"Дева Баттермира" - читать интересную книгу автора (Брэгг Мелвин)

Верительные грамоты

Он поцеловал ее руку, осторожно, слегка коснувшись губами, отступил назад и пристально смотрел на нее до тех пор, пока она не улыбнулась ему в ответ. Я принимаю ваше предложение, — ответила она.

Держа ее левую руку в своей, он взмахнул другой и обвел ею весь пейзаж перед ними: озера Бассентвейт и Дервентуотер, долину, Кесвик, Катбелс, Ньюленд, словно предлагал всю эту идиллическую красоту ей в подарок.

— Только время, — произнес он, старательно воспроизводя отрепетированную интонацию, — может дать мне возможность доказать вам, насколько для меня важен ваш положительный ответ. Только время, — он помолчал и еще раз поцеловал ее руку, — и наша великая любовь.

Мисс д'Арси снова улыбнулась: она стояла чуть выше его на склоне холма Латригфелл, и его элегантная, изящная фигура нравилась ей куда больше, нежели она могла ожидать.

— Мне бы хотелось сыграть свадьбу как можно быстрее, — сказал он внезапно, так, словно его чувства застали его врасплох и смешали все мысли, — и здесь… именно здесь, в том краю, где мы повстречались.

— Мне бы тоже этого очень хотелось, — протянула она. Не могу себе даже вообразить лучшего места для свадьбы.

Деланое равнодушие давалось ей с большим трудом: в конце концов она обретала свободу.

— Там, — Хоуп указал по направлению к Кроствейтской церкви, скромно видневшейся внизу, — куда приходили святые, где им поклонялись более тысячи лет.

Она кивнула и продолжила с тем же спокойствием, с каким принимала все, что он говорил до сих пор:

— Полковник Мур захочет написать письма конечно же. Но когда мы получим ответы…

Хоуп замер в немом вопросе, взгляд отрешенный, совершенно загадочный, и именно этот его взгляд заставил ее подумать, что ей самой придется искать выход из нелегкой ситуации. Мисс д'Арси — Амариллис — хранила молчание столь же решительно, как и он. Она не ощущала ни малейшей доли страха.

Хоуп испытывал к ней смешанные чувства: отчасти уважение, отчасти сексуальное влечение, однако ни то ни другое не было особенно сильным, сейчас же его отношение к ней стало перерастать в довольно сильную неприязнь.

— Покорнейше прошу меня простить, — вынужден был произнести он.

Она дала себе время подумать перед тем, как ответить ему:

— Мы обсуждали… полковник, миссис Мур и я… возможность подобного, — она, словно бы из скромности, оставила пробел вместо слова «предложение», — и конечно же, — она еле слышно хихикнула, — у нас на этот счет имелись свои планы.

— Неужели это было столь очевидно? — спросил Хоуп, продолжая улыбаться как ни в чем не бывало.

— Я никогда в этом не сомневалась, — призналась Амариллис с такой решительностью, что он совершенно ей не поверил. — За те две недели, которые мы прожили в Грасмире, мистер Мур успел полностью увериться, что вы в самом деле сделаете…

Насмешливый взгляд Хоупа подтолкнул ее к дальнейшим откровениям.

— Он полагал, что вы — слишком уж блестящая партия, — промолвила она задумчиво и слегка в нос. — Само собой разумеется, он не произнес этого вслух, и случись мне его в этом обвинить, он бы стал все отрицать, но… мой отец… ваш брат граф… Видите ли, мой отец был совершенно убежден, что с нашей фамилией, а она, как вы понимаете, французского происхождения, нам неминуемо следовало бы переехать в другую страну, как это сделали многие лучшие семьи во время Завоевания…[37] и полковник Мур слышал…

Она слегка замялась, и Хоуп счел, что ее стыдливость была совершенно искренна.

— Да?

— Из его разговоров в Дамфрисе… я поняла, что вы… в Вене… были… были помолвлены с… я полагаю, вы упоминали имя в разговоре с миссис Крамп.

Такое заявление не на шутку встревожило полковника, он даже не сразу нашелся, как потактичней и поубедительней ответить на такой выпад. Мысленно он приговорил мягкосердечную миссис Крамп к медленному насаживанию на вертел. Чрезмерная фамильярность этой дурно воспитанной женщины грозила превратить все его комплименты в предмет сплетен. И уж он-то отлично понимал, что если бы мисс д'Арси была настроена не столь решительно, подобные разговоры могли бы в немалой степени помешать его дальнейшим планам. Он с многозначительным видом выдержал солидную паузу, затем отвернулся, сделал пару шагов в сторону, однако не слишком удаляясь от мисс д'Арси, дабы не выглядеть смешным, и только тогда издал тяжелый, надрывный вздох, начав пространные объяснения.

