"Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Ян Стендиш)

Глава XII. Наконец в поход

25 июня 1904 г. Выехали в Хсуехлитен (Hsuehliten) по большой Ляоянской дороге в 7 ч. утра. Средняя колонна, или 2-я дивизия, должна была прибыть туда сегодня. Императорская гвардия, составлявшая левую колонну, двигается по дороге дальше на восток, а 12-я дивизия, или правая колонна, идет на Саймачи. Первая армия двигается таким образом на фронте, доходящем с боковыми авангардами до пятидесяти миль. Каждая колонна, двигаясь по узким долинам, разобщается от соседней высокими горными кряжами, совершенно непроходимыми для войск в каком бы то ни было строю. Подобная диспозиция для марша, очевидно, крайне необходима, но от этого она не становится менее опасной. Она необходима, потому что дороги или, скорее, тропы настолько узки и плохи, что дивизия — maximum того количества войск, которых можно продовольствовать по подобной артерии. Она опасна, ибо представляет удобный случай для блестящего управления войсками русскому генералу, который при умении быстро, решительно и скрытно маневрировать должен бы быть в состоянии, задерживая две из наших колонн, бросить неизмеримо превосходящие силы на третью. Как бы то ни было, мы благополучно начали наш опасный марш, при котором гораздо больше волнений, чем я предполагал, в особенности вследствие контраста с нашим долгим и утомительным пребыванием в Фенгхуангченге.

Когда мы выехали, было прелестное утро, но вскоре небо стало облачным. Теперь 9 ч. 30 мин. утра, и я уже около получаса еду в компании штаба армии, который я догнал в пяти милях за Фенгхуангченгом. Этот штаб производил впечатление очень небольшой, необремененной группы по сравнению с теми неуклюжими, громоздкими штабами, с которыми мы начали войну в Южной Африке. Один или два из штабных офицеров могли находиться позади с обозом, один или два — впереди с войсками, но все-таки у нас было всего пятнадцать офицеров с их бетто, или вестовыми, и конвой из пяти жандармов. Вся кавалькада была крайне непретенциозна, спокойна и деловита. Я еще не дал пока полного списка штабных офицеров, и я полагаю, что теперь представляется подходящий случай для перечисления тех, которые все вместе составляют мозг Первой армии в 42 000 человек:

Командующий армией: маршал барон Куроки[29], командовавший 6-й дивизией под Вейхавеем в войну 1894–1895 гг.

Начальник штаба: генерал-майор Фуджии, который был три года военным агентом во Франции, затем в Вене, а перед войной занимал должность начальника офицерской школы.

Помощник начальника штаба: полковник Матсуиши (Matsuishi), который в мирное время был профессором офицерской школы. Он служил некоторое время в Германии и бывал в Лондоне.

Оперативное отделение: майор Фукуда (Fukuda), служивший три года в Германии; капитан Иошиока (loshioka) и капитан Киношита (Kinoshita).

Разведывательное отделение: полковник Хагино (Hagino)s проведший семь лет в России, и капитан Хикида (Hikida).

Отдел военных сообщений: подполковник Курита (Kurita), прослуживший три года в Германии, и капитан Саито (Saito).

Адъютантское отделение: майор Твамитсу (Twamitsu) — старший адъютант, капитаны Курода (Kuroda) и Шибуяма (Shibuyama) — адъютанты командующего армией, капитан Омура (Omura) — адъютант оперативного отделения и капитан Миаге (Miage) — адъютант разведывательного отделения.

Комендант штаба: майор Ватанабе (Watanabe).

Начальник артиллерии: полковник Матсумото (Matsumoto).

Начальник инженеров: генерал-майор Т. Кодама (Kodama).

Главный казначей: полковник Оянаги (Oyanagi) с двумя помощниками капитаном и поручиком.

Главный врач: генерал-майор Танегучи (Taneguchi).

Начальник военной полиции: капитан Нюре (Niire).

