"Хоровод нищих" - читать интересную книгу автора (Ларни Мартти)

Глава восьмая,

Приближалось Рождество. Оно предвещало Йере отнюдь не спокойствие, а свадьбу, избежать которой уже было невозможно. Такова участь человека. Так происходит со всеми, кто не довольствуется обычной жизнью, а гоняется за счастьем. Но счастье плешиво и скупо. Оно лишь покажется и убегает. Один удар судьбы – и жизнь становится печальной действительностью, состоящей из неисчислимого количества неизбежных будничных обязанностей, упакованных в общее огромное бремя.

Накануне праздничных дней молодой жених приготовился к поездке. Он отправился наскоро повидаться с отцом, с Импи-Леной и в канун Рождества пообещал вернуться обратно. В этой поездке ему нужно было закупить кое-что для Рождественского праздника. К счастью, у него пока еще не было необходимости покупать игрушки для детей, которыми мог бы и сам поиграть.

Лидия одела своего будущего мужа во все новое, дала Йере в дорогу изрядную сумму денег и наградила на прощание долгим поцелуем. Йере ответил на него как бы нехотя. Он, может быть, поцеловал бы Лидию и более страстно, если бы прежде увидел, как другой мужчина целует свою возлюбленную.

А Лидия уже давно забыла Америку и князя. Финляндия стала для нее вполне терпимой на всех широтах. Романтично быть первой любовью мужчины, но все же намного надежнее быть последней. Лидия доверяла Йере, которому супружество сулило полный пансион. Лидия ожидала лишь момента, когда пастор окончательно благословит их брак. Тогда не страшны ей юристы, в задачу которых входит развязывание узлов, освященных пастором.

Было еще темно, когда Йере, сопровождаемый Лидией и Ионасом, прибыл на железнодорожную станцию. Разговор не клеился, словно они стали чужими. Лидия время от времени поглядывала на свои часы. Ей очень хотелось, чтобы поезд опоздал. Вид у нее был грустный, а грусть украшает женщину. Ей следовало бы надеть траурное платье. Йере никогда не видел Лидию такой красивой, особенно по утрам. В ней появилось что-то девичье, а одновременно и полно-кровность, и свежесть. Белоснежная шубка спортивного покроя и зеленая тирольская шляпка скрывали имидж «дамы». При слабом утреннем свете она выглядела даже моложе Йере. От нее веяло любовью и чувственностью, а ее жених говорил лишь о погоде и беспрестанно тер свои замерзающие уши. Мужчины непостижимы. Они не понимают женщин, даже когда женщины еще молоды.

Прибыл поезд. Ионас пожал руку Йере и произнес:

– Возвращайся целым и невредимым!

Ионас надеялся, что Йере не растранжирит попусту деньги. Он деликатно отошел в сторонку и раскланивался с повстречавшимися своими заказчиками. Йере быстро попрощался с Лидией и намеревался уже войти в вагон, но женщина никак не выпускала его из своих объятий. Она страстно обнимала своего возлюбленного, дыхание ее было горячим, как само сладострастие. Вместе с тем чувство ее было чистым, она хотела только отдавать. Все ее зрелое существо как бы кричало, что она любит Йере, поэта, погруженного в собственные фантазии, который уверовал в то, что его стихи намного лучше рекламных текстов, этого беспомощного и временами застенчивого мужчину, говорившего, что хорошо знает себя и поэтому не осмеливается смотреть на женские коленки.

Йере вынужден был вырваться из объятий Лидии, чтобы вскочить в уже тронувшийся поезд. Лидия махала платком до тех пор, пока поезд не исчез в утреннем морозном тумане. Ионас взял ее под руку, и они медленным шагом покинули станцию. Лишь в воротах дома их мыслям дано было превратиться в слова.

– Ты сегодня такая тихая, – по-отечески произнес Ионас. – Он же завтра вернется.

Лидия вздохнула:

– Посмотрим, вернется ли.

– Йере в Хельсинки нечего делать. Он немного приврал: нет у него там богатого дома.

Лидия вздохнула еще глубже.

– У меня странное чувство. Боюсь что он снова примется за свое. Таковы все поэты. А у Йере так мало опыта. Ну побыл со мной какое-то время…

И Лидия заплакала. Ионас произнес стандартные успокаивающие слова, а про себя подумал, что Йере в вопросах любви по-разумному сдержан. Пожалуй, он понимал, что жизнь подобна обычному карандашу: писать следует экономно, если хочешь писать долго одним карандашом.

Ионас вошел в мастерскую и застал Нестора в компании с бутылкой.

– С утра начал, да? – спросил он у своего помощника.

– Нет, нет, мастер! Это еще со вчерашнего вечера. Я же работаю сдельно.

– Работай, работай, – устало махнул рукой Ионас. Одновременно он вспомнил, что магазин, где продают спиртные напитки, откроется только перед Рождеством. Он схватил кожаную сумку и отправился за покупками. Ионас обещал устроить большой праздник по поводу свадьбы Лидии Тикканен и Йере Суомалайнена.

Простояв целый час в очереди, Ионас нагрузил сумку свадебными припасами. Грузовик купца Сексманна, скользнув по наледи, выехал на тротуар, сломал телефонный столб и сбил беднягу Ионаса. Бутылки, находившиеся в сумке, разбились, и из ее швов на снег закапала драгоценная влага. Ионас подумал, что не успеет вовремя попасть домой и, будучи человеком экономным, сел на тротуар и стал сливать живительную влагу, выливавшуюся из швов сумки, себе в рот. Спустя мгновение вокруг него собралась толпа, и Ионас встал на ноги. Местный полицейский прорвался сквозь кольцо плотно стоявших людей и начал командовать:

– Все свидетели будут подвергнуты допросу.

Ионас, пошатываясь, подошел к представителю власти и прошепелявил:

– Первого допрашивай меня, поскольку скоро я не смогу говорить…

Казначей поселка получил отменную возможность распространить новость: мастер Ионас Сухонен задержан в пьяном виде. Полиция подтвердила это, а позднее поступило дополнение: под вечер мастер Сухонен обрел себе общество в лице своего подмастерья Нестора Пуумалайнена.

