"Легион под знаком Погони. Белорусские коллаборационистские формирования в силовых структурах нацистской Германии (1941-1945)" - читать интересную книгу автора (Романько Олег Валентинович)

Политическая активность белорусских националистов и позиция нацистского военно-политического руководства

В историографии Второй мировой войны сложился очень упрощенный взгляд на историю белорусского национального движения в годы оккупации. И советские, и многие зарубежные историки сводят всю деятельность белорусских националистов к заурядному коллаборационизму без какойлибо политической подоплеки. Однако их политическая активность не является такой однозначной, как может показаться на первый взгляд. Необходимо отметить, что эту активность необходимо рассматривать, прежде всего, в контексте целого ряда факторов, имевших на нее определенное влияние. Это: эволюция белорусской политики нацистской Германии, так называемая «борьба полномочий» среди группировок немецкого военнополитического руководства, и сам уровень активности белорусского национального движения.

Следует признать, что до середины 1942 г., по определенным причинам общего и частного характера, Белоруссия занимала особое место в системе немецкой «восточной» политики. Во-первых, руководство Третьего рейха так и не решило политическое будущее этой территории. Во-вторых, гражданская оккупационная администрация так и не смогла получить власть в ее восточных районах. В-третьих, партизанское движение на территории Белоруссии приняло такие масштабы, что просто не давало возможности для хозяйственной эксплуатации и других мероприятий оккупационных властей. И, наконец, в-четвертых, несмотря на все усилия генерального комиссара Кубе, белорусское население принимало крайне слабое участие в организации «нового порядка». Такая ситуация на территории Белоруссии причиняла немцам много хозяйственных, административных и военных проблем.

Все эти факторы значительно ослабили интерес немцев к белорусскому вопросу. Например, 30 мая 1942 г. Розенберг посетил Минск, где во время встречи с представителями немецкой администрации и белорусским активом заверил их, что готов поддержать все стремления, направленные на развитие Белоруссии и превращение ее «в сильное и цветущее государство – форпост Германского Рейха»[240]. Однако, в свете последних событий, это высказывание было рассчитано, скорее, на пропагандистский эффект. В реальности же, Розенберг не верил в возможность активизировать белорусский национализм. Не верили в это и многие его подчиненные. Так, еще в марте 1942 г. его представитель в ставке Гитлера д-р Копен заявил, что «белорусы – настолько примитивные, что могут только пахать землю и кормить скотину»[241].

В кругах Министерства по делам оккупированных восточных областей Белоруссию называли «национальным коктейлем» и «золушкой рейхскомиссарата “Остланд”». Но и на практике все свидетельствовало о том, что Розенберг и его министерство относятся к Белоруссии, как ко второстепенному региону в составе «Остланда». В частности, об этом свидетельствовало дальнейшее уменьшение территории генерального округа, которое проводилось не только без согласования с Кубе, но даже и без его ведома. В январе 1942 г. часть белорусской территории была передана рейхскомиссариату «Украина», а в апреле – генеральному округу «Литва»[242].

Однако наиболее важным из всех мероприятий было издание в конце марта 1942 г. указа, который запрещал создание в Белоруссии центрального органа самоуправления. По мнению Розенберга, «большевистское мировоззрение настолько сильно укоренилось в сознании белорусского населения, что для создания местного самоуправления не осталось никаких предпосылок»[243].

Как было сказано выше, генеральный комиссар Кубе вполне искренне полагал, что белорусов надо привлекать к сотрудничеству и, в том числе, к политическому. Естественно, он не был альтруистом и большим другом белорусского народа. Во всем и везде он руководствовался исключительно интересами Германии. Так, в одном из своих выступлений в апреле 1943 г. Кубе подчеркивал, что белорусский национализм очень слабый, им легко руководить, и поэтому он не представляет никакой опасности для немцев.

«Белорусов нельзя сравнивать ни с одним из народов «Остланда», которые всем ходом своей истории были настроены против немцев. Белорусы, говорил он, единственный народ, который не занимался политическими интригами против Германии. Литовцы ненавидят нас… латыши и эстонцы приветливо встречали нас не потому, что это были немецкие войска, а потому, что эти войска освободили их от большевиков – все они готовы променять нас на англичан»[244].

Из этих положений он и исходил, когда разрешал националистам создавать БНС, БРД, СБМ, открывать школы и библиотеки, и, в конечном итоге, даже организовывать некое подобие вооруженных сил. Однако на этой почве у него появилось сразу несколько оппонентов. Во-первых, его непосредственный начальник Розенберг, о позиции которого было достаточно сказано выше. И все-таки, эти расхождения во мнениях не были такими глобальными, хотя и мешали выработке некой общей линии. Гораздо более глубокий конфликт у Кубе возник с руководством СС и полиции рейхскомиссариата «Остланд» и, непосредственно, с его представительством на территории Белоруссии. В отличие от Кубе полицейские власти считали, что все заигрывания с националистами в политической сфере могут плохо закончиться: осенью 1941 г. у всех в памяти еще были живы события, связанные с провозглашением Организацией украинских националистов (ОУН) «независимой Украины». В дальнейшем разногласия с Розенбергом отошли на второй план. Конфликт же «Кубе – СС» продолжался с переменным успехом до самой смерти генерального комиссара. Этот конфликт отразился на всех сторонах жизни оккупированной Белоруссии и, в том числе, на политической и военной деятельности белорусских националистов[245].

