В., Я. и Туннюрлампи. Сегодня вечером они должны были решить вопрос о распределении собранных средств. Присутствие Йере считалось обязательным по следующим причинам.

– Мы знаем, что вы лицо влиятельное и располагаете средствами, – сказал Туннюрлампи. – За две недели в нашей кассе оказания помощи накопилось шесть тысяч двести пять марок и тридцать пенни. Наш театр организовал в поддержку сбора средств благотворительное представление оперетты, но на спектакль пришло всего лишь шестнадцать платных зрителей. И сейчас мы обращаемся к вам.

Директор Туннюрлампи бросил на Йере открытый взгляд, на который тот ответил обворожительно наивно:

– Это была «Баядерка».

– Да. Что вы думаете?

– Попробуйте «Песнь прерий». Туннюрлампи закашлялся.

– Я говорю не об оперетте, а о вашем заводе, большинством акций которого вы владеете. Не может ли «Чудный аромат» подарить нам в порядке благотворительности свою продукцию?

Йере покачал головой.

– Мы не намерены раздавать безработным мыло, – поправился Туннюрлампи.

– Безработный и так всегда чист. Моя идея состоит в том, что вы дарите нам изделия завода, а мы организуем благотворительную их распродажу.

– А доход без вычетов распределяем между безработными, – заметил председатель рабочей комиссии господин И.

– Ну не совсем без вычетов, – проворчал господин Я. Йере не смог ответить, но, после того как просидел в этой дружеской компании без малого час, он стал мягким и сговорчивым. Сначала он обещал десять ящиков мыла «Леммикки», а после четвертого бокала коньяка добавил к десятке ноль. Господа были в такой степени восхищены его благородным сердцем и его социальной направленностью, что решили израсходовать часть собранных средств в честь гостя сегодняшнего вечера. Господин И., джентльмен с бабьим лицом, принимавший участие во всех благородных общественных начинаниях, выступил со следующей, несколько двусмысленной речью:

– Я, представляющий беднейшую часть народа, выходец из семьи батрака, добившийся собственными силами кресла директора-распорядителя крупной фирмы, положительно отношусь ко всем хорошим начинаниям, которые улучшают условия жизни малообеспеченных людей. Предлагаю сейчас не раздавать собранные средства, ибо это вызвало бы раздоры, поскольку делить пришлось бы всего лишь немногим более шести тысяч. Да ресторанный счет надо оплатить и выдать нам возмещение за работу на заседании, а также суточные. Кроме того я считаю, что, если бы все люди трудились в жизни, как я, у них сейчас были бы средства жить без работы. Как уже сказал раньше, я отношусь положительно к операциям такого масштаба, однако заявляю, что шестью тысячами марок нельзя уничтожить безработицу в стране. Деньги эти нам следует израсходовать сегодня вечером на оплату расходов по организации заседания рабочего комитета, что, по моему мнению, явится умеренным вознаграждением за нашу добровольную работу. Я убежден, что безработные нас поймут – разделить между ними средства помощи во время кризиса невозможно.

Господин Я. предложил, чтобы рабочий комитет взял себе в качестве вознаграждения только две тысячи марок, на оплату сегодняшнего вечера израсходовал бы три тысячи, а остаток раздал бы безработным.

– Кому раздать такую ничтожную сумму? – спросил просидевший безмолвно весь вечер господин В.

Директор Туннюрлампи предложил, чтобы возможный остаток был передан в кассу, которая образуется в результате благотворительных продаж, но председатель возразил ему:

– Я представляю малообеспеченную часть народа и ко всему отношусь положительно, но, по-моему, не стоит раздражать трудящихся, раздавая им столь мизерные суммы. Повторяю свое недавнее предложение использовать деньги, имеющиеся в нашем распоряжении, полностью на оплату представительских расходов по организации заседания рабочего комитета – я не могу просиживать ночи бесплатно и не привык оплачивать ресторанные счета.

Участники заседания единогласно решили: средства, собранные по подписным листам, и приложенную к ним выручку от спектакля в сумме ста пятнадцати марок, всего шесть тысяч двести пять марок и тридцать пенни, следует направить на устройство благотворительных торгов и на оплату расходов рабочего комитета. Решение свое они обосновали так: мыловаренный завод «Чудный аромат» для благотворительных торгов дарит различных изделий примерно на сумму сорок тысяч марок. В качестве программного лозунга торгов утвердили обращение, разработанное Туннюрлампи и исправленное Йере:

«Помоги безработному сегодня, ибо сам завтра можешь стать безработным!»

Председатель рабочего комитета оказался прав: доход от сбора благотворительной помощи оказался слишком мал, чтобы раздавать его. Когда казначей общества оплатил аренду помещения, в котором шло заседание, ресторанный счет и денежное возмещение участникам заседания, в кассе осталось всего лишь пятьдесят пенни. Казначей, господин В., покрутил эту маленькую монетку в руках и заявил:

– Деньги – начало всякого зла, и его корни проникают всюду.

– Но каждый понимает язык звонкой монеты, – заметил Туннюрлампи.

– Совершеннейшая правда, – добавил директор И. – В моей семье он, ко всему прочему, является родным языком.

В этот момент казначей выронил из рук никелевую монету. Она упала на пол и весело покатилась под стол. Казначей попытался на четвереньках догнать ее, но свалился набок. Туннюрлампи это сделать также не удалось.

– Нам необходимо ее найти, иначе в кассе будет недостаток, – пробормотал казначей, ощупывая ботинок Йере.

– Не найти, – разнервничался Туннюрлампи. – Темно, и становится еще темнее.

Господин П., бизнесмен с достойными манерами, который, как правило, говорил мало, но хорошо, вытащил из бумажника купюру в сто марок, свернул ее трубочкой и зажег. Затем он протянул фонарь под стол и сухо произнес:

– Посветите, так скорее отыщете…

Казначей обжег себе руку, Туннюрлампи углубился еще дальше в темноту, а Йере вообще потерял сознание. Начальник рекламы мыловаренного завода впервые в жизни видел, как деньги дают миру свет.

Очнулся Йере не в «Кабинете красной подвязки», а на жестком ложе, покрытом синим сукном. Его подняли (во всяком случае, он не помнит, чтобы добрался сюда на своих ногах) и уложили спать на бильярдный стол. Плечи и бедра ломило, язык был шершав, словно наждачная бумага. Он с трудом спустился с бильярдного стола, пригладил волосы и воскликнул:

– Ой, черт возьми! Что же мне делать?

Неподалеку раздался чей-то голос, и ему преподали умный совет:

– Умри, тогда никого не обидишь.

Хмурая старуха уборщица открыла окно и продолжила:

– Лучше тебе уйти в ресторан. Сюда скоро придут игроки.

– Какой сейчас час?

– Подымись на этаж выше, узнаешь. Там собрались другие часовщики.

– Благодарю вас!

– Нечего умничать.

