"Мы воевали на Ли-2" - читать интересную книгу автора (Горностаев Николай Михеевич)

Глава третья

В середине августа, после очередного боевого вылета, утром по стоянкам самолетов проходили командир полка и старший инженер полка Н. С. Фомин.

— О переброске на другой аэродром знаешь, Горностаев? — спросил Б. П. Осипчук, остановившись у Ли-2, где я работал.

— Знаю, — ответил я. — Инженер эскадрильи собрал нас и объявил приказ о подготовке самолетов и технического имущества.

— В Сталинград полетим. Машины получше готовьте, Николай, — сказал устало Осипчук. — Дорога длинная, самолеты терять мы не можем. Не имеем права. И так многих уже недосчитались…

— Хорошо, Борис Петрович, — совсем не по-уставному, а так, как во время совместной работы в мирное время, сказал я. — Сделаем на совесть.

Осипчук прав. Всего лишь за три месяца боевой работы наш 102-й полк потерял немало и людей и самолетов. Пополнение вводили в строй опытные летчики-инструкторы. В часы, свободные от выполнения боевых заданий. Формировалась третья эскадрилья. Ко дню вылета в район Сталинграда в полку были укомплектованы самолетами только две эскадрильи. В каждой насчитывалось по десять Ли-2. Третья эскадрилья получила машины в сентябре… Обслуживали самолеты почти девяносто техников, механиков и младших авиаспециалистов.

Работы всем нам хватало с избытком. Полеты на бомбежку, в тыл врага к партизанам не прекращались ни на день. И потому готовить машины к перелету в Сталинград приходилось «на ходу». Незаметная внешне, черновая работа инженерно-авиационной, технической службы была тем не менее одним из решающих условий успешного выполнения любого полета.

…Ли-2 командира отряда нашей второй авиаэскадрильи А. Д. Щуровского вернулся с бомбежки в четыре двадцать две.

— Принимай, Николай, машину, — сказал Олейников. — Кажется, правую плоскость зацепила зенитка. Я малость посплю — и к вам. У Сталинграда нас уже небось заждались.

— Думаешь, без тебя не управимся? — улыбнулся я.

— На бога надейся…

Я перелистал бортжурнал. Замечаний по работе так называемой материальной части у экипажа не было. Что ж, постараемся не обременять летчиков и по дороге на юг. Я с техником сержантом А. В. Батуриным продефектировал машину: планер, рули управления, механизмы шасси, проверил зарядку амортизационных стоек, герметичность бензиновых и масляных баков, гидросистемы… Проверили монтаж силовых установок — двух могучих «сердец» самолета — двигателей. Особого внимания требовали фильтры маслосистемы — их чистота, отсутствие металлической стружки говорили о хорошем здоровье движков. Моторист Н. Н. Китаев мыл самолет.

Солнце сияло в голубом небе. На помощь пришлось вызвать слесарей-клепальщиков подвижных авиаремонтных мастерских (ПАРМ-10). Осколками зенитного снаряда посекло правое крыло, и надо заделывать пробоины. Я мысленно прикинул, что еще осталось сделать по регламенту на этой машине: проверить зазоры клапанов, заменить поршневые кольца в одном цилиндре, отрегулировать зазоры прерывателей двух магнето, осмотреть провода и изоляцию контактных наконечников, заменить свечи цилиндров. Дальше — проверить затяжку воздушных винтов на валах редукторов двигателей, осмотреть тросы и ролики рулей управления, заменить масло. При опробовании двигателей проверить показания приборов, радиостанцию, провести контроль электрооборудования, работы автопилота… Эту работу выполнят техники, механики по спецоборудованию П. С. Лесниченко, В. В. Сидоров, В. М. Иванов…

Взлетели в срок. Несмотря на усталость и убаюкивающий гул моторов, я не отрывался от иллюминаторов. Мы шли на юг, и отсюда, с высоты, совершенно не было видно никаких признаков войны. Но она свинцовой тяжестью лежала в душе каждого из нас, давила сознанием того, что враг прорвался вон куда — к Сталинграду, к Волге. И наш перелет — не обычный, привычный мирный рейс, а дорога к жестоким и тяжелым боям.

На минимальной высоте обогнули с юга Камышин, подошли к Волге. Небо отражалось в ней, и река прекрасной синей лентой опоясывала горизонт. Я не знаю, чем это объяснить, но было в ее красоте, величии столько русского, российского, что горло перехватило и от гордости за нее, и от горечи. До рези в глазах вглядывался я в правый берег, будто и вправду мог увидеть за сотни километров, где-то там, за Волгой, станицу, захваченную врагом, в которой остались моя жена, маленькая дочь.

А под крылом уже текла голая, без леса и зелени, солончаковая степь. Я закрыл глаза, уносясь воспоминаниями к своим близким, от которых вот уже год не имел ни письма, ни весточки. Из забытья вывел Олейников.

— Смотри, Коля, — он низко пригнулся к иллюминатору, — Сталинград горит.

Я вгляделся в степь. Дымка? Дым! Он лежал рыжей пеленой, застилая горизонт. То здесь, то там ее прорезали черные тучи, свисавшие до земли. Значит, нот как горит Сталинград… Молча глядели мы туда, где шла жесточайшая битва. А когда самолет приземлился на аэродроме и я открыл дверь, мне на миг показалось, что это не жара раскаленной степи ударила в лицо, а жар боя.

