"Тайны выцветших строк" - читать интересную книгу автора (Пересветов Роман Тимофеевич)

МАКТАБА — «ВЕЛИКОЕ ИСКОМОЕ»

Работы по сооружению нового водоотвода были закончены. Стеллецкий случайно узнал, что в Арсенальной башне опять поднялась вода. Он схватился за голову: а что, если она просочится в заветный тайник с библиотекой и промочит драгоценные книги?

«Дамоклов меч над тайником!» — записал он в этот день в своем дневнике.

Бывший производитель работ каждый день звонил по телефону главному инженеру Кремля, осведомлялся о принимаемых мерах, как будто речь шла о спасении жизни опасно больного. Наконец тот его успокоил: вода из башни спущена в канализационную сеть.

Продолжая считать себя ответственным за судьбу «Великого Искомого», Стеллецкий подает в правительственные учреждения заявление за заявлением. Он просит разрешить ему продолжать подземные работы вне Кремля со стороны Москвы-реки, ходатайствует о возобновлении прерванных еще в 1930 году археологических изысканий в селе Коломенском, где, по предположению кладоискателя, помещался «филиал» библиотеки Ивана Грозного (в селе Коломенском находился когда-то загородный царский дворец, в котором якобы трудился над переводами иноязычных книг Максим Грек).

Незадолго до начала Великой Отечественной войны неутомимый Стеллецкий предложил Президиуму Академии наук СССР «обсудить вопрос о результатах вековых поисков библиотеки Ивана Грозного, в частности в советское время». Это заявление было передано в отделение общественных наук Академии, переславшее его в Институт истории, откуда оно поступило в «Комиссию по истории Москвы».

Секретарь этой комиссии профессор П. Н. Миллер попросил Стеллецкого представить краткий проект или тезисы своего доклада. Археолог ответил довольно заносчиво, что в результате произведенных им в Кремле поисков он открыл верный путь к тайнику, где спрятана библиотека Ивана Грозного. Его заключения не нуждаются в подтверждении, так как они опираются на факты.

Профессор Миллер напомнил Стеллецкому, что вопрос о библиотеке Ивана Грозного уже достаточно выяснен Белокуровым, но все же посоветовал обратиться в московское отделение Института истории материальной культуры, занимающееся непосредственно археологическими раскопками. Но туда археолог не пошел, так как в этом институте у него было еще больше противников, чем в «Комиссии по истории Москвы».

«Вот если бы найти подлинник «списка Дабелова»!» — снова мелькнула мысль у Стеллецкого. Ведь на одном из диспутов, происходивших уже в советское время, академик Лихачев сказал: «Дайте мне пощупать этот список, и я поверю в существование библиотеки Ивана Грозного…»

Наступил 1941 год. Эстония была уже снова советской, и поехать в Пярну было теперь нетрудно. Стеллецкий, вероятно, так бы и сделал, если бы во второй раз этому не помешали чрезвычайные обстоятельства: гитлеровские захватчики перешли советскую границу — началась война…

Когда враг был отброшен и уничтожен, тысячи городов и сел лежали в развалинах, и было столько неотложных нужд, что никто не позволил бы себе поднимать вопрос о возобновлении поисков библиотеки, исчезнувшей несколько веков назад. Стеллецкий и не стал этого добиваться. Он даже не съездил в освобожденную от гитлеровских оккупантов Эстонию. Трудно было рассчитывать, что местный архив в Пярну мог уцелеть. Здоровье престарелого археолога с каждым днем ухудшалось, и в 1949 году он окончательно потерял трудоспособность. Внезапное тяжелое заболевание — поражение одного из важнейших мозговых центров — вызвало серьезное нарушение его деятельности, называемое неврологами «афазией»: археолог перестал понимать разговорную речь и сам стал произносить слова, как думали многие, «не принадлежащие ни к какому языку». В то же время он производил впечатление вполне здорового общительного человека; он ходил из угла в угол по своей «пещере», разговаривая сам с собой и произнося речи на этом, ему одному известном языке.

Обо всем изложенном в последних двух главах автор вряд ли смог бы рассказать так подробно, если бы однажды, наводя справки в Музее истории и реконструкции Москвы о результатах последних поисков библиотеки Ивана Грозного, он не наткнулся в архиве музея на очень тоненькую картонную папку. В ней лежало всего несколько сколотых скрепкой бумажек: переписка секретаря «Комиссии по истории Москвы» профессора Миллера по поводу предложенного Стеллецким доклада «о вековых поисках библиотеки Ивана Грозного». Тут же было подколото и заявление самого Стеллецкого, не забывшего указать на том же листке и свой адрес.

Я знал, что неистового кладоискателя уже нет в живых, так же как и многих его противников, в том числе и Миллера, но все нее отправился по этому адресу в надежде разыскать кого-нибудь из его родных.

Маленький двухэтажный домик на одной из старых, отписанных во времена Ивана Грозного «в опричнину» московских улиц, показался мне очень ветхим. На наружных дверях не было даже обычного списка жильцов, и, позвонив наугад, я приготовился уже к бесславному бегству, когда на мой робкий вопрос: «Не живет ли в этой квартире кто-нибудь из Стеллецких?» — последовало любезное приглашение: «Как же, пройдите, вдова его как раз дома».