— Между нами действительно существовало определенное соглашение, и я свободно могу признать это, — заметил он, храбро бросая ей эти слова, в то время как взгляд его был устремлен на долину, словно на уплывающую вдаль мечту. — На самом деле то было время… больших событий, Амариллис… но сейчас все мои мысли заняты лишь вами одною. Несколько дней, проведенных рядом с вами, похожи на этот благословенный край, что сейчас лежит перед моим взором, — новый рай, чарующее местечко, такое богатое само по себе, что ничего другого здесь и не требуется. Любые мысли о других, любые воспоминания, любые встречи или расчеты просто исчезают — как темные тени, тающие под лучами яркого солнца. Да, в Вене, одна леди… Я не стану называть ее имени, но самым решительным образом заверяю вас, что если мне и доводилось вести разговор с бедной миссис Крамп, то посвящен он был совершенно иным темам, а отнюдь не данной леди. Однако же, вполне очевидно, в память миссис Крамп запало мое упоминание об этой особе, и она поспешила истолковать его как вполне конфиденциальное признание. Впрочем, теперь я могу признаться: тогда, в Вене, эта особа, некоторым образом связанная с королевской семьей, питала ко мне известную привязанность, которая не находила во мне взаимности, но от которой весьма сложно было избавиться. Поверите ли, моим единственным избавлением стал отъезд из города, однако я не мог сделать это так быстро, как бы того желал, поскольку у меня еще имелись обязанности в армии, и они требовали моего присутствия. Слухи тем не менее множились, и, дабы сохранить собственную честь и честь особы королевских кровей, я ничего не мог предпринять, решительно ничего, мне лишь оставалось переносить это…

Мисс д'Арси подошла к нему и положила руку ему на плечо жестом собственницы. Он даже не отреагировал на это, и его неподвижность была полна внутреннего отторжения. По-прежнему испытывая к ней одну лишь неприязнь, он все же умело контролировал собственные чувства.

— Письма?.. — невнятно пробормотал он наконец, его взгляд по-прежнему был прикован к пейзажу, она, словно ощущая собственную вину, убрала руку с его плеча.

— Пожалуйста… позвольте полковнику Муру поговорить с вами по поводу этого.

Хоуп взглянул вниз, туда, где ниже по склону холма совершенно бесцельно прогуливались полковник и миссис Мур, боясь даже взгляд бросить в сторону пары на самом гребне холма. Хоуп улыбнулся самому себе. По мере того как игра близилась к счастливой развязке, странности все множились. Он повернулся к Амариллис и наградил ее самой обаятельной улыбкой, на какую был способен.

— Я так понимаю, что меня испытывают? Постараюсь отнестись к этому как к развлечению, — заметил он. — За мной станут шпионить!

Его улыбка стала жесткой, и мисс д'Арси, которая до сего момента не чувствовала никакой злой силы в этом человеке, ощутила, как ее охватывают сомнения. Выражение его лица говорило о том, что она легковесная, вероломная, незрелая и куда как ниже его по происхождению и социальному статусу.

Миссис Мур похлопала мужа по руке с самодовольством.

— У нее все получилось! — сказала она. — Он взял ее за руку. Не смотри.

Полковник Мур мог бы поклясться, что жена его смотрит в противоположную сторону, и потому немало удивился: и как это она умудряется все подмечать? Это оставалось для мистера Мура совершенной загадкой. Впрочем, он и без того был склонен рассматривать любую женщину как Вечную Загадку.

По поводу этих писем Хоуп не испытывал ни малейшей тревоги.

— Так ее отец записал в своем завещании, — невозмутимо произнес Джордж Мур. Двое мужчин сидели в маленькой гостиной, которую полковник Мур использовал для таких вот особых случаев. — И к тому же об этом… — подбирая подходящее слово, полковник сделал легкий жест правой рукой, заодно воспользовавшись благоприятным моментом и подхватив бокал с кларетом, — Амариллис говорила мне еще раньше. Она предпочла бы, чтобы я пренебрег рекомендательными письмами. Я думаю, она боится, что это может вас задеть. Но конечно же я обязан исполнить последнее желание ее отца. Вы меня поймете, здесь и вопроса возникнуть не может. Ее состояние, вы же понимаете, оно очень большое. — Он кивнул почти грустно, так, словно тяжесть ее богатства непосильным грузом давила на его плечи. — Очень большое, — повторил он печально.

Хоуп прекрасно понимал нежелание полковника расставаться с этим состоянием. Его требовалось переубедить, но как? В том-то и заключалась истинная проблема. Хоупу легко удалось внушить мисс д'Арси неловкое ощущение, будто она оскорбила младшего брата графа и ей может быть отказано во вступлении в высший свет, ради которого отец растил ее. Сработает ли это сейчас?

— Вы даже не поинтересовались размерами ее состояния, — констатировал полковник Мур, своим тоном давая понять, что Хоуп напрасно допустил подобную оплошность.

Хоуп улыбнулся и, повторяя жест полковника, поднял бокал кларета. При этом он сделал лишь крошечный глоток, но это время было необходимо ему для правильного начала.

Полковник Мур поднялся, прошелся до двери, стремясь убедиться, что они и в самом деле остались один на один, и только после этого, вернувшись в кресло, объявил, каково на самом деле состояние его подопечной. Мистер д'Арси был очень, очень богатым и очень практичным человеком. Хоуп продолжал улыбаться.

— Так вот письма…

— Это ничего не стоит уладить. Вы мне предоставите несколько записок, три или четыре фамилии и адреса. Я пишу им и прилагаю к своему письму вашу записку. Ну и как только они ответят, вы с Амариллис можете пожениться в тот же миг! — Его воодушевление было вызвано признаками замешательства на лице Хоупа.

— Я никогда не смог бы согласиться на подобное, — произнес тот, улыбка соскользнула с его губ, и напряженная тишина повисла между ними.

Ощущения полковника Мура были двойственными. Отчасти это было удовольствие по поводу возможности и дальше удерживать подле себя свою подопечную. Однако он заставил себя сосредоточиться на деле.

