3

Я сидел в маленькой, темной комнате, под вращающимися разноцветными пятнышками света. Ультразвук щекотал мой мозг. Я пытался расслабиться и дать возможность доктору получить мои альфа-ритмы. Их где-то там регистрировали, обсчитывали и запоминали.

Вся процедура заняла двадцать минут.

Когда все закончилось, доктор пристал ко мне, как банный лист. Я с трудом отбился от него.

– Отдайте мне запись, а счет пошлите Генри Леннингу в Лодж.

– Я хочу обсудить с вами показания приборов, – сказал он.

– Сюда на днях приезжает мой собственный специалист по энцефаллограммам. Отдайте мне запись и все.

– Не было ли у вас недавно какой-нибудь травмы?

– Вот вы-то мне и ответите на этот вопрос. Что заметно?

– И да, и нет, – сказал он.

– Больше всего на свете я люблю получать такие прямые ответы.

– Я не знаю, что является нормой для вас, – отпарировал он.

– Есть ли какие-нибудь прямые указания на мозговую травму?

– Не могу сказать однозначно. Если вы расскажите мне что с вами случилось, и почему вас вдруг заинтересовала ваша энцефалограмма, тогда возможно мне будет легче…

– Кончайте, – сказал я. – Дайте мне запись и пришлите чек.

– Вы беспокоите меня, как пациент.

– Разве вы считаете, что произошли какие-нибудь патологические изменения?

– Не совсем. Но ответьте, если можете, на такой вопрос: у вас были недавно эпилептические припадки?

– Насколько я знаю нет. А в чем дело?

– В вашей энцефалограмме есть отклонения, которые бывают при некоторых формах эпилепсии через несколько дней после припадка.

– Может ли удар по голове привести к такой же картине?

– Это крайне маловероятно.

– А что еще вызывает подобные явления?

– Электрический шок, глазная травма.

– Стоп, – сказал я и снял очки. – Насчет глазной травмы. Посмотрите на мои глаза.

– Но я не офтальмо… – начал он, но я прервал его:

– Мои глаза болят от обычного света. Если бы я потерял очки и находился на ярком свете в течение трех, четырех дней, могло бы это привести к такому эффекту?

– Может быть… – сказал он. – Да, пожалуй.

– Мне кажется вы хотели еще что-то добавить?

– Я не уверен. Мне нужно еще раз снять вашу энцефалограмму, и если бы я знал, что с вами произошло, мне было бы легче сделать окончательные выводы.

– Извините, – сказал я. – Мне нужна запись сейчас.

Он разочарованно вздохнул и отвернулся.

– Хорошо, мистер Смит.

Проклиная гения горы, я вышел из Центрального Госпиталя с записью моих альфа-волн в качестве талисмана. Мысленно я бродил в джунглях памяти в поисках призрачного меча в столбе дыма.

В Лодже меня ждали Леннинг и журналисты.

– На что это было похоже? – спросил один из журналистов.

– Что вы имеете в виду?

– Гора. Вы ведь были на ней, не так ли?

– Нет комментариев.

– Как высоко вы поднялись?

– Нет комментариев.

– Что о ней можно сказать по сравнению с Касла?

– Нет комментариев.

– У вас возникали сложности?

– Ответ тот же. Извините, мне нужно принять душ.

Генри последовал за мной в мой номер. Репортеры попытались было повторить его маневр. Тщетно.

Когда я побрился, вымылся и сел в кресло, вооруженный бокалом и сигаретой, Леннинг задал свой любимый вопрос:

– Ну?

– Гну, – сказал я.

– Проблемы?

Я кивнул.

– Непреодолимые?

Я немного подумал.

– Может быть и нет.

Он добавил себе еще виски. Потом повторил свой вопрос:

– Ты рискнешь попробовать?

Я знал, что вопрос решен. Я знал, что даже если все остальные откажутся, я пойду один.

– Я не знаю, – ответил я.

– А почему?

– Потому, что там что-то есть, – сказал я, – и оно не хочет, чтобы мы поднимались туда.

– Там кто-то живет?

– Я не уверен, что это слово «живет» подходит.

Он опустил бокал.

– Что, черт возьми, случилось?

– Мне угрожали. И на меня напали.

– Угрожали? На словах? По-английски?

Он отставил бокал в сторону, что свидетельствовало о том, насколько серьезно он отнесся к моим словам.

– Напали? Как?

– Я послал за Доком, Келли, Стэном, Малларди и Винсентом. Только что я получил от них ответ. Они прибудут сюда. Мигель и датчанин не смогут, и они шлют свои сожаления. Когда мы соберемся вместе, я расскажу, что со мной произошло. Но сначала я хочу переговорить с Доком. Так что сиди тихо, беспокойся себе на здоровье, и ни в коем случае не цитируй меня.

Он допил виски.

– Когда они все соберутся?

– Через четыре, пять недель, – сказал я.

– Это довольно-таки долго.

– При нынешних обстоятельствах, – сказал я, – я не вижу других вариантов.

– А мы пока что будем делать?

– Есть, пить и созерцать Серую Сестру.

Он опустил веки, и затем кивнул и потянулся за бутылкой.

– Начнем?

Было поздно и я стоял один в поле с бутылкой в руке. Леннинг уже ушел спать, а гора была окружена грозовыми тучами. Где-то далеко отсюда шумела буря, непрерывно меняющая свои очертания. Дул холодный ветер.

– Гора, – сказал я. – Гора, ты сказала мне, чтобы я уходил прочь.