Наверх Йере не пошел. Он хотел спуститься ниже и сбежал на один из нижних этажей. Годами ему приходилось жить за счет авансов и размышлять о будущем только в мрачном свете. Сколь жалким и бесполезным чувствовал он себя. В коридоре порхала моль и билась об его очки. Даже моль была не столь расточительна, как поэт: она была столь экономной, что не сжирала ткань целиком, а проделывала в ней дырки. Не болела она и страхом тюремной камеры, чего приходится бояться человеку, такому, как Йере Суомалайнен, стремящемуся вырваться на свободу.

Но «Золотой теленок» не позволял своим клиентам сбе-гать так уж легко. Йере переходил из одного коридора в другой, из прохода в проход, но выбраться на улицу ему никак не удавалось. Постепенно его охватило чувство безнадежности, и он стал молиться, чтобы священник отпустил ему грехи. В конце концов он стал громко аукать. И тут перед ним из мрака коридоров появился крошечного роста вахтер в униформе и предложил свою помощь.

– Вы доктор Андерссон? – спросил сообразительный малыш.

– Нет.

– Извините. Тогда вы наверняка член парламента Хиукканен?

– Нет… Я…

– Фермер Хуухкая из Оулу? Не так ли? Значит, я угадал. Нет, нет… Будьте любезны следовать за мной. Вас ждут.

Йере пытался разъяснить нежданному доброхоту, что он не Андерссон, не Хуухкая, а всего лишь по ошибке оказавшийся в плохой компании гражданин, у которого отняли свободу. Но маленький проводник лишь понимающе улыбнулся.

– Не беспокойтесь. Вас никто не выдаст.

Вахтер проводил Йере до двери, косяки которой украшала толстая бархатная портьера, и прошептал:

– Ваше место совсем рядом с той пальмой. Видите? Будьте добры.

Вахтер раздвинул портьеру пошире и попытался втолкнуть Йере внутрь. Тот зло прошипел:

– Вы что, за шута меня принимаете? Я не Хуухкая!

– Тише, тише! – попытался утихомирить его проводник. – Там сейчас идет собрание господ, пострадавших от кризиса. Выбирают новых членов объединения. Не советую отказываться от работы в этом обществе, придающей разнообразие свободному времяпровождению.

– Послушайте… Катитесь вы…

– Тихо, тихо! Пожалуйста, господин Хуухкая.

И хлопотливый вахтер отдернул портьеру и втолкнул Йере в комнату, где шло заседание. Тот лишь заморгал глазами от изумления и раскрыл рот: насколько же божественно выглядело кризисное время. За длинными, богато накрытыми столами сидели празднично одетые участники конгресса с мрачными, серьезными лицами. На них была шикарная одежда, и с ее помощью они стремились придать себе солидности. Йере взглянул на собственный потертый и измятый костюм: зримое доказательство бедности финского писателя.

Естественная одежда его роли, придавшая ему уверенности в себя. По правде, он, а не кто-либо иной, был личностью, пострадавшей от кризиса м избранной народом! Прав был парнишка, сказавший: чем грязнее полотенце, тем чище лицо!

Он храбро и решительно направился к пальме, стоявшей в конце зала, и уселся на стул, предназначенный для Хуух-кая. Метрдотель вписал его в число гостей, пострадавших от кризиса, и шепнул официанту:

– Хуухкая начинает с закусок…

Справа от Йере сидел раскрасневшийся агроном, владелец крупного поместья, слева приятная молодая дама, представившаяся мадам Торопайнен-Летьенен, которая тут же произнесла три слова по-французски, на что Йере ответил:

– Si, Si, madame.9 Агроном рассказал Йере краткую историю своей жизни, которую постиг полный крах. Три года тому назад он купил второй «Паккард», но судьба машины оказалась плачевной. Его сын, возвращавшийся из изгнания, въехал в Ботнический залив близ города Вааза. Из воды не вытащили ни машину, ни сына. Он приобрел третий «Паккард», но у него уже накопилось столько долгов, что Национальный бизнес-банк забрал в счет их уплаты и машину, и поместье.

– Бог мой, какой ужас! – воскликнула участливо мадам Торопайнен-Летьенен и тут же спросила Йере: – А у вас какая марка?

– У меня вообще нет автомобиля, – скромно ответил Йере.

– Как этим банкам не стыдно! – возмутилась мадам. – Как же вы передвигаетесь?

– Самый быстрый способ передвигаться – это стать пешеходом.

– Je regrette beacoup, monsieur!10

– Si, Si, madame, – ответил Йере.

– Вы блестяще говорите по-французски.

– Si, Si, madame…

– Я восхищена французским языком, учу его по одному часу в неделю. Но сейчас вынуждена прервать учебу. Видите ли, у моего мужа также исчез автомобиль, или, точнее говоря, его украли.

– Угонщики автомашин многих владельцев автомобилей превратили в обычных пешеходов.

– Ou, monsieur! Но машину моего супруга украл банк. Якобы за долги. Муж перевел свое имущество на мое имя, и теперь мы ездим на моей машине. Ох, этот кризис действует на нервы. А тут еще говорят о безработных. Небось они счастливы, что сидят без дела.

Йере не смог ответить ей иначе, как по-французски:

– Si, Si, madame.

Мадам Торопайнен-Летьенен была жертвой Великого кризиса: беспросветной, но озаренной страданием. Ее мышление точно следовало модным течениям времени: пострадавшим от кризиса следует поднять мятеж против банков и правительства. Прямо-таки оставалось только любоваться ею, когда она думала о себе. Произносила всего несколько слов, но делала это часто.

Председатель объединения постучал по бокалу и попросил тишины. Поскольку никто еще не прикасался к жаркому, можно было начинать выступления. За великой тишиной последовал единый общий вздох, один лишь Йере тайно попытался протолкнуть еду в рот. Кризис пока еще не лишил его аппетита.

– Дорогие дамы и господа! – произнес председатель. – В нашем обществе появились три новых соискателя: консул Кафар, владелец поместья Кайнулайнен и бывший фермер Хуухкая. Месье Кафар первым расскажет о своих заслугах членам объединения. После этого состоится тайное голосование.

В зале послышался шепот. Мадам Торопайнен-Летьенен фамильярно облокотилась на руку Йере и присоединилась к хору шептунов:

– Мне так жаль этого беднягу, – заметила она. – У него больше нет автомашины. Да и жены тоже. Он потерял все. На будущей неделе собирается снова жениться – по его мнению, состоять в браке одно удовольствие.

Йере ответил «si, si» и посмотрел на Кафара. Они были товарищами по несчастью: у обоих не было автомобиля. Почетный консул, француз по происхождению, служивший во Французском иностранном легионе в Марокко и занимавшийся посреднической торговлей пиломатериалами в Выборге, начал свою речь прелестно:

– Господин председатель, уважаемые дамы и господа! Позвольте мне начать свою речь с краткого воспевания красоты?