И началось… Кисляки, Ветряки, Андреевка, Червленный, Блинников… С 21 по 26 августа две эскадрильи полка без передышки шли и шли Туда, к этим населением пунктам на берегах Дона, для бомбежки моторизованных колонн гитлеровцев, переправ. Узкая черная полоска в свете САБ-100[3] — вот что такое переправа. Небо, расцвеченное трассирующими очередями, вспышки разрывов зенитных снарядов, лучи прожекторов, жадно шарящие по небу, — это тоже переправа. И нужно лечь на курс, указанный штурманом, и точно идти по нему несмотря ни на что, до тех пор, пока облегченно вздрогнет Ли-2, избавившись от бомб. И лишь тогда имеет право командир рвануть машину вправо или влево, чтобы уйти из зоны обстрела. И нет большего счастья, чем видеть, как узкая черная перемычка в мертвом свете светящихся бомб вдруг разомкнется посередине и медленно разойдутся в стороны ее края. Да, это счастье, потому что застрянут на берегу Дона вражеские танки, пушки, спешащие туда, где огромное зловещее зарево пульсирует над Сталинградом.

Семь суток я почти не спал из-за работы, жары, бомбежек. Машины возвращались израненные, с повреждениями, на устранение которых в мирное время понадобилось бы несколько дней. Теперь мы успевали вернуть Ли-2 в строй за несколько часов. Мелкая белесая пыль висела над степью круглые сутки. «Юнкерсы» нащупали наш аэродром на второй день после прилета к Эльтону. И бомбили нещадно. От взрывов дрожала земля, взметались к небу столбы пыли. Ее мы, техники, ненавидели наравне с врагом. Потому что, попадая в двигатели, она в несколько раз увеличивала их износ. Единственный способ избежать этого — менять и менять масло.

27 августа полк получил приказ сменить дислокацию. Мы перелетели в Саратовскую область, в район Балашова, к селу Малая Грязнуха. Травяное поле — аэродром. Большой сарай, крытый камышом — бывший колхозный свинарник, — наши апартаменты. Вернее, летного состава. Мы же, техники, от самолетов не отходили. Да и сил на то, чтобы добрести до нар в сарае, чаще всего не оставалось. Падали под крылом Ли-2 и засыпали мертвым сном на час-другой, если позволяла обстановка.

А она становилась все тревожней; Об этом шла речь на полковом партийном собрании, которое состоялось вскоре после перебазирования.

— Не буду скрывать, — сказал в своем выступлении комиссар полка Анатолий Георгиевич Павлов, — положение на Сталинградском фронте все усложняется. Нам всем это хорошо видно с высоты.

Гитлеровцам удалось форсировать Дон на участке Трехостровская, Вертячий, Песковатка, рассечь нашу оборону на две части и выйти к Волге в районе Латошинк — Рынок. Мне больно говорить вам об этом, товарищи, но вы сами видели — враг пьет воду из великой русской реки Волги. И наша задача — заставить его захлебнуться этой водой!

Я не хочу говорить о том, что мы должны умереть под Сталинградом. Мы — коммунисты, большевики, и мы должны победить! Наша смерть откроет дорогу врагу к нефтяным богатствам Каспия, к Астрахани и дальше, в глубь страны. Но чтобы победить, мы должны воевать в пять-шесть раз лучше, чем фашисты, злее, ожесточеннее.

Ли-2 — мирная машина. Без прикрытия истребителей, которых здесь, на Сталинградском фронте, так не хватает, не обладая скоростью, достаточной для ухода от врага, без мощного вооружения этот самолет по всем законам не должен воевать в такой битве. А он воюет! И бьет фашистов! И будет бить еще лучше…

В решении собрания главным пунктом стало: город врагу не сдадим…

После окончания собрания, проходившего на аэродроме, я решил пойти пообедать. По дороге меня догнал инженер первой эскадрильи А. М. Лопаткин.

— Куда сегодня лететь готовитесь? — спросил я его.

— В районе Вертячего переправы бомбить. Меня комэск включает в свой экипаж.

— А что, у него нет борттехника?

— Павел Коробов заболел, отстранен от вылетов.

— Скажи Меснянкину, пусть меня возьмет.

— Попробую.

Константин Яковлевич уже пообедал и выходил из столовой. Лопаткин изложил ему мою просьбу.

— Ну что ж, пойдешь в экипаже вместе с Лопаткиным. Поведем группу. Поэтому днем поспи, — сказал он.

Поспи… А где? В сарае-общежитии невозможно — на нарах, устланных соломой, покоя не давали мыши, хомяки и суслики, которых развелось превеликое множество. Грызуны несли опасность заражения туляремией. Не удалось от нее уберечься и мне — неделю провалялся в дивизионном госпитале с температурой под сорок градусов. Доставалось и самолетам: грызуны объедали резиновую изоляцию электропроводки приборов, дюритовые шланги. В подполье грузовых кабин мы закладывали отраву, но они обходили ее, неведомо каким путём пробирались в кабины экипажей. Поспи… И я устроился на моторных чехлах под крылом Ли-2, хотя небо затянуло тучами и начал накрапывать дождь.

Взлетать пришлось с раскисшего аэродрома. Низкая облачность укутала самолет. Набрали высоту, выскочили из туч. В редких разрывах белесой пелены видны были пожары и вспышки орудийных выстрелов.

— Через пятнадцать минут выйдем на цель, — сказал штурман капитан Тимофей Иванов. — Если над ней дождь, отработаем со «свечами».

«А вот «свечи» — САБ-100 — совсем ни к чему, — переглянулись мы с Лопаткиным. — Зачем себя раскрывать? Оборона-то немцев у Вертячего хорошая».

Меснянкин будто прочитал наши мысли.

— Попробуй обойтись без «свечей», штурман, — сказал он, чуть доворачивая машину влево. — Ты же знаешь, если нас засекут, вряд ли уйдем целыми.

— Попробую. Начинаем снижение. И тут же по стеклу кабины поползли струйки воды. В разрыве тучи блеснул Дон.

— Стрелок, как там наши? — спросил Меснянкин.

— Нормально, все держат строй, — услышали мы ответ по СПУ — самолетному переговорному устройству.

— Так держать, — раздался голос штурмана. — Доверни вправо, командир, три градуса… Цель — прямо по курсу!

— Не ждали, гады, — процедил Меснянкин. — На погоду понадеялись.

