Евстафьев Константин

Ольховский Павел

Глава тринадцатая

Тиха и пустынна сонливая Красноармейская улица, крайняя в Павловске. Дальше — казармы, бойня, кладбище, — то, чему, по старым понятиям, не место рядом с дворцами.

На улице пахнет сиренью и отсутствием канализации. У большой серой двухэтажной дачи валяется на траве английская безволосая свинья. Рядом привязана веревкой к колышку затрепанная грязная овца. Овцу изводит жара, ей скучно, хочется лечь на траву, но она боится свиньи.

В канаве, рядом с овцой, полощутся утки… На улице — никого; разве пройдет какой-нибудь мальчик в коротеньких штанишках и с марлевым сачком за плечами…

В полисаднике одноэтажной угловой дачи белокурая девочка катает желтое колесо. В конце улицы церквушка. Над церквушкой горячее неподвижное солнце.

Жара, лень, духота — дачный ненарушимый покой.

И вдруг картина меняется. По уснувшей улице вихрем закручивается пыль; свинья с визгом улепётывает прочь; от овцы остается одна веревка. Желтое колесо падает на лужайку — белокурая девочка исчезает. И кажется, что даже разбуженное солнце торопливо спешит по небу.

Это приехали шкидцы.

Это они долбанули по пути свинью, это они обложили матом белокурую девочку, это они своим появлением так напугали грязную овцу, что она, вывихнув шею, оборвала веревку и унеслась на кладбище.

Шкидцы шагают строем, называющимся в Шкиде "парами"; все тащат узелки, свертки, палочки, тросточки и прочую дребедень. Впереди — Викниксор; сзади грохоча движутся грузовики.

Ворота большой двухэтажной дачи распахивает чья-то предусмотрительная рука. Вся процессия вваливается на двор; только один Химик не может удержаться и, приостановившись, швыряет в уток палкой.

Палка у Химика обыкновенная, о двух концах: одним концом прихлопывает утку, другим селезня.

На улице движение; из дач выглядывают испуганные сонные рожи, хлопают окна и двери, на соседнем дворе бегает толстоногая, с подоткнутым подолом баба и торопливо сдирает с веревок непросохшее белье…

Из калитки противоположной дачи выползает расхрабрившийся старичок. Он долго и пристально глядит из-под медных старинных очков на двухэтажную дачу и, решив, что прямой опасности нет, ставит складной стулик, кряхтя садится на него и выжидательно начинает всматриваться.

В ворота шкидской дачи с лязгом и грохотом вкатывались грузовики.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Пять.

Шесть.

Семь.

Все…

— А грузовик со жратвой?

— У него по дороге мотор испортился. Сейчас его на подводы перегружают…

Дикий вой, от которого трясется воздух, поднимается на дворе шкидской дачи.

Старичок бледнеет и, схватив свой стулик, тоскливо бежит туда, откуда появился.

Поздно вечером старичок видит из окна, как вышмыгивает однорукая фигурка и вытаскивает из канавы двух уток.

— Так и есть! — бормочет Химик. — Сдохли подлые! — И, швырнув утиные трупы под мостик, добавляет: — Всё меньше шухера будет… В другой раз сразу брать надо…

Первую ночь на даче почти не спали… Было странно и приятно видеть мохнатые лапы деревьев, подступавших к самым окнам, прислушиваться к особой, не городской тишине, смотреть на особую, не городскую луну.

На рассвете удивило и обрадовало мычанье проходивших в поле коров, оглушительное щелканье кнута и звуки пастушеской жилейки.

И когда в восемь часов Эланлюм прошла по многочисленным комнатенкам дачи, ей уже нечего было делать. Все ребята встали и были одеты.

Водопровод на даче отсутствовал, и поэтому пошли, на реку купаться. Вернулись освеженные, бодрые, веселые: — по дороге Викниксор обещал со следующего утра молоко. С аппетитом набросились на чай, на хлеб, на ситный.