– Говорите, господин консул! – одобрительно воскликнула госпожа Бурлакова, урожденная Айраксинен, самая пожилая и самая накрашенная из всех присутствующих дам.

Месье Кафар продолжил:

– Поэт прав, сказав: «О, красота! Ты бедствие для души!» Мы, видимо, все можем присоединиться к этим словам поэта, хотя сами и не пишем стихов. Поэзия – это дар, и поэтому многие редакторы стремятся получать стихи бесплатно. Некоторые поэты надеются на то, что их произведения будут публиковаться в виде рекламы, и в этом их проклятие. Поэты вкладывают огонь в стихи, деловые же люди извлекают из стихов огонь для рекламы. И те и другие служат красоте, которая является отвратительнейшим бичом нашей души. Скажу больше: она бедствие для наших кошельков и банковских счетов. Сейчас же я сосредоточу ваше внимание только на одном качестве драгоценнейшей красоты: на красоте женского тела…

– Господин консул, – прервала его мадемуазель Бирже, живущая в Выборге эмигрантка, которой только что исполнилось пятьдесят лет. – Я полагала, что не услышу непристойностей в таком блестящем обществе. В противном случае некто покинет это собрание, и этим некто будет тот, которого никогда не целовали, хотя он и разрешал это.

– Не прерывайте оратора! – воскликнул председатель. – А что касается приличий, то здесь нет малолетних.

– Никогда в присутствии женщин не произношу непристойных речей, – заметил консул Кафар. Послал воздушный поцелуй мадемуазель Вирже и продолжил: – Уважаемые товарищи по несчастью! Вам очень хорошо известно, сколько стоит поддержание женской красоты на уровне. Мне это встало в неисчислимую сумму марок, долларов, фунтов стерлингов и франков. Все то, что не запрещено, обязательно, вне зависимости от того, происходит ли это в рамках брака или вне его. Я стал жертвой кризиса из-за красоты. Сейчас нахожусь под опекой, но, несмотря на это, не вспарываю ножом свой живот. Следует предупреждать чрезмерное увлечение населения японским харакири. Что касается лично меня, то оно совершенно не подходит для моего французского нрава. Кроме того, трудно объяснять друзьям, особенно на пляже, историю появления рубцов на животе. Ни одна хирургическая операция не породила столь устойчивой темы для разговоров, как удаление ребра у Адама, от которой человечество страдает постоянно. Это оказало огромное влияние и на страдания в моей жизни, поэтому я почтительно прошу принять меня в члены вашего объединения. С удовольствием расскажу вам о начальных фазах этой истории. Согласитесь ли выслушать?

– Только не начинай с Адама! – раздался откуда-то сзади мужской голос.

Но все остальные кивнули головами в знак согласия. И консул Кафар рассказал следующую историю, сильно всхлипывая в паузах, которые соответствовали самым напряженным местам его повествования. Вот оно слово в слово.

– Примерно пять лет тому назад я нанял новую служанку, уроженку Хейнявеси, молодую и здоровую, как сама природа, крестьянскую девушку. Она прослужила у меня полгода, и я не находил ее лучше других женщин, за исключением того, что она обладала прекрасным аппетитом. Но затем один из моих друзей, который верит в будущее финского кино, нашел, что у нее фотогеничное лицо и сексуальная улыбка. Друг стал восхвалять божественное обаяние девушки. Ее тогда еще звали Мимми Суокурппа – и он соблазнил ее заняться кинематографией. Сначала она готовила кофе, а затем служила уборщицей в одном из кинотеатров. Я начал сражаться за эту девушку и наконец вернул ее к себе, подняв ее месячную зарплату на десять марок. Хотя я и был холостяком, но всегда любил женщин. Будучи бизнесменом, я понял, что оболочка повышает цену товара, и поэтому купил этой девице красивую одежду и украшения. Спустя два месяца на пляже в Териоки организовали конкурс красоты, покровителем которого выступил директор театра Туннюрлампи. Мимми тоже приняла в нем участие и завоевала первый приз. Это было лишь скромное начало ее известности. Я решился обручиться с этой девушкой – находиться в состоянии помолвки всегда приятнее, чем в браке, – и отправил ее в Париж, в Институт красоты, изучать косметологию и хорошие манеры. Она пробыла там целый год и вернулась назад самим совершенством. Счет на четверть миллиона сократил мое состояние. Мне пришлось побывать в ломбарде и познакомиться со своими будущими друзьями.

Невеста моя начала победный поход своей жизни: она побеждала как на национальных, так и на международных конкурсах красоты. Стала «Мисс Керава» и «Мисс Гамбург». Корреспонденты газет и киношники толпились вокруг нее. Ее фотографии продавали в художественных салонах и кондитерских. О ней было опубликовано полторы сотни фоторепортажей. Ее портрет украшал этикетки банок мясных консервов. Ее приглашали быть покровительницей соревнований тяжелоатлетов и христианских дней искусства. Ежедневно она получала тысячи писем от школьниц, которые хотели бы знать, какую мазь для кожи и маску для лица она использует. Только в течение первого месяца красоты нам прислали две тонны душистого мыла – из них четверть поступила от завода «Чудный аромат», тонну различных мазей для кожи, триста литров одеколона, одиннадцать галлонов духов, неограниченное количество зубной пасты, лака для ногтей, средств для удаления волос, губной помады, краски для ресниц, искусственных грудей, пудры, талька, искусственных ресниц, папильоток и нижнего белья, за что моей невесте и будущей жене приходилось постоянно отвечать благодарственными письмами. Я был настолько деловым человеком, что основал в Хельсинки в том же самом году фирму оптовой продажи химических товаров и заработал на этом чистых полмиллиона. А затем начались неудачи. Если требуешь, чтобы жена была красивой, обладала добрым сердцем и была экономна, тебе следует завести трех жен. Я же попытался удовольствоваться одной, в прошлом Мимми, а теперь именуемой Роза-Петронелла Кафар, поднявшейся на вершину славы наследницы праматери Евы. Первый брак создает трудности для всех мужчин, ибо им и сложно сладить с женой, и остаться без жены. Мужчина должен оказаться в объятиях женщины, а не в ее руках, и каждую минуту помнить, что жена – это любовница молодого мужчины, товарищ мужчины средних лет и сиделка при старике.

Однажды наш специалист по красоте, превосходный доктор из Хельсинки по фамилии Куттер, заявил, что Роза-Петронелла слишком располнела. Полная грудь и широкие бедра к тому времени вышли из моды, Мы спешно отправились на Ривьеру купаться, и там нас поджидало несчастье. Я продавал пиломатериалы одному египтянину, который по грудь закопал себя в белый песок пляжа, а жена моя в это время демонстрировала танец живота, добиваясь, чтобы покупатель отказался от омерзительного сбивания цены. Вот тогда-то все и обнаружилось! Роза-Петронелла забыла в гостинице пляжные тапочки, и все дамы и господа увидели ее стопу. И я тоже. Левая нога Розы-Петронеллы была от рождения с изъяном: на ней было всего четыре пальца! На правой ноге, правда, имелось необходимое их количество, но, несмотря на это, египтянин, мой знакомый, отказался покупать пиломатериалы и обозвал меня закоснелым живодером.