Переправа жила напряженной жизнью. Будучи уверенными, что в такую погоду советские самолеты не смогут взлететь, фашисты даже не позаботились о светомаскировке. Мигая фарами, через Дон ползли автомашины, танки.

— Пошли, родные, — штурман нажал кнопку электросбрасывателя бомб.

Они скользнули в темноту под нами, Ли-2 вздрогнул, пошел вверх. Удар, нанесенный группой, был точным, мы видели, как бесшумно выросли внизу мощные белые столбы воды, два из них рванули переправу… Будто разбуженные, с берегов ударили зенитки, вспыхнули лучи прожекторов, шаря по бугристым низким тучам. Разрывы снарядов встряхнули машину.

— Зацепило, — крикнул Меснянкин, отворачивая Ли-2 с потерей высоты. — Борттехники, как движки?

— Целы, — сказал Лопаткин, вглядываясь в счетчик оборотов и тревожно присматриваясь к стрелкам, показывающим давление масла. — Целы…

Еще два взрыва ударили где-то сзади. Я бросился в грузовую кабину — пожара нет. Машину швырнуло вправо, влево. Мы настороженно замерли. Но Ли-2 слушался рулей, двигатели ревели ровно и мощно.

Вернулись домой все. В машине Константина Меснянкина утром мы насчитали двадцать три пробоины, у замыкающего строй бомбардировщика капитана Василия Устюжанина — тридцать шесть. Чудом никого не зацепило из экипажей.

На следующий день командир полка Б. П. Осипчук объявил всей группе благодарность командования авиакорпуса за успешное выполнение боевой задачи.

Их немало пришлось нам решать тогда. 102-й полк находился ближе к Сталинграду, чем другие части авиации дальнего действия, и потому за ночь мог совершать по нескольку боевых вылетов. Наши экипажи бомбили скопления танков и мотопехоты в районе Котлубани, громили резервы фашистов у Большой Россошки, у совхоза «Опытное поле», на станции Конной, у Кузьмичей, разметали живую силу противника в четырех километрах южнее Верхней Ерзовки…

Здесь без «свечей» не обошлось. Я летел в экипаже Щуровского. Мне пришлось подменять больного Сергея Олейникова. Самолеты наведения сбросили над головами фашистов несколько САБ-100. Они горели ровным светом, высвечивая цель — автомашины, танки. Больше часа волна за волной шли туда наши Ли-2, к всем находилась работа.

К утру на свой аэродром не вернулся самолет старшего лейтенанта Н. И. Рыбина. У тех, кто ждет, до последнего теплится надежда, что товарищи твои живы. Сколько раз она нас обманывала, но нынешним утром обошлось. Радист Н. Е. Полянцев передал на КП полка, что экипаж цел, самолет поврежден, совершили вынужденную посадку.

Командир полка вылетел в указанный район, взяв с собой техника лейтенанта А. С. Гончаренко, инженера эскадрильи Ф. Ф. Плющева, моториста. Они вместе с борттехником П. К. Лопаткиным остались у самолета, а экипаж вернулся с Осипчуком в полк.

Рассказ Рыбина был коротким. Отбомбившись, он со скольжением стал выводить машину из зоны огня. Тут и услышали сухой треск — верный признак того, что зенитный снаряд рванул совсем рядом. И точно — затрясло правый двигатель, да так, что задрожали кресла летчиков. Мотор пришлось выключать, машина шла при одном работающем левом со снижением. Когда рассвело, земля была совсем рядом. Пришлось садиться. Осмотрели Ли-2. Нелепо выглядел правый воздушный винт — лопасть его оторвало в полуметре от ступицы винта. Другие лопасти тоже посекло, побило ребра цилиндров, обтекатель двигателя, крыло фюзеляжа.

— Так что техникам Гитлер подкинул работы, — закончил рассказ Рыбин. — Справятся ли?..

Справились. Из полка самолетом перебросили к поврежденной машине стремянки, инструмент, новый воздушный винт и сухой паек. Двое суток работали не покладая рук четверо техников. Заменили винт, цилиндр, устранили до приемлемых величин тряску двигателя и все же спасли самолет, перегнали в полк. Здесь уже поставили новый двигатель, клепальщики залатали пробоины, и Ли-2 снова стал в строй.

…В начале сентября полк сменил аэродром там же, под Балашовом, перелетев к железнодорожному разъезду на 217-м километре. Как и у Малой Грязнухи, вокруг нас лежала ровная, словно стол, степь. У железной дороги стоял одинокий барак, тесный, уставленный двухъярусными нарами, застеленными сеном, соломой и плащ-палатками. Мышей тоже хватало с избытком.

Я убедился в этом на следующий день после перелета. Место мне отвели на «втором этаже», у оштукатуренной стены. На гвоздь повесил полевую сумку, где хранил документы, мыло, полотенце и несколько плиток шоколада. Верил, что встречусь с дочерью или отошлю шоколад посылкой… Однако, вернувшись к вечеру с аэродрома в барак, заметил на постели обрывки бумаги. Сдернул сумку… Кирза прогрызена, шоколад покрошен, документы целы, а карта испорчена. Так для меня и осталось загадкой проникновение мышей в сумку. Не могут же они бегать по стенам…

В середине сентября враг вышел к городскому оборонительному обводу, захватил важные высоты. С 13 по 27 сентября ожесточенные бои шли уже в южной и центральной частях города.

Три ночи подряд полк в полном составе вылетал на бомбежку резервов гитлеровцев в район Городища, Верхней Ерзовки. До конца сентября наносили бомбоудары по железнодорожным станциям Тунгута, Гумрак-Разгуляевка, железнодорожному разъезду Бородкин, станции Конной, в районе Винновки…

20 сентября 1942 года заместитель командира полка по политчасти А. Г. Павлов зачитал перед строем приказ Ставки Верховного Главнокомандования войскам Сталинградского и Юго-Восточного фронтов. Это была боевая программа действий для нас. «Ни одной бомбы по пустому месту», — говорилось в приказе, и эти слова мы полностью относили на свой счет. Партийные собрания шли между вылетами. Их решение: «Ни шагу назад от Волги!»