Конфликт между генеральным комиссаром и руководством СС имел, в целом, два кульминационных пункта. Первый из них приходиться на весну 1943 г., и был связан с деятельностью БНС и созданием Корпуса белорусской самообороны (КБС), подробнее о котором будет рассказано в соответствующем разделе. Эта часть конфликта протекала в острой форме и закончилась поражением генерального комиссара: роль БНС была низведена до уровня обычной благотворительной организации, ее президент Ермаченко только чудом избежал отправки в концлагерь, а КБС был расформирован.

Второй кульминационный пункт (лето 1943 г.) проходил более мирно и был связан с созданием БРД, СБМ и прочими мероприятиями. В принципе, если бы не смерть Кубе, конфликт, вообще, мог бы закончиться полной победой его линии. Генеральный комиссар стал действовать осторожней и, к тому же, общая военная обстановка была таковой, что уже многие представители немецкого военно-политического руководства начали склоняться к мысли о более тесном сотрудничестве с «восточными» народами. Убийство Кубе советскими агентами только несколько затормозило этот процесс, однако, не смогло его остановить[246].

Справедливости ради надо сказать, что приемник Кубе на посту генерального комиссара К. фон Готтберг не был сторонником сотрудничества с белорусскими националистами. Более того, долгое время он был одним из оппонентов Кубе в упомянутом конфликте, так как не верил белорусам вообще и в возможности белорусского национализма, в частности. Став генеральным комиссаром, он, поначалу, придерживался своей старой точки зрения: например, он убежденно ее отстаивал на конференции, которая проходила в Министерстве по делам оккупированных восточных областей 22-23 ноября 1943 г. Однако, войдя в курс дел генерального комиссариата, он был вынужден сменить свою точку зрения. Результатом чего и стало создание БЦР. Здесь необходимо подчеркнуть, фон Готтберг не стал в одночасье другом белорусского народа. Просто он пришел к тем же выводам, что и Кубе, когда оказался на его месте: если белорусские националисты работают под присмотром в одной организации, то их очень легко использовать. Фактически, фон Готтберг только разрешил создание БЦР, как и позволил существовать такому «детищу» Кубе, как СБМ. Настоящим же инициатором создания совета стал его будущий президент Р. Островский, который при этом преследовал свои цели: как полагает польский историк Ю. Туронек, он был сторонником тактики «малых шагов», и считал, что добиваться уступок у немцев надо постепенно[247].

В связи со сказанным, нельзя не подчеркнуть: одной из причин (может и не самой главной, но не менее существенной) такого отношения было то, что каждая из ветвей немецкой оккупационной власти имела «своих» белорусских националистов, которые постоянно враждовали между собой. Например, общеизвестен конфликт между И. Ермаченко и Р. Островским, вследствие которого последний был вынужден уехать из Белоруссии в Западную Россию и не появляться в генеральном комиссариате до самой смерти Кубе[248].

Следующий пример. Всем группам более или менее пронемецки настроенных белорусских националистов не давала покоя деятельность В. Ивановского, который был настроен больше прозападно и пропольски. Доносы на Ивановского начались сразу же после его приезда в Минск в ноябре 1941 г. Однако, по неизвестной причине, Кубе не трогал его и даже сделал бургомистром Минска и членом БРД. Развязка наступила в начале декабря 1943 г., когда Ивановский был убит неизвестными прямо на улице. По официальной версии это сделали советские агенты. Тем не менее, многие до сих пор убеждены, что это было сделано по приказу нового генерального комиссара фон Готтберга, который, тем самым, обезглавил белорусское националистическое подполье и расчистил дорогу своему ставленнику Островскому[249].

Наконец, еще один белорусский общественно-политический деятель – Ф. Акинчиц – вообще ненавидел всех: и тайных антинацистов, и откровенных коллаборационистов. Многих из числа последних он, например, считал недостаточно пронемецки настроенными и поэтому недостойными возглавлять местную администрацию на территории генерального округа «Белоруссия». Выше уже говорилось, что осенью 1941 г. в Минске была создана БНС, возглавил которую И. Ермаченко, специально посланный для этого в Белоруссию Розенбергом. Не секрет, что Ермаченко пользовался полным доверием Кубе, который одобрял все его действия, направленные на превращение БНС в полноценное национальное правительство. Такой ход событий не многим отличался от взглядов Акинчица. Правда, было только одно «но». По словам польского историка Ю. Туронека, «он сам хотел быть строителем белорусского государства»[250]. И вот теперь, после ухода с политической сцены Щорса и Островского, главным противником Акинчица стал Ермаченко. Тем не менее, сражаться с ним было непросто: оба политика были служащими ведомства Розенберга, и апеллировать о посредничестве пока было не к кому. Нужно было менять тактику. Поэтому Акинчиц сосредоточил всю свою деятельность на так называемом «движении молодых активистов». Этих бывших советских военнопленных – выпускников его пропагандистского лагеря в Вустрау – он смог во множестве пристроить на ответственные посты в оккупационной администрации генерального округа. По замыслам Акинчица, молодежь должна была активно участвовать в борьбе с врагами нового строя, создать свои отряды СС, а в перспективе стать основой общебелорусской национальной организации – надежной опоры немецкого руководства. Забегая вперед, следует сказать, что, несмотря на все попытки Кубе приписать создание такой организации исключительно себе, она была создана летом 1943 г. именно по «лекалам» Акинчица и из подготовленных им в Вустрау людей[251].

