"Дева Баттермира" - читать интересную книгу автора (Брэгг Мелвин)

Пробный камень

Что он мог ответить на письмо Ньютона? Этот человек всегда беспокоил его.

«Сижу здесь, в Ланкастере, ровно курица на остывших яйцах, — писал Ньютон тяжелым, каллиграфическим почерком, и все его письмо, достаточно убедительное и в то же время горькое, было полно нескрываемого сарказма и пессимизма. — Вопрос с собственностью в Кенте по сей день так и не удалось решить, отсюда я заключаю, что либо наши планы потерпели полный крах, либо нас раскусили (теперь, по крайней мере, есть причина слегка остудить даже твой неистребимый оптимизм). От тебя я тоже не получил ни единой строчки. Ты мог воспользоваться предоставленной свободой и навсегда затеряться в туманах Шотландии или же нанять лодку до западного острова[17] и скрыться от меня со всем добром — столовым серебром, бельем и прочим. Это мое второе послание послужит предупреждением. Если в самые ближайшие дни я не получу от тебя известий, то обещаю, что автор сего письма без всяких дальнейших предупреждений собственной персоной явится в Кесвик и, если потребуется, силой добьется от своего друга полковника Хоупа встречи. До меня уж и так дошли слухи о том, что сей полковник приехал в эти места некоторое время назад, чтобы выполнить кое-какие дела перед отъездом в другую страну». Затем следовали общепринятые любезности и замысловатая подпись, которую было трудно разобрать.

Приди в голову полковнику идея написать своему компаньону всю правду, как есть, то следующим же дилижансом Ньютон пересек бы Пески и самолично явился бы с визитом к Хоупу. В то время как последний в течение нескольких дней подряд предавался отдыху на рыбалке с Баркеттом. Кроме того, полковник успел посетить Кроствейтскую церковь, слегка приволокнулся за горничной Кристиной, на досуге вечером набросал в дневнике несколько строк о городе, а заодно подытожил не слишком впечатляющие результаты всех своих многочисленных прогулок. Ньютону было бы лучше и вовсе не знать, какая борьба идет в глубинах его души. Новый образ полковника Хоупа не желал втискиваться в отведенные ему узкие рамки, и всякий раз стремление примерить новый характер наталкивалось на неодолимое сопротивление. Он даже был готов смириться и отступить. Однако же этот новый образ привносил в его сознание то умиротворение и покой, какого он уже давно не знал в своей жизни. Это казалось полным безрассудством. Он сам себе напоминал камень, который пустили в полет по глади озера. Он мечтал обрести свободу, сбросить с плеч непомерный груз принуждения и многочисленных обязательств, избавиться от давления и соблазнов, которые преследовали его по пятам. Он и сам бы не сумел объяснить причину, однако подобные помыслы прочно завладели его духом. Всякий раз при одной лишь мысли, что он станет просто человеком, свободным, точно птица, в его душе поднимался безрассудный восторг. И именно эти его переживания сейчас грозили нарушить весь ход их общего дела. Вдребезги разбить стратегию, которую они совместно разработали, дабы выжить в этом жестоком мире. И как бы он ни старался, никак не мог избавиться от дьявола, овладевшего его сознанием. В какой-то мере ему даже нравилось это совершенно никчемное бунтарство…

Это было сродни сумасшествию. Он знал это. Настоящее сумасбродство срывать еще не созревшие плоды, верить, будто сновидения могут воплотиться в реальность; и уж тем более верх легкомыслия — упустить лучший шанс в жизни, даже если это последняя твоя надежда здесь, в Англии.

«Мой дорогой Ньютон, — писал он, — ты правильно делаешь, что распекаешь меня. Я и в самом деле оказался весьма беспечным, но это нисколько не касается наших общих планов». Каяться, быть льстивым, высокопарным — все, что угодно, лишь бы усыпить бдительность Ньютона!