Лидия закрылась в своей комнате. Она не знала, что Ионас и Нестор также оказались изолированы, чего не случалось даже во времена закона, запрещавшего спиртное.

Она вытащила из своей сумочки небольшой листок бумаги, который еще утром нашла в кармане пальто Йере. Лидия уже была так близка к заключению брака, что осмелилась шарить по карманам будущего мужа. Записка была написана в тот вечеру когда незваным гостем явился казначей Сииронен. Листок Йере потом забыл в кармане. Был бы сейчас на пути в Хельсинки, если бы Лидия утром как можно внимательней прочитала эту записку. Но она тогда лишь бегло пробежала глазами по страничкам и сунула записку в свою сумочку. А может быть, она не хотела портить настроение человеку, отправлявшемуся в путь. Но сейчас…

Лидия бросилась на диван и прочла вслух:

«Дорогая Лидия!

Знаю, что подло уезжать, не попрощавшись. Но я слабый человек и, как правило, поступаю только гнусно. Я должен покинуть этот чудесный дом, где мне было предоставлено все. Я болен раздвоением личности и тоской по дому. Во-вторых, меня разыскивает полиция.

Тому, кто меня задержит, обещано повышение в должности, если он полицейский, или полное прощение, если он сам находится в розыске. Меня могут арестовать в любую минуту, и у тебя тогда тоже будут неприятности. Спасибо тебе за все. Передай привет Ионасу Сухонену.

Твой покорный слуга и благодарный тебе Эмиль Золя».

Чистые, вполне естественные слезы появились на глазах Лидии. Она уставилась на закорючки букв, которые говорили ей лишь о жажде побега и о вопиющей неблагодарности. Некоторые получают за хорошие поступки деньги, другие – благодарность. Лидии же была дарована лишь грусть. Неужели Йере по-настоящему бросит ее?

Постепенно Лидия изменилась, стала холодной и решительной. Снова обрела самостоятельность женщины, гамма желаний которой по-прежнему осталась беспредельной. Теперь она не зависела ни от лирика, ни от казначея. Мир сделался постоянно открытым для нее. Ей не нужно было ничего другого, лишь выбирать и брать. У нее имелись средства даже для того, чтобы купить себе любовь или, во всяком случае, платить за нее больше, чем до сих пор. Покупает же за деньги большая часть мужчин любовь? Деньги подобны шарниру, на котором открывается и закрывается дверь желаний, или же флагу, вокруг которого собираются все религиозные секты и церковные общины. Ей и раньше приходилось переживать муки любви, и девяносто два раза она выходила победительницей. Переживет как-нибудь и на этот раз. Все нравно победа будет в итоге за ней.

Йере и в мыслях не имел оставаться в столице. Вовсе нет! Какое значение имеет сейчас разница в двадцать лет! Его образ мышления по отношению к браку за последнее время совершенно изменился. Если уж нести такое бремя, то лучше это делать, будучи молодым, под руководством опытного партнера.

В поезде ощущалось предрождественское оживление. Сельские жители ехали за рождественскими покупками в город. Каждый снова осознал наиважнейшую роль локтей в сутолоке, когда нужно обеспечить разносолами праздничное застолье да еще прикупить подарков. Ну а свадьба поэта – это всего лишь побочный мелкий случай, коммерческая церемония, где жениха покупают за деньги.

Йере сидел у окна и изучал памятную записку Лидии, катехизис супружества. Купить ему предстояло многое. На месте ли кошелек? Санта-Клаус, появившись из дымовой трубы, проделывает огромные дыры в бумажнике.

На подходе к станции Кяпюля поезд сбавил скорость. Йере надел пальто и вышел в тамбур посмотреть на знакомые места. Настроение было такое, что хотелось тихонько запеть. В этот момент в бок ему ударила открывшаяся дверь туалета. Он зло взглянул на лицо, высунувшееся из известного источника зловония на государственных железных дорогах. Но вышедший оттуда человек взглянул на Йере, как на старого доброго знакомого, и произнес:

– Ах, простите, господин! Проводник уже собирал билеты?

– Давно. Еще до станции Тиккурила.

– Превосходно! Где мы сейчас едем?

– Скоро прибудем в Пасила.

– Отлично! Я, видите ли, потерял билет еще в Коувала, а объяснить это государственному чиновнику всегда бывает трудновато. Они обязательно требуют предъявить объяснение в письменном виде. Но, дорогой господин, мне кажется, мы с вами как-то встречались? Вы случаем не писатель Йере Суомалайнен?

– К сожалению, – ответил Йере, пожимая руку Хайстилы, которую тот протянул.

– Зрительная память меня никогда не подводит, – заявил господин Хайстила. – Узнал вас сразу. Тот же самый изысканный внешний вид, несколько скептическая, но сердечная улыбка, мужественное рукопожатие и, конечно, солидное экономическое положение. Я прав? Вам, естественно, сопутствовал успех. Как ваше здоровье?

– Не могу пожаловаться. А ваше?

– Летом был аллергический насморк от скошенного сена, но в остальном чувствую себя хорошо.

– А как дела ваши?

– Кризис продолжается, и слишком много времени теряется впустую.

Йере выслушал свежайшие новости из Выборга. Пострадавшие от кризиса отправились на рождественские каникулы, и в городе сейчас вообще трудно выступать: подмостки уменьшились в размерах, а известность превратилась в помеху. Поэтому он отправился в Хельсинки, где всегда открываются новые возможности. Да и Хайстиле не нужно больше играть в жизни: он получил долговременный кредит, а сейчас ему предложили государственную должность с окладом, выплачиваемым чиновнику, место которого сократили.

– Все идет хорошо, – продолжал Хайстила, – но, как всегда, чего-то не хватало. К примеру, не собралась добрая компания. Но вот сейчас все неожиданно сложилось в самом лучшем виде. Сначала позавтракаем в ресторане Кямпи, а потом снимем номера в отеле. После этого сделаем необходимые рождественские покупки, нанесем визиты и так далее. Как, впрочем, вы себя чувствуете? Сейчас все чувствуют себя превосходно, с учетом небольших помех, порождаемых кризисом. Подумаешь о здоровье народа и поймешь, что положение отличное: безработные изнашивают подметки ботинок, но экономят на животе. Если у рабочих имеются связи, они могут устроиться на государственные вспомогательные работы или в Центральную сыскную полицию в качестве осведомителей. Но вернемся к главному вопросу: что вы думаете относительно стаканчика рождественского глинтвейна?