В результате такой деятельности Акинчица, на территории генерального округа «Белоруссия» оформилась оппозиционная к официальному руководству БНС группа. Эти, в основном, молодые люди руководствовались идеями Акинчица, которые он, в целом, сформулировал в своей программной статье «Своевременные мысли». Статья эта была довольно объемная. Однако ее основная мысль заключалась в следующем тезисе: «Есть у нас «политики», писал Акинчиц, которые призывают «ни в коем случае не отвлекать наше внимание от своих белорусских проблем», и напоминают, что «значимость современных событий не должна закрывать «незначительность» нашего дела и мешать в строительстве завтра, в собирании и укреплении наших белорусских сил». Таким «политикам» следует напомнить, что судьба белорусского дела зависит исключительно от судьбы антибольшевистского фронта. Было бы большим несчастьем для белорусов, если бы в этот момент, когда страна выбита из колеи нормальной жизни, к власти над ней дорвалась бы некая группа лиц, которые ничего за собой не имеют, кроме болезненных амбиций и жажды власти». Не секрет, что под вышеуказанными «политиками» подразумевались все, кто был не согласен с линией Акинчица[252].

Однако Кубе, который по-своему разыгрывал карту белорусского национализма, игнорировал требования лидера белорусских нацистов и не позволял газетам размещать его критику БНС и Ермаченко. Зато к этой критике более внимательно стало относиться центральное полицейское руководство Третьего рейха и его минские органы. Гиммлер уже давно крайне негативно относился к политике Кубе. На его взгляд, генеральный комиссар «Белоруссии» являлся проводником идей, полностью противоречащих интересам Германии. Вскоре немецкая служба безопасности повела активное наступление на Кубе, фактическим подспорьем чего стали рапорты Акинчица и его группы. Таким образом, они оказали существенное влияние на сфабрикованное в декабре 1942 – январе 1943 г. дело Ермаченко, который был обвинен в государственной измене. Как известно, руководитель БНС смог избежать смерти. Однако в атмосфере развернувшегося затем немецкого террора были репрессированы многие белорусские активисты в Минске и на местах. В том числе был арестован и убит ксендз В. Годлевский. Если верить послевоенным белорусским мемуаристам, его смерть также на совести Акинчица[253].

В начале 1943 г. позиции Кубе и БНС были значительно ослаблены, и Акинчиц уже праздновал скорую победу. А в том, что он, наконец, достигнет своей цели, сомневаться не приходилось: все немецкие карательные органы в Германии и Белоруссии были на его стороне. Однако довести задуманное до конца ему так и не удалось. 5 марта 1943 г. Акинчиц был застрелен на минской квартире своего давнего соратника В. Козловского. Это убийство приписывают советскому агенту А. Матусевичу[254]. Тем не менее, в этом деле до сих пор много не ясного. Все донесения советских агентов, которые находились на тот момент в Минске и его окрестностях, свидетельствуют о том, что это покушение стало для них неожиданностью. Поэтому, большинство современных белорусских историков склонны считать, что устранение Акинчица было местью сторонников Годлевского. А Матусевич был использован, что называется, «втемную». Наконец, не исключено и участие Кубе в этой акции. Так, отдел прессы генерального комиссариата запретил газетам публиковать известие о покушении и смерти Акинчица. Вероятно, оккупационным властям было просто невыгодно даже обычное упоминание об этом деле, не говоря уже о его причинах[255].

Естественно, что все эти конфликты националистических группировок не создавали здоровой обстановки. Нередко это давало повод некоторым немецким представителям утверждать, что с белорусскими националистами вообще нельзя сотрудничать, так как они не могут договориться даже между собой.

5 июля 1944 г. БЦР прибыл в Кенигсберг, а уже в августе переехал в Берлин. Здесь начался новый этап истории белорусских коллаборационистских организаций. Этот этап не был таким длинным, как предыдущий. Однако по своей насыщенности он мало уступает ему. Белорусские националисты, хотя и начали работать в совершенно новых для них условиях, столкнулись здесь с проблемами, которые своими корнями уходили в оккупационный период. И опять национальная политика нацистов играла здесь не последнюю роль.

Еще до прибытия БЦР в Берлин, Розенберг признал его «единственным политическим представительством белорусского народа». На этот шаг Министерство по делам оккупированных восточных областей не могло решиться с декабря 1943 г. В условиях же конца лета 1944 г. это свидетельствовало о том, что Розенберг задумал использовать БЦР как одну из фигур в своей политической игре. Делать это было очень выгодно, так как даже с пропагандисткой точки зрения эта организация имела более высокую ценность, чем другие, подобные ей организации «восточных» народов. Во-первых, в отличие от них, БЦР был создан на своей территории, а не в эмиграции. Во-вторых, главным источником его «легитимности» был не какой-нибудь указ оккупантов, а «воля делегатов 2-го Всебелорусского конгресса». И, в-третьих, функционирование совета в эмиграции можно было представить, как результат прерванного Красной Армией процесса создания белорусского государства под немецкой оккупацией[256].