«В Кесвике отменная рыбалка. Я порядочно освоил это древнее занятие, однако здесь нет ни пеструшки, ни окуня, который бы отвечал нашему изысканному вкусу, ни того прекрасного пресноводного лосося, что, по нашему общему мнению, более всего нравится нам. Здесь все больше водится озерная форель, это особенность местной природы, тем не менее поймать ее — немалая удача. (И все же, если смогу, я обязательно поймаю форель.) Никаких щук, и слава Богу! Большое количество мелкой рыбешки, да меня она не интересует. Как и прежде, продолжай посылать письма по здешнему адресу. Если мне доведется отлучиться, я попрошу моего друга мистера Вуда — хозяина гостиницы, того, у которого бельмо на глазу, — придержать их или отправить вслед за мной с голубиной почтой. Я слышал, будто в Баттермире и Грасмире проводятся спортивные соревнования. Я намерен отправиться в один из этих городишек на несколько дней. Не беспокойся, мой друг, в исполнении нашего общего дела я заинтересован не меньше, нежели ты сам, и столь же настойчив. Нам должен достаться хороший улов. Мне повезет в самом ближайшем будущем: я чувствую. Тем временем я воздерживаюсь от возлияний, веду себя солидно и в великолепной физической форме. Напиши мне как можно скорее. Твои письма служат мне залогом нашей дружбы и поддерживают меня». Подписавшись, он добавил: «P.S. Не думай, будто я украл у тебя столовое серебро, белье и прочее. Они здесь приносят мне немалую выгоду. Мистер Вуд доложил мне, что его слуги никогда в жизни не видали подобной красоты. Он поведал мне, что когда они подают все это столовое серебро к обеду у меня в комнате, где оно находится в полной сохранности, то чувствуют себя настоящими пиратами Карибского моря, припрятавшими награбленные трофеи!»

Он пробежал написанное взглядом. Его несколько беспокоил легкий, даже шутливый тон собственного послания. Ньютону он мог прийтись не по вкусу, однако полковник и без того постарался описать ситуацию как можно более полно, выложив компаньону все подробности, которые тому следовало знать. К тому же переписывать письмо Хоупу вовсе не хотелось. И потому он открыл окно и через весь двор окликнул тощего Мальчишку-мартышку, который уже после первой встречи с важным господином стал преданным его слугой.

Хоупу доставляло немалое удовольствие неторопливо ставить свои инициалы на конверте, а затем посыпать его песком, в то время как мальчишка терпеливо ожидал, с интересом наблюдая за каждым действием постояльца. То же самое полковник проделал еще с двумя письмами мистера Вуда, таким образом оказывая вполне ощутимую услугу хозяину гостиницы. Пересылка писем почтой стоила дорого — шиллинг за послание, — но Хоуп, будучи членом парламента, имел право ставить собственную печать или франкировать[18] конверты. Это была завидная привилегия, но, стоит ему попасться на подобном мошенничестве, и суд без малейшего снисхождения приговорит его к смертной казни через повешение.

Двойной комплекс гимнастических упражнений пошел Хоупу на пользу. Он занимался до тех пор, пока не покрылся капельками пота, затем с удовольствием умылся холодной водой из двух кувшинов, которые ему после завтрака принесла Кристина. После чего оделся самым тщательным образом, как обычно придавая огромное значение малейшим деталям. Однако, заглянув в кошелек, он обнаружил, что после многочисленных трат осталось у него всего несколько шиллингов. Этого и следовало ожидать.

— Мистер Вуд, если вас не затруднит, запишите эти расходы на мой счет… На днях я должен получить вполне приличную сумму денег, но вы же сами понимаете, каково это — путешествовать по стране нам, старым солдатам. Благодарю вас… полагаю, десяти фунтов будет вполне достаточно. И уж конечно, мне бы очень хотелось потратить некоторую сумму, дабы вновь насладиться вашим обществом, как в прошлый раз, когда мы так превосходно провели время за содержательной и столь мудрой беседой. — Его звучный голос разносился по крохотному холлу, и вся прислуга, оказавшаяся поблизости, впрочем, как и постояльцы гостиницы, принялась старательно прислушиваться: во сколько хозяин оценит столь красноречивый и лестный комплимент. — Наше с вами… э-э… приключение я мог бы назвать самым захватывающим, увлекательным и полезным для ума из всех, что я когда-либо переживал за всю мою жизнь. А уж можете мне поверить, видывал я немало: и в Лондоне, и в Европе, на борту корабля, на суше… Я весьма благодарен вам, сэр… и, приятного вам дня, мистер Вуд. Кстати, мистер Вуд, ваши письма, я их франкировал… ну что вы! Не стоит благодарностей. Ни в коем случае. С превеликим удовольствием, сэр.

До Колодца друидов, что располагался к востоку от города, пролегал путь в милю. Однако полковник с воодушевлением преодолел это расстояние. Все его мысли более всего занимала сама подготовка к действиям.