Месье Кафар вытер пот со лба и горько заплакал. Ему не удалось продать пиломатериалы на сумму десять миллионов марок. Спустя мгновение со слезами на глазах он продолжил:

– Добрейшие дамы и господа! Вы хорошо знаете, что самой большой властью на земле после власти Папы Римского является власть зависти. Когда завистливые женщины обнаружили изъян у моей жены, они разожгли скандал, спаливший нас обоих. В газетах всего мира обсуждалась новость о пропаже у моей жены пальца на ноге, и нас обоих обвинили в обмане. Розу-Петронеллу обследовали полиция и врачи. Последние установили, что у моей жены в нижней части спины куча безобразных бородавок, которые она во время конкурсов красоты ловко прикрывала купальником. Истина часто оказывается удивительной, как миф, но это не дарует ей почет и уважение. Я израсходовал все имущество на восстановление красоты Розы-Петронеллы, но, насколько вам известно, уважаемые дамы и господа, пальцы на ногах не выращивают, как репу. Я утратил счастье, остался без копейки в кармане и понял, что душа Розы-Петронеллы с самого начала не была столь бела, как ее кожа. Она винила меня в духовной жестокости и безразличии, в том, что я якобы никогда не обращал внимания на то, что она ложилась в постель в чулках. Возможно, она была уверена, что брак – это лишь четыре голых ноги в одной постели. И на конкурсах красоты я якобы вел себя слишком пассивно, не понимал, что купальный костюм Розы-Петронеллы представлял собой как бы забор из колючей проволоки, назначением которого была защита моего имущества, а не прикрытие ее тела.

Поскольку обвинения оказались столь серьезными, жена моя потребовала права на неверность. Величину оголенности бедер женщины ограничивает купальный костюм, терпению же мужчины приходит конец, когда жена начинает ему изменять. Мое терпение кончилось только тогда, когда жена потребовала развода и алиментов. Она наняла хороших юристов и победила. Я обанкротился, а жена разбогатела. Мой духовный соотечественник Анатоль Франс был совершенно прав: женщина совершает великий грех, отдаваясь за деньги, но еще больший грех и глупость, когда отдается бесплатно. Любовь ослепляет, дорогие друзья, а брак раскрывает глаза. Конечно, опыт учит, но, как правило, слишком поздно, и тогда мы видим, что юбка женщины становится знаменем мужчины. Уверен, что браков стало бы меньше, если бы цена венчания была равна цене развода, который многих мужчин лишил имущества и желания еще раз жениться. Откровенно признаю, что сейчас я бедняк. Немного зарабатываю себе на жизнь, продавая то самое душистое мыло и мази, которые заводы посылали когда-то моей жене. Значительную часть этой продукции я сохранил для рождественских подарков Армии спасения. Душистое мыло пока еще можно использовать для мытья рук и стирки белья, а мази для кожи, увы, годятся лишь для подмазки представителей официальных властей…

Месье Кафар закончил свой грустный правдивый рассказ и, продолжая плакать, сел на свое место. В этот момент он заметил, что сидевшая с ним рядом мадемуазель Бирже покинула общество. Кто-то сказал, что у нее внизу на шее тоже две бородавки.

В зале царило мрачное настроение. Мадам Торопайнен-Летьенен приникла к Йере и разразилась горькими слезами. Бывший владелец «Паккардов» закурил гаванскую сигару и в задумчивости выпустил дым в глаза Йере. Председатель объединения дрожащим голосом возвестил, что он, во всяком случае, за принятие консула Кафара в члены общества пострадавших от кризиса, поскольку консул самый достойный и самый несчастный из всех бедняков.

– А сейчас мы можем ненадолго прервать заседание и обменяться мнениями, – добавил председатель. – Будьте добры, перейдите к маленьким столикам. Кофе и коньяк ждут.

Употреблять алкоголь закон уже не запрещал, но пострадавшие от кризиса считали обязательным уничтожать его. Мадам Торопайнен-Летьенен заявила, что наслаждается коньяком, чтобы убить время, а агроном признался, что пьет его, поскольку больше нечего делать. Йере воздал должное их мнениям, поскольку они придавали известный смысл и его сидению за столом.

Через неопределенное время Йере обнаружил, что оказался в одиночестве. Он понаблюдал со своего стоявшего в уголке стола, как люди вели энергичную борьбу с кризисом, и подумал о том, как бы сбежать. Но как только он вознамерился привести свой план в исполнение, к нему подсел приятный молодой человек, у которого были хорошо ухоженные руки и покрытые лаком ногти. Йере решил, что он еще одна из несчастных жертв кризиса, и начал вставать со стула. Но сосед предложил ему задержаться и представился.

– Тату Хайстила, – с ударением произнес он.

Новый знакомый действительно оказался знаменитой личностью, эквилибристом, каких в Финляндии осталось единицы. Он говорил увлекательно, вызывая при этом полное доверие. Когда Йере сказал, что ему пора на работу, Хайстила рассмеялся.

– Зачем утруждаете себя работой? Я ничего не делаю вот уже восемь лет и ни в чем не испытываю недостатка.

– Вы, очевидно, довольно богаты?

– Ничего подобного. Например, сейчас я хочу попросить у вас пару марок для того, чтобы увидеть, как кланяется швейцар, когда я покину это заведение.

– На что же вы живете? – удивился Йере.

– Живу? Вот это вопрос! Прямо скажу вам, что последние восемь лет жил, используя свои артистические способности.

– Значит, вы актер?

– Извините, добрейший господин, я все же джентльмен, понимающий, что отверстие в пуговице всегда больше самой пуговицы.

Господин Хайстила коротко рассказал о секретах своей профессии. Если человек умеет себя вести, ему не нужно ничего делать, кроме как играть роль, которую он для себя придумал. В городах постоянно бывают торжественные приемы или вечера. Когда выберешь подходящий момент – что, конечно, требует точной оценки состояния опьянения человека, – благовоспитанный господин всегда сумеет присоединиться к незнакомому обществу, хорошо поужинать, завязать знакомства и держаться в стороне от устроителей застолья. Особые возможности для таких артистов представляют коктейли, организуемые иностранными представительствами. Никто не спрашивает пригласительных билетов и не требует удостоверения личности. Чем сильнее толчея, тем в большей степени чувствуешь себя как дома. Если удается хорошо выступить, то новые знакомые могут оплатить счет отеля и расходы на поездки. Можно посетовать на то, что банки закрываются рано, а ты только что вернулся из-за границы и у тебя нет финской валюты. Поблагодарить своего благодетеля и обязательно спросить: «Вы позволите выдать вам чек? Мой секретарь решит вопрос завтра. Поверьте моей благодарности и слову благородного человека. Разрешите узнать ваш адрес, чтобы я смог послать цветы вашей супруге».