Через некоторое время после признания БЦР Розенбергом, 20 августа 1944 г., Островский обнародовал протест, адресованный «всем правительствам и народам мира» и направленный против «оккупации Белоруссии советскими войсками». «БЦР рассматривает этот акт большевистской Москвы, говорилось в документе, как очередное циничное нарушение международного права. БЦР рассматривает очередную оккупацию Белоруссии большевиками как временную военную оккупацию и призывает весь белорусский народ, как на оккупированной территории, так и за ее границами, для наискорейшего освобождения своей родины»[257].

Таким образом, после прибытия в Германию, БЦР целиком перешел под юрисдикцию Министерства по делам оккупированных восточных областей, и стал выполнять только его указания. Для этого в структуре министерства создавалось специальное Белорусское бюро (Weissruthenische Leitstelle), которое должно было руководить всей политической и общественной жизнью белорусской эмиграции. Начальником бюро стал д-р Любе. Что же касается военной стороны деятельности белорусской эмиграции, то она была передана в ведение Главного управления СС (более подробно об этом будет сказано в следующих главах)[258].

Сфера компетенции и направления деятельности БЦР были строго ограничены инструкциями Белорусского бюро и заключались в следующем:

1. Борьба с большевизмом посредством: участия в создании белорусских добровольческих формирований; участия в создании партизанских отрядов за линией Восточного фронта; активной пропагандистской деятельности среди белорусских рабочих;

2. Объединение всех белорусов в Союзе освобождения Белоруссии, который планировалось создать при помощи БЦР;

3. Культурная, социальная и правовая опека над всеми белорусами на территории Германии и оккупированных ею стран;

4. Работа среди молодежи (главным образом, среди членов СБМ и добровольных помощников Люфтваффе);

5. Работа среди женщин[259].

Общественной базой для деятельности БЦР должны были стать белорусы, которые находились на территории Германии и оккупированных территориях Польши и Чехии. В основной свей массе, это были белорусские «восточные рабочие» – «остарабайтеры» (Ostarbeiter), которых немцы принудительно вывезли в Германию (около 378 тыс. чел. всех возрастов). Кроме того, лидеры белорусских националистов могли рассчитывать на некоторое количество молодежи и белорусскую эмиграцию, которая проживала на этих территориях еще до начала Второй мировой войны (еще, около 22 тыс.). Всего, таким образом, около 400 тыс. человек на июнь 1944 г. В июле это количество возросло за счет беженцев, в результате чего численность белорусов в Германии и на оккупированных ею территориях составила примерно 500 тыс. человек[260].

Все свои вопросы по культурной и социальной опеке БЦР решал через берлинское Белорусское представительство и Комитет самопомощи, который имел свои филиалы во всех главных местах пребывания белорусов. В связи с этим, обе указанные организации были подчинены БЦР. Начиная с сентября 1944 г., БЦР активно занимался организацией школ для белорусских детей, культурной работой среди белорусов (например, им была организована театральная труппа «Жыве Беларусь!», которая в ноябре и декабре дала 46 представлений в разных местах скопления белорусской эмиграции), распространением печатной продукции и радиопропагандой[261].

Тем не менее, основной задачей БЦР по-прежнему оставалось участие в военно-политических усилиях Германии. В специфических условиях эмиграции роль БЦР в них претерпела некоторые изменения, однако, в целом, она осталась такой же, как и на родине. Известно, что до осени 1944 г. находившиеся в Германии антикоммунистические национальные организации фактически не сотрудничали между собой. Толчком к началу более интенсивных отношений послужило провозглашение так называемого Комитета освобождения народов России (КОНР). Эта организация была создана на основе власовского движения и явилась, по сути, победой «прорусской» линии в немецкой национальной политике, которую поддержал рейхсфюрер СС Гиммлер – один из самых влиятельных политиков Германии на тот момент, за спиной которого к тому же стояла реальная военная сила. Здесь, однако, следует оговориться, что Гиммлер отважился на такой шаг не из-за какой-то любви к русским. Просто, до него на последнем году войны дошло то, что оппозиционеры в Вермахте поняли еще в 1941 г.: только объединение всех «восточных» народов в общей антикоммунистической организации может изменить ход войны в пользу Германии[262].

16 сентября 1944 г. Гиммлер встретился с бывшим генерал-лейтенантом Красной Армии А. Власовым – лидером одноименного движения. В ходе беседы Власов поставил перед рейхсфюрером три основных условия, без выполнения которых он считал невозможным нормальное функционирование КОНР. Это: роспуск всех национальных организаций и включение их членов в будущий комитет, создание Вооруженных сил КОНР, в которые должны были войти все «восточные» добровольческие формирования германских вооруженных сил, улучшение положения «восточных рабочих» и передача опеки над ними в соответствующие структуры комитета. Отдельно был поднят вопрос о прекращении всяческой антирусской пропаганды, которой занималось ведомство Розенберга. В заключение встречи Гиммлер принял все доводы Власова и дал свое окончательное согласие на создание КОНР[263].

