Валерий Смирнов КРОШКА ЦАХЕС БАБЕЛЬ

Валерий Смирнов КРОШКА ЦАХЕС БАБЕЛЬ

ДЖЕЙМС БОНД И ИСААК БАБЕЛЬ

Когда Всемирный клуб одесситов озвучил идею установить в Городе памятник Исааку Бабелю, я тут же выдвинул встречное предложение: возвести в Одессе монумент Джеймсу Бонду. На поверхности этого предложения лежал сугубо экономический фактор: в отличие от Бабеля, имя Джеймса Бонда не то, что ныне, но и через десятилетия будет широко известно во всем мире. При надлежащем подходе к делу, памятник Бонду может превратиться в стабильную статью дохода Одессы.

Да и зачем нарушать традиции? В Одессе по сию пору нет ни единого памятника в честь хоть одного из десятков родившихся в ней людей искусства, принесших Городу мировую славу. Зато здесь с нездешней скоростью устанавливаются монументы в честь очередных деятелей, не имевших к Одессе никакого отношения. Например, памятник австро-венгерскому писателю Ивану Франко, не прожившему в Одессе и одного дня. Возможных упреков в свой адрес со стороны национально озабоченных не приму: ведь побывавшего в Одессе Марка Твена все именуют американским, но никак не еврейским писателем, а Генрих Гейне, Стефан Цвейг и Марсель Пруст являются классиками исключительно немецкой, австрийской и французской литературы.

Еще до того, как в Одессе появится памятник Бабелю, здесь планируют установить целый мемориальный комплекс в честь самого атамана Калнышевского, отправившегося на тот свет до основания Города. А как же иначе, если этот атаман был типа троюродным братом снохи племянника тещи деверя прапрадедушки самого президента Ющенко, мечтающего превратить Столицу Мира в подобие пригорода его родимой Хоруживки? Все-таки не зря в своей челобитной по поводу установки в Городе памятника Бабелю Всемирный клуб одесситов отмечал: у Одессы есть опыт увековечивания памяти людей, которым наша большая деревня таки да обязана мировой славой.

Но какое отношение к Городу имеет Джеймс Бонд? Такое же, как и Исаак Бабель. Создатель образа Бонда, на поверку оказавшегося бессмертнее самого Ленина, Иен Флеминг неоднократно рассказывал, что прототипом супершпиона послужил агент МИ-6 Сидней Рейли. В биографиях Рейли и Бабеля много общего: Зигмунд Розенблюм стал Сиднеем Рейли, а Исаак Бобель — Исааком Бабелем. Оба уехали из Одессы, были сотрудниками спецслужб. Оба пользовались успехом у прекрасной половины человечества и сочиняли о себе невероятные истории. Оба погибли от пуль чекистов отнюдь не в глубокой старости. С маленькой оговоркой: агент Ее Величества Рейли был уничтожен врагами английской короны. Чекист Бабель погиб от рук своих подельников. Но главное, что объединяет этих деятелей — и Рейли, и Бабель были выдающимися аферистами. Или, говоря по-русски, авантюристами.

Легенда о великобританском супермене Бонде была создана Флемингом в Англии. И хотя создатель сказки о главном шпионе всех времен и народов давно пребывает в лучшем мире, дело Бонда живет и побеждает по сию пору. И еще очень долго будет жить и побеждать, ибо трудно себе представить какие коврижки нужно предложить Голливуду, чтобы тот отказался от этой золотоносной жилы с полувековым рабочим стажем.

Миф о великом писателе Бабеле сочинил полвека назад известный московский прозаик. А уже потом под личность коллеги Сиднея Рейли были подверстаны охи, вздохи, мемуары, научные статьи. Как и положено любой легенде, с годами она стала обрастать множеством невероятных душещипательных подробностей. И чем дальше уходит время, тем зрелищнее становятся подвиги Бонда и величественней фигура Бабеля. Точно так, как арсенал смертоносного, вечно молодого Бонда постоянно обрастает последними достижениями науки и техники, с годами делается весомее искусственно созданный нимб Бабеля, позволивший ему воспарить над своими не менее талантливыми земляками-литераторами уже в качестве единственного и неповторимого символа одесской литературы. В Одессе родились Анна Ахматова и Саша Черный, Ильф и Петров, Катаев и… Полный список действительно известных писателей родом из Одессы слишком велик не то, что для какого-то провинциального украинского города, но даже для древней столицы страны. Однако, отчего же именно Бабель, а не кто-либо иной? Быть может, и оттого, что «Баб Эль» означает «Врата Бога», а о городе с таким названием немало сказано в Библии? Вначале было слово.

И это слово сказал Константин Паустовский.

МАНИФАРГИ КОНСТАНТИНА ПАУСТОВСКОГО

Ни один из родившихся в Одессе писателей, даже давно признанных классиками, не пользуется в Городе таким вниманием, как проживший здесь пару лет Паустовский. Скажу больше, все они, вместе взятые, не могли претендовать на уровень одесских лавров московского писателя. В Одессе есть музей Паустовского, его именем назвали библиотеку, теплоход, улицу. Функционирует общество «Мир Паустовского». Уже много лет, как учреждена муниципальная литературная премия имени Паустовского, которую вручают наиболее талантливым одесским писателям, чьи имена широко известны далеко за пределами Города. Среди лауреатов Антон Михайлевский, Станислав Стриженюк, Георгий Пилипенко и другие известные писатели, чье творчество являет собой лицо современной одесской литературы. Наивно полагать, что в Одессе могла бы появиться литературная премия имени кого-либо из родившихся в ней писателей, не говоря уже о музее.

В 1961 году в Одессе невиданным до той поры гигантским стотысячным тиражом вышла книга К. Паустовского «Время больших ожиданий». Именно из этого произведения весь город и узнал о существовании выдающегося писателя родом из Одессы — Исаака Бабеля.

Благодаря Паустовскому Одесса приступила к канонизации писателя Бабеля еще до того, как весьма незначительная часть горожан познакомилась с его творчеством в середине шестидесятых, ибо вышедший в 1957 году в «Гослитиздате» томик «Избранного» Бабеля практически не дошел до Города. Тогда книги Бабеля были изданы в Москве и Кемерово, но для широкого одесского читателя творчество Бабеля по-прежнему оставалось неизвестным. Впоследствии его снова будут публиковать, причем весьма обильно, лишь спустя тридцать лет. Еще не прочитав Бабеля, Одесса уже была готова не просто встретить его с распростертыми объятиями, но и объявить королем одесской литературы. Имя Бабеля с придыханием произносили даже те, кто так и не удосужился его прочитать. И не читал по сию пору. Прекрасно помню, как восхищались Бабелем и одесским языком в его исполнении местные пацаны в семидесятых, цитируя строчки… Паустовского за месье Циреса.

Феноменальный успех Бабеля в исполнении Паустовского объясняется просто. Оказалось, что, кроме создателей бессмертных образов Павки Корчагина и Олега Кошевого, существовал и писатель куда более высокого для Города ранга. Потому что он — коренной одессит! Он писал о нашей любимой Одессе!! Больше того, он писал об одесских бандитах!!! И не просто о бандитах, а бандитах-евреях. То есть на дважды табуированную для советского читателя тему. А потому идеологически правильные Гаврик и Петя тут же заимели в глазах одесской публики бледный вид и розовые щечки рядом с пока конкретно неизвестным, но уже легендарным Беней Криком. Тем более что прообразом этого литературного героя был не абы кто, а сам Мишка-Япончик.

Вдобавок ко всем делам, в отличие от иных родившихся в Городе литераторов, неведомый, но уже великий Бабель был насмерть репрессирован крепко любимой одесситами во все места советской властью и поэтому стал для них главнее всех писателей мира, вместе взятых.

До Бабеля его функции в еврейской среде Одессы исполнял Шолом-Алейхем. Но для прекрасно образованных и ассимилированных евреев Одессы местечковый мир Шолом-Алейхема уже был всего лишь чуть меньшей экзотикой, нежели жизнь какого-то африканского племени. А потому крохотный томик «Одесских рассказов» Бабеля выбил не только из книжных полок собрание сочинений Шолом-Алейхема.

Если бы Бабель не написал пару рассказов за Беню Крика, сегодня о нем бы помнили так же хорошо, как о Пильняке, Серафимовиче и других замечательных писателях первой половины двадцатого века. Произведения Бабеля экранизировались неоднократно. И все экранизации были посвящены исключительно все тому же Бене Крику. Произошло то, что случилось: не без помощи Паустовского Беня Крик взял за руку своего создателя и не просто протащил его в бессмертие, но и взгромоздил на пьедестал с надписью «Король одесской литературы».

«Есть люди, без которых невозможно представить себе настоящую литературную жизнь… Таким писателем был Гехт», — написал Паустовский в «Книге скитаний». В год выхода «Времени больших ожиданий» столь же известный тогда в Городе, как и Исаак Бабель, писатель Семен Гехт еще здравствовал. Он переехал в Москву в одно время с другими одесскими литераторами, опубликовал куда больше и толще книг, нежели Бабель, затем был репрессирован, правда, не наповал, ну и многие ли, даже в родном городе Гехта, знают не то, что о его творчестве, а за сам факт существования такого писателя?

Существует такое понятие «одесский миф». Литературовед Алена Яворская считает, что он создавался трижды: «…в начале девятнадцатого века миф о городе творился приезжающими сюда литераторами, в начале двадцатого века — уехавшими отсюда. А теперь он создается здесь, прямо в центре города, на тихих старых улочках». Один из наиболее известных мифов Города, по сию пору принимаемый почти всеми за чистую монету, создал Константин Паустовский.

Нужно быть или неодесситом или больным на голову, чтобы ныне воспринимать «Время больших ожиданий» не в качестве гаерской хохмы. Паустовский, подобно Дюма, повесил на реальный гвоздь сочиненную им картину. А потому на страницах его повести Бабель предстает пред нами фигурой чуть ли не вселенского масштаба. А как же иначе? Маститый литератор, за которым гоняют стадами боготворившие его литературные мальчики, а старые писатели относятся с почтением. Насчет старых одесских писателей, относившихся с почтением к пацану, без хоть одной-единственной книги в творческом активе и опубликовавшему за пять лет несколько, в том числе, сырых рассказов в периодике, скромно промолчу. Достаточно будет вспомнить лишь о том, что современнику Бабеля, одесскому писателю Кармену едва исполнилось 19 лет, когда вышла его первая книга. А вот по поводу литературных мальчиков, крутящихся вокруг литературного мэтра их же возрастной группы, это таки да: «… литературные мальчики, выполнявшие его многочисленные поручения. За нерадивость Бабель взыскивал с этих восторженных юношей очень строго, а, наскучив ими, безжалостно изгонял».

Что же до «сырых рассказов», то Бабель сам их считал таковыми. Набросок «Короля» был напечатан в «Моряке» в июне 1921 года, сам же Бабель датировал его 1923 годом. «Между первым и последним вариантами такая же разница, как между засаленной оберточной бумагой и «Первой весной» Боттичелли», — говорил Бабель. Но разве для литературных мальчиков была важна засаленная оберточная бумага, прилипшая к странице «Моряка»? Или кто-то по сию пору обратил внимание на то обстоятельство, что в творческом наследии Сандро Боттичелли отсутствует картина «Первая весна»?

Прекрасно понимаю, какие поручения своего маститого литературного наставника выполняли эти начинающие писатели с сильно начитанными глазами. У Бабеля едва хватало времени ними руководить, ибо он сутками корпел над созданием своих многочисленных произведений, и даже сверкал Паустовскому аж двадцатью с гаком вариантами «Любки-Казак». Хорошая хохма. Равно, как поселение Паустовским Бабеля в квартире делового элемента для изучения нравов жутко бандитской Молдаванки.

Историю с Циресом Паустовский разогнал так, будто он собственноручно лежал под кроватью тети Хавы и писал ухом интимных разговоров. Какой наводчик станет не то, что посвящать фраеров в свои дела, но и подписывать самому себе смертный приговор за элементарное нарушение профессиональной этики? Это мог себе позволить чистый фраер Цудечкис, только вот ни один деловой не спутался бы с хроническим фраером-неудачником по столь щепетильному вопросу. Не правда ли, месье Бабель? Впрочем, бандиты у вас тоже чересчур стремные…

Быть может, Паустовский сочинял эту фантасмагорию, покуривая папироску типа той, которой угощал его Бабель? Во «Времени больших ожиданий» весьма живописно описана сцена этого угощения папиросами, которые Бабель якобы двинул в Аничковом дворце. Эти замечательные папиросы подарил царю Александру султан Абдул-Гамид: «Тончайшее благоухание распространилось на 9-й станции Фонтана. Но тот час у нас разболелась голова, и мы целый час передвигались, как пьяные». Такое вот чудо турецкой табачной промышленности, за сорок лет табак не выветрился, фантастика, да и только. В смысле бакшиш-гашиш от турецкого султана русскому царю.

Но какие литературные предъявы можно было строить Бабелю, если он по совету самого Горького пошел в люди? Хорошо еще, что не на люди. И как начал Бабель с 1916 года свое хождение в народные массы, так сразу все и поехало. Местами, как в 1000 и одной ночи. О чем Бабель в своей биографии сам поведал. Мол, привлекался по 1001 статье. И все. Если бы не события 1917 года, Бабель таки имел все шансы познакомиться с реальным уголовным миром. Куда раньше, чем он это сделал на страницах повести Паустовского, поселившего Бабеля в игрушечном королевстве Бени Крика.

Один иностранный издатель доказывал мне, что Бабелю шили статью за «распространение порнографии» исключительно по поводу публикации в «Летописи» двух рассказов. Только вот незадача, на обороте обложки «Летописи» стоит оттиск, сделанный типографским способом «Дозволено цензурой». После того, как цензура позволила публикацию этих рассказов, было бы просто смешно предъявлять претензии к их автору. Когда в дополнение к рассказанному, я дал тому издателю прослушать запись речей одного некогда литературного мальчика, выполнявшего поручения Бабеля, у иноземца уши в трубочки свернулись, а глаза выскочили на затылок.

Впрочем, читал я и запись самого Паустовского. Сделанную на книге «Время больших ожиданий», которую автор подарил журналисту газеты «Моряк» А. Аренбергу, упомянутому в книге. Дескать, друг мой, прошу помнить, что это не документальная повесть, а «свободное повествование».

Вот Паустовский и повествует. О выдающемся чуть ли не с пеленок писателе Бабеле, о биндюжнике Хаиме Вольфе Серебряном, который на самом деле был таким же биндюжником, как я балериной. О том, что в 1921 году в одесских газетах появилось объявление о смерти никому неизвестного Арона Гольдштейна, и никто бы не обратил внимания на сие печальное сообщение, но в скобках рядом с фамилией усопшего было написано «Сашка-музыкант». Далее Паустовский в качестве очевидца самым подробнейшим образом описывает, как вся Одесса хоронила в одном лице Арона Гольдштейна и сочиненного Куприным Сашку-музыканта. На самом же деле того Арона Гольдштейна звали Александром Певзнером, и скончался он чуть ли не за год до описанных Паустовским событий.

Но вот что интересно: в своей повести Паустовский запросто использует некоторые распространенные в ту пору одесские слова, которые вы отчего-то не найдете на страницах «…нашего великого земляка, тонкого знатока одесского языка Исаака Бабеля», как написало недавно одно заокеанское издание. И этот ларчик с двойным дном открывается просто: Бабель прожил в Городе в общей сложности около семи лет. Он не впитывал одесский язык с молоком матери. В самом лучшем для Бабеля случае, он мог впервые услышать одесский язык в десятилетнем возрасте, но… Вспомните биографию Бабеля, с утра до вечера занимавшегося науками и вдобавок игравшего на скрипке под руководством самого Столярского.

В нашем дворе жил Боря Абрамович. Автоматически пишу «во дворе», ибо по-русски это пишется, как «в нашем доме». Да и во дворе нашем Борю мы так и ни разу не увидели. Парадная, где он жил, находилась в арке. Мы, обычные одесские пацаны, лазившие по дворовой помойке и гонявшие на самоструганных лайбах при подшипниках, видели Борю лишь мельком пару раз в год. Сперва мама выводила его из парадной, сжимая в одной руке Борину ручку, а в другой его скрипку. Боря пиликал на скрипке с шести утра до тех самых пор, пока не отправлялся в школу Столярского. После школы он снова играл на скрипке. Затем школу сменила консерва.

Мы прожили рядышком почти тридцать лет, но впервые поговорили, когда случайно встретились в одном доме. И он, и я разными путями пришли туда купить гитару. Великолепная гитара досталась Боре, но только потому, что он уезжал. Таким был мой подарок соседу по дому, элементарно не понимавшего значения многих слов, которые я автоматически употреблял в разговоре. Так что не думайте, что любой одессит, пусть он сто раз коренной, знает одесский язык.

Уже десять лет я составляю «Одесско-русский словарь» и «Фразеологический словарь одесского языка». И когда мне кажется, что к собранному материалу нечего добавить, из недр памяти вылетает какое-то, вроде бы давным-давно навсегда позабытое одесское слово, или крылатая фраза-клише вроде «Адиётка твоя тетка, а ты ее племянник». Прошедшей зимой про себя отметил, что улицы уже лет двадцать, как перестали посыпать жужелицей. То есть угольным шлаком. С другой стороны в нынешнем году случайно узнал, что в русском языке, оказывается, нет привычного для каждого одессита слова «бигель». А спустя два месяца, увидев по телевизору рыбалку в импортном исполнении, восхитился: «Ну и здоровых голышей они ловят!».

Или я не писал в своих книгах за рыбалку как грамотно ловить голышей? Потом поймал себя на одной интересной мысли и провел маленький эксперимент. Обзвонил несколько десятков человек. Тех самых, которые утверждают, что в Одессе говорят исключительно на русском языке. Среди них были редакторы газет, профессоры, люди рабочих профессий, милиционер, бизнесмены, заместитель директора Всемирного клуба одесситов, академик и даже папа одного из авторов «Самоучителя полуживого одесского языка». Задавал всем один и тот же вопрос: «Рыбу голыш знаешь?». Все знают. В том числе, какая смакота котлеты из голыша напополам с бичком. «А как голыш называется по-русски?». Ответы были однозначными: «Голыш и будет».

Почему нет? Если даже в песне поется: «Проснись, рыбак, вставай, услышь: уже в морях пошел голыш». Вот вам и откровение для русскоязычных одесситов: по-русски голыш именуется «мерлангом».

В книге «Время больших ожиданий» Паустовский вынес слово «фиринка» в название одной из глав. Зуб даю на холодец: ни один российский академик от филологии не переведет это слово на русский язык. Пусть даже одесский поэт М. Хлебникова писала «всех зеленых эвглен, инфузорий, ферин». Именно «ферин», а не «фирин». И Паустовского никто не поправил по сию пору лишь потому, что слово это в русском языке неизвестно. Скажу больше: ныне только два человека в Городе знают, как было образовано это слово почти двести лет назад.

В общем, как говорят в Одессе, было бы голубым наивом полагать, что каждый из одесситов, будь они хоть самим Бабелем, хоть сто раз коренными, знает одесский язык. Даже в том случае, когда, раздувая щеки, они станут метелить себя по дыхалу: «Как одессит в двадцать восьмом поколении…». Они не набирались этих знаний в Дюковском или на Канаве, не слушали речей портовых грузчиков, не кучковались на Пересыпи, не ошивались на Сахалинчике, не встревали в разборки среди Косарки. Больше того, они не слышали реальных речей обитателей Молдаванки, столь же похожих на язык бабелевских героев, как коти одесского разлива на французский оригинал. Домашние мальчики и девочки знакомились со словами одесского языка в тиши библиотек, но далеко не все слова одесского языка могли попасть на страницы старых книг, к тому же проходивших цензуру. Утверждаю это, как пай-мальчик. В одесском смысле слова.

Я слегка взял пример с классика Паустовского, составляя «Большой полутолковый словарь одесского языка». Например, так пояснил что означает «биндюжник» — «человек, некогда занимавшийся грузоперевозками на громадной пароконной телеге, именуемой «биндюгом». В настоящее время «биндюжник» является синонимом грубого необразованного человека». Таким образом, я отдал дань самому выдающемуся одесскому писателю Бабелю, хотя прекрасно знаю, как относились к молдаванским фантазиям Исаака Эммануиловича под маркой одесского языка его современники-одесситы. Знаю и то, что первоначальное значение слова «биндюжник» — грузчик. Что зафиксировано в литературе и периодике. И никто, кроме великого знатока Одессы и ее языка Исаака Бабеля, не смог бы впрячь в биндюг пару лошадей, на которых его Мендель Крик возил пшеницу.

Ведь на самом деле биндюг — одноконная длиннющая плоская телега, на которой перевозили колониальные товары, сахар, бочки. Возить пшеницу на биндюге, все равно, что стрелять по воробьям из пушек. А парой лошадей правили балагулы. Это слово вы найдете у многих одесских писателей, но только не у их представителя по разделу best in best. Так что реальный Мендель Крик возил бы пшеницу не на биндюге, а на бенд-вагене, как положено приличному балагуле, ломовику или фурщаку. Только не следует путать фурщака с фурманщиком. Или, говоря по-одесски, гицелем. Это слово употребляли многие одесские писатели и даже проживший всего два года в Городе Паустовский во «Времени больших ожиданий». Но будет работой артели «Напрасный труд» искать это излюбленное слово подлинной Молдаванки во всем творческом наследии Бабеля.

«Большой полутолковый словарь одесского языка» получил в Одессе именно ту очередную благодарность, на которую я только и мог рассчитывать. Еврейская газетка «Ор Самеах», распространяющаяся вместе с бесплатными обедами среди сирых и убогих, запела старую песню о главном: «Как одесситка в четвертом поколении, скажу, что такой словарь — манифарги, штуки и детский лепет. Что ни один уважающий себя одессит даже кончиком отутюженного носового платка не прикоснется к такой дешевке. Что этот словарь — хорошая иллюстрация к фразе из «Времени больших ожиданий» Паустовского: «Розы из навоза, кораллы из крахмала, халцедоны из бердичевской короны…». Это пишет Лена Каракина — ученый, согласно занимаемой должности, секретарь Одесского Литературного музея, который давным-давно следовало бы переименовать в Археологический. Вы полагаете, Лена так возбудилась из-за трактовки слова «биндюжник»? Как раз тот случай! Ведь это выражение собственноручно употреблял искусственно превращенный в символ Одессы Бабель, не подозревавший, что представляет собой биндюг на самом деле.

Попеняв мне за то, что слово «крахмал» почему-то напечатано как «крохмал» (в отличие от Лены, которая не обязана выполнять функции корректора, я не укоряю ее за грамматическую ошибку в ее материале), ученый секретарь громит меня таким образом: «Вот, например, надеюсь, еще не забытое одесситами слово «балабуст», то есть «хозяин». «Балабуст» — так я слышала от своих соседей по коммунальной квартире. В словаре Смирнова оно выглядит как «балабуз», что, конечно, режет глаз и слух тоже не радует».

Попробуем подняться над уровнем стола коммунальной кухни, где получала свое образование Лена. И обратимся к труду «Русские словари» (Институт имени В.В. Виноградова). Вот что там сказано по поводу исконно русского слова «хипиш»: «фиксируется в нескольких формах — хипеж, хипеш и хипиш». После чего я даже не оправдываюсь, мол, на моей коммунальной кухне говорили именно «балабуз». А расставляю точки над «ё»: как пояснил мне один одесский авторитет-язычник, не «балабуз», но и не «балабуст», а «балабус». Что в данном случае архиважно.

Мне казалось, ученого секретаря Каракину заинтересует другое: по какой такой таинственной причине вместо нашего традиционного «балабуса» Бабель использует русскоязычное слово «хозяин»? Ведь «балабуз» — не просто «хозяин», это, выражаясь по-современному, «босс». А «хозяином» одесситы именовали продавца собственной сельскохозяйственной продукции на рынке. И по сию пору, к примеру, выражение «хозяйское молоко» вовсе не означает, что это молоко принадлежит боссу. Если Лена найдет ответ на поставленный вопрос, она догадается: писатель Бабель так же хорошо знал одесский язык, как и она сама.

Однако это же Бабель, и какую голубую муть он бы ни нес, ее запросто можно оправдать: каждый великий художник видит мир своим уникальным взором, дарованным ему Богом в виде большого одолжения. Потому даже если бы Исаак Эммануилович написал нечто вроде: у четырехметрового розового Бени Крика левый глаз на треугольной голове был заколочен металлической фанерой, наши литературоведы получили бы лишний повод для восхищения величием масштаба образности мышления гениального мастера слова, создающего свои собственные миры на реальных улицах Города. Представляю, на какие бы комплименты я нарвался, написав что-то наподобие бабелевского: «…глаз заката падал в море за Пересыпью» или «Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки…». Большое розовое дело, если солнце встает на западе. Как уважающий себя одессит, тем не менее, рискую прикоснуться к этой с точки зрения элементарно здравого смысла дешевке, созданной пером великого мастера и его воистину «розам из навоза» под маркой одесского языка с «халцедонами из Бердичевской короны» под видом топонимики Одессы. Сто раз поднимался от своего дома по Тираспольской улице, но в порт так и не попадал. Бабелю это удалось с первого раза, на то он и гений.

И напрасно я пытался понять, что имела в виду мадам Каракин, написавшая: «…такой словарь — манифарги, штуки и детский лепет». «Штуки» в одесском языке — «тысячи», это же вам не «штучки». Сто лет назад «штуки» были русскоязычным синонимом наших «коников». Наверняка, слово «штуки» Лена прочла не у Толстого, а у другого Льва, который Славин. Значение слов любого языка меняется со временем, и одесский язык не исключение. К примеру, в упомянутые времена столетней давности слово «штучник» означало «портной», а не то, что сегодня. «Забодал» переводилось на русский язык как «продал», а сегодня — «утомил». Но вот «манифарги»…

Как обитатель Жмеринки скажу, что это слово в реальной жизни вы не услышите и нигде не прочтете, за одним-единственным исключением. Слово «манифарги» ученый секретарь Лена Каракина, чье владение одесским языком обусловлено наличием старинной книжной продукции, вытащила исключительно из упомянутой книги К. Паустовского: «— Слушайте, синьор Торричелли, — сказал он. — Объясните нам, что это за манифарги, или, проще говоря, штучки…Володя называл «манифаргами» все, что было ему непонятно».

Один мой приятель употребляет слово «племанжо», якобы имеющее отношение к кулинарии. Но кто, кроме него озвучивает эту собственноручно изготовленною им словесную конструкцию? Что же до «манифаргов», то прекрасно помню, как в свое время некоторые деятели, лишь бы доказать свою начитанность, пытались щегольнуть им, но…

Но старые одесситы, еще не забывшие времена молодости Бабеля, морщились: что это за неизвестные им «манифарги», если в одесском языке есть «мансы», «химины куры», «понты» и иные устойчивые выражения. Слово «манифарги» неведомо и кандидату филологических наук Евгению Степанову, много лет посвятившему изучению одесского языка и готовящегося защищать докторскую диссертацию на эту тему. Однако, в отличие от Лены Каракиной, я не стану утверждать, что настоящий одессит не прикоснется даже кончиком скомканного носового платка к творению Паустовского, кроме всего прочего, написавшего и «крыс-«пацюков». Ведь пацюк и есть крыса. Зато ради более глубокого изучения одесского языка стал почитывать вечно недовольную мной еврейскую прессу.

Вот написал, к примеру, Болеслав Капулкин в журнале «Мигдаль» статью «Кашрут для чайников» (в переводе на одесский язык «Ботаника для парикмахеров»), где автор указал: «выражение «трефная свинья — неверно». После чего я кончиком носового платка коснулся томика главпурица одесской литературы Бабеля, ибо в его рассказе «Король» фигурируют именно «трефные свиньи». Но или кто-то дождется геволта ученого секретаря Литмузея по этому поводу? Ой, вас прошу! Зато в журнале «Мигдаль» я прочел статью Лены Каракиной «Начало как продолжение», где она в очередной раз демонстрирует глубокие знания одесского языка. «Тут только что была городская лоханка, кошмарный юноша…», — цитирует ученый секретарь Каракина рассказ Ильфа «Антон Половина-на-Половину» и чуть далее продолжает: «Может быть, скорбь по утрате старого одесского жаргона, довольно частого гостя на страницах раннего Ильфа кому-то покажется смешной. И напрасно. Потому что его заменил другой жаргон, менее сочный, менее красочный, менее выразительный, лишенный идишистской окраски, и более непристойный».

Таки классная хохма получилась. Скорбящий знаток «одесского жаргона» Лена Каракина даже не подозревает, что пристойная с ее точки зрения «городская лоханка» в исполнении Ильфа переводится на русский язык как «известная в городе обладательница вагины, рта и заднего прохода, в которые не засовывал свой половой орган только сильно ленивый». В том случае, если речь идет о представителе сильной половины человечества, вагина остается за рамками рассматриваемого примера. Но разве современный синоним той «городской лоханки» — «хуна со стометровки» — лишен пристойной идишистской окраски? Ни разу! Или лишены этой окраски фразеологизмы одесского языка, родившиеся уже после смерти Ильфа типа «Поц аид хуже фашиста»? По весьма таинственной для меня причине мадам Каракин не обвиняет месье Ильфа за употребление слов типа «шухер». Наивно задавать вопрос: отчего Лена не скорбит по поводу того, что «одесский жаргон» во второй половине девятнадцатого века начал стремительно терять свой изначально итало-греческий оттенок? Таки жаль, что в наши дни «лестница» уже не именуется «климаксом».

В самом начале девяностых, после выхода моих книг, написанных на действительно одесском языке, городская окололитературная тасня, наведя тщательный шмон по текстам, подняла хипиш на уровне вэйзмира местечкового значения: автор занимается пропагандой блатного жаргона. Подлинная причина этого массового геволта мне была хорошо понятна: Одесса в бабелевском и в моем исполнении, словно находились на совершенно разных планетах, а Молдаванки так же были похожи друг на друга, как Санкт-Петербург — на одноименный родной город Тома Сойера. Известный городской пиарастик Каменный Шурик Штейман, с тех пор неоднократно перемещавшийся из рук в руки различных спонсоров со скоростью Переходящего Красного знамени, обвинял меня в том, что пишу на псевдо-одесском языке.

В книге «Вальсы собачьего года», вышедшей в 1995 году, журналист и писатель Валя Константинов даже опубликовал по этому поводу пародию: «Недоброжелатели попытались выставить Валеру тухлым фраером и коцаным лохом, но потянули локши». Как говорят у нас в Одессе, иди докажи, что ты не верблюд: ведь ни один из одесских писателей московского разлива до той поры не был замечен в употреблении страшно-уголовных и псевдо-одесских слов типа «балабуз», «понт», «шухер», «зухтер», «буфера», «локш» и иже с ними.

В 2004 году в Городе была издана книга Александры Ильф «Путешествие в Одессу», куда вошли ранее не публиковавшиеся произведения ее отца, писателя И. Ильфа. В частности, написанные в 1923 году «Галифе Фени-Локш» и «Куча «локшей». Последний фельетон начинается словами: «На вольном и богатом языке темпераментного юга это называлось: «Локш». «Локш» — это фальшь; обман». «Локш» — не только недотепа; простак; «лох», но и жулик, жульничество (пояснение Ильфа и Петрова в набросках к «Великому комбинатору»: «…то, что на юге для краткости называют локш, а в центральных губерниях — «липа»)».

А если бы Ильф не написал в свое время по поводу пресловутых «локшей»? Или книга «Путешествие в Одессу» не увидела бы свет? Или просто не попалась мне на глаза? Каким иным образом я бы мог ныне оправдаться в собственных глазах по поводу давней пропаганды уголовного жаргона? Который на самом деле является самым обычным одесским языком, в отличие от всех этих паустовско-бабелевских «манифаргов» и «захлянуть». Что подтверждает сама Лена Каракина, ибо рассказ «Антон Половина-на-Половину» также наличествует в упомянутой выше книге.

Быть может, мне бы со временем простили даже впервые письменно употребленного «балабуса», оканчивающегося на букву «з», но только не посягательство на тщательно сконструированный, бережно поддерживаемый и регулярно приносящий дивиденды миф «Хочешь чего-то добиться — уезжай из Одессы».

Так что я с чувством глубокого удовлетворения продолжаю торчать в Одессе и изучать шестиконечную прессу. В частности, журнал «Лехаим», что в переводе с одесского на русский язык означает: счастья, здоровья, долгих лет жизни и успехов в труде. Свою статью «Трое» автор книги «Чуковский и Жаботинский» Евгения Иванова завершает так: «Среди этих памятников был и памятник Лазарю Кармену, который сейчас находится на Новодевичьем кладбище в Одессе». Хорошо еще, что мадам Иванова не уложила Кармена в Мавзолей. Потому что, в отличие от Новодевичьего кладбища, Мавзолей таки находился в Одессе (см. «Большой полутолковый словарь одесского языка»). Игде же одесситка в четвертом колене мадам Каракин с ее отутюженным носовым платком?

Кстати, за птичек. Недавно я пояснил хавающим одесского языка сотрудницам нашего Литмузея отчего именую себе жителем Жмеринки. Так называют себя коренные одесситы, живущие на хуторе, где расположена Тираспольская площадь.

НАШ БАБЕЛЬ — НАШЕ ВСЁ!

Бабель — наше все! Этому тщательно пестуемому, предназначенному для многолетнего окололитературного прокорма мифу давно стали тесны рамки всего лишь одного города. Пусть даже этот город — сама Одесса, где для мемориальных досок уже домов не хватает. «Русский советский писатель» со временем превратился «известного писателя», впоследствии — в «выдающегося мастера слова», потом — в «представителя великой литературы» и «писателя с европейским именем», он уже стал «самым ярким в мировой литературе». Если кто полагает, что автор этих строк поехал мозгами, то привожу цитату: «…в центре Одессы родился самый яркий и лаконичный классик мировой литературы Исаак Бабель», — пишет Александр Сибирцев в газете «Сегодня».

Как тут не помянуть незлым тихим словом товарища Сталина, без влияния которого Бабель никогда бы не стал наиболее ярким и лаконичным классиком мировой литературы? Все-таки не зря один восторженный критик заметил: «Цветистый, перегруженный метафорами язык его ранних рассказов в дальнейшем сменятся строгой и сдержанной повествовательной манерой». Сам же Бабель, выказав недовольство по поводу собственной книги «Конармия», которую он писал, будучи любителем, а не настоящим мастером слова, во всеуслышание призывал других писателей учиться у Сталина его телеграфному стилю изложения мудрых мыслей. «Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова…работать, как Сталин над словом надо», — говорил этот типичный советский писатель-приспособленец с потной ладошкой в кармане, которую по прошествии времени приняли за приведший в застенки кукиш. А впоследствии работавший под писательской крышей Бабель заливался кокотюхой на парижском конгрессе писателей в защиту культуры, рассказывая о прелестях коллективизации, давшей «колхознику все, о чем только может мечтать свободный человек в свободной стране».

Однако, разве «самый яркий и лаконичный классик мировой литературы» — это настоящая сенсация? Согласно статье А. Сибирцева: «…снова ж таки в июле 1917 года, уже специальный агент ЧК Бабель под видом писателя селится в центре Молдаванки. Сведения о бандитах и налетчиках, которые он собрал в ту пору, позднее стали основой для написания «Одесских рассказов». Насколько помню, бандитами и налетчикам интересовалась не ЧК образца 1917 года, расследовавшая преступления кровавого царского режима, преследовавшего Бабеля за распространение порно, а созданная в 1918 году ВЧК.

Вполне допускаю, что Бабель, каким его живописуют уже в наши дни, вполне мог, выражаясь одесским языком, сесть в разные годы одним тухесом на два чекистских базара, находившихся за тысячи верст друг от друга. Сам-то он ни в чем не виноват. Гарантировал одесситам Мопассана, а потом как человек слова нарек сам себя Мопассаном советского производства. Жил в свое удовольствие, изредка писал хорошую прозу, постоянно изнывал в мыслях о народном благе, даже не подозревая какую ахинею будут нести по его поводу благодарные потомки. Скажи кто-то Бабелю, что, через десятилетия после его смерти, каждый, кому вдруг ударит моча в голову, возложит на себя роль непрошенной Розабельвердочки, он бы вряд ли поверил. Тем не менее, при такой интенсивной постановке дела, лысина Крошки Цахеса Бабеля уже давно превратилась в роскошную шевелюру огненного цвета, а очередь кликуш, сжимающих волоски в потных от возбуждения ладошках, все равно не уменьшается.

В результате их бурной деятельности получилось почти классическое: «Мы говорим Одесса, подразумеваем Бабель», «Одесская литература = Бабель», «Одесский язык и Бабель, как Ленин и Партия». Да только ли одесский? В прошлом году заявился в Одессу стокгольмский музыковед, профессор М. Казиник, совершенно не знающий истории нашего города. С утра до вечера он не уставал просвещать одесситов, загружая своей персоной телеканалы и газетные полосы: «Благодаря Бабелю Одесса стала «городом мира». А то, что этот писатель сделал в области русского языка, до него делал только Пушкин». «Бабель — это планетарное явление, а его «Одесские рассказы» сделали Одессу городом-планетой».

Помнится, после подобных здравомыслящих речей один ныне испанский писатель резюмировал: «Я же тебе говорил, что он поц, а ты не верил, пока сам не убедился». Вместо того чтобы заметить гостю-музыковеду: Бог с ним, с Пушкиным и влиянием Бабеля на русский язык, но Одесса была городом-планетой со времен своего основания, да и считалась она не просто городом мира, а его столицей еще до рождения Исаака Эммануиловича, один строящий из себя одессита приезжий подпел Вольтеру стокгольмского пошиба в его же стиле: «…Бабель, обессмертивший не только Одессу, но и Молдаванку, давший нам прописку на карте мира». После подобного заявления этому деятелю не мешало бы сменить место прописки и обессмертить Слободку. Одесса ничем не обязана Бабелю. Это Бабель обязан своим успехом Одессе, которая была городом-легендой уже в середине девятнадцатого века.

«Неповторимый язык Бабеля, его талантливая проза подняла наш город на невиданную высоту», — полагает известный якобы одесский юморист. Не сомневаюсь, что для этого деятеля, с его-то известно-традиционной гордой гражданской позой перед яйцом местечкового руководства, подобная высота невиданная. Ах, как он рьяно приветствовал внезапное появление в Городе памятника Франко, а затем робко лепетал, что Одессе не помешал бы и памятник Бабелю. Но настоящие одесситы полагают, что без памятника Франко Город вполне бы мог обойтись, а писатель Дорошенко письменно отметил, что не удивится, если обосновавшиеся в Киеве вуйки с полонины захотят переименовать Одессу в Леся-Украинск. Не приходится гадать, кто именно из псевдо-одесских юмористов тут же захлопает в ладоши по этому поводу.

В предисловии к своей книге «Рыжий город» Г. Голубенко написал: «…спасибо всем одесситам, и, прежде всего Исааку Эммануиловичу Бабелю, придумавшему когда-то для своей замечательной книги название «Одесские рассказы»…». А я-то полагал, что это название придумал Аркадий Аверченко для своей книги, которая вышла задолго до «Одесских рассказов» Бабеля.

А еще Бабель был великим музыкантом. Ведь сам Столярский именовал его одним из своих наиболее бездарных учеников. Одесса подарила миру во много раз больше выдающихся музыкантов, чем любой другой город на одной шестой части света. Вот почему в Городе состоялась премьера международного музыкального фестиваля под названием «Одесса. Бабель. Клезмер. Фест». Или вы хотели, чтобы фестиваль назвали в честь всяких-разных многочисленных одесских гилельсов-рихтеров? Так недолго договориться, что этот фестиваль можно было бы назвать именем биндюжника Теплиша. Ибо если бы не он, в консерваторском городе Одессе не было бы записано ни единой ноты старинных одесских клезмерских песен. Но Бабель писал за биндюжника совсем не Теплиша, а потому за первым клезмеровским фестивалем наверняка последует второй, который по праву будет называться «Одесса. Бабель. Клезмер. Секонд». И пусть каждый понимает меня в меру своей распущенности.

Кроме того, уже в нынешнем столетии Бабель умудрился стать великим юмористом: «Проза Бабеля — богатейшее собрание шуток, афоризмов, анекдотов. Юмор — его богатство». В чем можно легко убедиться, слушая в течение почти восьми часов шутки, афоризмы и анекдоты от Крошки Цахеса Бабеля в исполнении Семена Ярмолинца. Но разве одесситы удивятся, если «Одесские рассказы» Бабеля вскоре войдут отдельным томом и в антологию «Сокровища мировой фантастики»? Чтобы да, так нет.

Во что превратились горожане, ныне проживающие в «исчезнувшей Одессе», ясно дает понять забугорный писатель Шехтер: «…исчез одесский характер, для которого Бабель даже придумал новое слово «жовиальность». Насчет исчезнувшего одесского характера, мокрожопый месье Шехтер, нате вам дулю, купите себе трактор, а на сдачу — инвалидку. И делайте вид, чтобы вас долго искали. Что же что до слова «жовиальность», которое Бабель придумал специально для обозначения одесского характера… Не иначе российский лингвист А. Чудинов специально приехал в Николаев, перетер с пятилетним Бабелем, после чего вставил слово «жовиальный» в свой «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка».

Или вы думаете, что Бабель придумал только вышеуказанное слово? Это же семечки для Крошки, способного и не на такое. Вот что пишет М. Фарберович: «Подлинный отец этого (одесского — авт.) языка и его канонизатор — Бабель». Ума не приложу: отчего задолго до рождения Бабеля в канцелярии генерал-губернатора Воронцова работал драгоман, переводивший с одесского на русский язык?

То, что сделал Бабель уже не для русского, а для одесского языка, можно цитировать от забора и до вечера. «Истинным ценителем и, главное, знатоком одесского языка был Исаак Эммануилович Бабель, многие фразы которого давно стали расхожими: «Пусть вас не волнует этих глупостей», «Об чем думает такой папаша?», «Еще не вечер», «Биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном». Последнее предложение наглядно доказывает, как здорово знал и ценил одесский язык Бабель. Ибо любой из одесских писателей-современников Бабеля в данном контексте вместо русскоязычного «грубияна» употребил бы слово «жлоб». Однако, разные по смыслу, но одинаково звучащие слова русского и одесского языков, Бабель понимал исключительно в русскоязычном значении. В те годы «жлоб» в русском языке означал исключительно «скряга», а в одесском языке — то же, что и сегодня.

Язык — это, прежде всего, слова, его составляющие, а не фразы из авторских текстов. Если вы знаете три десятка французских слов, это не означает, что вы владеете языком французов. В русскоязычном смысле слова.

«Одесский язык — один из говоров русского языка, имеющий хождение в Одессе, имеет ряд своеобразных черт, нашедших отражение в художественной литературе, в частности, в «Одесских рассказах» Бабеля», — повествует Википедия, но в качестве примеров выражений одесского языка отчего-то обильно приводит слова, которые нашли отражение вовсе не в творчестве автора «Одесских рассказах». Чистое жлобство получается. Или новая забава российских лингвистов.

ЧЕМ БЫ ДИТЁ НЕ ТЕШИЛОСЬ, ЛИШЬ БЫ НЕ ВЕШАЛОСЬ

Когда-то по Одессе ходила такая хохма. Кроссворд. Русская народная забава из шести букв. Правильный ответ — погром. Сейчас у россиян-лингвистов появилась иная забава. Они стали сочинять теории по поводу слов, не попавших на страницы словарей вплоть до настоящего времени. Либо слов, имеющих в словарях совершенно иные значения, нежели при нынешнем применении их в устной речи.

Российская «Культура письменной речи» публикует материал «О происхождении «лажи». Это слово «обрело в наши дни столь необычайную популярность, что составители нового «Толкового словаря современного русского языка» были вынуждены посвятить ему отдельную статью… Слово «лажа» — обман; ложь».

Говоря одесским языком, составители вышеназванного словаря облажались. Сто с большим гаком лет назад неизвестное в России слово «лажа» было в Одессе синонимом русскоязычной «маржи». Итальянское слово «лажио» одессифицировали столичники (в русском языке — менялы). Со временем «лажа» обрела значение «плохо»; «нехорошо» и т. д. Облажаться (лажануться) — ошибиться; опростоволосится. Функции же «обмана; лжи» на самом деле выполняет не «лажа», а «локш». В России давно известно некогда исключительно одесскоязычное выражение «вешать лапшу на уши». Выражение «локш» образовано от слова «локшына», которое переводится на русский язык как «лапша».

Очень многое можно было бы еще рассказать по поводу импортных теорий относительно недавнего появления в русском языке такого слова, как «пиндос». Или образованной в 1833 году одесской аббревиатуры ЧМО (в Одессе давно нет ЧМО, зато все еще имеется ШМО, а не так давно появилась ЧМА). Но вернемся к упомянутому в связи с именем «истинного ценителя и главное, знатока одесского языка» Бабеля слову «жлоб», по поводу которого россияне написали куда больше, чем, скажем, по поводу «бича» (выражение «лонг-бич» пока в России неизвестно).

И в словаре Даля, и в словаре Ожегова, который вышел в 1949 году, слово «жлоб» трактуется одинаково — жадный; скряга. А теперь небольшой тест: назовите хоть одно произведение русской литературы, написанное до упомянутого года, где это слово употребляется в любом из значений: «не имеющий представления об элементарных нормах приличия», «хам», «деревенщина», «сволочь», «быдло», «наглец», «крестьянин», «приезжий», «провинциал». Не старайтесь, ибо это слово не в русскоязычном значении стало появляться на страницах российской литературы лишь в конце прошлого века. Например, в романе Ю. Семенова «ТАСС уполномочен заявить», где «жлобом проклятым» именуют…алкоголика. Зато В. Кунин в самом конце девяностых щегольнул в «Иванове и Рабиновиче» старинным одесским выражением «Жлоб с деревянной мордой». Эту же фразу можно прочесть и в рассказе «Соль». «Жлоб с деревянной мордой», — сказала она и разревелась».