— Сэр, боюсь, что это своего рода условие. Возможно, в вашем случае, и я это отлично понимаю, оно может оказаться ненужным и утомительным, а может быть, и хуже… но я все объясню вам, я объясню вашим поручителям особенности сложившихся условий. Все обязательства лягут исключительно на меня, и можете мне довериться, полковник Хоуп, я не причиню вреда ни репутации Амариллис, ни вашей. Моя жена и я полагаем, что это самый удачный выбор. Такой брак как нельзя лучше отвечает интересам Амариллис, и она заверила нас, что с вами она станет вполне счастлива…

Перед глазами Хоупа внезапно возникло ее миловидное личико. Однако оно вызывало в нем лишь устойчивое отвращение. Хоуп понимал, насколько девушка расчетлива в своем стремлении обрести свободу, хотя бы посредством замужества.

— Но мы обязаны… — Полковник снова потянулся к бокалу.

— Я понимаю, — заверил его Хоуп. — Все дело в моей щепетильности. Это не критика в ваш адрес, нет! У вас есть свои обязательства, и как солдат солдата… но мне трудно справиться с этим проклятым отвращением. — По его губам скользнула улыбка теплая и дружелюбная, и полковник Мур воочию увидел облако очарования, которым Хоуп окутал Амариллис. — Возможно, я смогу преодолеть его со временем… но во всем этом слишком много… уж простите меня… от рынка, от аукциона, от торгового предприятия… И конечно же я — совершенно земной человек. Когда вы встретитесь с моим братом… а я в том нисколько не сомневаюсь, он подтвердит, что даже по его понятиям я весьма и весьма заинтересован в приумножении капиталов семьи. Могу вас заверить, во время своих посещений Египта, Турции и Нового Света я, что называется, вкладывал капиталы в некоторые приобретения, в недвижимость… — Хоуп хитро прищурился, на мгновение вообразив себя опытным и успешным коммерсантом, но тут же отогнал от себя эти мечтания и заключил с нажимом: — Нет, я совершенно приземленный человек, но, если вы соблаговолите понять все до конца, сэр, существует чувство собственного достоинства. Чувство, которое временами может мешать даже сокровенным интересам человека. Мне незачем повторять, насколько я преисполнен уважения к Амариллис, насколько прекрасной я нахожу ее, насколько редкостной… как мужчина мужчине, я могу вас заверить… да вы и сами должны были бы догадаться… что я уже несколько раз едва не женился. Амариллис — первая девушка, которой я сделал предложение, и я верю, что она станет последней. Но боюсь, что… эти письма…

Полковник Мур испытывал невиданные муки совести. Хоуп казался вполне благовидным и убедительным; сам он — своей лучшей частью души — конечно, тоже был бы задет подобным требованием усопшего коммерсанта, каким бы богатым он ни был и какой бы древней фамилией ни обладал. К тому же это было еще одним свидетельством того, что Хоуп не слишком интересовался огромным приданым его воспитанницы.

— Если бы это было моим личным решением, тогда, само собой разумеется, я бы никогда не посмел на этом настаивать.

— Я понимаю. — Хоуп импульсивно поднялся и обеими руками крепко сжал правую ладонь полковника Мура. — Пожалуйста, поверьте мне, это мое упрямство… вы ведете себя весьма достойно, весьма. Я понимаю, что подвергаю опасности единственный свой шанс стать по-настоящему счастливым. Однако мы знаем, оба знаем, что иногда наступают времена, когда необходимо смело, лицом к лицу встретить величайшую опасность и уметь поставить на карту все, иначе этот слабый, но такой настойчивый голос внутри не даст нам избежать наших обязанностей перед самими собой. Я очень опасаюсь, сэр, что… — Хоуп внезапно замолчал, словно чувства, переполнившие его, не дали договорить. Полковник Мур, взволнованный и в полном смятении, собрался было подняться, рискуя наткнуться на собеседника, но Хоуп удержал его на месте.

— Возможно, мы сможем поговорить об этом завтра, — заключил Хоуп и оставил подвыпившего и впавшего в уныние полковника Мура в одиночестве.

Душу Хоупа переполняло негодование. Да как этот человек вообще посмел потребовать от него каких-то рекомендательных писем, словно он какой-нибудь парвеню из колоний, чье происхождение необходимо проследить с самого начала, настолько оно подозрительно! Его положение было на порядок выше, чем у полковника Мура: семья Хоупов из Хоуптона была куда как более знатной, нежели Муры, откуда бы они ни происходили! Мисс д'Арси могла быть девушкой с замечательным наследством, но существовали и другие, и деньги были отнюдь не самым главным.

Он с удовольствием представил себе, насколько трудно придется полковнику Муру, когда тот примется объяснять мисс д'Арси причины своей неудачи. Ведь опекуну конечно же следовало очень постараться и объясниться с полковником Хоупом, убедить, достичь компромисса и джентльменского соглашения — а что в точности ответил на претензии полковник Хоуп? И когда он теперь вернется? И что теперь следует делать?

Мужчина, называвший себя полковником Хоупом, быстрым решительным шагом доведенного до крайнего отчаяния человека спустился по главной улице Кесвика, что вела по крутому склону холма. Ее то и дело неторопливо пересекали коровы, по ней разгуливали праздношатающиеся. День уже давно перевалил за вторую половину. Они перешли к переговорам сразу после праздничного обеда, который состоялся в два тридцать. Ради этого знаменательного события миссис Мур до блеска надраила свое столовое серебро. Он отведал разнообразных лакомств, выпил превосходного вина и теперь, несмотря на все неприятности, чувствовал небывалое воодушевление и жажду жизни. Король городка, заточенного среди высоких холмов, направлялся в таверну — к своей Джоанне.