Этот маленький шаг вперед должен был принести ему немалые дивиденды. Общество, которое столь интересовало его и знакомства с которым он искал в своих многочисленных и длительных прогулках по улицам Кесвика, по берегам озера и в садах, самым неожиданным образом обнаружилось здесь, в мистическом кругу пятидесяти древних каменных колонн Кастерлинга. В самом его центре Хоуп увидел молодую, прелестную леди, которую покровительственно обнимал за талию джентльмен гораздо старше ее по возрасту. И вся его поза выдавала родительскую любовь и благоговение перед молодой девушкой, по-видимому осознававшей, что за нею исподволь наблюдают и восхищаются ею, и державшейся точно истинная красавица. Впрочем, она таковой и была. Хоуп стукнул тростью, привлекая внимание компании, и вступил на сцену: пять других групп стояли по периметру ее, словно уступая главную роль паре, занявшей это центральное место. Некоторые цитировали каких-то авторов, мужчины что-то обсуждали, женщины же стояли либо склонив головы и вслушиваясь в слова своих кавалеров, либо же с напускной скромностью задавали вопросы относительно высказываний ученых и их переводчиков. Полковник без малейшего труда классифицировал это общество с той же точностью, с какой геолог определил бы название кристалла, едва завидев его в расщелине скалы. Несколько секунд его взгляд рассеянно скользил по вершинам гор, которые со своей высоты взирали на этот нетронутый островок древней цивилизации. Ему уже доводилось читать Хатчинсона, и он чувствовал себя в достаточной мере подготовленным к любым разговорам.

Выглядеть отрешенно — помни Друри-Лейн, прошептал он самому себе и подбодрил себя своими любимыми словами, которые всегда являлись для него стимулом и руководством к действию: «Вперед, мальчик, вперед!» Красивый джентльмен в ботфортах, который с задумчивым, сосредоточенным видом, медленно меряя шагами дернистую поляну, пройдет до самой центральной точки круга, ни разу так и не подняв взгляда от земли и поддерживая рукою голову, будто та была чрезвычайно тяжела от удручающих дум, должен произвести впечатление на окружающих.

Он едва не налетел на парочку, однако, весьма вовремя замерев на месте, казалось, на секунду задохнулся, хватая ртом воздух, точно рыба, волею капризной стихии выброшенная на берег из самых глубин океана. Он удивленно и растерянно взирал на окружавший его земной мир, в который вернулся мгновеньем раньше, а затем со свойственной лишь светским людям торопливостью овладел собой.

— Умоляю простить меня, сэр, мэм. — И это «э» прозвучало весьма изысканно: уж он ли не репетировал?

Сам тон, обращение, его костюм, легкий поклон, золотые часы на цепочке, серебряные кисточки ботфортов, — пожилой мужчина, что стоял, обняв молодую леди, тотчас же оценил все эти внешние признаки.

— Ну что вы, право, вздор. Это место неизменно навевает глубокие размышления.

Хоуп бросил на мужчину испытующий взгляд, на секунду пристально всмотревшись в его глаза, точно на короткое мгновение между ними возникла некая прочная связь, а затем довольно громко, привлекая внимание всей компании, отрекомендовался:

— Полковник Хоуп, сэр.

Пожилой мужчина широко улыбнулся, обнажая вполне еще крепкую, но уже весьма поредевшую шеренгу зубов.

— Полковник Мур, сэр. И моя подопечная, мисс д'Арси.

Хоуп отвесил ей куда более изящный поклон, пробормотав

какой-то неразборчивый комплимент и поспешно заверив, что отныне он ее покорный слуга, однако же по-прежнему не спуская пристального взгляда с ее опекуна. После этого он выпрямился и совершенно бесцеремонно окинул ее оценивающим взглядом, который тем не менее в немалой степени польстил ее самолюбию. Затем Хоуп улыбнулся, и шрам на лице волшебным образом преобразился в очаровательную ямочку, он красноречивым жестом прижал руку к сердцу и резким движением головы — конечно же шляпа при этом слетела наземь — разметал роскошные длинные волосы по плечам, настоящая грива! При этом он дышал столь тяжело и с надрывом, точно красота ее пронзила его бедное сердце, нанеся смертельную рану. И сколь бы малочувствительны ни оказались те, кому предназначался этот спектакль, у них не возникло ни капли сомнения, будто полковник Хоуп и в самом деле сражен очарованием юной леди.

Впрочем, играть сию роль Хоупу было нисколько не трудно, оттого что девушка и в самом деле была прелестна.

Испугавшись, что опекун сию же минуту заведет нескончаемые армейские разговоры, поддерживать которые Хоуп не имел ни малейшего намерения, он взмахнул рукой в сторону остальных.