Вылет, передышка, вылет… За ночь нужно успеть обеспечить два-три рейса на уничтожение врага. Инженеры, техники, механики, вооруженцы работали, не зная ни сна, ни отдыха.

…Покачиваясь с крыла на крыло, тяжело идет на посадку Ли-2 капитана С. И. Гиричева. Касание земли, глохнет правый мотор. Левый молчит давно, от самой Тунгуты, где его прошили снаряды. Повреждены лопасти винта, обтекатель.

Пока экипаж ужинает, инженер эскадрильи капитан А. М. Лопаткин вместе с техником И. П. Карпущенко подвозят новый винт, подгоняют кран-подъемник.

— Ребята, подсобите! — кричит Лопаткин тем, кто только что проводил свои самолеты в ночь.

Наваливаемся всеми наличными силами на работу. И вот уже борттехник опробует моторы. Все готово.

Выходили из строя машины. На двигателях второй, третьей перечистки-ремонта в полетах начиналась тряска. Да, металл не выдерживал, а люди держались. Начались дожди. Днем и ночью под брезентовыми шатрами при тусклом свете переносных ламп, подключенных к аккумуляторам, мы снимали двигатели, ставили новые, латали дыры в плоскостях, меняли тросы, ведущие к рулям управления. Смывали кровь товарищей с пулеметов…

На трудности не жаловались, понимали, что тем, кто уходит в небо, еще труднее. В редкие минуты передышки приходили командир и комиссар полка, командир эскадрильи, инженер полка…

— Есть просьбы?

— Есть, — говорили мы. — Нужны запасные части, агрегаты. Мы не хотим «раскулачивать» машины, на которые все махнули рукой. Мы поставим их в строй.

И ставили. Восемь самолетов, поврежденных в бою, восстановили техники моего авиаотряда А. Ф. Уткин, К. П. Родин, В. Т. Милюков. На счету у каждого — обеспечение десятков самолето-вылетов. Три Ли-2 нам удалось эвакуировать в полк с мест вынужденных посадок. Так же обстояли дела в других эскадрильях, отрядах.

Я не знаю, уходили ли с аэродрома инженер полка майор Н. С. Фомин, инженеры эскадрилий А. М. Лопаткин, П. А Лымарь, старшие техники отрядов Г. Д. Михайлов, П. И Бордачев, Д. В. Бордовский, все остальные, кто готовил машины к полетам. Во всяком случае, всегда, когда мне нужна была чья-то помощь, я мог найти любого на аэродроме. Но все чаще и чаще наши товарищи уходили в полеты и не возвращались никогда.

30 сентября полк бомбил укрепления фашистов в районе Городище — Уваровка. Задание выполнили, шли домой. Не всем удалось дойти. Погиб экипаж старшего лейтенанта Георгия Татаринова. Он закончил Тамбовскую авиашколу ГВФ, работал пилотом в гражданской авиации. С первых дней войны — на Западном фронте. Вступил в 1942 году в члены ВКП(б). Когда фашистский истребитель поджег Ли-2, Татаринов, стремясь спасти машину, экипаж, на бреющем полете повел ее к своим. Линию фронта они перескочили, но сесть не смогли — Ли-2 взорвался в воздухе. Тридцать лет было командиру, двадцать семь — штурману лейтенанту Петру Тимофеевичу Бычкову. Вместе с ними в семидесяти километрах западнее Камышина похоронен техник лейтенант Петр Константинович Лопаткин, коренастый крепыш, чьему трудолюбию удивлялись даже те, кого ничем нельзя было удивить.

…После бомбардировки станции Морозовская, на обратном пути, из района деревни Медвежий Куст Красовского района Саратовской области стрелок-радист самолета старшины Миши Никитина передал на КП полка: «Веду бой с истребителем». И все. Связь оборвалась. Навсегда. Никитину было двадцать два года. Он только что закончил Челябинскую авиашколу, в полк пришел в августе сорок второго. Не многим удавалось так быстро, как ему, овладеть в совершенстве Ли-2 и войти в строй командиром экипажа. Всего лишь месяцем раньше к нам пришел его штурман М. А. Беляев. Позже мы узнали, что, пока самолет горел, но держался в воздухе, из пулеметов били по истребителю сержант радист Ф. Ф. Шевченко и стрелок Е. П. Герасимов. Погиб и борттехник лейтенант В. Ф. Даниленко.

Володя, Володя… Как же так получилось? Нет мне ответа, не увижу я больше тихой его улыбки. А ведь в полк мы пришли вместе, с первых дней формирования. Даниленко, несмотря на молодость, был уже опытным, знающим техником. Он закончил Батайскую летно-техническую школу ГВФ, работал бортмехаником самолета ПС-84 в Украинском управлении ГВФ. Когда началась война, обеспечивал полеты экипажей Киевской авиагруппы ГВФ особого назначения, участвовал в перегонке самолетов ДБ-3Ф с заводов на фронт. В 1942 году стал коммунистом. В разные передряги он попадал в воздухе, но всегда находил единственно верное решение, чтобы помочь летчикам спасти машину. И вот — погиб, до конца выполнив свой долг перед Родиной.

Уходили товарищи, оставаясь в памяти молодыми, красивыми, смелыми. Уходили, а для нас снова и снова переплетались во времени дни и ночи, ревели двигатели, звучало в наушниках: «Коля! «Мессер» на хвосте! Руби его!»; мелькали в руках ящики с пятикилограммовыми бомбочками, которые борттехники и радисты переворачивали прямо у порога раскрытой двери самолета, и они сыпались вниз сквозь ревущую тьму на головы фашистов…

Уходили товарищи, на их место становились другие, такие же молодые. Они восполняли собой не только потери в строю техников, но и потери в строю коммунистов. Только в экипаже командира отряда А. Д. Щуровского в дни Сталинградской битвы подали заявления в партию борттехник Сергей Олейников, бортрадист Андрей Савиченко, воздушный стрелок Михаил Стародубов.

