"Дева Баттермира" - читать интересную книгу автора (Брэгг Мелвин)

Судебные разбирательства в Карлайле, август 1803 года

В Карлайле, как думалось Хэтфилду, его содержали вполне сносно. Его доставили в город в первую неделю августа за девять дней до начала слушаний, дабы он успел подготовиться к суду. Его тюремщик, мистер Кемпбелл, круглолицый, любезный и веселый, точно озорной монах, приветствовал нового постояльца тюрьмы с тем радушием, с каким приветствовал бы Джона сам Джордж Вуд, а карлайлская тюрьма представлялась бы столь же уютным местечком, как и гостиница «Голова королевы».

— Уж так приятно, — заверил надзиратель, — готов служить к вашему удовольствию.

Подобное обращение всколыхнуло в душе его все самое лучшее, он подал тюремщику гинею с таким смешанным чувством дружелюбия и надменности, что мистер Кемпбелл немедленно и безоговорочно перешел в ряды ярых сторонников Хэтфилда.

Первым к нему явился преподобный Марк, который исполнял обязанности тюремного капеллана наравне с преподобным Паттерсоном. Именно от Марка Хэтфилд и узнал историю Карлайла — значимость римского завоевания для основания крепости, и притязания на то, что якобы именно Карлайл был столицей при короле Артуре, о завоевании этого края норманнами, о величайших войнах с Шотландией, когда Карлайл, как разменная карта в игре, переходил из одних рук в другие; узнал он и о том, как короля Шотландии короновали в этом городе, и о том, что величайший завоеватель Англии, король и воин, захоронен на кладбище близ Бурга-на-Песках. После того, как две национальные армии сошлись в битве на границе и увидели, как враждующая сторона покинула Англию морем близ Солуэй, что в заливе Солуэй-Ферт, местные семьи в течение трех веков враждовали с Карлайлом, поскольку город представлял собой единственный оплот порядка и законности на многие мили к югу и северу, пока Яков[53] не объединил два враждующих королевства дипломатическим путем. И наконец, заключил свое повествование тем, как Красавец принц Чарли[54] явился в город в сопровождении ста волынщиков всего шестьдесят семь лет назад — некоторые люди, которые, еще будучи маленькими детьми, оказались свидетелями того знаменательного события, и по сию пору живут в городе.

Хэтфилд даже почувствовал себя несколько польщенным, поскольку на их с Мэри пути через Карлайл, делал экскурс в его историю. Для него эта была весьма благодатная тема.

Он планировал использовать отпущенные ему девять дней перед судебным разбирательством. Здесь должна была сыграть определенную роль его внешность, его взаимоотношения с посетителями — в особенности со священником, — его защита, его манеры, стратегия. Он был убежден, что Микелли прибудет в город до начала слушаний и позволит ему использовать себя и детей в качестве смягчающих вину обстоятельств. Он нисколько не тешил себя иллюзиями по поводу того, каков будет вердикт присяжных в отношении его двоеженства — в особенности если их жены станут присутствовать на заседаниях. В то же время ему было предъявлено обвинение совсем не в этом преступлении, и все события, происходившие вокруг него, напоминали быстрый поток реки, что вращает лопасти водяной мельницы. Ему предъявляли обвинение в преступлении, которое каралось смертной казнью через повешенье. И все же Джон знал: всегда сохраняется хотя бы ничтожная возможность, что судья проявит милосердие. Или же — правда, такое случалось крайне редко — из Лондона придет бумага с отсрочкой исполнения приговора или помилованием. У него была возможность побороться.

Но отныне и навсегда теперь ни малейшего изъяна, чтобы комар носа не подточил: характер следовало выдержать совершенно и сформировать его окончательно.

Он попросил доставить ему несколько предметов, которые бы привнесли в его жизнь больше удобств — велел подать еще бумаги и чернил, новое перо и еще кларету. Ужасающие лишения, в которых он провел последние восемь месяцев, не позволяли ему в достаточной степени тратить деньги, которые он прихватил с собой из Брикона, — к тому же в Лондоне у него скопилось немало средств от поклонников, да и Ньютон слегка пополнил его запас. Он вполне мог себе позволить тратить некоторые средства, не считать деньги и в дальнейшем рассчитывать на то, что когда вести о его прибытии разойдутся в обществе, то в притоке новых сумм не будет недостатка.