Что касается до местности, то мы двигались по обыкновенной речной долине Маньчжурии. Округленной формы лесистые холмы высотой от 500 до 1000 футов были покрыты густой, почти непроходимой зарослью, небольшими деревьями и кустами необыкновенно яркого, зеленого цвета. В пейзаже Маньчжурии есть что-то своеобразное, и я не мог бы вообразить себя в какой-либо другой стране из виденных мной. Я думаю, что это своеобразие страны происходит от формы гор, многие из которых похожи на остроконечные пирамиды. Даже горные кряжи, спускающиеся от них в долины, и те заканчиваются очень характерными маленькими остроконечными вершинками. В итоге получается впечатление бесконечного числа огромных сахарных голов, покрытых зеленым бархатом. Дорога шла параллельно реке. Говоря параллельно, я подразумеваю параллельно в общем, ибо наш путь, извиваясь вдоль течения реки, очень часто пересекал ее. Каждое ровное место старательно очищено и покрывается теперь роскошными всходами проса, бобов и гороха. На дороге видны следы, оставленные движением 2-й дивизии. Настилки из мелких брусьев через водяные протоки были сломаны, потому что, будучи покрыты фашинником и глубокой грязью, они превратились бы в непроходимые выбоины и затруднили бы без того нелегкую работу бедных маленьких военных кули, мужественно тащивших свои повозки. Кое-где на дороге попадались такие повозки и, случайно, китайские. Но до сих пор я не видел трупов павших лошадей, хотя я и ожидал ежеминутно увидеть один или два трупа, которые послужили бы пищей для ворон и сорок, единственных птиц, которых я до сих пор здесь видел.

Позднее. Как непритворно рассмеялись бы некоторые из моих дорогих лондонских друзей, если бы увидели меня покрытым пылью и уныло сидящим в этом китайском доме в то время, как красноречивая китаянка с изуродованными ногами изливает на меня потоки своего гнева! Она покрыта двадцатилетним слоем грязи, но все-таки не так уж противна, как можно было себе вообразить. Меня послали сюда вместе с переводчиком, но она, видимо, страшно недовольна, что видит меня своим постояльцем. Но я старался быть спокойным и успокоить ее, что мне и удалось мало-помалу, ибо она только что принесла светло-зеленое утиное яйцо со словами:

— «Вот вам, ленивый бродяга, я думаю, что вам как раз этого нужно? Или что-нибудь в этом роде».

Яйцо остается яйцом, и строгие слова не в состоянии претворить его во что-либо другое, тогда как мягкостью можно достичь многого. Наконец, что значит брань женщины, если она не ваша собственная жена?

Китайские дома очень похожи друг на друга. Они обыкновенно состоят из двух или трех больших комнат, с хорошей крышей, прочными стропилами, покрытыми просяной соломой, тростником и иногда черепицей. По одной или обеим сторонам тянется возвышенный пол (кан). Через каждый такой кан проделана дымовая труба, через которую выходит наружу тепло и дым кухонного очага и превращает таким образом кан в род печи. Это устройство превосходно зимой, когда все предпочитают спать на кане. Действительно, я думаю, что было бы недурно применить эту идею использования кухонного дыма в некоторых сырых шотландских домах и провести дымовые трубы под диванами гостиных. Но летом жара прямо невыносимая, и подобное устройство привлекает массу мух, способных удовлетворить Вельзевула, который, как я предполагаю, был князем этого жалкого племени, быть может, впрочем, отцом лжи? Когда вы входите в комнату, мухи взлетают с ужасающим шумом, и начиная с этой поры и до наступления темноты, когда Провидение напускает на вас самого главных мучителей: москитов, блох и тараканов (которые особенно меня беспокоят), жизнь становится беспокойной борьбой. Плоские создания называются по-японски нанкин муши (Nankin Mushi), или китайское насекомое, а тараканы — прямо броненосцы по сравнению с маленькими, скромными миноносками — тараканами, завсегдатаями наших английских кухонь. Мой переводчик Накамура подразделяет весь мир на две категории: на тех, кого клопы пожирают, и на тех, кого они не трогают.