Йере ответил отрицательно. Он больше не был просто Йере Суомалайненом, а практически являлся мужем Лидии Тикканен, который хотел с помощью самообразования стать честным супругом. Он положил руку на сердце и проверил самочувствие кошелька. Проделал он это инстинктивно: его жена была кладом, а Йере стал хранителем этого клада, определенная часть которого сейчас находилась во внутреннем кармане его пиджака. Спасибо Лидии, поверившей в своего будущего мужа. Удивительная женщина, которой следует оставаться верным хотя бы только по экономическим соображениям.

Но искуситель прибегнул к хитрости. Когда господа вышли из поезда и оказались в помещении вокзала, он продолжал заманивать Йере:

– Разрешите мне угостить вас бокалом рождественского глинтвейна?

– Вы очень добры, но…

– Какая чепуха! Не хочу бахвалиться, но гостеприимство – самая сильная черта моего характера.

– Верю, но все же вынужден отказаться.

– Значит, вам не нравится глинтвейн? Хорошо. А как насчет стаканчика коньяку? Какую марку вы предпочитаете? Не стесняйтесь: мне нравится, когда у человека есть свой, особый вкус.

Йере выдвинул новый предлог.

– Я стал трезвенником.

– Черта, достойная восхищения. Уважаю идейных людей. Несколько лет тому назад я был председателем общества трезвости, а еще прошлой весной выступал на крупном собрании трезвенников. По окончании торжеств полиция задержала полтора десятка участников собрания. Главным образом за то, что они были пьяны. Послушайте, господин писатель, вы меня еще не знаете. Я хотел бы открыться перед вами, поведать историю своей жизни, о которой финская киностудия в любой момент сняла бы кинофильм. Трагический или комедийный – это как захочет зритель, который должен влиять на вкусы кинопроизводителей. Но вернемся снова ко мне, вам от меня будет одна сплошная польза. Итак, следовательно, мы идем в ресторан Кямпи завтракать. Не отказывайтесь больше. Позвольте мне сделать вам хотя бы это единственное приглашение. Уверен, что вы запомните этот завтрак навеки.

Господин Хайстила предложил Йере свою руку. Он был финским джентльменом первого поколения, всегда помнящим о своем друге, но и никогда не забывавшим о себе. И Йере был покорен. Жаль сердца поэта, столь близкого сердцу Лидии…

Где-то около полудня, когда завтрак вроде бы приближался к своему завершению, Йере начал собираться за покупками. Он хорошо поел и выпил достаточно. Откровенно раскрыл господину Хайстиле маленький секрет: он женится и приехал в Хельсинки лишь затем, чтобы купить все необходимое к свадьбе, а также рождественские подарки. Позднее вечером он хотел бы навестить отца, страховую премию которого он несколько преувеличил. Артист в жизни внимательно выслушал рассказ молодого кандидата в мужья и восторженно воскликнул:

– Это же поразительная новость! Поздравляю! Официант! Официант! Господин писатель, позвольте мне заказать? Подарите и мне часть того счастья, которое ожидает вас. Хорошо. Значит, два коньяка. У меня, кстати, есть предложение, от которого вы, я уверен, не откажетесь. Отдайте перечень покупок и деньги портье, и он за небольшое вознаграждение купит вам все, а вы сможете спокойно продолжать сидеть здесь. Сейчас, в кризисное время, это обычный способ. Надо, чтобы у всех и каждого имелась какая-нибудь возможность подзаработать. Кроме того, человек в вашем возрасте должен беречь себя. Зачем вам идти в магазины, стоять в очередях, когда в мире тысячи, миллионы, которые способны лишь на стояние в очередях и покупку товаров. Нет, дорогой друг! Будьте достойны себя. Уже сам авторитет писателя побуждает вас оставаться в моем обществе. Скажите, разве я не прав? Разве я неправильно понял ваше внутреннее состояние и ваши мысли? Кто бы так чистосердечно рассказал об этом?

– Никто, никто, – отозвался Йере. Он уже целиком вручил соблазну свою руку и лихо осушил бокал за дальнейшие свои успехи.

Но все же жаль было Лидию, постепенно он стал ее забывать. Йере больше не удивлялся, что Хайстиле предоставили долгосрочный кредит и предложили государственную должность. Именно такие люди нужны Финляндии для представительства за рубежом, равно как и для поддержки начинающих писателей. Йере все больше стал доверять Хайстиле, а тот деликатно напомнил ему:

– Ну-с, друг мой! Вернемся к вопросу о покупках. Нам надо попросить о помощи портье. Позвольте, я помогу вам? Если согласитесь, я пойду и переговорю с ним. Он уже давно оказывает мне мелкие услуги.

Йере был растроган беспредельной любовью к ближнему, которую излучал его друг. Он передал Хайстиле перечень покупок и пачку банкнот. Хайстила привычно пересчитал деньги.

– Хватит ли этого? Может быть, лучше дать побольше? Остаток вам вернут. Ресторанный счет? Не обижайте меня, господин писатель! Вы же мой гость! Вот так!

Йере опустошил свой кошелек. Там остался только билет на поезд и фотография Лидии, сделанная еще до рождения Йере. Господин Хайстила вышел из зала ресторана и вскоре вернулся еще более разговорчивым:

– В фойе встретил кое-кого из знакомых: горного советника Хаарлу и генерала Валлениуса. Просили зайти к ним в кабинет пропустить по рюмочке, но вы же знаете, что я страшно разборчив по части общества. Хаарла может говорить только о бумагах и женщинах, а Валлениус – о восстании в Мянтсяля.

– А может быть, вам все-таки стоит пойти к ним?

– Нет, поскольку для меня радость – общаться с вами. Могу открыть вам маленькую тайну: я тоже в некоторой степени писатель. Правда, не намереваюсь ничего издавать, пишу лишь ради своего удовольствия. Больше всего свободным стихом. Но к чему говорить обо мне, когда у вас такой знаменательный день? Официант! Официант!

