Евстафьев Константин

Ольховский Павел

Глава десятая

Все разговоры о "конституции" и школьном уставе обернулись самым странным и неожиданным образом.

На педсовете после краткого, викниксоровского сообщения поднялась целая буря.

Сашкец сказал, что если сейчас воспитанники проводят все время в бузе, занимаются воровством, картами, ловят и избивают воспитателей, то что же будет, если им дать конституцию?..

Кира добавил, что распущенность ребят дошла сейчас до такого предела, когда приходится думать только о введении новой, более жестокой системы наказаний:

— Не конституция им нужна, а арапник!..

Амёбка, соглашаясь во всем с высказанными положениями, рекомендовал не откладывать дела в долгий ящик и немедленно перейти к обсуждению новых мер пресечения и наказания.

Эланлюм заметила, что в Шкиде к без того достаточно хорошее отношение и что давно пора усилить репрессивные меры.

Селезнев целиком поддерживал мнение всех "предыдущих товарищей".

Дядя Коля поддерживал мнение Селезнева.

Сашкец выступил вторично и внес проект резолюции: объявить непримиримую и усиленную борьбу с картами, бузой и воровством, ввести в школе особое положение, отменить прогулки и отпуска; произвести налеты на уборные и выловить всех злостных картежников; в течение месяца устроить остракизм; дать воспитателям право безапелляционного перевода в штрафные разряды; в случае переполнения изоляторов учредить еще один вспомогательный.

Костец заявил, что если будет введена конституция, он уйдет из Шкиды; Селезнев грозил месткомом. И упрямо защищавшемуся Викниксору ничего не оставалось, как сдаться. Резолюция Сашкеца была принята.

Тут наступил перелом.

Опять выступил Сашкец и, заметив, что следует только приветствовать своевременность постановки вопроса о школьном основном законе, прибавил:

— Когда школа будет усмирена и приведена в нормальное состояние, нужно и должно будет создать комиссию для разработки важнейших положений конституции.

Соответствующее дополнение было принято единогласно, и Викниксор велел вызвать из музея Сашку.

— Вот, — сказал Сашке заведующий: — ты можешь убедиться теперь, что мы всегда идем навстречу лучшим элементам школы. После того как школа будет замирена и выправлена, мы станем на путь самоуправления, законности, конституции; на путь, который…

— Ах, Виктор Николаевич, — перебил Сашка. — Не с того вы начинаете… Ведь ребятам и сейчас от разрядов да изоляторов не дохнуть, а вы хотите новые наказания вводить… И вы ошибаетесь, если думаете, что это подействует на нас, нам теперь всё нипочем: мы привыкли…

— Ну ладно, — поморщившись, махнул Викниксор. — Ладно, иди… Тебе нас учить нечему, мы знаем, что и как делать. Иди!

— Не понимает ещё — добавил он, когда сконфуженный Сашка вышел.

— Да, — с усмешкой поддакнул Кира, — не педагог, сразу видно…

Речь Викниксора, посвященная генеральной чистке школы, на ребят не произвела никакого впечатления. И сказана-то она была наспех, торопливо, и в конце обеда — и поэтому сразу и забылась. Никто во всей Шкиде не думал, что халдеи серьезно готовят наступление.

Два налета — на верхнюю и нижнюю уборную — были произведены одновременно. Наверху удачи не было. С коридора кто-то успел крикнуть "зеке", кто-то, не растерявшись, перерезал провода, и в темноте карты, шпалеры и ножи побросали в стульчаки и залили водой.

Внизу шла крупная и азартная игра. Банк держал Голый Барин; играли: Арбуз, Женька и Душка. При появлении халдеев они успели бросить карты; Голый Барин, который стоял спиной к дверям, был схвачен прямо с колодой в руках. При обыске у него нашли нож, шпалер и банку с порохом. Потом шкидца отпустили, а обо всем происшествии пошли докладывать Викниксору.

"А чорт с ней, с запоркой! — думал, сидя в классе, Голый. — Пятым разрядом отгавкаюсь; месяц на улицу не пустят!

Голый ошибался.

Через несколько минут в класс пришел Викниксор.

— Ребята! — хмурясь сказал он. — В вашем классе есть преступники, картежники — майданщики. Ты, — обратился он к Голому, — сейчас пойдешь домой. Мне рецидивистов и атаманов не нужно… Убирайся сейчас же из школы и не задерживайся!

— Мне некуда идти.

— Домой.

— У меня нет дома…

— К матери…

— У меня нет матери.

Викниксор приподнял брови:

— У тебя есть мачеха.

— Она не примет меня к себе.

— Нас это не касается… Мы преступников в школе держать не можем.

— Мне некуда идти, Виктор Николаевич.

— Виктор Николаевич, — заговорил Иошка: — ему верно некуда идти. Нельзя же выгонять, ведь ещё зима, куда же он пойдет?..