Переговоры Власова и Гиммлера показали, что, несмотря на военные условия, национальный вопрос являлся одним из ключевых для будущего руководителя КОНР. Выступая публично, и в частных беседах, бывший советский генерал не уставал подчеркивать следующий тезис: «Народы России прекрасно сознают, что судьба каждого из них зависит от общих усилий... Разве им есть из-за чего ссориться сейчас, когда большевизм отнял у них все... Только общими усилиями они свергнут большевистский строй и лишь после этого в мирном сожительстве разрешат все вопросы своего национального бытия»[264]. Более того, по свидетельству близких к Власову лиц, он намеревался объединить все народы СССР, а после войны созвать Учредительное собрание. Только на нем и только после победы над большевизмом, по его мнению, народы могут решить: оставаться в союзе с русским народом или выделиться в самостоятельное государство[265].

14 ноября 1944 г. на торжественном заседании в Праге было провозглашено создание КОНР. По замыслу Власова, эта организация должна была представлять собой «широкий антисталинский фронт», объединяющий в своих рядах различные слои советского общества и все национальности СССР. Фактически, комитет планировался как «российское правительство в изгнании». В случае же поражения большевиков он мог стать «временным правительством новой России». Чтобы придать комитету действительно общероссийский характер, в состав его президиума было предложено войти лидерам всех национальных организаций, которые к тому времени находились на территории Германии. Это являлось одним из условий, которые обещал выполнить Гиммлер. Однако, несмотря на его поддержку, процесс создания многонационального антисталинского фронта неожиданно зашел в тупик. Дело в том, что лидеры большинства национальных организаций усмотрели уже в самой идее КОНР всего лишь «очередную русскую затею». Следует сказать, что эти события приняли такой оборот не без участия А. Розенберга, который на правах министра по делам оккупированных восточных областей курировал большинство национальных представительств. Как известно, краеугольным камнем всех его теорий и действий на этом посту было стремление уничтожить многонациональную Россию (неважно, коммунистическую или буржуазную) путем ее расчленения на отдельные государственно-национальные образования. В этом направлении Розенберг и стал действовать, когда возникла идея по созданию КОНР. В результате, большинство лидеров национальных организаций посчитали, что основной принцип Пражского манифеста, согласно которому устанавливалось «равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность», является всего лишь тактическим ходом и при первом же удобном случае будет забыт[266]. На этом основании многие из них отказались от своей кооптации в комитет еще на стадии переговоров с Власовым[267].

В итоге, уже 18 ноября 1944 г., в Берлине состоялось заседание так называемых «представителей порабощенных Россией народов». В этом мероприятии, за кулисами которого стоял Розенбергом, приняли участие следующие организации: Боевой союз волжских татар «Идель-Урал», Армянский, Азербайджанский, Грузинский и Северо-Кавказский комитеты, Крымско-татарский национальный центр, Туркестанский национальный комитет, ряд украинских политических групп, а также президент БЦР Р. Островский. Политики, которые участвовали в этом заседании, ставили перед собой следующую цель: продемонстрировать единую волю национальных организаций «к борьбе за свободу своих народов и своей земли от русской оккупации, которая должна была привести к возрождению их национальных государств». Практическим результатом встречи стало подписание соглашения, по которому они обязались совместно работать над указанными вопросами и везде взаимно поддерживать друг друга. Для воплощения в жизнь решений заседания лидеры националистов избрали специальную комиссию[268].

В тот же день все участники заседания обратились с меморандумом к Розенбергу, в котором заявили «самым решительным образом», что «не могут взять на себя ответственность за последствия, которые могут произойти в результате действий генерала Власова – если его притязания на возглавление наших народов не будут отвергнуты с достаточной ясностью»[269].

Следует сказать, что не все национальные группы, находившиеся в то время на оккупированных Германией территориях, поддержали лидеров своих организаций. Наиболее известным в данном случае является протест казаков, большинство из которых воспротивилось своему искусственному обособлению от русского народа. Менее известным является конфликт, возникший между руководством белорусского национального движения и рядом офицеров белорусских добровольческих формирований.

Выше уже говорилось, что одним из участников заседания «представителей порабощенных Россией народов» был президент БЦР Р. Островский. Не будет преувеличением, если сказать, что это был один из самых непримиримых национальных лидеров. Непримиримых по отношению к идее сотрудничества с Русским освободительным движением. По свидетельству близкого сотрудника генерала Власова А. Казанцева, Островский отказался войти в КОНР, так как «обещанный Розенбергом пост президента будущей Белорусской республики закрыл ему… все горизонты»[270]. Это только отчасти является правдой. Наряду с личными амбициями Островского, следует также признать, что это был убежденный антикоммунист и одновременно сторонник идеи полной независимости Белоруссии. Эту идею он отстаивал даже в ущерб созданию единого антисталинского фронта. Во многом это и подвигло его принять участие в авантюре, предпринятой Розенбергом[271].

