"Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)" - читать интересную книгу автора (Чечило Виталий Иванович)

«Руслан и Людмила»

В центре города, возле парка, стояла загаженная будка керосиновой лавки с проржавевшей вывеской «ГУТ МО» — памятник прошедших времён.

При сравнительном товарном изобилии, в Ленинске, как и везде, распределение происходило по блату. Грели руки на дефицитных тогда товарах: коврах, хрустале, машинах. При Андропове начальник политотдела генерал Паршиков едва не угодил в тюрьму из-за торговли коврами. Товары приходили из Москвы и транзитом отправлялись в Ташкент и Алма-Ату. Судя по размаху поставок ковров в Ташкент, узбекские ковры скорее всего были мифом. Паршикова спасла смерть, со страху помре. Генерала Сергунина, начальника полигона, выгнали из армии за торговлю автомобилями — самый крупный бизнес на полигоне.

Дальше распределение шло по площадкам под чутким руководством начальников управлений, начальников политотделов и командиров частей. На этом этапе распределяли уже не масштабно, а по индивидуальному плану — кто сколько урвёт. Ещё ниже остатки бросали в военторговские магазины — на откуп завмагам. Одно из ведущих мест в системе распределения занимал универмаг «Руслан и Людмила».

На полках стояли чёботы, висели хустки. Всё остальное шло из-под прилавка. Весь магазин был увешан синтетическими шубами и вьетнамскими джинсами, благо они дешёвые — покупали детям, как одноразовые. Хотя в магазине имелась сигнализация, ей не доверяли и одновременно держали сторожа. Он сидел в будке под лестницей. Как-то ночью сторож проснулся от дикого храпа. Пошёл посмотреть: в углу, на шубах спал майор Коробко. Поскольку он ничего из госимущества не украл, а сказать, где живёт не смог, милиция завезла его в комендатуру. Благо, нашли майора в зале, если бы в подсобке — все недостачи были бы на нём.

Жена майора Гумена работала в «Руслане и Людмиле» завмагом; связалась с прапорщиком. У того одна ценность — член до колен. Совокуплялись они в гараже на топчане. Как-то прапорщику захотелось добавить, он её для безопасности запер и отправился за вином. По дороге встретил друганов, те завели его в общагу, где прапорщик и отрубился. Часам к пяти проснулся, лап-лап — окна, стены не железные — не гараж. До него дошло, помчался назад скачками. Открывает двери:

— Галя, извини…

Она его молотком в переносицу. Глаз — из орбиты и вытек. Оказалось, она прождала часов до одиннадцати, а любимого всё нет. Хорошо, в гараже электрическое освещение. Включила дрель, и в злобе, не спеша, через каждые пять сантиметров просверлила капот, багажник, всё испортила, разбила окна. Потом взялась за крышу гаража. Услышала, как кто-то возится с замком — схватила молоток и притаилась. По поводу случившегося прапорщик написал: «Шёл и упал». Его комиссовали.

После этого Гумен перестал быть уважаемым человеком — уже не его жена работала завмагом в «Руслане и Людмиле». Раньше достать дублёнку с доплатой решалось через Ивана, на чём он неплохо имел. Даже представлялся:

— Я — Гумен, муж Тани из «Руслан и Людмила».

Жена была как визитная карточка.

В частях составляли мифические списки распределения дефицитов в зависимости от успехов в БиПП. «Рубящихся» могли «наградить» — за свой счёт ковром, холодильником или подпиской Иммануила Канта. Народ в остервенении брал всё, что по талонам, хотя в ближайшем кишлаке на складе всё это можно было взять по цене утильсырья.

Предприимчивые обходили всяческие списки, покупали дефициты напрямую и тут же их перепродавали казахам, как тогда говорили, по спекулятивной цене. Я до сих пор не знаю, зачем казахам холодильники «Минск», скорее всего они тоже перепродавали их дальше, грекам или корейцам. У нас на этом попался один майор. Продал восемь холодильников, судился судом чести, исключили из партии с формулировкой «За потерю морального облика советского офицера». Запомнился его звероподобный облик и бегающие глазки. Через пол года восстановился в партии, поделился с секретарём парткомиссии «скудными» доходами. Машину падла купил и даже стал замкомандира части. Получил прямой доступ к распределению, сколотил солидный капитал и пошёл на повышение в Харьков — готовить будущих офицеров. Партия своих воров не бросала.

Даже овощные магазины были военторговскими. Самым дефицитным товаром в городе была картошка. На ТЗБ её завозили огромное количество, но в условиях пустыни картофель «не хранится» (как заявлял начальник тыла полигона, перепродавая его кому-то, а остатки гноя для сокрытия следов. У меня в погребе картофель почему-то хранился). В городе постоянно стояли картофельные очереди, нужно было записываться с ночи и самому набирать. Даже казашки-продавщицы брезговали этой гниющей массой. Перебирать картошку не давали, накидывали лопатой в сумку, приходилось так нести на весы, а потом мыть в ближайшем арыке. Из десяти килограммов оставалось три, да и то нетоварного вида. Никакие возмущения покупателей в расчёт не принимались, военторг стоял насмерть.

— Мы такое получили, мы такое продаём. Не нравится — не покупайте!

Альтернативы овощным магазинам в виде базара в городе не было. Спасала крайняя дешевизна картошки — шесть копеек за килограмм, половину и выбросить не жалко. Периодически в городе вспыхивали картофельные бунты, как во времена Екатерины II. Инициаторами выступали «жёны космодрома». Эти разведённые бабы уже утеряли связь с армией и их нельзя было «привлечь», а выселить из города не позволяла брежневская конституция, дававшая права на жильё. Возмущённые бабы начинали бить и оскорблять казашек и грузчиков. Как всегда страдали невиновные — казахи картошку не употребляли.

Такое соотношение спроса и потребления приводило к тому, что в частях картошку разворовывали ещё до Октябрьских праздников, а дальше личному составу выдавали сушёную. Картофельная эпопея на полигоне длилась весь август-сентябрь. Из Мордовии приходили эшелоны картошки, заготовленной целинными батальонами. В частях отменялась БиПП, на переборку картошки строем гнали солдат и офицеров. В полку, чтобы никто не удрал, оцепляли склад патрулями. Командиров подразделений не отпускали домой, пока не выполнят план по переборке и закладке. Поэтому картофель в мешках и ящиках воровали по кругу друг у друга, чтобы быстрее отвязаться. «Свой» метили мелом. На ворохе мешков восседал начальник тыла и не верил ни в какие заявления о выполненном плане.

Сбежать с картошки считалось делом чести, доблести и геройства. Дезертирам трудового фронта пощады не было, в их поимке принимал участие сам начальник тыла. Как-то я был дежурным по части. Иду мимо казармы — слышу крики. Заскакиваю. Зам. командира полка Власенков с начальником тыла Череватовым давят солдата, прижали его к колонне и душат. У того уже и язык вывалился изо рта на локоть длины, не вру. Испуганный дневальный выглядывает из каптёрки.

— Что вы делаете?

Череватов:

— Души его, суку!

Солдат сбежал с картошки.