Уж с ее-то стороны ему точно ничто не угрожало. Вздумай она предъявить ему хоть малейшие претензии, ей никто не поверит. А сам он был весьма сдержан по самым благоразумным причинам. В конце концов, он может просто отказаться и обвинить ее в даче ложных показаний. Его платье, титул, манеры и репутация прочно защищали его. Он никогда не станет неудачливым, грязным, сморщенным старикашкой, которого могут вышвырнуть на улицу за кражу какого-нибудь яйца. Хоуп бросил мелкую серебряную монету жалобно ноющему заключенному.

По словам довольно спесивого хозяина таверны, весьма обрадованного появлением подвыпившего дворянина, Джоанна ушла куда-то в поля. Что она там делает? Хитрый взгляд стал ему ответом.

Вспышка гнева обожгла Хоупа. Да она просто обязана оставаться здесь и служить ему, когда бы он того ни пожелал, только так, и никак иначе!

Он направился за таверну, выбрав тропинку, по которой уже ходил с ней. Он прекрасно понимал, что она не станет держать в тайне место их встреч, и это ужасно злило его.

И тут эта парочка попалась ему на глаза, они шли навстречу: Джоанна и ее очередной пылкий любовник. Судя по платью и манерам, какой-то лудильщик, несколько вялый после занятий любовью, подумалось Хоупу, но явно гордый своими успехами на этом поприще. У нее же на лице была написана пресыщенность, она даже не потрудилась должным образом зашнуровать платье.

Хоуп готов был перерезать им глотки.

Он дал им пройти мимо, сделав вид, будто едва узнал их. В попытке притвориться, что случайно выбрал эту тропинку для своей послеобеденной прогулки, Хоуп принялся рассматривать Скиддау, и их журчащий смех слился с его страстным желанием, чтобы смех этот захлебнулся в крови. Он продолжал идти неторопливо, усилием воли сдерживая бурю раздиравших его страстей. Он явственно ощутил, что Джоанна презирает его.

— Боже мой, во что я превратился? — воскликнул он, неожиданно осознав, насколько жалким и смешным он должен был им показаться. Хоуп бесцельно направился в лес, его окружали деревья, породы которых он не мог определить, и уж тем более ему нисколько не доставляло удовольствия любоваться ими. Он отыскал церковь Святого Кентигерна близ Кроствейта.

Эту церквушку он посещал уже трижды. Первый раз — только ради того, чтобы на его персону обратили внимание. Второй раз он уже дал себе труд оценить проповедь, которую затем обсуждал с викарием. И помощник приходского священника был весьма впечатлен необычайной набожностью гостя. А в третий раз Хоуп приходил сюда, как сейчас, ища утешения и одиночества.

Он вступил в церковь точно в прибежище. Начищенная до блеска щеколда громко звякнула за его спиной. Запах цветов и воска. Мирно танцующие пылинки в лучах солнца, падающих из окон. Зло покинуло его душу, стоило ему войти сюда. Он нашел себе местечко чуть позади короткого нефа и был слегка разочарован, увидев через несколько скамей впереди себя коленопреклоненную фигуру, мужчина самозабвенно молился. Хоуп совсем уж было собрался покинуть церковь и подождать снаружи, пока это святое место не окажется полностью в его распоряжении, когда человек поднялся с колен, склонился перед алтарем и, повернувшись, заметил нового посетителя.

То был Николсон, молодой священник, которого Хоуп встречал в Лортонской долине: скромный, безутешный воздыхатель мисс Скелтон, зарабатывавший крохи, однако даже короткие беседы с ним всякий раз превращались для беспокойного полковника в мгновения умиротворенности и утешения.

— Я всегда заглядываю сюда, когда оказываюсь в Кесвике. — Николсон был достаточно умен и прекрасно понимал, что сейчас вольно или невольно вторгается в частную жизнь. — Я полагаю, вам тоже нравится эта церковь?

— Вы правы.

— Вы знаете о нашем святом Кентигерне? — Николсон желал немного пообщаться с человеком, имевшим, по его понятиям, возможность с легкостью сорвать цветок, которым ему самому приходится любоваться только издали. Его восхищала та сила, которая заключалась в богатых одеждах, в титуле, социальном положении, военной службе. Стремясь хоть каким-нибудь образом уравнять себя с такими людьми, он постарался как можно подробней припомнить историю святого, в честь которого некогда воздвигли эту церковь.

— Его жизнь была поистине выдающейся, — начал священник, и, внимательно вглядываясь в его черты, Хоуп только теперь как следует разглядел это еще молодое худое лицо с покатым лбом, шишковатым носом и прилизанными черными волосами. — Но нельзя заблуждаться на сей счет, ни один великий муж не был выдающимся с момента своего рождения. Впрочем, как и злые люди. Послушайте только, что говорят о Наполеоне? — Николсон осторожно осмотрелся по сторонам, опасаясь, что одно упоминание этого порождения дьявола может осквернить святыню. — Мать Кентигерна была королевского рода, звали ее Дениу, и она всей душой предана была Пресвятой Богородице. Это случилось через столетие или чуть больше после того, как римляне покинули эти края — им так и не удалось слишком сильно повлиять на здешний уклад, — они построили свои стены, и гарнизоны, и дороги и оставили в покое дикие племена с холмов. В те времена на нашем острове существовало несколько королевств, и Дениу была обещана в жены соседнему королю. А так как она желала сохранить целомудрие, то наотрез отказала жениху. Ее отверженный поклонник устроил ей ловушку. Он опоил ее, а затем изнасиловал. Когда же отец ее увидел свидетельство сего греха, он приговорил ее к смерти. Ее привязали к колесу повозки и спустили с вершины самого высокого и крутого холма во всей округе. Но она горячо молилась и дала обет, что если ей суждено остаться в живых, то плод чрева ее будет посвящен служению Христу. Повозка развернулась на полном ходу, передок вонзился в землю, остановив ее, и девушка была спасена.