— В истинной красоте всегда заключается некое таинство, — произнес он важно. С его стороны заявление могло бы показаться чересчур бесцеремонным, однако же он был вполне доволен тем, как с помощью нехитрого ухищрения весьма ловко поймал на удочку комплимента саму мисс д'Арси, у которой при одном лишь упоминании слова «красота» кровь прилила к лицу. И именно это заставило его почувствовать некоторое облегчение.

— Я полагаю, мистер Хатчинсон, — заметил полковник Мур, поднимая с земли плоский, в кожаном переплете томик, что обронил Хоуп во время «столкновения», — в должной мере дает нам представление и о том и о другом.

— Поистине сей автор и в самом деле великий авторитет, сэр. — Уже одно то, что Хатчинсон оказался темой разговора, дало Хоупу немалый козырь. — Однако даже он не способен поведать всего. — Он выдержал красноречивую паузу. — Впрочем, чего уж там, я — не ученый, — здесь он весьма и весьма рисковал, — и все же у нас, солдат, временами проявляется научное любопытство. — При этих словах полковник Мур благосклонно кивнул, и Хоуп всем своим существом ощущал, что настал момент сказать весомый комплимент, который бы закрепил его нынешний успех. — И в самом деле, следует заметить: самые великие воины — Иисус Навин, Давид, Александр и Август Цезарь, в честь которых мне даровали мое первое и второе христианские имена, и, без всякого сомнения, несравненный Альфред[19] — единственный наш король, которого мы величаем Великим, а еще Эдуард[20] — мы можем продолжить этот список вплоть до сегодняшних дней… все они были учеными в какой-то мере. Мой же ум от природы лишь в малой степени склонен к размышлениям, на большее я и не претендую. — Такую фразу следовало произносить особым тоном. Хоуп видел, что слова его произвели впечатление на собравшихся, однако же он всем своим видом давал понять, что впечатлен собственной тирадой не менее всех прочих. Он даже сделал многозначительную паузу, дабы насладиться молчаливыми одобрением в свой адрес. — Но когда я увидел эти камни, то размышления мои унесли меня далеко отсюда… в тот самый момент я так неловко налетел на вас… — Он мягко рассмеялся над собственной неосторожностью и снова воззрился на мисс д'Арси, которая, уже вполне успев побороть смущение, теперь в полной мере обратила свой интерес на неожиданного нового знакомца. — Мои мысли унесли меня в Египет. Поверите ли, в Египет!

Он помолчал и даже подумал завершить свою речь драматическим проходом по кругу, однако передумал. В голову ему пришла идея куда более заманчивая. Полковник Мур уже успел проявить свою благосклонность, однако же легкой добычей его никак нельзя было назвать.

— Все мы, кто почитаем Господа нашего и ищем спасения через Сына Божия, должны довольствоваться уже имеющимися объяснениями Книги Бытия о смысле жизни и значении смерти. — Такой неожиданный поворот в разговоре принес свои плоды: искра торжественности вскользь осветила лица обоих. Хоуп по собственному опыту давно знал, что именно такое настроение делает человека наиболее слабым и уязвимым, стоит лишь правильно разыграть карту. — А эти камни — совершенная неожиданность в столь замечательном и привычном краю. Признаюсь, я прибыл сюда отнюдь не ради удовольствий цивилизации, но дабы пополнить багаж знаний и насладиться видами Природы. Но это место… оно показалось мне смутно знакомым, словно я бывал тут раньше, и эта мысль с такой силою захватила меня, что все едва не закончилось столь грубым столкновением с вами! — Он кожей чувствовал то облегчение, которое они испытали при его словах. — А затем словно пелена спала с глаз — Египет! Признаюсь, подобное сравнение могло бы показаться совершенно далеким от истины, отнюдь не в том смысле, что это совершенно иная страна, но по сути своей… и все же это именно так, как я и подумал. Египет! Уже в чине полковника мне доводилось бывать там… в связи с некоторыми форс-мажорными обстоятельствами. Но, несмотря на крайнюю занятость, у меня выдалось время осмотреть великие пирамиды, сфинксов, надгробия, памятники странным зверям, возведенные прямо среди пустыни. Роскошь и изысканность. Полагаю, многое утеряно за долгие столетия, однако в далекие темные доисторические времена монументы имели много общего между собой. — Он снова помолчал, на полшага приблизился к паре, стоявшей в кругу, и добавил спокойно, извиняющимся тоном, обращаясь к мисс д'Арси: — Если не считать того, что все они сооружены из камня и их окружает полная таинственность. — И уже конфиденциальным тоном закончил: — Их объединяют человеческие жертвоприношения.

— Поклонение животным, — поддакнул полковник Мур.