После чая собрались на дворе. Викниксор познакомил с планом летних работ.

— Работать придется всё самим: пилить и колоть дрова, убирать двор, улицу, сад и прочее. Кроме того, придется носить воду. Сейчас в школе стало три группы

— каждая группа поочередно и будет дежурить. Уроков не будет, но будут кружки. Каждый может выбрать себе один или два кружка по желанию и в них заниматься.

— А если я ни в какой не хочу? — спросил Химик.

— Нет, — мотнул головой Викниксор: — все младшие в кружках должны работать обязательно. Старшим не обязательно, потому что они должны готовиться к осенним экзаменам в техникумы и вузы… Ну, а в остальном — порядок старый.

— А Летопись? — осторожно осведомился Кубышка.

— Летопись мы тоже с собой привезли. И вообще во всем остальном порядок прежний!

Викниксор уже собирался распустить ребят, но вдруг, что-то вспомнив, вздрогнул, улыбнулся и просветлел:

— Вот что, ребята. Дали нам дачу. Дали ее нам запущенную, грязную, — не дачу, а чёрт знает что… Так давайте, ребята, докажем, что она попала в надежные хозяйственные руки. Покажем, что мы не паразиты, не лодыри, а тоже можем трудиться… Давайте уберем всю грязь со двора, с огорода, с сада…

— Даешь! — подхватили ребята. — Только убирать нечем, Виктор Николаевич!

— А мы дадим лопаты… А не найдем лопат — и голыми руками поработать придеться, ничего не поделаешь…

Сашка накануне отъезда на дачу заболел и должен был остаться в городе. На пятый день к нему пришло от Иошки письмо.

"Здравствуй, дорогой друг Саша!

"Хотел тебе, болящему, написать длинное письмо о разных разностях, но некогда. Работаем. Кончили дачу убирать, надо за сад приниматься, — не окончили сад — огородом занялись. Работы уйма. В нашей группе десять новых ребят из второго отделения, — ребята все фартовые, особенно Андреев.

"Остальное время занимаюсь; осенью надо наконец оставлять школу… Помню, как удивился ты, когда узнал, что я хочу вместе с тобой поступать в педагогический техникум. Конечно, на педагога я похож мало, но быть им хочу по многим причинам.

"Шкида наша — обыкновенный дефективный детдом, что бы там ни говорили про "особенное" разные гости, корреспонденты и прочая шатия… Конечно, у нас не бьют, не колотят поминутно, как в остальных детдомах, у нас всё устроено более утонченно и благопристойно: изолятор, "Летопись", пять тюремных разрядов и еще куча подобных скорпионов. Но результат как у нас, так и у других — один и тот же… И мне кажется, что всё это лишнее. Я не раз говорил об этом и теперь решил сам стать педагогом и начать бороться со всей этой дурацкой системой.

Когда неделю спустя Сашка приехал в Павловск, то первых шкидцев увидел здесь, на вокзале. Шкидцы на Сашку внимания не обратили, а носились по платформе, хватаясь за вещи дачников и предлагая понести.

Дальше увидел Сашка шкидцев уже в парке. Это были Лепешин и Химик. Они со звоном и треском мчались на велосипеде по аллее навстречу Сашке; Лепешин бешено, изо всех сил работал педалями, Химик, подвизгивая от восторга, сидел впереди на раме.

Сашка по своей близорукости заметил их не сразу; когда они промчались, мимо, прищурясь, посмотрел вслед и хотел идти дальше.

Но раздался треск, похожий на револьверный выстрел. Велосипед перекувырнулся через себя, велосипедисты полетели в разные стороны. Сашка бросился на помощь.

— Вчера только из дома привез, — сообщил, поднявшись, Лепешин: — уж четвертый раз камера лопается…

— Не четвертый, а пятый! — поправил Химик: — Не велосипед, а машина адская… То цепь, то шина лопнет, то переднее колесо отвалится…

— Про колесо не ври, не отваливается, — обиделся Лепешин и, желая показать свою машину во всей красе, провел велосипед перед Сашкой.