Возвращусь к устройству домов. Даже самые бедные из них разукрашены причудливо раскрашенными картинками, отпечатанными на дешевой, тонкой бумаге и приклеенными по стенам. Эти картинки изображают сцены из древней китайской истории или мифологии. Японские офицеры обыкновенно могут разобрать их надписи, что указывает на то, в какой степени их образование проникнуто китайской наукой. Карточки уважаемых визитеров развешаны по стенам напоказ, что может быть более откровенным способом, чем наш английский обычай класть их небрежно в особый ящик, где они со временем начинают желтеть. С потолка висели самые ужасные предметы, напоминавшие собою аптекарскую лавку из Ромео и Джульетты. Я не осмелился спросить, что они из себя представляли, из опасения получить ответ, что это мой ужин. Против каждого дома имеется двор, в который сгоняют на ночь массу свиней и кур вместе со всеми ослами и лошадьми, которые есть у хозяина; и этот запас обыкновенно очень обширен. Я должен сознаться, что русские и японцы гораздо более нравственны по отношению к свиньям и курам, чем были наши войска в Южной Африке. Несмотря на многочисленные газетные известия о русском варварстве. Это факт, что московиты не унесли с собой яйца, даже несмотря на их деморализацию во время отступления. В то же время я могу засвидетельствовать, что японцы платят безропотно, что бы с них китаец ни запросил. Несомненно, что в интересах обеих сторон быть в хороших отношениях с населением. Я был крайне удивлен, что война, захватив собой эту область, была, более чем когда-либо прежде, самым счастливым событием для бедного или богатого жилища на всем театре военных действий. Британское общество настолько склонно к тому убеждению, что война приносит с собой несчастье для всех, кто с ней соприкасается, что в Лондоне, вероятно, напишут для него несколько специальных по этому поводу историй. Спрос вызывает предложение.

В мою комнату пришли два солдата, которых штаб послал ко мне с целью помочь мне устроиться. Они изменили весь внешний вид комнаты как бы по волшебству. Каны были вытерты мокрым сукном и постланы свежими матами. Они содрали с окон грязные, разорванные куски пергамента и заменили их чистыми, свежими, полупрозрачными кусками бумаги. На короткое время всего кажется в изобилии. На стол постлали красное одеяло, в бутылку поставили три пиона, каждый из них одинаковой высоты и под равными углами друг к другу. Все это придало сразу некоторый изысканный вид обстановке и превратило прежний сарай в жилое помещение.

Среди восстановившегося порядка и чистоты вдруг появился белый кролик с красными глазами, сопровождаемый двумя прелестными меховыми шарами, очевидно его детенышами. Все они появились из норы под каном, служившей им, вероятно, жилищем. Ноги их почти атрофированы от недостаточного упражнения.

Китаянка, с которой я теперь в наилучших отношениях, заявила мне, что они несъедобны. Это, как я думаю, было сказано только с той целью, чтобы удержать меня от покушений на их жизнь. Переводчик объяснил мне, что сначала, когда я вошел в дом, хозяйка приняла меня за русского пленника и это послужило причиной ее сварливости.