Обоснованно предполагаю: если бы эта крылатая фраза одесского языка была написана в «Соли» Бабеля, российские лингвисты не ломали бы сегодня копья по поводу появления иной, нежели у Даля и Ожегова, трактовки слова «жлоб». Но в данном случае речь идет о «Соли», написанной современником И. Бабеля, одесским писателем А. Батровым.

Одесский язык, знай его российские лингвисты, мог бы прояснить им многое. И тогда бы, к примеру, В. Шаповал не написал бы в своей статье «Псевдоархаизмы в словарях жаргона» по поводу редкого слова «гиль», ссылаясь на один из моих романов. А ведь это слово и его производные уже второй век, как наличествуют в одесском языке. Нормами одесского языка давно пользуются не только литераторы-одесситы. Украинский писатель Ю. Мушкетик в «Обвале», вышедшем в том же году, что и роман Ю. Семенова, запросто применяет слова одесского языка. «Жлобы, они есть везде…гилят, кугуты, за килограмм белого налива по два рубля. Да у меня дома его, как теперь говорят, навалом». Вот вам и «жлоб», и «навалом», и «гилят», то есть «чересчур завышают цену», что же до «кугута» — то это «жлоб в квадрате».

Задолго до того, как В. Высоцкий спел «Выходили из избы здоровенные жлобы», К. Паустовский написал: «Над городом властвовал порт с его люмпенами — грузчиками, босяками и жлобами». «Во время Отечественной войны шумные и легкомысленные одесситы, любители этих песенок, те, кого еще недавно называли «жлобами», спокойно и сурово, но с неизменными одесскими шуточками дрались за свой город с такой отвагой и самоотверженностью, что это поразило даже врагов». Живший в двадцатые годы в Одессе московский писатель К. Паустовский употребляет слово «жлобы» отнюдь не в русскоязычном значении.

Заглянем в тексты одесских писателей начала двадцатого века, когда «жлоб» в русском языке означал исключительно «скряга». «Скучно тебе должно быть с этими жлобами?» (Л. Кармен, 1902 г.). Лазарь Кармен еще в девятнадцатом веке использовал в своих произведениях слово «жлоб» в значениях «наглец», «хам», «поселившийся в Одессе». «— Жлобы, — говорит она. — Что это вам, танцкласс?» (И. Ильф, 1923 г.). «— Вы, кабальеро, жлоб и невежда». (В. Жаботинский «Пятеро»,1936 г. Роман был опубликован на родине Жаботинского в 21 веке.) «Босяки, нищие, жлобы, а еще занимаются политикой» (В.Катаев). «Жлобы, что вы кричите?», — обращается артист к публике в мемуарах Л. Утесова.

«— Юра, не тяни. Иначе я сам подойду к этому варшавскому жлобу и скажу, что ты его внебрачный сын. — Ты сам порядочный жлоб. Обозвать меня бастардом!». Это в тридцатые годы беседуют на высокопоставленном приеме в честь выдающегося польского художника одесского производства писатели Катаев и Олеша. (Я. Хеменский «Пан малярж»).

Безнаказанно назвать одессита «жлобом» может только близкий ему человек, да и то далеко не всегда. Когда в начале шестидесятых в Одессе аж за Лузановкой стали строить жилмассив имени Котовского, одесситы тут же окрестили его Жлобоградом. По причине того, что одним из синонимов слова «жлоб» в одесском языке является слово «приезжий». И это слово не имеет ничего общего со значением его русскоязычного аналога.

В. Жаботинский писал в начале тридцатых годов в Париже: «Слово «приезжий»…надо было послушать, с какой интонацией произносили его когда-то иные из моих земляков… Надуть? Меня? Что я, приезжий?». Непереводимо; или надо сложить вместе понятия «провинциал», «троглодит», «низшая раса» — только тогда получится нечто подобное этому эпитету, которым отстранялся когда-то за межу цивилизации, без различия, человек из Херсона или человек из Петербурга».

На нашей улице жил старик, поселившийся в Одессе в начале двадцатых годов прошлого века. Если он делал что-то не то с точки зрения соседей, они, в конце шестидесятых, пропагандировали: «Шё ж ви хотите с-под Вани? Он же ж приезжий!». Если вы думаете, что сегодня одесситы перестали пользоваться этим словом, то ошибаетесь. Разве что заменяют его «жлобом». «У нас в доме теперь одни жлобы, — поведала мне мама после массового приема «Фураина» нашим двором, — и такие хорошие люди». «Шё я вам хочу сказать: в Одессе стало навалом жлобов», — писал Бог весть еще когда с подачи двух хохмачей А. Айзенберг.

А «жлобская колбаса»? Так еще в восьмидесятые называли домашнюю колбасу, которой торговали колхозники на одесских привозах. «Келбас «Жлоб»», — провозгласил буквально вчера мой приятель, накрывая стол после рыбалки. В нынешнем веке ценники «Жлобская колбаска» и «Колбаса украинская «Жлобская» украшали витрины не только Брайтона.

В общем, если бы «писавший на живописном одесском языке Бабель» хоть раз употребил слово «жлоб» не в значении «зажимконторы», современным российским лингвистам пришлось бы ограничиться сочинением теорий происхождения таких исконно русских слов как «понт», «пиндос» или «чмо».

КТО КОМУ ЗДЕСЬ РАБИНОВИЧ?

Бабелевский миф воистину безграничен: он не укладывается в рамки элементарно здравого смысла. Говорят, что произведения этого писателя ныне переводят даже на японский язык. А где деваться японцам, если уже в наше время по поводу любого иного советского писателя не сочинено такого количества слезоточивых литературоведческих легенд? Тем более что, в отличие от иных известных писателей одесского разлива, Бабелю «повезло» стать жертвой сталинских репрессий. Подобное печальное обстоятельство положительно не могло не сказаться на писательской карьере Исаака Бабеля уже после его смерти. Но если бы Бабель действительно писал на одесском языке, его творения элементарно не смогли бы перевести ни на один из языков мира.

Россияне более полувека распевают песню «Шаланды, полные кефали», где наличествует фраза «Вы интересная чудачка». В 2007 году в Одессе побывал российский писатель и журналист Александр Никонов. После того, как Никонов прочел книжку одного одесского рыболова и охотника, он написал: «Прожив полжизни, я только-только узнал, что, оказывается, «чудак» по-одесски «мужчина», а «чудачка», соответственно «женщина». Слово же «интересная» означает «симпатичная». Так что моряк Костя, обращаясь к рыбачке Соне, назвал ее не «интересной чудачкой» в прямом смысле, а просто привлекательной девушкой». К сказанному Александром Никоновым могу добавить, что русскоязычный «чудак» переводится на одесский язык как «чмурик» или «чюдик».

Так это русский писатель, давно знакомый с выражением «интересная чудачка». Не сомневаюсь, что, к примеру, «столетние брюки» в исполнении Ильфа и Петрова, Никонов воспринимает исключительно в качестве «старых штанов». Хотя на самом деле речь идет о клетчатых брюках.

За какой перевод на любой из европейских языков могла бы идти речь, если бы Бабель действительно использовал в своих произведениях многочисленные слова и фразеологизмы одесского языка? «Бабель … отлично владел языком одесских окраин. Язык этот — головоломка для переводчиков на Западе», — утверждал Лев Никулин. Если для западных переводчиков малочисленная элементарщина типа «ты останешься со смитьем» была действительно головоломкой, то чем тогда являются для них фразы в исполнении писателя В. Жаботинского типа «хевра куцего смитья»? Теперь представим себе, что персонажи Бабеля употребляют те же выражения, что и герои его современника Жаботинского. Нечто вроде: «— Наш Беня со своей халястрой таки бикицер искалечил аж Тартаковского». Или россияне, за немцев-японцев даже речи нет, понимают, что «искалечил» — подлинное слово из лексикона бандитской Молдаванки двадцатых годов, значения которого по сию пору отчего-то не знает Крошка Цахес Бабель, сколь бы ни пыхтели созидатели сего образа. А уж как он хорошо торчал на блатной ховире Молдаванки, лишь бы изучить язык и нравы налетчиков, об этом давно во всем мире известно. «Писатель даже снимал на Молдаванке комнату, чтобы поближе узнать их (бандитов — авт.) жизнь, но продолжалось это недолго. Его квартирного хозяина убили бандиты, так как он нарушил законы воровской чести», — гонит локша мэйд ин Бабель уже не Константин Паустовский, а Любовь Кузнецова.

В романе «Пятеро» В. Жаботинского, кроме прочих многочисленных одессизмов, употреблено и не расшифрованное автором слово «альвичек». Несколько лет назад мне пришлось пояснять русскоязычному переводчику отнюдь не импортного производства, что образован одесскоязычный термин «альвичек» (торговец сластями) от «альвы». То есть цареградского лакомства, который впервые увидел и попробовал в Одессе князь Иван Долгорукий в начале девятнадцатого века. Некогда диковинная для россиян «альва», как в лингвистическом, так и в кулинарном смысле, впоследствии стала привычной для них «халвой».

Все давно привыкли к тому, что как только речь заходит об одесской литературе, тут же следует перечисление обоймы: Бабель, Ильф и Петров, Катаев… Но нужно быть очень наивным человеком, чтобы полагать: пресловутая южнорусская школа в начале двадцатого века вдруг взяла и выскочила сама по себе быстрее хотюнчика на ровном месте. Так что начало одесской литературной школы положил вовсе не «отец одесского языка» Бабель, а Рабинович. Не тот Рабинович, который из-за популярности одесского писателя Рабиновича был вынужден взять себе псевдоним Шолом-Алейхем, и даже не памятник с отшлифованным ухом из дворика Литературного музея, а Осип Аронович Рабинович. Именно он стал отцом-основателем некоторых литературных норм не только одесского, но и русского языков.

Когда, как говорят в Одессе, Бабеля еще в отдаленном проекте не было, Рабинович уже употреблял в своих сочинениях: «в печке прячется» (то есть сравнения быть не может), «коми» (служащий), «Шамиля ловить» (находиться в состоянии алкогольного опьянения), «тратта» (вексель), не говоря уже за «ша», «чтоб вы были мне здоровы», «Гвалт: я буду кричать: ура!», «взять на цугундер», «чтоб мне руки отсохли!».

Произведения Рабиновича печатались не только в столичных журналах «Современник», «Библиотека для чтения», но и в московском «Русском вестнике». И благодаря редакторским пояснениям читатели узнавали, что означает «мешурес», «паскудняк», «шлимазальница», «магазинёр», «кельня» и иные слова одесского производства.

Рабинович даже ввел само понятие «одесский язык»: «…язык одесский, плавный и скользкий, как прованское масло, с легким букетом померанцевой корки».

Именно в те годы и сочинили термин «русско-еврейский язык». На самом деле это был язык одесский. Такое вот доказательство, которое с легкостью подтвердят А. Стетюченко, С. Осташко и А. Грабовский. «Калейдоскоп» Рабиновича был напечатан в «Русском слове» в 1860 году. «…куплю качкавалу да кусок вяленого коропа, а грек у нас, кажется, есть». Попробуйте найти у самого растиражированного «знатока одесского языка» не половину, а хотя бы целое предложение со столь обильным использованием одессизмов. О каком «русско-еврейском» языке может идти речь, если «короп» — украиноязычный «карп», слово «качкавал» образовано одесситами от итальянского casio-cavallo, а «грек» — вовсе не пиндос. Грек, хотя и не франзоля, но тоже уже давно известная в русском языке изначально одесскоязычная «булка», сильно потеснившая в России «сайку» с прочими «кренделями». Примечательно, что слово «качкавал» Рабинович применяет в излюбленном одесситами по сию пору женском роде. Если вы хотите узнать что такое «качкавал», то смотрите или редакторские пояснения к «Калейдоскопу» образца 1860 года, или «Большой словарь иностранных слов» А. Москвина, выпущенный в Москве в 2003 году. Так что вам очень легко представить, какой успех ждал бы японских, английских и даже российских переводчиков, возьмись они за творчество Рабиновича.

Если бы я не был охотником, то не понял, отчего герой дважды экранизированной «Бесприданницы» Островского имеет фамилию Паратов. Зато хозяин питейного заведения у Рабиновича носит весьма понятную всем фамилию — Шкаликман. Но в середине девятнадцатого века ныне привычное для россиян слово «шкалик» нуждалось в пояснении.

На самом деле одесские слова идишистского происхождения занимают в произведениях Рабиновича значительное, но не главенствующее место, как хотелось бы национально озабоченным. Еврейский язык оказал куда более сильное влияние на сложившийся в первой трети девятнадцатого века одесский язык уже после смерти подлинного отца одесского литературного языка Осипа Ароновича Рабиновича, который наряду с «ша» из идиш использовал одессифицированные украинские слова: «кербель» (от слова «карбованец», он же «рубль»), молдавские — каруца, малай, мамалыга, немецкие — векмердек…

Впрочем, это ведь не диссертация, подробно поясняющая каким образом «майсы» из идиш, обретя совершенно иное значение, превратились в одесскоязычные «мансы» или как «хохма», то бишь «мудрость», обрела значение «шутки». Используем ли мы одессизмы из произведений Бабеля — вопрос не более чем риторический. Зато многими словами, которые ввел в литературу Рабинович, мы пользуемся по сию пору. От «мамалыги» (кукурузная каша или мука; нерешительный человек) до «магазинера». Мне не приходилось не то, что слышать, но даже читать в местной морской прессе, слово «кладовщик» вместо «магазинера». Еще бы, ведь «кладовщик» — синоним «зухтера» или «шушары», то есть «стукача». А это замечательное выражение из Рабиновича «Кусок практического философа»? Вот откуда берет начало негативное значение одесского слова «кусок». Потому и просто «кусок», не говоря уже за «кусок идиота», куда сильнее «идиота» целиком и полностью. Но если нам потребуется «кусок» в русскоязычном смысле, мы запросто применим не то, что «шмат» или «кусман», но даже «кецык», «кусманчик» или «кошмантик» в качестве «кусочка».

Писатель Осип Рабинович, заложивший основы одесской литературной школы, в возрасте 52-х лет уехал лечиться на родину австро-венгерского писателя Ивана Франко, где и скончался за четверть века до рождения Исаака Бабеля. Рабинович похоронен в городе Мерано, ныне находящегося на территории независимой Италии. В Одессе же нет даже мемориальной доски в честь этого писателя. А зачем она нужна, если у нас уже есть памятник Ивану Франко и когда-то будет памятник Исааку Бабелю?

«КОРОЛЬ» УМЕР! ДА ЗДРАВСТВУЕТ «КОРОЛЬ»!

«Есть у нас один очень известный писатель. Русские писатели считают его еврейским, а еврейские писатели считают его русским. Так и не знали, куда его причислить, пока не открыли, что он пишет на чистейшем одесском языке…Желающих ознакомиться с одесским языком мы прямо отсылаем к этим произведениям», — написал одесский фельетонист Маноля, он же автор термина «одессизмы» литератор Э. Соминский. Среди произведений писавшего на чистейшем одесском языке очень известного прозаика есть и «Король». Или вы считаете, очень известный писатель, за которого намекаю, придумал название «Одесские рассказы»? Таки нет. Но если вы полагаете, что фамилия этого писателя — Бабель, то ошибаетесь. Исаак Эммануилович Бабель достиг совершеннолетия не по гой-еси понятиям, когда «Король» Семена Соломоновича Юшкевича в 1907 году начал свое шествие по российским и зарубежным театрам.

Кроме «Короля» Юшкевич написал и «Леона Дрея», который по сегодняшней терминологии считался бы «авантюрным романом». Не знаю, кто там вышел из гоголевской «Шинели», но пресловутый Беня Крик явно выскочил из подштанников «Леона Дрея», экранизированного в 1915 году. В это же время в столице России полным ходом шло издание собраний сочинений Юшкевича в 14 томах…

Когда речь заходит за бабелевские перлы типа «Беня знает за облаву», или за пояснение самого Бабеля, откуда взялось в его текстах приводящее многих в восторг одесское слово «смитье», мне делается хорошо смешно. Вам не хочется заглянуть ув «Короля» Юшкевича, чтобы иметь того «смитья» вместе с легендарным бабелевским «за»? Нате вам того «за» аж два раза: «Почли бы за счастье выйти за меня замуж». Получите того еврейского счастья не в бабелевском, а в одесскоязычном значении: «…я собираю кости в смитье и варю из них суп». А также на капочку больше истинно одесских перлов, нежели уровня «слывший между биндюжниками грубияном».

«Гнилые штучки», «мельнице капут», «льет керосин на огонь», «таки ничего нет», «он здесь был шарлатаном и там им остался», «мой труд топчут ногами», «У тебя ведь капли крови нет в жилах, а ты лезешь вперед», «пойте свои сапожничьи песни и лежите в земле», «Смеешься? А желчью?», «Пусть то, что мы тратим…достанется моим близким и далеким врагам на всю жизнь», «Дай им восьмичасовый день! А болячек не возьмете?» «Мне не нужно высшего образования, сумасшедших знаний». «Я вам дам кусочек голоду, вы будете кушать воздух».

Так это далеко не все возможные цитаты на заданную тему из одного лишь «Короля» Юшкевича. Одесситы по сию пору весьма активно пользуются его творческим наследием. Например, говорят: «Можешь целоваться со своей охотой («работой», «машиной», «женой», ненужное вычеркнуть)!». А название повести этого писателя «Человек воздуха» стало фразеологизмом больше ста лет назад, и даже сам великий Бабель, созидавший своего «Короля» и иные рассказы под явным влиянием Юшкевича, использовал это выражение в виде «люди воздуха».

Юшкевичу сильно не повезло в жизни. Вместо того чтобы восторженно принять революцию, лишь бы уехать из Одессы и отправиться на тот свет именем народа в пролетарской Москве, он предпочел эмигрировать и умереть по собственному желанию в Париже. Поэтому о нем знают так же хорошо, как и о многих других одесских писателях. За памятник Юшкевичу, конечно, речи быть не может, даже мемориальная доска в память о нем — и то будет слишком жирно. И что мы имеем с гусь, кроме строк, написанных в 1927 году А. Лежневым в бывшей столице моей бывшей необъятной родины: «Умер в Париже Семен Юшкевич…Он ввел в литературу, задолго до Бабеля, своеобразный жаргон Одессы (критика упрекала его в порче русского языка)»? Мы имеем еще строки написанные доктором наук М. Гейзером уже в 21 веке: «…можно сказать, что Бабель создал русско-еврейский язык».

СВИСТЕТЬ — НЕ МЕШКИ ВОРОЧАТЬ

Или Вы думаете, что Бабель создал только одесский и русско-еврейский языки? Как раз тот случай! А потому наш современник Й. Петровский-Штерн написал в своем эссе «Исаак Вавилонской»: «…Бабель создает уникальный язык — портовую lingva franka, для которой — все флаги в гости к нам». Потому совершенно справедливо отмечал один из учеников и продолжателей Бабеля Валентин Катаев: «…никто из писавших об Одессе — а их было немало — не обладал столь обширной палитрой красок и жизненных деталей местного быта, как…».

Стоп. Быть может, вы полагаете, что на автора сего опуса уже подействовали многочисленные камлания по поводу самого великого и одесского из всех одесских писателей? Пока еще нет, пусть даже Катаев был далеко не единственным учеником и продолжателем доблестно-мифического Крошки Цахеса Бабеля. «…писатели Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Илья Ильф и Евгений Петров, Юрий Олеша — ученики и продолжатели Бабеля», — сеет разумное, доброе и вечное известный российский педагог и журналист В. Распопин в педагогическом альманахе «Школа: день за днем». Именно благодаря просветителю Распопину, я понял, что наш Дюк просто обязан попасть в книгу рекордов Гиннеса по разделу долгожителей. Ведь, оказывается, Дюк был братом «того самого противника доблестных мушкетеров», следовательно, пережил наш первый градоначальник французского кардинала ровно на 180 лет. Распопинские откровения по поводу главного долгожителя планеты Дюка ничуть не слабее, чем за учеников и продолжателей Бабеля.

Сам же Катаев утверждал, что его нынешний сенсэй вообще не был одесситом. Дескать, Бабеля привезли в Одессу в десятилетнем возрасте, а легенда за одесское происхождение — всего лишь один из многочисленных рассказов патологического лжеца Бабеля. Даже если будут найдены документы, подтверждающие одесское происхождение Бабеля, я немножко склонен верить Катаеву. Потому что «родиться в Одессе» и «быть одесситом» — это две большие разницы. Да и что были реальному Бабелю паленые ксивы, кроме пары пустяков? К тому же прекрасно помню, как в лихие девяностые в Одессе штамповали евреев из граждан с явно антисемитскими внешностями, которые безо всякого предварительного обрезания фуркали за кордон. Один из тех деятелей даже получает хорошие бабки исключительно потому, что чересчур подорвал свое драгоценное здоровье, распространяя идеи сионизма на своей неисторической родине.

Сильно сомневаюсь, что папа одесского языка и создатель портовой лингвы Исаак Бабель знал что такое «марсала», «голиаф», «рвач», «скала», «лесник», «штифт», «штенкель», да и выпорхнувшее за пределы Одесского порта слово «тамада» он явно воспринимал не в первоначально одесском, а в таки хорошо позжейном русскоязычном смысле. А тамада — руководитель бригады портовых грузчиков. Не пиндосов, босяков, дикарей, банабаков, а амбалов. Тамада — это же вам не пахан всех портосов или батька босяков, который «грезит родной, забитой Украиной».

Несмотря на наличие ныне возвышающейся до небес фигуры Крошки Цахеса Бабеля, Катаев рискнул написать, что самой обширной палитрой красок и жизненных деталей местного быта обладал вовсе не он, а одесский писатель Кармен. В отличие от «подлинного отца одесского языка» и «создателя уникального языка — портовой lingva franka», Лазарь Кармен таки знал, что «полежальщик» является синонимом «штивальщика», превратившегося во второй половине прошлого века в «сыпщика». С одним «с», прошу заметить. Именно так писали это слово в одесской прессе каких-то пятнадцать лет назад. Затем места сыпщиков в средствах массовой информации заняли делавары совсем не индейского происхождения.

Бабелю исполнился год, когда вышла первая книга девятнадцатилетнего Кармена. С тех пор почти ежегодно у Кармена выходила одна или две книги. Кроме того, он печатался в «Русском богатстве», «Ниве», «Мире Божьем». Одесса носила этого писателя на руках совсем не вперед ногами. И даже последний из малохольных пиарастиков не упрекал Лазаря Кармена в пропаганде блатного жаргона или псевдо-одесского языка. Потому что на его книгах стоял традиционный для тех времен штамп «Дозволено цензурой». Но многое из того, что дозволяла цензура при проклятом царизме, было воспринято родной советской властью в штыки. Пусть даже Кармен писал об обездоленном пролетариате, с радостью на лице принял революцию и, более того, был выпущен из белогвардейских застенков лишь для того, чтобы этот любимый горожанами прозаик смог умереть в собственной постели. Потому многие из его произведений переиздали лишь в 21 веке.

Одесса и порт были для Кармена неразрывны, как человек и его сердце. И хотя Кармен не сумел выбиться не то, что в папики одесского языка, но даже в создатели портовой лингвы, он все равно использовал в своих произведениях истинно одесский язык, а не его бледную копию. Что доказывает, к примеру, рассказ «Дети набережной», опубликованный в 1901 году: «шмырник, фраер, декохт, мент, баржан, а ни мур-мур, стрелок, блотик, босяк, бароха, байструк, вира наша, бароха девяносто шестой пробы, кадык, холера, жлобы, выхильчаться, плейтовать, биндюжники, медвежьего окорока им, саук, сбацал, шкал, гнусная ховира, хай наделали, с цацкой на красной ленте, шарик, звенели фисташки, скорпион, блатной, на цинке постоит, вкоренную, буфера, бифштекс с набалдашником, дубки, сейлоры, наштивались пивом, по-джонски, обе глюзы, зеке, гайда под арап, годдым, пух, ша, шкал, французские фокусы, джоны, такой маленький и такой горячий, семитатные бублики, пробочницы, ментяра, налить масла шмырнику, леля, рыболовный прут, ливеруешь, воловик». Вы не найдете и десятой части такого количества истинных одессизмов во всем творческом наследии Крошки Цахеса Бабеля, по поводу которого И. Елисеева недавно написала: «…в книгах Бабеля знаменитый «одесский сленг» был еще новинкой».

По произведениям Лазаря Кармена можно составить весьма объемный одесско-русский словарь. «Воловик» — дубинка, «бароха» — зазноба, «саук» — холод, «французские фокусы» — еврейские штучки, «фисташки» — деньги, «шарик» — чистильщик пароходных котлов, «холера» — неприятность, «скорпион» — таможенник, «налить масла шмырнику» — отвлечь внимание сторожа, «дубки» — парусные суденышки, «шкал» — стакан, «бычок» — окурок, «пух» — хлопок, «кадык» — воришка, «буфера» — верхний бюст дамы… Или подобный перевод пока в диковинку для россиян?

Как бы то ни было, «буфера», «бычок» и иже с ними в одесском смысле слова уже давно пополнили запас русского языка, зато «бифштекс с набалдашником» — синоним одесскоязычной «отбивной по ребрам»; саму же отбивную в Одессе по сию пору именуют словом «биток». Что такое «стрельнуть папироску» в России тоже давно известно, равно как и значение слова «кабриолет», зато слово «прут» в смысле «удочки» там стали применять относительно недавно. А выражение «Такой молодой и уже такой горячий» равно как и «Красавец девяносто шестой пробы» одесситы употребляют по сию пору. Пусть даже уже куда более полувека выпускаются более низкопробные золотые изделия.

Ах, это многократно расцитированное «останешься со смитьем», которое, как пояснил Бабель берет начало не от украинского слово «смиття», и не из Юшкевича, а от древне-русского «смитие». Ах, этот великолепный, сто раз приводившийся в качестве примера образчик одесской речи «Беня знает за облаву». Так Кармен еще до Бабеля писал не то, что за пресловутое смитье мое, но и даже так: «валандался за портовыми дамами-посмитюшками». Слово «валандался» ныне можно употреблять не только в значении «волочился», но и «валялся», а «посмитюшкой» одесситы именуют некую птичку размером с горобчика. «Горобчик» — в русском языке «воробей», а «воробей» в одесском языке — человек, порхающий для поживы по помойницам (свалкам) и прочим альфатерам (мусорный контейнер).

Но если вам надо этих «за» и «до» в более раннем, нежели у Бабеля, исполнении, пожалуйста: «— Ты чего до них ливеруешь? — Что ты?! Ей-богу, Сенечка, ты за понапрасно». Это не налетчики, это дети улицы так разговаривают. Так что, говоря языком Кармена: Вайзовские, телеграфный столб вам в рот с паклей по поводу того набрыдшего Бени с его псевдомолдаванским воляпюком.

Певец Одессы, подлинный знаток жизни банабаков и биндюжников, Кармен оставил нам в наследство не только характерные образчики упомянутой выше лингвы, а целую энциклопедию Города и его языка на срезе 19–20 веков. Кармен писал, как дышал и говорил, а потому употреблял в своих рассказах «вырло» — оглобля, «тяжчик» — руководитель, «рвач» — стивидор; подрядчик, «шайка» — площадка прямоугольной формы, «припор» — выемка. А «четверик», «материк», «плаха» — конкретизированные синонимы «ракушняка», из которого построена Одесса. Мы ведь по сию пору говорим и пишем «ракушняк», а не «известняк», как принято за пределами Города. Кармен, не в пример самому выдающемуся одесскому писателю, не отправлял своих героев запрягать в одноконную повозку Соломона Мудрого и Муську и, в отличие от бабелевских налетчиков, он знал, как звучит по-одесски слово «облава».

На Молдаванке во время сильного шухера было принято кричать «Зекс!», то есть «бери ноги в руки в темпе вальса». Ни один из настоящих одесситов в те годы не спутал бы молдаванский «зекс» со слободским «зетце», имеющим совершенно иное значение. Ведь на каждом хуторе Города, будь то Пересыпь или Курсаки, имелась своя небольшая, но лингвистическая специфика.

Отчего измученный нарзаном монтер обращается к Остапу Бендеру женским именем Дуся? Лишь в 21 веке в России был издан словарь, где растолковано некогда исключительно одесское слово «дуся»: «Употребляется как ласковое обращение к мужчине или женщине, соответствуя «милый, хороший». Но не дай Бог обратиться к настоящей одесситке «дуся», вы таки будете иметь что послушать. Кстати, за «иметь что послушать». Пару лет назад один пацан-турист, услышав в свой адрес от одесского сверстника это выражение, решил, что ему дадут послушать какой-то диск. В общем, с помощью «дуси» можно обращаться только к представителю сильного пола. Лазарь Кармен еще до Ильфа и Петрова писал: «Нет такой девицы на Слободке, которая бы не страдала по нем и дусей в глаза не называла».

Лазарь Кармен пользовался богатством одесского языка на всю катушку, да так, что никакая русскоязычная цензура не могла придраться. Как это сделано в рассказе «С привольных степей» (заметьте не «из степей»). «— Черт! …Сукобой посадский! …Ишь, цап! — И откуда их, жлобов, носит? Сидел бы у себя в деревне. — У них недород! А почему недород? Потому что ему, сиволапому, в город хоца. Здесь и трактир, и чай с музыкой, цирк, всяка штука. Чего землю рыть и сеять?». Так разве эти слова не актуальны в наше время?

«Черт» — деревенский житель, поселившийся в Одессе, «жлоб» — уже знаете что. С «цапом» интересно. Сегодня во всех кинофильмах, дублированных на украинский язык, звучит несуществующее в этот языке слово «козэл». На самом деле по-украински «козел» — цап. Образованное от «цапа» одесское слово «кацап» знала даже мадам Крик в исполнении Бабеля. Только вот жена реального Менделя Крика с Молдаванки попрекала бы мужа не «кацапами», а «гоями» или «хозерами». В крайнем случае, неизвестными за пределами Одессы «кацапурами». В советские времена за употребление слова «кацапура» даже в устной форме можно было расплатиться сломанной судьбой. Что до «сукобоя», то это синонимом одесского слова «шмаровоз» в одном из его нескольких значений.

Сегодня вместо карменовского «шармовщика» мы употребляем его современный синоним — «шаровик», а также «нашармака». В отличие от «мадамочки» и иже с ней, мы давно не произносим некоторые устаревшие слова и фразеологизмы одесского языка, запечатленные на страницах книг Кармена, однако такие выражения как «тю-тю» (берет начало от нашего Ваньки-Рютютю, он же российский Петрушка, украинский Мартын Боруля), «блямба», «шабашить», «мент», «бычок» в значении «окурок» и многие другие обосновались в русском языке не без влияния этого писателя. А фразеологизмом «карандаш» по сию пору пользуются все экс-советские рыболовы. Но сколько слов и фразеологизмов попало в русский язык из произведений секс-символа одесской литературы, светлым именем которого постоянно затрендываются мозги почтеннейшей публики? «Бабель был самым «большим одесситом» среди одесских писателей», — добавляет свой штрих Р. Крум к групповому портрету Крошки Цахеса Бабеля, который «сделал в области русского языка то, что до него делал только Пушкин».

Вот он, слегка присущий исключительно раннему Бабелю, истинный стиль одесской литературной школы; всего одно предложение из Кармена: «Порт сразу, точно по сигналу, осветился сотнями электрических огней, заключенных в матовые, стеклянные шары на высоких, как мачты, железных штангах; осветились пароходы в бухтах и на рейде, баржи, катера, дубки, землечерпалки; они разбросали вокруг себя по темной, зыбящейся воде слитки золота, букеты цветов, ожерелья красных, извивающихся змей, исчертили ее и исписали огромными письменами, которые под ее дыханием мешались, как в калейдоскопе, образуя фантастические чарующие узоры; затрепетал, наподобие бабочки красный огонь маяка у входа в бухту».

Лазарю Осиповичу Кармену повезло. Он умер в возрасте 44-х лет не без активной помощи белогвардейцев в 1920 году, оставив после себя большое творческое наследие, как и положено настоящему одесскому писателю той эпохи. В отличие от Рабиновича и Юшкевича, фамилия «Кармен» в Одессе не забыта. Одна из улиц Города была названа в честь Романа Лазаревича Кармена, самого известного советского кинодокументалиста.

С ПОНТОМ ПОД ЗОНТОМ, А САМ ПОД ДОЖДЕМ

После того, как в Москве обосновались десятки одесских писателей, по всему Советскому Союзу с большим успехом шла пьеса об Одессе, густо насыщенная диковинными для российского уха словечками, которые постоянно изрекали налетчики и прочие экзотические за пределами Города персонажи. Критика писала, что именно благодаря этой пьесе «роскошный одесский говор впервые разошелся по всей России». Если полагаете, речь шла о бабелевском «Закате», то глубоко ошибаетесь. Вы не сильно удивитесь, когда к сказанному добавлю: Одесса в конце двадцатых годов прохладно встретила творчество Бабеля за Молдаванку?

Так что на самом деле «роскошный одесский говор впервые разошелся по всей России» благодаря славинской пьесе «Интервенция». Учитель И. Бабеля М.Горький отмечал, что драматург из хорошего писателя Бабеля — весьма посредственный, а потому «Закат» (о «Марии» и речи нет), мягко говоря, не вызвал еле заметного ажиотажа во времена отсутствия телеприемников. Так что в тридцатые годы Лев Славин не напрасно считался у театралов более популярным автором, чем Исаак Бабель. В 1968 году режиссер Полока экранизировал «Интервенцию», но картина мгновенно угодила на пресловутую полку. Не последней причиной запрета фильма стало такое обстоятельство: высокое руководство принимало звучавший в нем одесский язык исключительно в качестве блатного жаргона.

Несмотря на кажущуюся внешне идеологически правильную агитку, в пьесе было слишком много похожей только на саму себя Одессы. Со всеми ее впоследствии запрещенными в печати «ментами», а также «не крутите мне пуговицу», «география-шмеография», «это что-то особенного», «вы просите песен — их есть у меня» и даже старинной песенкой «Губернский город рассылает телеграммы», авторство которой приписывали Высоцкому.

В 1930 году увидела свет повесть Славина «Наследник», насыщенная одессизмами типа «ша» или «моча ударила в голову». Впоследствии Славин не без использования одесских словечек напишет повесть «Мои земляки», по которой был снят кинофильм «Два бойца». Этот фильм, причем далеко не один раз, видел практически каждый житель СССР, за исключением разве что слепых. Благодаря нему «роскошный одесский говор», со всеми этими «шё» и «жябами», снова разошелся по стране. А выражение «Или она нас встретит мордой об стол?» послужило созданию легендарного «фэйсом об тэйбл».

Даже короткий рассказ Славина «Преддверие истины» с первых страниц выдавал одесское происхождение автора: «жлёкают», «бонвиван», «мушль-кабак», «босяцкие песни», «Что ваша мамочка будет иметь перед глазами здесь? Чахоточный садик и пискатых детей?». Как бы между прочим, словосочетание «мушль-кабак» переводится на русский язык как «ерунда», а употребленное Славиным слово «дутик» обрело совершенно иное значение, когда на наш толчок четверть века назад попали первые куртки-пуховики. В отличие от русского языка, слово «толчок» в одесском языке не имеет никакого отношения к клозету, а означает «вещевой стихийный рынок». В те времена это был единственный подобный рынок на всей территории СССР. Именно тогда на свет появилась демонстрирующаяся по сию пору кинокомедия «Дамы приглашают кавалеров», созданная по мотивам рассказа Славина «Кафе «Канава».

Не следует полагать, что Лев Славин постоянно использовал пресловутую одесскую экзотику. На великолепном русском литературном языке он написал роман «Арденнские страсти», который тут же превзошел по популярности даже весьма обильно читаемого во времена моей юности Ремарка. Господа профессиональные литературоведы, задайтесь на первый взгляд глупым вопросом: сумел ли бы гениальный Бабель, проживи он хоть двести лет, создать роман такого уровня? Пусть даже вам больше по душе легенда о кровожадных чекистах, уничтоживших незавершенный роман невинной жертвы сталинских репрессий Бабеля, всю жизнь проявлявшего стойкую аллергию к созданию многостраничных произведении.

В повести «Алмазный мой венец» Катаев именует Славина наследником. Он так и остался весьма скромным наследником истинно одесской литературной школы, ибо громкая слава Льва Славина тех лет, когда он еще не был объявлен космополитом, а «Интервенция» — антисоветским произведением, досталась Крошке Цахесу Бабелю.

Не так давно писателю Льву Исаевичу Славину очень повезло. На одесском доме, где он когда-то жил, установили мемориальную доску.

ИЛЬФ БЕЗ ПЕТРОВА

Ой, что вы знаете? В начале 21 века выяснилось, что Ильф написал жменю рассказов совсем без Петрова. В тот самый год, когда Исаак Бабель опубликовал окончательный вариант своего легендарного «Короля», Илья Ильф тоже не сидел, сложа руки. Он выдал цикл воистину одесских рассказов, среди которых и «Галифе Фени-Локш». Коротенький рассказ, на страничку. Но в нем больше одессизмов, чем во всем творчестве тонкого ценителя и знатока одесского языка Крошки Цахеса Бабеля.

За употребление этих же слов тогда еще неизвестными ни мне, ни местечковым критикам ильфов-карменов-жаботинских во всей их лингвистической красе, я и слышал в свой адрес, цитирую, «тявканье шавочек с седыми височками из окололитературной подворотни». Потому, почти двадцать лет спустя, перевожу стрелки на Ильфа, цитируя упомянутый рассказ: «локш, бугаи, жлобы, компот из хрена, подыхают (не в значении умирают), псих с молочной мордой, простой блат, застенчивая дуля…». Полагаю, что и этого достаточно, ибо в противном случае придется перепечатать весь рассказ Ильфа, пусть он сто раз крохотный. Имею себе представить, как переведут даже сегодня не то, что на японский, а на русский язык рассказ тоже классика, написанный почти сто лет назад. Да, мадам Фенька-Локш, которая несется по улице «всеми четырьмя ногами», это вам не «Беня знает за облаву». Пусть даже «бугай» в оные времена означал в русском языке «цапля», но «застенчивая дуля» — это что-то и в нынешние дни. Типа «стеснительный член не Академии наук», если не сказать больше. И наши местечковые критики, познакомившись пару лет назад с совершенно неизвестным им ранее творчеством Ильфа, отчего-то молчат по этому поводу, словно набрали в рот им чего-то давно привычного.

Ильфу таки сильно повезло, потому что он писал в компании с Петровым. Их именами еще в советские времена назвали улицу на окраине Города.

МОЖЕТЕ ЖАЛОВАТЬСЯ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ ПРАЧЕЧНУЮ

Фигура «одного из учеников и продолжателей Бабеля» Валентина Катаева была отлита в бронзе советской классики задолго до его кончины. Хотя Катаев написал об Одессе в сто раз больше своего учителя Крошки, Валентина Петровича никто не именует самым одесским из всех одесских писателей. Да и когда речь заходит об одесском языке, имя Катаева остается за рамками темы. Хотя именно этот прозаик, продолжая истинные традиции одесской литературы, создал целую энциклопедию реальной жизни Одессы времен мифологического, а вовсе не мифологизированного Бени Крика.

Откровенно говоря, из всех классиков мировой литературы мне более других близок Бунин. Потому что мы с ним работали в одном доме, куда не раз заглядывал Катаев. Бунин на бельэтаже писал свои «Окаянные дни», которые по собственному признанию «воровски прятал в щели карниза» дома, на втором этаже которого я писал свои опусы шестьдесят лет спустя. Прямо под мансардой, где в свое время творил друг Бунина художник и журналист П. Нилус, которого иностранная пресса именовала «русским Сезанном». Нилус писал, что без Одессы Бунин бы стал писателем другого характера и оттенка. Писатель Константинов отметил, что я «впитал что-то из оставленного здесь Буниным». Вспомнил об этом лишь потому, что именно в стенах нашего дома Бунин впервые стал частенько использовать одессизмы.

В отличие от самого раскрученного знатока Одессы и ее языка Исаака Бабеля, нобелевский лауреат Иван Бунин знал, чем балагула отличается от бюндюжника и запросто писал так: «Случайно наткнулся на Софиевской на круг качкавала» или «жарили на шкаре рыбу». Качкавал — сыр, шкара — синоним лишь недавно появившегося в русском языке слова «барбекю», но впитал я лишь одно оставленное здесь Буниним слово. Во всех, даже академических изданиях, вы прочтете такую фразу Бунина из его запрещенных в СССР «Окаянных дней»: «…лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников». И никто отчего-то не задался вопросом: как это можно пить ханжу, уместившегося в чайнике?

На самом деле пили не «ханжу», а изобретенную в Одессе «ханджу». В начале первой мировой войны вышло правительственное постановление, запрещающее продажу алкогольных напитков. Учитывая необычайную законопослушность одесситов, тут же был создан крепкий напиток «ханджа», представлявший собой смесь денатурата, кваса и лака, настоянного на целебных травах. Быть может, это слово в правильной транскрипции хранил рукописный архив Бунина, который Катаев безрезультатно искал в том самом доме уже на моей памяти?

Катаев блестяще знал одесский язык. И это знание сильно не понравилось главному литературоведу СССР товарищу Сталину, когда тот прочел «Белеет парус одинокий». Зато Бунин, цитирую, «боготворил» эту «волшебно написанную» книгу.

Вообще-то у Валентина Петровича Катаева с папой всех советских писателей и отцом народов были довольно непростые отношения. Катаев мог позволить себе отказаться от приглашения подойти к Сталину, и довольно резко выступал на собрании писателей против его идеи создания СП. Той самой, что самым верноподданническим образом горячо поддержал «учитель» Катаева. Зато Катаев, прекрасно понимавший, зачем на самом деле понадобился тирану этот так называемый творческий союз довыступался до того, что мудрый вождь Сталин был вынужден резко прервать его. А после того, как вождь доходчиво объяснил писателям, что без Союза писателей они просто не должны мыслить своей дальнейшей жизни и, особенно, творчества, Сталин предложил Катаеву продолжить прерванное выступление. И Катаев заявил: «После того, как сам Иосиф Виссарионович так блистательно закончил мою речь, мне больше сказать нечего». Нет, чтоб взять пример с автора «Конармии» и подлизнуть вождю, согласно требованиям времени и душевному порыву. Все-таки не зря Катаев не считал Бабеля одесситом.

Зато нынешнем столетии кое-кто утверждает, что «Бабель погиб, потому что не вписывался в Великий Советский Миф. Именно представление Сталина о развитии литературы в СССР в корне противоречило эстетическим взглядам Бабеля».

Сейчас стало очень модно говорить о Катаеве как о «певце коммунистического режима». Это точно, особенно, если вспомнить, как он отказался возглавить Союз писателей или его чересчур по тем временам антисоветскую повесть об Одессе «Уже написан Вертер», впервые опубликованную в 1980 году. В произведении Катаева чекисты работали совсем не так, как рекламировали остальные советские писатели. После выхода этой повести некоторые товарищи стали именовать ее «черносотенной», ибо среди кровожадных чекистов оказалось немало деятелей с пятой графой.

Да, Катаев был сыном своего времени и совершал не всегда благовидные с позиции сегодняшнего дня поступки. Например, подписал письмо, требующее высылки Солженицына. Тоже мне событие. Ныне, к примеру, живет, здравствует и процветает великий украинский поэт Дмытро Павлычко, которого в свое время высоко ценил соратник Сталина товарищ Берия. Павлычко писал очень хорошие стихи типа (в меру скромных способностей перевожу на русский язык): «Не удалось мерзопакостным изгоям вас отравить желто-синим гноем». Таким поэтическим образом народный депутат СССР, пламенный коммунист-ленинец и неукротимый борец с украинским национализмом Павлычко некогда именовал цвета ныне государственного флага Украины. Только вместо обструкции в наши дни он получил звание Героя Украины. Оказывается, Павлычку с юношеских ногтей ценил не только главный чекист СССР Лаврентий Берия, но и бандеровцы, которым шморкач Дмытро таскал хавку в схрон под смерекой. И проповедовал на открытии памятника Франко в изначально европейском городе Одессе этот родившийся в глухом селе Стропчатив Герой нашего малохольного времени с желто-синей ленточкой: «Я считаю, что с приходом Франко в Одессу здесь обязательно повеет европейским ветром». И хоть бы кто из присутствовавших там с понтом одесситов за такую борзость элементарно врезал по сурле вечно геройского гнойного коммунистическо-бандеровского оборотня, чтоб он рассыпался раз и навсегда. Будьте уверены, Катаев бы не спустил такому жлобу, пусть даже с понтами учитель Валентина Петровича Исаак Эммануилович в подобной ситуации хлопал бы вовсе не ушами по собственным щекам.

Да и никто не убедит меня в том, что как писатель нобелевский лауреат Генрик Сенкевич выше своего современника и соотечественника Льва Толстого, трижды вхолостую номинированного на Нобелевскую премию. Так что Катаев заслуживает монумента в родном городе никак не меньше Бабеля. Бейте меня, но если бы Бабелю не перепоручили исполнение функции Шолом-Алейхема в современном мире, то в Городе вполне бы мог появиться даже памятник Анне Ахматовой.