Сальск, Котельниково, Морозовская, Ново-Московская, Обливская, Суровикино, Белая Калитва… Их шли теперь бомбить те же воздушные бойцы, но ставшие коммунистами. Горели эшелоны, пылали танки, разбегались фашисты, когда Ли-2 секли их из пулеметов с бреющего полета, и все это было лучшим памятником тем товарищам нашим, кто погиб.

…Второго октября с утра ветер таскал по аэродрому клочья тумана, низкие облака сочились мелким нудным дождем. Дни стали короче, а работы — все больше. Ли-2 лейтенанта А. Н. Першакова уныло мок под дождем. В последнем бою его здорово потрепали зенитки, и к полету он сейчас не готов. А ведь самолеты созданы, чтобы летать.

Мы вывесили машину на подъемниках, вскрыли полы в кабинах. Так и есть — осколком снаряда пробит трубопровод гидросистемы, замкнутой на уборку шасси. Пришлось ждать, пока специалисты ПАРМ по снятому образцу изготовят точную копию поврежденной секции. Но вот она готова, установлена на место, и Ли-2 твердо становится «на ноги».

К полудню ветер разогнал туман, а с наступлением сумерек опустели стоянки всех трех эскадрилий. Бомбардировщики — так мы с гордостью величали теперь мирные тихоходные Ли-2 — ушли на задание. Только тут я вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не ел. И не спеша поплелся на ужин. Но моим намерениям сбыться не пришлось. В вечерней осенней мгле я уловил звук мотора — да, да, не двух, а одного мотора Ли-2. Машина мягко приземлялась, и я угадал самолет старшего лейтенанта И. М. Мнухина. Когда он встал на свою стоянку, я уже был у левого двигателя, и увидел намотанную на лопасти и за обтекателем проволоку. Первым спустился из самолета борттехник Сергей Олейников. Он подошел ко мне, поглядел на винт, огорченно присвистнул.

— Где намотали? — спросил я.

— На взлете. Мнухин не удержал машину на курсе, отклонился, вот и зацепили проволоку с телеграфных проводов, — сердито буркнул Олейников. — Тряска началась. Бомбы сбросили на «невзрыве», сами сели. Я движок вырубил, чтобы проволокой по кабине не хлестал.

— Черт бы вас побрал! — выругался я и пошел за инструментом.

Полночи кусачками удаляли мы туго намотанные провода с вала винта. Потом с Олейниковым опробовали двигатель. Тряски не заметно.

— Пронесло, — сказал Олейников. — Пойду за экипажем,

Но Осипчук, вернувшийся с бомбежки, отстранил Мнухина от очередного боевого вылета и передал машину Щуровскому. Его Ли-2 получил повреждения. Даже при тусклом свете аварийной лампы я увидел, как мгновенно посерело, осунулось лицо Ильи. Он угрюмо смотрел на командира полка и был похож на большого ребенка, который вот-вот заплачет. Казалось бы, чего расстраиваться? Отстранили от вылета, в котором, быть может, тебя ждет смерть. Дали лишний шанс на жизнь. Но не было у командира полка более тяжелого наказания, чем отнять у авиатора право идти в бой за Родину и, если придется, умереть за нее. Я понимал Мнухина, мне было искренне жаль его. Как понимал и то, что пока самой тяжелой карой будет для человека отстранение от битвы за Отчизну, никакому врагу не одолеть таких людей. Илья повернулся через левое плечо и зашагал прочь.

— Ничего, Николай, — сказал Осипчук, глянув на меня, — злее будет Илья. И больше никогда не уйдет с курса…

Но случай с Мнухиным заставил насторожиться командование полка. Октябрь погодой не радовал. Свистел над степью холодный ветер, пронизывая до костей. Бродили вместе с ним тучи, щедро падавшие дождями на промокшую землю. Сгущались туманы. Случались дни с прояснениями, глянешь в небо — звезды поблескивают. Но, вылетая на задание, летчики совсем не были уверены, что вернутся на свой аэродром. Заволакивали его ночные туманы, и иди ищи запасной. Поэтому горючего брали с запасом, а к удаленным целям выпускали только опытные экипажи, не раз выходившие с честью из самых безнадежных передряг. Молодые летчики из пополнения обрабатывали по ночам передний край врага.

В душе каждого росло напряжение по мере того, как враг все глубже вклинивался в город. Казалось, невидимая струна натягивалась, натягивалась… А тут еще нелетная погода! И потому все ходили злые, раздражительные, успокаиваясь только тогда, когда получали разрешение на вылет. Фронт пылал, пульсировал, менял свои очертания. Дважды подряд Щуровский возвращался с бомбежки темнее тучи.

— Ты не представляешь, Николай, — хмуро цедил он сквозь зубы, — бомбили без «свечей», так светло от пожаров. А какой красавец город был… Что же с ним сделали, гады…

Натягивая шлем, он бросил взгляд на часы:

— Ладно, успеем в третий раз слетать. Вешай бомбы, оружейники!

— Скоро светать будет, Александр Дмитриевич, — пытался остановить его я.

— Успеем, я сказал. Назад на бреющем уйду.

Он бомбил. И уходил. И он, и другие экипажи.