Многие испытывают огромнейшее счастье оттого, что имеют возможность провести время в обществе настоящего джентльмена – воспитанного и образованного человека, воспоминание о личности которого после пьянки вызывает освежающее действие. Так происходит в городах, где люди в тесной толпе жмутся друг к другу, с тем чтобы иметь возможность лучше познать свое одиночество. В сельской местности образ действия следует менять, ибо тамошние жители более точны в определении людей: они считают каждый съеденный кусок, гостей и серебряную посуду на столе.

– Жизнь – это театр, – с гордостью завершил свое выступление актер в жизни Хайстила. – Кроме того, что почетней, чем бизнес, где многие пачкают свои руки и честь и понапрасно расходуют мгновения своей жизни. Общее дело – это ничье дело. Поэтому следует стремиться к частной предприимчивости, а не попасть в парламент, которому ничего не светит, даже когда он уходит в отпуск. Идеальный бизнесмен – тот, кто в своем офисе говорит о только что закончившейся вечеринке, а на торжественном приеме – о делах фирмы.

Хайстила позвал официанта и заказал – за счет объединения пострадавших от кризиса – выпивку и пять пачек сигарет, а также коробку сигар. Затем продолжил повествование. «Золотой теленок» сейчас наилучшее место для ему подобных. Пострадавшие от кризиса заседают уже полтора месяца. А кризис продолжается так же плодотворно. Однако Хайстила предположил, что в скором времени предвидятся изменения конъюнктуры.

– Скоро может наступить день, когда нельзя будет больше тратить денег, которых нет. Преуспевающий мужчина, правда, зарабатывает всегда больше того, что женщина может пустить по ветру, но в нашем обществе есть глупцы, подобные консулу Кафару, неудачно вкладывающие денежные средства.

Когда Хайстила узнал профессию Йере, он почувствовал, что нашел пропавшего двойняшку.

– Послушайте, мы должны познакомиться поближе. У меня груды тем для романов. Они – единственное мое богатство. Если вы сможете выслушать, я тут же расскажу вам об одной из тем. Но за умеренное вознаграждение.

– Я беден, – вздохнул Йере.

– Обещаю вам кредит, мой дорогой. Если у вас нет гарантов, которым можно доверять, можете отдать мне хотя бы часы.

Йере помотал головой.

– Ничего не выйдет. Часы не мои. Я действительно гол как сокол.

– Все мы сейчас без средств. Естествознание не может объяснить, как комары могут существовать без ночного сна, а экономическая наука – как люди, пострадавшие от кризиса, обходятся без автомобиля. Быть бедным – это не искусство, но быть внушающим уважение бедняком – вот это уже искусство, которому завидуют даже богатые. Каждый знает, что о стену банка можно опереться, но на ней нельзя сидеть. И все-таки редким из нас известно, что достойный человек может всегда сидеть в ресторане и опираться на неведомых плательщиков. Нет, нам действительно следует познакомиться поближе! Только тогда вы сможете написать роман вашей жизни о бедняках, обладающих достоинством, о финских аристократах, обладающих иммунитетом к труду. И, послушайте, я для вас могу оказаться главным героем романа – человек, у которого восьмилетний опыт и огромный круг знакомых!

Актер вытащил из кармана визитную карточку и написал на ней свой адрес: «До востребования, Выборг-3», или «Карельская контора объявлений, псевдоним «Искатель».

– По этому адресу вы найдете меня всегда, во всяком случае в течение двух месяцев. А может быть, и дольше. Все зависит от конъюнктуры. Я просто привязан к ней. Повторяю, что в любой момент готов продать вам тему для романов и общаться с вами. Вижу, что вы спешите. Рад был познакомиться с вами. Если вам понадобится моя помощь, обращайтесь ко мне. Мне вы всегда можете довериться.

Господин Хайстила любезно встал одновременно с Йере, забрал со стола нераскрытую пачку сигарет и протянул ее своему приятелю.

– Будьте столь добры! Не нужно стесняться! У меня всегда есть запасец для небольшого проявления гостеприимства. Жаль, что не могу предложить вам большего. Но мы ведь еще встретимся.

Щедрый артист в жизни проводил Йере до передней, где вахтер низко поклонился Хайстила.

– Неужели господин доцент намерен уйти?

– Пока нет, но проводите этого господина к выходу.

Хайстила вручил вахтеру две гаванские сигары и пачку сигарет, сердечно попрощался с Йере и вернулся в зал продолжать свой спектакль. Вахтер протянул Йере шляпу и трость.

– Такси заказать?

– Не нужно… У меня своя машина…

– Извините… Конечно… Следуйте за мной, доктор Андерссон. – Ой, прошу прощения, господин Хуухкая.

Пройдя несколько хитро устроенных коридоров и закоулков, они наконец добрались до выходной двери. Вахтер вытащил из кармана связку ключей и некоторое время прислушивался. Он уважал пасторов и полицейских и не хотел им доставлять дополнительных хлопот.

– Который час? – спросил Йере с беспокойством, обнаружив, что его часы пропали.

– Скоро пять, – ответил вахтер, открыл осторожно дверь и осторожно вытолкнул писателя на улицу.

Теплое солнце летнего утра разбудило в парке Монрепо смешанный птичий хор. Бессловесные песни заполнили природу, которая неохотно встречала приближающуюся жару.

На траве еще лежала светлая влага ночной росы, которая поблескивала на бутонах лютиков. Жаба с круглым животом скакала, словно опьяневшая, через песчаную дорожку, направляясь к небольшому озерку. Она оставляла на сухом песке след своих усилий, совсем как наш писатель, который почти неосознанно начертал на песке слово «дурак», а затем сразу же стер его.

Йере сидел на садовой скамейке, следил за полным риска путешествием жабы и чувствовал себя товарищем по несчастью с этим маленьким живым существом. Они словно по уговору встретились на перекрестке дорог: она двигалась в сырое место, он выбирался из места, насквозь пропитанного влагой, но цель у обоих была одна – освободиться от давящего окружения.

Словно убегая от города и от самого себя, Йере забрел в этот спокойный парк, в котором одна лишь природа произносила торжественные речи. Ощущения превратились в восприятия: цвета изменялись, и в поле зрения стали вырисовываться серые очертания предметов. Город еще спал утренним сном; только старательные подметальщики улиц и рыночные торговцы принялись за свои повседневные дела. Какая-то женщина устало брела по направлению к Коликкойнмяки и мурлыкала «Черного Рудольфа».

Йере с интересом следил за продвижением жабы. Сердце ее, должно быть, сильно билось. Она отдохнула на песчаной дорожке и пристально посмотрела на расстилавшуюся перед ней пустыню. Но приближающаяся жара вынуждала ее продолжать путешествие. Дюйм за дюймом, и снова короткий отдых.