Не так давно «Киевский телеграф» в статье «Мир — это луг», отдав дань литературному таланту мастера истинно одесского слова, подчеркнул высокую гражданскую позицию Бабеля: «В своем последнем слове Бабель отверг все предъявленные ему обвинения и просил только об одном — чтобы ему дали возможность закончить роман. Наивный, добрый человек… Разве до романов было заплечных дел мастерам из советской охранки».

Правда, за пару лет до тех событий Бабель признавался, что он скорее бы умер от скуки, чем написал бы роман. Что касается «заплечных дел мастеров», которых Бабель именовал «святыми людьми», им действительно было не до романов. Как и самому наивному и доброму Бабелю, в отличие от Катаева, работавшего в ЧК чуть ли не с момента ее основания, комиссарствовавшего среди буденовцев, участвовавшего в карательных экспедициях, продразверстках и прославлявшего сталинский террор, пока он не коснулся лично этого святого мастера художественного свиста. А задолго до наступления креповой полосы в собственной жизни, наглядевшись на одного из клиентов заплечных дел мастеров, чекист Бабель написал своим неповторимым языком: «Такова идея, ее нужно провести до конца. Надо же как-нибудь делать революцию».

Ни в чем подобном Катаев замечен не был, он даже ни разу в жизни элементарно не вышивал с палеными ксивами. Но, как положено законами сказочного жанра, кое-какие поступки Крошки Цахеса Бабеля стали приписывать именно Катаеву. Не пора ли уже прекратить тиражировать легенды о невинной жертве сталинского режима, служившего ему верой и неправдой? Ведь ни одесситов, ни чекистов бывших не бывает. Единственное, что таки да гениально удавалось аферисту Бабелю, так это варить башмалу втихую, устраивать себе царский шармак в длительных, с понтом творческих, командировках и разводить на жирные бабки вовсе не лохов, сидевших при кино-литературных кассах.

Те честные фраера велись на его рассказы, хотя хорошо знали истинную цену слова Бабеля, потому что им самим ну очень хотелось пойти навстречу писателю, запросто открывающего ногой многие двери, в том числе — спальни в доме самого наркома Ежова. И даже если Бабель заявлялся в какую-либо редакцию для получения очередного аванса за очередной еще ненаписанный рассказ, редактор понимал: куда дешевле для здоровья снова дать денег известному своей близостью к народу писателю, нежели поступить с ним, как положено в таких случаях. А уж как варилась башмала на сценарных заявках, в наши дни о таком можно только мечтать.

«Наивный и добрый» Бабель, верно служивший сталинскому режиму, прекрасно знал чего хорошего можно ждать от жизни и подельников с кубарями в петлицах, потому заблаговременно переправил мать и сестру в Швейцарию, а первую жену с ребенком во Францию. Сам же Бабель не захотел стать невозвращенцем сразу по нескольким причинам. Далеко не главная: кем бы был Бабель со своим Беней и «Конармией» на фоне обильно эмигрировавших буниных-мережковских? Кто бы дал ему там очередной шикарный аванс за очередной еще ненаписанный рассказ? Ведь не зря Исаак Вавилонский сочинил локша за то, как он чуть ли не по сто раз переписывает один и тот же рассказ, и никакая нездешняя сила не заставит его отдать этот рассказ редакции, пока он не будет завершен окончательно и бесповоротно. «…писал ли он сначала начерно или, может, сразу шпарил набело, в чем, черт возьми, загадка Бабеля?» — эти строки одессита С. Кирсанова разрушают один из множества мифов, из которых впоследствии была соткана мантия Крошки Цахеса Бабеля.

«Бабель вовсе не писал вариантов», — вспоминала Тамара Иванова, у которой хранилась рукопись «Заката», «которая была и черновиком, и беловиком и пошла в набор в таком виде». Даже если допустить, что мадам Иванова явно по заданию колумбийской разведки чернит светлый облик агента Бабеля, то его подлинная загадка лежит вовсе не в культурологической плоскости. Бабелю, этому типичному человеку воздуха, совсем не улыбалась жизнь эмигранта и ежедневная работа клерком или таксистом, тем более под постоянным дамокловым мечом внешней разведки собственного ведомства, а потому он вернулся в СССР, где на фоне основной массы пролетарских писателей, всех этих бедных-голодных-веселых, выглядел весьма импозантно.

Лихие были времена, не то, что девяностые. Те, кто слегка знаком с не афишируемыми по сию пору методами труда скромных служащих совдеповского Молоха, понимают: после того, как Ежов вылетел из кресла главного чекиста страны, Бабель, постоянно околачивавшийся в его доме, уже не сильно долго мог оставаться в списках живых. Это ведь не анонимный боец невидимого фронта, а вдова писателя А. Пирожкова вспоминала, что у Бабеля «был какой-то профессиональный интерес к этому дому». Бабеля и Ежова расстреляли с разницей в неделю. Кстати, о птичках: ни один из руководителей самого силового ведомства СССР, с середины тридцатых вплоть до 1954 года не завершил свой жизненный без пули в затылке, выпущенной смежниками или сотрудниками его же ведомства. А некоторые функции известных писателей их отечества передали журналистам-международникам лишь во второй половине прошлого века.

Задайтесь элементарным вопросом: отчего при наличии несметного количества сладкоголосых литературоведов-бабелелюбов, у писателя с мировым именем Бабеля, в отличие от иных писателей куда меньшего ранга, по сию пору не находится ни одного биографа совсем не масштаба Иена Флеминга?

Сидней Рейли утверждал, что не раз любимая им мадам Войнич списывала образ главного героя суперпопулярного в СССР «Овода» именно с него. У Исаака Бабеля, относившегося к, скажем, мадам Ежовой с совершенно нескрываемой симпатией, были иные литературные планы, в том числе — завершить роман, навсегда исчезнувший вместе с прочим легендарным творчеством в застенках собственного заведения, пропитанных кровью невинных жертв.

Интересно, в годы сталинского беспредела чекисты поймали хоть одного настоящего шпиона? Лично я ни за какие деньги не поверю, что Бабель был двойным агентом, пусть даже давно пребывающий в пекле Прокурор мне, в частности, рассказывал: «Сначала по команде всех репрессировали, потом по команде всех реабилитировали». «Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садистская страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы…он не мог работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный», — писал В. Полонский по поводу этого доброго наивного человека, который сам стал отработанным материалом ним же строившейся и восхваляемой системы.

Воспоминания современников, как правило, субъективны, достаточно вспомнить, что сочинил по поводу Исаака Бабеля и Мишки Япончика та еще устрица Леонид Утесов, но факты остаются фактами. Бабель прекрасно знал правила игры, принятые в собственном заведении. Мадам Пирожкова мало того, что не была отправлена в лагеря для членов семей врагов народа, она еще и чекистам жаловалась уже после, nota bene, задержания Бабеля. Дескать, заявились к ней, выражаясь современным языком, судебные приставы и стали мацать обстановку. Когда Бабель начал давать объяснения, выяснилось: только его официально подтвержденные долги составляли астрономическую по тем временам сумму в триста тысяч рублей; за куда менее значительное расхищение государственных средств полагался исключительно расстрел. Однако, после звонка чекистам, представители закона испарились из квартиры потенциального врага народа раз и навсегда. Пикантная подробность: постановление на арест Бабеля было выписано лишь через месяц после его задержания.

О многом может сказать и такой факт: подсчитайте, сколько произведений создал Бабель за пару лет в Одессе, и сколько — после того, как переехал в Москву. Вы приятно удивитесь и охотно поверите в существование изъятых кровожадными чекистами несметного числа папок с отчего-то годами не завершаемых произведений самого знаменитого одесского писателя, чье творческое наследие легко и непринужденно уместится в отнюдь не сильно толстом томе. Исаак Эммануилович Бабель, который «сделал в области русского языка» то, что «до него делал только Пушкин», прожил больше Александра Сергеевича. Дальше продолжать?

Впрочем, нынешние творцы легенды за Крошку Цахеса Бабеля на достигнутом не останавливаются. Недавно В. Мороз со страниц «Украинской правды» поведал, что Бабеля расстреляли в январе 1939 года, а «в стенах Лубянки исчезли и десятки неопубликованных рукописей». Где же многочисленные любители цитирования всяких глупостей, изреченных великими и знаменитыми? Почему они молчат и по поводу также миллион раз процитированных «рукописей, которые не горят»? Выходит, чекисты уничтожили не папки с набросками, а уже готовые рукописи, насчитывающиеся десятками? Не переживайте, на самом деле эти рукописи таки да не сгорели. Буквально месяц назад один деятель опубликовал в «Кроссворд-кафе» очередную сенсацию по поводу Крошки Цахеса Бабеля: «При аресте у него изъяли несколько рукописей, которые едва не оказались утраченными». Не удивлюсь, если завтра их опубликуют. Почему нет, если мне довелось читать мемуары князя Воронцова, случайно обнаруженные на одном из питерских чердаков. Так что не кидайте брови на лоб, если завтра выйдет фильм, снятый по чудом уцелевшему сценарию Бабеля, с помощью которого он выставил на бабки одну известную своей отзывчивостью в СССР киностудию.

Сценарии, залепленные Бабелем вовсе не ради дальнейшей экранизации, могут пойти только в счет пресловутых трехсот штук. Лучше прочитайте экранизированный, написанный местами левой задней ногой, сценарий Бабеля «Беня Крик» и вспомните за Остапа Бендера с его сценарием «Шея». Сценарий Бабеля был издан в 1926 году, то есть вскоре после создания «Одесских рассказов». В нем Бабель уже весьма прозорливо и политически грамотно уничтожает недавно созданную им же легенду за Молдаванку, коей принято восхищаться по сию пору.

Наряду с привычными поныне бенями-фроимами, в сценарии «Беня Крик» действуют мало кому ведомые сегодня настоящие герои того нового времени собковы-кочетковы. А великий король Беня, в присутствии которого вся Молдаванка ходит на полусогнутых стропилах, перед пролетарием Собковым перемещается чуть ли не на цырлочках. Даже после того, как Собков стрельнул по Бене, но промахнулся. Зато Кочетков не подвел. «К нему подкрадывается Кочетков и стреляет в голову одноглазого биндюжника. Фроим повернул к Кочеткову залитое кровью, притихшее укоризненное лицо…», — это вообще капец на холодец, куда же стрелял тот Кочетков, в мочку уха? «— Жили, не ссорились…, — говорит Кочетков и поворачивает Беню вокруг своей руки. В дверях вагона показались красноармейцы с ружьями наизготовку. Подбритый затылок Бени. На нем появляется пятно, рваная рана, кровь брызгает во все стороны». Как говорят в Одессе, вот это можно выдержать?

И кто из настоящих одесситов удивится тому, что Бабель завершил свой жизненный путь, подобно его Бене в этом на скорую руку состряпанном шедевре великого мастера слова, по двадцать раз переписывавшего свои творения? Вы не знаете, как можно повернуть человека вокруг своей руки, даже если он великий король Беня, покорно ждущий фантастическо-разрывной пули в затылок отнюдь не со связанными руками? Но еще до того, как с рабской готовностью запросто помереть от руки фраера Кочеткова, Беня тоже помахал шпаером. «Беня всовывает револьвер в рот Мугинштейна и…переводит предохранитель на «огонь».

Гениальный Бабель не только предвидел грядущие указания товарища Сталина по поводу «руководящей и направляющей роли партии». Ведь в руках Бени наверняка оказалась модель «Эндфилда», первого в мире и весьма неудачного револьвера с предохранителем, производившегося англичанами в самом конце тридцатых годов в небольшом количестве специально для танкистов. Только вот после рассказов (в одесском смысле слова) Бабеля за Молдаванку, я бы не сильно удивился, если бы Беня располагал даже пятизарядным револьвером «Удар», с встроенным глушителем и лазерным прицелом. Вот у этого револьвера имеется нетрадиционный для подобного вида оружия предохранитель. Исключительно для того, чтобы револьвер можно было носить в кармане с взведенным курком. Идеальное оружие для бомбардира, работающего на правительство: гильза отстрелянного патрона остается в барабане.

Имею полное моральное право отзываться в адрес добровольца-конъюнктурщика Бабеля, запросто кокнувшего Беню, ибо в домашнем архиве имеется письмо, полученное от издательства «Маяк» в восьмидесятые годы. В нем сказано, что мой криминальный роман «Чужая осень» увидит свет только после того, как автор хотя бы всего лишь осудит действия главного героя в финальной части. В результате этот политически грамотно так и не правленый роман вышел в издательстве «Киноцентр» лишь в 1991 году.

Несмотря на то, что «ученик и последователь Бабеля» Катаев «воспевал стройки коммунизма», он никогда не создавал явного халоймеса на ватине, до которого был столь охоч самый великий пуриц одесской литературы. И А. Пирожкова в «Годах прошедших рядом. 1932–1939», и некоторые другие товарищи вспоминают, что Бабель исписал несколько тетрадей, повествуя о Бетале Калмыкове, скромном партийном руководителе одной маленькой, но гордой советской республики. Перед боевыми, трудовыми, альпинистскими, охотничьими и прочими подвигами Бетала Калмыкова в исполнении Бабеля померкли и измельчали делишки Александра Македонского, Геракла, Бэтмена, барона Мюнхгаузена и даже самого Стаханова.

Вот как Бабель живописал картину охоты с этим корешем самого Сталина в … заповеднике вверенной ему республики. Один из охотников случайно всадил в живот высокого партийного руководства «весь заряд дроби. Но Бетал виду не подал, продолжал охотиться до конца». Если всадить обычному человеку в кендюх весь заряд дроби, то ему тут же наступит кадухис на совсем другой живот. Тем более что это была даже не дробь, а почти полукартечь, как минимум, три ноля. Но разве подобное обстоятельство может повлиять на аппетит Бетала, которому лишь «после ужина вытащили из живота более двадцати дробинок»?

Подумаешь, дробинки, каждая из которых способна отправить на тот свет реального человека. Просто этот партийный руководитель был слегка похож на Дункана Мак-Лауда: в другой раз, во время охоты на кабанов, пуля одного из охотников попала уже не в живот, а в кость ноги героя бабелевского времени. Не акцентируя ваше внимание на том, что заряды постоянно летят в партийного руководителя, возглавляющего на охоте коллектив идиотов-браконьеров, освещаю дальнейшие события. Несмотря на пулю, попавшую прямиком в кость, наш герой «натянул на больную ногу сапог и поехал на совещание в Москву». От себя добавлю, что вес подобной пули составляет не легендарные девять, а всего-навсего тридцать граммов.

Так это только фрагмент охотничьих подвигов партийного руководителя республики Калмыкова. А если вспомнить о том, что он самолично и лучше всех голыми руками собирает урожай, или как проводит окончательную и бесповоротную коллективизацию? Ведь еще не все жители республики к тому времени добровольно записались в колхозы. Так же и поголовную коллективизацию недолго провалить. Потому собрал Калмыков инструкторов обкома и сказал им дословно: «— Если провалите, уничтожу всех до одного». После чего полез вместе с Бабелем на вышку, где будущий писатель с мировым именем любовался отстрелом кабанов в исполнении героя своих рассказов.

Как-то надоело партийному деятелю Калмыкову читать о том, что альпинисты совершают самые настоящие подвиги, восходя на Эльбрус. Потому он решил покончить с легендой о невероятных трудностях этого подъема. И безо всякого снаряжения Бетал поднялся на Эльбрус в сопровождении пятисот колхозников. Еще быстрее, чем ныне президент Ющенко вместе с толпой лазит на Говерлу, добавлю уже от себя. Но Ющенко может только мечтать о таких прекрасных дорогах, какие давным-давно были в калмыковской вотчине, потому что он не пользуется поголовно-всепоглощающей любовью населения. А жители той южной республики втайне от своего партийного руководителя гнали варенье, затем продавали его, а на вырученные деньги строили дороги, хотя легенды о трудностях подъема на Эльбрус нагло распространяются уже в нынешнем тысячелетии.

Если бы и Бетала Калмыкова, и Исаака Бабеля не расстреляли (с разницей в месяц), не приходится сомневаться: рукописи известного советского писателя по поводу супермена Бетала были бы доведены до совершенства и стали бы достоянием мировой литературы. Однако, к большому сожалению, Бабель пришел именно к тому жизненному финалу, на который только и мог рассчитывать, а потому его незавершенный литературный труд, на сей раз не о Бене, а о Бетале, так и остался содержимым одной из пресловутых папок, исчезнувших, как по мановению тоже легендарной волшебной палочки…

Подобное отступление понадобилось не случайно. Ибо человеку, знакомому с Одессой только благодаря бабелевской прозе, трудно будет поверить, что на самом деле рассказы за Беню Крика, каким бы блестящим языком они ни были написаны — не более чем россказни, производящие на настоящего одессита тот же эффект, что и на современников Бабеля, родившихся в Городе. А уж они-то были не в восторге: ни от подвигов дешевого рэкетира Бени, ни от псевдо-одесского языка героев макетной Одессы, сконструированной Исааком Эммануиловичем.

События, запечатленные в повести «Белеет парус одинокий» Катаева, и в «Одесских рассказах» Бабеля происходят в одно и то же время. Если речь катаевских героев — подлинно одесская, то за бабелевских персонажей этого не скажешь и при сильно большом желании.

Можете провести маленький эксперимент. Выпишите всего лишь из одной повести Катаева все одесские слова — и вы будете иметь одесско-русский словарик. Затем выпишите одессизмы из всего творческого наследия Бабеля — и сами увидите, что выйдет из этой затеи. Только должен предостеречь: это должны быть таки образчики подлинно одесской, а не бабелевской речи. Умиляющие критиков выражения типа «об чем» не канают, ибо их употребляли, скажем, даже герои Зощенко.

В повести Катаева «Белеет парус одинокий» также наличествуют пресловутые «неправильности», но совершенно иного рода. Например, «аберкоса» или «ляж». Катаев это делает не только ради пресловутого одесского колорита, ведь слово «лежать» в Одессе означает «слечь; хворать». А если вам интересно, отчего коренные одесситы с незапамятных времен и по сию пору именуют абрикос «аберкосой» — смотрите мою книгу «Одесский язык».

Вот они, далеко не все одессизмы из катаевской повести: «не ерунди», «овидиополец», «таракуцка», «дамские пальчики», «экономия», «халабуда», «кадочка», «негоцианты», «лаврики-павлики», «ганька», «привоз», «лодочка с дырками», «дрейфить», «самодур», «отчепись», «глосики», «у вас повылазило?», классическое «не бычки, а воши», «играл в шашки, а по-ихнему в дамки», «гвалт», «банка», «вертай назад», «ничего не имел против», «хрен-чудотворец», «ага», «лентюга», «соскочил бы всякий фасон», «цыц», «без доли — чур на долю», «это Петька с Канатной угол Куликова поля», «Нюся», «босяк с Дюковского сада», «намайстрачим», «япончики», «читай с выражением», «Спрашиваешь!», «Ванька Рютютю», «уши вянут», «Борис — семейство крыс», «мартыхан», «шкалик», «споймали шпаки», «дубастый», «жада-помада», «жменя», «прислала до вас», «хорошенького помаленьку», «скаженный Гаврик», «от босявки слышу», «сколько вас на фунт сушеных?»…

Кадочка — феска, халабуда — весьма паршивое жилище, экономия — ферма, овидиополец — раздолбанный экипаж, Нюся — Наум, банка — сидение, лентюга — бездельник, самодур — снасть для ловли морских стайных хищников, дубастый — носатый, глосики — камбалы-глоссы, спрашиваешь! — конечно; еще бы. «Дамские пальчики» — именно так сию пору одесситы именуют все сорта столового винограда типа «Хусайне белый», «Нимранг», «Кардинал» с очень крупными бубочками (в русском языке — ягодками). В пятидесятые годы пресловутая «лодочка с дырками» уступила свое место в одесском языке «баяну», что переводится на русский язык как «садок», зато «ага» мы используем по сию пору во всем его многообразии, от «да» до «что и требовалось доказать». Что же до «габелки», то это деятель куда похлеще «шибеника», переводящегося на русский язык как «сорванец».

«На! Пососи!» — демонстрирует локоть катаевская Мотя. А что еще может показывать девочка, с учетом того, что в те годы крылатая фраза «Пососи и больше не проси» была достоянием исключительно одесского языка. «А цены подходящие сделать на привозе, так это с маком» — из той же оперы, ибо в виду имеется «дуля с маком», она же русскоязычная «фига» или «кукиш». Слово «дуля» некогда считалось нецензурным, ибо в русском языке оно означало то же самое, что поныне «антон» в языке одесском. Зато жители Ближних Мельниц и Пересыпи еще на моей памяти выдавали: «За червончик, та ще с гаком, ты получишь дулю с маком». Да и «привоз» — это не знаменитый одесский «Привоз», а любой рынок.

«Она с Маразлиевской перебралась на Ближние Мельницы» переводится на русский язык как «она скончалась». Но или мы не говорим аналогичным образом в наши дни: «Он переехал на Таирова» — он умер, а если «Он переехал на Слободку» — так сошел с ума. А легендарный по сию пору «Борис, председатель дохлых крыс» или угловая система одесских координат, а «специальные жестянки для собак, прикованные к деревьям»? Забота о бездомных собаках была одним из условий завещания богача Ралли. Катаев проводит нас по реальному Городу, растаявшему в дымке прошлого, поясняя даже причины ставшей притчей во языцех аполитичности одесситов: «Правила хорошего тона предписывали черноморским мальчикам относиться ко всему на свете как можно равнодушнее».

И у Катаева, как и у других родившихся в Городе писателей, есть то, что я бы назвал «одесской памятью». То есть употребление в текстах, иногда с расшифровкой, деталей жизни горожан. К примеру, Катаев в том же «парусе» пишет «мебель, называвшаяся здесь «обстановка». Или, говоря о грецком орехе, поясняет «у нас в городе его называли волошский орех». Какой писатель, кроме настоящего одессита, напишет и подобную фразу: «Тот Володька с Ришельевской, у которого монтекристо»? Или в Городе было не принято говорить типа «Вичик с Маразлиевской, у которого цветной телевизор»?

Слова истинно родного языка одесских писателей, автоматически вылетая из недр подсознания, ложились на страницы, как рукописей, так и книг. Никому из них и в голову не пришло, к примеру, заменить «скибку» на русскоязычную «дольку».

Уж как сражался за чистоту русского языка Корней Чуковский, а только стал писать об Одессе, тут же посыпались вместо «пиджаков» неведомые Бабелю «твинчики» с прочими «пуканцами».

Л. Славин в рассказе «Предвестие» пишет: «Трам-карета с оглушительным грохотом (за что ее называли трам-тарарам-карета) мчалась через весь город…». Как называли «трам-карету» за пределами Города, Славин не поясняет, а ведь на русский язык «трам-карета» переводится как «автобус». Эти строки были написаны через несколько десятков лет после того, как в Городе была создана «Генеральная компания трам-карет и омнибусов Одессы и России», которую держали папа с сыном по фамилии, чтоб я так жил, Петрилло.

«Это были очень вкусные штучки, вроде, я сказал бы, огурчиков из теста… Называлось это чибрики», — писал Ю. Олеша.

Переехав в Москву, бывший одесский мент и бандит А. Казачинский успел написать всего одну книгу. Его «Зеленый фургон» был дважды экранизирован. Пару примеров «одесской памяти»: «…жмыхами, или, как их называли в Одессе, макухой», «…назывались тогда в Одессе не трусиками, а штанчиками», «Из окон доносилась бойкая песенка, которую пела в те дни вся Одесса», «Деревянные сандалии, называвшиеся в Одессе стукалками…». В небольшой повести Козачинского запечатлена история с географией реальной Одессы, с ее «балагулами», «кукурузной армией» и прочими «дорожными». Одесские слова употребляются автором безо всяких пояснений: «полова» — дрянь, «летучка» — опергруппа. Что такое «малина» или «урканы» сегодня знают все, а значение слова «юшка» понимал даже самый известный в мире одесский писатель.

«Почему в Одессе было так много королей? В этом виноват местный воздух», «его сыновья катались в моторе», «он бы перевернулся в гробу три раза», «Пробочники — редкая и своеобразная профессия людей, неизвестная ни в быту, ни в литературе, но звучащая в Одессе, имеющая свои традиции…». «Мотя кричал им из своего чулана: — Что, каурые? Контора пишет?! Хватит! Завтра, может, все капут принимать будем!..Я с тебе клепки выпущу!».

Это всего лишь несколько цитат из современника Бабеля, тоже писателя. Но не одесского, как может показаться, а курского писателя Михаила Лоскутова, расстрелянного в конце тридцатых годов. Не без помощи Лоскутова я узнал, откуда пошло выражение «тупой, как пробка». И почему русскоязычные «откупорку» и «закупорку» именовали в Городе «пробочником» и «пробкой». Но было бы чумполом наивняка искать подобные откровения у чересчур нетипичного одессита, которого отчего-то ввели во главу представительства Города на всей планете.

Народный артист России Михаил Левитин признавался: «Я нетипичный одессит хотя бы потому, что у меня нет, почти нет одесской речи. Так не говорят одесситы, как я говорю. Это было с самого детства — в доме так говорили родители, не одесситы». После подобного откровения наивно задаваться вопросом: откуда могла взяться одесская речь у Бабеля, которого в десятилетнем возрасте привезли в Город?

ПОСТАВЬ МНЕ КИПЯТОК НА ГОЛОВУ

У меня было тяжелое детство, с пресловутыми деревянными игрушками. Я слышал одесский язык еще в материнской утробе, затем впитывал его с материнским молоком и рос внутри двух переплетенных лексических миров. Когда читал книгу Джанни Родари «Джельсомино в стране лжецов» никак не мог понять, что такое «ластик». Не удивительно, если даже в писчебумажках (магазин канцтоваров) пресловутый ластик продавался, согласно ценнику, исключительно как «резинка». Мне было лет десять, когда узнал, что «молдаван» — это не только юго-западный ветер. Слово «булочная» как синоним нашего «хлебного» я услышал в двенадцатилетнем возрасте. Уже, будучи совершеннолетним, выяснил: фонарь нашей парадной по-русски называется «стеклянным куполом», а загадочная «фланель» все равно, что «байка». Два года назад до меня дошло, что «ухогорлонос» именуется в русском языке «отоларингологом», а затем случайно узнал: слово «биомицин» россияне воспринимают не так, как одесситы. В нынешнем году опять-таки случайно расширив свой русскоязычный кругозор, выяснил, что «куриный бог» представляет из себя, пардон, являет собой камень, а наша «сарделька» переводится на русский язык как «хамса». Поэт Игорь Потоцкий был таки немножко прав, утверждая: «Одесский язык, как отрава, хоть с нею я с детства знаком. Минуй меня худшая слава — владенье иным языком».

Когда-то на вопрос: «Сколько людей проживает в Одессе?» следовал ответ: «Зимой — миллион, а летом — три». Вот эти два миллиона приезжих купальников слегка способствовали распространению за пределами Города кое-каких выражений одесского языка.

В годы моего детства практически ни одного из одесситов не миновало наше доброе пожелание «Чтоб к тебе летом родственники приехали!». К нам приезжали не только родственники, но даже незнакомые приятели наших друзей со всего пространства необъятного Союза. Тогда были иные нравы, позволявшие не обращать внимания на малочисленные гостиницы, а с наступлением тепла все готовились исключительно к пионерскому лету. Сегодня вынужден пояснить: это, как в пионерском лагере — три смены гостей. «Пионера» и «пьионэра» не спутал бы ни один из одесситов. Летом коммуны старой Одессы превращались в самые настоящие клоповники, а потому многие ответственные квартиросъемщики были вынуждены ночевать во дворах на раскладушках.

Мне было лет шесть, когда в нашу коммуну к мадам Зименковой прибыло семейство ее сестры Полины Захаровны в качестве первооткрывателей очередного пионерского лета. На следующий день мы с Полиной Захаровной вдвоем остались на хозяйстве; она решила «ляпить вареники», а потому спросила меня, где лежат скалка и досточка. Я никак не мог понять, зачем ей понадобилась скалка, с которой удобно нырять в воду на Ланжероне. С досточкой проблем не возникло, потому что на двадцать с гаком жильцов нашего флигеля приходилась всего одна раковина. Хорошо еще, что Полина Захаровна решила делать вареники, а не готовить жидкое. Тогда ей точно бы потребовался супник, и мне совсем не было бы кисло в борщ сбегать на третий этаж соседнего флигеля за Рабиновичем. Рабинович жил и в нашем флигеле, да и в коммуне на втором этаже соседнего флигеля тоже имелся Рабинович, но только скрипача Рабиновича с третьего этажа его вторая половина регулярно именовала «старым супником» так тихо, что ее было слышно на другом конце квартала.

Рабинович был до таки многого способен, потому что мог запросто, как сбегать на рыбалку, так и пойти на рыбу. И сделать Полине Захаровне сильно приятно, угостив ее кнутом. Это же был такой скрипач; он мог не то, что сыграть даже в два смычка, но и спокойно пустить смычку прямо из окна… Тут я просто имею вам заметить: именно сегодня, выпускник филологического факультета, одесский журналист и мой кореш Александр Грабовский, который уверенно приближается к своему шестидесятилетию, узнал от меня, что тот самый «кнут» имеет свой синоним в русском языке — «мартовик».

Мне же так и не довелось услышать слово «скалка» вместо выполнявшей ее функции в Одессе «качалки», даже тогда, когда скумбрия эмигрировала от берегов Города, и вместо нее «качалкой» стали называть вырезку не из Продовольственной программы. То, что наша «раковина» по-русски — «унитаз», знаю давным-давно, а вот о существовании русскоязычной «кухонной раковины» в качестве синонима одесскоязычного «отлива» мне поведал продавец с Малины в самом конце прошлого века.

А вечером того дня, когда Полина Захаровна узнала, что между унитазным сидением и досточкой нет никакой разницы, соседи дружно вытаскивали всю обстановку из нашей комнаты на площадку, и потом затаскивали в комнату столы, которые вскоре стали ломиться под тяжестью национальных блюд одесской кухни. За этими столами продолжилось филологическое образование гостей из России, впервые попавших в Одессу. Так москвичи, в частности, узнали, что наш соус в казане — это их жаркое в кастрюле. Не сомневаюсь, что означает «кастрюля» в Одессе, Полине Захаровне объяснили втихаря от подрастающего поколения.

Недавно на Украине стали выпускать шоколад под названием «Тирамису». А в те годы «тирамисой» в Городе именовали один из фирменных одесских тортов, рецепт которого прибыл на нашу родину вместе с итальянцами. Как-то, хорошо поддав за столом на дворе, мужики нашего дома утверждали тихим шепотом, что тирамису поднимает не только настроение. Но и он не способен вылечить кастрюлю, хоть жри он кубометры тирамисы до полного капеца.

Полина Захаровна никак не могла привыкнуть, что в Одессе отключают воду по ночам, а нам слабо верилось, что в Москве можно принимать душ после десяти вечера. А уже через неделю московская гостья не удивлялась, что мадам Грунтвак орет через окно своему мужу: «Сеня, поставь мне кипяток на голову». Летом холодную воду отключали в квартирах не только ночью, но и днем, за горячую воду из крана фантазий не было, однако мадам Грунтвак даже не допускала мысли отработать вечерний спектакль с немытой головой.

Некогда известный всей Одессе мой сосед Додик Макаревский фуркнул в 1996 году в Германию, разменяв седьмой десяток лет. К хорошему привыкаешь быстро, рассказывал потом Додик, но к одному не могу привыкнуть. Додик смирился с тем, что на германскую пенсию можно не только прожить, но и регулярно совершать вояжи далеко за рубеж свежей родины. Но он не мог привыкнуть, что по ночам в крохотном Вюцбурге не отключают воду, аж нервничал по этому поводу. Он приехал на побывку в родную Одессу в 1999 году, открыл ночью кран и успокоился благодаря сладкому дыму отечества с его коммунальными достижениями. Ныне в наш двор, давно расселившийся из коммун по всему миру, вода подается круглосуточно

А когда Додику еще не шили трусы на заказ, центром вселенной нашего дома был дворовой кран. Здесь с утра до вечера стирали белье, купали детей, мыли кости врагов, чистили рыбу, обсуждали базарные цены и домашние дела. Одесский язык лился столь же легко, непринужденно и мощно, как вода из дворового крана; и мы, тогда еще крохотные пацаны и пацанки, впитывали его сильнее губки.

Пацаны не играли в футбол, а мотались. Мяч именовали исключительно пузырем. Ладью — турой. Старики гуляли в домино и шиши-беши. Мне взяли байковую рубашку тоже ничего. Игорь опять лежит, у него теперь бежит нос. И он совсем не хитрованничает! Мося — тяжелый человек, вдобавок перешел японские папирдосы марки «Цузие». Хороший парень — это не профессия. Кому он должен, он всем прощает. Муся с Пишоновской обратно ходит с животом. У Рабиновича ноют поцки. А чтоб ему уже гланды оборвали по самый корчик! Перестаньте так сказать, Рабинович и без них в глубокой жопе.

Шкет, сбегай за «Портретом участкового», если не будет, хапай «Портрет тещи» или «Директорские». Эта мадам Шурко с двадцать пятого такая мулатка, а сама со своим шнобелем в моем лифчике утонет. Она приделала ножки моей шкрябачке. Помяните моего слова: она еще и ваш примус помоет, как ту шкрябачку, с концами. Она у меня до конца жизни будет иметь беременную голову. Ее Сашку после восьмого класса примут в первый класс 75 школы без экзаменов. Оно хочет стать старпомом, оно таки им станет: старшим помощником младшего подметайлы. Я ей, на минуточку, сделаю такой гембель, что цурес проканает за счастье. Ей ходить с ровной спиной пердячая кишка не даст! Наела тетю Женю шириной в свою морду. Бог не фраер, он все видит.

Вичик, чтоб ты издохнул! Дети таки цветы жизни на могиле родителей. Он каждый день вгоняет меня в гроб и даже глубжее. Обещал навести в комнате Париж и по новой устроил срач. Обещал баклан ставриде, что устроит в лучшем виде! Иди прямо уже на свой пляж, но если утонешь, домой можешь не возвращаться. Ой, это пляж? Это бляж! Семке с его гитарой пора исделать испанский воротник. Оно меня в Одессе держит! Это пуриц? Это директор советской власти! Вы мне говорите?! О! Оречкин, таких людей давно не делают. Он немножечко носил портфель за самим Столярским. А его Женька такая ангина! Хотя выглядывает, как английская королева.

Давид Батькович, сделайте вид, чтобы я вас долго искал. Закрой рот, зубы простудишь! Ледя, ты мне наточил секачку? Давай бикицер, а то я эту костомаху иметь пилить твоими зубами со с подарочного стакана. Ухогорлонос — сиська, писька, хвост! Моряк ребенка не обидит! Ой, мама, роди меня обратно. Ирка будет поступать в КПУ, у нашего Леди нет пока концов только в Кремле. Один духман от юшечки мадам Лосовской — смерть всему. Это же не юшечка, а гефилте фиш! Марципанов захотел? А смолы горячей? Я в твои годы жяреную крису имел за счастье, а ты от кнышиков плюешься?! Морожно хочешь? А по жопе? Конфет тебе? А жопа не слипнется? Я тебе дам конфету, потом догоню и еще раз дам. Ты посмотри на него: Сара хочет негра! Хотеть не вредно.

Панкевич второй год не просыхает, а не знает, где у него печенка. А у нас на хате газ! У рояля Саксонский: Зяма приполз домой на бровях. Да, шикер аид хуже гоя активиста. А под ним уже пол дыбом встает. Это же не Сеня, а беременный трамвай. Вдобавок комиссар паники. Или его хоть что-то не муляет? Я вас просто умоляю!

Мама не отправлялась на рынок, а шла делать базар. Новый базар находится в минуте ходьбы от нашего дома, одесская речь продолжала обволакивать меня со всех сторон. Что хочет эта помидора? На Короленко выкинули такие моднячие… Какая разница, что, главное успеть это моднячее купить! Сколько тянут синенькие? Хозяин, почем просите за свои яйца? Вам так, чтобы взять? Ой, не говорите, что мне делать, и я не скажу где вам идти. И вообще, сколько той жизни. Такая прелесть, что просто гадость. Или это ваше заднее слово? Последний в Одессе может быть только сволочь! Это вы мне говорите: иди на хуй? Жлобэха, да я там бываю чаще, чем ты на свежем воздухе! Да, хорошего человека много не бывает. И что мне споют ваши гогошары? Вы таки хорошо хотите, сто рублей на старые деньги, это же умереть и не встать с места. Или ваша курка куриный бог? А чтоб она ко мне стихами говорила, крыжак — и то дешевше.

О, куриный бог, то бишь цесарка. Каких-то четверть века назад она стоила скаженных денег, аж двадцать пять рублей, и достать негде. Особую ценность составляло ее перо, как и перо крыжня, из них делали самодуры на тонкой месине…

Атмосферу, в которой мы росли, позже только от большого ума назовут бабелевской, хотя всамделишный Исаак Эммануилович, в отличие от Крошки Цахеса Бабеля, так же знал язык нашей Одессы, как и мы о его существовании. Годы неспешно шли вперед, зусман сменялся пеклом; мы стебались над слепошарыми и росли на биточках из сардельки, твердо зная, что подливка является синонимом лапши, этим любимым занятием гонщика и лапшереза, вместо «С днем рождения» говорили: «Расти большой, не будь лапшой», а по сию пору не подлежащий продаже одесский юмор как был тогда, так и остается ныне для настоящих одесситов всего лишь нормой повседневного общения.

Когда мы болели, то не стонали, кашляли и тяжело дышали, а крехцали, бухыкали и хекали. «Ваш мальчик уже сегодня имел желудок?», — на всякий пожарный случай спрашивал маму доктор, прежде чем порекомендовать брать морские ванны, это универсальное одесское лекарство от всех болезней. Мы не плескались в море, а калапуцались и талапались в нем, играли в морское сало, лепили из песка паски, а не куличи, ловили бичков не на удочку, а на стричку, знали, когда нужно одеть галоши на уши, а когда вытащить из них бананы и не вставляли свои ржавые пять копеек по поводу любого события. Мы падали на дно, где отрывали от массивов крупные петалиди и заурядные мидии, а осторожничающих прохиндеев именовали «устрицами» и, еще не подозревая о существовании «человека в футляре», называли подобную особь «медузой».

Мы играли не в прятки, а в жмурки, и наши предварительные считалки делали квадратными глаза у иногородних гостей двора: «Жирный пиндос сел на пару колес, поехал в Афины, продавать маслины», «Старый рак насрал в бутылку и сказал своим дитям: «Откусите половинку, остальное я продам». «Соленый карапет наелся коклет…». И если мадам Грунтвак провозглашала на весь двор уже не за кипяток на голове, а «Сеня, иди, подкачай примус!» это означало, что обед остывает на столе.

Мы росли под дребезжание старых магов, нередко жевавших пятую перезапись пленок с одесскими песнями, и, коверкая их каждый на свой лад, распевали куплеты, нафаршированные далеко не всеми понятными словами: «Рахиля, чтоб вы сдохли, вы мне нравитесь…Рахиля, мы поедем в Ессентухес…Афен бойдем бакцаш кнышес, фыным тухыс шитцых мейл..», если что, миль пардон, но уж сильно некачественными были те записи. «А струя светлей лазури, дует ветер и какой! Это ж Берчик ищет бури, будто в буре есть покой…Страхование пиратов от пожара на воде», — запоминалось куда легче.

На пляж-Продмаш с утра до вечера раздавались из динамика «Пара гнедых», «Ой, кольче папиросн», «Жил на свете Хаим», но слегка позжее, когда киевские пидоры стали убивать Одессу уже по взрослому, пляж прекратил оказывать такую услугу.

Я прекрасно помню, какими одесскими словами мы еще характеризовали козлиного фуцина Хрущева, когда нас погнали убирать школьную каптерку. Его портрет был оплеван и втоптан в грязь, потому что наши мамы еще пару лет назад стояли по пять часов в очереди ежедневно, чтобы взять булку паршивого хлеба. Над поверженным Хрущевым мы вознесли также пылившийся в каптерке портрет клевого пацана Сталина, при котором по быстрому исчезнувшей икры, балыков и прочей стоившей копейки хавки было до усеру, да еще каждый год прайсы не гилились, а падали ниже ватерлинии.

Наши школьные учителя называли уборщицу исключительно «техничкой», отучали нас говорить «вавка» и «споймали», но при этом строго спрашивали за пожмяканный внешний вид после большой перемены, малохольное поведение в буфете, а также внезапно напавшую нетерпячку среди урока. Школьное образование принесло плоды: вместо старинного прямого франкоязычного перевода «говно засраное», мы стали говорить «дрэк в квадрате». И вдребезги разбился урок патриотического пионерского воспитания, ибо мы таки вели себя самими настоящими пьионэрами, когда речь зашла о партизанке-пионерке Гуле Королевой. Естественно, по словам учительницы, та Гуля ходила не в разведку, а «на разведку». Но мы кощунственно хихикали, потому что слово «гуля» переводится на русский язык как фразеологизм «шишка на голове». За такое поведение учительница именовала нас «убоищами».

Нафаршированный немецкими осколками учитель труда Вассергиссер по кличке Слей Воду орал: «Делайте мне ша! Сволочи, я через вас три года в танке горел», и в данном случае «через вас» означало не «из-за вас», а «ради вас». Единственное, чему мы хорошо научились на уроках труда, так драться киянками. Уроки труда сменились уроками «радиотехники», и я не знаю что это такое по сию пору. Метелка, которая вела уроки так называемой радиотехники, рассказывала нам, что хочешь, кроме основного предмета; «я тащусь», «хипповый прикид» — из ее лексикона. Мы торчали на радиотехнике и очень старались не казенить ее уроки.

Как писал поэт-песенник Виноградский, «а мы со с песней звонкой, канаем на казенку, и в парках создаем себе уют». Возле нашей школы парка не было, зато была Долинка. Через двадцать лет после окончания школы я случайно узнал, что Комсомольский бульвар и Долинка — одно и тоже. А тогда мы таки с песней молча правили казну на Долинке, где будущий отменный хирург Сережа Петров, врач в Бог весть каком поколении, иногда пел под гитару типа: «Канает пес, насадку ливеруя, где ширмачи втюкают ширмы налегке. Он хочет из покрамзать, но менжует: ах, как бы шнифт не выдавили мне». «Мамочка» и «люба мамина» — так мы обращались к продавщицам и к незнакомым девушкам, и я по сию пору, пытаясь прошиться сквозь людское столпотворение, вместо «Позвольте пройти», громко провозглашаю наше традиционное: «Пропустите женщину с ребенком!».

Наверно только потому, что уже в десятилетнем возрасте я мог запросто перевести «Сказку о Колобке» на одесский язык как «Мансу за Крокетку», университет гостеприимно распахнул передо мной двери. Преподавателям делалось дурно от моего акцента. Я старался тщательно подбирать слова, но это не всегда удавалось. Мадам Фабианская, которую ничем не смогли удивить даже сигуранца с гестапо в оккупированной Одессе, чуть не грохнулось в обморок, когда я машинально охарактеризовал Анну Каренину «дамочкой под ключ». После факультатива она попросила меня задержаться. Доцента Фабианскую тайно, но сильно интересовала характеристика бурного романа Карениной и Вронского в одесском исполнении. «Мадам Каренин таки человек для здоровья случился», — сказал я и в результате выбился из хронических двоечников в троечники.

Во время зачета по зарубежной литературе преподаватель Зинченко внезапно задал вопрос: «Вы знаете, кто такие кокни?». «Или я не знаю! В отличие от говорящих на литературном английском языке осевших в Лондоне жлобов, кокни — коренные жители этого города». Умница Зинченко улыбнулся одними глазами и тут же поставил мне зачет.

Профессор Незведский сказал мне, что такого студента, как я к американскому университету близко бы не подпустили. Одесский характер молниеносно взял свое: «Зато вас туда бы точно пустили. Швейцаром». В результате нашей беседы я сдавал экзамен по украинской литературе не завкафедрой Незведскому, а декану факультета профессору Дузю. От меня Иван Михайлович Дузь узнал очень многое, в частности он сильно разочаровался в и без того опальном, но ведомом ему Бабеле. Через десять лет Иван Михайлович был тамадой на моей свадьбе, где всю ночь гремели запрещенные одесские песни в живом исполнении шпильманов Димы Рогатова.

Диплом мне вручали в торжественной обстановке, последнему на курсе как главному двоечнику факультета. Незадолго до этого я пообещал однокурсникам использовать вкладыш к диплому с оценками моих знаний по его прямому назначению. «Где мой вкладыш к диплому?» — спросил я после торжественного мероприятия, и в ответ услышал фразу с давленым акцентом: «Ми таки знаим, шё ви собираетесь сделать с тем вкладышем». «Сышите, вы плохо дышите. Для того чтобы разговаривать, как я, вам стоило родиться хотя бы на двести метров дальше свинарника. Еще одно треканье, бибируса, и вы будете смотреть на мир исключительно натянутым на тухес шнифтом. Так что моим вкладышем в виде компенсации можете вытереть свое обвафленное лапацонское грызло».

Обвешанный учеными званиями рогатый прилип к стене сильнее пресловутого банного листа. Он прекрасно знал, чем именно завершилась наша беседа с педагогом по кличке Пидорка. Надо таки хорошо накушаться цианистого калия, чтобы вытравить из себя Одессу. С тех пор мой, выкованный обычным одесским двором характер, ни разу не изменился. Многое стало забываться, но не родная речь.