Наверное, поэтому в напряженнейшие дни обороны Сталинграда командование Юго-Западного фронта в конце октября по достоинству оценило работу полка, объявив всему личному составу благодарность. Конечно же, она нас ободрила. Мы ответили на нее делом. В начале ноября исключительно плохие метеоусловия прижали авиацию к земле. И все же 7 ноября одиннадцать экипажей нашего 102-го полка — одиннадцать из всей авиадивизии — смогли взлететь и тяжелыми фугасками, которые легли точно на траншеи врага, отметили годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

А вслед за этим наступила глубокая осень — холодная, дождливая, пасмурная. Близилась зима. И не по дням, а по часам. Мы начали готовить самолеты к зимней эксплуатации. За два месяца напряженных боевых полетов под Сталинградом Ли-2 сильно поизносились, словно постарели. Краска лежала на них неровно, свежие заплаты поблескивали. То на одном, то на другом самолете виднелись следы пожаров, вмятины от осколков. Но они стали нам как будто роднее за эти месяцы. Неприхотливые гражданские самолеты терпеливо и надежно несли боевую службу, вынося экипажи из пекла, в котором им решетили крылья, фюзеляж, стабилизатор так, что по всем законам они не могли держаться в воздухе. А они держались.

Поэтому бережно вели мы на них регламентные работы, меняли моторы, делали ремонт, который был в наших силах. И машины верой и правдой служили экипажам.

В конце октября полк бомбил фашистский аэродром в шести километрах юго-восточнее станции Зрянской. Когда экипажи вернулись домой, мы недосчитались самолета старшего лейтенанта Ивана Томчука. Кто-то видел, как его поймали прожектора. Но экипаж на поврежденной машине совершил вынужденную посадку в двадцати километрах от нашего первого полевого аэродрома в районе озера Эльтон.

Командир полка вылетел на поиск и нашел самолет Томчука, но приземлиться рядом с ним не смог. Пришлось добираться, к поврежденной машине на автомобиле БАО. Обо всем этом я узнал на следующий день, когда получил команду лететь на Эльтон, захватив с собой двигатель, разобранный воздушный винт, маслорадиатор, стремянки, инструмент и продукты для пяти человек на неделю…

Двадцать километров от Эльтона к машине Томчука мы на тракторе с тележкой, загруженной доставленным на аэродром техническим имуществом, преодолели за день. Приехавший со мной техник А. Ф. Уткин лишь удивленно свистнул, оглядев повреждения. Снаряд разворотил правый мотор — сорвана головка пятого цилиндра, пробита гильза шестого, поврежден обтекатель, побиты лопасти воздушного винта, обшивка фюзеляжа.

Оценив положение, мы приняли решение перетащить самолет на более ровное место, с которого после ремонта можно было бы взлететь. Подвели трактор. Буксировочные тросы зацепили за оси колес шасси. Я расставил наличные силы, дал указания, кому за чем приглядывать, и занял место командира в пилотской кабине. Самолет, лишенный двигателей, превращается в неуклюжий металлический аппарат, в котором лишь тормоза имеют какое-то значение. Вот их я и взял под свой контроль. Взревел трактор, Ли-2 двинулся вперед. Борттехник шел впереди, указывая дорогу. Моторист слева, Уткин справа тащили стопорные колодки, готовясь в любой момент подставить их под колеса на спусках. Стрелок-радист у меня за спиной ручным насосом поддерживал высокое давление в гидросистеме, я действовал тормозами.

Степь. Она только с высоты кажется ровной и плоской. Теперь же нам пришлось убедиться, что это обман. За день с остановками, разворотами, спусками и подъемами нам удалось пройти всего полтора километра. Но и это была победа. Перед нами лежал ровный клочок земли, пригодной для взлета.

— Здесь остановимся, — сказал я, прощаясь с трактористом, борттехником лейтенантом А. Ф. Шпетаковским и мотористом, которые возвращались к Эльтону. — Вас ждем завтра с двигателем, треногой с лебедкой, бочкой моторного масла.

Трактор ушел, мы остались в степи одни. Ни огонька вокруг, лишь ветер свистит, несутся по небу низкие тяжелые тучи, а по степи — шары перекати-поля. Сумерки заволокли горизонт.

— Я тут стожок сена в балочке приметил, — сказал Уткин. — Надо бы сенца в машину натаскать, а то уж больно жестковато спать без подстилки в этом железном ящике.

Старшина Алексей Уткин отличался абсолютной надежностью при выполнении любых технических работ. Он мог сделать сложнейший ремонт аккуратно, точно. Однако его аккуратность и опрятность касалась лишь самолетов. Внешний вид самого же Уткина не раз вызывал нарекания начальства. Но здесь, в степи, вдали от базы он чувствовал себя отменно. Почти в полной темноте мы натаскали в самолет сена, застелили его изношенными моторными чехлами. Борттехник и стрелок-радист были в зимнем меховом обмундировании, мы же с Уткиным и моторист одеты полегче. Однако населенный пункт далеко, транспорта нет, да и машину в поле без охраны не оставишь. Придется жить, как сказал Уткин, в этом холодном железном ящике.

Ночь тянулась мучительно долго. Ветер бил в самолет, выдувая последние крохи тепла, сено грело плохо, и потому, едва в иллюминаторах стало сереть, мы решили начинать работу. Я распахнул дверь и не узнал степь. За ночь выпал снег, сровнял все ямы, весело кружилась поземка. Лишь этого нам не хватало…

Оглядев машину, понял, что своими силами демонтировать разрушенный двигатель мы сможем. А вот навесить новый?! Уж больно высоко его нужно поднимать. Но, как говорится, голь на выдумку хитра…

— Уткин! — крикнул я технику, который мрачно озирал заснеженную степь. — Зови стрелка, берите лопаты и ройте траншеи по ширине колеи колес шасси.

Уткин молча обследовал участок работы и взялся за лопату. Вскоре две глубокие траншеи с пологим входом и выходом для колес чернели на покрытой снегом площадке перед самолетом. Чтобы затолкать в них Ли-2, пришлось повозиться. Но вот он скользнул вниз, и крылья застыли над самой землей. Я распределил обязанности:

— Борттехник Шпетаковский, техник Уткин размонтируют и снимают воздушный винт. Они же готовят к съему поврежденный мотор. Моторист сливает масло из бака, рассоединяет трубопровод, помогает мне снять бак и маслорадиатор. Затем стрелок с мотористом промывают трубопровод бензином, для того чтобы очистить его от металлической стружки, которую мог дать при работе разбитый мотор…

Натянув заблаговременно припасенную палатку, установив треногу, навесив лебедку с цепями, мы взялись за дело. Выл ветер, швыряя в нас колючим снегом, подрагивал самолет. Стыли руки, болели от бензина — мы работали.