Писатель встал на ноги и затолкал тростью жабу в траву. Затем снова уселся на скамейку как человек, сотворивший благое дело, проявивший сострадание к ближнему. Оказавшись один на один с самим собой, Йере притянул к ответственности начальника рекламы мыловаренного завода. Он наконец стал господином самого себя и не давал себе спуску. Какой же он был скотиной! Сейчас Йере был подобен солдату, который заснул на посту с винтовкой в руках. Правду говорят: каждому свое! Язык был настроен воинственно, а мозги все еще пытались выступать нейтрально: никогда не оставляй на завтра то, что можно сделать сегодня, ибо завтра можешь оказаться под судом!

Йере так стукнул по земле тростью, что песок взметнулся столбом. Он определял время по солнцу. Примерно через три часа «Чудный аромат» откроет двери своей конторы. У него еще есть время, чтобы почиститься и исповедаться. Какой мелочью смог бы он отделаться, будь он католиком: купил бы индульгенцию за пару марок. Продажа индульгенций удовлетворяет всех деловых людей, поскольку она базируется на хороших купеческих обычаях и на морали бизнесменов.

Но спустя мгновение тикающее похмелье часовых дел мастеров начало давить на веки, а в мозгах начался непереносимый натиск выпитого за столом пострадавших от кризиса. Писатель умолк и передал власть начальнику рекламы. Зачем думать о том, что уже было и прошло? Покаяние ничего не возвращает. Глупо утруждать мозги постоянным самобичеванием. Часовых дел мастер Кахилус, видимо, все же был прав, утверждая, что жизнь следует воспринимать такой, какой она есть: то подагру ниспошлет, то колики начнутся!

Йере растянулся на скамье и предался сну. Жаба, пробиравшаяся через траву, наконец шлепнулась в живительную влагу озерка. Оба они чувствовали себя хорошо. Пожалуй, даже испытывали переживания друг друга, развивались вместе и наравне друг с другом. Разумная реакция, в которую вошло познание живой души!

Директор Сувисумпело рано утром приехал в Хельсинки и побрился в номере гостиницы. Он был сегодня в превосходном настроении: жена уехала за границу, теща попала в больницу, а правительство решало вопрос о снижении цены на алкоголь. Он напевал и насвистывал и даже проделал несколько танцевальных па. Именно в таком возрасте мужчина считает себя еще молодым и нуждается в том, чтобы мотор его продолжал стучать. Выпив чаю и съев два десятка яиц, он отправился в контору завода насладиться своим авторитетом.

Но перед зданием конторы директор, будучи еще в хорошем расположении духа, помрачнел, обнаружив необычайное явление: констебль Поскипарта устанавливал порядок в огромной очереди, начало которой было в дверях конторы завода, а конец терялся где-то за поворотом улицы. Сувисумпело подозвал к себе Поскипарту, запросто поздоровался со своим прежним одноклассником и спросил:

– Что это за очередь?

– Не знаю. Третий день уже стоят.

Сувисумпело поспешил в контору и ворвался в кабинет инженера Тенавайнена.

– Привет из Хельсинки! Какого черта здесь толпится очередь?

Тенавайнен молчал. Он осуждающе посмотрел на своего начальника, повернулся и выглянул в окно на улицу, где Поскипарта руководил очередью. Наконец сухо произнес:

– Могу я получить расчет?

– Что?

– Расчет! Я отказываюсь от должности, и немедленно!

Сувисумпело стал душить легкий приступ астмы, и он вынужден был сесть.

– Что случилось? За чем эти люди стоят в очереди?

Тенавайнен холодно ответил:

– За «Леммикки».

Лицо Сувисумпело прояснилось, а его широкий рот, производящий впечатление мгновенно прорубленного, раскрылся от восхищения:

– Психотехника, моя очаровательная психотехника!..

– Вам одеколона или нитроглицерина? – со всей серьезностью полюбопытствовал инженер.

– Коньяку.

Сувисумпело погладил темя, как бы вознаграждая за усиленную работу кору головного мозга. С этого мгновения он всегда будет опираться на психотехнику. Писатель Суомалайнен блестяще сдал экзамен и уже за несколько дней проявил свой безграничный талант в рекламе. За мылом «Леммикки», на которое раньше никто и внимания не обращал, стоит в очереди весь Выборг. Эврика!

Тенавайнен подозрительно смотрел на своего шефа. Но, когда тот продолжил восхваление психотехники, инженер бросился листать список врачей. Сувисумпело успокоился.

– Неужели правда, что за «Леммикки» стоят в очереди? – спросил он.

– Не только стоят в очереди, но и дерутся…

– Грандиозно! Этот человек настоящий Иисус Христос.

– Какой человек?

– Этот, этот… Суомалайнен. Начальник рекламы.

Истина чаще всего посещает воображение лентяя и довольно редко обслуживает делового человека. Но сейчас ее следовало вытащить на свет Божий. Тенавайнен пустился в объяснения:

– Когда позавчера утром контора открылась, в нашем бюро появились с десяток женщин, заявивших, что они актрисы. Я удивился их появлению в таком количестве, а они, в свою очередь, высказали удивление моей неосведомленности и запросили свои подарочные пакеты. Каждая требовала тысячу кусков «Леммикки». Им якобы так было обещано. Я согласился с их требованием, но эти соискатели благодетельности стали выпрашивать в дополнение по блоку наших лучших мазей для кожи и духов. Едва они удалились, как в мой кабинет вновь влезли посланцы артистов. И снова началось то же самое представление: «Леммикки», мазь для кожи и духи. К вечеру в нашей конторе побывало более шестисот актеров, а вчера полторы тысячи. Сейчас я верю, что весь финский народ живет одним лишь театром. Я почувствовал себя Гамлетом: «Быть или не быть?» Ни одного куска «Леммикки» больше на складе нет…

Тенавайнен закурил сигарету и намеревался продолжить свой доклад, но Сувисумпело сделал отрицательную отмашку рукой:

– Хватит! Я… я не понимаю. Кто дал распоряжение раздавать «Леммикки» бесплатно? Кто, черт возьми, спрашиваю я?

– Наш новый начальник рекламы.

– И вы согласились с этим? Вы сумасброд или вообще дурак! В вашей голове, кроме перхоти, что-нибудь существует? Да или нет?

– Но, ведь…

– Заткни глотку!

Четвертый подбородок Сувисумпело затрясся. Затем наступила минута молчания. В горле Сувисумпело распевал лишь отчаянный тенор астмы. Тенавайнен схватил перечень медицинских заведений и начал искать телефонный номер. Но Сувисумпело заорал:

– Постой, невежа! Тащи сюда этого разбойника!

– Кого, кого вы имеете в виду?

– Этого писаку, социалиста. Этого, этого…

– Вы имеете в виду начальника рекламы?

– Именно его, он сумасшедший.