– Теперь моя очередь заказывать, – сказал Йере.

– Я уже говорил недавно: не обижайте меня! Счет оплачиваю я.

Хайстила прикурил толстую сигару с золотой этикеткой. Она навела Йере на мысль о подвязках для чулок, и в его голове зародилась гениальная идея: купить Лидии в качестве рождественского подарка именно такие подвязки. У него же есть средства для такого маленького сюрприза, особенно сейчас, когда господин Хайстила оказывает такое безграничное гостеприимство. Подарок Лидии… Сердце человека можно покорить нежностью, однако удачно выбранный подарок всегда приносит лучший результат.

Откровенный обмен мнениями продолжался примерно так же, как на собрании жертв кризиса. Хайстила сменил тему и стал расспрашивать о Лидии.

– Позвольте спросить, – деликатно начал артист в жизни, – ваша жена богата? Мужчина в наше время должен устраиваться хорошо, а удачный брак – это полноценный вклад в хорошее устройство. Причем для каждой из сторон.

Йере не мог скрыть от друга ничего. Он откровенно признался, что устроился очень хорошо. Лидия располагает средствами.

– И значительными? – поинтересовался Хайстила. Йере уже набрался до той степени, когда неизбежно небольшое хвастовство.

– Пожалуй, наберется миллион, – ответил он. – Точнее, несколько больше. Привезла из Америки. Лидия – женщина деловая.

– И, видимо, красивая? – спросил Хайстила.

– Довольно привлекательная…

– И молода?

– Примерно в моем возрасте, но сохранилась лучше…

Хайстила схватил Йере за руку, всем своим видом излучая счастье.

– Пусть Господь благословит ваш союз, – радостно воскликнул артист в жизни. – Счастливый вы человек! И такой скромный. Едва ли вы догадываетесь, какой сюрприз ожидает вас по возвращении домой.

– Об этом разумнее будет умолчать, – тоскливо ответил Йере: алкоголь обычно приводил его в грустное настроение. – Супружество всегда лотерея, и не каждой жене светит стать вдовой. До супружества говорит мужчина, а женщина слушает, в первую свадебную ночь говорит женщина, муж слушает, но после свадьбы говорят одновременно оба, а слушают соседи.

По мнению господина Хайстилы, мысли Йере преждевременно стали такими мрачными. Он поднялся и, отвесив любезный поклон, сказал, что пойдет и спросит у портье, не вернулся ли посыльный с покупками. Йере бросил восхищенный взгляд на своего друга: не перевелись еще в Финляндии настоящие джентльмены!

Прошло полчаса, и Йере охватило беспокойство. Господин Хайстила, которого он когда-нибудь надеялся увидеть дипломатом, никак не возвращался. Йере отправился в фойе узнать, где же его друг. Швейцар исключительно любезно сообщил, что господин консул уже давно отправился к министру иностранных дел обсуждать внешнеполитическую ситуацию. Господин консул оплатил ресторанный счет. Господин консул пожелал швейцару веселого Рождества, а еще попросил передать господину писателю вот эту записку. Господин консул сожалел, что у него случайно не оказалось с собой личной печати.

Йере разорвал конверт и, дрожа всем телом, прочитал следующие строки:

«Уважаемый Господин Писатель!

Я был вынужден купить на Ваши деньги кое-что для себя. Но поскольку Вы устроились хорошо, то, очевидно, не пожалеете сделать мне такой незначительный рождественский подарок. Было весьма приятно начать праздновать Рождество в Вашем обществе. Надеюсь, скоро встретимся. Уверен, что Вы не забудете меня. Мой адрес: Хел. Сан. отд. объявлений, псевдоним «Консул».

Ваш верный друг Тату Хайстила. Хельсинки.»

Перед глазами Йере все поплыло. Небо его жизни оказалось покрытым толстым слоем глупости. Он вышел в гардероб и ничуть не удивился, когда на него надели старое, сильно поношенное пальто господина консула. Только на улице он стал постепенно приходить в себя. Сначала заплакал, но, увидев, что прохожие пожимают плечами, глядя на него, плачущего, он стал ругаться вслух. Однако такое поведение в преддверии Рождества, когда каждый пытался показать себя с лучшей стороны, выглядело непозволительным. Не одобрил его и полицейский, у которого, помимо прочего, было лицо прогрессивно мыслящего человека и сильные руки. Он схватил нарушителя предпраздничного порядка и спокойствия и вывел его из толпы. Йере с горечью объяснил, что у него обманом отняли все деньги и пальто.

– Пальто же на вас, – сказал полицейский.

– Это не мое.

– Значит, краденое? Следуйте за мной.

Государство предложило Йере своеобразную помощь. Его отвели в полицейский участок, и он предстал перед суровыми глазами комиссара. Йере охватила тоска по Лидии. Только жена могла вытащить мужа из рук полиции, поскольку его слова еще не были занесены в протокол допроса. У Йере была причина опасаться официальных властей. Хотя комиссар при его появлении и начал насвистывать, это вовсе не означало, что он настроен добродушно. Комиссар переговорил с полицейским, а затем задал Йере целую кучу вопросов: имя, фамилия, место рождения, пол, гражданское состояние, адрес…

Йере робко отвечал. Казалось, перед ним сидит само государство. Материалов для обвинения более чем достаточно. А главное – как это угораздило вас нарушить закон под самое Рождество? Неужели не понимаете, что я отец семейства и у меня полно других дел?

Допрос начался нежданно-негаданно.

– Сколько было денег?

– Немногим более четырех тысяч марок.

– Больше четырех тысяч. Какими купюрами?

– Две по тысяче, а остальные… более мелкие…

– Вы помните номера купюр?

– Нет.

– Плохо дело. Это затрудняет следствие. Кстати, где вы получили такую большую сумму?

Йере замолчал и в смущении стал рассматривать казенный письменный стол, совершенно не осознавая, что молчание вовсе не золото, если государство уже давно отказалось от золотого стандарта.

– Не можете ответить? Где вы получили деньги?

– От невесты.

– А она откуда их взяла?