Загрохотал гром.

– Но я не могу, – сказал я и отхлебнул из бутылки. – Я приведу к тебе самых лучших, – продолжал я, – мы поднимемся по твоим склонам и постоим над звездами на твоей вершине. Я должен это сделать просто потому, что ты есть. Никаких других причин. Ничего личного.

После паузы я сказал:

– Нет, это неправда.

– Я человек, – продолжал я, – и я должен покорять горы и тем доказать, что не умру, даже несмотря на то, что все люди смертны. Я меньше, чем мне хотелось бы быть, Сестра, а ты можешь сделать меня большим. Так что, наверное, личное здесь все же есть.

– Единственное, что я умею делать – это покорять горы. А ты осталась последней – вызов моему мастерству, которому я учился всю жизнь. Может быть, дело в том, что смертный человек ближе всего к бессмертию тогда, когда он принимает вызов, когда ему удается преодолеть опасность. Момент триумфа – момент спасения. Мне нужно было множество таких моментов, и последний – должен быть самым длинным, так как его должно хватить до конца жизни.

– Итак, мы рядом с тобой, Сестра, ты и я, простой смертный, но ведь ты велела мне уйти. А я не могу. Я приду к тебе, и если ты захочешь убить меня, попробуй. Вот так-то.

Я допил свою бутылку.

Снова засверкали молнии и ударил гром.

– Это почти божественное опьянение, – сказал я грому.

И тогда она подмигнула мне: вдруг высоко над ней загорелась Красная звезда. Ангельский меч. Крыло феникса. Душа в огне. Она подмигнула мне через сотни миль. А потом ветер, что дует меж миров, подул на меня. Он был наполнен слезами и кристаллами льда. Я стоял и впитывал его.

– Не уходи, – сказал я, и не отрываясь смотрел вдаль пока снова не опустилась тьма, а я вдруг понял, что стою весь мокрый, как эмбрион, которому только еще предстоит вздохнуть и закричать.

Большинство мальчишек сочиняют для своих приятелей придуманные автобиографии, которые им нравятся больше, чем настоящие, а те, или преисполняются соответствующим восхищением, или отвечают еще более грандиозным и изысканным враньем. Но малыш Джимми, как мне рассказывали, всегда внимал своим маленьким друзьям широко открыв свои темные глаза, а ближе к окончанию их историй уголки его рта начинали дрожать. Когда же они заканчивали, его веснушки расползались в широкую ухмылку, а рыжая голова наклонялась набок. Его любимое выражение, как я понял, было «Заливаешь!» и его нос был сломан дважды еще до того, как ему исполнилось двенадцать. Именно поэтому, без сомнения, он и обратился к книгам.

Тридцатью годами и четырьмя научными степенями позже, он сидел напротив меня в моем номере в Лодже, и я называл его Док, потому что все его так называли, поскольку у него был документ, дающий ему право резать людей и лечить их, причем не только тела, но и души, а еще потому что он выглядел так, что его нужно было называть именно Док, когда он ухмылялся, склоняя голову набок, и говорил «Заливай!»

Мне хотелось стукнуть его в нос.

– Черт возьми! Это правда! – говорил я ему. – Я сражался с огненной птицей!

– У нас у всех были галлюцинации на Касле, – сказал он, поднимая один палец. – Из-за переутомления, – два пальца, – потому что высота влияла на наше восприятие и, следовательно, на наш мозг, – три, – из-за перевозбуждения, – четыре, – и частично из-за кислородного опьянения.

– У тебя уже кончаются пальцы, и если ты посидишь немного на второй руке, то сможешь дослушать меня до конца, – сказал я. – Она налетела на меня, я взмахнул ледорубом и она сбила меня с ног и разбила очки. Когда я пришел в себя, ее не было, а я лежал на уступе. Я думаю, что это было существо, состоящее из энергии. Ты видел мою энцефалограмму, там есть отклонения от нормы. Я полагаю, у меня был первый шок, когда оно меня коснулось.

– Ты потерял сознание от того, что ударился головой о камень…

– Это из-за нее я упал на камень!

– С этим я согласен. Камень был настоящим. Но нигде во вселенной никто никогда не видел «энергетических существ».

– Ну и что? Тысячу лет назад ты тоже самое мог бы сказать об Америке.

– Возможно, я бы так и сказал. Но я согласен с выводами врача из Центрального госпиталя относительно твоей энцефалограммы. Травма глаз. Зачем придумывать экзотические объяснения, если есть очевидные. Простые объяснения чаще всего оказываются верными. У тебя была галлюцинация, ты споткнулся и упал.

– О'кей, – сказал я, – всякий раз, когда я начинаю с тобой спорить, мне требуется вещественные доказательства. Подожди минуточку.

Я открыл свой шкаф и достал с верхней полки пакет, положил его на кровать и развернул одеяло.

– Я сказал тебе, что взмахнул ледорубом, – сказал я, – так вот, я ее задел – и сразу же потерял сознание. Смотри!

У меня в руках был ледоруб. Казалось, он побывал в открытом космосе: коричневые, желтые и черные пятна, весь выщербленный.

Он взял ледоруб в руки, долго смотрел на него, потом начал говорить что-то насчет шаровой молнии, передумал и, покачав головой, бросил ледоруб обратно на кровать.

– Не знаю, – наконец, сказал он, и на этот раз веснушки не поплыли в разные стороны, а остались на месте, и только побелевшие костяшки переплетенных пальцев выдавали его напряжение.