Когда в русском языке еще не было слова «ксерокопировать» в Одессе говорили «сэрить», «эрить» или «разэрить», то есть размножить. Потому что громоздкая копировальная машина советского производства именовалась «Эрой». Давно исчезли с улиц, но остались в памяти щелкунчики — фотографы, занимавшиеся съемкой на ходу. Ушел в прошлое народный контроль — бабушки, сидевшие на скамеечках у ворот. Ныне прикинутые дамы не носят на головах кублики и дульки, а делают на себе причесон где сейчас модно.

В русском языке недавно появилось слово «лузер» в качестве синонима нашего старого доброго «шлепера», но, как и прежде, не дай Бог вам произнести слово «лекальщик» как «лэкальщик», с ударением на «э». Кажется, все уже позабыли, что хорошего мента нужно называть Мусоревичем, а маленького швицара — Швицаревичем, но по-прежнему в Одессе кипятятся нервы и полируется кровь, после чего нередко исполняется старый добрый Викинштейн или более молодой Накислород.

Прошло лет двадцать пять, как прекратили летать по ночным улицам Города «ночные бомбардировщики», которым до фонаря были все цвета светофоров. Среди зипов современных машин уже нет кривых стартеров, а на колеса перестали ставить зехера, но «бардачок», как и почти сто лет назад, заменяет русскоязычное «отделение для перчаток». Интересно, а как будет по-русски «кривой стартер»?

«Подхалим», этот одесскоязычный синоним русскоязычного «вентилятора» не достался в наследство кондиционеру, зато русскоязычный «тепловентилятор» ныне именуют исключительно «дуйкой», а одесский писатель Юрий Овтин по-прежнему называет шалахмонами тех, кто раньше агитировал против НАТО, а теперь призывают вступать в эту организацию. У нас, как и в раньшие времена, товар толкают, а людей пихают. На смену допотопным досточкам пришли современные сидушки. Исчезают гнидники у Привоза, но остаются актуальными привозные оторвы вместе с поцадрылами, припоцанными, поциками. Человека, который куда-то подевался именно тогда, когда он крайне необходим, как и раньше именуют «поцавеем». И не ушел в прошлое старинный анекдот: «— Мадам Рабинович, почему вас называют поцаршей? — Был бы мой муж генералом, меня бы называли генеральшей».

Вместо слова «толчок» нынешние одесситы куда чаще употребляют «седьмой километр». «Кому-то и толчок точка опоры» — современная хохма россиянина В. Бирашевича, а издательство «Эксмо» выпускает книгу доктора искусствоведения А. Липкова «Толчок к размышлению или все о сортирах». А у нас толчок, он же тульча, он же туча — рынок, на которой стекался весь СССР, и мне сегодня самому как-то слабо верится, что еще в 1991 году на наш толчок за кожаными куртками приезжали из Москвы.

Если вы не одессит, то не поймете смысла большей половины слов и фразеологизмов одесского языка, употребленных в этой главе, которую можно было бы длить до бесконечности. По поводу «большей половины» я вовсе не оговорился, это выражение фигурирует даже в выпущенном уже в 21 веке очередном одесском учебнике по очередной истории Города. Или вы знаете, что «беременным трамваем» именуют тяжелого на подъем человека, а «бежит нос» означает «насморк»? И если бы певица Ангина узнала, что означает это слово в одесском языке, она бы придумала себе иную погремуху. Теперь вы легко убедились: язык произведений Исаака Бабеля столь же похож на подлинно одесский, как дордочки — на биточки. Или как?

Лет пять назад один московский профессор отнюдь не кислых щей и соленых огурцов выпытывал у меня, откуда взялись эти самые «дордочки»? В «Самоучителе полуживого одесского языка» А. Стетюченко и А. Осташко сказано так: «Дордочки — плохая пища». И все. Я пояснил ему, что дордочки изготавливались не от хорошей жизни. Рулет из теста, внутри которого находился черный перец и репчатый лук, разрезался на мелкие кусочки, которые затем, постоянно перемешивая, шкварили в оставшейся от вчерашнего обеда на дне казана мясной русскоязычной подливе. Была еще и хохма по этому поводу: «— Что такое дордочки? — От антона мордочки!».

«Дордочки» — всего лишь одно одесское слово из творческого наследия незабвенного Крошки Цахеса Бабеля, чьи детские годы прошли не в Николаеве, а в Одессе. «Исаак Бабель, еще в детстве впитав в себя Одессу, какой она была в те времена…», — пишет М. Гончарова в «Зеркале недели».

ИКРА ЗАМОРСКАЯ, БАКЛАЖАННАЯ

Эта фраза из кинофильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» давно стала крылатой. Чайная ложка желтоватой кашицы на дне серебряной посуды диссонировала рядом с заполненными выше крыши тарами с черной и красной икрой, вызывая хохот зрителей.

На мой взгляд, разницу между русским и одесским языком можно проиллюстрировать на примере «баклажанной икры», которую в Одессе именуют «икрой из синих». Издавна привычные для одесситов овощи баклажаны, мало кому ведомые за пределами Города, впоследствии попали в Россию, как в прямом, так и в лингвистическом смысле слова. И «консервированная баклажанная икра» — также, ибо первый в России консервный завод был построен одесситом Дубининым в его родном городе. Ныне россияне покупают консервированную баклажанную икру собственного производства. У нас в Одессе это таки не едят в любом удобном для вас смысле, а потому одесситы предпочитают делать закрутки из синеньких, то есть консервы домашнего производства, легендарный «Тещин язык». А «Тещин язык», это же вам не давно оставшийся в прошлом «Портрет тещи», то есть сигареты «Лайка», это гораздо смачнее. Попробуйте баклажанную икру и икру из синеньких, и вы по языковому ощущению, как физиологическому, так и филологическому, почувствуете две большие разницы.

«Синими» или ласково «синенькими» баклажаны темно-фиолетового цвета одесситы именуют не случайно. Баклажан — слово турецкое, а балканские народы, обильно бежавшие в Город от османского ига, именовали этот овощ «синьи». Так что одесское слово «синие» не имеет ничего общего с их русскоязычным аналогом, равно, как и «синяк», то есть алкоголик.

Валентин Катаев писал: «…из синеньких немедленно приготовили баклажанную икру. Разумеется, не ту пресную, сладковатую желтоватую кашицу, которая продается в виде консервов, а ту, настоящую, домашнюю, знаменитую одесскую баклажанную икру — пища богов! — зеленую, с луком, уксусом, чесноком, молдавским перцем, дьявольски острую…». Вынужден дополнить классика; Катаев забыл о помидорах. И не просто любых помидорах, а типа «Микадо» или «Бычье сердце». К тому же для икры из синеньких готовится специальный саламур, по-русски соус. Как вы уже знаете, в Одессе «соусом» именуют жаркое. Почему нет? У нас есть собственный «тартар» — соус типа «Чили», или «чемергес» наподобие аджики, служащие в качестве приправы к мясным блюдам. Есть и чисто одесская приправа «затирушка», готовящаяся специально для нашей фирменной юшечки…

Впрочем, за рецепты одесской кухни написана далеко не одна книга. Так что лучше просто попробуйте хоть раз в жизни икру из синеньких. Гарантирую: станете рубать ее с радостью на лице, и, быть может, только тогда до вас таки дойдет, что есть настоящая Одесса, а что сладковатая кашица цвета детской неожиданности под ее видом. Как говорят по сию пору в Городе: ну, вы меня поняли.

ЯКШИ, АМАН, ГОТОВЬ КАРМАН

Когда речь заходит об одесской литературе, имя Корнея Чуковского отчего-то не упоминается в пресловутой обойме. Наверное, только потому, что Чуковский оказался не просто сказочником, но и неутомимым борцом за чистоту русского языка, защищая его от всяких-разных жаргонных словечек. Тех самых, которых тщательно избегал в своем творчестве главный в мире одесский писатель, сочинявший невероятные истории.

В книге «Живой как жизнь» Корней Иванович предрекал: «Можно не сомневаться, что тот будущий юноша, который в 1973 году скажет, например, рубать или башли, не встретит среди своих сверстников никакого сочувствия и покажется им безнадежно отсталым. К тому времени у них будут готовы свежие синонимы этих жаргонных словечек, а эти вовсе забудутся либо будут отодвинуты в разряд старомодных…».

Как говорят в Одессе, как раз тот случай. Заявляю это в качестве того самого юноши образца 1973 года, который, как утверждается в одной песне местного производства «ходил по улицам, рубал из маслом хлеб».

Да только ли рубал хлеб? А как мы наворачивали шашлыки прямо с шампуров! Или, говоря по-русски: ели кусочки жареного на углях мяса, нанизанные на вертел. Хорошо, пусть в России лишь во второй половине девятнадцатого века узнали, что такое «шампур» и «шашлык», но то, что слово «рубальщик» означает «мясник» там вряд ли знают даже сегодня. Как сейчас помню, в упомянутом Чуковским году мадам Петров швицала перед мадам Шварцман своими шикарными концами: «Взяла у рубальщика качалку — аж гавкает!». Что в переводе на русский язык означает: связи мадам Петровой, которыми она бахвалилась перед соседкой, действительно позволяли ей приобретать во времена дефицита свежайшую вырезку. Извините за слово «свежайшую», пока еще отсутствующее в русском языке.

Иногда одесситы не просто рубали, а прямо-таки маламурили: то есть ели с таким аппетитом, что аж за ушами трещало. Ну, если не маламурили, то исключительно хомячили. Когда же аппетит не приходил даже во время еды, они лемзяли, еле сербая ложкой по тарелке. В общем, у пресловутого «рубать» в одесском языке столько синонимов, что, вопреки прогнозам Чуковского, по сию пору не приходится задумываться за свежие: кушать, хавать, шамать, берлять, нямкать…Уже двадцать первый век на нашем дворе, а одесситы продолжают утверждать, как и во времена моего детства: «Нема ням-ням, нема гав-гав» и, запросто хрумкая, выходят из продовольственного магазина с официальным названием «Ням-Ням». «Хрумкать» издавна означает «есть фрукты»; уже лет пятнадцать, как на одесском телевидении перестала выходить передача «Хрум». Вовсе не по той причине, что «хрумчать вафлями» означает «заниматься минетом»; во времена незабвенного Бабеля это выражение звучало как «обсасывать косточку».

А еще некоторые одесситы штефкали, штыфкали, а сильно грамотные даже фриштыкали в те времена, когда по всему центру Города функционировали «Биржи труда», на каждой из которых постоянно звучало: башли, башмала, музон-халтура, чуваки забашляли, чувиха на большой, лажа, кочумай, смур, друшли, верзять и даже крылатые фразы типа «Рубить капусту — не рубать капусту»…

Нарочно прервусь, чтобы привести пример ранее сказанного. Компьютерная программа «Редактор», подчеркнув слово «смур», подсказала: «Нет существительных, согласующихся с прилагательным «смур». Так, идя по шестому десятку лет, я совершенно случайно узнал, что означает «смур» в русском языке: темно-серого либо темно-бурого цвета. А в языке одесском — «смур» не прилагательное, а существительное, означающее «грусть»…

На любой «Бирже труда» в том самом 1973 году можно было буквально за пять минут сколотить ансамбль, готовый лабать хоть Шопена, хоть Мендельсона. Хотя, конечно, лабать жмуров было не так выгодно по башлям, как шпилить на свадьбе или аманинках. В Одессе с незапамятных времен в каждом дворе жили музыканты, и все эти словечки не понимали разве что ученики школы № 75, домашние животные и роги. Тогда еще не ушла в прошлое одесская традиция: ребенок должен учиться играть на любой музыке раньше, чем стрелять из нее. А лингвистическая тема была неразрывно связана с музыкальной.

В том же 1973 году в моем некогда взятом на выплату маге «Астра-4», слава Богу, гавнулся не дырчик, а всего лишь полетел пассик, и по этой причине, как сказал зверь, я не попал на хорошие башли. Даже если вы не понимаете, отчего я именую «выплатой» русскоязычный «кредит», вправе задать вопрос: причем же здесь Бабель безо всякого саламура? А при том, что он именует в «Одесских рассказах» русскоязычный «ужин» и «завтрак» такими словами, которые было практически невозможно услышать от настоящих одесситов с Молдаванки, знакомых с множеством совершенно иных пищеприемных слов местного производства. Ведь «штыфкать», образованное от «фриштыка», может означать и просто «есть», но «фриштыкать» — исключительно «завтракать». Слово же «снедать», употребленное Бабелем как «завтракать» в рассказах за Молдаванку, издавна применяется в одесском языке исключительно таким образом «Не хер снедать!», что переводится на молдавский язык как «мэй», а на русский — в диапазоне от «просто замечательно» до «весьма плачевно».

А вот на каком чистейшем русском языке писал призывающий отказаться от жаргонных словечек сам Чуковский: «Биндюжники любят меня (хоть и зовут «гандрыбатым») и зачастую насыпают мне полную жменю подсолнухов или сладких рожков». С «хабарником» из процитированного «Серебряного герба» Чуковского более-менее понятно: в русском языке нет синонима этому слову, означающего «мелкий чиновник-коррупционер, чьи расценки известны населению». И в связи со словом «пуканцы» вопросов не возникает, ибо при жизни Корнея Ивановича в русский язык еще не вошел его синоним «попкорн». Но отчего Чуковский употреблял слово «шпательщик» вместо русскоязычного «шпаклевщика», «гандрыбатого» не заменил «сутулым», а «жменю» — «горстью»? Вопрос, конечно, риторический.

В отличие от Корнея Ивановича Чуковского, утверждаю, что такие слова одесского языка как «беспонтовый» или «чмошный» не потеряют своей актуальности и в 2013 году. И при том совершенно не боюсь оказаться в итоге мокрожопым. Подобно не то, что Корнею Ивановичу Чуковскому, но даже самому Исааку Эммануиловичу Бабелю.

ЧТО ЗА ШУХЕР НА БОЛОТЕ, ЧТО ЗА ХИПИШ НА БАНУ?

Конечно же, Бабель слышал, что в Одессе говорят «две большие разницы» и «кудою». Однако сомневаюсь, что он догадывался: в переводе на русский язык пресловутое «кудою пройти…» означает «как кратчайшим путем можно добраться…».

Подлинный язык Города в «Одесских рассказах» на самом деле столь же редок, как начес на голове Крошки Цахеса. Кто не верит, может собственноручно пересчитать по пальцам употребленные в тех рассказах одессизмы. Причем, не снимая носков: мурло, бранжа, смитье, байстрюк, налетчик, смачно… Потому что «размазывать кашу по столу» из той же оперы, что новомодная «картина маслом», принимая в качестве одесской речи за пределами Города.

Не следует также воспринимать в качестве одессизмов некоторые слова, которые цитируют обвешенные учеными степенями деятели, говоря об «одесском жаргоне в произведениях Исаака Бабеля». И приводят в качестве примера фразу Цудечкиса: «…должно захлянуть без молока». А «захлянуть» — вовсе не одессизм. «…только боюсь, ты захлянешь от скудной пищи», — писал епископ Арсений (Жадановский), закончивший семинарию в год рождения Бабеля.

Мир Молдаванки, изобретенной Бабелем, напоминает весьма популярные в советское время комедийные грузинские фильмы-малометражки о приключениях трех дорожных рабочих. Эти грузины общались друг с другом исключительно на русском языке, но с сильным грузинским акцентом. Зато персонажи Бабеля на самом деле запросто обходятся без пресловутого одесского акцента. Главные герои бабелевских рассказов — евреи, которые отчего-то общаются меж собой, к месту и не к месту применяя слова украинского языка. Вот эти слова, не имевшие хождения в Городе, за Молдаванку помолчим, и воспринимают не знающие украинского языка читатели за образчики одесской речи.

Украинизмы использовали в своем творчестве все одесские писатели. К примеру, Катаев в упоминавшейся повести «Белеет парус одинокий», вкладывал в уста своих персонажей «шо», «майстрачим», «панич». Но кто произносит у него воистину легендарное «шо»? Деревенский кучер и одесситы не просто украинского происхождения, а носители «низового говора»: рыбаки, босяки, матросы. «Шо» звучало в местах их компактного проживания. Скажем, повсеместно на Пересыпи, местами на Ближних Мельницах и в порту. Слово «панич», то есть «барчук», в катаевской повести употребляет гапка, то бишь прислуга, переехавшая в Одессу из села. Но чтобы Фроим с Молдаванки употребил «пани» вместо по сию пору принятого у нас «мадам» — я извиняюсь.

Мне стоило родиться не в Одессе или малохольным, чтобы воспринимать бабелевские персонажи в качестве одесситов. Типичный одессит той поры — самый настоящий европеец, каким бы ни было его образование и вероисповедание. Герои же Бабеля — явно жившие в своих местечках среди украинских сел евреи, на которых насмотрелся комиссар Исаак Вавилонский во времена его лютых буденовских подвигов: «Наши (выделено автором) вчера грабили, из синагоги выбросили свитки Торы». В их устах, к примеру, «рятуйте» было оправдано во всех смыслах слова, но, чтобы жители Молдаванки употребляли его? Два раза! Ведь у украиноязычного «рятуйте» в одесском языке синонимов больше, чем достаточно. Но кого это харит? Перлы чертей, швендяющих по бабелевской Молдаванке, с их «вечерять»-«снедать», давно стали образчиками одесской речи даже для деятелей с двумя верхними образованиями. Равно как и все эти «об чем думает такой папаша», что на самом деле представляет из себя, пардон, являет собой экспортный вариант так называемого одесского языка даже не на уровне «Мурзилки».

Вместо Молдаванки, где Исаак Эммануилович проживал исключительно в фантазиях разведенного им Паустовского и воображении зодчих знаковой фигуры Крошки Цахеса Бабеля, мы, в лучшем случае, получили фрагмент Бердичева. Ах, этот разобранный на цитаты одесский язык: «У вас невыносимый грязь, папаша». Но кто это говорит? Да это говорит подсознание самого Бабеля устами Баськи, только что вернувшейся в Одессу из Тульчина, куда ее увезли грудным ребенком. И «грязь» в ее исполнении, в отличие от истинно одесской «грази», даже если она с Куяльника, столь же правдоподобна, как и «уздечка коренника» с папашиной телеги. Любой настоящий одессит прекрасно понимает, что язык произведений писателя Бабеля такой же одесский, как «Советское шампанское» таки да шампанское.

По поводу щирой украинки Нехамы и ее «кацапов» речь уже шла. А это замечательное слово «хозяин» в устах Фроима Грача? Ведь даже не имевший никакого отношения к Одессе украинский писатель Михайло Старицкий в романе «Молодость Мазепы», написанном за четверть века до «Одесских рассказов» Исаака Бабеля, и тот вложил в уста своего еврейского персонажа «балабусту», то есть «хозяйку».

Что именно можно взять с того Фроима Грача с его речами, одесситы прекрасно понимают. Или «чепуха» в его исполнении это таки не холоймес? Заметьте, я же не утверждаю, что это халоймес на постном масле. И даже не халоймыс на ватине. Лучше слегка перефразирую одну песню: «Староконный потухал, хапаясь за стойки: «Фроим, ты ж наколупал тыныф на помойке».

Крылатая фраза «Чтоб тебя земля выбросила!», приписываемая Бабелю, на самом деле вошла в одесский язык еще до его рождения. «Чи мене сдается», «обнимите умом» — такой же перевод с украинского языка, как «за половину даром» — с идиш, употребленное Бабелем вместо традиционно-одесского в оные времена «за любую половину». Даже у «пополам» в одесском языке уже тогда был синоним — «на сдюку».

Правда, со временем Бабель слегка стал понимать в колбасных обрезках. Видимо после публикации «Одесских рассказов» выдающийся знаток Одессы и ее языка от кого-то узнал, что налетчики, разъезжающие в пролетках и экипажах, это все равно, как товарищ Ленин, гоняющий по Москве на тарантасе, а потому в написаном хорошо позже рассказе «Фроим Грач» Бабель использовал одесское слово «штейгер». Как уже отмечалось, одинаково звучащие слова русского и одесского языков, Бабель воспринимал в русскоязычном смысле слова. А потому в самом начале двадцатых «штейгер» был для него исключительно «мастером рудничных работ», но никак не «экипажем экстра-класса» или «лихачом», доставлявшим московских богачей к фешенебельному «Яру».

«Мине сдается, что у нас горит сажа», — вот вам характерный, многократно процитированный образчик одесской речи даже не уровня «Возьми ноги в руки», а драп-дерюги три копейки километр. Только в киноповести «Беня Крик» эту фразу Бабель заменяет на: «Мне сдается, что у нас пахнет гарью». Зато, хотя для сценария это не имеет никакого значения, Исаак Эммануилович не преминул блеснуть новым знанием: «Беня подзывает лихача — по-одесски штейгера». Больше того, Беня, в сценарии немого фильма, даже произносит фразы типа «он капал на меня», чего на страницах ранее написанных «Одесских рассказов» за ним не сильно наблюдалось.

«Пусть вас не волнует этих глупостей», — в литературе и периодике это один из наиболее распространенных примеров одесского языка в исполнении Бабеля, показавшего какое пристрастие питают горожане к родительному падежу. Без особого труда можно сделать несколько переводов этого предложения на настоящий язык Молдаванки, в том числе — образца начала прошлого века. Всего один пример: «Оно вам надо полировать себе кровь за тот мишигас?».

«Ты сеешь неприятности, Арье-Лейб, ты получишь завирюху». Украинское слово «завирюха» переводится на русский язык как «пурга», но в Одессе «гнать пургу», все равно, как «гнать тюльку». Я уже молчу за то, что «сеять неприятности» означает «избавляться от неприятностей», а «сеятель» в одесском языке — конкретизированный синоним «бичкомера» в его исключительно первоначальном значении.

И это язык Молдаванки?! Геволт, не дрейте мене копф, он и без того уже беременный! Но если вам таки надо «сеять» вместо «поджуживать» или «барагозить», имейте: «Ты сеешь цурес, Арье-Лейб, ты будешь иметь гембель». А если уж сильно хочется использовать именно украинизм вместо несуществующей в одесском языке «завирюхи», нате вам иного одесского слова украинского происхождения — «шквара»: страшная непогода; неприятность, не говоря уже за «поганые дни» — время сильных ветров и штормов; черная полоса в жизни.

Мадам Горобчик причитает: «…и сыны мои, байстрюки мои». Снова имевший хождение лишь на мореманских хуторах украинизм вместо общепринятого в Одессе «бастарда» еще во времена, когда языком межнационального общения Города был итальянский, а шайка в России не именовалась на одесский манер «бандой». Меня так и тянет назвать госпожу Горобчик на истинно молдаванский манер — мемзель Горобчик. Ибо слово «мемзель» вовсе не «мамзель», а та самая «байстрючка», в мужском роде — «мемзер».

В том случае, если вы полагаете, что автор перегибает палку, массово используя слова, перекалапуцанные из идиш в качестве наиболее распространенных на Молдаванке, то вынужден вас разочаровать. Мой сосед по двору Додик Макаревский привел в своих мемуарах «Книга про мое» слова слесаря-инструментальщика, пояснившего ему аж через три с гаком десятка лет после того, как вумный Бабель написал: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин», «На Молдаванке все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи. На Молдаванке живет один народ — молдаванский».

На Молдаванке Бабеля живет до бениной мамы евреев, которым сильно распространенный там одессифицированный идиш до фейги. По весьма существенной причине. Слово «Фейга» большой знаток одесского языка воспринимал исключительно как имя своей мамы. Что же до слова «трефные», то Бабель употребляет его в том же смысле слова, что и создатель «Петербургских трущоб» В. Крестовский в «Очерках кавалерийской жизни», написанных за тридцать лет до «Короля»: «…своего коширного горшика в трефный горшок солдатский». Бабель живописует: «Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик и, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями». Напиши Бабель, что еврейские нищие насосались так кошерно, как трефные свиньи или трефные аидыше шнореры насосались, как кошерные свиньи — вот это было бы таки да по-одесски. Но, как и в случае с одинаково звучащими, однако имеющими совершенно разный смысл словами русского и одесского языков, Бабель воспринимал и слова из родного для него идиш отнюдь не в их одесском значении. А потому для с большим понтом одесского колорита он принялся вкладывать в уста молдаванского населения упомянутые выше украинизмы.

Примеры насильственной украинизации Бабелем дореволюционной Молдаванки можно множить. С другой стороны, все одесситы в своих произведениях вместо русского слова «арбуз» используют украинское слово «кавун» — Катаев, Ильф, Багрицкий, Утесов… Даже живший в тридцатые годы в Париже Жаботинский — и тот писал «кавун». Бабель же употребляет слово «арбуз», так как нет у него той самой памяти, присущей одесситам-современникам, всех этих многочисленных «дирекционов» в качестве «нот» и «поносок» в значении «кошелок». «Банабаки и буцы совсем цены посбивали», — Кармену и в голову не могло прийти заменить одесские слова их русскоязычными синонимами, а потому иностранные язычники могут в больших кавычках успешно переводить его произведения от сегодня до свежевырытого жизненного итога. В 1993 году в московском издательстве «Высшая школа» было выпущено пособие академика М. Гаспарова, который, комментируя стихи Саши Черного, высказался по поводу слова «лапацон»: на русский язык его «лучше не переводить». С Бабелем куда проще; или он, подобно своим современникам, писал «страшная мокрота» вместо «сильный дождь»?

По уже указанной причине Бабель использует русскоязычную «хулиганскую морду», у которой в одесском языке той поры основным, но не единственным синонимом было слово «габелка». Потому-то у него в многократно процитированном с понтом образчике одесской речи «Об дать кому-то по…» фигурирует не хамура, не дюндель, не портрет, не вывеска, не сурло, не пуным, а все та же русскоязычная «морда». Оттого-то у него тетя Песя — торговка птицей, а не куролепчиха или куролепиха. И нищие — совсем не шнореры или капцаны. А контрабандист — вовсе не шмуглер. И Фроим Грач заходит исключительно в винный погреб, а не в бодегу, где именует Крика хвастуном, но не швицаром. И Цудечкис — не гешефтмахер, не форец, не скакун, не лапетутник, не бурженник, а маклер. Ой, я вас просто умоляю! Ну, какой это маклер? Это же самый настоящий люфтменш и вдобавок шлепер. Смаклеровал (втулил) помещику (магнату или мазиле) пулю с известным запахом, чтобы иметь с гешефта хороший интерес или хоть масенький парнус. После того, как сделать с тем помещиком абгемахт на уровне обоюдного гита. Это же не Цудечкис, а прямо-таки бандит! В одесском смысле слова.

Бандиты в исполнении Исаака Бабеля отчего-то постоянно общаются на языке фраеров: облава, пристав, шпики. Помолчим за героев Кармена или Славина, если даже катаевский Гаврик, обычный одесский пацан, запросто употребляет слово «зухтер» в разговоре с Петей, не говоря уже за «сидит на дикофте».

«Маня, вы не работе, — заметил ей Беня, — холоднокровней, Маня». Пресловутая «работа» тогда именовалась исключительно «делом». Но какой замечательный образчик якобы одесского языка — «холоднокровней» — вместо традиционного в подобных случаях «ша» или его синонимов. А эти малиновые жилеты, рыжие пиджаки и, особенно, обувь цвета небесной лазури в качестве прикида налетчиков, которых не раздуплить на одесское слово? Признаюсь честно, когда я впервые познакомился с текстами «Одесских рассказов», подумал, что Бабель просто стебется, как положено истинному одесситу, но потом понял: все это сочинялось на полном серьезе. Тем более, выдумывать наивный Бабель не умел, а потому, что имел, то и нес.

«Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе ничего я не смогу написать. На моем щите вырезан девиз — «подлинность», — утверждал Бабель, параллельно плетя мансы о двадцати двух вариантах одного рассказа и запуская в литературные круги мульки за сундуки сокровищ, доверху нафаршированных черновиками грядущих шедевров и рукописями, ждущими окончательно-бриллиантовой огранки.

Выражаясь словами абсолютно не упоминающегося спэциалистами в связи с темой одесского языка Катаева, нужно хорошо накушаться гороха, чтобы достойно прокомментировать бабелевские изыски. Аналогичным его налетчикам образом на моей памяти изъяснялись и одевались массово перебирающиеся в Одессу черти на срезе шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Тогда в моду стремительно входил клеш, а потому жлобы распарывали свои штаны темных расцветок и вставляли в них разноцветные клинья. Это таки было. Но чтобы одесские налетчики в самом начале двадцатого века носили лопающуюся на их мясистых ногах кожаную обувь голубого цвета, а их главарь, подобно Остапу Бендеру, вышивал в малиновых штиблетах?! Чтобы «короли Молдаванки в лаковых экипажах» ехали на Глухую (ныне Запорожскую) улицу в публичный дом Йоськи Самуэльсона, а не в заведения, расположенные, скажем, на Нежинской?! Видимо, знаток Одессы Бабель не догадывался, что этот самый «публичный дом» именовали в Городе иными словами, в том числе — «пансионом без древних языков». Равно, как и не подозревал о том, никакой Беня с его дешевой халястрой не рискнул бы в те годы даже посмотреть в сторону реального Тартаковского, в лавках которого, как пишет Бабель, служило пол-Одессы.

В иерархии действительно уголовного (по-одесски — делового) мира совершавшие эксы налетчики находились куда ближе к пресловутой параше, нежели к авторитетам. Вот вам типичный портрет одесского короля преступного мира того времени: прекрасное образование, безупречный вкус, знание в совершенстве нескольких иностранных языков, пребывание в высшем свете отнюдь не в малиновых штиблетах при револьвере на кармане.

И если бы явно поехавший мозгами чистый фраер Беня Крик со своей кодлой в описываемые Бабелем дореволюционные годы убили при налете отдавшего им ключи от кассы Мугинштейна, то они после такого беспредела только бы и успели спрятаться исключительно на морском дне, некогда справлявшегося с современными функциями одесских полей орошения. Потому что реальная Одесса вынесла бы налетчикам-самоучкам свой приговор еще до того, как за Беней сотоварищи приехала бы полиция, весьма умело контролировавшая преступный мир Города. Открою вам страшную тайну даже для непревзойденного знатока Одессы Крошки Цахеса Бабеля: на самом деле Одесса — город не бандитский. Одесса — город ментовский. Зато благодаря «давшему нам прописку на карте мира» Бабелю, в этом самом окружающем планету Одесса мире о нас давно сложилось такое мнение: если мы не клоуним, то исключительно грабим. А туристы по сию пору шарахаются от весьма миролюбивой Молдаванки, где каждый житель, с их точки зрения, только и ждет момента засадить кому-то перо в бок. Ребята, вы лучше вместо страшной Молдаванки по мирному Жлобограду вечерком пройдитесь, будете таки иметь шансов убедиться в справедливости одесской поговорки: не ищи приключений на свою жопу, они тебя сами найдут.

А это чудесное бабелевское откровение за Фроима Грача? После всего, оказывается, это Фроим, а не Беня был главой сорока тысяч одесских воров. Вы мне поверите, если я вам скажу, что главой двухсот тысяч современных одесских воров является таксист Федя Рашпиль, разъезжающий на трехколесном «Мерседесе»? Конечно, не поверите, ведь Федя даже не депутат горсовета.

Будь язык «Одесских рассказов» Бабеля хоть слегка похож на подлинно одесский, мы бы имели шанс познакомиться с ними лишь в 21 веке. В 1923 году был написан не только бабелевский «Король», но и ильфовский «Зубной гармидер». Это произведение не могло быть напечатано в Москве по весьма простой причине: сноски с пояснениями заняли бы не меньше места на журнальных полосах, чем сам рассказ. Поэтому в журнале «Красный перец» Ильфом был опубликован авторизованный и сильно сокращенный перевод «Зубного гармидера» с одесского языка на русский язык под названием «Снег на голову».

В отличие от Бабеля, родной язык был в крови истинного одессита Ильфа. А потому он писал в оригинале, к примеру, так: «…приходит еще один зубной жлоб, и тут начинается настоящий гармидер». Но в результате ильфовское «парень держится за стол, как утопленник» не имеет никаких шансов конкурировать с бабелевским «Хорошую моду себе взял — убивать живых людей». «Кто посмеет в Одессе с живого мальчика башмаки снимать?», — писал Саша Черный. А эта «манера вешать живого человека» в исполнении репортера Штрока задолго до выхода «Одесских рассказов». Я уже молчу за заголовки одесских газет тех времен, когда Бабель гонял вперемешку с буденовцами, типа «У меня болит его голова». Не говоря уже за тексты в дореволюционной местной периодике, повествующей о том, что одесская городская Дума «не Дума, а какая-то блатная Ховира», а гласные (народные депутаты) «не гласные, а Маровихеры».

Какого такого Король Беня со своей криминальной шоблой так тщательно избегают всех этих привычных даже фраерскому одесскому уху зухтеров-ховир, не говоря уже за гармидеров-мишпух, тем более что создатель сих дивных образов литературных героев нарочно поселился на Молдаванке лишь бы постичь тайны тамошних дворов?

Зато герои Крошки Цахеса Бабеля, как всегда на высоте их автора. «Бабель дает читателю ощутить: «блатной жаргон» одесских налетчиков-евреев…» (Биографическая энциклопедия), а его «Одесские рассказы», прямо-таки «развлекающие читателей пряным ароматом одесского жаргона» (академик Н. Лейдерман).

Всеми фибрами ощущаю блатной жаргон и аромат одесского языка, источаемый творчеством снимавшего хату на Молдаванке Крошки Цахеса Бабеля, ибо собственноручно отвозил на Байконур писателя Вершинина. Спустя несколько лет, вернувшись на Землю, Вершинин уже досконально знал территориальное устройство, религию, обычаи и язык коренных жителей планеты Валькирия, в чем легко можно убедиться, прочитав его романы «сельвианского цикла», выпущенные в московском издательстве «Эксмо».

Когда-то знаток Одессы в больших кавычках, известный юморист и отважный сатирик Валерий Исаакович Хаит поведал на все постсоветское пространство: «Он, Бабель, делает одесский язык, жаргон одесский, фактом высокой литературы». И хоть бы кто-то спросил: так жаргон или язык? А зачем думать хотя бы головой, когда срочно требуется успеть взнести свой личный вклад к подножью монумента Крошки Цахеса Бабеля, взметнувшийся до солнца, в смысле, русской поэзии.

«Этот человек, как пишут литературоведы, сделал одесский жаргон большой литературой», — считает критик П. Подкладов. «Бабеля без знания специфической одесской речи, ее жаргона, даже интонаций и акцентов — трудно достаточно оценить», — пропагандирует профессор В. Стецкевич. Не сильно удивлюсь, если завтра кто-то напишет, что секрет атомной бомбы на самом деле слямзил у американцев не шпион Кремер, но совсем другой одессит, а творчество Бабеля невозможно полностью понять без знания языка специфических одесских жестов, которых без понтов таки да хорошо есть. И даже не кину брови на лоб, если прочитаю, что решающий гол в фантастическом матче с «Арсеналом» забил нападающий «Ливерпуля» Крошка Цахес, а не Райян Бабель.

Но для меня по сию пору остается непостижимой загадкой: отчего никто из местечковых мелихолюбов до сих пор письменно-восторженно не высказался по поводу гениального предвидения Исаака Бабеля за осуществление всенародной мечты уже в наши дни? Быть может вы думаете, что Беня Крик взял и поперся с визитом к Эйхбауму именно в оранжевом костюме просто так? А как прекрасно гармонирует с оранжевым цветом бриллиантовый браслет под манжеткой Бени — без лишних слов ясно. И Баська ждала Фроима, разодевшись в оранжевое платье, исключительно с тонким намеком на толстые революционно-майдаунские обстоятельства. Или нужно иметь больше двух параллельных извилин в мозгах, лишь бы понять, что подразумевал Бабель, написавший в тех же «Одесских рассказах»: «Оранжевая звезда, скатившись к краю горизонта…»? Да за подобное научное открытие ныне можно даже рассчитывать на такой орден, как у самой бабки Параски, хотя бабки при этом тоже не помешают и звание действительного члена Академии наук гарантировано.

Кроме того, не могу понять, чем многократно процитированная восторженными критиками фраза «Хорошую моду себе взял — убивать живых людей» смачнее, чем «мертвый труп утопленника», «…укушен гр. Аванесовой в правое полужопие», «пистолет типа револьвер»? Вы думаете, этот какой-то юморист выдает? Вынужден вас разочаровать: это выдержки из ментовских протоколов тех лет, когда мы еще не читали Бабеля. Кстати, ходивший по всему СССР анекдот: «Мент пишет заявление: «В связи с тяжелым материальным положением прошу перевести меня на работу в ОБХСС» — подлинный образчик заявления, хранившегося в коллекции одного работника одесской прокуратуры.

«Фурункул выскочил на правой полужопе», — это уже не ментовский протокол, а врачебный диагноз. Так что если вы полагаете, что нужно быть непременно великим Бабелем или обычным одесским ментом, лишь бы выдавать перлы по поводу убийства живых людей или трупов утопленников, то должен вас разочаровать еще раз. Газета «Киевские ведомости» в 2008 году поведала, о том, что лидера одесского красного подполья Смирнова-Ласточкина белогвардейцы «заживо утопили в море».

Одессита не слишком можно поразить приведенными выше фразами. Мы по сию пору и не такое не то, что слышим, но постоянно читаем в прессе. Меня же удивило даже не то обстоятельство, что знаменитый Беня ходит не в твинчике (клифте) и шимми, а в «пиджаке» и «штиблетах». Но вот слово «клянусь» в устах Бени — это таки что-то с чем-то (см. «Таки большой полутолковый словарь одесского языка» в 4 томах, т.2, стр.142). Не говоря уже о всевозможных многословных «чтоб я так был здоров», у пресловутого «клянусь» в бенином случае есть один-единственный возможный одесскоязычный синоним. Он никогда не являлся тайной ни для одного из одесских писателей. За исключением самого выдающегося знатока Одессы и папы ее языка Крошки Цахеса Бабеля.

ВЫ МЕНЯ НА БЕНИ-МУНИС НЕ ВОЗЬМЕТЕ!

Недавно доктор наук Михаил Чабан опубликовал в газете «Русский экспресс» статью «Одесские перлы». В частности, он пишет: «Ты меня на бени — мунис не бери!». До сих пор сам точно не знаю, что значит это выражение, хотя догадываюсь. Это выражение применялось в Южной Пальмире в случае разоблачения происков или ложных аргументов собеседника… «Что ты понимаешь в колбасных обрезках?». Откуда возникло это выражение, история с географией умалчивает. Но я думаю, что из недр народа… «колбасные обрезки» — это сама жизнь, пахучая, живая и образная, народная одесская речь прямого действия».

Мой родной папа, сверстник Чабана, почти пятьдесят лет назад растолковал мне что означает крылатая фраза «Иди докажи, что ты не верблюд», но откуда взялось выражение за «колбасные обрезки» он тоже не знал. Как мне кажется, Михаил Чабан пишет «бени-мунис» оттого, что на его подсознание действует бессмертный образ Бени Крика с Молдаванки, хотя как допускаю мысль, что доктор наук знает о существовании его реального современника со Слободки Бене Буце, равно и как переводится на русский язык слово «буц».

Вообще-то «бенимунис» — многофункциональный фразеологизм. На русский язык при сильно большом желании его можно перевести даже как сакраментальное «Суду все ясно». Если бы это выражение хоть раз промелькнуло на страницах самого великого одесского писателя, Михаил Чабан по данному поводу делал бы себе в голове дырку куда меньшего диаметра. Но Бабель предпочитал, чтобы его герои вместо традиционно-одесского «обойдусь без бенимунис» говорили нечто вроде «поверю вам без честного слова».

Именно такую форму написания — бенимунес — этого одесского выражения, прозвучавшего в устах Бени в качестве «клянусь», применил Валентин Катаев в своих мемуарах, рассказывая о птицелове. Сам же птицелов-Багрицкий писал так: «И аз, бенамунес…». И при этом никто отчего-то не обрушивает свой праведный гнев на Катаева за то, что он пишет «бенимунес», а не «бенамунес». В 2003 году ушел из жизни последний из одесских могикан московского призыва двадцатых годов поэт, переводчик и прозаик С. Липкин. В своих мемуарах «Записки жильца», опубликованных через четверть века после их создания, он пишет: «голый бенемунес меня не устраивает». Примечательно, что в адрес Липкина метание критических стрел тоже не состоялось.

Так же, как и Липкин, через «е», употребляет выражение «бенимунес» одесский писатель Е. Ярошевский в своем произведении «Провинциальный роман-с». Как и «Записки жильца» Липкина, этот роман был опубликован через четверть века после его создания. Кроме «бенемунеса», Ярошевский применяет и иную форму написания — «бенымуныс», а Лена Каракина и расхваливающая Ярошевского пресса молчат сильнее пресловутой рыбы об лед. Зато в мой адрес мадам Каракин по аналогичному поводу подняла форменный геволт: ««нахес» у него «нахыс» (а про «тухес» я вообще молчу)». И уж совсем примечательно, что в своем романе, вышедшем в Одессе лишь в 21 веке, обильно расхваливаемый местечковой критикой Ярошевский запросто употребляет всякие-разные слова, за применение которых те же яйца, только в профиль делали сами себе беременную голову, а мне — вырванные годы из еле оставшихся дней в начале последнего десятилетия 20 века.

Ах, как было бы клево, когда бы оказалась правдой дурка, сочиненная страдающим раздвоением личности городским окологазетным дурачком Яни-Лоркиным, которому не однажды выписывали гонорары в виде викинштейнов и всякие пилюли. Бенимунес, если бы моя фамилия в натуре была той, что запалил этот прообраз героя моего давнего романа «Операция «Гиппократ» или, совсем не всуе скажем, Беренбойм или Штейман, то и отношение упомянутой критики было бы слегка нежнее, нежели к какому-то там Смирнову, именующего Всемирный клуб одесситов Синагогой. Зато, бенимуныс, когда некоторых хорошо известных в Синагоге пишущих деятелей принялся письменно оскорблять поселившийся в Одессе оборзевший жидоед, надлежащий отпор он получил вовсе не от членов Всемирного клуба одесситов и критиков местечкового пошиба. Я с тем жлобом не устроил разве что дуэль на обрезах только по техническим причинам. Это так, к слову «бени-мунис».

Во второй половине прошлого века жили себе в Одессе два красных кавалериста времен Великой Отечественной войны — Исаак Винницкий и Иосиф Фридман. Исаак был младшим братом легендарного по сию пору Мишки Япончика, а Фридман написал стихи за похороны последнего одесского биндюжника. «Вы не скоро годы нас прикончите, бенемунес, не возьмете нас, из породы Мишеньки Япончика, сбацаем «Семь-сорок» в трудный час». Вот эти солнечные пацаны, бенымунес, в отличие от местечковых литературоведов-самоучек и докторов филологических наук импортного производства, регулярно насыпающих все более и более восторженных славословий в адрес великого знатока Одессы и ценителя ее языка Исаака Бабеля, а также московских режиссеров, неоднократно экранизировавших его произведения за Беню, точно знали: настоящий биндюжник скорее выйдет на улицу без штанов, чем без красного кушака.

Или сладкоголосые кокотюхи понимают в колбасных обрезках хуже своего кумира по части одесского языка? Бенимуныс, я вас просто умоляю! Быть может, нищим на свадьбе Двойры не достался ямайский ром? «…и потому, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями», — написал Исаак Бабель. Я не намекаю за писания талмудоида Капулкина по поводу выражения «трефные свиньи». А повторяю прямым текстом: если бы Бабель написал типа: «насосавшись, как кошерные свиньи», это бы было таки по-одесски. Однако сам Бабель посчитал бы такое выражение кощунственным, ибо еврейское начало Исаака Вавилонского не позволило подобно тоже не гой-еси Ильфу, подняться над ним и стать чистокровным одесситом. Или лицом одесской национальности. Поселившийся в Городе еврей Бобель жестко контролировал творчество русского писателя Бабеля, а в результате тот так и не сумел стать одесситом. Вот потому-то вы и не встретите в бабелевских текстах многих слов идишистского происхождения, которые, не задумываясь, употребляли его современники-одесситы любой графы, тоже умевшие водить пером по бумаге. Знающего толк «в колбасных обрезках» трудно взять на бени-мунис. Или, если вам угодно, на хап-геволт (за взять на понт и речи быть не может).

Лет тридцать с гаком назад мне доводилось встречаться с одним сильно старым делаваром. Его слова из плавной, насыщенной метафорами речи, во многом напоминающей мне сегодня подлинный стиль одесской литературной школы, оказались воистину пророческими. В частности, делавар сказал: «Ты, иди знай, станешь последний человек среди земли, кто имеет хавать откуда выскочили «колбасные обрезки». Когда я был шкет, а площадка туманчиков стоила трендель с кербол на сдачу, махер-ребе таки бывало мене гундели: «Ты понимаешь в нашем деле, как трефная свинья в кошерных колбасных обрезках».

Старания местечковых шалахмонов, ныне лепящих из ними же созданного образа короля одесской литературы уже самого настоящего джокера из явно крапленой колоды, могут привести не к тому результату, на который они рассчитывают. Ведь при пристальном рассмотрении короны очень многих королей на поверку временем оказывались колпаками с бубенчиками, в которых пляшут на битых тузах не наколотые джокеры.

Член Всемирного клуба одесситов Е. Голубовский полагает: «Бабель был настоящим певцом Одессы, он тонко чувствовал Южную Пальмиру, ее пульс, ее сердце. Он был настоящим ее сыном». Сейчас она войдет: на самом деле Бабель был замечательным русским писателем-стилистом, который менее других литераторов-одесситов подходит для сочиненной ему роли символа литературы Города. Разгадка же творческого метода Бабеля заключается в том, что для него на первом месте стояло слово; а вяжутся ли красиво выписанные фразы со здравым смыслом, как говорят в Одессе, было уже вторым вопросом.