Убедившись, что моя комната приведена в порядок, я пошел навестить этапного коменданта. Навстречу мне попалось много солдат, которые шли, усиленно обмахиваясь веерами. Это употребление на войне того предмета, который мы, европейцы, привыкли считать за дамскую принадлежность, производило очень смешное впечатление. Я увидел коменданта сидящим за маленьким столиком во дворе. Сзади него стоял солдат с веткой и отгонял от него мух. Он пригласил меня сесть и выпить с ним чаю с леденцами, на что я охотно согласился. Пришел другой солдат, чтобы отмахивать от меня мух, и я был крайне доволен, когда я поймал на себе взгляд европейца, выглядывавшего в небольшое решетчатое окошко из дома, который составлял задний план двора. Так как меня отделяло от него расстояние всего в десять ярдов, то я приметил на его лице угрюмое, глупое выражение, как у удивленного быка. Через мгновение выглянула другая физиономия, и я наконец разобрал, что это были русские пленные, которые были настолько удивлены видом европейца, дружески беседующего с японцем, насколько вообще позволяла им их натура. Этот инцидент испортил мне угощение чаем и сластями. Я признаюсь, что для меня было сильным ударом видеть европейцев в плену у азиатов. Я должен бороться с этим чувством; но оно непроизвольное, глубоко укоренившееся во мне и унаследованное мной, несомненно, со времен крестовых походов или, может быть, с более давней эпохи. Если эти чувства во мне неискоренимы, то тем более я должен иметь снисхождение к японской холодности и подозрительности, ибо вполне естественно, что их отношения ко мне должны быть отголоском моих чувств к ним. Комендант сообщил мне, что в комнате содержатся четверо русских пленных: два раненых — офицер и солдат — и два вполне невредимых. Они были в составе гарнизона в Цуэнпу (Tsuenpu), небольшой деревне на дороге к Мотиенлингу, и были там захвачены в плен во время стычки. Потом я увидел их у дверей их дома. Офицер, подпоручик, выглядел молодым человеком честного вида и был красив собой. Он был ранен в ступню и руку. Нижние чины были очень маленького роста, почти одинакового с японцами. Мое первое впечатление было вполне справедливо. Вид у них был очень глупый, настоящих олухов. Мне сказали, что я могу пойти и поговорить с ними, потому что офицер говорил немного по-немецки, но я чувствовал себя несколько стесненным по отношению к ним, так как если бы я сам был в их положении, то не желал бы, чтобы меня видел иностранный офицер. Однако Винцент, проезжавший мимо по дороге из Айянмена в штаб 2-й дивизии, подошел к ним и предложил им сигар и папирос. Потом ему удалось их сфотографировать, чем они, видимо, были очень довольны. Раненый солдат был прострелен пулей через скулу, и зубы его были выбиты, однако он ухитрился воткнуть папиросу в единственный угол рта, который он мог открыть. Они сообщили Винценту, что получают полную солдатскую порцию риса, но что полчаса спустя после еды они опять чувствуют себя голодными. Каковы бы ни были британские сердца, их желудки, несомненно, чисто русские.

Штаб послал мне длинный список новостей, но они не стоят того, чтобы их переписывать в мой дневник. Они сводятся к следующему: три колонны, двигаясь по своим дорогам, дошли: левая, или колонна Императорской гвардии, до Киокахоши (Kyokahoshi); средняя, или колонна 2-й дивизии, до Кансотена (Kansoten); 12-я дивизия, или правая колонна, до Родоко (Rodoko). Здесь было небольшое столкновение, но несерьезного характера. Все три дивизии находятся теперь фронтом на северо-запад, а Ренненкампф, стоявший у Саймачи, не попытался атаковать правый фланг авангарда и отступил перед 12-й дивизией, занявшей Саймачи и преследовавшей его дальше. Vorwrts! (Вперед!) — наш девиз, и не может быть лучшего слова во всем военном словаре.

27 июня 1904 г. Исключительное утро: облачно и прохладно. Выступили в 7 ч. утра. Местность самая красивая и богатая из всех виденных мной до сих пор. Плодородные, обработанные долины, целый ряд кристально чистых ручьев, извивающихся по кремнистому дну, странного вида холмы, о которых я писал вчера. Весь пейзаж одет в самую яркую изумрудную зелень.

Пройдя несколько миль, мы встретили русского раненого, которого несли на носилках два китайца. Это был очень красивый молодой человек лет около двадцати. Одна нога у него была сломана и почти повернута кругом, другая нога тоже была опасно раздроблена. Он был ранен в деле под Цуенпу, но так как он упал среди кустов, то его не заметили, и он пролежал там более пятидесяти четырех часов, пока его случайно не нашел японский унтер-офицер. Он казался умирающим, бедный малый, или был очень близок к этому. Как раз когда мы подъехали, носилки были опущены на землю, и к ним сбежались посмотреть на раненого несколько японских кули. Они не были грубыми, но не казались печальными. Один из них вытащил маленькую ладанку, которая была надета на цепочке вокруг шеи раненого, и, смеясь, показывал ее всем. Какое грустное впечатление производила эта небольшая сцена у дороги! Невольно угадываешь все храбрые помыслы бедного молодого человека, когда он отправлялся сражаться за свою родину; наверно, эту святыню, которая заключалась в ладанке, дала ему его невеста; наконец, вспоминалось, что, по всему вероятию, его веселая, молодая жизнь была теперь близка к одинокому концу среди азиатов.