Мистер Кемпбелл добровольно выразил желание показать заключенному тюрьму, и хотя во время этого маленького путешествия Хэтфилд был закован в железные кандалы, ему даже не вздумалось отказываться от такого забавного времяпрепровождения. Это место показалось ему весьма продуманно использовано и уж тем более содержалось в отличном состоянии. Мистер Кемпбелл останавливался едва ли не на каждом шагу, указывая все новые и новые усовершенствования и детали, и если бы Хэтфилду вздумалось закрыть глаза, то, верно, он бы и вовсе забыл о том, что находится в месте заключения, и мог бы вообразить, будто он прогуливается по роскошному дому.

— А здесь у нас камера временного содержания — когда арестантская камера переполнена, а такое частенько случается по субботам, — заметил тюремщик, весело, сквозь толстые прутья глядя на четырех угрюмых головорезов, которые забились каждый в собственный угол, солома в центре камеры была сбита в кучу и совершенно истрепана, как если бы на ней проводились беспрестанные поединки. — В основном это те, кто нарушает общественный порядок, — добавил он, улыбаясь, и Хэтфилд мог бы поручиться, что уловил в тоне его даже некоторую гордость. — Здесь у нас из недели в неделю мелькают одни и те же лица и все те же семьи.

Он указал на самого маленького мужчину с ангелоподобными чертами, глаза которого хранили в себе совершенную безмятежность.

— А вот это — Хэндерсон, — пояснил он, — вероятно, похититель овец, да и то сказать: какой же вор, крадущий скот, сознается добровольно, да к тому же шотландец со всякими радикальными бреднями в голове, который отдал свое сердце мистеру Пейну и всем его друзьям в Париже. Этот маленький человек принес много неприятностей. А вон там, — он указал на мужчину гигантского роста с кудрявыми черными волосами, который лежал на полу, свернувшись в позе зародыша, — Грэхем. Один из бесчисленного семейства Грэхемов у нас в округе. Величайший сокрушитель горшков, коли напьется, а уж в Карлайле он всегда пьян. А вон тот человек — тощий, с точеными чертами лица, что с презрением относился к любым насильственным проявлениям благотворительности тюремщика, — Хэтерингтон. Все Хэтерингтоны пьют до тех пор, пока не свалятся с ног. В их семье мальчиков лет одиннадцати уже отправляют осуществить месть. Однажды его обязательно повесят. — Казалось, будто это в особенности доставляет мистеру Кемпбеллу удовольствие. — А вот он, — он указал на спящего мальчишку, который дышал так размеренно и покойно, словно почивал в уютной кровати в собственном доме, — Пирсон, которого мы пытались поймать в течение нескольких лет. И вот наконец поймали, — сколько он у нас тут содержится? Да не больше недели. — Он кивнул, выражая истинное восхищение. — Он беспрестанно спит.

Хэтфилд размышлял, а не стоит ли ему отблагодарить своего гида. Казалось, мистеру Кемпбеллу доставляло истинное удовольствие показывать ему клетки, в которых содержались столь редкие пташки. Но он понимал: мистер Кемпбелл был прирожденным хозяином и прилагал все усилия, дабы Хэтфилд почувствовал себя здесь как дома. Ни один из заключенных и слова не промолвил.

— Видите ли, многие семьи здесь все еще продолжают враждовать друг с другом, они враждуют вот уж несколько столетий, — пояснил Кемпбелл, казалось совершенно счастливый уж одним тем, что сам по себе является крохотной частичкой такой долгой истории, хотя бы даже и таким косвенным образом.

— Возможно, я мог бы…

— Без сомнения…

Тюремщик препроводил его обратно в его камеру, через некоторое время вернувшись вновь со своей женой. Он представил ее Хэтфилду, она присела в реверансе и подарила почетному заключенному яблочный пирог, и только некоторое время спустя, когда ему доставили несколько вещей, которые он велел принести, Хэтфилд сумел привнести свой вклад в это маленькое пиршество.