– Он здесь еще не появлялся. Сидит только в кабаках и раздаривает изделия нашего завода. Как я могу притащить его сюда, когда я даже не знаю в лицо этого человека?

– Тогда вызовите десяток полицейских и сообщите в сыскную полицию. Он же опасный преступник: социализировал завод и подвел нас к черте, за которой крах. Его следует расстрелять! Слышите? Расстрелять за государственную измену!

Сувисумпело стукнул по углу стола кулаком и повредил сустав пальца. Тенавайнен схватил трубку телефона, но в этот момент в дверь постучали, и на пороге появилось привлекательнейшее женское существо.

– Могу я встретиться с исполнительным директором? – спросила женщина с солнечной улыбкой.

– Это я, – тихо и смиренно ответил Сувисумпело. – Что вы желаете? Мыла?

– Вовсе нет. Его я получила уже предостаточно.

– Ну так что же еще вы хотите? Женщина подошла вплотную к мужчине.

– Меня зовут Агда Нуппулинна. Я пришла переговорить о той зарубежной поездке, которую ваш завод оплачивает мне. Я могу выехать в следующую среду. Сначала я думаю посетить Париж, а затем…

– Побывать в аду? Не так ли? Кто вы на самом деле? Мы не туристическое бюро.

– Знаю. Но вам следует сообщить в туристическое бюро, когда они смогут выслать вам счет.

– Какой, к черту, счет? Послушайте, женщина, вы вымогательница, коммивояжер или мачеха черта? Я не знаю вас!

Женщина нисколько не испугалась. Она по профессии была актрисой и научилась за свою жизнь выслушивать главным образом сильные выражения как до, так и после спектакля.

– Я примадонна театра. Жаль, что директор меня не знает. Несколько дней тому назад я встречалась с начальником рекламы вашего завода, писателем Суомалайненом, и он сказал, что мыловаренный завод в любое время может оплатить мою поездку за границу…

– Я задыхаюсь… Помогите!..

Женщина в ужасе выбежала из комнаты и уронила на пол искусственные веки. Директора Сувисумпело поразил сердечный приступ, он свалился со стула словно безжиз-ненная туша. Тенавайнен наконец-то спокойно смог взять в руки телефонную трубку. К счастью, он успел изучить список врачей и сразу набрал номер. Телефонная станция по ошибке соединила его с театром, и директор Туннюрлампи пообещал немедля приехать для встречи с Сувисумпело.

– Привезу вам контрамарки на спектакль, – пообещал он.

– Пришлите лучше скорую помощь, – мрачно отреагировал Тенавайнен. – Спектакль окончен.

В парке Монрепо царила окрашенная в золото жара летнего дня. Широкая панорама пейзажа была покрыта плодотворным теплым маревом и спокойствием. Распускающий усы зрелости июль готовился к встрече с августом. На небольшой поляне перед благодарными слушателями пел пятилетний цыганенок:

Ой, если б смог когда-нибудь Грусть забыть навеки…

Пожилая женщина обрыдалась и дала мальчонке десять пенни и заказала песню повеселее, пообещав дать еще. Мальчишка сменил слова, но сохранил прежнюю мелодию:

Ояласка, ты темноволосая девчонка…

Женщина отошла в сторону и больше не дала ни пенни выдающемуся тенору ростом с аршин. Слова своего она не сдержала, но и угрызений совести не почувствовала.

Йере спал непробудным сном на садовой скамейке. Пляска жизни последних дней оказалась весьма изменчивой, как дневной заработок нищего, – она и кормила, и утомляла. Монрепо заслужил свое название: он предоставил писателю желанный отдых. Люди, проходившие мимо, бросали на спящего сочувствующие взгляды. Кто-то поднял его шляпу, положил на скамью и, усмехнувшись, продолжил путь. Но когда день уже стал склоняться к вечеру и люди кончили работу, две трети садовой скамейки пришлось передать в общественное пользование. Случайный бродяга, рваный зад брюк которого аплодировал сам себе, толкнул Йере в бок и дружески произнес:

– Эй, сосед! Собери-ка свои кости в кучу, дай и мне возможность прислонить свои телеса к сосне. Ну, подвинься, милый, или мне помочь тебе?

Йере испуганно вскочил, боязливо осмотрелся и потер глаза. Бродяга сел, прикурил бычок сигары и с довольным видом произнес:

– Я пристроился, сказал Аанкку-Кустаа, когда выпал из поезда! Присядь, камрат, и рассказывай по порядку, что с тобой произошло!

– Я спешу, – пробормотал еще окончательно не проснувшийся Йере. – Который час?

– До вечернего освещения еще далеко.

– Я спрашиваю о времени.

– И я о том же.

Бродяга предложил Йере окурок сигары:

– Не желаешь ли горяченького?

– Слишком крепка.

– Да бери же.

– Не хочу.

– Не стану навязываться. У тебя хороший костюм. Твой?

– Конечно.

– У меня тоже. Без работы?

– Без… Или что-то в этом роде…

– Пропил свое место, а?

Йере вздрогнул, но промолчал.

– Вино страшная штука, – заметил сосед, – всего перекручивает: чувствуешь себя молодым, а выглядишь многое пережившим. В вине заключена вся гадость в текучем состоянии. Оно убивает человека быстрее пули, но пули-то ведь не пьют. Не обижайся. Я ведь тоже не совсем трезв.

– Я и не обижаюсь.

– Ну тогда ты, как брат во Христе, – усмехнулся бродяга, натянул на глаза козырек фуражки, принял удобное положение для отдыха и, зевнув, продолжил: – Хорошо отдыхать здесь.

Йере надел шляпу, воткнул под мышку верный портфель с документами и не спеша отправился в город. Постепенно он ускорил шаги, словно убегая от собственной вины. Но, добравшись до конторы мыловаренного завода, снизил ско-рость.

Офис уже был закрыт, и служащие разошлись по домам. Йере приуныл, его грызла совесть. Подобно медлительным жителям губернии Хяме, он слишком долго собирался. Сейчас он принял непоколебимое решение: завтра быть на своем рабочем месте ровно в девять часов. Свежим и в полной боевой готовности приступить к исполнению обязанностей. Морально сильным.

Он отправился в центр города и пересчитал свою наличность. У него было столько денег, что он смог снять дешевую комнату в отеле и скромно поужинать. После этого ему оставалось лишь отыскать артиста в жизни Хайстила и попросить у него совета, как действовать дальше. Аванса на новой работе он получить не надеялся. Это создало бы невыгодное первое впечатление о нем и вполне могло наложить на него печать представителя богемы, которому нельзя доверять. А таковым он не был – это сущая правда, и читатель знает это!

Йере некоторое время бродил по городу и наконец забрел в сад Тарккелинпуйста, где провел время до наступления сумерек. Его внезапно охватило непонятное чувство че-ловекобоязни. Он долго сомневался, прежде чем осмелился зайти перекусить в небольшую столовую, где сидели несколько стариков и веселый бродяга, разговорчивый и приветливо настроенный плут, предложивший свое общество.