По прибытии в Линчатай (Linchatai), где два дня тому назад стоял русский кавалерийский полк, мне сообщили, что Куроки приглашает меня к завтраку. Я последовал за ординарцем и увидел пять раскинутых палаток со всем штабом, усердно уничтожавшим рис, соленые сливы и чай. Куроки, принц Куни и Фуджии, находившиеся в одной из палаток, с смутившей меня любезностью встали со своих мест и, удалив штабных офицеров в другую палатку, предложили мне сесть за стол. Я был этим опечален, ибо знал, что это не могло нравиться офицерам, однако, к их чести, следует упомянуть, что они сохранили самое приятное выражение лиц. Когда я наглотался рису, подобно лягушке, проглотившей вола, Фуджии послал за мной. Я нашел его спрятанным за его палаткой с видом многозначительной таинственности. Перед ним лежала раскрытая карта. Он прошептал мне, что путем расспроса пленных и благодаря найденной у пленного штабного офицера записной книжки вне всякого сомнения выяснилось, что Куропаткин был введен в заблуждение донесениями офицерских разъездов, будто бы главные силы Первой армии двигались по левой дороге в направлении Сиуен Хайченг; в действительности же мы двигались по дороге на Саймачи. Фуджии воспользовался этим случаем для маленькой лекции о необходимости для офицерских разъездов не пускаться в предположения и теоретические рассуждения, а ограничиваться только действительно виденным и только об этом доносить. В то же время он допускал, что в обстановке было много фактов, подтверждавших догадку Куропаткина и содействовавших его заблуждению. Во-первых, вполне естественно было предположить, что Первая армия будет стремиться как можно скорее войти в связь с 10-й дивизией под командованием Нодзу, высадившейся у Такушана месяц тому назад (об этом я услышал впервые), а также со Второй армией на Ляодунском полуострове, чем допустить возможность дерзкого намерения Куроки двинуться к северу и, рискуя быть изолированным, угрожать железнодорожному сообщению с Мукденом. Во-вторых, дело было в том, что мы действительно послали гвардейскую бригаду к Сиуену для совместного действия с Нодзу (об этом совместном действии я услышал впервые) и Куропаткин должен был ежедневно получать донесения о столкновениях в этой местности. Наконец, долгое пребывание Первой армии под Фенгхуангченгом и сооруженные там сильные укрепления могли заставить Куропаткина думать, что там оставлены были только сравнительно небольшие силы, а главные силы армии были направлены к югу. Как бы то ни было, главное дело было в том, что Куропаткин был введен в заблуждение и переменил все свои диспозиции.

Ко времени первых дней занятия японцами Фенгхуангченга русские сосредоточились у Ляояна, ожидая быстрого наступления Куроки вдоль Пекинской дороги, по которой мы двигаемся в настоящее время. В пяти милях от Ляояна у Чузана (Chusan) была превосходная позиция, где можно было бы задержать наступление с юга японских армий; также и у Бунсуиреи (Bunsuirei)[30], в нескольких переходах впереди нас, имелась хорошая позиция, преграждавшая наступление Куроки от Фенгхуангченга. Куропаткин намеревался удерживать обе эти позиции. Внезапно и очень кстати для японцев русские планы изменились. Войска, находившиеся у Ляояна, были направлены по железной дороге и пешком к югу против четырех японских дивизий и пожали плоды подобного безумия. Фуджии думает, что это безумное наступление должно быть приписано штатскому вмешательству, потому что он не считает Куропаткина способным на подобную бестолковость. После неизбежного поражения двух русских дивизий у Телиссу позади отрядов, занимавших Бунсуиреи, Лиеншанкуан и Мотиёнлинг, оставалось так мало войск, что теперь они отступают без серьезного сопротивления, и один офицерский разъезд уже вошел в Лиеншанкуан у подножия Мотиенлинга. Против наших трех дивизий у русских только одна дивизия и полк, и естественно, что они должны уступить. Одна бригада с шестнадцатью орудиями отступает перед Императорской гвардией; другая бригада отступает перед нами, а перед 12-й дивизией на левом фланге находится только один полк. Таким образом мы скоро займем без боя Мотиёнлинг и другие перевалы среди этой серьезной горной преграды — вот что сказал генерал Фуджии. Большое преимущество для японцев, но для меня большое разочарование. Русские, полив керосином склады у Лиеншанкуана и Мотиенлинга, зажгли их. Это, конечно, пустяки для людей, предки которых сожгли Москву, но все-таки не очень-то веселое развлечение, даже в таком небольшом размере. Что касается до наших собственных складов, то Фуджии говорил, что подвоз продовольствия к фронту по таким плохим дорогам встречает чрезвычайные затруднения, но у нас теперь собрано в Антунге и Фенгхуангченге так много продовольствия и материалов, что мы на очень долгое время находимся вне зависимости от господства на море.