Общение с мистером Кемпбеллом оказалось весьма и весьма успокоительным. Пережив множество войн и несмотря на славу в былые времена, он все же отлично осознавал, что живет в провинциальном городке, весьма отдаленном от столицы, и его репутация была вполне значительным фактором. Тюремщик, как хороший живописец, принялся рисовать картину, начиная с тех деталей, на которые более всего надеялся, и это обеспечило Хэтфилда некоторыми перспективами.

Преподобный Николсон совсем не удивился, увидев Мэри, когда он вышел из Лортонской церкви, хотя, если как следует поразмыслить, его должен был изумить такой факт. У нее совершенно не было причин оказаться здесь вечером во вторник. Прошло всего три недели с тех пор, как он похоронил ее маленького сынишку. Никогда прежде жителям Нортона не приходилось идти в скорбном шествии за женщиной, столь убитой горем и физически изможденной, как Мэри. Тогда-то она и обещала самой себе, что более никогда не появится в Лортонской церкви. Он воспринял ее приход как нечто само собой разумеющееся лишь по одной причине: он постоянно думал о Мэри. Он немедленно подошел к ней, и они вместе направились к Баттермиру, и косые лучи заходящего солнца били им в глаза.

Некоторое время они шли молча, не проронив ни единого слова, пока не миновали деревню.

— Ну что ж, — начала она разговор, как всегда, ей достало мужества заговорить первой, в отличие от преподобного, — его перевели в Карлайл.

— Судебное слушание состоится на следующей неделе. Уже совсем недолго осталось ждать.

— Я слышала столько разных мнений, — заметила Мэри, с головой бросаясь в те раздумья, что осаждали ее непрерывно с тех самых пор, как она узнала о прибытии Хэтфилда. — Я хочу повидаться с ним… могу вам сказать… — и она посмотрела на преподобного с тем выражением глубокой благодарности, кое весьма огорчило его; возможно, он был бы куда более рад, если бы ее сестринские чувства к нему, как истой прихожанки к своему пастырю, были не столь пылки, — одна лишь мысль, что я вновь увижусь с ним после всего пережитого… я писала ему, однако он так ни разу и не ответил, возможно, оттого, что письма мои до него так и не дошли, а потом я услышала о том, что… — какое-то мгновение она колебалась, и ему вдруг захотелось взять ее за руку, словно бы лишь с тем, чтобы помочь несчастной женщине преодолеть ухабистый отрезок дороги, но его природная робость не позволила ему сделать это, — его прежняя жена навестила его в тюрьме, и это известие заставило меня ненавидеть его даже больше, нежели я ненавидела его до того дня, и даже больше, нежели в ту самую ночь, когда я обнаружила письма, адресованные ему. Мне даже хотелось покинуть долину на то время, пока он находится в Карлайле, но куда же мне ехать? Весть о нем распространилась повсюду, и мне придется гораздо хуже, нежели здесь, хотя и здесь… — Молодой священник знал, что в ту самую минуту она думала о той «партии», что сложилась из завзятых любителей Озерного края, которая всякий день являлась на могилу ее ребенка. И пусть они относились к последнему пристанищу новорожденного с особым уважением, однако их посещения носили весьма назойливый характер. Они словно бы считали это маленькое надгробие у часовни законным пунктом своего паломничества, одной из прочих достопримечательностей. — Весь свет приезжает сюда посмотреть на меня, точно я какой-нибудь уродец, и после всего этого… куда же мне спрятаться?