— Жертвенное заклание невинных… девственниц. — Он еле слышно произнес последнее слово, дабы не оскорблять слух чопорного общества.

— Бог. — Полковник Мур вступил в разговор, воспользовавшись возможностью поправить. — Они имели богов на все случаи жизни, насколько я понимаю. Бог дождя, бог ветра, бог луны… — Он повернулся к мисс д'Арси. — Видите, насколько проще приходится нам. Наша вера — истинна, и мы — сама простота.

— Уж, верно, вы и в самом деле знаете, об чем толкуете! — воскликнул Хоуп. — Какая мудрость! Мы — истинны, как вы изволили заметить, именно потому, что мы просты.

Пожилой полковник испытующе взглянул на собеседника. Хоуп применил этот проверенный маневр, дабы хитростью вовлечь мисс д'Арси в молчаливый заговор против ее же опекуна, чтобы добиться дальнейшего сближения, однако вместе с тем отдать должное «такому приятному пожилому джентльмену». Он даже полагал, что ему это вполне удалось. И все же оставались некоторые сомнения: уж слишком мисс д'Арси была предана полковнику Муру.

— Но я излишне назойлив, — внезапно произнес он. — Пожалуйста, примите мои извинения.

Он слегка повернулся, намереваясь уйти и тем самым как бы предупреждая их попытки — если бы таковые и были — остановить его. Однако полковник Мур, прекрасно разгадавший его маневры, нисколько не препятствовал его уходу.

— Вы остановились в здешних краях? — Вопрос прозвучал в равной степени вежливо и дружески.

— В Кесвике. — Хоуп обернулся, по-прежнему продолжая свое горделивое отступление, правда теперь слегка замедлив шаг. — В гостинице «Голова королевы».

— Я оставлю вам свою визитную карточку, — сказал полковник Мур, вполне довольный тем, что столь неуместная случайная встреча приобрела неожиданно приемлемый финал.

— Почту за честь… сэр, мэм… — Ох уж это преувеличенное «э-э»!

Хоуп прошел через поляну к одному из самых больших камней и, приблизившись, принялся оглядывать его белую поверхность самым тщательным образом, пока полковник и его подопечная покидали поле.

Теперь ему следует запастись терпением.

Отобедав в три часа пополудни, Хоуп отправился рыбачить с Баркеттом и его дочерью. Он провел на озере весь остаток дня, пока солнечный свет не начал меркнуть, однако полной темноты дожидаться не стал. Уж слишком поздно здесь, на севере, наступала ночь.

К десяти часам ему в комнаты подали ужин: холодное блюдо и пинту пива. С удовольствием отведав и того и другого, он написал Ньютону вполне оптимистичное письмо, не без бахвальства упоминая собственные заслуги: «Должно быть, у нее не менее десяти тысяч фунтов годового дохода… а командует ею хитрый старый дурень… он бы нисколько меня не удивил, если бы… однако я убежден, что все пройдет самым наилучшим образом… терпение и еще раз терпение… пожалуйста, продолжай писать письма полковнику высокорожденному А. А. Хоупу, члену парламента». Он франкировал письмо и немедленно отправил его с Мальчишкой-мартышкой.

И все же, завершив это письмо, он по-прежнему ощущал некоторое волнение.

Затем он выдавил фурункул на шее. Конечно, надо было дать ему назреть еще пару дней, но Хоуп и без того уже довольно долго терпел, каждый день наблюдая за ним. Полковник тщательно следил за своим здоровьем и полагал, что если неправильно обращаться с гнойником, тот может породить и другие, как буйно разросшийся платан. Фурункул набух так, что все «плохое», как, бывало, говаривала матушка, собралось в вулканического вида головке. Однако когда полковник ловкими движениями пальцев осторожно ощупал его, то сию же минуту стало ясно, что гнойник не вполне созрел. Уж в чем в чем, а в этом Хоуп и впрямь был знаток. Страдая от фурункулов все двенадцать месяцев в году, принужденный всякое время вдыхать гнойную вонь, сейчас он отлично понимал, что коль вскрыть нарыв прямо теперь, немедля, то воспаление уйдет вглубь и уж тогда одним гнойником не отделаешься. И тем не менее, приказав принести ему кипятку и тщательно прокалив самый острый нож над пламенем свечи, он взялся за рискованное дело. Наградой послужило немедленное чувство облегчения; быстрый надрез и последующее врачевание заняло у него приблизительно полчаса.