О том, что «заседание порабощенных народов» было именно авантюрой, свидетельствует то, что, заключив политическое соглашение, лидеры национальных организаций оставили в стороне вопросы военного сотрудничества и строительства своих вооруженных сил. Тогда как ясно, что в условиях войны они были главными. В результате, 9 декабря 1944 г. командир Специального белорусского десантного батальона «Дальвиц» (более подробно об этом батальоне будет сказано ниже) майор В. Радько и группа его офицеров поставили перед руководством БЦР вопрос о присоединении своего подразделения и прочих белорусских частей к движению генерала Власова. По его мнению, КОНР «выдвинулся на передовую линию антибольшевистского фронта» и тесное сотрудничество с ним является возможностью увеличить собственную силу белорусов. Это сотрудничество должно было осуществляться как по политической, так и по военной линии. Например, результатом военного сотрудничества должно было стать оперативное подчинение всех белорусских частей штабу генерала Власова. При этом главным аргументом офицеров батальона было то, что в ближайшее время нет и не предвидеться возможности создания крупных бело русских воинских формирований. Главной особенностью этого обращения к руководству БЦР было то, что оно заканчивалось ультиматумом: если их условия не будут выполнены, то офицеры «Дальвица» сами, без согласия с Островским, начнут решать эти вопросы[272].

Здесь следует сказать, что Радько и все руководство «Дальвица» являлись сторонниками стратегии, которая предполагала развертывание партизанского движения против советских войск и, через это, организацию народного восстания в Белоруссии. Генерал Власов также считал, что одним из направлений антикоммунистической борьбы должна быть партизанская война на территории СССР. Поэтому Радько и его группа увидели в этом положительный момент для себя: если против большевиков поднимутся все народы СССР, считали они, белорусским партизанам будет значительно легче. Дальше станет ясно, почему офицеры «Дальвица» так думали, и в чем были истинные причины их демарша. Однако в той ситуации практически все руководство БЦР крайне отрицательно относилось к идее сотрудничества с генералом Власовым и КОНР. В ответе, подготовленном для офицеров «Дальвица» «военным министром» БЦР генерал-майором К. Езовитовым, было заявлено, что белорусы не могут войти в созданную Власовым организацию. По его мнению, главной причиной этого было то, что в данный момент вхождение в КОНР осуществляется не на партнерской и союзнической основе, а путем «полного подчинения, связанного даже с ликвидацией всех организаций отдельных национальностей». Поэтому, было заявлено прибывшему в резиденцию БЦР Радько, все разговоры о присоединении к движению генерала Власова, являются преждевременными. К тому же, усилению позиции БЦР в этом споре способствовало то, что одновременно с этими событиями между ним и Главным управлением СС была достигнута договоренность об организации 30-й гренадерской дивизии войск СС – крупного белорусского воинского формирования, создания которого так добивались офицеры «Дальвица»[273].

Вопрос о присоединении к КОНР был только верхней точкой конфликта между БЦР и сторонниками Радько. Фактически, он возник еще в июле 1944 г., когда командир «Дальвица» начал обвинять Островского в срыве эвакуации из Белоруссии, в результате чего были потеряны почти все белорусские национальные формирования. Кроме того, они считали, что БЦР является обыкновенной немецкой марионеткой, и только присоединение к КОНР может реабилитировать его в глазах белорусской общественности. Так, что декабрьские события были только логическим продолжением, но не завершением, этого конфликта. Ответ генерала Езовитова не успокоил Радько и его мятежных офицеров, а только еще больше усилил противоречия между ними и советом. В результате, в январе 1945 г. Радько отказался от дальнейшего сотрудничества с Островским и выразил сожаление, что делал это раньше[274].

Указанная дискуссия была, фактически, позицией только двух групп белорусских националистов. Однако была еще одна, небольшая, группа, члены которой все-таки присоединились к Власовскому движению, войдя в КОНР. Их взгляды, в целом, отличались и от взглядов Островского, и от взглядов Радько. Поэтому для полноты общей картины белорусского национализма, на истории этой группы следует остановиться подробнее. Фактически, она оформилась еще до издания Пражского манифеста – летом-осенью 1944 г. Интересно, что, как и в предыдущем сюжете, инициаторами сотрудничества с Власовским движением стали военные. В конце лета – начале осени 1944 г. в Берлине образовалась провласовская группа – Белорусский руководящий комитет. Эта группа состояла из бывших советских офицеров-белорусов, наиболее активными из которых были подполковник М. Подлазник, капитан К. Вишневский и лейтенант Ю. Левкович. Несколько позже к ним присоединился капитан М. Пугачев, фигура в белорусских коллаборационистских кругах довольно известная: с февраля по июнь 1944 года он являлся уполномоченным Штаба БКА в Минском округе. Убежденный антисталинист, но этнический русский, этот бывший советский офицер вскоре понял, на кого работают лидеры БЦР, и уже в эмиграции порвал с Островским. Однако прежде, чем начать переговоры с власовцами, эти офицеры постарались перетянуть на свою сторону ряд видных националистических деятелей. В результате, к комитету присоединились Н. Будзилович (вскоре стал его председателем), Н. Демченко, В. Гутько и ряд других, более или менее известных политиков. Главной удачей «комитетчиков» стал переход на их сторону Е. Кипеля – бывшего председателя 2-го Всебелорусского конгресса[275].

В октябре 1944 г. в предместье Берлина Далендорфе состоялась встреча «белорусской организационной группы» с генералом Власовым и его ближайшими сотрудниками – В. Малышкиным, Г. Жиленковым и Д. Закутным. По воспоминаниям Кипеля, целью этой встречи было «высказать свой, белорусский, взгляд» на готовящийся Пражский манифест. К слову, он остался недоволен результатами переговоров. И опять-таки из-за позиции власовцев решать национальный вопрос только после победы над большевизмом. На совещании же доминировала точка зрения Будзиловича, явного русофила и сторонника безоговорочного подчинения Власову.