В незамысловатом рассказе Николсона сквозила наивность, присущая детям из этой маленькой долины, в обществе которых Николсон проводил немало времени. Размышляя об этом, Хоуп отвлекся от собственных мрачных дум и переживаний, с какими он явился в стены святилища. Нехитрый рассказ даже заинтересовал его, и полковник едва не захлопал в ладоши, услышав о чудесном спасении девушки. Выражение его лица весьма воодушевило Николсона.

— Но ее отец по-прежнему намеревался расправиться с ней. Он посадил ее в открытую лодку, без весел, в устье реки Аберлесси, которая, как утверждают хроники, называлась тогда Пастью зловония, поскольку тысячи гниющих рыбин валялись на песке по ее берегам. И снова молодая женщина принялась молиться, три дня и три ночи ее утлое суденышко носилось по волнам холодных, северных морей, до тех пор, пока ее лодку не прибило к песчаному берегу Куллеросса, к северу от залива Солуэй-Ферт. Она была слаба и больна, но первая ее молитва была не о ней самой, а о ее еще не родившемся ребенке, которого она намеревалась посвятить служению Христу.

Она брела по пустынному берегу, продуваемому морозными северными ветрами, но один такой порыв раздул уже затухший было костер, который разжег на берегу какой-то рыбак. Она бросила в огонь собранный ею на берегу хворост. И здесь, возле костра, она родила Кентигерна — случилось это приблизительно в пятьсот восемнадцатом году, — и именно этот костер, словно Вифлеемская звезда, указал дорогу пастухам, которые пришли и позаботились о мальчике, чья мать, исполнив свой трудный долг перед Господом, скончалась.

Хоуп ощутил приступ сентиментальной грусти, он так и видел эту мужественную юную деву, на пустынном берегу отдавшую Богу душу после тяжелых родов. Николсон не мог рассказывать эту печальную историю без душевного волнения, и сейчас он чувствовал, что такой человек, как Хоуп, тоже тронут до глубины души.

— Поблизости жил один старый отшельник по имени Серван, он-то и взял себе этого ребенка, и много лет спустя мальчик стал его самым дорогим другом, его Мин Гу, или Мунго. Вы обнаружите множество церквей, посвященных святому Мунго, это ласкательное прозвище Кентигерна. Мы знаем, мальчик и в самом деле был очень благочестивым, чувствительным и непоколебимым в вере. Он отправился в монастырь. Подобно отроку Самуилу[38] снимал нагар с монастырских ламп и поддерживал в них огонь. Нам известно, что он был объектом зависти и постоянных насмешек со стороны своих сверстников и что даже в эти годы он уже обладал даром исцеления — воскресив малиновку, которую жестоко убили его товарищи по учебе.

— Дар исцеления, — повторил Хоуп, — и дар совершать чудеса?

— Да… и хотя он жаждал вести созерцательный образ жизни, но судьба заставила его выйти в мир и одарила саном епископа в Стратклайде, в Глазго, когда ему было всего двадцать пять лет от роду. На этом поприще он сражался во имя Христово на протяжении десяти лет. Его миссию можно сравнить разве только с подвигом отважных миссионеров, которые в наши дни отправляются в самые дикие уголки Африки, поскольку языческий король Моркен был его врагом и завидовал славе Кентигерна, хотя в конце концов оставил его в покое. Кентигерн всей своей жизнью подавал пример подвижничества: он всегда путешествовал только пешком, во всем придерживался умеренности, каждое утро купался в холодной воде, даже зимой, ночью ложился в каменный гроб, и пепел служил ему матрасом. И при этом он был деятелен, его приходы росли, церкви строились по всей стране, и всегда в одной руке он держал простой жезл священника, а в другой — псалтырь.

Николсон продолжил рассказ о том, как умер король Моркен и как его дети поклялись убить Кентигерна. Однако к тому времени святой отправился на юг в Карлайл, а затем его путь лежал в самое сердце Озерного края, поскольку, как он слышал, люди на холмах по-прежнему исповедуют язычество. Но, придя в сей край, он обнаружил множество церквей и учрежденных миссий. И тогда он вошел в воды Дервентуотера, по шею погрузившись в озеро, прочитал псалмы, а затем отправился в Уэльс. Богатое воображение Хоупа нарисовало перед его взором картину столь живописную, точно он собственными глазами видел этого отшельника, миссионера, священника, не страшащегося владык земных, истинного посланца Божия, целителя и чудотворца. И полковник почувствовал, словно одно это помогает ему самому очиститься от грехов. «О Господи! — мысленно восклицал он, по мере того, как молодой священник рассказывал о новых и новых чудесах и духовной славе святого Кентигерна. — Освободи меня от злых помыслов и злых деяний, от этой безнравственной жизни…» Эта мысленная молитва постепенно все больше захватывала внимание Хоупа, и когда Николсон наконец замолчал, то заметил, что слушатель, глубоко уйдя в собственные размышления, даже не заметил окончания рассказа.

И словно выстрел в мертвой тишине церкви, наступившей на короткое мгновенье, прозвучал вопрос Хоупа:

— Как вы сумели стать таким? Как вам это удалось?