– Где же ты был, что весь пиджак помялся?

– Лежал в парке, – ответил вымученно Йере.

– В церковь со мной пойдешь? Сейчас там происходит чудесный обряд.

Йере отрицательно помотал головой.

– Раздают деньги беднякам и безработным.

– Никогда не слышал о такой благотворительности.

– Да, да. Я был там в прошлое воскресенье, когда шел дождь. Сначала я пел вместе со всеми, чтобы разогреться. Потом на кафедру поднялся черноватый мужчина и стал говорить о каком-то мужике по имени Петр, который поймал в свои сети много рыбы. Видимо, здесь, неподалеку от Выборга. Потом пришел другой мужчина и предложил брать деньги из сачка с длинной ручкой. Наверное, тот Петр продал пойманную рыбу и получил за нее много денег, поскольку передал их церкви для раздачи. Карман у меня был пуст, и я взял сотню из сачка. Сейчас я снова гол как сокол, и надо опять идти на раздачу. Скажи, ты пойдешь со мной, чтобы получить немного денег?

– Сначала забегу домой. Встретимся здесь.

– Наверняка придешь?

– Через полчаса.

– Хорошо, я подожду тебя. Контрактов я с бедняками не заключаю.

Йере сбежал от незваного благодетеля. Он спрятался в небольшой гостинице, где умирали на корню благие намерения моряков, и попросил разбудить его в семь утра. Но ночью сон никак не приходил. Его одолели тягостные мысли о Денатуратной, об отце, Аманде Мяхкие и нежном коте Хатикакисе. Выборг оказался каким-то чужим и сильно изменившимся. Родной город стал для него уже слишком далеким.

Йере попытался сочинить для утреннего визита на завод подходящую оправдательную речь. Ему нужно было представить разумную причину своего опоздания. Но в мозговом поле не появлялось даже слабенького росточка идеи, и он, утомившись от напряжения, заснул. Йере был уже на ногах и оделся, когда в дверь постучали. Он заказал чай и утренние газеты. Попытался следовать инструкциям господина Хайстила – быть достойным бедняком. Но спустя полчаса в душе уже призывал к себе самого Хайстилу. Ему необходим был умный совет. В газете «Карьяла» он прочел короткое сообщение, где честных горожан предупреждали о мошеннике из Хельсинки, выступающем от имени начальника рекламы известного мыловаренного завода и совершавшего преступления, компрометируя это предприятие. Йере зажмурил глаза и задрожал. Наконец, он словно бы украдкой прочел заключительную часть сообщения:

«… и указанный писака нанес заводу ущерб на многие десятки тысяч, в связи с чем все склады с заводскими изделиями подлежат инвентаризации. Приметы этого человека: возраст примерно 26 лет; рост немного выше среднего; смугловатый; лицо обыкновенное, лоб высокий; говорит по-фински и немного на других языках; носит очки, ходит с тростью. Прочие приметы: разыгрывает из себя глупца. О задержании просим сообщить в ближайшее полицейское отделение».

В качестве заголовка газетной колонки метранпаж поместил изречение: «Плохая реклама хуже, чем никакая…»

Йере почувствовал, что проваливается в пропасть. У него появились основные признаки подавленности: взор уткнулся в пол, утолки рта опустились вниз, а плечи согнулись. Он начал судебный процесс против себя самого и через какое-то мгновение вынес оправдательный приговор. Он не смог доказать своей вины. Но откуда-то из тайника сознания злорадно выплеснулось сомнение: что ты наделал на празднике артистов перед тем, как впал в беспамятство? Да, что он делал, говорил и думал? У пьяного, как правило, память плохая, и Йере сейчас успокаивал себя этим.

Он быстро оплатил счет и выскочил на улицу. Владелец гостиницы проверил карточку постояльца, которая была заполнена столь неполно, что ее нельзя было даже представить полиции. Йере написал фамилию: «И. Суомалайнен», в графе профессия начертал: «писатель». Остальные сведения отсутствовали. Хозяин взял их с потолка и вписал время и место рождения, а также произвольно дополнил имя и профессию: «Иосиф Суомалайнен, церковный сторож».

Йере сейчас не испытывал особого интереса к рекламированию мыла. Наоборот, мыловаренный завод рекламировал его. Ему следует бежать от проклятия знаменитости. Для того чтобы не демонстрировать упомянутые в газете приметы, он снял очки и положил их в карман. Зрение его сразу ослабело. Портфель с документами «Чудного аромата» он выбросил в воду залива Салаккалахти, за ним туда же последовала и трость. Портфель утонул, а трость через какое-то мгновение приплыла к берегу.

Йере Суомалайнен снова превратился в «свободного писателя», которого официальные власти пытаются лишить свободы. Разворачивался просто потрясающий роман, героем которого является бандит.

Он остановился возле Круглой башни и быстро провел небольшую инвентаризацию. Подсчет показал, что у него осталось двенадцать марок. Он купил на рынке пирогов на всю эту сумму и, держа пакет под мышкой, отправился прочь из города. Он понял, что отныне небольшой испуг всегда будет сопровождать каждый его шаг.

Что ж, уважение к закону довольно часто требует большой силы воли.

Последний день июля продолжал свой бег. Было облачно, но западный ветер пробил в облаках голубые прогалины. Спустя мгновение солнце через одну из них уже испускало свои жгучие лучи. Снова наступила жара, от которой трескалась земля, а на дороге поднималась пыль.

Безвинный пешеход отошел так далеко от города, что решился присесть и отдохнуть на обочине дороги. Он снял ботинки, успокоил свою совесть мыслью, что у патриарха и его детей мораль всегда различна, и отправился в дальнейший путь. Какой прекрасный прием был ему оказан несколько дней тому назад. (Он точно не знал, сколько суток прошло с того момента, когда он сбежал от доктора Куролуома и отдался театральной богеме.) И каков был исход? Хорошо, если склад мыловаренного завода был застрахован. Но страховому обществу в этом случае придется оплатить убытки, и они немедленно поднимут страховые проценты. Никто не понесет утраты. Кроме собственной совести.

Может быть, лучше сходить в церковь и замолить грехи прошедшей недели? Может быть, но и там могут возникнуть соблазны, поскольку, как болтают, в церковных кругах есть деньги на благотворительные цели… Можно будет протянуть за ними руки, чтобы и впредь обслуживать свои инстинкты.

Йере шагал по дороге, он теперь уверовал в то, что испытал свою судьбу, став участником интересного обозрения. С сильно поношенной шляпой и пиджаком в правой руке, а в левой – с рваными ботинками он шагал по незнакомой дороге и вспоминал артиста в жизни Тату Хайстила, который восемь лет жил исключительно за счет игры. Если бы философ Ахопалтио понаблюдал за движением ног Йере Суомалайнена, он наверняка сообщил бы читателям, во власти каких аффектов бывший начальник рекламы маршировал с востока на запад.