Кристина зашла забрать кувшин и исходящую паром лохань. Он не предпринял ни единой попытки пофлиртовать с ней, впрочем, как и она с ним. В ином настроении он, наверное, постарался бы приложить немалые усилия, стремясь преодолеть ее равнодушие — чересчур показное и даже оскорбительное. Однако теперь он был ей в некоторой степени благодарен за такую холодность — ведь не всякий же день ему обязательно волочиться за любой доступной женщиной.

Он откровенно забавлялся, наблюдая за тем, с каким усилием она заставляет себя казаться невозмутимой, вынося из комнаты лохань с гноем и кровью.

— Вам что-нибудь еще будет угодно, сэр?

«Как он отвратителен, — подумала она, — вышагивает тут в своей расстегнутой рубахе, точно конюх в подпитии…»

— Нет, благодарю, Кристина. Мне надо как следует поспать после прогулок по горам на свежем воздухе.

— В таком случае спокойной ночи… сэр. — Эта короткая заминка прозвучала некоей уступкой.

Несмотря ни на что, он чувствовал себя вполне бодро. Однако провести еще один вечер в компании мистера Вуда ему казалось совсем уж немыслимым. И первого вечера, который они провели за фамильярной беседой с глазу на глаз, вполне довольно. Она и без того обеспечит ему немалый кредит доверия, которым придется воспользоваться при малейшем случае. Кроме того, Хоуп ощущал, что несколько взвинчен и настроен весьма воинственно. Как бы в таком состоянии не совершить непоправимой оплошности.

После изнуряюще жаркого сухого июльского дня наступил вечер, не принесший долгожданной прохлады. Даже старожилы не могли припомнить такого теплого лета. На вересковых пустошах случались пожары.

Хоуп порывисто распахнул все окна в комнате и выглянул во двор, взор его устремился через всю панораму города, туда, где в сумеречных просторах высился Скиддау — высеченное из камня еще в доисторические времена изображение гигантского зверя, покоившегося на лапах и с поднятой головой. Воздух был наполнен звуками, разносившимися по всей долине. Перезвон упряжи и колокольчиков на шеях коз, шумная сутолока многочисленной компании, собиравшейся на берегу, всплески озера, откликнувшегося приливом на появление полной луны, лай собак, мычание коров, блеяние овец, ржание лошадей… И все эти ночные шумы и крики говорили о том, что сегодняшняя ночь в городе и его окрестностях будет весьма беспокойной. Но именно такого вот беспокойства, даже более того — хаоса, Хоупу и не хватало. Он жаждал этого.

Полковник открыл дверь и позвал прислугу. Однако на сей раз на зов его пришла не Кристина, а совсем другая девушка. Он велел ей принести еще воды. Ей трижды пришлось сбегать с парой тяжелых кадушек, пока широкая низкая ванна, высотой по бедро, не оказалась заполнена теплой водой. И каждый раз Хоуп все сильней ощущал в себе возрастающее желание.

— Через десять минут можешь вернуться сюда с ромом…

— Джоанна.

— Твое имя будет все время вертеться у меня на языке, — он насмешливо и одновременно весьма двусмысленно облизнул губы, заставив ее рассмеяться, — пока я буду принимать вечернюю ванну…

— Мистер Вуд сказывал, что отродясь ни видал таких чистюль, как вы.

— Ну, если это и порок, то он угоден Господу, Джоанна… А ты ведь не местная, верно?

— Да уж само собой. Из Лондона я. На лето приехала, помогать.

— И как тебе нравится в Кесвике?

Она тряхнула головой. Это нехитрое движение привлекло его внимание к гриве рыжевато-каштановых волос, и, воспользовавшись моментом, Хоуп уже с интересом оглядел девушку. Его взгляд скользнул ниже по изнуренному лицу, хранившему тем не менее проказливое выражение; грудям, вполне крепкими и упругим, хотя и небольшим; и по ее ладной фигуре, которая, как он догадывался, сохраняла весьма приличные формы благодаря постоянному физическому труду на свежем воздухе.

— И сколько же тебе лет, Джоанна?

— Семнадцать.

— Ну, что ж, тогда принеси мне рому. Минут через десять.

Забравшись в ванну, он принялся тереть себя с яростным остервенением, а затем, не вытираясь, натянул на голое мокрое тело льняной халат, получая удовольствие от ощущения ткани на влажной коже. Затем он расставил и зажег все свечи. Такой простой девушке, как Джоанна, комната его могла бы показаться настоящей сокровищницей Аладдина — прекрасная одежда, сверкание столового серебра, груда белья, превосходный несессер, несколько пар обуви, шляпы, книги, футляры для часов, шелка, сияние гиней[21] на письменном столе. Он подошел к окну, вглядываясь во тьму ночи, и даже не обернулся, когда она вошла.