– У нее были… Она вернулась из Америки…

– В каком штате, в каком населенном пункте и когда?

– Не знаю.

– Ну, а кто же ей дал деньги? Отвечайте!

– Князь, наверное…

– Какой князь?

– Я его не знаю.

– Отвечайте прямо, кто такой князь. Он преступник?

– Я не знаю…

– Значит, отказываетесь отвечать. Но вы еще у меня признаетесь.

Крепкая рука написала государственным пером на казенной бумаге несколько строчек. Нажим продолжился:

– Когда вы обнаружили пропажу денег?

– Тогда, когда отдал их ему…

– Отдали? Только что вы утверждали, что их у вас украли. Следовательно, вы дали ложные показания, за что закон наказывает. Послушайте-ка, дорогой господин, вас когда-нибудь подвергали тестированию, я имею в виду ваш разум?

Йере вспомнил психотехнический экзамен директора Сувисумпело, во время которого он оказался разумнее среднего индивидуума, и ответил:

– Один раз.

– Что один раз?

– Тестировали.

– Это меня не волнует. Кстати, вас обыскивали?

– Нет.

– Вот как! Тогда изучим содержимое ваших карманов сейчас. Руки вверх! Стоять на месте. – Комиссар вышел из-за стола, приблизился к Йере и начал шарить по карманам поэта. В кармане пальто был обнаружен ключ.

– Что это за ключ?

– Не знаю.

– Следовательно, поддельный?

– Но он же принадлежит Хайстиле.

– И в вашем кармане?

– Это пальто Хайстилы.

– Лжете!

Когда рука обыскивающего забралась во внутренний карман пиджака Йере, тот начал брыкаться, отскочил от полицейского и взвизгнул.

– Не мешайте исполнению служебного долга! – прорычал следователь.

– Нет, нет… Но мне щекотно…

– Мошенник! Вас надо заковать в кандалы.

Йере больше не чувствовал щекотки, а лишь лихорадочный озноб. Когда комиссар не нашел ни огнестрельного оружия, ни кастета, ни перочинного ножа и политических листовок, он оставил поэта в покое и вернулся на свое безопасное место за столом. И тут же огорошил Йере вопросом:

– Сейчас признаетесь?

– Да, – чистосердечно ответил Йере и почувствовал, что постепенно хмель полностью покинул его.

– Наконец-то! Почему не признались сразу? Только мое время попусту потратили. Ну-с, друг мой, скажите, куда спрятали деньги?

– Что спрятал? – переспросил с глупым видом Йере. – Я не понимаю.

– Куда спрятали украденные вами деньги?

– Я украл?

– Вы же только что признались.

– Ничего я не признавал.

– Раньше в тюрьме сидели?

– Нет еще.

– Ну а сейчас вас посадят. Понимаете? Со мной шутки плохи. Вы путаетесь в показаниях. На вас украденное пальто, в кармане которого поддельный ключ. Вы стащили четыре тысячи марок и в дополнение ко всему клевещете на другого человека. Знаете, сколько за это полагается?

– Мне или Хайстиле?

– Молчать!

Комиссар начал терять терпение. Такого закоснелого типа он прежде не встречал, разве что в американских кинофильмах.

– Ну, а теперь признаетесь? – неожиданно снова спросил он.

– Ни в чем я не признаюсь, – с горечью произнес Йере.

– Вот как? Посмотрим.

Все мучительно пугливое существо поэта затрепетало. Внезапно он решился признаться во всем, что он совершил и даже не совершал.

– Господин комиссар, я признаюсь во всем. Спрашивайте!

– Сейчас вы лжете. Такой внезапный поворот – это чистой воды спектакль и введение следствия в заблуждение.

– Я говорю правду.

– Хорошо. Начнем сначала. С какой целью ваша невеста дала вам столько денег? Вы их вымогали у нее?

– Я должен был произвести закупки.

– Что вы должны были купить? Признавайтесь честно, это может послужить смягчающим обстоятельством в суде.

– Чайные ложки, ткань для пижамы, подвязки для чулок, галстук, миску…

– Не так быстро, – прервал Йере комиссар, поскольку не успевал за ним записывать. – Итак, галстук, подвязки для чулок, миску, полотенца… Что еще?

– Бокалы для вина… и крахмал…

– Для чего?

– Крахмал?

– Нет, бокалы для вина.

– Я не знаю…

– Значит, опять что-то скрываете. Скажите прямо, занимаетесь ли подпольной продажей, или бокалы предназначены для семейного употребления?

– Да, – почти шепотом ответил Йере.

Йере бросил безнадежный взгляд на портрет президента, усы которого, напоминавшие беличьи хвосты, оказались над головой комиссара, писавшего закорючки букв.

– Для чего вам крахмал? – спросил тот.

– Для воротничков рубашек.

– Для чего?

– Чтобы они становились твердыми.

Комиссар записывал и одновременно повторял вслух: «Задержанный ответил, что они твердеют…»

Полицейский перечитал написанное и продолжал:

– Ткань для пижамы, кухонные полотенца и миску… Чайные ложки? Ну, они всегда нужны… Подвязки для чулок!.. Галстук. Галстук для кого?

– Лично для меня, – сознался Йере.

– Какого цвета?

– Красный.

– Красный. Вы сказали «красный»?

– Вишневого цвета, – поправился Йере.

– Это не меняет дела. Неужели вам неизвестно, что в Финляндии нельзя носить красный галстук? Значит, вы социалист?

– Нет, я просто писатель.

– Невежа! Я имел в виду социалистического писателя, который носит красные галстуки и настраивает народ против законного правительства. Вам известно, что вы получите за это? Тюрьму! Узаконенный цвет галстука синий или черный, а еще лучше темно-синий.

– Да, но Лидия сказала, что к моему лицу подошел бы лучше всего красный. Не является ли он к тому же цветом надежды?

– Разве в этой стране Лидия определяет цвета, – пробурчал комиссар, погрозил кулаком Йере и стал писать: «Задержанный не отрицал, что он социалист, сказав при этом, что красный галстук – это знак сопротивления общественному мнению, поскольку якобы красный – это цвет надежды и символ революции, и все-таки восхищение им задержанный выражал без глубокого понимания…» Вечное перо власти остановилось передохнуть.