Николсон улыбнулся, растерянно разведя ладони: жест полного бессилия. Однако решительный взгляд Хоупа говорил лишь о том, что полковник желает получить правдивый, быстрый и полезный ответ. И все же Николсон ответил, отводя взгляд:

— Это благодать Божия.

— И чем вы заслужили такое?

— Все в руках Господа.

— Но есть же такое, что вы можете сделать.

— Храни свою веру и веруй в Него.

— Вы можете безропотно верить и не получать взамен ничего, — ответил Хоуп. — Но если хочешь определенности, что же тогда делать?

— Нет ничего определенного в нашей жизни, кроме смерти, конечно.

— Все определено, — заметил Хоуп. — Все, что мы делаем, — определено. Он знает, какой вы есть человек. Почему Он позволяет нам совершать такое?

— Он послал к нам Сына своего единородного ради нашего спасения.

— И в чем же мы свободны? И как мы можем быть свободны, если только не сражаемся за свободу и не нарушаем одну или более из Его Заповедей?

— Неисповедимы пути Господни, — произнес Николсон, обескураженный страстным ответом.

— Почему? Почему Его деяния настолько таинственны? А как же те из нас, кто не обладает святостью и кто не целитель и не служит Господу или не такой, как вы, и не такие, как те, кому легко исполнять службу Господню… почему Он так таинственно ускользает от нас? Что мы сделали?

— Это первородный грех… — начал было Николсон.

— До моего рождения? В этом дело? Так если я не имел шанса еще до того, как родился, то какой же шанс представится мне в течение жизни? Нет. В Нем нет тайны. В Нем все ясно. Есть те, кто остаются с Ним, те, кто отвергает Его, и те, кто не идут ни по тому, ни по другому пути и которые вынуждены тратить жизнь в мучениях беспрерывных сомнений.

— А разве это не присуще всем нам?

— Нет. Большинство скептиков либо полагают, будто снискали благодать, или же не заботятся ни о чем, кроме как о дне сегодняшнем. И я это понимаю. Временами я тоже… — Хоуп усилием воли сдержал порыв отчаяния. — Временами мне тоже хотелось думать так же.

— Но вы преодолели это, — торжественно произнес Николсон. — Вы вновь обрели Его.

Хоупа трясло, он вдруг испугался, что наговорил лишнего. Ему было трудно дышать. Он словно со стороны увидел плотного, прилично одетого джентльмена, едва не задыхающегося от волнения, и бледного священнослужителя со светлыми глазами в этой древней церкви, сама атмосфера которой была проникнута святостью. Он увидел себя совершенно нагим, исхлестанным бичом, во власянице, смиренным перед лицом несправедливости, стойким перед наказанием, чистым, как освященная вода у алтаря.

— Я остановился в «Голове королевы», — только и сумел произнести он. — Пожалуйста, приходите ко мне позже, вечером, — тогда мы сможем поговорить побольше.

Он почти выбежал из церкви, разговор с Николсоном лишь вновь возродил муки совести, которые стали терзать его с новой силой. Священник же подумал про себя, что сейчас ему довелось поговорить с самым религиозным человеком, какого ему до сих пор случалось встречать.

Хоуп быстрым шагом направился к Кесвику, удаляясь от стоявшей особняком церкви. Этот маленький городишко теперь представлялся полковнику ловушкой, в которую заманили его — ничего не подозревающую жертву, оставив в душе ощущение, будто ему подрезали крылья…

Мисс д'Арси находилась с мистером Муром в гостиной, где еще совсем недавно Хоуп разговаривал с полковником. Теперь это казалось таким давним событием, — и еще более давним представлялось его собственное предложение руки и сердца, точно праздник, который стерся из памяти через пару дней, заполненных обыденными заботами. Джордж Вуд со всеми возможными почестями препроводил его в гостиную: еще бы, высшее сословие встречалось с великим богатством, дабы в переговорах породить союз этих двух незыблемых институтов, и это значимое событие происходило не где-нибудь, а в гостинице Джорджа Вуда.

Хмурое состояние духа Хоупа весьма благотворно подействовало на миссис Мур, которая очень скоро перестала корчить из себя классную даму. Ни ей, ни полковнику Муру еще ни разу не доводилось видеть этого любезного джентльмена в столь сильном унынии, и это состояние разительно отличалось от того, в каком они привыкли его видеть. Амариллис красовалась в платье, которое только сегодня в полдень прибыло из Лондона. Перешитое и подогнанное по фигуре, отутюженное, работу закончили к назначенному часу, и все дело удалось довести до конца только благодаря тираническим замашкам мисс д'Арси. После того как Хоуп все же сделал ей предложение, она ощутила легкую тень, нависшую над ней. Она даже собиралась сказать Августу, что он заставил ее немало ждать. В течение двух недель в Грасмире он постоянно следовал за ней — вежливый, но настойчивый. Она же кокетничала с ним. Хоупу даже пришлось отправиться обратно в Кесвик вместе с ней, хотя первоначально он ничего подобного делать не намеревался. Она отчаянно с ним заигрывала. Он взял ее с собой в поездку по самым красивым местам в этом краю; устроил для нее настоящий салют над гладью озера, чтобы послушать эхо, которое металось между холмами. Договорился, чтобы музей открыли специально ради их приезда. Она бездумно проводила время. Ей доставляло истинное удовольствие то показное внимание, которое прилюдно ей дарил такой важный воздыхатель. Правда, он слишком медлил с предложением руки и сердца, но все же оно прозвучало — и почти вовремя.

Ее новое платье было сшито по самой последней моде, чудовищно дорогое и изысканно украшенное перьями.