— Поставь на письменный стол, Джоанна. — Ох уж этот соблазн для бедной служанки — горка гиней! Тех самых гиней, что еще совсем недавно являлись собственностью ее хозяина, мистера Вуда. — И будь любезна, убери ванну.

Ей едва хватило сил поставить медную ванну на подставку и утащить ее вон из комнаты. Затем Джоанна вернулась, заперев за собой дверь. Хоуп только теперь обернулся к ней, закрыв окно.

— Возьми гинею со стола, Джоанна. И подай мне рому. Гинея для тебя.

Девушка изо всех сил старалась сдержаться и ничем не выдать торопливости, однако же в результате все ее движения стали медленны, чересчур медленны. Сначала она налила в бокал рому из бутылки, затем взяла гинею, и Хоупу даже показалось, будто она рассмотрела монетку хорошенько, словно бы проверяя — он даже улыбнулся, — затем неторопливо положила ее в карман платья и только после этого поднесла ему бокал с ромом.

— Тебе нравится ром, Джоанна?

Она кивнула и сделала маленький глоток, Хоуп склонился к ней, она поднесла бокал к его губам, и полковник осушил его до дна. Джоанна уронила бокал на целый ворох белья, который еще недавно выгрузили из кареты. Затем Хоуп ловко поддел рукой подол ее платья и задрал его чуть выше талии, она тут же принялась суетливо, рывками стягивать одеяние через голову. Он отступил на шаг и воззрился на нее. Джоанна скинула платье, затем нижнюю рубаху, и тогда он подхватил ее на руки, легко удерживая ее стройное молодое тело, а она обхватила его торс ногами.

Держа ее на вытянутых руках, он двинулся к постели. Плотно сжав тонкие губы, она боялась выдать себя хотя бы малейшим звуком. Сомкнув ноги вокруг него, она все сильней и сильней прижимала его к своей груди. Хоуп хотел было назвать ее по имени, но никак не мог его вспомнить. Ему страстно хотелось одарить ее нежностью и лаской. Он гордился тем, с каким искусством и мастерством умел доставить женщинам наслаждение, и все его прежние пассии были очень благодарны ему за его старания. Но в отличие от всех прочих эта худая девушка с крепким телом ничего такого не желала. Она корчилась и изгибалась под ним в спазмах неудовлетворенной страсти, которая, казалось, поглотила все ее существо без остатка, так и не пробудив истинной чувственности. Даже ощутив, что он уже кончил, она продолжала неистово прижиматься к нему, вскидываясь и изгибаясь с энергичными стонами, и это вызывало в нем лишь что-то похожее на жалость. Хоуп постарался ее приласкать, однако она с неожиданной яростью отбросила прочь его руки, точно он причинил ей боль, и теперь никакие извинения не способны были загладить его вину. Как он и предполагал, она не смогла дать ему ни нежности, ни теплоты. Девушка лишь на мгновенье отстранилась от него, а затем снова вцепилась в него крепкими руками, пытаясь вновь заняться любовью. Однако Хоуп уже был не в настроении, он довольно жестко и с усилием отстранил ее разгоряченное тело от себя, она цеплялась за него, точно слепая, и ее истомленное лицо озарялось светом свечей.

Все обернулось совсем не так, как ему хотелось.

И все же он сам мысленно пообещал себе, что ни в коем случае не станет обращаться с ней плохо. Она лишь удовлетворяла свою похоть с ним, как он в свое время проделывал то же самое с другими. При всем том она могла бы проявить хоть чуточку больше теплоты к нему. Некоторое время Хоуп лежал рядом с ней, делая вид, будто все прошло самым лучшим образом, и когда она внезапно, одним неуловимым движением выскользнула из постели, натянув платье, он поблагодарил ее, пожелав спокойной ночи. Она же не ответила ему ни слова.

В душе его воцарилась опустошенность.

В полном одиночестве, при свете свечей, он недвижно лежал на своей кровати в гостинице «Голова королевы». Он прекрасно знал, что сам всему виной. Но осознание этой истины было лишено смысла, ибо исправить он ничего не мог. К тому же все его молитвы и покаяние перед Господом казались ему и вовсе бессмысленными, поскольку он и в будущем намеревался грешить, как грешил прежде. Он не сомневался, что если душа его и существует на самом деле, самое место ей в аду…

В былые времена он мог бы рассказать, как его отца прилюдно отстегали хлыстом перед воротами города и заковали в колодки только за то, что тот незаконным образом выловил лосося, и еще велели молиться за здоровье Лорда Н, чья милость спасла беднягу от заслуженного повешенья. Еще он мог бы поведать, как его мать, не вынеся такого унижения, собрала скудные пожитки и покинула дом, забрав с собой троих малолетних детей. И это паломничество в никуда стало для всей их семьи настоящим испытанием и кошмаром. Он не уставал благодарить Господа за то, что тогда ему уже минуло девять и он сумел сбежать, начав заботиться о себе сам.