Преподобный Николсон даже не нашелся чем утешить несчастную женщину, не мог подобрать слов. Просто Мэри было важно выговориться: что бы он сейчас ни сказал ей, все показалось бы незначительным. По мере того как они продолжали идти, солнце, все больше закатываясь за вершины холмов, отбрасывало косые лучи на волосы Мэри, словно бы образуя нимб над ее головой, и именно это яркое свечение вдруг выкристаллизовало в сознании священника совершенно очевидную мысль. Мэри никогда доселе не могла «спрятаться». Ее красота словно бы выделяла ее среди прочих людей; слава, которую эта девушка познала с ранней юности, сделала ее совершенно отличной от других. Та работа, которую ей доводилось исполнять в гостинице отца, подразумевала, что девушка всюду и всегда оставалась под пристальным наблюдением чужих глаз; и теперешнее неудачное замужество лишь в еще большей степени подхлестнуло нездоровый интерес к ее персоне. Даже когда она была на последних месяцах беременности, любители Озерного края частенько задерживались в деревне лишь для того, чтобы одним глазком посмотреть на местную знаменитость. И вся долина прекрасно знала, что, как только установится теплая погода, движение по дороге в Ньюленд через Кесвик станет и вовсе оживленным. Теперь же, в преддверии скандального процесса по делу Хэтфилда, ожидались целые толпы туристов.

Это внезапное откровение заставило его проникнуться еще большим уважением к высокой, грациозной и, как ему думалось, более прекрасной, нежели когда-либо, молодой женщине, которая шла рядом с ним по дороге. О, если бы только ему достало мужества, взяв ее за руку, поведать ей о собственных теплых чувствах к ней! Однако завеса общественных обязательств опустилась между ними, отделив друг от друга, и ему так и не хватило отваги преодолеть этот барьер.

— А разве вы не можете на некоторое время отправиться к родственникам?

Она даже не обратила внимания на его слабую попытку.

— Более всего от этого пострадал мой отец, — сказала она, вновь следуя собственным мыслям, которые, точно смертельно острое лезвие, пронзали ей душу, причиняя боль. — Этот человек, Хоуп, Хэтфилд, так и не заплатил по счетам, к тому же на свадьбу мой отец потратился гораздо больше, нежели мог себе позволить. Как он мне тогда сказал, ему думалось, будто такие траты окупятся, да к тому же еще есть счет в десять фунтов, такую сумму он задолжал моему отцу. И узнала я об этом только совсем недавно… всего около двадцати восьми фунтов, такие траты просто губительны для нашей семьи… однако ж даже такие расходы не смогли бы сломить его. Все дело в самом скандале. Он так и не может понять, как этот человек смог сделать такое со мной, его дочерью. Он может сидеть и час и другой, глядя прямо перед собой, и я знаю, он пытается понять, но не может, и поскольку он не способен осознать причину, он все быстрее уничтожает самого себя.

— А вы-то сами понимаете, Мэри?

Наконец-то его реплика была услышана.

— Иногда мне кажется, будто бы да. Когда я, случалось, раздумывала над мелочами, я вспоминала каждое слово, которое он говорил мне, каждое его действие, каждый взгляд, и тогда мне даже казалось, будто я знаю его. А затем словно бы что-то надвигалось на меня и вдребезги разбивало ту картину, что сложилась в моем сознании, точно камень, брошенный в пруд, от которого в разные стороны расходятся круги, нарушая зеркальное отражение поверхности вод. Однако в те редкие минуты, когда мне казалось, что я все же понимаю его, я начинала испытывать к нему жалость, но в то же время мне приходилось отказываться от этой жалости, ибо все, что он делал, было неверно. Это было гадко. Безнравственно. — Она выдохнула последнее слово почти шепотом, точно сама она подвергалась величайшей опасности, обвиняя в безнравственности кого-то другого.

И эта ее ненарушимая моральная чистота глубоко тронула молодого священника. В этом одном лишь слове «безнравственно», произнесенном на полувыдохе, заключалась вся любовь к Господу и желание противостоять дьяволу, который изо дня в день искушал грешников. Ее «безнравственно» являлось силой любви самого Христа, который противостоял всем превратностям мира. Ее «безнравственно» призывало ощутить жалость к тем, кто страдает от адского огня, к телам, что будут испытывать адские муки, и к душам, которые будут прокляты на веки вечные.