Платье это предназначалось для прогулок, к нему прилагалась соломенная шляпка, завязывавшаяся под подбородком кружевной косынкой. Муслиновая ткань была по плечам украшена ручной работы вышивкой. Такой же узор украшал и подол платья. Корсет, затягивавший достаточно крупную грудь, был обрамлен светло-желтым шелковым шарфом. Сиреневые перчатки, полусапожки из кожи козленка, — сидя на стуле в комнате сельской гостиницы, она выглядела так, словно позировала живописцу Гейнсборо.

И снова порыв неприязни захлестнул Хоупа. Он овладел его душой с не меньшей силой, чем прилив благочестия в церкви Святого Кентигерна.

— Не желаете ли чаю? — спросила она робко.

Он покачал головой. Даже ее застенчивость казалась ему притворной. Вот вам и товар: добро пожаловать на торги, аукцион начинается. Он не испытывал к ней ни малейшей симпатии.

Но он должен быть очень осторожен. Ему нужно, чтобы она продолжала играть в свою игру.

— Пожалуйста, — попросила она теперь уже с неподдельной тревогой, что доставило Хоупу удовольствие, — не присядете ли вы и не позволите ли мне с вами поговорить?

— Конечно. — Его ответ прозвучал беспечно.

И снова она почувствовала замешательство.

— Мой отец, — начала она и замолчала, и неприязнь Хоупа к ней обострилась: она использовала имя умершего человека, чтобы вызвать сочувствие к себе. Он кивнул и, собираясь сесть, опустил изувеченную руку ей на плечо. — Мой бедный отец был бы так горд мной сегодня. — Она искала его взгляд, пытаясь понять его настроение. Хоуп ответил ей вкрадчивой улыбкой. — Он бы восхищался вами… очень. Как и я. Он был бы так счастлив, что его дочь… его единственный ребенок… — Снова тщательно просчитанная пауза, которая заставила Хоупа сопротивляться ее чарам с удвоенной силой. — Приняла и была так горда принять предложение такого выдающегося человека, как вы, сэр. — Она сделала особое ударение на слове «принять». — И конечно же он должен был позаботиться о замечательной партии для меня. Я уверена, что… ваше имя… и все, что с вами связано… но в завещании сказано совершенно определенно, и полковник Мур… — послышались нотки негодования, — это человек, который обязательно доведет до конца дело с письмами.

Хоуп был очарователен. Он разделял ее чувства. Он вздыхал следом за ней, закатывал глаза, словно искал у высших сил помощи против злодейки-судьбы, но не более того.

Она так и не посмела спросить у него, остается ли в силе его предложение. Он прекрасно понимал, что ее снедает беспокойство, но не сделал ни малейшей попытки утишить его.

Хоуп покинул ее через полчаса и отправился на берег озера искать Баркетта. Полковник намеревался часок-другой посвятить рыбалке, но нетерпение в нем клокотало с такой силой, что он не смог его заглушить даже физической нагрузкой, и тогда он повернул в сторону, в поля, которые привели его прямиком к Портинскейлу. На лице Баркетта было написано явное разочарование: с самого приезда в Грасмир он искусно, как ему казалось, расставил ловушку, стараясь завлечь рыбку соблазнительной приманкой. Он полагал, что улов уже у него в руках, но все сорвалось, и старый хитрец оказался в полном замешательстве. Он и его дочка вели себя тише воды ниже травы: им не терпелось поскорее занять новое высокое положение. В воображении они уже рисовали себе самые заманчивые картины, и вдруг такая осечка! Хоуп догадывался обо всем этом и в глубине души злорадствовал.

Спокойная прогулка через холмы слегка успокоила его нервы. Что же теперь делать? Полковник Мур явно не относился к числу тех людей, которые с легкостью отказываются от своих принципов, а у Амариллис не хватит духу противостоять воле отца. И все же необходимо было найти выход из положения.

Район этот непосредственно прилегал к границе с Шотландией, и в большой степени именно это послужило причиной, по какой Хоуп остановил свой выбор на нем. Сразу за границей, в деревеньке Гретна-Грин, можно всего за полчаса зарегистрировать брак, это наверняка уже сделали Джордж и Кэтрин. Разрешение, плата, быстрая церемония — и все закончено. Теперь единственной надеждой оставалось уговорить Амариллис пересечь вместе с ним границу.

Сначала надо дать разрастись ее страхам: заставить ее прийти к мысли, что брак с ним — для нее настоящая награда, самая выгодная партия этого сезона. Может случиться, он бросит ее, и тогда уже она не сможет притворяться, будто их знакомства никогда не было, более того, подобный разрыв немало повредит ее репутации. Если же ее страхи начнут развеиваться, то верх в ней возьмет расчетливость, и тогда Хоуп не представлял себе, каким образом сумеет справиться с ситуацией. Ему следует постоянно поддерживать ее тревогу. Но если она только в конечном итоге убежит вместе с ним через границу… И снова его затопила волна антипатии к ней. Вспомнить только ее неблагодарность по отношению к опекуну. Хоуп шел вдоль северного берега Дервентуотер, не обращая никакого внимания на красоту озера, от которой перехватывало дыхание. Он шел все дальше и дальше, до самого Борроудейла, и размышлял: она просто никогда не носила в своем сердце настоящую любовь. Никогда ей не доводилось, да и вряд ли доведется, жертвовать или рисковать чем-либо ради другого. И как он вообще мог вообразить, будто способен увлечься женщиной вроде нее?