— Стрелок! Мустафаев! Уткин! Шпетаковский! Все сюда! — крикнул я.

Когда у поврежденного мотора собрался наличный техсостав, бережно, осторожно мы начали его снимать. К вечеру эта операция была закончена. Немало потрудившись, мы оттащили двигатель в сторону, освободив место для того, который привезли.

Ужинали в самолете, где хоть как-то можно было укрыться от ветра. Старшина Б. А. Мустафаев был назначен на время ремонта поваром. Продукты мы прихватили по четвертой норме — вермишель, картофель, консервы, хлеб, сахар… Стрелок оказался бойцом расторопным, побегал в округе и набрал дровишек для костра. Так что единственной оградой в морозном поле для нас стали вермишелевый суп, картофель в мундире да горячий чай. Сон сморил сразу после ужина, но и во сне я совершенно отчетливо ощущал, как болят руки.

Утром общими усилиями сняли новый двигатель с транспортировочной подставки, смонтировали на мотораме, подтащили к треноге. Лебедкой, навешенной на ней, с горем пополам двигатель можно было поднять или опустить, а вот сместить его в сторону — тут уж шалишь! Нам же не просто нужно двигать его туда-сюда, а осторожно, с ювелирной точностью состыковать узлы моторамы с узлами на гондоле. Через полтора часа у всех болели спины, дрожали руки и, несмотря на холод, по лицам стекал пот, оставляя светлые бороздки на измазанных лицах, И все же мы победили эту полуторатонную тушу металла, оплетенную трубками и шлангами. Сборка, регулировка и установка воздушного винта, маслобака, маслорадиатора и всей арматуры на правой силовой установке Ли-2 отняли у нас меньше сил, чем операция по установке двигателя.

Однако, управившись с механической частью, мы были загнаны в тупик частью электрической. Сели аккумуляторы, а в Ли-2 они единственные в силах запустить движки. Вот здесь я еще раз убедился, что Уткина взял с собой не зря. Он с мотористом бензиновой лампой АПЛ-1 подогрел моторы, масло. Потом они провернули воздушные винты. Используя слабозаряженные аккумуляторы и помогая им в раскрутке электростартера «ручкой дружбы», которые были на Ли-2, запустили левый мотор, за ним я легко запустил и правый. И степь будто затихла, прислушиваясь к гулу машины. Во всяком случае, надоедливый вой ветра утонул в этом моторном гуле. Мустафаев сорвал ушанку с головы и высоко подкинул вверх, за что тут же был наказан — вихрем от винтов ее унесло далеко в степь.

Мы быстро проверили системы самолета, показания всех приборов, дали возможность подзарядиться аккумуляторам. Я вновь занял командирское кресло, теперь уже для того, чтобы вырулить Ли-2 из траншей. Мустафаев связался по рации с командным пунктом аэродрома Эльтон и попросил передать в полк просьбу, чтобы прислали экипаж. На другой день в морозной дымке, окутавшей горизонт, разглядели черную точку. Это шла автомашина с командиром отряда капитаном В. А. Тишко и штурманом. Победным гулом работающих моторов встретил их наш Ли-2 — мы регулировали и проверяли обороты на малом газу.

Загрузили в самолет мотор, другое нехитрое техническое имущество, заняли места в грузовом отсеке. И только тут я почувствовал, как устал. Избитые, все в ссадинах руки привычно ныли глухой болью. Я попробовал согнуть пальцы и… не смог. Оглянулся на Уткина. Уткнувшись лицом в чехол, он спал.

Тишко со штурманом, осмотрев припорошенную площадку и подсчитав загрузку, решили было высадить нас, чтобы мы добирались к аэродрому в автомобиле. Уж очень мала была площадка, которую впереди замыкал глубокий овраг. Но, поглядев на наши измученные, исхлестанные ветром лица, увидев мои покрасневшие от бессонницы глаза, Тишко лишь молча махнул рукой и захлопнул дверь. Овраг мелькнул под крылом, но я успел разглядеть внизу даже сухую траву, торчащую из снега. И сразу стал дремать, хотя лететь-то нам нужно было всего десять минут.

Прибыв в Эльтон, разгрузили техническое имущество, принадлежащее аэродрому. Нас накормили горячим обедом. Мы поблагодарили командира техвзвода и начальника БАО за оказанную помощь и вылетели на свой аэродром в районе Балашове.

…В середине ноября полк в полном составе вылетел на бомбежку железнодорожной станции Морозовская. Последним в первой эскадрилье уходил самолет капитана А. Т. Ваканья. За ним мы проводили экипаж командира авиаотряда Щуровского.

Во второй половине ночи экипажи, выполнив боевое задание, возвращались на аэродром. Мы с механиком А. В. Батуриным встретили машину Щуровского.

А экипаж Ваканьи не вернулся. Лишь на следующий день он был доставлен самолетом в полк. Александр Тимофеевич Ваканья с обгоревшими бровями и ресницами, в прожженном комбинезоне вышел из машины первым. Мы молча обступили его. Он медленно стащил шлем с головы и сказал:

— Штурман погиб. Не уберег я Шульца, ребята.

…Через линию фронта они перетянули, и Ваканья, углядев подходящую площадку, повел машину к ней. Она была настолько короткой, что садиться пришлось с убранными шасси. Пламя охватило фюзеляж. Командир экипажа бросился спасать тяжелораненых товарищей. Ему удалось вытащить стрелка-радиста. Борттехник, стрелок, второй летчик хотя и обгорели, но успели выбраться из машины. Когда Ваканья метнулся к двери выхода, пламя, будто из огромной топки, ударило ему в лицо. Он ко второй грузовой двери, навалился плечом… Но металл оказался сильнее — двери заклинило. Самолет взорвался. В огне погиб капитан Афанасий Нестерович Шульц, штурман авиаотряда.