Всемирный клуб одесситов планирует установить памятник писателю Бабелю. Очень бы не хотелось, чтобы основание монумента Крошки Цахеса Бабеля раздавило и без того чересчур хрупкую память о писателях, заложивших основы подлинно одесской литературной школы.

ЭТО ВЫ В МОСКВЕ ГРОЙСЕ ХУХЕМ, А В ОДЕССЕ — ЕЛЕ-ЕЛЕ ПОЦ

ИЛИ

ТО, ЧТО В МОСКВЕ ХОХМЯТ, В ОДЕССЕ ЕЛЕ ТЯНЕТ НА ЧЕТВЕРТЬ АДИЁТА.

Мне таки хоть раз, но сильно повезло в жизни: я никогда не играл в КВН. Как-то на рассвете заката Советской власти случайно встретился в баре с Яном Гельманом. В нынешние времена Ян торчит в Москве, где ежемесячно выдает пару сот шуток для российского телевидения. А во время той давней встречи у него впереди паровоза было написать текст для «Джентльменов», которым предстояло выступать перед делегатами Всесоюзного комсомольского съезда.

— Какие проблемы? — сказал я Гельману. — Давай изобразим в темпе вальса.

— Начинай, — предложил он.

— Джентльмены, среди нас есть комсомольцы? — Нет, среди нас только джентльмены.

Ян улыбнулся и сказал, что такую шутку нельзя озвучивать не то, что со сцены московского Дворца съездов, но даже в клубе затрушенного Урюпинска. В отличие от меня, Яну по сию пору не нужен цензор, ему вполне хватает внутреннего. Вот почему Гельман не создаст шутки, которая может вызвать даже легкое сомнение у редакции программ российского телевидения.

Как издавна говорили в одном веселом городе, ничего сильно страшного. Куда страшнее, когда приезжий начинает строить из себя одессита и, не зная ни языка, ни истинных традиций Города, позиционироваться за его пределами мордой лица одесского хохмача. Как, например, это делает доблестный популизатор даже так называемого одесского юмора Валерий Исаакович Хаит, составивший увесистый том под названием «Одесский юмор». Справедливости ради, о Валерии Исааковиче нельзя по-одесски сказать, что он тухес кирпичом вытирает. Но ведь вытирал в свое время, да еще как! Однако откуда московскому издательству «Эксмо», выпустившему его творение, знать, что являет собой настоящий одесский юмор?

И вспомнил я крылатую фразу одесского языка «Ша! Ребе будет говорить», прочитав откровения Хаита «Об одесском юморе и не только о нем», отрывающие талмуд его производства. Ребе таки сказал: «А вот против чего хочется категорически возразить, так это против жаргона и дурной языковой экзотики. И тут я полностью разделяю иронию короля одесских фельетонистов начала двадцатого века Власа Дорошевича, фельетон которого «Одесский язык» и открывает эту книгу. Главная мысль этого фельетона тоже состояла в том, что так называемый одесский колорит вполне можно выразить в пределах норм русской грамматики.

Правда, и тут бывают исключения. Вот Бабель, например. В рассказе «Король» читаем:

— Беня, — сказал папаша Крик, старый биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном. — Беня, ты знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа…

— Папаша, — ответил Король пьяному отцу, — пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей…

Но это Бабель, многие фразы из рассказов которого не зря разошлись на цитаты. Поистине нужно обладать уникальным бабелевским талантом и снайперским вкусом, чтобы сделать одесскую речь фактом высокой литературы».

О, сколько нам открытий чудных готовит духман просвещения в хаитовском исполнении. Козе и Хаиту ясно, что до Бабеля мы имели исключительно дурновкусицу а ля Кармен или Юшкевич. Хотя любая безымянная торговка с Привоза, бегло выдающая фразы уровня: «Замолчите свой рот, а то я это устрою камбалом по морде», или мадам Целкин, с ее тремя классами церковно-приходской школы, с утра до вечера сыпавшая комплиментами типа: «У вас в голове меньше мозгов, чем под хвост моей кошки, хотя мине витворали трепанацию черепа», явно обладали исключительно бабелевским талантом и снайперским вкусом, пусть даже и не делали свои речи высоким литературным фактом.

Ни сам а гройсе хухем Хаит, ни выпустившие его книжку эксмошники даже не подозревают: Влас Дорошевич никогда не был королем одесских фельетонистов, тем более начала двадцатого века, когда его не то, что в Одессе, на Сахалине уже близко не было. В 1899 году Дорошевич принимал участие в создании столичной газеты «Россия», а после ее закрытия бессменно редактировал в Москве «Русское слово» до 1918 года. Это, конечно, детали, хотя и характерные.

Многие россияне, равно как и некоторые окопавшиеся в Городе жлобы, более полутора веков сражаются с нормами одесского языка. И что мы имеем на сегодняшний день? В книжечках «Одесский язык» и «Одесса таки ботает» я на многочисленных конкретных примерах показал, что пресловутая одесская «дурная языковая экзотика», наряду с «противными словечками» и «блатным жаргоном» по прошествии лет становятся нормами русского языка.

Как бы между прочим, сам Дорошевич в своей колонке фельетониста «За день» неоднократно использовал нормы одесского языка. О пресловутом «за» даже речи нет, ибо перед началом работы редактор газеты «Одесский листок» В. Навроцкий сразу же предупредил короля русского фельетона. Дословно: «В Одессе пишут за людей и за жизнь. Если вы этого не учтете, то все будут считать, что вы приехали к нам из Занзибара. Забудьте о предлогах «о» и «про».

Вот как писал соблюдавший с точки зрения Хаита правила русской грамматики Дорошевич: «По ремеслу портной. Работал в мастерской корнер Ришельевской и Большой Арнаутской». Полностью перевести эту фразу на русский язык ныне не представляется возможным. Корнер — вошедший в одесский язык англоязычный «угол», но никто не задумывается даже над тем, что Ришельевская, согласно правилам русской грамматики — «улица Ришелье». Однако по какому конкретно адресу по улице Ришелье либо улицы Большой Арнаутской (по-русски — Большой Албанской) работал портной? Угловая система координат издавна и по сию пору существует только в Одессе. В каком еще городе вам скажут нечто вроде: «Я живу на Княжеской угол Конной», а не, скажем, в доме на Княжеской,25, находящемся за двести метров от того угла? Или Хаит после всего этого не юморист, особенно по московским меркам? Таки да.

Так что он, хотя и по причине присущей этому деятелю отваги, но совершенно напрасно взял в подпору Дорошевича, прикрывшись ним, яки щитом, пропагандируя свои вумные, как на Одессу, мысли. Единственный, кого умный, как утка Хаит боится упрекнуть по поводу «дурной языковой экзотики», это несравненный Крошка Цахес Бабель, уже выступающий в роли юмориста как автор «Короля» и «Пробуждения». Почитайте, обхохочетесь. Мне пришлось таки улыбнуться, прочитав в «Пробуждении»: «я поднялся вверх по Тираспольской и очутился в порту».

Только в чем экзотика, да еще дурная, если за четыре года до выхода в «Эксмо» талмуда имени Хаита «Одесский юмор», это же издательство выпускает детектив Ольги Никитиной под названием «Две большие разницы»? Любопытно другое: москвичи хоть читают предварительно рукописи, которые затем тиражируют, ибо за при этом еще и думать хотя бы головой — даже речи быть не может.

К тому же «король русского фельетона», как именовали Дорошевича в России, и «король одесских фельетонистов», извините за жаргон и дурную языковую экзотику, это чересчур две большие разницы. Интересно, зачем вслед за россиянами воитель за чистоту русского языка Валерий Хаит использует древнюю одесскоязычную норму «король» вместо того, чтобы правильно писать по-русски «лучший фельетонист России»?

Если вам мало примера неверных с точки зрения правил русской грамматики «двух больших разниц» в исполнении «Эксмо», нате научную статью россиян Светланы Алешиной и Константина Бочарского «Рецепт доктора Голдратта»: «Но, к сожалению, common sense (здравый смысл) и common practice (общая практика) — это две большие разницы». Статьи под названием «Две большие разницы» опубликованы в «Петербургском театральном журнале» и в «Российской Бизнес-Газете», а приезжий Хаит, несмотря на это, вместо засунуть свой язык куда часто привык, храбро гонит пену на родной язык одесситов.

Вот бы было здорово, чтобы кто-то предложил петушащемуся, то бишь петушащему самого себя, бойцу за чистоту русского языка очередную халтурку. А именно — освободить русскую литературу от «жаргона» и «дурной языковой экзотики». Валерию Исааковичу, с его привитыми кавээновской цензурой взглядами, в таком случае пришлось бы сидеть над этой работой еще дольше, чем тому джинну в бутылке.

Ай да, Пушкин, ай да сукин сын: пожил себе в Одессе, а затем стал пользоваться той самой дурной языковой экзотикой. Чего там Татьяна в «Евгении Онегине» пропагандирует: «…открой окно и сядь ко мне»? Так ведь окна и двери, согласно правилам русской грамматики, тогда можно было исключительно «отворять». И чем пушкинская фраза: «Всего, что знал еще Евгений, здесь перечесть мне недосуг» хуже «Это что-то особенного»?

«Балагула убегает и трясет меня, Рыжий Айзек правит парой и сосет тютюн», — писал явно не великий Бабель, ибо в его представлении парой правил не балагула, а биндюжник. И кто это пишет, кто посмел употребить «тютюн» с «балагулой» вместо «табака» и «ломовика»? Некий Иван Бунин, тексты которого давно нуждаются в правке с точки зрения норм русской грамматики. Что это за страшно-уголовная жаргонная «хипесница» и прочие «сделает из Любки фартовую маруху» в исполнении Куприна? Исправить на «сообщницу грабителя» и …

Вообще-то Александр Куприн, имею вам сказать, наблатыкался в Одессе — дальше некуда. Взял и нагло написал: «жарить лобана на шкаре». Таких слов, как «лобан» и «шкара» в русском языке тогда вообще не было. Что «лобан» — «крупная кефаль» даже Хаит знает, а что такое «шкара» — любой одессит скажет. Вот узнали россияне от одесситов жаргонное слово «мангал» — и куда подевалась русскоязычная «жаровня» вместе с ихними языкатыми нормами? Уже в наши дни в России стало известно что это за такое — барбекю, а нам вполне старинной «шкары» хватает. Я сам вчера стоял возле шкары в шикарных шкарах. И что я вам скажу: от слова «демисезонный» россиян давно тоже не выворачивает, хотя когда-то от слова «открытка» им делалось прямо таки не по себе. Интересно, а как приведет Хаит в соответствие с правилами русской грамматики куприновское «петалиди-металиди», это же не уровень «Об чем думает такой папаша?». В общем, презренной прозы для правки лет на тысячу двести с гаком хватит. При условии, если предварительно выучить настоящий язык, а не суррогат в бабелевском исполнении.

Всего один пример. В серии «Жизнь замечательных людей» далеко не вчера вышла книга В. Новикова «Высоцкий». Автор пишет: «…с симпатичным плечистым амбалом в незастегнутой по причине жуткой жары рубашке-бобочке». Или это фраза не норма исключительно «дурной языковой экзотики»? Ведь «плечистый амбал» и «рубашка-бобочка» — из той же оперы что «ходить ногами», «кушать ротом», «брать руками». Для профессиональных лингвистов поясняю, что в Одессе можно брать не только руками, но и во внутрь, не говоря уже за «кушать жопой», сиречь «иметь в избытке». Я уже молчу за просто употребление некогда исключительно одесских жаргонизмов «амбал» и «бобочка». А если от презренной прозы перейти к высокой поэзии?

Чего там понаписывал известный советский поэт Илья Сельвинский: «Мотька-Малахамовыс считался за монарха и любил родительного падежа»? Самое время исправить на: «Матвей (Дмитрий) — Ангел смерти (Сорванец) полагал себя монархом и совершенно неверно использовал родительный падеж в своей речи». Аналогичных примеров из русской и советской классической литературы можно привести вагон и маленькую тележку. Вон Левин у того Толстого, который Лев, «слезает с извозчика», хотя мы все знаем, что Левин был приверженцем традиционной сексуальной ориентации.

Дорошевич иронизировал в своем фельетоне «Одесский язык» по поводу слова «сам»: «Я сам хожу гулять» и добавлял: «иногда для ясности месье одесситы бывают так любезны, что прибавляют: сам один!». Спустя девять лет после выхода книги склерозного Дорошевича «Одесса, одесситы и одесситки», упомянутый Л. Толстой написал в рассказе «Приезжий и крестьянин»: «захватил тысячу семьсот десятин, сам один, и все ему мало». А по поводу не то, что «сам один», но даже «оба два», могу процитировать не столь известного как Л.Толстой россиянина Е. Романова: «Мы поэты, оба два, нас осудят за слова». Да что там Толстой или не царь Романов, если известный своей святостью Кирилл Иерусалимский пропагандировал: «Знаешь признаки антихристовы, не сам один помни их, но и всем сообщай щедро».

Или вам интересно, почему я назвал Власа Дорошевича склерозным? Потому что он сам… пардон, он лично, ссылаясь на усталость, сообщал по большому одесскому секрету некоторым дамочкам: «Сегодня я буду спать сам». То есть в гордом одиночестве. Так что, как говорят в Одессе, кое-кто сам себя в тухес оттрендал, если для него нормы одесского языка являются дурной экзотикой. Дорошевича в виду не имею. В отличие от известного юмориста и отважного сатирика Хаита, король Влас занимался своими языковедческими инсинуациями в 19 веке, в том числе — по поводу употребления одесситами слова «иметь».

Бедный Дорошевич, попав в Одессу, он не мог даже себе представить, что вскоре здесь начнут делать смету на самого главного одесского писателя всех времен, который впоследствии будет проявлять свой уникальный талант со снайперским вкусом на уровне «я имею вам сказать вам пару слов» и «Беня знает за облаву», лишь бы сделать «одесскую речь фактом высокой литературы». С высмеянным «иметь» Дорошевич вообще попал пальцем в небо, а давший индульгенцию исключительно Крошке Цахесу Бабелю юморист Хаит — в привычное для него место. «Этот другой человек был во фраке, имел за сорок лет и озабоченную физиономию и был специальный кабинетный прислужник и докладчик его превосходительства, вследствие чего и знал себе цену». Извините за корявый стиль цитаты, чай, не Бабель писал, а некий Достоевский с его таской до того малохольного «Идиота». «Я более ничего не имею сказать», Л. Толстой, «Анна Каренина», «…имею ли я ей сказать что-нибудь особенно важное», М. Лермонтов, «Герой нашего времени». Так можно цитировать вплоть до «Еще многое имею вам сказать» (Евангелие от Иоанна).

А что мы имеем в наши дни, кроме пары пустяков и статей в московской прессе типа «Дом, квартиры в котором имеют шикарный вид»? Шикарный — «новое противное» одесское словечко, сильно возмутившее в свое время Гумилева. Он в гробу бы перевернулся, если бы узнал что в наши дни российская газета «Премьер» опубликует статью под названием «Вид на море и обратно».

Белорусский еженедельник «БелГазета», статья Натальи Гриб «Что я имел, то и введу» с подзаголовком «Весна пролетела, любови капец». Гляди, наш жаргонизм «капец» уже используют, Хаита на них нет. Но если бы мадам Гриб написала: «Любовь прошла, завяли помидоры», это было бы стопроцентно по-одесски.

Да что там просто «иметь»! «Поиметь» не желаете? Самый главный язычник России В. Даль писал: «Поимейте веру христианскую!». Если вам мало веры, нате стихов россиянина Ю. Кулика «Гулянка по-одесски»: «В общем, девочки нас поимели, как последних одесских лохов», да и современная книга о мошенничестве в России имеет название «Не дай себя поиметь».

Так я вам скажу больше, россиянам уже недостаточно просто «иметь» и «поиметь». Они успели перенять у одесситов дурной языковой экзотики в виде «иметь иметь», что в переводе на русский язык «получить возможность обладать». «Криминальная Россия» публикует статью «Судьи возможно смогут иметь иметь родственников за рубежом». Зададимся вопросом не без помощи действующего на нервы Хаиту одесского языкового колорита столетней давности: «Что мы имеем с гусь?» «А что имеем с гуся чиновного?», — аукается российская газета «Власть». Вам мало России? Как говорили издавна в Одессе, получите и распишитесь: «Образование по-казахстански, и что мы имеем с этого гуся?».

«А что я с этого буду иметь?» — к этой фразе, равно как и к «двум большим разницам» некогда добавляли, «как говорят в Одессе». Ныне статьи под таким заголовком выпускают Е. Яковлева в «Российской газете», В.Максимов в «Новых Известиях», Д. Павлов в журнале «Топ-менеджер». А еще в России живет мадам Матвеева. Хоть она Новелла, но пишет стихи: «И в теплом ветре ловить опять то скрипок плач, то литавров медь…А что я с этого буду иметь, того тебе не понять».

«А это чудесное одесское выражение «говорить за кого-нибудь»! Вы будете страшно удивлены, когда услышите, что:

— Месье прокурор чудно говорил за этого мошенника», — насмешничал в «Одесском языке» Влас Дорошевич в конце 19 века, еще не подозревая, что почти через четверть века на свет появится «обессмертившая Одессу поговорка «Беня знает за облаву». Нужно быть таки шаей из трамвая, чтобы подобно Валерию Хаиту разделять эту иронию в 21 веке. Особенно после того, как не безграмотный привозный шлема, а доктор наук толкал речь на пикнике: «А за себя скажу, что своей докторской диссертацией…» в кинохите «Москва слезам не верит».

Обоснованно предполагаю, что пока пишу эти строки пресловутое «за» вполне могли ввести в учебники русского языка. Ибо неоднократно встречал эту норму в текстах не только упомянутого Ильи Сельвинского, не говоря уже за российских классиков одесского производства, но и ежедневно по несколько раз слышу «за» в качество «о» или «про» по российскому телевидению. Даже в виде дикторского «чествовали за героев» в новостийной, то есть новостной, программе НТВ.

«Писатель должен переживать за все», — так озаглавил свою статью Владимир Войнович. За два года до выхода толстючего хаитовского халоймеса под маркой одесского юмора в Москве, в этом же городе была опубликована статья «Помолчим за Королеву», вышедшая в связи со смертью английской королевы-матери. «И не считал это за позор», — пишет Ю. Чехонадский. И не где-нибудь пишет, в «Литературной газете». Заголовок в «Обозревателе»: «Ющенко не торговался с Ниязовым за цену на газ». Светская российская хроника повествует: «В Форум Холле прошла третья торжественная церемония награждения «Звездная пара года». Статья называется «Счастливые звезды говорят за жизнь». Вот это «говорить за жизнь» в России уже чуть ли не на каждой сотой странице. Литературно-философский журнал «Топос», стихи Анны Золотаревой: «Поговорим за жизнь (много ли ты сможешь за нее сказать?) и поговорим за смерть (долго ли я смогу за нее молчать?)». Зацените: четыре «за» в одном предложении.

Когда-то в Одессе говорили «за цену», а за ее пределами «о цене». Потому в Одессе заценивали, а в России — оценивали. Ныне «Новая эра» предлагает: «Зацените книгу».

Не удивлюсь, если вскоре одесскоязычное «помолчим за» в качестве «не говоря уже о», будет официально признано нормой русского языка.

Но просто некогда исключительно нашего «за» россиянам уже за мало. Даже некоторые ихние парламентарии разоряются во все стороны: «Нас держат за дураков», то есть «воспринимают в какчестве». Пропагандист дурной языковой экзотики и явно одесский шпион Штирлиц проговорился почти сорок лет назад: «Не люблю, когда меня держат за болвана…». В нынешние дни писатель, режиссер, академик Андрей Максимов публикует в «Известиях» статью «Не держите меня за дурака». На страницах «Московского комсомольца» помещают родственную статью Ивана Аккуратова «Нас держат за идиотов». В компьютер российского журналиста Михаила Ростарчука явно проползли вредоносные одесские лингвовирусы, а в результате его статья стала называться «Не держите нас за дураков». Или они Хаита начитались; хоть бы кто написал «Держите меня за умного».

«Ты меня за черного не держи», — пропагандирует негр в российской кинокомедии «Профессор в законе». «Вы меня, гражданочка, совсем за малохольного держите» (повесть В. Ткачука «Командировка»). Да что там «малохольный» или «держать за»! В России уже «держат заводы», то есть «являются владельцами заводов». Фрагмент статьи «Ресторан «Атмосфера» в Сочи»: «…ресторан держит приезжающий сюда на зиму Марк из Шамони». «Бизнес держит американец с армянскими корнями», — повествует программа «Максимум» за нелегальное производство калашей в США. А если пройтись по современной российской литературе, то цитаты из нее по поводу «за» займут том объемом с «Одесский юмор».

«В Одессе всегда смеются с кого-нибудь.

Гр. фельетонисты здесь очень много смеются, например, «с городской управы», но с городской управы это как с гуся вода. Может быть, отсюда и взят этот предлог «с», — иронизирует в «Одесском языке» Влас Дорошевич.

Большое дело просто «с» для Города, где кушали пироги со с маком или дефилировали со с кушем в кацавейках со с мехом. Гр. фельетонисты, живущие в Одессе, по сию пору выдают: «Куры будут смеяться с этой…», «Вид на море со всех окон», «С нас будет смеяться вся Европа». Или за пределами Одессы не делают того же самого? Я вас прошу! Российская газета «Коммерсант» публикует статью Р. Должанского «Вокруг смеха»: «…прямо со сцены берут с писателя обещание их вспомнить». Вам хочется песен? Их таки есть: «Я с вас смеюсь, какой Техас, когда нам Сеня в первый раз стрелял под мухой прямо в глаз, так это была хохма». Полагаете, старинный одесский фольклор? Нет, это современная песня российского производства. Классики не желаете? «Что ты ходишь все равно, как босяк с Дюковского сада?», — В. Катаев, «Белеет парус одинокий». Так российский классик Катаев еще и одесское слово «споймать» употреблял в той книжке. Имеете возражений, мол, Катаев был одесситом, а вам непременно надо именно упомянутого Дорошевичем «смеяться с». Пожалуйста: «С нас ведь теперь смеяться будут». Вот как глумился над грамматикой русского языка Гоголь. А Куприн, что, лысый? «…смеялись с курортных дачников».

А что мы имеем сегодня с не одесских гр. журналистов по поводу «с»? Российская газета «Известия» публикует статью под заголовком «Олимпийская чемпионка Светлана Ишмуратова: «В Турине я едва не умерла с голоду». Так в России, кроме просто «Известий имеются еще и «Новые Известия», опубликовавшие статью «Мы боимся умереть с голоду». Это когда-то «умереть с голоду» было дурной языковой экзотикой для россиян, употреблявших выражение «умереть голодной смертью», зато сегодня только успевай читать от «Из-за глобального потепления человечество умрет с голоду» до «Как не умереть с голоду в Москве?».

«Везде детей «кладут спать» и только в Одессе их ложат спать», — писал Дорошевич в фельетоне «Одесский язык». Но или сегодня детей не ложат спать ув Москве? Перестаньте мне сказать. «Как ложить спать новорожденного» вам неоднократно пояснит российская пресса, а ее исключительно светская хроника публикует: «Никита Михалков первого сына ложил спать…».

А это неверное с точки зрения Дорошевича и Хаита выражение «без ничего»? «Когда вас спрашивают: — С чем месье хочет чай: со сливками, с лимоном? Вы должны ответить: — Без ничего», — писал за очередную дурную одесскую языковую экзотику король русского фельетона.

Вообще-то на подобный вопрос мы куда чаще отвечаем: «С лимоном без». Так ведь скромняга Дорошевич не написал, что дамочка без ничего — куда смачнее того чая. Нате вам «без ничего» в российском исполнении: статья Полины Делоне, «Московский корреспондент», «Много танца без ничего». Получите еще заголовков: «Эпатажная писательница Ирэна Карпа позировала без ничего». «Героиня фильма «Дьявол носит Прада» красовалась без ничего». Если вам надо именно упомянутого Дорошевичем чая, читайте дальше российскую прессу, опубликовавшую «Чаёк без ничего — это не чаёк». Мало пустого чая, получите к нему хоть какой-то пирожок: газета «Красная звезда», статья Мирона Егорова «Пирожок без ничего». Большое дело пирожок без ничего; мне как-то, выражаясь одесским языком, довелось угостить юмориста Хаита пирожком с говном, и он его захавал с большим аппетитом.

На самом деле сегодня таки нужно быть клиентом сотой бригады, чтобы расценивать «без ничего» и сотни иных аналогичных выражений некогда исключительно одесского языка в качестве «дурной языковой экзотики». Если не верите, загляните в «Современный толковый словарь русского языка» в трех томах, выпущенный в Москве. Там этих «без ничего», как явно нелингвистической грязи.

Влас Дорошевич иронизировал в «Одесском языке»: «Вы должны говорить «тудою и сюдою», чтобы не быть осмеянным, если скажете «туда и сюда». Да и Александр Куприн в «Белой акации» писал: «Жена моя говорит: «тудою», «сюдою» и «кудою»…Она на мои поправки гордо отвечает, что одесский жаргон имеет такое же право на существование, как русский». Действительно, чем одесский жаргон хуже русского жаргона?

Недавно читал такой российский анекдот:

— Мама, можно я погуляю отсюдова и дотудова?

— В русском языке нет слов «отсюдова» и «дотудова».

— А докудова есть?

На самом деле в русском языке есть такие слова. Давным-давно невинно убиенный классик русской литературы А. Грибоедов отмечал: «Немного не доходя дотудова истоки гор уже к югу». Хорошо, пусть это было, как говорят в Одессе, давно и неправда; но ведь относительно недавно невинно убиенный российский писатель Д. Балашов в романе «Святая Русь» писал: «…свое, родовое, неотторжимое, дотудова суть и государство».

Легендарный Буба Касторский пел: «Хожу себе сюдою, хожу себе тудою», и это говорит лишь об одном: пряный, мудрый, острый, могучий, живой, как сама жизнь, язык одесситов бережно сохранил и пронес через столетия не только испанскую «бодегу», но и русское «кудою». Не верите мне, спросите у главного язычника России В. Даля, писавшего: «Сюдою поближе, а тудою дорога получше». На основе итало-греческого «кантари» было создано одесское слово «кантер», чей одесскоязычный синоним «безмен» давно уже не вызывает неприязнь за пределами Города, но изначально русское «кудою» обрело в одесском языке значение не «куда», а «каким именно путем лучше добраться до необходимого места».

И что мы имеем сегодня? То же самое, что всю жизнь: очередные российские и местечковые спецы по дискредитации одесского языка, сами того не замечая, на всю катушку используют его «дурную языковую экзотику». «Далеко не» вместо «отнюдь не», «новый рекорд», а не «очередной рекорд», и даже просто «первого» им за мало, пишут «самый первый». Что тогда говорить за все эти «шокирующие цены» или «в районе ста тысяч долларов». Даже «уникальный», то есть существующий в единственном экземпляре, употребляют в виде «самого уникального» на некогда исключительно одесский манер, не говоря уже о «самом лучшем». Да у прадедов нынешних москвичей челюсти бы до паркета свесились, а глаза выскочили бы на затылок, услышь они безграмотно-одесское обращение «Дамы и господа», ставшее ныне нормой русского языка.

Некогда поднимать не только хаёшь, но и тосты было привилегией одесситов. Россияне, современники Дорошевича, поднимавшие тосты только с пола, падали в обморок, когда слышали, что одесситы поднимают тосты вместо бокалов. А что мы имеем на сейчас? Заголовки в российской прессе. «На приеме в честь Елизаветы Второй Буш поднял тост за продвижение свободы». Чем ему ответил Путин? «Владимир Путин поднял тост за ветеранов». Но это проза жизни. Поэзии не желаете? «Так тост подымем за Тельца — своей удачи кузнеца», «За Новый год подымем тост, пусть будет тост предельно прост». Василий Саранчук даже стихи так озаглавил — «Тост»: «Я поднимаю тост за подлецов любых мастей, чинов и званий».

Таки полностью разделяю точку зрения Саранчука, читая рассуждения составителя тома с понтом одесского юмора: «так называемая южнорусская школа», «так называемые «одесские анекдоты». Известному юмористу и отважному сатирику Валерию Исааковичу Хаиту явно недостаточно оскорбительного для настоящего одессита словосочетания «так называемые», он еще и одесские анекдоты на всякий пожарный случай берет в кавычки. Уверен, что строки типа «так называемое демократическое государство Украина, где Конституцию в качестве туалетной бумаги гарантированно используют все кому ни лень», Валерия Исааковича невозможно будет заставить озвучить даже под дулом пушки-сорокапятки. Потому что он мало того, что отважен, так еще и известен своей непоколебимой точкой зрения и активной жизненной позицией, сильно смахивающей на позу «мама моет пол». Эта самая поза, как правило, присуща не настоящим одесситам, а всяким-разным местечковым выходцам, пеной осевшим на берегах Одессы. Давным-давно один старый одессит говаривал: «Мы имеем не забыть, откуда мы все вышли», что переводится на русский язык как «Мы многим обязаны Одессе». Полагаю, чертик Хаит разделяет эту точку зрения, пусть даже одесского языка он не знает, и вышел из совсем другого места. А ведь настоящим одесситом можно стать, родившись где угодно.

«Свобода — это возможность комфортно существовать в условиях ограничений, установленных государством», — считает Валерий Исаакович, это его право, как и лизать мадам сижу мелихе. Но при этом он теряет право называть себя одесситом, даже если бы родился в Городе, где не принято разделять точку зрения «Лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь покойником».

Юродствующий от имени моего Города рогатый Хаит, позволяющий себе регулярно выдавать «так называемый одесский колорит» и «дурной одесский колорит», даже не понимает, что «дурная языковая экзотика» с точки зрения этого деятеля, типа «Вас здесь не стояло», давно стала для россиян привычной. Статья под названием «Вас здесь не стояло» начинается словами: «Именно так может сказать хозяин тверского рынка «несчастной торговке частной». Я не говорю за то, что в статье цитируются одесские «Бублички», а акцентирую ваше внимание: статья опубликована в Твери. Мало Твери, имейте обратно заголовок статьи «Вас здесь не стояло». Где так пишут? Где, где? В Караганде! А именно в карагандинской газете «Новый вестник». Еженедельный журнал «Итоги», «Заполярная правда» в Норильске, «Волжская коммуна» в Самаре, «Алтапресс» — на Алтае, «Высший арбитражный суд России»…. Могу продолжить перечень, так это ведь только «Вас здесь не стояло» в качестве названия статей.

Перестаньте ваших глупостей, ибо даже в «Толковом словаре русского языка» Д. Ушакова указано: «Искать вчерашнего дня (разг. ироническ.) — тратить силы на поиски того, чего уже нет, чего нельзя найти». Спрашивается вопрос: вы хочете песен не в натуре или как? А, на шару хочете? Нет проблем. Нате вам заголовков статей «Вы хочете песен?» Романа Рудицы в «Вечернем Петербурге» и А. Вартанова в газете «Труд». Газета «Сегодня», заголовок «Сладким уксус бывает не только на шару». «Фраза», статья врача К. Крысака называется «Капец подкрался незаметно». «И как, спрашивается вопрос, таких истеричек регулярно берут в космос?» (О. Козырев, рецензия на рассказ Джерри Филтона «Конец пути»). Газета «Дни»: «В связи с чем спрашивается вопрос: а участники белорусской группы «Дрозды» имеют гражданство Российской Федерации?». В переводе на действительно русский язык: «В связи с вышесказанным позвольте полюбопытствовать: являются ли участники белорусской группы «Дрозды» гражданами Российской Федерации?».

Да что там говорить, если россиянин Е. Антипов в культурологической статье «Тенденции» использует «замолчи свой рот» в качестве авторского текста. «Это что-то особенного» — название статьи Николая Зимина в журнале «Семь дней». Архангельская газета «Северный рабочий» публикует статью «Что ты понимаешь в колбасных обрезках?» вовсе не по поводу писаний позорящего Одессу Хаита. Перст судьбы, что и говорить, ведь не напрасно в древнерусском языке слово «хаита» означало «подержанная одежонка».

Пока всякие-разные хуитики сражаются за соблюдение норм русской грамматики с их малохольной точки зрения, россияне, по старой привычке, уже на всю катушку используют еще не так давно экзотические для них выражения. Каких-то десять лет назад одессит В. Пушкарев в «Бабушкиной аптеке» писал так: «Начну я с чисто одесского обращения: «Слушайте сюда», а российский писатель В. Кунин в «Иванове и Рабиновиче»: «Как говорят в Одессе — слушайте сюда». А что мы имеем сегодня? Включил «Русское радио», оно поет на чисто русском языке: «Слушайте сюда, я говорю вам — слушайте. Угощаю, веселитесь, кушайте», а потом: «Он бодро молвил: «Господа! Прошу вас, слушайте сюда». Взял в руки диск с американской киноновинкой от режиссера Боба Коххера, на обложке читаю название «Слушайте сюда!» (Listen Up)». Сплошной караул! Читаю интеллектуальную прозу Чарльза Буковски в русскоязычном переводе: «Слушайте сюда, вы». Роберт Асприн, роман «Корпорация М.И.Ф. в действии»: «Ладно, теперь слушайте сюда».

Российская периодика. «Объективная газета», статья Л. Жура «Ладно, слушайте сюда». «Морская газета», Петербург, Ю. Мажарцев, рассказ «Спасите мужчину»: «Значит так, слушайте сюда: видите вон ту плиту броневой защиты…». Рецензия на кинофильм с Жаном Рено, опубликованная в газете «Утро» под названием «Убогий наследник Ганнибала Лектора». Олег Дудко пишет: «Слушайте сюда ушами и узнайте правду».

Может это только поэты, журналисты и переводчики заразились «дурной языковой экзотикой», спастись от проникновения которой можно только с помощью давно известного вам гондона? Однако же, в отличие от перечисленной публики, российские писатели просто обязаны стоять на шухере чистоты своего родного русского языка.

Писатель-шестидесятник Анатолий Гладилин некогда повествовал в книге «Тень всадника»: «— Тони, я плачу деньги, и немалые, чтоб ее учили в школе русскому. А ее учат одесскому. Что такое одесский язык, когда-нибудь объясню. По-русски, Эля, нельзя сказать: «Слушай сюда». — Тогда смотри сюда, взад. — Тоже нельзя, ни сказать, ни смотреть».

Как раз тот случай, еще как можно. Российский писатель С. Тирочкин, «Уроки сольфеджио»: «— Слушайте сюда! — баритон инспектора словно резал воздух». «Слушайте сюда» вы найдете и у Г. Найды в «Без срока давности», Ю. Панченко «Когда мы стали генералами», Н. Рубан «Бирюлевские чудеса». Да и некогда исключительно одесское «взад» давно запорхало по российским литературным просторам. «Хавку — взад!» — пишет Л. Вершинин в романе «Сельва умеет ждать», который «Эксмо» выпустило еще до того, как опубликовало шэдевру «Одесский юмор». Да что там «слушай сюда», если наряду с ним Дмитрий Вересаев в романе «Крик ворона» употребляет некогда малоизвестное одесское выражение «газ-ураган». И. Якинова в рассказе «Третий» щеголяет выражением «уксусная морда» (в переводе на русский язык — кислая мина), а «Олма-Пресс» выпускает роман Сергея Чилая «Донор», где пишется: «Ну что ты стоишь, как поц?». Приятно лишний раз вспомнить, как я получал от критиков по поводу слова «поц» за пятнадцать лет до выхода романа Чилая. Что имею вам сказать? Критиков на российских писателей, с их «слушайте сюда», нет!

Пардон, есть. Журнал «Русский переплет», статья «Осторожно, провокация»: «Тогда слушайте сюда. Недавно вашему покорному слуге прислали из Германии книгу», — пишет литературный критик, доктор филологических наук В. Сердюченко.

От этого безграмотно-одесского «слушайте сюда», кажется, можно спастись, только читая детские книги. Сейчас! «Слушайте сюда. Приходите ко мне попозже». Кто это говорит? Это Огрид говорит со страниц книги Джоан Роулинг «Гарри Поттер и философский камень». «А теперь слушайте сюда», — пропагандирует Кролик в другой детской книжке. Какой такой кролик? Кореш Винни, который лично мне пуха наломал в стремлении найти русскоязычный синоним дурной языковой экзотики родом из Одессы. Но может это англоязычных сказочников так надо переводить? Нате вам русскоязычного: «— А вы слушайте сюда, что я вам скажу, — заревел Медведь». (Н. Доля «Сказка как Медведь царствовал»).

«Как бы ему моча в голову не ударила», «Слушай сюда, сынок» — полагаете, это одесские биндюжники разговаривают? Нет, это так нынче ведут беседу генералы ФСБ в кинофильме О. Погодина «Непобедимый». Но если так говорят российские генералы, представляете себе лексикон их суперагента? Он владеет многими языками, запросто общается на английском, читает на французском и даже говорит на родном русском языке с коллегами и врагами: «Слушай сюда, для тебя я Егор Иванович, а брат твой мутный…», «Слушай сюда, подстава». «Вторая часть марлезонского балета», «делать ноги», «поц», «папик», «шмара», «…бананы в ушах застряли?», «Лярва, на кого работаешь?», «Вали в свою шаланду», «… коза, если ты думала…», «…. бабло рублю», «облом за обломом», «кто этот жмур на каталке?». Или по вас не будет? Да такой разведчик запросто выдаст совсем не секреты, а песню почти столетней давности со словами: «Беня, посмотри что за облом».

Необходимо отметить, что нынешние русские разведчики таки поднаторели: подобно своим героическим предшественникам «жмура» и «чмура» не путают. Но проколы все равно совершают: то ногу им не по делу прострелят, то вместо «обсоса» «отсос» скажут. Не иначе агент ФСБ читал, прочем не в оригинале, а в русскоязычном переводе, роман Стюарта Хоума «Отсос», выпущенный российским издательством «АСТ». На самом деле, «отсос» — неудача, а «обсос» — нехороший; недостойный, но куда чаще провинившийся человек. В чем легко можно убедиться, благодаря все тому же издательству «Эксмо», выпустившего за четыре года до фуфлыжного «Одесского юмора» таки да одесский сатирический роман, где сказано: «Кто тебя, невоеннообязанного, генералом сделал, обсос неприятный?».

Выражаясь одесским языком, ребе сам себе наступил на бейцалы, говоря за одесский языковой колорит, в котором он понимает, как и в истинно одесском юморе, по сию пору являющемся для неодесситов тайной за семью печатями. Все-таки не зря в Городе издавна было принято сказать: «То, что в Москве хохмят, в Одессе еле тянет на четверть адиёта».

Как бы между прочим, талмуд «Одесский юмор» издательство «Эксмо» выпустило в серии «Антология Сатиры и Юмора России ХХ века». Я и без подсказки издателей знал, что в прошлом веке сатира и юмор в России были исключительно с больших букв. Примечательно, что главный оплот национально озабоченных, то есть министерство иностранных дел Украины, отчего-то не разродилось очередным протестом, хотя Одесса — это вам не козий выгон Тузла. Насколько помню, ныне проклинаемые украинскими нациками гнусные коммуняки подарили Одессу Украине в начале ХХ века. Примечательно, что «Тамбовский», «Орловский» и прочий истинно российский юмор типа «Магаданского» в антологии пока не вышел. И, подозреваю, никогда не выйдет.

Кстати о птичках, в предисловии под названием «Об одесском юморе и не только о нем» составитель «Одесского юмора» известный юморист и отважный сатирик В. Хаит цитирует российского классика жанра М. Жванецкого: «Нет специального одесского юмора». Как говорят в Одессе, таки не понял юмора.

Еще задолго до развала Союза в Одессе было принято именовать россиян москвичами. Когда-то на пляже одна торговка домашними пирожками «Доживу ли до утра?» уверяла коллегу:

— Я тебя прошу! Москвичи что хочешь схавают.

Сомневаюсь, что сегодня такое возможно в системе общепита. Но не сомневаюсь, что москвичи захавают тот «Одесский юмор» и не поморщатся. И даже попросят добавки в виде допечатки тиража. Тем более что в роли одесских юмористов там выступают не только Верховский и Хаткина из Донецка, Гончарова из Черновцов, Гольдберг из страны Молдова, Уланова из Казани, Жук и Яснов из Санкт-Петербурга, Бару из Пущино-на-Оке, Сатин и Хозяинова из Москвы, Микунов из Киева, но и сам приезжий Хаит наперевес с Крошкой Цахесом Бабелем уже в качестве юмориста.

Подлинно одесский юмор не предназначен для продажи. Если не верите мне, привожу мнение сотрудницы Одесского Литературного музея Анны Мисюк: «Как бренд в свое время пытались продавать одесский юмор — не получилось. Тот сложный, неоднозначный, многослойный одесский юмор, когда-то понятный любому забулдыге с Молдаванки, сегодня не позволят себе даже солидные авторы с эстрады — не поймут». Зато псевдо-одесский юмор Хаита и его иногородней гоп-компании поймут забулдыга с Васильевского острова и даже профессор из Барнаула; я же обрадовался, увидев среди юмористов родом из Одессы Лену Каракину и Ивана Рядченко, вот это таки хохма.

Экспортный вариант нашего юмора не годится без вкрапления редких, но по-одесски соленых изюминок. Когда-то на пляжах главным деликатесом у туристов считалась знаменитая одесская пшенка: кукурузный початок, сдобренный маслом, с втертой между зернами солью. Но разве отдыхающие знали, что поставленный на поток сезонный товар варят чуть ли не в посуде, где нашел свое последние пристанище гофмановский Крошка Цахес? Как тут не вспомнить трудовые подвиги торговок времен победившего самого себя социализма.

Мадам Нестеренко вытерла со лба холодный пот, выступивший поверх и без того взмокшего под жарким солнцем лба. Так опростоволоситься, забыть дома соль…Кто станет жрать пшенку без соли? И теперь эта старая профура, мадам Цуггундер, которая варит пшенку чуть ли не в ночном горшке, продаст свой товар москвичам безо всякой конкуренции и с максимальной выгодой?! Мадам Нестеренко решительно промокнула натруженные ладони в волосах под мышками и стала втирать соленую влагу в первый, самый большой початок…

Подойдя ближе к кромке моря, мадам Нестеренко раскрыла свой фирменный рот на ширину плеч и заорала:

— Пшенка! Кому уже хорошо, таки по-одесски соленая пшенка?!

Первое блюдо под названием «уха» известно повсеместно. Но бестактно даже сравнивать вкус ухи из пресноводной и морской рыбы. Настоящая одесская уха из свежей морской рыбы невозможна без добавления нашей фирменной затирушки, основу которой составляет самостоятельно добытый сок из свежих помидор и чеснока. Перец и иные необходимые ингредиенты добавляются в сок в нужных пропорциях. Завершает приготовление затирушки тщательно протертая рыбья макса. Сколько ни добавляй затирушки в уху из пресноводных рыб, ее вкус все равно проиграет смаку настоящей черноморской ухи, породившей слово «жидкое» в качестве местного синонима русскоязычного «первого блюда». Жидкое, в котором плавают куски рыб и картошка — на самом деле не уха, а рыбный супчик, к которому питают пристрастие москвичи. Истинно одесский юмор никогда не походил на этот самый супчик. Утверждаю это как рыболов с огромным стажем.

Вспоминаю 1980 год. По песку идет торговка и предлагает весьма любимое гостями города пляжное лакомство: самодельные конфеты-леденцы в виде петушков на палочках. Конфеты в виде пистолетов и шаров почти не расходились и их перестали изготавливать. Торговля идет бойко, анекдот рождается сам собой:

— Мара Соломоновна, а почему вы не торгуете другим говном на палочке?

— Потому что эти пидоры предпочитают петушков.

Вспомнил именно этот свой далеко не лучший анекдот не случайно. Он не был предназначен для продажи, ибо в те времена его нельзя было ни опубликовать, ни озвучить со сцены. Да и сегодня — тоже. Отнюдь не по причине того, что никто кроме настоящего одессита, не схавает трех смысловых нагрузок, спрятанных под лингвистической одежкой давней хохмы.

Если вы полагаете, что с одесским языком не вытворяют того же самого, что и с одесским юмором для московского потребления, то глубоко и обстоятельно ошибаетесь. Ныне вместо петушков на палочках туристам предпочитают втирать сувенирную продукцию. Потому на лотках, заваленных мицами, брелками с надписью «Одесса» и статуэтками Дюка, вы легко обнаружите не только банки с одесским воздухом, но и такого же языка в виде книжной продукции, созданной по методу пшенки от мадам Нестеренко. Хотите сами запалить нечто подобное? Без проблем: берете любой словарь воровского жаргона, переписываете его, как вам моча в голову стукнет, выводите на обложке типа «Клевые слова одесского языка» — и все будет, как в аптеке. Можно, конечно, пойти более сложным путем: сперва опохмелиться, а уже затем передрать через пень-колоду действительно какой-то словарь одесского языка. Но даже если вы тщеславный человек, ни в коем случае не указывайте свое имя на обложке, чтобы не нарушать традиции выпуска книжно-сувенирной продукции, предназначенной исключительно для легковерных туристов. Гарантирую: одесситов на свой дрэк вы не купите, но приезжие будут хавать сотворенный инкогнито товар за милую вашему сердцу лоховскую душу, не слабее, чем тот одесский юмор в больших кавычках.