Закутанная в платок пожилая женщина приветливо предложила мне войти в комнату, заставленную старомодной мебелью и увешанную портретами угрюмого старика с коротко подстриженными усами и такой же бородкой. На дверях с внутренней стороны бросались в глаза следы какой-то росписи.

— Нет, его последняя «пещера» была не здесь, а в соседней комнате, — пояснила Мария Михайловна, вдова археолога, и, заметив мои вопросительный взгляд, добавила: — Все, что представляло какую-нибудь археологическую ценность, я сдала в Исторический музей.

— И рукописи? — задаю я, наконец, особенно интересующий меня вопрос.

— Все его литературное наследство тоже стало теперь собственностью государства. У меня же остался только дневник — заметки, которые он делал во время поисков библиотеки Ивана Грозного в Кремле, да несколько черновиков разных заявлений, связанных с этими поисками. Ведь самые сокровенные свои записи он вел на украинском языке; я их перевела на русский…

Просмотрев дневник археолога и сделав из него уже знакомые читателю выписки, я не мог удержаться от дальнейших расспросов о последних днях последнего искателя легендарной «либереи».

— Ах, это были такие мучительные дни!.. Он был в полном сознании и непрерывно о чем-то говорил, но я, несмотря на все мои старания, не могла уловить в его речи ни одного понятного слова. Порой мне казалось, что он говорит на каком-то восточном языке, которого я не знаю. Я слышала, что при этой болезни бывали такие случаи, когда человек забывал только свой родной язык, но мог говорить на последнем из тех, которые он изучал.

— Какие же языки он знал?

— Позже других он изучил арабский. На нем он научился говорить во время двухлетнего пребывания в Палестине, но проверить, говорил ли он именно на этом языке перед смертью, я не могла…

Тут я вспомнил, что в студенческие годы, учась в Московском институте востоковедения, я изучал именно арабский язык, как вспомогательный к персидскому, и даже читал в подлиннике сказки из «Тысячи и одной ночи». Эти знания, к сожалению, давно выветрились, но некоторые арабские слова все же удержались в моей памяти, и я тут же их выложил:

— Мактаба… ахфурун… наббаша…

Мария Михайловна взглянула на меня с удивлением:

— Похоже, очень похоже на то, что он говорил. В некоторых из них я не совсем уверена, а вот первое — «мактаба» он повторял очень часто.

— Оно происходит от арабского глагола «катаба» — читать и значит «библиотека», — воспользовался я случаем блеснуть остатками своих знаний. — Другие два означают — «находку», «поиски чего-нибудь глубоко запрятанного», так же как, например, глагол «истанбата» означает «докапываться до источника».

О чем же другом он мог говорить перед смертью, как не о «мактаба», о драгоценной библиотеке, которую он мысленно уже привык считать своей, о своем «Великом Искомом»? О «мактаба», прославленной им в десятках лекций и статей.

Я перебираю черновики последних заявлений Стеллецкого в разные научные и общественные государственные учреждения, вчитываюсь особенно внимательно в зачеркнутые места — следы происходившей в нем внутренней борьбы, смены доводов и сомнений, упреков и требований, похожих порой на заклинания:

В одном из своих заявлений энтузиаст-кладоискатель даже уверял, что, если поиски не возобновятся немедленно, сокровище уже никогда не будет найдено и бесследно исчезнет, как в старину, по народным поверьям, исчезали «блуждающие» клады. Но такие не имевшие ничего общего с наукой доводы, разумеется, никого не могли убедить.

Стеллецкий не знал, что он стучится в открытую дверь. Подземные работы в центре Москвы продолжались. Но они велись уже без участия археолога, учреждениями, ведавшими строительством бомбоубежищ и газоубежищ. Однако «заставленного сундуками и книгами тайника» при этом обнаружить не удалось.

До конца своих дней Стеллецкий оставался бескорыстным и настойчивым кладоискателем-фанатиком. Поиски его были безуспешными. Но следует ли поэтому считать, что вопрос о существовании библиотеки московских государей уже решен отрицательно и что любая попытка возобновить розыски потерпит такой же крах?

С этим вопросом мы обратились к известному исследователю древнерусской культуры, ученому консультанту фундаментальной библиотеки Академии наук СССР — И. Н. Кобленцу и получили от него следующий ответ:

— Производившиеся в течение трех столетий поиски библиотеки Ивана Грозного по разным причинам не были доведены до конца. Раскопки не дали прямых подтверждений существования этой библиотеки. Но многочисленные косвенные указания исторических источников позволяют считать, что имеется достаточно научных оснований для дальнейших поисков.

Таково мнение ученого-книговеда. А вот что думает по этому вопросу известный советский историк, автор учебника по источниковедению, академик М. Н. Тихомиров:

«Может быть, сокровища царской библиотеки лежат еще в подземельях Кремля и ждут только, чтобы смелая рука попробовала их отыскать». Это было сказано совсем недавно на страницах журнала «Новый мир».

Находка этих сокровищ имела бы, по мнению многих ученых, огромное значение для науки.