– Не желаете ли честно добавить что-нибудь? – спросил комиссар, с некоторым отвращением взирая на Йере.

Йере пожелал. Он попросил коротко упомянуть в протоколе о цвете Лидиных подвязок для чулок, но комиссар не посчитал это смягчающим обстоятельством, поскольку женские подвязки предназначены исключительно для мужчины и не могут возбуждать настроение народных масс. Комиссар утешил Йере сообщением, что Лидия, пожалуй, тоже будет подвергнута допросу.

– Я могу идти? – спросил Йере после того, как подписал двенадцатистраничный протокол допроса.

Комиссар шумно вдохнул в себя воздух и ответил:

– Только завтра. Вы пили спиртное, и мой долг предложить вам сегодня ночлег у нас.

– Я же не пьян, – защищался Йере.

– А вот это определяю я. На вас такое скверное пальто, что вас даже за одно это следует посадить в камеру. Протокол будет направлен в Центральное управление сыскной полиции, которая произведет необходимые дополнительные допросы и раскроет ваши политические убеждения. Мое дело только расследовать остальные ваши преступления. Повестку получите в свое время.

Комиссар вызвал полицейского, который препроводил Йере на рождественскую ночевку в казенном доме.

Наступило утро сочельника, и в сердца людей вошло благоговение. Йере провел веселую ночь, ибо вечером у него появился компаньон – в камеру привели печального молодого человека, который назвался Антеро Кому, по профессии позолотчик и меланхолик по характеру.

– Задержали меня у ворот кладбища, – рассказал позолотчик, – якобы пьяного. Правда, черт возьми, я был немного выпивши, тоска меня грызла. Отец месяц тому назад заболел, и я пошел навестить его. Я уважаю своих родителей. Отец был позолотчиком, и я пошел по его стезе. Сейчас я сам выполняю эту работу. Покрываю позолотой надписи на надгробиях, как и отец, когда еще был жив. А ты чем занимаешься?

– Сочиняю стихи, – мрачно ответил Йере.

– Не трепись, – воскликнул позолотчик и продолжил свой рассказ, пока не заснул.

– Суомалайнен, – позвал полицейский.

Йере после такой веселой ночи снова вызвали на допрос.

– Подожди меня на улице, – шепнул позолотчик. – Пойдем вместе позавтракаем.

Глаза Йере покраснели. Сейчас он был похож на человека, случайно уронившего один носок в быстрый поток воды и бросивший туда второй вслед за первым.

Лицо следователя украшала милая рождественская улыбка. Он узнал, что получит вечером от жены шлепанцы и коробку сигар. Подарки будут лежать под разукрашенной игрушками елкой. По этой причине в его глазах мерцала почти социальная доброта. Он поглаживал усы и листал протокол допроса.

– Молодой человек. Делаю вам строжайшее напоминание – извещение о штрафе за пребывание пьяным в общественном месте получите позднее. На этот раз отделаетесь малым наказанием, и связано это с тем, что писателей считают частично невменяемыми. Исправьтесь и начните сочинять духовные вирши или стихи, воспевающие отечество. Это будет рассматриваться в качестве смягчающего обстоятельства в любых судах, даже в том случае, когда предстанете перед судом Всевышнего. Поскольку вы пропили деньги вашей невесты впервые, не ходите по полицейским участкам плакаться о своем безденежье. Веселого Рождества!

– И вам также, – едва слышно отозвался Йере.

Его упорно клонило ко сну. Он ждал позолотчика у дверей полицейского участка и думал, что ему стоило бы повеситься на перекладине двери ресторана Кямпи. Виновником мрачного душевного настроения был даже не Хайстила, а он сам. Он не мог отправиться на встречу с отцом, ибо денег не было даже на трамвайный билет. Жаль было милую Лидию, ожидавшую возвращения своего честного жениха. Жаль Лидию, которая не получит сине-черных подвязок.

Позолотчика Антеро Кому также выпустили на свободу. Он держал под мышкой огромный сверток и обещал угостить Йере завтраком, если тот поможет тащить эту ношу.

– Забегу только перекусить, а потом пойду навещу отца.

С неба валил крупный мокрый снег. Товарищи по несчастью брели по снежной слякоти в поисках столовой. До полудня подавали исключительно только еду, но, когда пробило двенадцать, позолотчик загорелся выпить пива. К удивлению Йере, он даже расплатился.

– Возьмем еще бутылочку, а потом схожу навестить отца. После четвертой бутылки они были вынуждены сменить питейное заведение. Йере нес тяжелый сверток, бумажная обертка которого промокла от снега. Пиво никак не прогоняло грустное настроение позолотчика, и ему захотелось чего-нибудь покрепче. Им снова пришлось поменять заведение.

– Еще один заход, и я отправляюсь на встречу с отцом. Он был… Он был человек из человеков.

Позолотчик начал всхлипывать, и им в который раз пришлось поменять ресторан. После пятой смены оболочка свертка превратилась в мокрые бумажные лохмотья, а настроение его владельца стало еще более мрачным.

– Девушка, девушка… Девушка, черт тебя возьми! Только еще по рюмке, и я исчезаю на кладбище… Не выйдет? Хорошо, мы пойдем в другое место.

В другое место они не попали. Препятствием послужила тяжелая ноша позолотчика, которую уже не прикрывал ни один клочок бумаги. Ею оказался мраморный крест, на котором Антеро Кому золотыми буквами выгравировал: «Здесь покоится мой любимый отец, камнетес Самули Кому. Родился…»

– Значит, не пустите? – спросил позолотчик у швейцара.

С этими словами он вытащил из кармана купюру в десять марок и перед лицом непреклонного швейцара разорвал ее в клочки, пренебрегая опасностью.

– Более мелкие деньги мне неизвестны, пока люди умирают и нуждаются в кресте, – объяснил он.

Поблизости раздалось завывание сирены полицейской машины. И тут Йере стал виновником очень подлого поступка (да простит ему Бог), который долго жег его душу. Он оставил позолотчика в одиночестве, а сам выскочил на улицу. Ему не хотелось проводить вторую ночь в той же компании и выражать соболезнования человеку, сборы которого в путь на кладбище могли быть снова перенесены на следующий день.