Таковы наши дела. Дела же наших товарищей на юге не менее удачны, так как сегодня 10-я дивизия, базируясь на Сиуен, атаковала противника на дороге в Такубокуджо (Takubokudjo) и отбросила его к этому пункту, нанеся ему потери в 100 человек, сами же японцы потеряли убитыми только майора Ока и 5 нижних чинов. Мне следует строго следить и выяснить, можно ли верить этим сведениям о потерях. Разница в пользу японцев действительно замечательная, но я видел нечто подобное в Южной Африке, где люди, искусно прикрывавшиеся, встретились с теми, которые не умели этого делать. Во всяком случае похоже на то, что марш к Ляояну совершится без препятствий, что означает для меня отсутствие донесений о сражении.

После этой интересной беседы я поехал верхом в Нидобоши (Nidoboshi) и расположился в другом доме. Деревня состоит приблизительно из тридцати домов, покрытых просяной соломой. По дороге мы встретили военных кули, купавшихся буквально тысячами. Может быть, в мировой истории еще не существовало до сих пор такой чистоплотной армии, как эта. Можно идти посреди батальона в самый жаркий день без малейшего неприятного ощущения для людей даже с самым нежным обаянием. Мы же, как я слышал, ни в каком случае не можем считать себя одинаково безобидными для японцев. Как бы ни были мы чистоплотны, наша привычка есть много мяса придает нам особый плотоядный запах, который им далеко не нравится. Даже страшно предположить, что в то время, когда мы себя считаем наиболее обворожительными, нам только удается вызвать в воображении наших прелестных гейш зоологический сад в жаркий полдень.

1 июля 1904 г. Наконец-то настало прелестное утро. Потоки дождя, лившие со дня нашего прибытия, подвергли опасности успех всего нашего движения. Все сидели на половинной порции, и если бы сегодня опять полил дождь, то армия, или часть ее, должна была бы двинуться обратно к Фенгхуангченгу для своего пропитания. За последние два дня Куроки, Фуджии, Матсуиши, Курита и я по целым часам стояли в грязи в галошах и непромокаемых плащах, глазея на небо, не прояснится ли оно. Вряд ли слуга пророка Ильи с таким нетерпением смотрел на облачко величиной с ладонь человека. Напрасно реки вздулись до такой степени, что ни один китаец не согласился бы переправиться через них. Несколько русских пленных попытались было недалеко от нас переправиться через такой бурный поток и чуть было не утонули, их увели опять назад. Только нескольким военным кули удалось взобраться на подъем Кесшитаи (Kesshitai), или Готовность умереть, и довести свою работу до конца и спасти нас от голодной смерти. Единственно счастливыми существами здесь были множество лягушек. Когда у меня заболевала шея от глазения на небо, я пытался сократить томительное время, наблюдая за этими атлетическими, сладострастными обитателями болот. Как только они убеждались, что колоссальная фигура, затмившая их маленький мир, безжизненна, они давали полную волю своим чувствам. Я никогда не видел жизни более полной лихорадочного возбуждения; ряд страстных любовных приключений и героических поединков. Со всеми нашими великими идеями как бесконечно мала в глазах Всемогущего должна быть разница между всеми нами! Русские и японцы, борющиеся из-за Мотиенлинга; две лягушки, соперничающие из-за земляного червя: весь вопрос только в разности ступеней, занимаемых ими в животном царстве. Тем не менее сегодня погода прелестна; лягушки опечалены, а мы очень довольны. Я имел приятный разговор с принцем Куни, который ловил пескарей на обыкновенную комнатную муху, насаженную на согнутую булавку. Он поймал несколько штук, и я поздравил его со взятием многих пленников из реки. Он сказал, что мы завтра двинемся к Сокако (Sokako) и что русские продолжают отступление по всему фронту. Эскадрон кавалерии, разведывающий на фронте 12-й дивизии, нашей правой колонны доносит, что 4000 русской пехоты с 24 орудиями и полком кавалерии занимают позицию на высотах над Чаотао (Chaotao); против нашей средней колонны на Пекинской дороге у Тована (Towan) стоит полк с отрядами у Тиенсутиена (Tiensutien) и Иоширеи (loshirei). Все эти пункты находятся по ту сторону горной преграды с главным перевалом Мотиенлинг. Как видно, русские совершенно определенно отказались от мысли дать здесь сражение, и как кажется, штаб армии держится того убеждения, что нам не удастся выиграть нашу victoire decisive, пока мы не приблизимся вплотную к Ляояну.