В прошлом году в Одессе побывала писательница Елена Скульская, воспринимающая одесский юмор не в качестве хаиты времен незабвенного Бабеля. Впоследствии она написала: «Всякий раз, когда я приезжаю в Одессу, мне говорят, что прежнего города уже нет, что золотоносная руда юмора совершенно истощилась…И всякий раз меня по счастью обманывают. Нет, одесский юмор никогда не иссякнет, и игра в слова будет здесь всегда главной азартной игрой. И два самых патриотичных таллиннских одессита Райво Райдам и Виталий Зиниченко, которые практически убедили меня в том, что русский язык есть один из диалектов одесского языка, могут быть спокойны за литературную часть своего любимого города».

Для меня остается непостижимой загадкой: каким образом одесситам по сию пору удалось сохранить подлинную Одессу вместо городка, сочиненного действительно хорошим писателем, превращенного в Крошку Цахеса Бабеля непрошенными доброхотами, вот уже почти двадцать лет исполняющих плач Израиля над декоративными руинами некогда великого Города?

ПЛАЧ ИЗРАЙЛЯ РАЗДАВАЛСЯ, ЭТО НЫДАЛ СЛАВНЫЙ РОСС

Я прочел об одесском языке все, что можно и нельзя. После чего явственно представил себе одесский язык в виде прижавшегося к стене синагоги зашмирганного припоцанного аидыше халамидника с ржавым от частого употребления свинорезом и допотопным шпаером.

«Наш знаменитый «одесский язык» — это ни что иное, как попытка необразованного одесского еврея, общающегося большей частью с такими же необразованными евреями, высказать на не очень хорошо ему известном русском языке свои мысли, которые он внутри себя думает, на родном ему идиш», — написал недавно на чисто русском языке, с его точки зрения, один крепко образованный пацан. Но какие могут быть к нему претензии, если этого молодого человека год за годом приучали к такой мысли сильно взрослые дяди и тети? Типа: «Одесский жаргон — это ни что иное, как идиш, плохо переведенный на русский». «Одесский жаргон, состоящий преимущественно из производных идиша…». «После революции 1917 года евреи в большинстве своем стали говорить по-русски, коверкая его с идиш. И вот этот воляпюк стали называть одесским жаргоном», — просвещает даже иностранец Н. Сагальский. «Почти исчез «одесский язык»: «тот» одесский говор брал акцент и конструкции из идиша, а почти все, кто знал идиш уехали или умерли», — пропагандирует живущий в Городе П. Ковалев.

Как говорят в Одессе, ну что ты будешь делать, если сам великий Жванецкий рассказывает за одесский язык: «Он неправильный, но такой очаровательный, это такие самоцветы, он весь переливался стихами. И если он утерян безвозвратно, что, видимо, и случилось, это просто ужасно, просто ужасно. Такого языка больше нет. Это язык Шолом-Алейхема, язык человека, думающего по-еврейски, но говорящего по-русски». Как на меня, это самая классная хохма народного артиста Жванецкого.

Жванецкому вторит журналист Татьяна Литвинова: «Одесский язык сегодня на улице практически не услышишь: изменился национальный и социальный состав горожан, вырос общеобразовательный уровень. И конструкции типа: «Я видел вас идти по Дерибасовской» — абсолютно дословный перевод с идиша — ушли в небытие вместе с последними говорящими на этом языке».

Это же самое «я вас видел идти» можно прочитать и в опубликованной в журнале «Мигдаль» статье М. Аерова «Одесский язык». Свое повествование за одесский язык просветитель Мишигене Аеров начинает с поминальной молитвы: ««Одесский язык нынче стал напоминать скелет мамонта, наличием которого может похвастаться хороший музей. В начале 20-го века (то есть в 1895 году — авт.) особенности уже тогда начинавшего исчезать одесского языка были засвидетельствованы в фельетоне Власа Дорошевича…Конструкции типа «Я видел вас идти по Дерибасовской», отвечающие нормам идиша, исчезают из употребления по мере уменьшения еврейского населения города».

Вот эти «я вас видел идти…по мере уменьшения еврейского населения города» в качестве свидетельства кончины одесского языка можно продолжать цитировать до полного выпада в осадок. А с чего начался этот повсеместный плач Израиля? Со строк А. Стетюченко и А. Осташко, опубликованных в прошлом веке: ««Конструкции типа «Я видел вас идти по Ришельевской», отвечающие только нормам идиша, исчезают из употребления по мере уменьшения еврейского населения города» и «Конструкции типа «Я видел вас идти вашу мать», отвечающие только нормам идиша, исчезают из употребления по мере уменьшения еврейского населения города». Хохму пацанов-юмористов, совершенно не напрасно написавших «вашу мать», тут же взяли на вооружение, мать их, многочисленные плакальщики в связи темой давних окончательных и бесповоротных похорон одесского языка. А как же иначе, ведь «И знаменитый одесский акцент — это акцент людей, которые говорили по-русски, а думали на идиш и на иврите. Исчезли эти люди, исчезла и та Одесса, которую все так любили…», — пропагандирует из-за бугра мой одногодок, писатель Д.Шехтер, не позабыв при этом добавить собственный жирный мазок к портрету Крошки Цахеса Бабеля.

И ше я вам имею сказать: за это «видел идти по Дерибасовской» еще в 1917 году писал Э. Соминский. Только он почему-то связывал данное выражение вовсе не с людьми, думавшими на идиш, а пояснял так: «Здесь очевидно влияние французского языка. Сравните, например: Je vois vous chanter, что значит буквально «я вижу вас петь».

«Sara, what will have for dinner?» дословно переводится с английского на русский язык как явно идишевское «Сара, что мы будем иметь на обед?». «Do shopping» — вот вам и знаменитое одесское выражение «делать базар», за «шопнуть» помолчу. Сашка, не без помощи своего кореша Стетюченко, лишний раз доказал, что он таки сын своего папы, известного одесского хохмача Сереги Осташко. Так что пацаны запросто поставили на уши почтеннейшую публику, написав в том числе: мол, в Одессе говорят «где ты идешь?» (where do going?) только потому, что у украинцев есть манечка не закудыкивать себе дорогу. Или Стетюченко и Осташко не знают, что характерное для Одессы построение фразы — винительный падеж плюс инфинитив — являются нормами не только идиш, но и почти всех европейских языков? Я вас прошу.

Ведь совсем не случайно И. Ратушинская написала в предисловии к их «Самоучителю полуживого одесского языка»: «Кстати, в Одессе обожают розыгрыши и мистификации. Так что читателю следует учесть: составители самоучителя — коренные одесситы. Почти все, кого они цитируют — тоже. Автор предисловия — и то оттуда же». Я себе думаю, или кто-то обратил внимание на стеб Ратушинской даже в таком контексте? Ведь «розыгрыш» — стопроцентный синоним «мистификации».

«Но послушайте Бабеля, который для одесского языка все равно, что Пушкин для русского: «Беня говорил мало, но он говорил смачно». И все-таки хотелось бы не потерять эту смачность, благодаря которой каждый одессит, независимо от возраста, чувствует себя «от двух до пяти», — написали в свое время Стетюченко и Осташко. Эти же слова вы можете прочесть в упомянутом выше «Одесском языке» как авторский текст великого знатока темы Аерова, почти целиком и полностью передравшего не только тексты авторов «Самоучителя», но и не поленившегося трудолюбиво обокрасть Ратушинскую.

«…«одессиш» отличается и образованием особенных степеней прилагательных. Если подумать, конечно…Соломон же плакал все громчее и громчее», — писали Стетюченко и Осташко. Однако думать — это же не по части ни мудозвончика Аерова, ни редакции журнала «Мигдаль», опубликовавшего его ворованный опус. А потому Соломон плакал громчее и громчее не только в с понтом аеровском «Одесском языке», но и в опять-таки его статье-копирке слямзенного «Одесского языка» уже под названием «История евреев в городском фольклоре» в том же «Мигдале». «Одесский язык отличается и образованием особенных степеней прилагательных: «Соломон же плакал все громчее и громчее».

Пока ципер Аеров не выдал тексты Стетюченко и Осташко в качестве своей очередной статьи типа «Одесидиш и Соломон громчее», я решил внести свою лепту в городской фольклор к вящей радости «Мигдаля» и прочих просветительских «Ор Самеахов». Имею вам сказать, как сейчас видел смотреть: малютка Соломон прямо-таки исделал геволт на руках своей момалы Кетры. «Ша, Соломончик, — успокаивала его Кетра, прижимая дитё до свой любвеобильный грудь без холяв, — я еще видеть тебе идти по небу с алмазах. Ой, вэй, твой единоутробный тотэ Пиня таки жалко не имел дожить…Будешь иметь с ихес нести своя тухес прямо в нахес». Но Соломон плакал все громчее и громчее.

«Делай мине ша, скотина! Спрачь зуби, паркэт пошкрабаешь!» — ласковым голосом сказала момалэ, засовывая бейму Соломона мит его вопель-сопель на трехспальную софочка. Соломон плакал звончее, громчее и горьчее, когда Кетра написать дядя Гершу: «Ты пишешь, чтоб Грейга послать со флотом, — я его пошлю, но громчее ли было имя…». За окно, как поц, стоять 1771 год; наш Одесса была появиться через 23 года. Я имею вам сказать: такой самый цимес момалэ надо было мастырить кошерный памятник за ее жизнь. Но это случилось таки да позжее. Чимчикуйте своими ногами видеть шнифтом чисто одесскую брозовый момала Кетра с тем письмом в рука среди площадь. А под ногой момалы вместе с остальная хевра стоит тот самый дядя Герш дер Потемкман-Тавриберг с хухем вид на хамуре при длинная швайка на боке.

Соломоновские громчейные стенания, благодаря которым «одесский язык пошел куда дальше русского в образовании степеней прилагательных», докатились аж до М. Хераскова, тут же создавшего свой «Чесмесский бой» (именно Чесмесский, а не Чесменский): «И слава россиян, гремящая в Морее, чем дольше свет стоит промчится тем громчее….». Соломон же рыдал все громчее и громчее, да так, что Ф. Глинка, опороченный самим Пушкиным, написал в «Смерти Фигнера» в 1826 году: «Что зашумел громчее лес? Еще звончей и ближе топот. Берут французы перевес». А еще до того однокашник Пушкина антон не Аеров, а с большой буквы, в смысле Дельвиг, написал: «Стучите чашами громчей». В 1932 году соломоновское «громчее» попало в ухо Леониду Соболеву, и в результате это слово было употреблено в романе «Капитальный ремонт», а уже в 21 веке Владимир Огнев, написавший «Время и мы» и Елизавета Дворецкая в «Колодце старого волхва»… В общем, по сию пору обильно плачет Соломон, согласно нормам исключительно одесского языка. А как же иначе, за какой одесский язык вообще может идти речь, если продолжительность его жизни определяют исключительно произведения Крошки Цахеса Бабеля и геволты его идолопоклонников?

Или Бабель знал крылатую фразу «Поц аид хуже фашиста», а также «Поц, мама дома?», которыми по праву можно охарактеризовать как голубого гоныфа Аерова, так и редколлегию «Мигдаля»? Но что прикажете делать, если у каждого Додика своя методика, а у каждого Абрама своя программа и каждый Иван имеет свой план? Совершенно разные люди, находящиеся друг от друга за тысячи километров, пишут, как под одну копирку.

Это «Но послушайте Бабеля, который для одесского…как Пушкин для русского…Беня говорил смачно…от двух до пяти…» растащено по всей планете добровольными гробокопателями одесского языка, дружно исполняющими плач Израиля. В том числе, из общества русской культуры «Дозор». Дальше всех пошел журнал «Флорида»: «…читайте нашего великого земляка Исаака Бабеля, который для одесского языка является тем же, как стал для русского Александр Пушкин». Опять Беня говорил мало, но смачно, и снова «от двух до пяти». Но здесь после «от двух до пяти» идет продолжение: «Я же просто приведу несколько примеров нашего все еще живого языка: «Кручок универсальный, на любую рыбу. Попробуйте, зацепистость прямо, как у хуны с-под «Лондонской». Рыба ищет, где глубже, а человек — ше плохо лежит. У нас, между прочим, есть министерство культуры, но от этого еще никто не умер».

Прямо-таки обидно делается. Хоть бы нашелся среди шмаровозов, распространяющих за меня неправильные сплетни, очередной поцык, который бы написал, что моя настоящая фамилия Бабель. И в качестве доказательства привел процитированные выше строки. А то, понимаете, один импортный деятель аж два года назад выдал крамолу: «…бродить по Одессе, читая Смирнова, это реальный кайф», а я за это по сию пору отчего-то не получил по голове.

В прошлом году некий российский музыкант после визита в Город на фестиваль типа «Бабель-швабель клизмер-шмизмер номер раз» написал мемуары с фразами: «подвалили к нам три мента, стали крутить мне мудебейцалы на тему ходьбы по газонам», «пошла драка на сраку», «дать пачек и уставить шнифт на тухес», «сделал беременную голову», «как Гитлеру война», «чтоб они заработали лимон и отнесли его врачам». Не иначе Бабеля перечитался, ибо одесский язык заимел вид кадухиса на живот почти сто лет назад. Предвидя грядущие обвинения за словосочетание «Бабель-швабель», переадресовываю их бывшему директору Одесского литературного музея Виктору Кострову, именовавшего во всеуслышание Бабеля только так и не иначе. И вы думаете, что кто-то из великих бабелелюбов после этого сказал Кострову ну хотя бы: «Бенц, замолчи свой рот!»? Держите карман на всю ширину собственной наивности: это же вам не слагать легенды за гибель одесского языка и Крошку Цахеса Бабеля, это же таки могло вылезти даже не боком, а раком.

Как бы то ни было вчера, сегодня протухшая кость аеровского мамонта явно пришлась по вкусу очередному вольтерчику: «Погубителем же «живого одесского языка» стал возросший уровень образованности. Люди стали говорить правильнее, а «одесский язык» к такому повороту никак не был готов, ибо его существенную часть составляли как раз неграмотные с точки зрения классического русского языка выражения». Ну как тут не вспомнить негодование редактора В. Хаита и российского ученого-лингвиста В. Долопчева, который сто с гаком лет назад возмущался: неграмотные одесситы говорят и пишут «негритенок», хотя нормой русского языка является «негренок»?

Выражаясь «классически одесским» и «классически бабелевским» «я имею вам сказать»… Эти строки «человека, думавшего на идиш и говорившего по-русски» я выудил, в частности, из статьи «Я имею вам сказать», опубликованной журналом «Мигдаль». Имею представить, как святитель Феофан Затворник, созидая до рождения Бабеля трактат «Три слова о несении креста», думал исключительно на своем родимом идише, а потому и писал: «Больше не имею вам сказать ничего о сем».

Из-за регулярных хлопаний в ладоши всяких-разных убоищ не только местечкового пошиба, пишущих на уровне «мы, евреи, молодцы, у нас обрезаны концы», российские национал-идиоты именуют в своих пидорасивных статейках мой родной язык «жидо-одесским жаргоном» и «лагерным ивритом». Тем более что один конченый привел в качестве примера типично еврейской фразы: «Ой, это таки да что-то особенного», являющейся смесью, где использованы нормы украинского, польского и русского языков.

На самом деле, среди множества слов одесского языка, выражения, созданные на основе идиш занимают вовсе не главенствующее место. Их не более сотни. Просто все эти тухесы-нахесы не слишком привычны для уха иногородних, в отличие от «прута» в его отнюдь не болгарско-одесском значении или «бакалеи» (турецким словом «бакал» в Одессе издавна именовали торговца съестным). К тому же к словам идишистского происхождения нередко причисляются выражения, образованные в Городе на основе других языков. Еврейское «халяв» и украинская «холява» имеют совершенно разный смысл, а словом «халястра» изначально пользовались исключительно поляки одесского происхождения. Что тогда говорить о множестве слов, родившихся непосредственно в Одессе, вроде «шарпальщика»: мародер; квартирьер или давно попавшего в русский язык «пижона» далеко не в его франкоязычном значении. А ведь не в последнюю очередь из-за «пижона» было образовано одесское слово «пицуня», то есть «голубь».

Так может уже достаточно этого набрыдшего «думал на идиш», ибо после очередного прочтения «от двух до пяти» так и тянет на классику: «Абрам, одно из пяти: или закрой рот, или четыре раза получишь по морде».

Как только речь заходит о ныне активно продолжающем развиваться одесском языке, тут же, словно из засаленных рукавов многократно битого подсвечником шулера, появляется крохотный фельетон Дорошевича «Лекция за одесский язык», написанный в девятнадцатом веке и затертый до дыр от частого употребления тонюсенький сборничек «Одесских рассказов» Бабеля почти столетней давности. За какой одесский язык вообще может идти речь, если в Городе перевелись люди, думавшие на идиш, но говорившие по-русски? Хоть бы кто хоть раз пролил крокодилову слезу по поводу отсутствия людей, думавших на греческом, французском, немецком, английском языках, и чей вклад в становление и развитие одесского языка был никак не меньше еврейского. Глупо было бы не отдать приоритет одесситам еврейского происхождения, если бы речь шла о литературе и музыке, но язык? Кстати, первым языком межнационального общения в Одессе был итальянский, первая газета в Городе издавалась на французском языке, а украинскому языку одесский язык обязан куда больше, чем идишу.

Прожив всю жизнь в Одессе, мне так и не посчастливилось увидеть хоть одного индивидуума, думавшего на идиш и говорившего по-русски. Единственный человек, которого можно заподозрить в том, что он думает на идиш, а говорит на русском, это явно всем известный Виктор Черномырдин, регулярно выдающий фразы типа «Лучше водки хуже нет».

Я вырос в типичном одесском дворе, с его многочисленными Хаймовичами и Рабиновичами, но самый пожилой из них на идиш явно не думал. Потому что все они были коренными одесситами, кровью и плотью Города. Характерные для нашего случая фразы: «видела тебе идти» или «била вчера на толчок», я слышал только от мадам Бирюк. Но она не еврейка, а болгарка. И знаменитый одесский акцент, это не только акцент с которым говорил солнечный пацан Моня Шварцман, но и другой мой сосед Саня Шевченко, а также мой кореш Жорик Думченко, уходивший своими корнями в Запорожскую Сечь. И когда президент Ющенко, который только и может разводить пчел на мед, выдал рекламу: «Думай по-украински!», Жорик сказал с чисто одесским акцентом: «Как раз тот случай, пасэчник. Не бери меня на свой хап-геволт». Прошу заметить, что Жорик не именовал презика «пчеловодом», и даже не выдал крылатую фразу якобы давно погибшего одесского языка «Погнал пчел на Одессу».

Или вам интересно, отчего у нарисованного в моем воображении халамидника, прижавшегося тухесом к стене перелицованной в областной архив синагоги, имеется свинорез и шпаер? Да потому что малограмотные кликуши с учеными степенями неоднократно ставили знак равенства между одесским языком и блатным жаргоном. Абсурдность их измышлений наглядно доказывают мои книжечки «Одесский язык» и «Одесса таки ботает». Потому приведу всего пару примеров, которые не вошли в них.

В свое время мне, малограмотному, давали сильного джосу интеллигентные дамочки-редактрисы за пропаганду блатного жаргона и чудовищно-неправильное использование русскоязычных выражений. Типа «…позырим Черного моря, это что-то особенного». Я даже не пытался оправдываться, ибо подлинно одесскому языку в те времена еще не было доступа не то, что на книжные страницы, а на газетные полосы. А неправильному употреблению столь любимого одесситами родительного падежа и блатному слову «позырим» меня обучил один по сию пору скрывающий свое настоящее имя явно отпетый уголовник, писавший не только «…да позърим синяго Дону», но и «Поостри сердца своего мужеством» в «Слове о полку Игореве».

С другой стороны есть такая давняя российская лингвистическая традиция: объявить какое-то слово одесского языка блатным, а спустя десятилетия начать активно использовать его в качестве литературной нормы русского языка, не позабыв бережно занести в словарь, дабы ни одно слово великого и могучего языка не пропало для грядущих поколений. Более сотни лет россияне причисляли наш родной «бан» к воровскому жаргону, а как узнали, что такое автобан и с чем его едят, тут же в натуре прекратили стращать им законопослушное население. Вот это самое, по сию пору причисляемое к блатному жаргону выражение «в натуре», еще сотню лет назад соответствовало весьма распространенному тогда в русской литературе слову «натурально», то есть «действительно»; «без обмана». А одесситы, как во многих иных подобных случаях, употребляли прямой перевод с французского языка «par nature» еще до того, как создали его одесскоязычный синоним «кроме шуток».

Если дать себе труд немного подумать, то образ того блатного халамидника, созданный разношерстным хором, исполняющим плач Израиля над совершенно пустой могилой одесского языка, рассыплется и сгинет. А если при этом еще и читать не только многочисленные некрологи по поводу одесского языка, скончавшегося одновременно с Крошкой Цахесом Бабелем, но и произведения современных литераторов, то можно легко прийти к крамольной мысли: как это одесситы, не то, что, не читая Бабеля, но, даже не зная о его существовании, сумели сохранить настоящий одесский язык, а не его эстрадную подделку?

«Общеизвестно, что писатель в Одессе есть лишь один, хотя живет он вовсе не в этом городе», — писала ученый секретарь Одесского Литературного музея Лена Каракина. Ее «общеизвестно» меня в Одессе держит. Я полюбопытствовал, кого именно мадам Каракин имеет в виду — Аркадия Львова, Макса Фрая, Григория Остера, Льва Вершинина, Юрия Михайлика, Анатолия Гланца? Лена предельно честно ответила, что она имела в виду Михаила Жванецкого, ибо она не то, что не читала многих иных современников введенного в ранг живого божества Михмиха, к которому снисходительна любая мелиха, но даже не знает об их существовании.

Вот вам и ответ на вопрос, отчего идет столь массированная пропаганда по поводу одесского языка, кадухнувшегося в Городе то ли в начале прошлого века, то ли сразу же после переезда на Брайтон людей, якобы думавших на идиш, но говоривших по-русски. Причин этому масса: одним сильно страшно требовать с мелихи выполнения положений некоей давно завизированной европейской хартии, другим сильно штефкать хочется, причем без риска расплатиться даже за скудную хавку серкуп яйцом, третьим весьма выгодно ограничиться образом Крошки Цахеса Бабеля, лишь бы десятилетиями паразитировать исключительно на нем. И в ранг наследника Бабеля великий сцатирик Жванецкий введен далеко не случайно: ведь даже сама природа позаботилась о том, чтобы облегчить грядущую работу очередных поколений доморощенных Розебельвердочек.

«Большая одесская литература, по сути, умерла вместе со своими корифеями, не оставив наследников. Традиция прервалась, чтобы вдруг воскреснуть почти век спустя в творчестве нашего современника», — пишет по поводу одного из родившихся в Одессе писателей россиянин Олег Гальченко. Зуб даю на холодец, что в Одесском литературном музее за этого писателя даже не слышали. И совсем не случайно о ныне здравствующих наследниках южнорусской школы одесского производства пишут доктора филологических наук И. Черный, В. Сердюченко и другие. Пишут в Москве, в Париже, в Нью-Йорке и даже в Львове, но только не в Одессе, язык которой якобы давно ушел в небытие.

Десятилетие за десятилетием, как только речь заходит об одесской литературе, тут же следует набор всем известных имен писателей первой половины прошлого века. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы кто-то из местных литературоведов, краеведов или журналистов хотя бы упомянул, например, Сергея Снегова, изгнанного с работы и уехавшего из родной Одессы, когда ему было за тридцать. А ведь Снегов написал немало книг, среди которых и первый в СССР бестселлер о «звездных войнах» — «Люди как боги». Он был настоящим одесситом, которого не смогли сломить ни Лубянка, где он в 1937 году ушел в глухой отказ, ни лагеря, ни запрет заниматься научной деятельностью, ни дамоклов меч «черных списков», куда Снегов угодил после публикации повести «Иди до конца». И он шел до конца, даже когда отказывался подписывать письма, осуждающие Пастернака и прочих дисседентов в обмен на мелихину индульгенцию. А зачем Городу чистокровный одессит Снегов, если ныне можно продолжать копошиться на Бабеле, а со временем, с младых ногтей и до пенсии, слагать саги об изумительном юморе и одесском языке, запечатленном на страницах аж нескольких книг преемника нашего Крошки, дай ему Бог до сто двадцать, в том числе — верхнего давления.

Что нес народный артист Жванецкий по поводу скончавшегося одесского языка имени Шолом-Алейхема, вы уже знаете. Зато Роман Карцев не устает утверждать, что его кореш пишет самым настоящим одесским языком. Если бы это было действительно так, то, к примеру, спектакль Карцева назывался бы не «Престарелый сорванец», а «Шкодник сыпется песок». Только вот одесский язык в сочетании с подлинно одесским юмором, как уже было сказано, не предназначен для продажи, тем более в сочетании с микрофоном на просторах российского телевидения с его «кривыми зеркалами», которые с юмористических позиций Города можно расценивать исключительно в качестве «дебил-шоу».

В прошлом году давал интервью эстонским журналистам. У них там есть манечка: в том случае, когда, к примеру, человек с телеэкрана говорит на русском языке, по его кендюху должны ползти субтитры на эстонском. После записи интервью хозяйка телеканала схватилась за голову: «Боже, кто переведет все это на русский язык, чтобы мы смогли потом перевести на эстонский?».

А кто переведет с одесского языка на русский язык выражение «народный артист»? Российский журнал «Гастроном» публикует статью Влада Васюхина «Одесса-мама накрывает стол»: «Еще Жванецкий заметил, что про Одессу надо не читать, а слушать: «В оттиснутом виде она, как медовый абрикос, расплющенный на мостовой, как красивая женщина, дрожащая студнем на верхней полке поезда… Жуют здесь все и всегда — семечки, креветки…».

И это речь одессита, призывающего слушать Город? Да это же слова явного наследника Крошки Цахеса Бабеля с его в кавычках одесскоязычными красивостями типа: «…медовый абрикос, расплющенный на мостовой» или «…женщина, дрожащая студнем на верхней полке поезда». Ни один одессит по сию пору не именует рачки «креветками», холодец «студнем», а «семечками», в отличие от «семачки», у нас называется «дело, с которым крайне легко справиться». Но если сильно захочется употребить семачку во множественном числе, нет проблем — семки. Тот еще фрукт из Одессы Жванецкий, если он, в отличие от жидкого, забыл за аберкосу с прочей фруктой.

Вчера, наводя марафет в кабинете, надыбал нарды, в которые не катал четверть века. Взял в руку зары, и они покатились по лакированной черной доске с изображенными на ней ярко-красными телескопами. «Куш три», — произнес я вслух, увидев выпавшие тройки, и тут же поймал себя на мысли: прошло четверть века, как я не употреблял слово «куш» в значении «дубль», к тому же мне даже не пришло в голову именовать зары «костями» или «игральными кубиками». Вот вам и иллюстрация старинного, но живого по сию пору выражения «В нем живет Одесса».

Писательница Мария Галина активно позиционирует себя в Москве в качестве одесситки, хотя на самом деле является самой настоящей жлобехой. Она, подобно Жванецкому, именует одесский язык «неправильным», витийствуя: «На деле ничто так не развращает творцов и потребителей одесского мифа, как этот чудовищный, пошлый и жлобский его продукт. Живой на уровне устной речи, анекдота, народного творчества, он, будучи растиражированным, тут же превращается в нечто пластиковое, ширпотребовское и неприличное». Но что, кроме анализов можно взять с мадам Галиной, если она, родившись в России, попала в Москву из Киева транзитом через Одессу? Так что простим ей слова о творениях отцов-основателей неведомой мадам Галиной подлинно одесской литературной школы, которые эта кугутка именует чудовищным, пошлым и жлобским продуктом. В связи с ее изречениями за пластиковый неприличный ширпотреб, вспоминается старый одесский анекдот со словами: «Зачем мне ехать смотреть на оту Джаконду ув Лувре, если я ее уже видал на кухне Рабиновича?». Для мадам Галиной пластиком является настоящий одесский язык, а подлинником — та резиновая лапша, которая вешается в Москве на уши россиян под видом родной речи одесситов.

Пока мадам Галина, изгаляясь над моим Городом, стрижет купоны от своего одесского периода жизни, микрофонный писатель Жванецкий уже опроверг сам себя, внеся достойный вклад и без него раздутый некролог по поводу гибели одесского языка. Если когда-то он пропагандировал, что Одессу нужно слушать, то затем присоединился к стонущей шмоковской когорте: «Сейчас там слышать нечего. Я поддерживаю искусственно Одессу, то есть придумываю ее».

И вот эта придумка-ширпортреб, созданная по законам шоу-бизнеса, выдается в качестве Одессы, которая, еще сильнее, чем инвалид — в костылях, якобы нуждается в поддержке российского писателя и народного артиста Жванецкого, известного своими сцатирическими высказываниями в адрес Лужкова и Путина. На самом деле Жванецкий всегда слушал и слушает не Одессу, а Москву. Очень внимательно. Подлинные одесситы никогда никого не слушали. Ни Петербург, ни Москву, точно так, как теперь не слушаем Киев. Ведь Одессу нужно слушать сердцем, а не желудком.

— Рабинович, президент Ющенко сказал, что он не отказывается от прежнего политического курса и стратегических отношений с Россией.

— И сколько ему надо для этого курса стратегических бомбардировщиков?

Да придворный клоун Жванецкий скорее захомячит микрофон без соли, чем осмелится создавать хохмы на таком высочайшем, естественно, не литературном, уровне. Настоящие одесситы, среди которых нет места трусам и лжецам, пусть они сто раз коренные, не придумывают свою Одессу, а живут в ней. Пусть даже обретение Украиной независимости чересчур плодотворно сказалось на жизни Города: ушла в небытие крупнейшая в мире судоходная компания ЧМП, ее судьбу разделила вторая по величине в СССР Одесская киностудия, уничтожен Международный кинофестиваль «Золотой Дюк». Международная книжная ярмарка «Зеленая волна» уже принесена в жертву новоявленной аналогичной ярмарке в Львове, в этот же город перетащили легендарный Одесский институт сухопутных войск. И если б вуйки с полонины могли вырыть Оперный театр, чтобы перенести его во Львов, они бы это тоже сделали. Но единственное, чего не никогда не смогут сделать черти с хуторянским кругозором, так это заставить одесситов нагнуть головы.

В сложившей ситуации родной язык города-планеты, нашей Одессы-мамы, стал последним рубежом обороны Города-Героя от инопланетного нашествия, мечтающего превратить Одессу в пригород Большой Булдынки. За всю историю человечества, ему лишь однажды удалось воздвигнуть Вавилонскую башню. Ее всем миром дружно строили итальянцы и швейцарцы, русские и поляки, украинцы и евреи, немцы и французы, турки и болгары, греки и албанцы, азербайджанцы и армяне — несть им числа. И имя той поныне стоящей башни — Одесский язык. Как завещано предками, представители титульной одесской нации будут защищать ее до последнего вздоха, ибо функции белого флага у них выполняет неизвестный в сухопутных краях стяг «Погибаю, но не сдаюсь».

Одесский язык породила невиданная до той поры Россией степень свободы не верноподданных, но граждан, настоящих европейцев, живших в Городе, окруженном частоколом крепостнической империи. Совершенно не напрасно, загремевшая в застенки КГБ за свои убеждения и отмотавшая срок, поэт и писатель Ирина Ратушинская еще в прошлом веке говорила о неизбежном поражении всех режимов и правительств, пытающихся бороться «с этими «одесскими штучками». Кто до сих пор не понял, что это процесс не то, чтобы бесконечный, но как минимум — до конца света, тот пускай ест побольше фосфору». И пусть у очередного непонятливого светящаяся от переизбытка употребленного фосфора хамура станет еще страшнее, чем даже у собаки Баскервилей с ее тоже флуоресцентным сурлом, он нас все равно ничем не удивит.

Почти молчу за то, что, благодаря одесскому языку, у одесситов донельзя своеобразный образ мышления. Во время кризиса телеканал «Айситиви» сообщает: «Президент провел урок голодомора в школе». Когда не было кризисов, в школах проводили уроки мужества, а сейчас прямо-таки «75-летию голодомора — достойную встречу!». И если Ющенко только спит и видит одесситов, разговаривающих на его родном языке, даю так называемому гаранту весьма дельный, проверенный самим временем совет. Пусть издаст Указ, запрещающий украинский язык в Одессе. Будьте уверены, одесситы, чей дух противоречия рождается за минуту до них самих, завтра же перейдут на украинский. Ведь именно в нашем Городе, несмотря на старания валуевских дебилов и в пику им, создавался первый словарь украинского языка.

Написал все это исключительно по меркантильным соображениям: сильно рассчитываю, что сам пан президент Ющенко наградит меня Шевченковской премией, а городской голова Одессы Гурвиц, состоящий в одной партии с фармазоном Ющенко и орденоносцем бабой Параской, подарит мне шмат земли размером больше жябячего скока на побережье и назовет моим именем бульвар за одесскоязычной Долинкой имени народного артиста Украины и заслуженного артиста России Жванецкого.

Так что не удивляйтесь за поныне таки да хорошо живой одесский язык. Было бы удивительно, если бы в Одессе, этом вечном государстве в государстве, не появился бы свой собственный язык. Да только ли язык? Найдите аналог: киевский анекдот, вологодский юмор, карагандинская присказка, секреты тамбовской кухни, ленинградские штучки, чистокровный бакинец, ростовские песни, типичный владимирец, тверская литература, главный герой иркутских анекдотов, как говорят в Нижнем Новгороде, новосибирская школа живописи, минский фольклор, воронежская поговорка, днепропетровский колорит, ашхабадский характер, кишиневский менталитет, лицо тбилисской национальности…

И если кто-то полагает, что «одессит — это национальность» не более чем шутка со столетним рабочим стажем, то получите вывод человека, побывавшего в Городе в 2008 году: «Все одесситы, с которыми мы общались, от школьников до профессоров, уверены, что одессит — это национальность», — пишет Карин Вартер, руководитель центра «Европеум».

Так что родной язык одесситов не ушел в небытие, как и литература великого Города, несмотря на старания зодчих образа Крошки Цахеса Бабеля. Современная литература Столицы Мира создается на всех континентах. Я едва успеваю читать насыщенную якобы давно сгинувшим одесским языком прозу; недавно вместе с пронзительно-ностальгическим романом «Двенадцать писем другу» открыл для себя писателя Виктора Бердника. Оказывается, мы ходили по одним улицам, употребляли одинаковые смачные одессизмы, имели общих знакомых, но ни разу не пересеклись. Одесский язык живет и в произведениях американца Александра Борисова, сына врага народа, выселенного из Одессы в Норильск. Когда читаешь его рассказ «Париж стоит мессы» или «Гюир» Михаила Салиты, лишний раз убеждаешься, что одесская память неистребима.

Многие современные одесские литераторы по нескольким причинам сознательно уходят от использования родного языка. А это им все равно не удается. Давно эмигрировавший в Америку Люсьен Дульфан теперь пишет не только картины, но и прозу. И вот что он поведал в интервью «Пером и кистью»: «Я думаю, что пора уже вернуться к нормальному языку — Бунина, Катаева… Хватит этих жаргонных одессизмов». Еще пара предложений и Дульфан выдает: «…не сотрудничал ни с советской мелихой, ни с немцами». Насчет Катаева, с его вошами-аберкосами-фатерами, скромно промолчу. Вот вам и язык Бунина — «мелиха». В русском языке не найдется синонима этому слову, не просто означающему — власть, система, государство, но и одновременно вызывающего чувство брезгливости, презрения и ощущения собственной беспомощности перед машиной, которая считает тебя не более чем одним из миллионов принадлежащих ей винтиков.

По поводу отказа от жаргонизмов задумывается не только Дульфан, но и, на мой взгляд, лучший современный писатель Одессы Александр Дорошенко, сохранивший верность Городу. На великолепном русском литературном языке он недавно говорил по телевидению о необходимости сохранения российской культуры речи. Но стоило только профессору Дорошенко поведать о том, что его приятель занят чтением не серьезных книг, а дамских романов, то Саша слегка возбужденно стал выдавать: «Парень, ты приплыл. Ничего, кроме этого повидла, ты читать уже не будешь». Как издавна говорят в Одессе, капец, приплыли, всю ночь гребли, а лодку отвязать забыли. Мог бы и вместо «повидла» сказать «мазута», в одесском языке это синонимы. Да, одессита вытравить из себя невозможно. «Хорошмок», — говорит мне помешанная на русской культуре автор многочисленных телевизионных культурологических программ Наталья Смирнова, попутно одергивая внучку: «Что ты мне фальцманируешь?».

Писатель и корреспондент «Нового Русского Слова» Дима Ярмолинец выдал новый роман. «Свинцовый дирижабль «Иерихон 86–89», этакое время напрасных одесских ожиданий времен перестройки, с легко узнаваемыми прообразами литературных героев. А потому Дима запросто употребляет слова и фразеологизмы их родного языка: «прошмандовки», «трендель», «порви очко на фашистский знак», «поц», «сходняк» и даже «ебаный самопальщик», то бишь «гнусный производитель подделок».

Очередной рассказ Михаила Эненштейна, написанный в Германии называется «Супник» отнюдь не в русскоязычном значении. Я себе думаю, или он честно не признавался: «Я родился, вырос, учился и работал на Молдаванке, в старых домах, в одесских двориках, где складывалось своеобразное человеческое отношение, быт и язык старой Одессы».

Некогда блиставший на одесском небосклоне в числе звезд не последней величины и давно забытый в Городе писатель и журналист Владик Кигель издал книгу «Вест-Голливудские хроники», словно вернувшую меня в коммунальное детство: «4 выключателя в коридоре, 4 куска мыла в общей, с вечно разбитыми стеклами ванной, 4 «досточки» на гвоздиках в туалете…». Очередная книга Бориса Рубенчика, чьими произведениями я еще зачитывался в молодости, пока ждет своей очереди. Равно как и новые книги Григория Фукса «Чужие годы» и «Корона для звездочета».

Написанный более четверти века назад учителем русского языка и литературы Ефимом Ярошевским «Провинциальный роман-с», по словам критики «вызвал неподдельный интерес в кругах не только одесской, но и российской интеллигенции» уже в наши дни. Получите в исполнении Ярошевского язык одесской фрондирующей интеллигенции тридцатилетней давности: «себя имеет», «ингермончик», «буц», «зафигачат», «семитать», «шизаюсь», «поц», «вус посмотреть», «слиняю», «амбал», «без звезды в голове», «аристокроц», «байда», «сугроб встречает у ворот мадамской свежей ягодицей». «Бенемунис, Аркаша, ты меня обижаешь…эти ребята меня не харят», — держит речь в романе Ярошевского тот самый Дульфан, что ныне с «мелихой» на устах призывает отказаться от использования одессизмов в литературных произведениях.

В том, что одесский язык давно сгинул, можно убедиться лишний раз, прочитав выпущенную в 2006 году одесским издательством «Оптимум» книгу ныне канадского пенсионера Михаила Чабана: «ихние», «я дико извиняюсь», «кругом-бегом», «инвалид пятой графы», «тетя Мотя-обормотя», «Мишка режет кабана», «оторви да выбрось», «Дыня-церабкоп», «мазу тянуть» и даже «бой-баба» в одесском смысле слова, но не по отношению к литературным героиням Эллочке Тухес или Жанночке Лушпайкиной. А Циля-бомбовоз это вам не Сева-белбес.

Ну, кто кроме одессита сумеет понять автора целиком и полностью? Ведь, к примеру, «лушпайка» — кожура, а «белбес» — это вовсе не искаженное русское слово «балбес», а одессифицированное турецкое слово, означающее «высокий, физически крепкий и неуклюжий человек». Помню, как в первом классе мы не без веских оснований дразнили Вовку Гинжула «Белбас-келбас». «Келбас» — так коренные одесситы по сию пору называют исключительно сырокопченую колбасу, в отличие от «мокрой колбасы» (в русском языке — вареной; за легендарную трамвайную колбасу нет речи). А что была та колбаса неповоротливому амбалу Гинжулу, который в семилетнем возрасте шантажировал бабушку после завтрака: «Давай сюда еще банку сметаны, а то школу проказеню»? Так, пара пустяков во время каждой перемены.

Как бы между прочим, автор книги, со всеми этими «один с кирпичом, а двое с носилками» и прочими «бейсментами», Михаил Чабан — доктор наук. На обороте титула помещено предупреждение на английском языке, а затем: «Что в одесском переводе на русский язык означает: все авторские права принадлежат…если кто попытается стырить, то согласно международному авторскому праву…глаз на жопу натяну, мягко, но по-одесски выражаясь». Что я могу на такое сказать доктору наук Чабану, кроме крылатого: «Ты одессит, Мишка, а это значит!».

Мне делается хорошо смешно, когда читаю, что одесский язык уже невозможно услышать на улице. Мы десятилетиями живем бок о бок в миллионном городе, сосуществуя в тысячах исключительно параллельных миров. Круги общения пересекаются крайне редко. Семья, сослуживцы, родственники, соседи, друзья. Вместе с детсадовскими однокашниками их наберется максимум тысяча человек, включая случайных собеседников, которых с годами становится все меньше и меньше. Особенно для людей, давно и обильно пересевших с легендарных одесских трамваев на автомобили и мчащихся по замкнутому от посторонних кругу жизни. Потому я вам не скажу за всю Одессу, только за себя.

Вчера утром вывел на прогулку своего пса Яра, встретил соседа Алика с его догом Байроном. Представьте себе, на каком языке мы общались, если Алик Ген — потомок того самого легендарного одесского фабриканта Гена. Питбуль Грей туго натягивал поводок, пока его хозяин Гриня, с которым мы еще шпингалетами гоняли по княжескому хутору, рассказывал мне свежую отпадную хохму. Потом пообщался с профессором Дорошенко, выгуливавшего пуделя Деника перед работой. «Это атас», «кошерное сало», «полный капец», а также иные слова употреблял в разговоре со мной доктор наук Дорошенко, за «хуё-моё» и речи нет, это его любимое выражение. Расставшись с Дорошенко, приветствую Марго с ее Чипой. Марго, вкалывающая в издательстве отнюдь не подметайлом, а редактором, поведала, что у ее подруги растет «сильно цикавый ребенок», «мотопеды гоняют, как угорелые», а если она будет работать дома, то «сойдет на говно». И все это происходило на одном квартале, в течение сорока минут. Перед тем, как зайти домой, услышал слова приходившей мимо дамы весьма элегантного возраста, волочившей за руку капризничающего малыша: «Ты у меня сейчас по чумполу дождешься».

Оставив Яра дома, отправился за кормом для попугая Кокаина на Охотницкую. Именно так, в своем любимом женском роде, многие коренные одесситы именуют Староконку, то есть Староконный рынок. Миную привозный фонтан и сразу же останавливаюсь возле прилавка, заполненного клетками с разнокалиберными попугаями. Смотрю на них где-то полминуты, и тут начинается таки сцена у фонтана. Какой-то незнакомый мужик моего возраста отвлекает меня от процесса созерцания: «Ну что ты заставился? Давай ныряй в ширман, доставай шмеля». «А может я шмеля имею только лопатником?», — отвечаю, хохмы ради, и мы начинаем свистеть совсем не за попугаев. Мужик, торговец попугаями родом с Молдаванки, минут через пять прервал беседу: «Делаем ша, черти уже занялись цинкографией». Я повернул голову, возле нас стояло несколько приезжих с сильно раскрытыми ртами.

Купил корм, вернулся домой. Жена втолковывает сыну: «Надо мной воду никто варить не будет!». «Ты появился на свет, чтобы положить меня в гроб», — шучу я, лишь бы внести свою лепту в процесс воспитания давно подросшего поколения, и лишь затем замечаю жизненную двусмысленность фразы. Увидев пачку корма, Кокаин заорал нечеловеческим голосом: «Убиться веником! Цёмик, птичка мамина. Цём-цё-цём…». Несмотря на эти призывы, целоваться с Кокаином я не стал, а отправился в издательство «Оптимум» вместе с упавшим ко мне на хвост Яром.

На воротах дома, где расположено издательство, опубликовано мелом: «Туалет нет. Во двор для перекурить ис хот-догами не заходить». Не сомневаюсь, что автор сего объявления согласный рубать коклеты хоть из ложком, хоть из вилком, лишь бы да. Во время разговора с главным редактором «Оптимума» Сашей Таубеншлаком понял, что немножко ошибся: автор сего объявления — дама.

Сезон взрослой рыбалки и охоты таки не в зените. «Я не сильно поправился?» — спрашиваю у жены. «Не переживай: у тебя и морда не мордатая, и жопа не мордатая», — успокаивает она меня. Такое нарочно не придумывается, все это произносится на одном дыхании, доказывая тем самым, что пресловутая образность одесского мышления не утеряна. «Ты хоть слышала, что сказала?». «А что я такого сказала?». Я повторяю ее слова, и она смеется.

Потом смеялся я. Жена уже два раза говорила, что на дворе обратно пекло, а она абсолютно раздета. Пошли по этому поводу в какую-то пупер-лавку, но ее ничего не устраивает. «У вас есть хоть что-то классического размера 90-60-90?», — спрашивает жена. «А где вы видели людей с таким размером?» — любопытствует продавщица. «В зеркале». Продавщица отходит на пару метров, пристально смотрит на жену и говорит: «Таки да. Только у нас нет девочковых размеров». Мне гораздо легче, ибо из мальчуковых размеров давно вырос в талии.

Вечером звонит соседка мадам Нинка, дама более чем просто элегантного возраста. Докладывает: «Мне таки сделали ассенизацию, уже вонять не будет». Недавно мадам Нинка травила весьма распространенных в ее квартире домашних животных под названием «тараканы». Сегодня ей поменяли трубу в туалете, но мадам никогда не делала разницы между «ассенизацией» и «канализацией».