Велосипед действительно был аховый. Колеса от самоката, шины в заплатках, а руль вывернут как оленьи рога. И не успел Сашка налюбоваться, как Лепешин неожиданно взвалил велосипед на спину и побежал по аллее.

— Сторож идет, — пояснил Химик: — в парке кататься нельзя… Только ему не догнать!

И побежал вслед за Лепешиным.

У ворот шкидской дачи Сашку встретил Иошка. Начинавший в городе пижонить, ходивший в оранжевом галстуке, Иошка снова стал здесь обтрепанным, веселым, замухрышистым и от этого простым и близким.

Ребята сердечно поздоровались, уселись у ворот на бревнышко, и Иошка принялся рассказывать последние события.

— Понимаешь, вчера Викниксор с ума спятил… Кончили мы сад убирать — он и приходит. Не понравилось… "Нет, — говорит, — не то, не то, скучно, серо, не то, не то" и пальцами этак огорченно у Киры под носом защелкал, и вдруг, вдохновясь, заговорил басом: "Эти липы надо в белый цвет выкрасить, нет — в голубой, а зелень в красный — революционный, стремление ввысь, кверху" — и пальцами у Киры под носом щелкает. "Очень эффектно будет". У Киры глаза на лоб вылезли. "Никак, — говорит, — нельзя. Невозможно, Виктор Николаевич". — "Выкрасить" — завизжал Викниксор. Кира побежал за краской. Принес. Витя посмотрел на нее, понюхал и вдруг захотел сам лезть на дерево. Притащили стремянку; Викниксор поволокся на дерево; сидит там, как сыч, и по листьям шаркает краской. Шкидцы за верандой дохнут, заливаются. Прямо по траве катались, пока Вик всю краску не извел. "Завтра, — говорит, — докрашу". Слез, полюбовался и Киру толкает. "Крас-сота!". А ночью дождик прошел и всю краску смыл.

— Врешь! — захохотал Сашка.

— Можно и показать! — ответил Иошка. — Идем, увидишь. Все липы, которые он красил, завяли.

Ребята пошли в сад; липы действительно начинали вянуть. Земля вокруг них была, как кровью, окраплена брызгами краски.

— Ну, а насчет работы как? — спросил Сашка. — Ты писал, что здорово начинают прижимать.

— Нет, — махнул Иошка: — халдеи на первых порах нажимали было, а потом плюнули — забыли. Ничего теперь не делаем…

— А как у тебя с подготовкой к экзаменам?..

— Не подкачаем, готовимся вовсю. Я ведь тебе случайно попался на дороге — учиться шел на кладбище. Там удобней. Пойдем туда, там сейчас все наши…

Сашка согласился. Сбегали наверх в спальни, оставили там вещи и отправились к церкви.

А между тем на кладбище происходили события…

Углубленные в книги шкидцы, стараясь сосредоточиться, в продолжении часа упорно пытались вчитаться и что-нибудь усвоить из написанного. Из церкви тянулись разные мотивы: сперва протяжное "Спаси господи", потом веселое на манер частушки "Иже херувимы присвятую песнь припеваючи", потом еще что-то, пока Кубышка окончательно не вышел из терпения и не предложил бороться с поповским дурманом.

План борьбы был прост. Кубышка предлагал организовать добровольное общество "Доброкальций" и залепить "кальцем" всех святителей, нарисованных на церкви.

Кладбищенская трава, как известно, всегда отличается, густотой и сочностью. Кругом было много помета или "кальца", ласково названного так Кубышкой, который коровы оставляли на могилах взамен травы.

Через минуту ребята уже метались по кладбищу, а в иконописные лики святых летели и сочно шлепались крупные комья помета.