— Мэри, — сказал он, — несмотря на всю его безнравственность, нам надлежит молиться за спасение души его. И сколь бы ни был он виновен, я должен помнить, сколь польщен и рад был я сам, когда нашел в его лице приятную компанию. И нам надлежит осознать, что даже в безнравственности может быть нечто хорошее. Так же как и добрый человек способен поддаться злу, так и злой человек может в какие-то моменты познать блаженство и истину. — Он вытащил несколько писем из кармана. — Он очень сильно любил вас, и эта любовь была самым лучшим, что таилось в его душе. Возможно, именно это и спасет его в последний день. Когда вы были в Лонгтауне, он написал мне два письма, и в обоих он с невероятной любовью отзывается о вас. — Николсон прочел небольшой отрывок. — Он здесь пишет о своей «любимой Мэри» и рассуждает по поводу спора, что у вас был с мистером Грэхемом, и говорит: «Все это заставило Мэри сделать несколько скоропалительные выводы, однако ж не может быть ничего более притягательного, нежели ее манеры, которыми она всегда обладала», — и затем в том же самом письме он просит меня «совершенно заверить ваших родителей в том обоюдном счастье», которое вы испытали за время вашего брака.

Он передал письмо Мэри, которая перечла его несколько раз и в конце концов вернула послание обратно священнику.

— Я и не знала, что он писал, — сказала она, — и вы ответили ему?

— Как он и просил.

Она кивнула и пошла дальше в совершенном молчании. На перевале Хауз-Пойнт она настояла на том, чтобы окончить разговор, дабы преподобному не пришлось провожать ее и дальше, поскольку ему было не по дороге с ней. Он бросил последний взгляд на удаляющуюся фигуру, наблюдая за тем, как молодая женщина все дальше уходила по направлению к Баттермиру, а она свернула с дороги, зайдя в рощу на окраине деревни, дабы как следует еще раз обдумать содержание его письма. Поначалу оно весьма озадачило ее: он писал о посещении службы в церкви, о том, что «услышал одну из прекраснейших проповедей, какую мне когда-либо доводилось слышать», произнесенную мистером Грэхемом, «братом сэра Джеймса», о лакеях, которые освещали им путь обратно до гостиницы, и прочую ложь. И только в самом конце письма, и то только после того, как она внимательно прочла его несколько раз подряд, Мэри наконец догадалась, о чем же, собственно, шла речь в послании. «Это будет короткое письмо, — писал он, — от Вас же жду весьма подробного и длинного, отпишите мне как можно скорее, адресуйте его на имя полковника Хоупа, члена парламента, почтовое отделение, Лонгтаун, Камберленд, весьма обяжете меня, дорогой преподобный, искренне Ваш, А. Хоуп».

И даже тогда, когда она уже думала, будто их любовь, в которой они провели вместе несколько дней, заставит отринуть все его грязное и греховное прошлое, он продолжал лгать, используя несчастного Николсона, дабы осуществить еще одно свое жульничество и воплотить в жизнь задуманное.

Она отправлялась в Лортон, отчасти убежденная, что самое лучшее было бы отправиться в Карлайл и в конце концов замолвить за него словечко перед коллегией присяжных и судом в целом. Мэри даже надеялась объяснить им, что она отнюдь не сломленное несчастьями существо, но женщина, которая намерена выжить и совсем не собирается обращаться к ним, дабы они осуществили возмездие. Да ей это было и не нужно.

Теперь же она останется здесь, в долине, точно прикованная к этой деревеньке.

Она устало спустилась с холма. Однако, едва завидев три коляски на внешнем дворе гостиницы, она прикрыла глаза, почувствовав головокружение. И все же теперь она не собиралась потворствовать собственной болезни. Подойдя к самой двери, она остановилась, вдохнула полной грудью свежий воздух и торопливо вошла в дом.

В течение недели Карлайл только и говорил что о Хэтфилде.