2 июля 1904 г. Выступили из Нидобоши (Nidoboshi) около 5 ч. утра. Перекресток дорог — вот значение этого названия, и действительно, Первая армия приостановилась здесь, колеблясь между дорогой к неудаче и той, которая, если будет угодно Провидению, приведет нас к вечной славе. Еще одна дождливая ночь, и нам пришлось бы повернуть к Фенгхуангченгу и двигаться обратно к югу, пробиваясь через непроходимую грязь и потоки.

Утро особенно прохладное и свежее. Никогда в другое время года рассвет не бывает так прелестен, как летом, и нет места лучше седла, чтобы любоваться им. На пути я имел интересный разговор с X. и одним офицером штаба. Они оба очень уверенно держались того мнения, что сельский житель неизмеримо превосходит горожанина. У. сказал, что особое развитие последнего не может заменить собой благонадежности и прирожденной дисциплины первого из них. Причина этому не в том, что японские горожане, подобно нашим, потеряли связь с природой или выродились физически. Они еще не успели дойти до этого; скорее, они несколько изменились в нравственном отношении, что сделало их менее пригодными к военному делу. Если солдату — сельскому жителю — будет приказано стать часовым на посту, он не оставит его до смены, хотя бы смена и запоздала на много часов или же ему угрожала бы ужасная опасность. Если те же обязанности будут возложены на горожанина, то он будет исполнять их добросовестно только до тех пор, пока он на глазах у начальства, или до тех пор, пока он будет видеть возможность вернуться обратно; но он способен оставить свой пост при уверенности, что ему не угрожает опасность быть пойманным. X. горячо присоединился к этому мнению и добавил, что ему с грустью пришлось слышать, как солдаты, набранные из Осака, высказывали хорошим солдатам крайне вредные и совершенно невоенные идеи. Я спросил его, не может ли он привести мне пример. Он ответил:

— «Много примеров; когда моя батарея занималась рытьем орудийных окопов, я лично слышал, как новобранец из Осака заявил, что если бы все они делали бы такую тяжелую, но полезную земляную работу в Осака, то каждый бы из них заработал по крайней мере две иены вместо понуканий и попреков, которые им приходится здесь выслушивать».

На это У. бросил поводья и воздел обе руки к небу, очень необыкновенный жест для сдержанного японца, и воскликнул:

— «Позвольте, эти люди должны быть готовы сами заплатить по крайней мере две иены за одну только честь рыть окопы; если подобные идеи распространятся, то скоро настанет конец Японии»!

Он стал приводить еще целый ряд подобных примеров, но заметил, что солдаты из Осака храбро сражались под Наншаном. Однако он объяснял это только особенным их энтузиазмом в войне с Россией, и никто не может поручиться, сказал он, как долго эта эгоистическая, личная, побуждающая причина продлится под влиянием лишений и долгой разлуки с родиной.