Я сажусь в кресло и с чувством глубочайшего удовлетворения читаю очередной плач Израиля о том, что в Одессе уже не осталось одесситов, а их легендарный язык давно пребывает в прошлом и живет лишь на страницах Крошки Цахеса Бабеля.

МАНСЫ ФИМЫ ЖИГАНЦА

ИЛИ

ТАЙНА ВАСЬКИ — ШМАРОВОЗА

В 2006 году международный общественно-политический журнал «Европа Центр» опубликовал статью Александра Макарова «Даже злые урки все боялись Мурки». Начинается статья так: «Слов нет, осторожным надо быть, если пишешь что-либо «за Одессу»…Они (одесситы — авт.) скандально будут спорить о том, что тринадцать или четырнадцать раз переименовывали их улицу…Что же касается одесских песен — это святое, а святое руками не тронь!». Эту статью украшает иллюстрация: типично одесские персонажи на нотном фоне у памятника Дюка. А уж они-то знали толк в одесских песнях…

Задолго до того, как в русском языке появилось словосочетание «городской фольклор», в Одессе подобный вид творчества именовали «гаванными песнями». Сегодня «городской фольклор» — это «русский шансон», выросший из шикарного манто гаванных песен, которые ныне именуют «одесскими песнями».

Много лет назад мы слушали очередную кассету со свежими одесскими песнями. Все утверждали, что их написал безвестный одессит-эмигрант. Тогда я заметил своим корешам: «Пацаны, думайте хотя бы головой». Действительно, какой одессит скажет: «майсы», а не «мансы», или употребит «тельник» вместо «рябчика»?» А это «майданщик, молдаван и толстая Кармен»? В данном контексте было бы вернее не «майданщик», а «майданник», молдаван — юго-западный ветер или герой одесских анекдотов, принимающий за пределами Города облик чукчи. «Мадам, ну что вы расшумелись под паром, я не прошусь к вам на закорки через реку». Что это за «на закорки», когда в Одессе говорят «на киркосы»? Зачем тогда лишний раз напоминать, что привозные барыги в жизни (то есть никогда) не светились на разборках. В общем, очередные под одесские песни.

Через много лет выяснилось, что эти песни создавал ленинградец Александр Розенбаум явно под влиянием Крошки Цахеса Бабеля. А как же иначе, если «Беня Крик мне друг, сестра Нехама», а Нехама — мама того Бени. Выходит этот безвестный друг Бени его родной дядя? Игде он ныкался столько лет, и почему не наехал на оборзевшего Менделя с его криком за продажу майна?

В общем и целом, чужого песенного добра нам даром не надо. Тем более что ни за один город мира не сложено столько песен, как об Одессе. Только в одной Америке за последние четверть века их было создано свыше пяти тысяч.

Одесские песни…Насыщенные нашим родным языком, созданные по фирменному одесскому рецепту, где слезы радости и смех горя сбиваются в плотный коктейль. Если бы кто-то сумел опубликовать абсолютно все одесские песни, то библиотека всемирной литературы закрылась бы на переучет вечных ценностей, а затем каждый год выходил бы дополнительный том. И…

И вот недавно автор многих книг, известный российский исследователь А. Сидоров по погонялу Фима Жиганец выступил в очередной книге с сенсационным разоблачением «Верните городу пивную или как Одесса-мама обокрала Ростов-папу». Саша-Фима не устает доказывать на конкретных примерах, что одесситы едва успевали присваивать себе чужое творчество и выдавать его за собственное.

«Но Ростов-папа легко бы мог простить ветреной супруге все эти шалости, если бы мамаша заодно не облапошила собственного муженька», — гонит тюльку месье Жиганец. Для начала имею сказать, что одесситы, подчеркиваю, одесситы никогда не имели славный город Ростов за своего папу и не помнят, чтобы Одесса с кем-то венчалась. Словосочетание «Одесса-мама» соответствует выражениям «матушка Россия» и «ненька Украина» в русском и украинском языках. Что зафиксировано во множестве литературных произведений, где за нашего гипотетического папашу даже не намекается. И вообще, кто такой этот Ростов с его Наташей, чтобы что-то прощать Одессе? Или тот в больших кавычках папа дал миру столько великих ученых и деятелей культуры? Или он, как Одесса, не то, что первым в стране, а вообще заработал Золотую Звезду? Или имя его по сию пору гремит по всей планете? Или из произведений выразительного и изобразительного искусства, где идет за него речь, можно составить целую библиотеку, картинную галерею и фильмотеку? Я не скажу, чтобы да, так нет. Я скажу: не смешите мои тапочки.

Так что это к нам примазались ростовчане со своим папом, а потом к ним присоседились харьковчане, ставшие утверждать «Одесса-мама, Ростов-отец, кто Харьков тронет, тому капец». Прошу учесть, что вместо одесскоязычного слова «капец» харьковчане на самом деле употребляли его всем известный русскоязычный синоним. И вообще, как говорят в Одессе.

Так сколько песен сложено за нашу родину-маму, а сколько за того ростовского папу с его мать и хуцпаном Фимом, которому позарез потребовалось мацать святое, несмотря на предупреждение месье Макарова?

Александр Сидоров таки хорошо знает язык тюрьмы и зоны, я немножко знаю одесского языка. Именно одесский язык, эта по сию пору тайна за семью печатями и детектив со многими неизвестными для окружающего нашу родную планету мира, поможет разобраться в колбасных обрезках и классическом «то ли он украл, то ли у него украли».

Фима Жиганец гонит, что «Шарабан», хорошо известные своей «порядочностью» не без помощи Крошки Цахеса Бабеля, одесситы украли аж с берегов Амура, где часовые родины цинковали за самураями. Согласно утверждению Сидорова, одесский «Шарабан» — не что иное, как «Амурская партизанская», «которую в гражданскую войну распевали дальневосточные партизаны». То есть партизаны на другом от Одессы конце страны могли исполнять эту песню не раньше, чем в 1918 году. И распевали они вовсе не «А шарабан, мой, американка, а я девчонка, я шарлатанка», а за правителя омского, Антанту и «ах, шарабан мой совсем разбился, зачем в Одессу да я влюбился». Фима, вам не странно, зачем на другом конце страны им нужна была такая любовь с тонким намеком на толстые обстоятельства? Тем более что в нашем Городе навалом своих партизан. В одесском смысле слова.

Для начала за слово «шарлатанка». В русском языке слово «шарлатан» употребляется столь же верно, как и упоминавшаяся ранее одесскоязычная «лажа», а потому означает исключительно «мошенник». «Шарлатан» — одессифицированное итальянское слово «siarlatano» — переносчик. Автор книги «Старая Одесса» А. Дерибас именовал шарлатаном «прекрасной души человека» Карассо, известного всему Городу уличного комедианта, носившего на спине свой кукольный театр. А спустя годы слово «шарлатан» обрело еще одно значение. «Нет теперь во всем православии, несмотря на всю ширь славянской души, такого безнадежного мота — по-одесски «шарлатан» — как этот тип полуобруселого еврея», — писал современник Дерибаса. Если «шарлатан» был бы действительно синонимом «лоходромщика», то вряд ли один из переулков на Фонтанах имел название — Шарлатанский. Но если вам сильно захочется, то вместо выражения «плутовской роман», вы запросто можете сказать «шарлатанский роман» — и тоже не ошибетесь.

То, что «шарлатан» — мот, доказывает и песня со словами: «…в дыму табачном, как в тумане, плясал одесский шарлатан. На это дело он угробил тысяч триста. Купил с навара пива, водки и вина, на остальные деньги нанял гармониста, чтоб танцевала вся окрестная шпана». «Рубль в день составляет шесть в неделю. И если не быть шарлатаном, не пить, не играть на бильярде, то можно еще прожить как-нибудь», — писал С. Юшкевич больше ста лет назад. Иди знай, вдруг в будущем найдется очередной иностранный Фима, который станет доказывать, что одесситы даже само слово «шарлатанка» похитили у россиян.

Так кто же раньше исполнял эту песню: одесская шарлатанка или амурские партизаны? Существует великое множество доводов в пользу одесского происхождения песни, от «панталон» шарлатанки, которыми одесские дамы как законодательницы российской моды перестали пользоваться лет за десять до начала гражданской войны и до основного. Вам надо сенсаций? Их есть у меня!

В 1992 году два одесских пацана совершили самый настоящий прорыв, выпустив сборник «Пой, Одесса». Так впервые увидели свет тексты одесских песен, многие из которых десятилетиями пребывали под запретом. В сборник попал русскоязычный вариант «Шарлатанки». И поехала «шарлатанка» на своем «шарабане» вот откуда: «Ин Одест, ин Одест, афдер Молдаванка, ихт хобгэтонц а полонез мит а шарлатанке». Может быть, я и неправильно записал, но где-то так исполняли одесские клезмеры еще в 19 веке, не подозревая за свое амурское партизанское будущее в исполнении Фимы Жиганца.

Вообще, как только речь заходит за Одессу, ростовчанин Александр Сидоров проявляет такое знание темы, что усраться и не жить, если не свет туши, кидай гранату. Поведав о том, что легендарную песню «С одесского кичмана» одесситы тоже слямзили, Фима-Саша приводит слова оригинала «С вапнянского кичмана сбежали два уркана, сбежали два уркана на Одест…». «Одест, Одеста, — каторжанское произношение Одессы», — приводит единственный мощный довод в пользу своих рассуждений месье Жиганец. Тоже мне удивление. Петербуржец Дмитрий Вересов в недавно вышедшем романе «Сердце льва» пишет: «оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова», — вспомнил Хорст слова русской каторжанской песни». Называется эта русская каторжанская песня «Как на Дерибасовской угол Ришельевской», но даже Фима Жиганец почему-то не утверждает, что ее одесситы тоже украли.

Молчу за выше процитированное с понтом каторжанское «Одест» в сочетании с пляской уголовников «а полонез мит а шарлатанка». Даже не спрашиваю у знатока Одессы Фимы-Саши Сидорова-Жиганца когда было образовано слово «уркан», он вряд ли знает, равно как и где находилась княженская малина, на которой остановились отдохнуть беглецы со с понтом вапнянского кичмана. А просто приведу слова некогда известного в СССР каторжанина, который написал гаерскую хохму со словами: «Утесов Леня парень фун Одес, а Инбер тоже бабель из Одессы». Во второй половине прошлого века эти слова уже звучали как «Утесов Леня парень молодец, а Инбер тоже родом из Одессы». Зато слова Елены Ган, написанные еще в первой половине 19 века, неизменны по сию пору: «Там можно пройти полгорода, не встретив русского слова. Итальянский, французский, польский, греческий — вся эта смесь языков коснется вашего слуха, кроме языка русского. Разве что попадется вам толпа бородачей, которые, возвращаясь с работы с пилами за плечами и апельсинами в руках, толкуют меж собой: «Всем был хорош городок Одеста, да нехристей в нем шатается, что Боже упаси». Не иначе эти бородачи всей бесконвойной толпой возвращались пешкарусом на каторгу…

Кстати, за каторжан. Одесса в начале своего существования напоминала «не российский город, а какую-то полупиратскую колонию». Спустя сто пятьдесят лет после этого откровения А. Дорошенко написал: «Каторжники, которыми заселили Австралию, были, сравнительно с нашими предками, все равно, что выпускницы института благородных девиц». А профессор Саша Дорошенко — тот еще подарок с Молдаванки вовсе не бабелевского производства. Жиганец таки не знает, что такое настоящий одессит, ему кругом одни каторжане мерещатся. Даю ответ: как положено с детства любому из нас, владею ножом не только в сочетании с вилкой и умею держать волыну в любой руке. А в прошлом году на моего младшего сынка наехали два нехилых залетных каторжанина. В результате всего двух ударов голым кулаком, один из них лишился семи зубов, а нижняя челюсть второго стала подлежать исключительно капитальному ремонту. Если бы ростовский Фима узнал, что во время освоения Брайтона не злодеями-каторжанами, а обычными одесситами в начале семидесятых годов прошлого века, они в темпе вальса и безо всякой помощи полиции очистили этого близнеца Гарлема от многочисленных банд, он бы, наверное, сильно удивился и меньше бы пенился. Тем более, с такой много о чем говорящей одесситу погремухой — Жиганец.

Александр Сидоров в своем стремлении разоблачить происки одесситов дописался и до того, что одесситы украли даже «…«Алеша, ша», ставшее популярным в исполнении Аркадия Северного, песня гражданской войны, где речь идет о Петрограде». И кто бы спорил, ведь исконно русское слово «ша» было особенно типично для столицы империи. Правда, впервые оно было исполнено типографским способом еще в первой половине девятнадцатого века почему-то в Одессе. Как бы между прочим, «Алеша, ша» берет начало от куда более старой одесской клезмерской песни «Гитер бридер Хаим». И это совсем не тот Хаим, что вошел в крылатую фразу одесского языка «Хаим, слезь с руля», которую вполне можно адресовать человеку по имени Фима или Вася, без разницы.

Так кроме «Алеши, ша» пациенты питерских «Крестов», находившихся на Арсенальной улице, еще исполняли: «На Арсенальной улице я помню старый дом. С широкой темной лестницей, с решетчатым окном».

Уже при советской власти в Одессе был освистан прибывший сюда на гастроли Театр имени Мейерхольда, привезшего постановку «Клопа» Владимира Маяковского. Причем, освистан был не кто-нибудь, а сам Ильинский. Такое случилось с ним два раза в жизни — первый и последний. Стоило ни в чем неповинному Игорю Ильинскому продекламировать: «На Луначарской улице я помню старый дом, с широкой чудной лестницей, с изящнейшим окном», как зал засвистел и затопал ногами. По причине того, что процитированные строки были явным и дешевым советизированным плагиатом, да еще с экивоками в адрес сочинителя откровенно бездарных пиэс наркома Луначарского, чьим именем назвали Одесский театр оперы и балета. Дело в том, что еще в 19 веке живший тогда еще в Одессе поэт Я.П. Полонский написал стихотворение, начинавшееся словами: «В одной знакомой улице я помню старый дом. С высокой темной лестницей, с завешенным окном». Строки Полонского о старом доме пришлись по вкусу абсолютно всем ценителям поэзии, их цитировал не то, что Бунин в своих дневниках, замечая «все это было когда-то у меня», но даже исполняли пациенты питерских «Крестов». Фиме Жиганцу таки есть о чем писать дальше.

Как бы между прочим, Аркадий Северный, на которого ссылается месье Сидоров, всю жизнь только тем и занимался, что косил под одессита. И сегодня, когда на одноименном сайте arkasha-severnij.narod.ru стоит ворованный словарь одесского языка отнюдь не питерского производства, Фима Жиганец еще смеет обвинять одесситов в краже якобы не ними созданных песен.

Это ведь не Петербург, не Петроград, не Ленинград, а Одессу именовали «фабрикой куплетистов». Это питерцы давным-давно переделали знаменитую песню, посвященную скрипачу и шниферу Г. Барскому с Преображенской улицы в «Родился на Форштадте Гоп со смыком». Это Аркадий Северный выскочил на орбиту популярности с одесскими песнями, в частности за какой-то «кабачок Плисецкого» (папа Майи Плисецкой?), находившийся на некоем одесском «прошпекте». Это ленинградец Александр Розенбаум взлетел на волне успеха своих под одесских песен. Это питерский бард Саня Черный (в честь одессита Саши Черного?) выпустил альбом с тем самым «как-то по прошпекту», а Валерий Власов выпустил свой альбом «Золото дворов шансона» с тем же одесским «прошпектом».

Это питерская бардеса Татьяна Кабанова поет не то что «На Молдаванке» и «Шарабан», но и «Перебиты-поломаны крылья» со словами «воровать я сама не умела, на Привозе учили воры». Это петербуржец Кирилл Ривель выпускает альбом с «дворовыми одесскими песнями» типа «Моя Одесса зажигает огоньки». С ума двинуться мозгами, если какой-то одессит напишет «Мой Петербург», даже если он давно и счастливо живет в этом прекрасном городе. «Я родился и умер в Одессе», — так пишут одесситы, живущие вдали от своей родины.

Мне не хватит никакой фантазии, чтобы представить себе одессита, не то, что исполняющего песни за Петроградский Ленинград, но и взявшего себе псевдоним типа Ваня Московский. Зато один москвич, имеющий такое же отношение к моему Городу, как и измышления месье Жиганца — до здравого смысла, выступает как бард Веня Одесский. А Вика Цыганова исполняет зарифмованный ее супругом, явно находившимся под воздействием Крошки Цахеса Бабеля, псевдо-одесский бред: «Сара кушает пельмени, ждет подарочек от Бени. «Здравствуй, Сара», — входит Беня Крик». Я уже молчу за то, что через тридцать лет после смерти того Бени пельмени все еще именовали на Молдаванке «тайгилахами».

Если вы полагаете, что Крошка Цахес Бабель оказал свое плодотворное влияние только на одного поэта-песенника-исполнителя, то глубоко ошибаетесь. Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню твою. Под названием «Беня Крик» авторства Михаила Сипера, похоронившего в Северной столице быть может тоже украденного одесситами у питерцев Беню: «Когда его убили в Петрограде, вся Молдаванка плакала навзрыд». Петлюра и Шафутинский на пару имели, как хотели, каждый своего собственного «Беню», начинающегося одними и теми же словами: «Я налетчик Беня-хулиган…». Высокие отношения, высокий штиль: быть просто налетчиком их совместному Бене за мало, он еще и хулиган. Но это же просто песня в сравнении с Беней от группы «Беломорканал»; если внимательно прислушиваться к словам их песни, можно загреметь в дурдом без очереди и предварительного диагноза. А питерский бард Кирилл Ривель выдал: «лабалась музыка и выстрелы гремели, и вся Одесса уважала слово Бени». У нас лабают не музыку, а жмуров или Мендельсона. За всю Одессу, уважающую слово Бени, промолчу.

И в то самое время, когда Фима Жиганец обвиняет одесситов в хищении «Алеши, ша» у петербуржцев, Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии пребывает на гастролях со спектаклем «Мы из Одессы, здрасьте», где на всю катушку эксплуатирует наш колорит. Небось, спектакль «Мы из Петербурга, наше вам с кисточкой» такого ажиотажа в российской провинции не вызвал бы. А афиша какая у этого спектакля, ну просто на загляденье всеми шнифтами, в точности, как иллюстрация статьи Макарова в «Европе Центре», где он предупреждает: не лапайте одесские песни, это святое.

Прекрасно помню, как песню Е. Кричмара «Моя Одесса» активно приписывали М. Шуфутинскому, а «Прогулка по Одессе» была записана в творческий актив «Чижа и К(одлы?)», хотя создал ее одесский рокер И. Ганькевич. А уж как использовался песенный фольклор Одессы советскими композиторами, можно написать докторскую диссертацию. Словом, имидж Одессы и творческое наследие Города десятилетие за десятилетием массированно эксплуатируют и разворовывают люди, не имеющие к Городу никакого отношения, а ростовчанин Фима Жиганец, как положено в таких случаях, кричит: «Держи одесского вора!».

В одном таки случае Александр Сидоров снисходителен к одесситам: «Конечно, никто не будет оспаривать одесского происхождения истории про то: «Как-то по прошпекту, я с Манькою гулял… В кабачок Мещерского решили мы зайти». Подобную милость Фима проявляет только потому, что знает: за одесское происхождение этой песни написал в «Яме» Александр Куприн. А не написал бы Куприн, быть тому «прошпекту» тоже уворованному одесситами, если не у Северного с его «кабачком Плисецкого», то у уже упомянутых Сани Черного или Валерия Власова, тоже на всю катушку пользующихся нашими песнями. Я даже не допускаю мысли, что Александр Сидоров читал А. Грина, где процитирован первоначальный вариант того «прошпекта»: «Вот вхожу я в Дюковку, сяду я за стол». А прочел бы, то не понял бы многого, ибо не только Крошка Цахес Бабель, но и Александр Грин беспонтово использовал в своих произведениях одесский язык, совершенно не напрасно называя своих героев Дюк или Бенц. За Дюка речи нет, но одесское слово «бенц» точно соответствует имени персонажа: мало того, что нахал, так еще и скандалист.

На самом деле тот кабачок, он же пивная, чье название каждый на свой лад коверкают Северный с Жиганцом в пресловутом «прошпекте», носил имя Печесского. А вот отчего в этой песне слово «проспект» звучит как «прошпект» — за это даже Александр Сидоров не знает, равно и что такое Дюковка. Потому что уже многократно растиражированный типографским способом от Москвы до самых до окраин пресловутый «прошпект» — вовсе не самоварное «золото дворов русского шансона», а подлинное золото наших гаванных песен.

Всего один пример. Издательство «Эксмо» выпускает сборник «Блатная песня», чуть ли не половину которого составляют одесские песни, не имеющие даже косвенного отношения к уголовному миру. Знаменитое одесское кафе «Фанкони», один из символов Города, описано в художественной и мемуарной литературе, как ни одно из аналогичных заведений мира. Даже в советском кинофильме «Дело Румянцева», когда это кафе давным-давно не функционировало, москвич Шмыгло с ностальгией вспоминает: «Я сидел у Фанкони, за чашечкой кофе». Скажу больше, ресторан Фанкони упоминался даже на могильных плитах старой Одессы отнюдь не в рекламных целях:

«Здесь покоится диветка ресторана Аристида Фанкони Бася-Двойра Айзенберг, по прозвищу Виолина де Валет. Суровый нрав ее родителя вынудил пойти ее по непристойной дороге. В молодости она была прекрасна. Однако скончалась в забвении и нищете. Старые друзья, вкусившие ее добродетелей, с благодарностью воздвигли ей сей памятник».

Вы имеете себе представить подобную надпись на каком-то погосте столетней давности, кроме одесского? А теперь прикиньте: если такое исполнялось на кладбищенском памятнике, что тогда себе позволяли себе авторы песен, которые вовсю использовали не имевшие никакого отношения к Городу северные-тамбовские? А уже в самом конце прошлого века на публикациях одесских песен стали зарабатывать не то, что хилые лепетутники, но даже такие мощные издательства как московское «Эксмо», гонящее капитана Клюквера образца 21 века не только под маркой одесского юмора.

В «Блатной песне», выпущенной «Эксмо» через десять лет после возрождения «Фанкони», это кафе одновременно фигурирует и как «Боржоми» в песне «Как на Дерибасовской…», и как «Фалькони» в песне за уголовников Ромео и Джульетту. А через пару лет то же самое «Эксмо» выдает на гора сборник «А я не уберу свой чемоданчик», где кафе Фанкони уже фигурирует как «Фальконе». Повторно спрашивается вопрос: или в том «Эксмо» хоть кто-то читает, что им регулярно подсовывают малохольные жлобы-составители? Один только заряженный дробью арбалет из нашей старинной песни за Сурку-Цурку стоит койки в дурдоме.

Однако Фима Жиганец отчего-то не поднимает геволт: от «Фалькони» до «Фальконе» дохнут исключительно одесские кони, явно перепившие кофе в «Боржоми». И не попрекает: как это посмели москвичи не то, что выпустить слямзенный у одесситов прошпектированный «А я не уберу свой чемоданчик», но и использовать эту старинную одесскую песню, перекалапуцав ее для собственных кинематографических нужд еще в советские времена?

Если Александр Сидоров захочет хоть что-то немножко понять, он может связаться с московским писателем А. Скаландисом, автором популярных романов, в том числе «Спроси у Ясеня». И пусть ростовчанин Жиганец спросит у москвича: как его называли в Одессе еще в прошлом веке? И нехай не удивляется, услышав ответ: Шкаландисом. А как его еще именовать, ведь он по паспорту — Антон, пусть даже одесского А. Ясеня застрелили спустя год после выхода романа А. Скаландиса «Спроси у Ясеня», безо всяких понтов повествующего о неуязвимом суперагенте Ясене.

Как бы там ни было, устраиваю знатоку российского блатного жаргона месье Сидорову маленький презент. Почти сто лет назад один каторжанин из жутко-бандитского города Одессы написал в длинных стихах по поводу всяких неизвестных за пределами Города выражений: «…Понтить — здесь означает врать, взамен форсить — фасон ломать…». Звали того каторжанина Юрием Олешей. Спрашивается вопрос: кто на самом деле на полный корчик пользуется не только песенным творчеством одесситов, но и их родным языком?

Сейчас можно привести названия доброй сотни сборников типа белорусского «Песни нашего двора» или «В нашу гавань заходили корабли» питерского производства, не говоря уже за порт пяти морей Москву, где давным-давно бросил якорь упоминавшийся сборник «Пой, Одесса», совершенно не зря заминированный составителями. Вот так и приплыли в новосибирско-московско-питерские гавани корабли, груженные нашими гаванными песнями, чтобы в который раз стать ворованным «золотом русского шансона» и краденым творчеством даже белорусских дворов. Сто раз на здоровье! Тем более что все их составители хотя и заработали, но таки приплыли. В одесском смысле слова.

Ростов в лице Фимы легко бы простил одесситам их хроническую тягу до чужого творчества, если бы они не слямзили знаменитую ростовскую песню, переделав ее из «На Богатяновке открылася пивная» в «На Дерибасовской открылася пивная». Жиганец даже приводит всего один, но конкретный пример принадлежности песни до его родного папы: «Держась за ручки, как за тухес своей Раи, наш Костя ехал по Садовой на трамвае…». А Садовая улица в Ростове была самым урожайным маршрутом для карманников». Зато Садовая улица в Одессе прямо-таки перетекает в Дерибасовскую — чем не аналогичный аргумент, за чисто ростовское слово «тухес» помолчим.

«Дерибасовская — не та улица, где могло происходить действие песни. Это улица фешенебельных кафе и ресторанов, а не босяцких пивнушек», — блистает своей невъебенной логикой месье Сидоров, позабыв, что ранее утверждал: время создания песни 20-е — начало 30-х годов. Во что тогда превращали фешенебельные места Одессы, страшно вспоминать. В том-то и цимес, что вновь открытое после развала СССР Печесского находилось на Гаваной угол Дерибасовской, да и нынче, когда квадратный метр на Дерибасовской уже идет на вес бриллиантов, на Дерибасовской угол Екатерининской функционирует пивная в виде «Ирладского паба». За пивнушку на той же Дерибасовской неподалеку от Дома книги и говорить нечего. Знаменитая на весь мир пивнушка «Гамбринус» находится на углу вице-Жукова и той же Дерибабушки. Да и в упоминавшемся «прошпекте» за кабачок Печесского поется: «захожу в пивную, сажуся я за стол».

В качестве одного из основных доказательств ростовского происхождения песни Саша-Фима приводит слова: «Две полудевочки, один роскошный мальчик, который ездил побираться в город Нальчик». Фима-Саша по весьма понятной мне причине не цитирует куплет полностью, а тут же поясняет: «Понятно, что из Ростова ездить в Нальчик легко и удобно, поскольку Нальчик под боком. Из Одессы же отправляться на побирушки в Нальчик — проделывать длинный, неудобный, кружной пусть, за семь верст киселя хлебать». Да на такие побирушки не то, что на родину Бетала Калмыкова, куда дальше отправиться можно, что доказывает окончание прерванного Фимой куплета: «И возвращался на машине марки Форда, и шил костюмы элегантней, чем у Лорда».

«А теперь, когда мы пригвоздили коварных одесситов к позорному столбу, хочется добавить еще одну интересную подробность. В песне идет речь о некоем «шмаровозе» (то есть сутенере, от уголовного «шмара» — женщина, проститутка), которого называют Костей, Степкой и некоторыми другими именами. Если восстанавливать историческую справедливость, то прототипом песенного «шмаровоза» был реальный Васька-шмаровоз с Богатяновки, о котором хранят память некоторые ростовские старожилы. Всякий раз, слушая Аркадия Северного, я невольно морщусь при словах «На Дерибасовской открылася пивная», — повествует месье Сидоров.

Или вы думаете, что я от таких заявлений, как говорят в Одессе, стану сильно морщить себе тухес? Нет, я просто потухаю с того Фима. И цитирую: «Крепко тебя целую, голубка. Эх! Дал мне Бог такую подругу и такого сына, а я сам шмаровоз». Это сутенер своей шмаре пишет? Нет, это один в русскоязычном смысле деятель 1880 года рождения, который еще в прогимназии (начальные классы гимназии, то есть первые 4 класса) «издавал» рукописную газету «Шмаровоз», знал в совершенстве несколько иностранных языков, а его перевод «Ворона» Э. По, сделанный еще в гимназическом возрасте, вошел в школьные учебники. Этот шмаровоз, кроме всего прочего, написал в Париже роман «Пятеро» исключительно для одесситов, которым, как подметил краевед Р. Александров, в отличие от русскоязычных читателей «не нужно объяснять…чем отличается шарлатан от шалопая, а шалопай от шмаровоза, кто такой лапетутник…».

Саша Черный в 1933 году написал «Голубиные башмаки», сказку с большим одесским намеком для детей: «Это не мальчик, а химический завод какой-то! Готовые чернила стоят три копейки, а ты знаешь, сколько новые обои стоят?…Шмаровоз!». Да я уже был шпингалет, когда в Одессе еще исполняли песню «Мой папа шмаровозник».

Фима Жиганец растолковывает поклонникам своего таланта некоторые слова, употребляемые в «На Дерибасовской…». Такие, как «бандерша», «тухес» и даже «кумпол» — макушка головы. А почему «кумпол», а не «купол»? Да потому что на самом деле этот «кумпол» — искаженное одесское слово «чумпол». И все слова, которые Фима расценивает исключительно языком «тюрьмы и зоны», на самом деле являются обычными словами одесского языка. В чем вы уже убедились на примере «понта». Не отпетые уголовники, а обычные одесситы прекрасно понимали язык одесских газет столетней давности со всеми этими маровихерами-кодлами. Обосновавшись в Петербурге, одесский писатель И. Потапенко еще в девятнадцатом веке подписывал свои критические статьи псевдонимом Фингал. Писатель Л. Кармен в книге, вышедшей в 1902 году книге писал: «Крыса отважился высунуть из своей ховиры…». И при том — никаких сносок-пояснений для читателей. Это же вам не слово «конвейер», которое тогда нуждались в расшифровке.

«Не поднимайте шухер», — процитировала одесская газета заявление на суде кандидата прав Шухера в конце девятнадцатого века. А в самом начале двадцатых годов Ильф в гордом одиночестве написал: «Шухер стоял такой, что целый день никто не резал скотину». Катаев слова «зухтер» и «дикофт» вкладывал в уста вовсе не уголовного гаврика с большой дороги, а пацана Гаврика с большой буквы. Выражения типа «хевра куцего смитья» Жаботинский доверял произносить почтенному одесскому коммерсанту.

В двадцатые годы прошлого века из Москвы в Одессу прилетела телеграмма: «Загоняй бебехи тчк хапай Севу зпт катись немедленно тчк Эдя». Фима Жиганец легко переведет эту фразу на русский язык, но все равно не поймет, что имел в виду автор телеграммы. Потому что в переводе с жаргона преступников она означает: «Продавай украденные ценности, обворовывай Севу, немедленно уходи». А в переводе с одесского языка: «Продавай всю домашнюю обстановку, бери Севу, немедленно выезжай». Мне остается лишь подсказать, что Сева — сын Эди, а Эдя — классик советской поэзии Эдуард Багрицкий.

С другой стороны, некоторые слова одесского языка месье Сидоров понимает исключительно в их русскоязычном значении, а потому не расшифровывает их, в отличие от «бандерши». Например, «достал визитку из жилетного кармана». А «визитка» — вовсе не визитная карточка. В общем, месье Жиганец, вам как спецу по блатному жаргону не ехать на Одессу, а благодарить ее нужно. За то, что родной язык одесситов, столь таинственный для иногородних ушей, в свое время взяли на вооружение российские уголовники еще во времена, когда «мокрухой» в Городе называли водку. Они даже нашу древнюю «маслину» перекрестили в своих «маслят», потому что за пределами Одессы тогда хавали в маслинах, как свинья в апельсинах.

Я не собираюсь гвоздить Фиму к тому самому позорному столбу, вокруг которого он не по делу распрыгался. Потому что песня «На Дерибасовской…» может служить ярким примером весьма распространенной у нас гаерской хохмы, истинным смысл которой может понять только одессит. Ведь давным-давно кто-то сочинил хохму за «шмаровоза» (шмар возит) как за сутенера. Большое дело, одесситы запросто поставили на уши даже великого юмориста Марка Твена, что зафиксировано в его «Простаках за границей». А теперь я вам по большому блату открою по сию пору тщательно скрываемую тайну Васи-шмаровоза. И чтоб меня Васей звали, если хоть что-то утаю!

«На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная…». Таки вам надо знать, что «блатными» и «блотиками» в Одессе именовали не только козырных фраеров с шикарными концами, но и отпетых уголовников, воровавших арбузы с телег, шопавших банки в лавках или выщипывавших хлопок из продырявленного мешка. У каждого из профессиональных представителей преступного мира, то есть «деловых», в одесском языке было свое определение — флокеншоцер, маровихер, ципер.

«Наблатыкаться» означает «поднатореть». «Приблатненный» — умеющий постоять за себя чистый фраер. «Блат» — протекция. По поводу приезжих в Городе нередко звучала крылатая фраза: «Он блатной, на спички «сирники» говорит». «Сирники» — спички по-украински. Теперь вам немножко ясно, что имела из себя та блатная песенная компания?

«Две полудевочки, один роскошный мальчик», — процитировал месье Жиганец и пошел гнать волну за далекий Нальчик, не обращая внимания на «полудевочек», помолчу за «роскошного мальчика». Даже не допускаю мысли, что Фима-Саша не читал Льва Толстого, написавшего в «Войне и мире»: «Наташа — полубарышня, полудевочка, то детски смешная, то девически обворожительная». Однако одесский язык — две большие разницы не только с блатным жаргоном, но и с русским языком. Синоним пресловутой «полудевочки» в одесском языке — «демиверж». А демиверж — это же вам не упомянутая на одесском надгробии диветка, также не отличавшаяся строгостью поведения. Именно о подобной полудевочке шла речь в моем давнем детективном романе «Ловушка для профессионала».

«Демиверж» — одессифицированное французское слово, то есть «получистая», «полугрязная». «Чистая» в одесском языке в одном контексте с подобными девицами означает «не имеющая венерических заболеваний». «— Она чистая? — Конечно, я ее сам три года назад имел». Это не анекдот, а реальный диалог двух одесситов. Так что полудевочка — девственница; как честная давалка, так и занимающаяся проституцией. «В рот берет, но честь не отдает»; «В зад дам, но честь не отдам». Отныне даже Саше-Фиме таки ясно, что за «честь» имелась в виду в очередной гаерской песенной хохме по поводу бабушки-старушки, с которой шестеро налетчиков имели несчастье свести чересчур близкое знакомство на Дерибасовской угол Ришельевской.

Теперь по поводу Васи-Шмаровоза. Слово «шмаровоз» имеет в одесском языке не одно значение. В те времена, когда басонных дел мастеров в Одессе имели «шмуклерами» (не путать со «шмуглерами»), «шмаровозами» именовали смазчиков колес. «Шмаровидло» (в русском языке — мазут; деготь) по сию пору означает в одесском языке «смазка». «Шмаровоз — не паровоз, на него всех не посадишь», — старинная крылатая фраза одесского языка. Затем шмаровозами стали называть и людей в грязной одежде: «— Жора, что ты выглядываешь, как шмаровоз? — Я таки целовал колеса того поезда, что увез домой мою тещу». Кроме того, как вы уже убедились на примерах В.Жаботинского и С. Черного, «шмаровоз» имеет еще несколько значений: разгильдяй, оболтус и т. д. Пусть Фима Жиганец только не упадет в обморок, но в одесском языке некоторые функции «шмаровоза» нередко выполняет многофункциональное слово «пидор». «— Сеня такой пидор! — Он кинул тебя на бабки? — Нет, я в хорошем смысле». Вот таким в хорошем смысле шмаровозом и был тот самый Вася, который ездил «побираться» в именно город Нальчик совсем не случайно, а с некоторым учетом жизненных пристрастий тамошнего населения. Я тоже совсем не случайно написал слово «лорд» с прописной буквы, напоминая, что этот, с точки зрения Жиганца, побирушка в русскоязычном смысле возвращался в Одессу из Нальчика «на машине марки Форда и шил костюмы, элегантней, чем у Лорда».

«Как лондонский жених», «как в лучших домах Лондона», «как тот лорд», «как английская королева» — давние фразы-клише одесского языка. Но в данном случае речь идет за конкретного Лорда, чье светлое имя упоминает в своих мемуарах даже одна из этуалей, то есть звезд советского кино тридцатых-пятидесятых годов. Бульдога Лорда водили по Городу в костюме, что по тем временам было в диковинку. Как отмечал двуногий одесский современник Лорда: «Собака не простая, а вся в медалях… Одна на весь город. Вся Одесса ею гордится».

Но если ростовчанам сильно надо считать себя авторами той «пивной» — на здоровье. Это ведь не за Ростов, а за Одессу ежегодно продолжают сочиняться новые песни, очередные книги, не говоря уже за анекдоты и гаерские хохмы. Так что вместо изучения творчества Фимы Жиганца, искренне полагающего, что вороватые одесситы употребляют слово «зяма» в качестве неведомого ему «шаи», лучше поимею удовольствие от очередного «Мы из Одессы, здрасьте».

На сей раз так называется справочник, выпущенный в столице Израиловки. И обложка какая-то до боли знакомая, только без нотного фона, как в той центровой Европе или на афише совсем не одесского производства. Вспомнил, где ее еще видел и выдал таки да наше лаконичное: «Здрасьте», что переводится на русский язык в диапазоне от «Вы меня просто удивляете» до «Как вам не стыдно?». Да это же созданная Сережей Ситниковым обложка моей книги «Таки да!», которая вышла в приснопамятном 1992 году. В том самом году, с которого начался отсчет массовой российско-белорусской переписи сборника одесских песен, еще задолго до того, как попутавший рамсы Фима Жиганец не придумал ничего умнее, чем поехать на Одессу.

Ой, как бы мне лично предъявы не заработать. А то, врубитесь, собственноручно читал шнифтами в той Википедии пидорастию «Русский язык Одессы», где указано: «Большой полутолковый словарь одесского языка» издал Фима Жиганец в 2000 году. А мой «Большой полутолковый словарь одесского языка» вышел двумя годами позже. Следовательно, я его помыл у Фимы, идя по проторенному пути своих вороватых одесских предшественников, едва успевавших красть творчество питерцев и ростовчан.

При такой постановке дела легко заглянуть в будущее. Лет этак через пятьдесят с большим гаком, духовный потомок Фимы Жиганца вдруг, как укушенный гэцем, начнет пердеть в муку и поднимать пыль: караул, одесситы, эти воровские бени крики, нас в миллионный раз обокрали. И в качестве доказательства предъявит старинный, давным-давно снятый с производства, но лишь благодаря провидению сохранившийся лазерный диск начала века, с песней в свое время весьма известного российского барда Вадима Котельникова «Вы хочете услышать за любовь?», насыщенной такими типично русскими выражениями, как «кинул брови обе две на лоб», «ловите лучше слов моих ушами», «дышите носом», «вам зубы жмут», «два придурка в три ряда», «с ума мозгами сдвинуть может», «мадам сижу», «работать на горшок», «за двери выкинув сомненья», «одели в тот же миг глаза на морду». И кто ж ему не поверит, если все эти фразы будет невозможно отыскать на страницах писателя с мировым именем и великого знатока одесского языка Исаака Эммануиловича Бабеля? Тем более что к тому времени образ Крошки Цахеса Бабеля обретет уже межпланетный масштаб.

ГОЦМАН-ПОЦМАН, ГДЕ ТЫ ЕСТЬ?

Ни один из сериалов постсоветского времени не имел такого оглушительного успеха, как «Ликвидация». Но если бы действие этого киномыла разворачивалось не в Одессе, а каком-либо ином городе, вряд ли к нему был проявлен столь обильный интерес. И одесский язык сыграл в этом далеко не последнюю роль.

Как и следовало ожидать, после премьеры фильма, словно чертик из пресловутой табакерки, молниеносно выскочил Крошка Цахес Бабель, и пресловутая губерния в темпе вальса тут же пустилась в свой традиционный хоровод вокруг самого распространенного мифа Одессы. Типа: «Поразительно, как был найден настоящий и уникальный одесский язык! Ведь носителей его, к сожалению, не осталось…Настоящий одесский язык…советую почитать Бабеля».

По поводу настоящего и уникального одесского языка фильма восторженным почитателям вторит режиссер Сергей Урсуляк. В одном интервью он поведал: «… одесский язык в нашем фильме убедительней, чем во многих других фильмах про Одессу…о том, как в Одессе говорили в 1946 году, знают пять человек, из них трое пребывают в маразме». Сомневаться в искренности режиссера не приходится, ибо в роли консультанта фильма по части одесского языка явно задействовали кого-то из упомянутой им троицы.

Как неоднократно рассказывали средства массовой информации, чтобы герои «Ликвидации» заговорили на истинно одесском языке, сценаристу Алексею Пояркову пришлось совсем не лить из говна пулю, а несколько месяцев ездить в одесском общественном транспорте, консультироваться у местных знатоков родной речи горожан. Сценарист Поярков ради жизненной правды в «Ликвидации» даже рисковал здоровьем: его неоднократно принимали за шпиона, когда он шел за прохожими, прислушиваясь к их смачным беседам, и однажды за это москвича чуть было не избили до полного выпада в осадок. Ну, раз Алексей Поярков так хорошо знает одесского языка, он запросто поймет поговорку «Свистни мне в антон, там тоже дырочка есть».

Российский писатель и ученый Борис Соколов, разнося вщент творение режиссера Урсуляка в статье «Ликвидация истории», отметил: «Но больше всего перекличек в фильме с «Одесскими рассказами» Бабеля — прежде всего за счет языка, на котором изъясняются персонажи. И это не только раздражает, но и смотрится кощунственно. В 20-е годы тот язык, на котором говорят герои Бабеля, был для Одессы вполне органичен, тем более что действие «Одесских рассказов» отнесено к дореволюционным временам. У Бабеля одесский говор был художественен, в фильме же он звучит назойливо и фальшиво. Ведь уже к концу 30-х годов еврейское население Одессы было значительно разбавлено за счет украинского крестьянства. После же Холокоста бабелевская Одесса перестала существовать».

Видимо, громовержец Соколов позабыл, что сам Бабель утверждал почти за двадцать лет до Холокоста: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин». Что же до одесского говора в исполнении Бабеля, то это вообще и просто песня, и отдельная песня. Исключительно из уважения к многочисленным научным званиям Бориса Соколова и как только на него, повторяю слова Дода Макаревского, написанные в конце двадцатого века: «…все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи». Если этого за мало, добро пожаловать не в «ликвидационный» 1946-й, а в 1966 год: «До Ивана Ивановича моим водителем был Жора, — пишет Е. Кричмар. — Жора был коренным одесситом. Время от времени он, русский парень, вставлял в разговор фразы на идиш. Вообще, живя на Молдаванке, идиш надо было знать, чтобы не попасть впросак. Жора говорил на натуральном одесском языке». И на этом языке говорили не только жители Молдаванки.

Как пишут ныне уже не только Одессе, спрашивается вопрос: месье Соколов, или в рассказах Бабеля вы при всем своем желании, даже под сильным микроскопом, найдете одессизмы, массово используемые в «Ликвидации»? Вроде «тухеса», «штымпа», «шмурдяка», «мишигене», «мансы», «купи петуха и крути ему бейцем», «бикицер» и т. д. и т. п. Так что, большой доктор Соколов, не морочьте нам то самое место, где спина заканчивает свое благородное название.

Чтобы так сказать, у меня есть жменя веских причин. Или я не родился уже после Холокоста в одном из самых известных домов Одессы, многократно описанном не только местными котами, но и Буниным, Куприным, Катаевым, Федоровым, Лазурским? Или я не произрастал в том доме среди «значительно разбавившего в тридцатые годы еврейское население украинского крестьянства», а именно: Рабиновичей, Хаймовичей, Абрамовичей, Шварцманов, Мильштейнов, Блинштейнов, Оречкиных, Вышкиных, Гринбергов, Макаревских, Чмерковских, Лосовских, Шведских, Павловских, Грунтваков, Бреслеров, Гранатуров, Фраерманов и даже мадам Вургафт, жившей в гордом одиночестве? Вот бы некоторые из них повеселились, узнав, что «В 20-е годы тот язык, на котором говорят герои Бабеля, был для Одессы вполне органичен».

Единственное из Соколовской тирады, с чем таки да можно согласиться: одесский язык фильма звучит фальшиво. Но вовсе не по причине, указанной разгневанным ученым-филологом импортного производства. А в первую очередь из-за псевдоодесского акцента.

На самом деле в сороковых годах коренные одесситы не шокали, а «шёкали», букву «ы» зачастую не выговаривали, да и немцев у нас именовали не «фрицами», как повсеместно, а «жябами», через «я», согласно правилам фонетики родного языка. И чистокровные одесситы любой графы, несмотря на плач Израиля в исполнении господина Соколова, по сию пору спокойно произносят всякие слова, которые за пределами Города в те годы употребляли только евреи. Как бы между прочим, первоначальные значения некоторых выражений одесского языка, основанных на идиш (типа «Махт мидилибт!» трансформировавшееся в «Когда хотят — делают губами», то есть «можешь даже не мечтать»), мне сумели растолковать не аиды, а украинец Виктор Федорович Янчук. Больше того, мой первый консультант по части одесского языка украинец и по паспорту, и таки да Валентин Иосифович Волчек тарабанил на идиш, как заводной. Именно он пояснил мне: одесскоязычное выражение «кидаться шлангом», в переводе на русский язык «притворяться дурачком», берет начало от еврейского «шлонга».