Все началось с тюрьмы. Газета «Карлайл джорнел» сообщала: «Его постоянная готовность помочь своим товарищам по заключению обеспечила его невиданным уважением и пиететом с их стороны. К нему часто обращались за тем, чтобы он написал письмо или прошение, в большинстве из которых он проявляет ту до чрезвычайности высокую благородность, коя присуща ему». Страдания несчастных вызвали в нем живейшее сочувствие, о чем ясно свидетельствует его письмо, обращенное к главному врачу города:

Это было лишь одним из многочисленных его писем.

Хэтфилд, с добродушного попустительства мистера Кемпбелла, который продолжал напоминать Хэтфилду, что, как мальчик, который когда-то пел на хорах кафедрального собора и назубок знал Священное Писание, сначала стал влиять на окружающих, а после уж и совсем принялся распоряжаться в тюрьме согласно христианским принципам. Он преподнес всем выдающийся пример веры и благотворительности: он выслушивал обиды каждого страждущего, кто искал встречи с ним, а тех, кто приближался к нему с большой неохотой, весьма в деликатной форме ставили в известность о его возможностях, случись им нужда в посторонней помощи. Преподобные Марк и Паттерсон по всему городу разносили слухи о спасении и перерождении всей тюрьмы. На этом несокрушимом фундаменте Хэтфилд принялся строить.

Он принимал у себя общественность Карлайла так, словно был мелкопоместным князьком. Каким-то непостижимым образом всего в течение нескольких дней ему удалось насадить радикальные мировоззрения в умах горожан. Его перестали считать диковинкой, куда в меньшей степени уродцем, и даже не обольстителем, который повсюду пользуется весьма дурной славой, подделыциком документов, уголовным преступником и самозванцем — но человеком со столь уникальными качествами, что всякий, общавшийся с ним, уходил от него, преисполненный чего-то лучшего. Чувство глубокого почтения к

Хэтфилду поселилось в душах всех, кто хотя бы раз беседовал с ним, и позже, во время судебного заседания, им были преисполнены все речи, что произносились перед присяжными, и именно это более всего тронуло самых важных граждан Пограничной Столицы.

В то время как тюрьма стала для него открытой лабораторией, в которой он день за днем творил добрые дела, так его отношения со священниками — не только с преподобными Марком и Паттерсоном, но со священниками по всей стране, с которыми он вступил в очень оживленную переписку, — стали очевидным свидетельством тому, как внутренняя вера в нем побеждает. И в самом деле, время от времени создавалось впечатление, будто священнослужители терялись от одной лишь страстности абсолютной веры Хэтфилда в Господа. И все же, несмотря на все его грехи, ни у кого не возникало ни малейших сомнений относительно истинности его веры — если исходить из всех этих очевидных свидетельств, — и потому истории о его невероятной набожности расходились по стране небывалыми слухами, сопутствуемые шумным одобрением в адрес блудного сына. И вновь Хэтфилд — иногда Дон Жуан, иногда Спартак, иногда Зевс во множестве обличий, иногда Человек из Народа — сыграл роль, имевшую гигантский культурный резонанс во всех слоях общества — спасение и возвращение Падшего Человека. Карлайл с распростертыми объятиями встретил своего Блудного Сына. «Карлайл джорнел» докладывала:

«Никогда прежде в этом городе, — сообщала «Карлайл джорнел», — перед судом присяжных не рассматривалось дело, которое бы вызвало всеобщий интерес». Город был переполнен: ни в одной гостинице не осталось ни одной свободной комнаты. Кареты и повозки прибывали с разных концов страны.

Судебное слушание освещалось в печати самым детальным образом, однако «Карлайл джорнел» публиковала самые длинные и подробные статьи. Выдержки именно из этих статей более всего цитировались.

В десять тридцать утра в понедельник, пятнадцатого августа 1803 года Джона Хэтфилда доставили из карлайлской тюрьмы в здание муниципалитета для судебного слушания. Его сопровождал тюремщик мистер Кемпбелл и целый эскорт из числа йоменов[55]. Толпы народа на улицах были столь велики, что ему пришлось предоставить почтовую карету. По всем улицам его сопровождали аплодисменты, и ему с большим трудом удалось войти в здание муниципалитета, поскольку гигантская толпа, собравшаяся у входа, напирала со всех сторон.