Затем мы коснулись в нашем разговоре угроз русских доставить в Маньчжурию армии хорошо подготовленных европейских солдат с далекого Запада, между тем как японский солдат с течением времени неизбежно будет ставиться все моложе и хуже обученным. Мы согласились с тем, что дальнейшие победы и занятие страны будут лучшим противоядием против этой опасности, существующей лишь в воображении штатских, не умеющих понять, что каждая следующая русская армия будет все более и более atteinte en sa morale поражениями предыдущих армий.

Под конец разговор перешел на тему об условиях мира, которые могли бы быть продиктованы Японией после окончания войны. Общее мнение, казалось, сводилось к тому, что Маньчжурия должна быть возвращена Китаю, а также и Порт-Артур, но только номинально; в мирном договоре должен заключаться пункт, по которому Японии должно предоставляться право иметь о нем попечение, пока Китай не будет в силах взять сам на себя эту обязанность. Русские интересы в Маньчжурской железной дороге должны быть абсолютно переданы Японии, и это будет считаться военным вознаграждением. Корея и о. Сахалин, конечно, должны будут перейти к Японии.

Если война затянется до 1905 года, то придется решить, нужно ли будет осадить Владивосток и взять его. В последнем случае он должен быть сделан свободным, неукрепленным портом. Подобный разговор похож на дележ медвежьей шкуры, хозяин которой пока еще свободно разгуливает по лесам.

Я сказал, что не люблю излишней самоуверенности, потому что это приносит несчастье. Они рассмеялись и спросили меня, действительно ли я думаю, что то, о чем мы говорили или думали, может иметь хотя бы малейшее влияние на такой вопрос, в разрешении которого принимают участие миллионы людей? Я возразил, что я не могу быть вполне уверенным, что лучше: призывать ли на голову врага мщение богов или быть задорным, подобно петуху, и что, если чашки весов уравновешены, действия или мысли даже одного-единственного человека могут нарушить это равновесие. На это они опять рассмеялись и сказали мне, что я суеверен: строгое обвинение со стороны тех людей, которые способны допускать, что их предки могут слышать каждое произносимое ими слово.

Оглядываясь назад на то, что я только что написал, я чувствую себя немного беспомощным, чтобы передать моим друзьям свои впечатления об японцах. Если бы я ехал верхом в обществе двух европейцев и описал бы обстановку и очень точно передал бы наш разговор, я думаю, что любой читатель составил бы себе сносное впечатление о том, что происходило и как все происходило. В данном случае, однако, если я не ошибаюсь, читатель, познакомившись с моим рассказом, должен будет вообразить себе трех веселых приятелей, едущих верхом ранним утром по живописной долине и оживленно беседующих. Действительность же была не такова. Три путешественника скорее ехали гуськом и большей частью в глубоком молчании. В продолжение всего времени иностранец усиленно старался нарушить молчание или разными маневрами сделать японцев менее сдержанными (они обыкновенно более непроницаемы, когда их двое) и вытянуть из них некоторые мнения по интересным вопросам. Японцы защищались от этих расспросов настолько энергично, насколько им это позволяла любезность; но в продолжение всего похода мне удалось одержать один или два незначительных успеха среди многих неудачных попыток. Частные успехи были полностью записаны. Вот какова правдивая история. Без содействия сакэ, или биру, выпытать от японца сколько-нибудь определенное мнение — чрезвычайно утомительная и трудная работа.

Мы достигли Сокако в полдень. Эта деревня состоит приблизительно из двадцати небольших домов, из которых многие полуразрушены, что указывает на постепенный упадок этого населенного места. Оно должно бы быть довольно важным пунктом, ибо стоит на перекрестке большой Пекинской дороги и ее ветви на Мукден. На этот раз мне отвели помещение в доме китайского доктора, где я должен бы иметь большие удобства только в случае, если бы я был пауком. Действительно, мириады мух, покрывавших буквально все черным ковром, в конце концов доведут меня до состояния полного одурения.