Однако же следовало найти способ жениться на ней. В своем последнем письме Ньютон снова грозился приехать к нему. На сей раз оказалось гораздо сложнее отговорить его от такого шага. Хоуп написал уклончивый ответ, франкировал письмо и поручил Джорджу Буду отправить его, но он сомневался, что сумеет и дальше удерживать своего сообщника на расстоянии. Хоупа нисколько не страшили угрозы Ньютона. Времени у полковника в запасе оставалось вполне достаточно: уж в этом-то Ньютон прав. Отсюда, с севера, ему куда легче было контролировать обстановку, все проблемы Хоупа были связаны с одним лишь Лондоном. Ньютон был зловещей личностью. Именно Ньютон совершил убийство. Хоуп склонил голову набок: не было никакой надобности так жестоко убивать этих двух болванов слуг; но Ньютон даже внимания не обратил на его протесты. Никаких свидетелей. Горла обоих располосованы от уха до уха. Хоуп мог бы откупиться от Ньютона частью приданого Амариллис — он должен убедиться, что Ньютон представления не имеет о реальном его размере, — а затем можно будет отделаться от этого опасного типа.

Как случалось и раньше, Хоуп постепенно успокоился, размышляя о собственных перспективах на богатое, спокойное и вполне достижимое будущее…

К тому времени, как он вернулся в гостиницу, уже стемнело. Вуд встретил его в дверях.

— Тут к вам священник пришел, сэр.

К этому моменту Вуд стал воспринимать себя как наперсника и одновременно покровителя уважаемого гостя. Он стал особой, приближенной к настоящему аристократу, благородному полковнику, члену парламента, — мог ли он когда-либо мечтать о подобном! Более того, джентльмен оказался порядочным сверх всякой похвалы. Когда он вернулся из Грасмира, то первым делом — вопреки настоятельным протестам Джорджа Вуда — выплатил заем и полностью погасил задолженность по гостиничному счету. Ни один джентльмен до сих пор ни разу так не поступал. Такого поведения Вуд мог ожидать только от своих партнеров по торговому делу. Этот же джентльмен понимал, что невероятно трудно вести непрерывную торговлю с большими неоплаченными долгами. Буду приятно было думать, будто в таком необычно благородном поведении проглядывается дружеское отношение. И отношение это просматривалось даже в том, с какой готовностью джентльмен франкировал письма Вуда, в его категорическом отказе возложить какую-либо вину на эту грязнулю Джоанну, в его чистой привязанности к Мальчишке-мартышке (которого теперь все только так и называли), в его мелких комплиментах миссис Вуд. И потому для встречи гостя со священником была создана самая подходящая обстановка.

Задняя гостиная, подумал Хоуп, когда вошел в нее уже в третий раз за этот день, похожа на маленький театр: акт первый — полковник Мур; акт второй — Амариллис; акт третий…

— Преподобный… Николсон. — Хоуп прекрасно помнил, что приглашал священника заглянуть к нему вечерком.

Весьма сконфуженный тем, что вынужден был ожидать джентльмена… словно навязывается… робко, хотя это никак не могло зависеть от окружающей обстановки, он с огромной благодарностью принял предложение выпить кларета, заранее зная, что вино отличное, и сделав ему комплимент… и все же представления не имея, о чем завести разговор… еще раньше, в маленькой церквушке Святого Кентигерна на холме он почувствовал, как возрастает их взаимная симпатия.

Выложив тощий набор местных слухов и новостей из Баттермира, Николсон с увлечением заговорил о плане мистера Скелтона построить большой каменный особняк в этой местности. Однако его увлеченность связана была не столько с проблемами мистера Скелтона, сколько с мисс Скелтон. Затем священник сообщил кое-какие подробности о соревнованиях по борьбе, ненароком упомянув о Мэри из Баттермира и молодом человеке из северного округа, который для того только и преодолел тридцать или пятьдесят миль, чтобы увидеться с нею и открыть свои чувства.

— А что говорят по поводу ее чувств к нему?

Николсон, мозг которого туманился от выпитого кларета, совсем смешался. Откуда ему было знать… какое дело этому джентльмену до события такой ничтожной важности? Но он постарался на славу. Хоуп больше к этой теме не возвращался, однако обнаружил, что кларет на удивление быстро подошел к концу, и поднялся к себе в комнату. Мысли исступленно бились в его голове, словно отыскивая лазейку для осуществления новых планов.

Хоуп написал решительное письмо Ньютону и затем порвал его на клочки и сжег. Затем он наспех набросал несколько страниц в своем журнале, не испытав при этом обычного спасительного облегчения.

Желая наказать себя, он выполнил двойную норму упражнений и занимался до тех пор, пока не разболелись руки, в мышцах живота не начались спазмы, пока ноги не стали мокрыми, а голова закружилась. Он умылся холодной водой, которая тем не менее не давала долгожданной прохлады. Острая ревность копьем пронзила его сердце.

На следующее утро на рассвете карета, запряженная четверкой блистающих чистотой лошадей, ждала его. Мальчишка-мартышка, сумевший отыскать приличную одежду, сидел на козлах. Драгоценный несессер, перешедший ему по наследству, вполне красноречивое доказательство его богатого существования, поместили в коляску со всеми предосторожностями, точно ковчег, алтарь, талисман и удостоверение личности одновременно. Сам Джордж Вуд вышел из гостиницы на дорогу, следя за тем, как полковник уезжает прочь по пустынной в столь ранний час улице через прохладный, туманный город, через долину Ньюленд, и прямиком до Баттермира. И сердце Хоупа тяжело колотилось в груди, гоня его обратно, к ней, пока не стало слишком поздно.