— а о чём он думал, картежничая… Вы со своим тюремным товариществом только разлагаете школу. Тебе говорят, — крикнул Викниксор: — уходи! Слышишь?

— Куда же? — криво и сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть, спросил Голый. — Куда же идти? Воровать? В Фонтанку с Калинкина моста?..

— А это твое дело… Можешь с Калинкина, можешь с Обводного.

Когда железная проржавленная калитка, прогрохотав, закрылась за спиной, и холодный февральский ветер, засвистав, закрутился по темному иссугробленному переулку, подумалось: "Куда идти?"

Голый спрятал руки в рукава пальто, стоял, прислонясь в стенке дома, думал:

Куда идти?

В ночлежку — уже было поздно. И потом у него оставалось только тринадцать копеек денег; остальные были отобраны при обыске в уборной…

Шкидец поежился в споем легком пальтеце и медленно пошел вперед…

Магазины и лавки уже были закрыты. Порошивший снег летел на лицо сухой и непрерывной завесой. Блестящие фонари упирались в темноту конусом света. Был ветер, вечер, мороз. Улица быстро пустела.

Голый Барин прошел по Садовой до Покровского рынка и свернул там к Екатерининскому каналу. Он чувствовал, что коченеет, и шел быстрей и быстрей, пока не побежал… У Аларчина моста остановился, обессиленный и неприятно вспотевший. Он постоял немного, передохнул и повернул обратно. Но опять ветер и холод заставили ускорить шаг и побежать.

Он бегал взад и вперед по улицам, останавливался, тёр уши и нос и не заметил, как снова очутился недалеко от Шкиды.

Ворота уже были заперты. Голый перелез забор со стороны переулка и тихонько пошел по двору. Школа спала, и все было заперто.

Голый поднялся по лестнице на самый верх и, свалившись на площадке у дверей чердака, заснул усталым и тяжелым сном.

Сашкец, сменившись с дежурства, пообедал, выспался, сходил в кино и, встретив там дядю Колю, просидел с ним до двенадцати часов в пивной.

Возвращаясь в Шкнду, он пробовал петь, заговаривал с прохожими и дал открывшему ему ворота дворнику на чай двугривенный.

Сашкец жил при школе, в мансарде рядом с чердаком. По лестнице он поднялся благополучно, но на площадке у самых дверей запнулся и едва не упал.

— Гм, — бормотал халдей: — узел какой-то, тряпки… Нет, не тряпки… Человека кто-то положил… Подкидыш, что ли? Человека подкинули.

Он зажег спичку и наклонился. Из темноты, освещенное прыгающим светом, выступило посиневшее и скрюченное лицо Голого Барина… Сашкец выронил спичку и торопливо зажег вторую. Потом быстро открыл дверь и втащил шкидца в комнату.

Голый проснулся на широком покойном диване, в странной комнате с низким и накренившимся потолком. Рядом топилась раскаленная докрасна чугунка и стоял Сашкец.

— Ну? — строго спросил халдей. — Ты как попал на лестницу?

Вместо ответа Голый заплакал.

— Ах ты боже мой! — поморщился Сашкец. — Заревел! Ты толком расскажи мне, а не реви…

— Выгнали… Викниксор выгнал… А куда я пойду. — у меня никого нет, только мачеха одна, да и та чужая…

— А за что выгнали?

— За карты… — всхлипнул шкидец — В карты мы играли в уборной. Кто-нибудь накатил, нас и поймали.

Сашкец отошел к столу и задумчиво забарабанил пальцами… Потом посмотрел на часы и сказал:

— Сиди тут, грейся. Я к Виктору Николаевичу схожу; если он не спит, поговорю с ним.

Голый остался в комнате. Ни думать, ни желать ничего не хотелось. Смотрел на странный скошенный потолок, на странную низкую комнату, слушал, как гудит пламя в чугунке, и чувствовал холод в ногах от промерзших ботинок.

Сашкец вернулся скоро. Запер за собой дверь, снял галоши, разделся и подошел греть руки к чугунке…

На другой день Голого Барина приняли обратно. Сашкецом Викниксор был явно недоволен. И не скрывая этого, сказал, что тем более неуместны подобные ходатайства для воспитателя, предложившего резолюцию об усилении репрессий.

Отпуская добавил:

— Буду надеяться, Александр Николаевич, что подобных историй впредь с вами не повторится.

Известие о случившемся облетело всю Шкиду.

И Сашкец был разом вознагражден за все неудачи. Его воспитанники, кипчаки, клялись никогда не бузить на уроках истории, старательно учить её и встретили и проводили Сашкеца аплодисментами и криками "ура". В столовой тоже аплодировали, кричали: "да здравствует дядя Саша", а Иошка торжественно пожал ему руку "от лица всей школы".

Учительская была недовольна, и естественник Амёба, отводя в сторону халдеев, жаловался, что Сашкец, "в поисках популярности, действует очень неполитично и разбивает единый воспитательский фронт…"