Поэтому уже после встречи в Далендорфе Кипель созвал на совещание тех сотрудников комитета, которых считал преданными «белорусскому делу». Здесь он поставил только один вопрос: сотрудничать или не сотрудничать с Власовым. При этом Кипель подчеркнул, что если они откажутся от такого сотрудничества (весьма, на его взгляд, перспективного), Власов найдет себе «других белорусов». И поможет ему в этом Будзилович. Понятно, что последний на это совещание приглашен не был. Те же, кто присутствовал на совещании, решили сотрудничать с будущим КОНР[276].

Как уже было сказано выше, 14 ноября 1944 г. на заседании в Праге КОНР был торжественно провозглашен. От белорусов в его президиум был избран Будзилович. В свою очередь, белорусский офицер лейтенант В. Дубовец (бывший до этого военнопленным) подписал Пражский манифест этой организации. Показательно, что уже после войны Кипель называл этот документ, «шагом вперед», и именно потому, что там был параграф о самоопределении народов – как мы помним, главный объект недоверия лидеров других национальных организаций. Но, это все-таки была далекая перспектива. Для решения же текущих национальных вопросов и обеспечения представительства народов России в руководящем центре антисталинского фронта были созданы соответствующие органы – национальные советы и комитеты. И среди них – Белорусский национальный комитет (БНК / КОНР), во главе которого был поставлен Н. Будзилович (кроме него в комитет входило еще 8 чел.). Это произошло 17 декабря 1944 г. на втором заседании КОНР[277]. Нет необходимости говорить, что под этим названием скрывался уже официально признанный власовцами Белорусский руководящий комитет, речь о котором шла выше. В целом, его работа шла по следующим направлениям: организация воинских частей (капитан М. Пугачев и подполковник М. Подлазник); вербовка белорусов в Вооруженные силы КОНР (Н. Демченко); осуществление пропаганды (В. Дудицкий); и военные вопросы общего характера (подполковник М. Подлазник)[278].

Первоначально «комитетчики» хотели издавать отдельную газету для белорусов, которые находились во власовских частях. Однако из этой затеи ничего не вышло. Более успешно шли дела у капитана Пугачева. Он провел целый ряд встреч с белорусскими офицерами, на которых из их числа были назначены ответственные за формирование белорусских частей Вооруженных сил КОНР. Кроме того, Пугачев лично разработал знаки различия будущей белорусской униформы. Другой сотрудник комитета, Демченко, очень активно посещал лагеря «остарбайтеров», где призывал их присоединяться к власовской армии. Наконец, была подготовлена (но так и не опубликована) брошюра о «большевистских злодеяниях в Белоруссии»[279].

Плодотворно, но противоречиво, складывались отношения комитета с Власовым и его ближайшим окружением. Несмотря на то, что Кипель, в целом, положительно оценил Пражский манифест, он считал его «национальный пункт» совершенно неважным и бессодержательным для «русского руководства комитета». В этом позиция Кипеля несколько сходна с позициями тех националистов, которые вообще отказались от кооптации в КОНР. Тем не менее, он там оставался, хотя и считал положение белорусов очень далеким от политической самостоятельности. Дошло до того, что на одном из заседаний комитета Кипель и его сторонники поставил перед Власовым вопрос о признании полной независимости Белоруссии. Естественно, это требование не было выполнено. Более того, против своего комитета выступил даже его председатель – Будзилович. Между ним и Кипелем уже давно зрел конфликт. Последний был признанным, хотя и негласным, лидером, КОНРовских белорусов, Будзилович же пользовался поддержкой только одного из членов комитета – Демченко. Поэтому, последующий ход событий был вполне предсказуемым: председатель был исключен из рядов белорусской секции КОНР и остался просто членом его президиума. Этот шаг не понравился Власову, однако, никаких репрессивных мер против белорусов принято не было, так как обе стороны очень нуждались друг в друге (сыграла свою роль и положительное отношение Кипеля к бывшему советскому генералу). Власов даже пошел на уступки. По словам Кипеля, он обещал рассмотреть их требования[280].

В целом, в тех условиях удалось провести только несколько полноценных заседаний белорусского комитета (как до, так и после выезда из Берлина). Известно, что на одном из них – 25 февраля 1945 г. – было принято постановление о переименовании БНК в Белорусский национальный совет (БНС / КОНР). Это было последнее заседание комитета в Берлине. В начале марта КОНР переехал в чешский город Карлсбад (совр. Карловы Вары). Здесь прошло еще несколько (не больше двух) заседаний белорусского совета, на которых был принят еще целый ряд решений. Так, отныне личный состав всех белорусских батальонов Вооруженных сил КОНР должен был носить свои национальные знаки различия, а вся пропаганда, направленная на «остарбайтеров» и советскую Белоруссию, должна была вестись исключительно на белорусском языке. Кроме того, капитан Пугачев представил на рассмотрение совета проект «Белорусского военного устава», который он готовил к переизданию[281]. Интересно, что, по словам ближайшего соратника Власова генерал-майора Малышкина, белорусская секция КОНР уже, фактически, не функционировала к этому времени. В своем дневнике он записал, что в марте 1945 г. она, фактически, развалилась. И виной тому интриги Островского[282].