Ему было тридцать два года. Исхлестанное ветрами лицо, глубокая морщина над переносицей… Он всегда прищуривал спокойные, сосредоточенные глаза, и потому от их уголков разбегались белые лучики незагоревшей кожи. Плотный, по-особому ладный, возвращаясь с полета, он словно нес с собой грозное дыхание неба. За мужество и героизм А. Н. Шульц был награжден орденом Красного Знамени… Мы похоронили его в Сталинградской области в Усть-Бузулукском районе…

Сальск, Миллерово, Морозовская, Суровикино, Грачи, Баковская, Котельниково… Эти и десятки других названий в тех или иных вариациях повторялись для нас с большей или меньшей частотой ночь за ночью. И который раз, провожая самолеты на задание, мы думали только об одном — вернулись бы все домой. Но на войне такое, к сожалению, бывает далеко не всегда.

…Подходит к концу ноябрь. Третий день в штабе полка у карт толпятся летчики, штурманы, инженеры и техники. Спор, прогнозы по поводу дальнейшего хода событий — ведь началось контрнаступление наших войск! Однако мы выключены из боевых действий, которые длились столько месяцев. Аэродром закрыт туманами, а облачность лежит так низко, что в ней тонет вентиляционная труба элеватора, стоящего невдалеке от взлетной полосы.

Казалось бы, нам, техникам, на руку эта передышка, но мы ей не рады. На начальника метеослужбы Ивана Костюкова весь личный состав полка смотрит весьма недружелюбно, будто это он виноват, что летать нельзя.

И все же… Олейников нашел меня в каптерке.

— Николай, мне сказали, что ты здесь. — По его радостным, веселым глазам я понял: «Летим!»

И не ошибся. Осипчук решил рискнуть и выпустить в полет на разгром вражеского аэродрома у станции Зрянской лучшие экипажи Константина Иванова, Николая Савонова, Константина Меснянкина, Александра Щуровского, Николая Петриченко, Александра Ваканьи, Василия Тамбовкина, Тараса Кобзева, Павла Фурцева, Николая Рыбина и Василия Суркова. Туман лишь приподнял свою завесу. Никто не мог точно сказать, поднимется он выше или снова закроет ВПП, но об этом думать не хотелось.

Взлет. Машина Щуровского, с которым лечу и я, идет второй вслед за ведущим группы К. И. Ивановым. У нас на борту осветительные и зажигательные бомбы для точного обозначения точки прицеливания. Курс — юго-запад.

Идем в облаках, настолько плотных, что концов крыльев не видно. Через двадцать минут серая пелена начинает рваться, и в небольших «окошках» угадывается земля. Здесь облачность держится повыше. Щуровский ведет Ли-2 у самой ее нижней кромки, готовый в любой момент взять штурвал на себя, чтобы уйти в облака от фашистских истребителей. Внизу мелькнула извилистая лента Дона. Едва заметно во тьме перемигиваются огоньки затемненных фар автомобилей, танков, тягачей — дороги забиты нашими наступающими войсками. Линию фронта, озаряемую вспышками разрывов и пожарами, проходим, маскируясь в облаках.

— Усилить наблюдение за воздухом! — звучит команда Иванова. — Подходим к вражеской территории.

«Мессершмитт» появился, словно призрак. И тут же на Ли-2 Иванова заработал турельный пулемет Паши Радченко, одного из лучших воздушных стрелков полка, и ШКАСы в хвосте самолета. Фашист, видимо, не был готов к такому отпору. Не сделав ни единого выстрела, он свалился на крыло и, задымив, стал падать.

— Лихо ребята его рубанули! — воскликнул Щуровский. — Глядеть всем в оба! Здесь могут быть и другие.

— До Зрянки две минуты полета, — сказал штурман. — На боевом!

Впереди уже видны подвешенные САБы — экипаж-лидер Иванова осветил аэродром.

— Давай, Николай, — толкнул меня в спину Олейников. — Сыпь!

В темной грузовой кабине пробираюсь к двери, пристёгиваюсь фалой за продольный трос. Вой сирены ударяет по нервам. Рву дверь на себя, холодный сырой воздух с ревом врывается в самолет. Заученным движением хватаю ящики с зажигательными и осветительными бомбами, один за другим они исчезают в проеме двери. Щуровский закладывает вираж, и я вижу аэродром, освещенный мертвым желтовато-белым светом. Фугасные бомбы беззвучно в реве ветра и моторов рвут внизу землю, накрывают строения. Идем на второй заход. Я смотрю вниз. Взрываются цистерны с горючим. Вспыхивают новые пожары. Взлетает в воздух бензозаправщик. Вой сирены. Швыряю за борт листовки — тысячи штук. Ли-2 мягко вздрагивает — отделились наши фугаски. Последний взгляд на землю: море огня, пелена дыма. Нас не ждали. Тем лучше! Захлопываю дверь, пробираюсь к летчикам. Щуровский молча поднимает большой палец — все хорошо!

Однако радовались мы рано. Метеосводка, полученная с земли, настораживала: облачность снизилась, усилился ветер. Когда подошли к аэродрому, погода была ниже всех допустимых минимумов. И все же мы сели. Вышли из самолета, стали считать машины, которые выныривали из тумана и тут же, подсвечивая фарами, садились. Последним сел Иванов, и сразу весь аэродром заволокло серой мглой.

На разборе полетов Осипчук сказал:

— Летать в такую погоду нельзя. Но нужно! И мы будем летать. За Сталинград мы должны отомстить так, чтобы самому небу стало жарко… Тот, кто не уверен в благополучном исходе полета, может отказаться. Никаких мер к нему предпринято не будет, я обещаю.

От полетов не отказался никто.