Йере бездумно бродил по городу – без всякой цели и без денег. Он неотступно следовал за людским потоком, как запах и грех, вспоминал Лидию, располагавшую средствами и возможностью заплатить за товары больше, чем другие покупатели. По мнению Йере, общее количество нищих возрастало пропорционально увеличению среднего благосостояния.

Йере остановился понаблюдать за маленьким спектаклем и на какое-то время забыл о своем нищенском существовании. На площадке, покрытой раскисшим снегом, сразу за зданием Национального театра, выступал артист, поглядеть на которого собиралось все больше и больше публики. Служитель муз очень точно выбрал место для своего представления. Он смекнул, что его попытка будет наиболее успешной, если он станет выступать по соседству с конкурентом. Он был честным притворщиком или актером, который жил в своей роли.

И кто бы не узнал его?

Маленький тщедушный музыкант, ростом с два аршина, играл на губной гармошке, пел, просил милостыню и даже подворовывал, если представлялся случай.

Малышка Лехтинен поклонился публике и произнес коротенькую речь:

– Добрые люди! Граммофонная пластинка – это музыкальная проститутка, которая заманивает людей на джаз. Джазовому оркестру недостает только револьвера или пулемета, с помощью которых можно было бы убить оставшихся в живых музыкантов. У нас, настоящих исполнителей, появляется возможность играть, только когда граммофоны неисправны или когда на похороны умершего от голода скрипача невозможно достать граммофон. Хочется плакать… Но вы же не умеете проливать слезы! Послушайте, добрые люди, рождественскую музыку! Я не исполняю ее в джазовой манере, я играю в подлиннике Баха и Бетховена. Джаз? Кто попросил джаз? Пусть идет в ресторан. Там верят, что джаз заставляет людей танцевать. Ошибаются. Заставляет не джаз, а скверная пища. От нее и от саксофонов животы людей начинает пучить, и люди танцуют от боли. А настоящая музыка небесного происхождения. Эту пьесу я сочинил сам!

Малышка Лехтинен начал играть. Губная гармошка скользила подобно челноку, левая рука дрожала, зажав ее, и порождала чудесную вибрацию. Коленки сгибались в такт музыке, а рваный носок ботинка взлетал, словно дирижерская палочка. Исполнитель дополнял выступление комментариями, которые произносил шепотом:

– Это место характеризует снежную бурю в Долине любви… А это – тоска по дому… Это… это боль… Я не играю джазовой музыки, но если позволите, то Ooo soole miiiooo…

Представитель полиции порядка схватил музыканта за локоть.

– Веди себя прилично, Лехтинен. В общественных местах шуметь запрещено. Положи свою губную дуделку в карман и отправляйся домой.

– Домой?

– Да, или куда-нибудь в другое место. Сегодня сочельник.

– А как быть с музыкой? Пожалуй, ангел в небесах говорил так: о-о хи-и-о хей…

Йере отошел в сторону и остановился посмотреть на стекло витрины парикмахерской. Он боялся, что его волосы поседели.

На улице стало холоднее. В разрывы между мглистыми облаками молочного цвета проглядывал дружеский фонарь луны. На улицах было тихо, в мире – спокойствие, а у Малышки Лехтинена прекрасное настроение. Он, пошатываясь, бродил по переулкам и напевал Ave Maria. Один такой же бесприютный товарищ преподнес ему рюмочку, а в магазине, торговавшем бумагой, куда он зашел поиграть, ему подарили свечку. Со свечкой в руке он появился в ночлежке и предложил сыграть в счет платы за постель.

Офицер Армии спасения с упреком в голосе произнес:

– Вы опять пьяны.

– Да, и пришел спасаться.

– Вон постель, но шуметь нельзя.

– Шуметь? Я хожу на цыпочках с тех пор, как в Финляндии появилось звуковое кино. А сыграть можно?

– Нет. Разбудите спящих.

– А песню?

– Нет.

– Но как же я в таком случае смогу спастись?

Музыкант посмотрел на ряды кроватей. Повсюду знакомые лица. Вон там храпит бывший русский генерал. Чтобы сохранить свое достоинство, он спит в демисезонном пальто и меховой шапке на голове. Человек, лежащий у окна, – бывший учитель, которому больше не нужно было убирать кнопки со своего стула, ибо он потерял свою должность из-за того, что слишком уж приставал к своим ученикам. Тот старик со сплющенным лицом – бывший юрист, державший в тайне все свои темные делишки. А вон там спит бывший редактор газеты, заболевший профессиональной болезнью своего дела и сейчас выпущенный на рождественские каникулы из наркологического медицинского заведения. И он сам, бывший музыкант…

– Нет, уважаемые господа! Не бывший. Достаточно, если скажете – музыкант.

– Тише, тише! – прошептал офицер Армии спасения.

– Музыка никому не мешает. Могу я сыграть?

– Нет, идите в постель.

Малышка Лехтинен сел на край кровати, дежурный наблюдатель за порядком в ночлежке погасил свет.

В спальне царило рождественское спокойствие и витали запахи унылых будней, в которые каждый постоялец привносил свой персональный вклад. Сон к Малышке Лехтине-ну никак не приходил. Рождество он встречал невинным младенцем, в нестираной одежде, вызывавшей зуд. Малышка зажег свечу и поздравил сам себя:

– Не падай духом, брат мой! Настанет время, когда в кинотеатрах снова заиграет музыка. Спасибо тебе, губная гармошка! Идем со мной на небеса!

Тихая песня разбудила спящих. Бывший учитель поверил, что это гармошка ангелов, и присоединился к пению. Колеблющийся огонь свечи освещал заспанные лица. Гимн зазвучал по нарастающей. И в этот момент с другого конца зала раздался раздраженный возглас:

– Ишь какое веселье! Чего задумали? Тихо, черт вас побери, или майор выгонит всех на авеню.

Но пение лишь усилилось. Малышка Лехтинен с помощью своей губной гармошки дирижировал хором. Тот, кто недавно высказал недовольство, – а это был не кто иной, как Кафтан, – вскочил с постели, подбежал к Малышке Лехтинену и заорал:

– Туши свет и заткни глотку!