Сашка с Иошкой подоспели только к развязке.

На паперти стоял монах. Ветер шевелил его всклокоченные волосы и играл полами рваного подрясника, подпоясанного веревкой. Монах переводил горящие злобой глаза с поруганных святителей на ребят, потом вынул позеленевший восьмиконечный крест и, вскинув его над головой, крикнул:

— Пропади и рассыпься, нечистая сила!..

Шкидцы не дрогнули.

— Пропади, сгинь и рассыпься! — повторил дрогнувшим голосом монах и судорожно сотворил крестное знамение.

И нечистая сила действительно рассыпалась по погосту. Но, между прочим, не пропала и не сгинула, а деятельно начала собирать каменья…

Через четверть часа атакованный монах бомбой влетел в церковь. Выскочил он уже вооруженный не крестом, а огромным колом.

Нечистая сила в смятении отступила.

Из церкви победно грянуло "Взбранной воеводе победительная"…

Монах гнался за. ребятами до самой церковной границы. У границы остановился и долго грозил колом, уснащая свою речь отборнейшим церковно-славянским матом… Ребята матюгались более умеренно и грозили во время крестного хода напасть и перевымазать "кальцем" все иконы…

— Ну вот и позанимались, — облегченно проговорил Иошка: —теперь не обидно будет и выкупаться!

Фока оказался лёгок на помине и вечером приехал в Павловск.

Выпил он самую малость, но здесь ему попались старые друзья, и Фока нагрузился уже больше, чем полагается. Неизвестно, каким образом добрался он к ночи до Шкиды, но пришел уже без шапки, с галстуком, перевернутым на спину, бледный, растрепанный, в белом костюме, который стал за дорогу пегим и больше напоминал зебру.

На даче, в многочисленных комнатенках-спальнях, он запутался окончательно и, разъярясь, кинулся с кулаками на хихикавших ребят. Ребята моментально попрятались, и Фока, вспомнив "карательную экспедицию", начал гвоздить ни в чем неповинную кровать, обливаясь горькими слезами и крича, что всех передушит…

— Шел бы ты лучше халдеев бить! — рассудительно посоветовал из-под кровати Андреев. Фока моментально остановился.

— Халдеев бить?.. С-с удовольствием! — радостно икая, закричал он: — Где халд-деи?..

— Во флигеле на дворе! — предупредительно сообщили из шкафа…

Фока, подняв кулак и заплетаясь отяжелевшими ногами, загремел вниз по лестнице. Шкидцы бросились к окнам.

По двору, к халдейскому клубу несся Фока и кричал:

— Бей халдеев!

Из клуба вышел Бородка, недавно поступивший в школу воспитатель…

— Вы что? — испуганно спросил он, стремясь сохранить достоинство. — Вы пьяны?..

— Скройсь! — дико взревел Фока. Бородка, взвизгнув, метнулся в сторону и пропал где-то в темноте, на огородах. Осажденные халдеи крепко приперли дверь и повели переговоры.

Вначале Фока потребовал выдачи Селезнева. Кира радостно закричал:

— Нет Селезнева! В городе Селезнев!.. Да ей-богу, в городе Селезнев!..

Фока замолчал, собирая растерянные мысли.

— Тогда ты выйди! — сказал он наконец. За дверями сразу затихло.

— Н-ну! — крикнул Фока, с размаху грохнув кулаком по двери. — В комнате засуетились, зашептались.

— Идите!..

— Нельзя!..

— Надо!..

— Невозможно!..

Наконец дверь приоткрылась, и несколько рук выпихнули Киру.

— Проводите меня до вокзала! — пролепетал Фока, прислоняясь к халдею. Кира осторожно взял шкидца под руку и повел.

По дороге Фоку развезло, одолевал сон; он вскрикивал, скрипел зубами и опять обвисал па кирином плече. До вокзала было далеко. Фока заснул, и осмелевший халдей решил просто бросить шкидца в канаву… Так он и сделал. Но сейчас же раздался дикий рев: "убью!" Над канавой взвилась перемазанная грязью фигура, и Кира опрометью кинулся к Шкиде.