Он поднялся и широко распахнул окно, впуская в комнату свежий ночной воздух. Городской шум постепенно затихал, но именно сейчас Хоупу хотелось услышать привычные звуки людской суеты, которые, точно надежный товарищ, сумели бы отвлечь его от мрачных мыслей.

На секунду у него даже возникло желание выйти на улицу, присоединившись к любителям лунных ночей. Сейчас небо казалось даже живописней, нежели вечером, во время заката. Над горами нависла яркая гигантская, величественная луна, будто бы оказывая честь своим визитом и всему этому краю, и маленькому городку. Дома отбрасывали на землю отчетливые черные тени; на гребнях дальних холмов Хоуп видел белые линии новых стен, которые паутиной окутывали все высокогорье; откуда-то с самого берега озера до его слуха донесся одинокий вскрик, резкий, точно пистолетный выстрел.

Именно такой «Хоуп» больше всего и беспокоил его. Он нашел зеркало, по обе стороны от него поставил зажженные свечи и, как был, совершенной нагой, сел перед ним, вглядываясь в собственное отражение. Капельки пота постепенно высыхали под порывами ночного ветра, проникавшего через открытое окно. Александр Август! Какой тяжелый груз надежд возложил отец на его плечи, назвав сына такими именами! Почтенный! Кем почитаемый и за что? Это «почтенный» открывает все двери. Будучи «почтенным», он осмеливался приблизиться к мисс д'Арси, которая и взгляда бы не бросила в сторону какого-нибудь торговца или ремесленника, и уж ни за что бы не обратила внимания на обычного человека, чем бы он там ни занимался и каким бы праведным при этом ни был. Имея чин полковника и исполняя обязанности члена парламента, он никому не позволит встать у себя на пути. Все эти титулы, точно шутовские погремушки, передававшиеся по наследству, купленные или добытые противозаконным путем, не требовали ни добродетелей, ни талантов, однако в немалой степени приветствовались и находили одобрение в обществе… Он и сам жаждал принадлежать этому аристократическому кругу, править, получать взятки, обогащаться, укреплять собственное положение среди той маленькой части дворянства, которая сумела избежать революции, — он хотел находиться на самой вершине. И не испытывал на этот счет ни малейших сомнений…

И еще, этой лихорадочной ночью… он пристально вглядывался в крупную, красивой формы голову, он смотрел на нее до тех пор, пока она не превратилась в какой-то незнакомый предмет. Будто бы вырубленная из камня, она смотрела на него с другого конца комнаты, и этот совершенно бесплотный образ в зеркале вдруг стал более живым и настоящим, нежели его собственная плоть. Почему наслаждение женским телом не приносило ему ни малейшего облегчения? И отчего его совершенно не радовали собственные амбиции, планы на будущее, размышления о здоровье и успехе?

И именно этот самый Хоуп вмешался в его мысли и чувства. Он не мог выносить избалованного и изнеженного младшего сына графа Хоуптона. Он презирал ту легкость, с какой фортуна теперь предоставляла ему возможности одну за другой, те самые возможности, о которых человек низкого происхождения и мечтать бы не смел. Но он был связан с Хоупом и должен быть терпимым к нему. Потерять полковника значило гораздо больше, нежели потерять самого себя: все равно что упустить единственный внезапно подвернувшийся ему шанс начать жить той самой жизнью, к которой он так страстно стремился все это время.

— Но для самого себя я всегда буду называться Джоном, — прошептал он зеркалу. — Для себя самого я по-прежнему останусь Джоном, просто Джоном, простым Джоном, Джоном, как меня назвали при крещении. Доброе английское имя — Джон…

Полковник Мур оставил свою карточку, и на следующее утро, ровно в одиннадцать часов Хоуп прибыл в арендованную виллу на побережье озера. Ему сообщили, что мистер и миссис Мур отправились вместе с мисс д'Арси по каким-то непредвиденным делам и не вернутся по крайней мере в течение ближайших двух недель, однако даже такой отдаленный срок оставался под вопросом.

Шишка фурункула беспрерывно ныла: он не до конца сумел ее вычистить. Хоуп решился на весьма болезненную и неприятную уксусную припарку.