– Сейчас Рождество, – спокойно отозвался музыкант. – Наступило время музыки и любви.

– Иди в постель и любись там сколько влезет, а мне дай поспать. Я устал от рождественского веселья. И надо же было ему родиться именно в эту ночь! Родился бы летом, когда спать можно и на улице. Ну, мужик, кончай эту чертову песню! Слушать противно.

Малышка Лехтинен заиграл еще громче, не слушая дружественных замечаний Кафтана. В одной руке он держал свечу, а в другой – губную гармошку и будил одного за другим спящих. Только на кровати, стоящей у самых дверей, никто не пошевелился. Спящий лишь натянул одеяло на голову и продолжал храпеть.

Кафтан почесал свои всклокоченные волосы и положил руку музыканту на плечо:

– Ты слишком расшумелся. Но сейчас, дорогой соседушка, убери свою гармошку в карман, куда лучше видеть сны. Я так устал. Ну, ты кончаешь или твоя музыка будет продолжаться вечно?

Малышка Лехтинен прервал солирование на губной гармошке. Бывший учитель встал, поблагодарил музыканта. В его глазах блестели чистые рождественские слезы, и он, став в позу общественного обвинителя, заявил Кафтану:

– Господин Лехтинен не какой-нибудь заурядный артист, а бывший скрипач-виртуоз. Дайте ему возможность спокойно играть.

– Сейчас ночь, время, неподходящее для музыки, – ответил Кафтан.

– Славить Христа никогда не зазорно, – возразил учитель. – Мы забыли Господа нашего и поэтому оказались сейчас в таком положении.

– Во всяком случае, я чист, как стеклышко.

– Я говорю не о состоянии опьянения, а о душевной муке. Мы должны возблагодарить Господа песней и музыкой.

– Вы можете приветствовать Господа днем, – спокойно ответил Кафтан. – Сейчас не время для пирушки. Плыви, старикашка, в свою люльку и дай поспать. Ну, двигай-двигай. Или тебе помочь?

– Сегодня день рождения Освободителя рода человеческого, – напомнил учитель.

– Да будь их хоть сотня. Следует слушаться майора. Это ночлежка, а не концертный зал. Если песня тебе так дорога, беги на авеню и дери себе глотку сколько влезет.

– Вы издеваетесь над Богом! – вскричал учитель.

– Помолчи, добрый человек, и не думай о себе лишнего, последний раз предупреждаю. Мера моего терпения – всего лишь кружка, а не бочка. Господи, как я устал! От Рождества, от дней рождения!

Воцарилась тишина. Жильцы улеглись отдыхать. Кафтан бросил еще один предупреждающий взгляд на Малышку Лехтинена, отошел в дальний конец зала и завалился на кровать. Но бывший учитель все еще пребывал в рождественском экстазе. Он чувствовал неукротимую потребность спеть еще одну песню. Это была его манера исповедоваться. Как бы презирая правила поведения в ночлежке и призывы Кафтана соблюдать закон, он шепотом сказал Малышке Лехтинену:

– Это ночлежный дом Армии спасения, в котором спасаются от ночных улиц бедные души, попавшие в затруднительное положение. Всемогущий поймет нас и изменит правила в согласии с нашей верой. Для него огромная радость слушать ревностное песнопение в рождественскую ночь. С позволения Господа нашего сыграй «Рождественская ночь, праздничная ночь». Сольемся с хором ангелов.

Постояльцы ночлежки стали бросать с кроватей заинтересованные и настороженные взгляды на Малышку Лехтинена, который начал играть на губной гармошке. Проснулись теперь уже все; недвижным оставался только спящий на кровати у дверей. Малышка Лехтинен заиграл без тени робости, а его музицирование сопровождал надтреснутый тенор бывшего учителя.

Кафтан сбросил с себя одеяло, встал на ноги и с безразличным видом подошел к музыканту. Он вырвал свечу из руки исполнителя и бросил ее к дверям. Музыка и пение тут же прекратились. В темной спальне некоторое время стояла тишина, но внезапно постель возле дверей вспыхнула ярким пламенем.

– Господь наказывает нас! – в страхе воскликнул учитель.

– За что? – спросил Кафтан и бросился искать выключатель.

Поднялся страшный шум и галдеж. Люди вскакивали с постелей и бегом неслись к двери. Сохранявший спокойствие Кафтан включил свет и бросился будить спящего, постель которого со стороны ног уже пылала огнем. Офицер Армии спасения влетел в помещение, но тут же выскочил на улицу с криком о помощи. Кто-то принес ведро воды и протянул его Кафтану, будившему спящего человека. Наконец тот проснулся и завопил от страха. А лицо Кафтана осветилось нежданной радостью.

– Это ты, мой дорогой, ты! И все еще в глубоком сне! Кафтан вылил воду на постель, протянул пустое ведро бывшему юристу и скомандовал:

– Еще воды! Здесь писака, мой братишка! Воды, воды!

Кафтан повернулся к учителю и со злостью крикнул:

– Молись!

Учитель закрыл лицо руками и жалобно простонал:

– Это больше не поможет… Человек уже горит…

Пока остальные стояли неподвижно, Кафтан стащил Йере за ноги на пол и принялся одеялом с соседней кровати тушить загоревшийся соломенный матрац. Йере согнулся крючком, втолкнул руки между коленями и жалобно завыл.

– Да это же мой собрат по искусству! – произнес Малышка Лехтинен. – Скоро он сыграет на небесной гармошке.

– Господи, помилуй его! – воскликнул учитель. – Его одежда в огне!

Юрист принес Кафтану второе ведро воды. Тот половину вылил на постель, а остатки – на голову Йере.

– Тащи еще, – бросил Кафтан юристу, – да лей побыстрее.

Кафтан стащил с Йере брюки, нежно приговаривая:

– Мой любимый дружище! Проснись, черт возьми, я твой ближайший друг! Знаю, что у тебя огненная душа, но мнение хочется, чтобы ты сгорел во сне.

Йере съежился в комок, закрыл лицо руками и завыл еще громче:

– Помогите! Я горю! Ионас… Лидия… Я…