Уже улегшиеся шкидцы услышали вой, потом грохот калитки, а когда подбежали к окнам, то увидели, как вокруг дома мчится Кира, преследуемый мокрым, облепленным тиной Фокой.

Несколько раз они обежали вокруг дачи, наконец, халдей, догадавшись, присел за куст и, пропустив мимо себя Фоку, полез на крышу сарая. А Фока, не найдя Киры, начал ломиться в халдейский клуб… Пара застигнутых там врасплох воспитателей с перепугу закричали "караул" и разбудили Викниксора.

— Что такое? — появился тот со свечкой. — Что за шум? — повторил он, подходя ближе и хватая Фоку за шиворот…

Фока размашисто дернулся, обернулся, но, увидев Викниксора, сразу обмяк и испуганно притих.

— Дык… и-ик… Я немножко пошутил…

Из окон торчали шкидцы, из дверей выглядывали халдеи, по крыше сарая неслышно пробирался Кира, на огородах маячил Бородка. Викниксор оглядел Фоку.

— Так. Значит, пошутил?.. Ну, идем!..

Выведя Фоку за ворота, Викниксор поставил его на дорогу и подтолкнул в спину.

— Иди!

— И-ик, всего!..

Фока помахал ручкой и, качнувшись, задвигался вперед.

Викниксор закрыл калитку.

Фока, что называется, разжег… После его прихода шкидцы каждую ночь начали придумывать какое-нибудь увеселение. От старших эта мода перекинулась к младшим, и жизнь на даче стала определенно нескучной.

В одну ночь во всех спальнях было особенно оживленно…

Вначале в третьей группе Иошка долгой и горячей речью убеждал своих соотечественников объединиться в союз с другими отделениями. Соотечественники с восторгом ухватились за это предложение и послали к младшим делегатов…

Младшие немедленно крикнули "ура" и послали ответное посольство.

Тогда в третьей группе началось образование государства — начали выбирать президента. Система выборов была проста и несложна: все шкидцы подходили к кандидату в президенты Червонцу и поочередно щелкали его по носу.

В середине этой процедуры Червонец почему-то внезапно выразил желание отказаться от этой столь высокой обязанности, но шкидцы отказа не приняли и продолжали щелкать. И наверно бы набили президенту солидные украшения, но кто-то крикнул, что идет Викниксор, — и все разом бросились к кроватям.

Викниксор, ничего не различив в темноте, стукнулся лбом о дверь, помянул чёрта и, кликнув дежурного воспитателя, ушел за лампой.

Воспитатель, новичок Бородка, остался один, старательно вглядываясь в храпящую, орущую и воющую спальню. Шкидцы, изображая глубокий сон, надрывали глотки. Кто-то лаял, кто-то свистел, кто-то пел петухом, кто-то (якобы в бреду) явственно призывал: "Бей халдеев!".

Вдруг воспитатель побледнел, затрясся и хотел бежать: прямо на него плыло из темноты огромное белое и страшное привидение. Оно подошло совсем близко и, хрюкнув, взвившись, обрушилось на Бородку, ударив какой-то деревяшкой по голове.

Халдей ринулся на лестницу. По лестнице поднимался Викниксор. Бородка опрокинул зава, и они оба покатились вниз.

Снизу послышались голоса: дрожащий и оправдывающийся халдея и деланно-спокойный Викниксора.

— Вот что… Идите спать… Завтра мы все разберем…

— Ну, ребята, — зашептал Голый Барин, смастеривший "привидение" из простыни и швабры: — чур не выдавать!..

— Не выдадим! — ответила спальня.

Бородка всю ночь видел кошмарные сны: во всех углах стояли и хрюкали привидения. Голый Барин спал прекрасно.