Общая эвакуация КОНР в апреле 1945 г. захватила и его белорусских членов. В результате, они оказались на швейцарской границе, у Боденского озера, где и встретили капитуляцию Германии. Большинству членов Белорусского национального совета удалось пережить Власова. Правда, не всем. Еще во время эвакуации совет потерял своего бывшего председателя Н. Будзиловича: он и еще несколько белорусских офицеров погибли под бомбежкой в г. Платтлинге[283].

События осени 1944 – весны 1945 г. показательны сразу в нескольких отношениях. Во-первых, из всей истории с КОНР становится ясно, что немцы за долгие четыре года войны с Советским Союзом так ничему и не научились. Многие из них прекрасно понимали, что национальный вопрос является одним из ключевых в отношениях с «восточными» народами, и делали из этого правильные выводы. Однако когда доходило до реальных действий, они так и не могли решить для себя, что важнее: сильная и союзная им Россия, или слабая и окруженная санитарным кордоном «Московия». В ноябре 1944 г. и Розенберг, и Гиммлер решали этот национальный вопрос на уровне лета 1941 г. Но времена уже были не те – Красная Армия стояла на Висле. Лишенный доверия Гитлера, министр без реальных полномочий Розенберг по-прежнему продолжал верить, что можно объединить национальные движения и противопоставить их русскому народу. Гиммлер не был философом и теоретиком, однако, даже он понимал, что без помощи русских СССР победить нельзя. Вот почему он и сделал ставку на Власова. Но и тут его презрение к «славянским недочеловекам» помешали пойти ему до конца. Многочисленные воспоминания тех лет свидетельствуют о том, что ни одно из обещаний Гиммлера, данные им на встрече с Власовым, так и не были выполнены до конца. Какие-то по его вине, какие-то – по вине его ближайших сотрудников. В результате, время было упущено. И это касается не только русско-белорусских взаимоотношений. Такая же картина наблюдалась и с другими национальными движениями.

Во-вторых, протест офицеров «Дальвица» и позиция членов Белорусского национального совета КОНР показали, что не все из них разделяли узко-националистические взгляды политических лидеров БЦР. Многие из них понимали, что независимости для Белоруссии они смогут добиться только в совместной борьбе со всеми народами СССР. В принципе, большинство из этих активистов не отделяли себя от русского народа. И это в очередной раз показало, что белорусский национализм являлся на тот момент фикцией.

Наконец, в-третьих, эти события являются ключом к пониманию политики Островского вплоть до самой капитуляции Германии. После войны о президенте БЦР было написано достаточно: как его сторонниками, так и противниками. Первые, естественно, хвалили его, говоря, что именно такой лидер и нужен был белорусскому народу в условиях войны. Вторые, наоборот, называли его обыкновенным приспособленцем, немецким прислужником и одним из тех, на чьей совести лежит провал организации белорусских добровольческих частей на территории Германии. Последнее обвинение является наиболее серьезным, и, в целом, заключается в следующем. Островский всячески тормозил создание действительно боеспособных белорусских формирований, стараясь утопить это дело в бумажной волоките и не препятствуя это делать немцам. В январе 1945 г. он уволил «военного министра» БЦР генерала Езовитова, который был горячим сторонником создания белорусских частей в Германии, и заменил его русским полковником Шуваловым, человеком, совершенно равнодушным к белорусской национальной идее. Наконец, отказ присоединиться к движению генерала Власова также является причиной таких обвинений[284].

Выше уже было сказано, что Островский был большим патриотом Белоруссии, поэтому заподозрить его в намеренном предательстве белорусского дела никак нельзя. Нет сомнений, что он был очень амбициозным и властным человеком. На этой почве у него и произошел конфликт с Езовитовым, который также претендовал на лидерство в национальном движении. Однако целый ряд фактов свидетельствует о том, что президент БЦР был очень расчетливым и трезвым политиком, который вел свою игру, непонятную ни немцам, ни даже своим ближайшим соратникам. По мнению польского историка Ю. Туронека, она началась еще в период оккупации Белоруссии, когда Островский пытался наладить тайные контакты с польским эмигрантским правительством. Цель же игры на ее последнем этапе заключалась в том, чтобы не скомпрометировать БЦР в глазах западных союзников, и дать ему возможность существовать и действовать после капитуляции Германии. На тот момент именно активная борьба на ее стороне до последнего дня могла скомпрометировать любое национальное движение. Тем более, если эта борьба была вооруженной[285].

Косвенным свидетельством приготовлений Островского для действий в новых условиях являются принятые в январе 1945 г. изменения в уставе БЦР. Так, было решено отойти от «принципа фюрерства», которым руководствовался совет, начиная со дня своего создания, и перейти на принципы западной демократии с разделением властей, выборностью и тому подобными атрибутами[286].

Следует признать, что Островский достиг своей цели почти по максимуму. Ему и большинству его ближайших соратников удалось остаться на Западе, даже вопреки всем требованиям советских властей об их выдаче. Правда, сразу же после капитуляции Германии пришлось заявить о формальном роспуске БЦР. Некоторое время он действовал под другим названием, пока вновь не возродился в 1954 г.