Лишь бы вам не показалось, что понты дороже денег, привожу одессизмы, употреблявшиеся в первой серии «Ликвидации». «Давалка», «шуруют», «дурка», «с понтом», «ноги в руки», «где у нас случилось?», «надыбал глосика», «халамидник», «цикавый», «на минутку», «обратно» (сиречь «снова»), «крутиться» (в значении «выживать»), «гаманец», «догоняешь» (то есть «понимаешь»), «мастырить», «бикицер», «гэц укусил», «волына», «семачка», «Клара Целкин», «больно» (сиречь «дорого»), «дыши носом», «поц», «дрын», «амбалы», «заморочка», «машина гавкнулась», «полетели тормоза», «и прочие геморрои», «здрасьте вам через окно», «всю дорогу» (то бишь «постоянно»), «шё ты кипятишься, как тот агицин паровоз», «дико» (означает «весьма»), «иди кидаться головой в навоз», «Слободка» (в значении «психбольница»), «крути ему антона на нос».

Нужно таки быть или доктором филологических и кандидатом исторических наук Борисом Соколовым, или раненым в тухес, чтобы призывать искать подобные выражения у Бабеля. Да что там Бабель! Немалая часть этих одессизмов не могла быть ведома даже хорошо пережившему этого «знатока одесского языка» Давиду Гоцману. Который наряду с «семачкой» и «бикицером» вместо одесскоязычного «пекла» отчего-то употребляет русскоязычную «жару», а также «босота», «лопатник» и «щипач» (по-одесски «босявка», «шмель» и «ширмач». Что означает «жара» в Одессе, подробно разъяснено в моей книге «Одесский анекдот» (стр. 109). А ведь именно в приснопамятном 1946 году, несмотря на отходную гройсе хухема Буси Соколова, поэт Г.Шенгели написал стихотворение, где пояснил, что в Одессе керосин именуют «фотоженом». От себя добавлю, что одесскоязычный синоним «фотожена» — «примусалэ-жидкристалэ».

Да и «цикавый» в одесском и украинском языках — две большие разницы, такие же как «занятный» и «любопытный». Пресловутая «давалка» в оные времена именовалась «городской холявой». Зато «дурка» в одесскоязычном значении «рассказа» вошла в язык Города наряду с «больно» в шестидесятые годы. К тому же в Одессе Давидов принято именовать не Давами, а Додами.

Тонким намеком на толстые бабелевские обстоятельства может служить только Фима Полужид. В качестве внука самого Тартаковского. Потому что в результате деления погоняла Тартаковского на два, а не на три, может получиться исключительно Фима Три четверти жида. Только вот за «полужида» в Одессе в том самом 1946 году можно было схлопотать не только по хамуре, но и срок. Не говоря уже о том, что пресловутый «полужид» переводится на одесский язык как «суржик».

Мне вообще не совсем понятно, отчего тот вольтанутый Фима выжил в первой серии? В самом счастливом для него случае, Полужид был просто обязан примять своим синим телом больничную койку, причем поближе к нулевой палате. Потому что заявил Гоцману: «Иди кидаться головой в навоз». Это же самое грязное оскорбление в адрес одессита, сопоставимое лишь со словом «петух» в уголовном мире. Рискните здоровьем сказать такое одесситу, и не сильно удивляйтесь, если вам в темпе вальса поменяют местами тухес с головой. Тем не менее, Гоцман ведет себя местами, будто его зовут не Додиком, а Адиком, и даже элементарно не доказывает явно обожравшемуся ухи Фиме, как ему сильно жмут пломбы в зубах. А что взять с того фуцина Фимы, кроме анализов, если он в присутствии целой шоблы говорит за Клару Целкин, что в сталинские времена было равносильно заявлению: «Прошу срочно посадить меня по 58-й статье»?

Вы полагаете, что Гоцман, с его-то клопами в голове, при общении с Фимой просто ведет себя согласно одесской поговорке «Доктор на больных не обижается»? Как раз тот случай! Или костюженный Гоцман далеко ушел от цидрейтера Фимы с его шлемовскими закидонами? Я вас умоляю! Шая Гоцман провозглашает: «Дел за гланды», однако, при этом отчего-то чертит ребром ладони по горлу. И, как каждый шмокнутый, заместитель начальника уголовного розыска подполковник Гоцман оказался сильно военным. В одесском смысле слова. Гарантирует: «Гепну в морду», хотя «гепнуться» означает «упасть». И не просто упасть, а упасть, предварительно за что-либо зацепившись. А просто упасть — «навернуться». Кстати, о птичках. Слово «упасть» переводится с одесского языка на русский язык как «отдать предпочтение».

Гоцман-Поцман уже в первой серии «Ликвидации» упадает до сильного цафлерства, и заставляет своих подчиненных заниматься такими делами, рядом с которыми мелко плавали маркиз де Сад и гестапо. А как же иначе, если Гоцман, с прямо-таки гицельским блеском на шнифте, приказывает: «Крути ему антона на нос»? Та до такого зверства святая инквизиция и та не догадалась. Дался Гоцману этот неведомый даже самому Бабелю термин «антон». Ну, так скомандовал бы подчиненному менту: «Натяни ему глаз на тухес» (сильно избей) или предложил бы задержанному: «Прикинь антон к носу» — то есть «подумай хорошенько»; «взвесь все обстоятельства». Только ведь крутить антона на нос запросто можно исключительно самому Гоцману, ибо его безразмерные гланды от горла имеют претендовать на включение в книгу рекордов Гиннеса.

Так что при полном отсутствии давно вымерших носителей одесского языка, перечитывайте Бабеля, с его «понтами», «Слободками» и «антонами на шнобеле», а заодно поражайтесь, как «был найден настоящий уникальный одесский язык «Ликвидации».

Готов вам на шару открыть эту жгучую для миллионов телезрителей тайну: язык «Ликвидации» был найден в моих, написанных почти двадцать лет назад книгах, неоднократно переиздававшихся как легальными, так и пиратскими способами. К примеру, роман «Гроб из Одессы» россияне украли в очередной раз на днях или раньше, зато торгуют им совершенно невиданным ранее способом. Роман растиражирован не на бумаге, а на лазерных аудиодисках. Вам надо этих мансов в исполнении Тамары Швец? Их у москвичей таки есть. Ой, что вы знаете: мне тоже захотелось услышать дивный голос мадам Швец, читающей «Гроб из Одессы». И стоит это удовольствие всего-навсего восемь долларов, как следует из присланного в Одессу письма: «За границу России мы высылаем заказы только по предоплате. Оплатить заказ можно через Western Union. Быкову (не Зыкову!) Андрею, Москва. В долларах. Или перечислением на WebMoney — счет z195628779887. С уважением, Андрей». Правильно, что форбан Андрей Быков требует предоплату: ведь одесситы, как давно известно, не без помощи жизни и творчества Бабеля, могут развести на бабки даже собственную маму. Если кому интересно, он может приобрести этот диск и удивляться: до чего много лингвистических совпадений у «Гроба…» и «Ликвидации», вплоть до стопроцентно совпадающих экзотических кличек двух второстепенных героев.

Но когда вас ломает сармачно поддерживать пиратов московского производства, приведу иной пример. В первой серии той самой «Ликвидации» Фима Полужид произносит фразу: «Шё ты кипятишься, как тот агицин паровоз?». А задолго до Фимы эту же фразу произносил совершенно иной одесский персонаж совсем не московского происхождения. Я вовсе не призываю вас рыскать по электронным страницам украденных пиратами моих книг типа «Операция «Гиппократ» или «Как на Дерибасовской угол Ришельевской»… С «Большим полутолковым словарем одесского языка» флибустьеры импортного и отечественного производства поработали прямо-таки стахановско-сомалийскими темпами задолго до премьеры «Ликвидации». Произнесенная Фимой фраза приведена в словаре в качестве примера применения выражения «Агицин паровоз». Таких дел.

Параллельно с сериалом «Ликвидация» на свет появился одноименный двухтомный роман, выпущенный московским издательством «Росмэн-Пресс». В конце 2007 года его автор Вячеслав Бондаренко дал интервью газете «Вечерний Минск», озаглавленное «Вячеслав Бондаренко считает ошибки «Ликвидации». Оказывается, созидая свой роман, основанный на сценарии «Ликвидации», минский писатель исправил ляпы создателей фильма. «И конечно все персонажи говорят на настоящем одесском наречии… Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами».

Вам надо примеров «настоящего одесского наречия» в исполнении белорусского писателя? Получите и распишитесь: «Шо липа знаю». В переводе на действительно одесский язык: шё локш хаваю. В общем и целом, кавалеры приглашают дамов: шокают все! В том числе приезжие, вроде дядьки, над которым стебутся одесские пацаны среди улицы. На самом деле пацаны стебались над приезжими именно по поводу непривычно звучавшего для одесского уха «шо» или «чё». И кривляли, то есть передразнивали, их таким образом: «Шо-шо? Капшо!». «Чё-чё? Антон через плечо и кончик в ухо для прочистки слуха».

Шё ж ми имеем слихать шнифтами ув той «Ликвидации»? «Мы рады, шо вы рады», — с одесским акцентом передразнила Тонечка». Свет туши, кидай гранату! И даже в упомянутой выше фразе «Шё вы кипетитеся, как тот агицин паровоз» писатель Бондаренко не преминул заменить «шё» на «шо». Видимо «шё» не украдывается в концепцию «настоящего одесского наречия». «А шо такоэ?» — кривлялся с приезжих в восьмидесятые годы журналист Саша Грабовский. Он по сию пору весь из себя живой, хотя и является носителем одесского языка. Исправитель ошибок «Ликвидации» Вячеслав Бондаренко наверное бы сильно удивился, когда б узнал, что журнал под названием «Шо» почему-то выходит в Киеве, а не в Одессе. Или подумал бы: отчего так активно шокает «прекрасная няня», приехавшая в Москву вовсе не из моего родного города?

«С понтом на мордах сделать нам нехорошо» — та еще шэдевра, «извозчик-балагула» это все равно что «таксист-водитель», вдобавок грузовика. «Таки пришлендрал этот поц». Но ведь даже последний поц не шлендрает, а шпацирует, если он не является пидором в хорошем смысле слова.

«В Одессе в музыке понимают я, Столярский и еще полголовы». Столярский умер в 1944 году. Зато памятник царю Александру, исчезнувший из парка Шевченко по версии писателя Бондаренко, благополучно стоит там по сию пору. В качестве небольшой компенсации «геволт» на страницах «Ликвидации» неоднократно выступает в качестве «гембеля», а «прикоцанный» отчего-то обретает значение «прикинутого». Слово «расписаться» (жениться) звучало в Одессе как «записаться». Еще в начале восьмидесятых редактор моей газеты любопытствовал: «Вы уже записались?». А это чудесное слово «дуршлаг» вместо традиционно-одесского «друшляк». «Шпильман» на самом деле не картежник, а музыкант; для шулеров-неумеек в одесском языке имеется не одно определение, но только не несуществующее слово «халоймызники».

«Тока разбег возьму у Дюка», — в очередной блистает знанием «настоящего одесского наречия» минчанин Бондаренко, которому бы стоило посмотреть на Дюка с люка за такой халоймес на ватине. В Одессе зачастую принято брать не разбег, а разгон, и не у Дюка, а от моста до бойни. Да и «тока» в нашем лексиконе отсутствует по сию пору, в отличие от лаконичного «сейчас», переводящегося на русский язык как: «Будешь ждать до тех пор, пока у тебя на ладонях волосы не вырастут».

«— Эй ты, штымп, — тихо произнес босяк… — Тебе котлы не жмут?».

«Штымп» в данном контексте столь же уместен, как и «котлы». Ведь не зря в нашем Городе процесс, предшествующий деторождению, именуется «штымповкой». В Одессе могут жать шузы или зубы, но только не бимбары. И если шкет (он же шпингалет) ходил в те годы при бимбарах, это уже о чем-то говорило. В частности, что связываться с ним себе дороже, тем более толчочной рвани, не рисковавшей раскатывать гембы на то, что запросто могло привести ее к летальному исходу.

«Тебе кричать в сортире: «Занято», а не воевать», — говорит пациенту грабитель. «С таким голосом надо кричать в сортире: «Занято», — крылатая фраза-рецензия одесского языка, звучащая исключительно в адрес плохого певца.

Сильно повеселила «Арка с табличкой «В этом доме туалета нет». Таблички с надписями «В нашем доме нет второгодников» прекрасно помню, но мне не хватит никакой фантазии иметь себе представить послевоенную Одессу без дворовых туалетов. И тем более с такой экзотической для Города надписью «В этом доме туалета нет». В нашем доме дворовой сортир успешно функционировал еще в конце семидесятых. Одним из его постоянных пациентов была мадам Ерошкина на сто седьмом году жизни, и именно подобными ежедневными моционами она во всеуслышание оправдывала свое долголетие. А надписи «Параша на переучете», «Сортир выходной», «Сральня на обеде» и даже «Туалета нет» делались исключительно мелом от руки на воротах многих домов в центральной части Города еще в восьмидесятых-девяностых. Сегодня это большая редкость, однако, с опубликованным мелом на воротах объявлением «Туалет нет» я ознакомился на Дворянской улице в 2009 году. Как бы между прочим, процитированное выше «Сортир выходной» и означает в переводе на русский язык «В этом доме туалета нет», сочиненное минским писателем Бондаренко в «Ликвидации» уже его пошиба.

Гоцман, каким был в кино, таким и остался в романе. Он таки умный, но мало. Чисто больной на голову, а лечит ноги. «Антона тебе на затылок пообтерли», — пропагандирует этот извращенец. Подполковнику милиции уже за мало антона на шнобеле, ему еще и обвафленный чумпол подавай. «Давай еще челомкаться начнем», — выдает очередную бульбу Гоцман-Поцман, хотя в Одессе по сию пору «цёмаются», а не «челомкаются» а ля Бульба не в белорусском смысле слова. «…с которого весь кипеж поднялся», — тоже слова Гоцмана. Кто-то и после этого будет сомневаться, что Гоцман таки Поцман? Одессит, говорящий «кипеж», все равно, что маршал Жуков, рапортующий Сталину: «Тухес нет — считай уродка».

Но если быть откровенным до таки самого не обтертого об затылок конца, Гоцман мало того, что Поцман, так еще и на всю голову. Клянусь здоровьем детей моих соседей!

Гоцман рассказывает: «Батя в порту бочки катал. Смешно, правда, еврей-грузчик?

Говорил, шо никакой еврей, кроме него, на такую работу не мог бы поступить». После этих слов любой, даже не чересчур припоцанный одессит, и тот бы понял: явно переодетый Гоцман и есть жябий шпиён Акадэмик. Тем более что он общается с Норой, которая читает Бунина. Как бы между прочим, смежники товарища Гоцмана расстреляли жену одесского писателя и художника Федорова не так за мужа-эмигранта и веру в Бога, как за хранение книг вражины Бунина. А в начале восьмидесятых годов директор Одесского литературного музея отставной генерал Костров при упоминании имени уже почти двадцать лет как разрешенного Бунина наливал шнифты бешенством и орал на сотрудниц: «Мы кровь проливали, а эта сволочь с белогвардейцами шампанское хлебала. Чтоб его духу не было!».

В то же время по всему периметру первого этажа порт-клуба висели фотографии портовиков, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны. После осмотра этой экспозиции, начинавшейся с портрета морского пехотинца Хуны Покраса, я сказал директору клуба Валерию Шаронову: «Теперь мне ясно, что на пресловутом Ташкентском фронте воевали исключительно русские». А чему удивляться, если до войны в Одессе проживало чуть меньше евреев, чем русских, украинцев и белорусов, вместе взятых? Кстати, о птичках: во время обороны Города грузчик Одесского порта Яков Бегельфер только в одной из рукопашных уничтожил 24 фашиста. Если и этого за мало по поводу «еврея-грузчика», вызывавшего хиханьки у шокающего Гоцмана, добавлю: во времена перестройки одной из лучших молодежных бригад портовых грузчиков руководил Саша Прейсман. «Еврей-грузчик» это же не анекдотический «еврей-дворник».

Но, как издавна говорят в Одессе, шё взять с того Гоцмана-Поцмана, кроме анализов, если он не врубается в самых элементарных вещей и нередко открывает на себе рот, лишь бы смолоть очередную дурь типа «дел за гланды»? «Пусть земля тебе будет пухом, Фима», — говорит Гоцман, и при этом, как положено исключительно больному на всю голову, не добавляет традиционно-одесское «а нам на долгие годы».

«Звали его старинным редким именем Зиновий». Ой, мама, Зиновий это ж Зяма. Он же, говоря по-одесски, Зорик. А Зорик это же вам не Зяма-чекист, что в переводе на русский язык означает «человек, хвастающий своими мнимыми сексуальными и прочими связями». Скажу больше: Зорик даже не герой одесских анекдотов малохольный мальчик Зяма, от которого впоследствии родился всесоюзный придурок Вовочка. В качестве небольшой компенсации в одесском фольклоре есть немало песен за Зяму. Типа: «Ой, мама, да Ян красивей Зяма, но разве в том причина? Умнее Яна Зяма и лучше как мужчина» или «Говорила мене мама, говорила не раз, что за прелесть этот Зяма…», «Встретил Зяма Хасю, сказал ей: «Да иль нет?» и со всею страстью махтен дин гешефт». «Но особенно гнусным был Зяма, метко бил из рогатки котов…». Если вам еще хочется песен за Зяму, их в Одессе таки есть. Равно как и крылатая фраза в одесском языке «Получи, фашист, кастетом от русского мальчика Зямы». Могу еще много чего рассказать по поводу редкого в сороковые годы старинного имени Зиновий, однако оставляю это право как моему эмигрировавшему соседу довоенной штымповки Зяме Фраерману, так и директору одесской типографии «Моряк» дубль Зяме, то бишь Зиновию Зиновьевичу по фамилии Солонинка. Не рискую склонять его фамилию, так как «склонять» в Одессе означает «проклинать».

Но раз речь зашла за песни, то, как там пел Вячеслав Бондаренко: «Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами»? Или!

Вот как с точки зрения автора романа «Ликвидация» на настоящем одесском застолье распевают знаменитое одесское «Да ой, да мама, первацуца оца-ца»:

«Мы все женились, мы куплеты распевали

Тарарым-бары голцем мама-у

Я расскажу вам об одной одесской свадьбе….»

Выходит, на собственные аманинки Гоцман-Поцман собрал толпу себе подобных мишигенов, орущих «тарарым-бары голцем мама-у»? Ибо в натуре эта песня звучит так: «Мое желанье только петь и распевать бы, да ой, да мама, первацуца оца-ца, вот вам история одной еврейской свадьбы…». Быть может вы думаете, что Гоцман-Поцман и его мишпуха на этом успокоились? Держите свой карман на всю ширину их придурковатости. «Припев радостно грохнули все обитатели двора: «Гоц-тоц, Зоя, зачем давала стоя в чулочках, что тебя я подарил?». Я извиняюсь. На самом деле это не припев, а слова песни «Оц-тоц, Зоя, кому давала стоя?». Пресловутая «Зоя» — всего одна из сотен одесских песен, что еще на моей памяти исполняли давно легендарные, но поныне здравствующие в Америке одесские «Бородачи». И пела их солистка Тамара Корчагина не за чулочки, а за золотое колечко, подаренное начальником конвоя. А припев той малохольной «свадьбы», исполненной одесскими турками белорусского производства, на самом деле такой: «Молодые сидят рядом, скачут гости целым стадом, а мамаша вертит задом, свадьба весело идет, а жених сидит, как адиёт».

Специально для хавчика Одессы шустрого веника Бондаренко цитирую прямо-таки фрагмент «настоящего одесского застолья с соответствующими песнями и тостами» образца 1946 года: «Гутен морген, Вячик-Слава, вус вас раньше пропадало труф галошес афдизер индер зонтик афенбэн. Миль пардон. Выпьем за нашу дружбу домами: вы будете ходить к нам на дни рождения, а мы к вам на похороны. Зай гизунт!».

Имею заметить, что музыкальная тема таки близка Вячеславу Бондаренко по роду его основной деятельности. Зачем же он тогда пишет, что одесситы называли некий фургон «Сонька-Дримба»? Эту гаерскую хохму выдал ныне покойный одесский писатель Рудольф Ольшевский, в чем легко можно убедиться, прочитав его «Поговорим за Одессу». Дримба — музыкальный инструмент, известный не только в Украине, но и в Молдове. А также в Белоруссии, где живет и трудится очередной автор очередного произведения, созданного с помощью «настоящего одесского наречия». Белорусы именуют «дримбу» дрымбой, а россияне — варганом. В Одессе же давным-давно сварганили выражение «Манька-Дрымбалка». И распространили его не без помощи опять-таки свадебной песни: ««И вот пока вся свадьба выпивала, плясала фрейлехс, гопака, невеста Манька-Дрымбалка слиняла и захромала в Губчека». Так что между «кошкой-хромоножкой» в исполнении Джанни Родари и той Сонькой Дримбой таки имеется кое-какого визуального сходства.

Писатели и ученые, восторженные читатели и откликанты-почитатели, когда вы что-то на полном серьезе и с умным видом в наши дни пытаетесь таки нести за Одессу, то, как говорят в этом городе, потеряйте писателя Бабеля с концами. Даже один из ваятелей образа Крошки Цахеса Бабеля, забугорный писатель Шехтер, был вынужден признаться: «Бабель создал свою Одессу, свой одесский язык и своих одесситов и этот придуманный мир, словно чугунные створки ворот перекрыл живую реальность». Или вам всем нравится запах искусственных цветов? Так ведь, положа ногу на печень, там и нюхать особо нечего, кроме пары натуральных пустяков в виде «смитья» и «бранжи».

Пока же знакомство с творчеством иностранных авторов, посвященных одесской тематике, заставляет задуматься об изменении собственных творческих планов. Быть может, напишу роман или сценарий из московской жизни, предварительно перечитав «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, лишь бы найти настоящий русский язык середины двадцатого века. Начнется он примерно так: «Между огромными сугробами, завалившими майскую Москву, еле протискиваются бородатые казаки, выведшие на прогулку домашних медведей. «— Дык ты чявой?! — строго говорит медведю Трезору казак Иван-оглы в новом фраке со старыми дырками. — Эт ж не просто город, Трязорка, а Мааскваа». Медведь тут же становится на задние лапы; казак поет русскую народную песню: «Эй, наливайте полные чары, шоб фыным тухес лылося…».

А что такое? Если сам Леонид Утесов в той «Ликвидации» безнаказанно произнес черное слово «ОдЭсса», то отчего не имеет права на жизнь всего лишь «Мааскваа»?

РУССКИЙ ЯЗЫК ОДЕССЫ

Спросите любого одессита, на каком языке он разговаривает, и тот предельно откровенно ответит: «На русском».

Пару лет назад, в разгар англо-российского шпионского скандала, в российской прессе была опубликована статья под названием «Ковтуна выдал одесский жаргон». Ковтуна вычислили по фразе: «У меня нет слов». Последнее предложение может служить всего одним из объяснений, отчего одесситы утверждают, что они говорят по-русски.

Нет слов. Нет сил. Пиши пропало. Холодно в ноги. Почувствуйте разницу. Не может быть и речи. На всякий пожарный случай. Залиться бензином. Выкрутиться с рулем. Разрулить проблему. Гвоздь программы. Разговоры в пользу бедных. Она никакая. Кто бы спорил. Без разницы. Сойти на нет. Или как? Строить глазки. Как только, так сразу. Кто раньше встал, того и тапки. Почему нет? Не может не радовать. Не абы как. Расскажете тете. Закрой дверь с той стороны. Ничего не имею против. Не в дугу. Очень умеренная цена. Произошло то, что случилось. Акцентировать внимание. Задняя мысль. Представляет из себя. По ходу пьесы. И нашим, и вашим. Кочан яблока. Рубашка села. Как сейчас помню. Это что-то с чем-то. Родители досмотрены. Можно обзавидоваться. Я вас вычислил. В районе ста тысяч. У меня прошла голова. Понятия не имею. Он не знает, где у него сердце. Цена вопроса. Хорошего понемножку. Кроме шуток. Вгонять в гроб и даже глубже. Проветрить мозги. Как ты говоришь, так ты прав. Если ты умный, почему такой бедный? Иди знай. Мы не пересеклись. Это понятие растяжимое. Как сейчас помню. Выйти в город. Цвета морской волны. Ну, вы меня понимаете. Можешь целоваться со своей рыбалкой. С точностью до наоборот.

Все эти некогда исключительно обороты одесской речи воспринимаются нынешними одесситами как чисто русскоязычные фразы. Совсем другое дело «две большие разницы», где одесское происхождение явно очевидно. Впрочем, в настоящее время россияне запросто употребляют не то, что «две большие разницы», но даже старинное одесское выражение «понятия не имею» вместо «не имею представления». А ведь еще в конце прошлого века слово «понятия» расценивалось россиянами характерным образчиком бандитской речи. И употребленное мною выше слово «чисто» ныне легко воспринимается за пределами Города в значении «типично» или «подлинный».

Представляю себе, как бы прореагировали в Питере или в Москве, если бы одна из тамошних газет, на манер одесской прессы, именовала бы в 1917 году главу Временного правительства Керенского «чистым гражданином». Смерть всему! Сами выбирайте, как перевести эту фразу на русский язык: то ли как «нарочно не придумаешь», то ли как «лучше не придумаешь» или как «вот это да!» Впрочем, делать вам больше нечего, ведь это уже второй вопрос. Такая на первый взгляд русскоязычная фраза означает «не занимайтесь глупостями, ведь это уже не имеет никакого значения».

«Жизнь — сложная штука», — сто пятьдесят лет назад выдал в своей повести один одесский писатель и ревнители русского языка дружно встали на уши. Что произошло впоследствии, вы сами прекрасно понимаете, а вот «выдал» в данном контексте — «посмел позволить себе написать». Так что у меня нет никакой, пардон, нужды длить подобные примеры, ибо «не все дома», «пойти дышать воздухом», «ничего себе» стали давно привычными для россиян, равно как и многие слова одесского языка, некогда вызывавшие у них чувство неприязни. А именно: шикарный, хохма, ажиотаж, конъюнктура, демисезонный…

Я уже не говорю за неприличные, с точки зрения давешних российских лингвистов, уличные слова одесского происхождения, которыми давно и обильно усыпаны страницы русской литературы. К тому же сама жизнь весьма убедительно доказала: почти все «неправильности» одесского языка со временем становятся нормами русского языка. К примеру, «На антресолях спал негритенок в пальто и кальсонах» — эта безграмотная с точки зрения российских лингвистов одесская фраза в 19 веке переводилась на подлинно русский язык как «На полатях спал негренок в сюртуке и подштанниках». «…по-одесски выражаясь, даете гастроли», — написал в первой половине прошлого века некий москвич, а в 21 веке газета «Московский комсомолец» запросто публикует статью О. Свистуновой «Пабло дает гастроли».

Многие одинаковые слова русского и одесского языков имеют совершенно разный смысл. И одесситы искренне полагают, что, произнеся, к примеру, традиционную фразу: «Привоз большой» они говорят по-русски. Россияне же, знающие о нашем легендарном «Привозе», воспримут эти слова как «Одесский рынок «Привоз» занимает большую площадь». Но русское слово «привоз» в одесском языке означает просто «рынок», а сама фраза «Привоз большой» переводится на русский язык как «Предлагаемый вами товар слишком дорого стоит, потому я куплю его в другом месте».

А как поймут за пределами Города фразу «На столе только папы с мамой не хватает»? Это же вам мама с папом, это же вам не теща, похожая пиво: и то, и другое хорошо на столе в холодном виде, это таки свято. В общем, если попадете в дом к настоящему одесситу, который обычно стремится потчевать гостей до полного заворота кишок отнюдь не вокруг горла, скажите ему уже известную вам фразу, ибо большей похвалы легендарному изобилию одесского стола еще не придумано.

Несколько лет назад я сказал редактору-москвичу: «Что это за докторский визит?», а потом пришлось пояснять: «докторский визит» — краткосрочное посещение. «Почему нет?» — говорит на чистом якобы русском языке одессит американского разлива дирижер Хобарт Эрл, имея в виду «Или!» в его одесскоязычном значении. Фраза «Ты посмотри на него», звучащая исключительно в диалогах, переводится на русский язык «Как тебе не стыдно».

Один из переулков Одессы носит официальное название — Ватманский. Спросите любого неодессита, что такое «ватман» и он без колебаний ответит — бумага. А в Одессе ватман — вагоновожатый. «Разнос» в русском языке означает «нагоняй», а еще относительно недавно в ныне усопших столовых имелись столики, над которыми висели таблички «Для разносов». «Я взял хату на аристократическом хуторе», — поведал мне президент Одесской ассоциации туристических фирм. Что в переводе на русский язык означает «Я приобрел квартиру в фешенебельном районе». Слово «фешенебельный» давно не действует на нервы российским языковедам; оно было образовано от «фешионебля», как именовали когда-то в Одессе аристократа. В свою очередь «аристократический» стал означать «престижный». Подобных примеров можно привести сотни.

Вот он, русский язык в понятии одесситов: «подняться» у нас означает «разбогатеть», толкнуть — продать, кочан — кочерыжка, раскрутить — уговорить, садик — цветник, форточка — калитка, холера — неприятность, сквозняк — проходной двор, продуть — проиграть, найти — устроить пакость, догнать — понять, интерес — доход, отъехать — умереть, нести — говорить глупости, прикинуть — представить, смотри — слушай, помыть — украсть, примочки — ухищрения, легонечко — осторожно, перекинуть — перепродать, вклеить — ударить, прикинуться — принарядиться, дуть — бежать, зацепиться — вступить в дискуссию, пассажир — недалекий человек, марципаны — деликатесы, тупо — упорно, крепко — очень, потаскун — носильщик, доставать — докучать, гнать — обманывать, подогнать — доставить, рябчик — тельняшка, лежать — хворать, обратно — снова, взять фару — поехать на такси, дать погонять комбайн — дать попользоваться телевизором, совмещенным с видеомагнитофоном. Вполне допустимо погонять не только комбайн, но книгу. А это «отняли ногу» в значении «ампутировали»…Но если нужно отнять в русскоязычном значении, то при большом желании можно и загиберить. Напуганный — слишком тепло одетый, однако если уж сильно необходимо напугаться в русскоязычном значении, то можно даже «перехезать».

Хотите конкретно узнать, что означает «склонять» в Одессе? Нате только что специально, как на вас, придуманного анекдота на извечную тему «Урок русского языка в одесской школе»: «— Рабинович, просклоняй фамилию Хаймовича. — Хаймовичей такие адиёты!». «Фамилия» — семья, а «фамилиё» — это таки фамилия. Синонимом пресловутого «склонять», то есть «проклинать» или «хаять», в одесском языке служит слово «поливать». Как бы между прочим, что переводится на русский язык в качестве «прошу обратить внимание», слово «хаять» попало в русский язык из языка одесского.

Русскоязычное «Сейчас!» воспринимается одесситами исключительно как синоним «я только шнурки на тапочках поглажу», а также «два раза», «взял разгон», «уже разбежался», «не дождетесь». «Хорошенькие новости» означают «дрянное событие». В общем, совершенно не случайно Михаил Кордонский в материале «Лицо одесской национальности» машинально сделал оговорку и сам себя поправил: «Во дворе все общались на русском…да на одесском же!».

Пару дней назад ко мне заявился кореш. Кроме охоты и рыбалки, он еще умудряется вечно сеять разумное и вечное. Я обещал ему сделать набор секретных микроблесен собственной конструкции, но не успел завершить работу к его приходу. Сижу, домастыриваю вращалки, а он мне втык устраивает. Дескать, что ты придумываешь, в Одессе уже так не говорят, все давно выражаются правильным русским языком, а не «я имею вам сказать». Или я не врубился, что на его пиздрительную железу давит бессмертный образ Крошки Цахеса Бабеля? Так что вместо что-то доказывать, стал я его слегка, как говорят пока только в Одессе, чухать гэцем во время нашей беседы на извечные темы: ну, как дела, здоровье телок позволяет, где клюет, что поделывает твой младшенький отпрыск, купил ему уже квартиру или как? Давно заметил: стоит вывести одессита на возбуждающую его тему, как даже последний профессор перестает тщательно подбирать слова.

Нарочно затягивая оперение крохотных тройников и установку подшипников на отбойники блесен, я крайне внимательно выслушал его и предложил: «А теперь переведи все, что ты наговорил, на русский язык». Тут он свои шнифты на затылок выбросил, пену на губу пустил, но пришла моя очередь ему поведать: «Ах, ты ж пидор: не «так в Одессе уже не говорят», а «в Одессе уже не говорят, как в былые времена». Не на море гайки, и не на Хаджибее тоже дрова, а рыба не клюет ни на море, ни на Хаджибейском лимане. Не начмыркал чепарей только на течке, а судаки незначительных размеров ловились исключительно на сильном течении.

И не от темного хлеба у тебя изжога, а от черного. Праздник не случился, а состоялся. Ты мне свой журнал в руки не тыкай, я в этой прессе еще не такой русский язык имел, с теми праздниками, случившимися на Степовой. А Степовая по-русски — улица Степная.

Кстати, что это за Пироговская улица? Да, так пишется, где хочешь, даже на троллейбусной табличке, но ведь ты не говоришь Заболотная улица, а улица академика Заболотного. А чем Пирогов хуже для науки Заболотного? И сын твой заканчивает не вышку, а Морскую Академию, и живет он не в экипаже, а в казарме, и быть ему не подфлажником, а моряком торгового флота на иноземных судах. И квартиры ты ему смотрел не на Деволановском, а потом на углу Торговой и Короленко. Ты их осматривал на спуске Деволана и на улице Короленко,11, в доме за сто метров от того угла.

И что это за «дом-бельгийка»? Он на ружье похож или его бельгийцы строили? Да, в Одессе так даже пишут в газетах, но в переводе на русский язык эта самая «бельгийка»: дом дореволюционной постройки, выше трех этажей, с широкой мраморной лестницей. И дом тот не из ракушняка, а из известняка, и квартира в нем не тоже ничего, а вполне приемлемая. И не самостоятельная квартира, а отдельная. Кстати, не сильно бэушная обстановка, а весьма подержанная мебель. А твое любимое «Ну что ты будешь делать!» переводится на русский язык не только как «с ним сладу нет», но и «ничего не поделаешь». И не шкиля макаронная, а чересчур худой. На тебе блесны, иди уже в свою парикмахерскую, а не ровнять голову. Мало ли что в Одессе говорят «подровнять голову», по-русски это будет «поцстричься».

Как тут не вспомнить Дорошевича, поведавшего в 19 веке за особенности одесского языка и подчеркнувшего, что при всем том одесситы утверждают, что они говорят по-русски. Но или мы сегодня не говорим по-русски? Перестаньте сказать!

Такие люди, как мой кореш, уже не скажут, что они крепко умирают за этой книгой, но зачитать книгу, снять квартиру или купить «мокрую колбасу, которая стоит уже аж сорок рублей» — у них за здравствуй, то есть, само собой разумеется. При всем том они твердо уверены, что говорят по-русски, хотя последний раз держали в руках рубли пятнадцать лет назад, за мокрую колбасу — речи нет. Тем более что уже давно в самой России снимают не только телок, но и квартиры. А в начале прошлого века одесская газета поясняла: «Снять рундук на базаре — это не то же самое, что снять голову».

Пару месяцев назад одна дама в трамвае сказала на правильном русском языке: «площадь ТирАспольская», так на нее весь вагон смотрел как на малохольную и поучал: правильно говорить «ТираспОльская площадь». За украИнский язык и УкрАинский театр в исполнении одесситов, обремененных научными званиями, и говорить не приходится. Равно как и за ГавАнную улицу, хотя она названа не в честь Гаваны, а берет начало от слова «гавань». «Мы обсчитаем ваш заказ», — говорят сегодня люди с верхним образованием, безо всякой задней мысли подразумевая «мы составим калькуляцию». «Ты с охоты или на?» — спрашивает меня академик отнюдь не современно-отечественного производства.

Вы можете не верить мне, а продолжать почитывать регулярно выходящие статейки типа а ля Вася в исполнении всяких-разных умных, но мало, с их «одесским языком, напоминающим скелет мамонта», и даже слушать причитания за наличный расчет мастера швицпрома Жванецкого по поводу моего Города. Потому предлагаю вам просто походить по Одессе ногами. И для чистоты эксперимента не слушать Одессу, а тупо читать вывески и объявления в магазинах. Например, «Мы обслуживаем не колупателей, а покупателей». Я уже молчу за таблички на дверях вроде «Забодали своим нотариусом. Он через две двери налево», не говоря уже за «Здесь вам точить ножи, а не справочная» или про объявление возле солидного государственного офиса: «Регистрация и ликвидация предприятий и частных предпринимателей».

Просто читайте вывески над предприятиями одной формы собственности и перед вами во всей красе предстанут словари одесского языка, вплоть до фразеологического. Пусть даже возникший на месте Мавзолея «Крик души» (вы не знаете, где еще так могли бы назвать мясные лавки?) давно остался в прошлом. «О!» — магазин электротоваров, «Шара» — обувной магазин, «Фалафель» — закусочная, «Ням-ням» — продуктовый магазин, а также — «Чисто техника», «Обожамчик», «Швейка», «Чао, какао». Явно как компенсация мужскому роду, которому одесский язык таки немножко задолжал, вывеска над зоомагом гласит: «Скалярий». Хорошо еще, что аналогичный, но по-другому, магазин не держит мой однокашник Игорь Москаленко, который на коварный вопрос училки: «Как будет «белуха» в мужском роде?» запросто ответил: «Белухуй». Можете даже читать надписи на маршрутках типа «Где мы едем?» и покупать в одесскоязычном «хлебном» «Халу Пересыпскую». Зайдите на Привоз и читайте ценники типа «Тюлечка малосольная обалденная» или «Бедра пульки». Пойдите на пляж и прочтите объявление «Дальше всех не заплывать!», что означает «Не нарушайте границу заплыва!». А уж если попадут к вам в руки меню одесских бодег, вы таки будете иметь понять все без лишних слов.

По-одесски молчу за топонимику Города с ее сотнями названий: хуторов — Сахалинчик, Молдаванка, Поле Чудес, Канава, Лиманчик и прочими Пентагонами (хули нам ихнее НАТО, свое давно есть), достопримечательностей в виде Кобылы, Утюга, Двух Карлов… Дуйте в супермаркет «Фоззи», он как раз акцию проводит под рекламным плакатом: «Опт, твою мать! Какие цены!», специально для пэнкей ёбщества, добавлю от себя. Или отправляйтесь на седьмой километр (крупнейший в Европе Одесский промтоварный рынок) и фотографируйтесь на фоне контейнера (то есть магазинчика) с названием «Цёмик» (в русском языке — поцелуй). Большое дело, на седьмом функционирует даже торговое заведение под вывеской «Ёханый бабай».

Кстати, о птичках. Иностранный журналист Виталий Зиненко сказал мне, что это выражение употребляют повсеместно. Большое дело, а разве некогда исключительно одесские выражения типа «всю дорогу» «в полный рост», «поставить на уши, «флаг вам в руки» или «на большой» не употребляют повсеместно? Так между прочим, один из многих одесских писателей, выпавший стараниями советской власти из пресловутой обоймы, в начале прошлого века пояснял: в Одессе детей пугают не «букой», как повсеместно, а «бабаем». Или меня самого в детстве не пугали «бабайкой»? И кто сегодня употребляет эту самую «буку» на ейной родине? Тот швицар, который по-прежнему именует швейцара «привратником»?

Но если вам даром не надо этого буки с бабайком, идите на нашу легендарную Староконку и купите себе не петуха, а балабайку. Что это такое и с чем его едят, вам даже Жванецкий с Карцевым не скажут. А захотите выпустить пар из ушей от тех экскурсий, зайдите в Горсад, где расположено арткафе «Клара Бара», в переводе на русский язык — «Зазноба Клара», и вы сами поймете: кто пишет, как дышит, а кто с барает людям мозги по поводу кончины одесского языка. Так что заметьте этим притыркам все еще живыми выражениями одесского языка из ушедшей советской эпохи: не устраивайте нам Алабаму, свободны, как Бангладеш.

Таки да в Одессе уже ТАК не говорят, хотя здесь почему-то функционирует ресторан под названием «ТА Одесса». И пока не отдающие себе отчета некоторые одесские журналисты пишут об ушедшем в прошлое «языке бабелевских героев», должен вам напомнить, что этот «героический язык» реально существует только в воспаленном воображении абстракционистов, малюющих чисто групповой портрет Крошки Цахеса Бабеля.

Да, мы сегодня не употребляем многие слова и выражения, списанные в запас одесского языка, но можно подумать, что в России говорят языком произведений Толстого. Было бы смешно, если бы в эпоху компьютеров, люди выражались языком времен гужевого транспорта, когда россияне ездили «на дрожках», а одесситы — «на извозчиках». Авоську, эту непременную принадлежность советского человека эпохи повального дефицита, одесситы с присущим им юмором именовали «напраской». Тогда «прунщиком» («пруном») именовали человека, которому везет, а «везунчиком» («везуном») — индивидуума, для которого в русском языке сочинили термин «несун». Я себе думаю: ведь расхищение товаров народного потребления было поставлено у нас не просто на широкую ногу, а на поток тачек, то есть грузового автотранспорта. Везуны снабжали Одессу куда лучше мелихи. Вся разнообразнейшая номенклатура их товаров проходила как «Товар марки «СВ». К русскоязычному «СВ» наша марка не имела никакого отношения. «СВ» переводится с одесского на одесский язык как «свежеворованный».

Времена дефицита давно остались в прошлом, когда некая фирма впервые вышла со своей рекламой на телеэкраны Украины — SV. Один одесский бизнесмен комментировал: «Ну, оборзели, назвали фирму «СВ», я аж на жопу сел». Впоследствии выяснилось, что эта фирма стоит совсем не на организованной везунами водке, а производит ее. Украинское законодательство запрещает рекламу водки до 23 часов, вот то не одесское SV и светилось безо всякой конкретики.

Подобно «свежеворованному» в другом одессизме — «везун» соединили сразу два слова: «повезло» и «вывез». Аналогичным образом в свое время турецкоязычные «нефтяные остатки» в сочетании с персидской «тафтой» местного производства, породили «туфту» в его исконно одесском значении. Так что, от «везунчика», как говаривал замечательный писатель Бабель совсем по поводу другого одессизма «пахнет Одессой, ее собственноручно сделанным словом». Кстати, собственноручно в Одессе можно даже читать. Прунщики резвятся и ныне, на барбутах и по жизни, а везунчики с напраской остались в прошлом.

Как говорится, было, да сплыло. Остались за бортом прожитого две главные одесские проблемы: как достать мясо и похудеть. Стали забываться распространенные в начале семидесятых «лав стори», «буа-доре» вместе с «сагой за Форсайтов». Радиостанция «Голос Америки» уже не «Вражеский голос». Нет больше чисто одесской категории зажиточных граждан — «посылочников». Так называли людей, получавших посылки из-за границы. Согласно советскому законодательству, они не имели права получать больше трех посылок в год. Но и такого количества «посылочникам» вполне хватало для ведения образа жизни, за которую только и могли мечтать высокооплачиваемые академики и сармачные грузчики Одесского порта.

В конце восьмидесятых — начале девяностых в одесский язык хлынул поток новых слов, связанных с массовым увлечением горожан новомодным лекарством от всех невзгод жизни под названием «Фураин». «Интервью» в одесском языке стало антонимом аналогичного слова в языке русском. «Ехать» стало синонимом «эмигрировать», а слово «отвальная» означает «банкет перед прощанием с родиной».

Наше старинное выражение «не Фонтан» и иже с ним успели попасть не только в словарь Ожегова, но и по старой доброй российской традиции в «Словарь воровского жаргона». А породило это выражение слово «фонтан», означавшее в одесском языке «родник», и оно, ныне практически позабытое, почти два века назад дало название живым по сию пору легендарным Фонтанам — Большому, Среднему и Малому. Уже в нынешнем тысячелетии, одесситы, как и в былые времена, едут трамваем на 5-ю, 7-ю или 16-ю станции Фонтана. В каком еще городе трамвайная остановка именуется «станцией»? Да и кто бы взял и подсчитал: сколько новых слов появилось в одесском языке лишь за последние годы?

С другой стороны немало древне-одесских выражений постоянно используются уже в 21 веке. Первое в России казенное училище было создано в Одессе сто с очень большим гаком лет назад. Мгновенно образованный от слова «казенный» одесскоязычный «казенщик» стал синонимом русскоязычного «прогульщика». У нас это слово по сию пору таки пользуется большим спросом, ибо можно проказенить не только школу, но и работу. А старинное одесское слово «симулятор» явно выступает в роли «имитатора» не только при покупках кое-каких товаров в новомодных секс-шопах.

«Решением исполнительного комитета № 970 от 21.08. 2008 г. с 1 октября повысятся тарифы на услуги по удержанию домов…». Думаете, постоянно тиражируемое «удержание» это опечатка? Как раз тот случай, это старо-одесская норма, такая же как «отведать» в значении «нанести визит». «При этом мы уже имеем, выражаясь древне-одесским языком, гембель с ньюрыночными образованиями со старыми именованиями — «Одесоблэнерго….», — сообщает местная газета. Или я не понял газетного намека за новый костюм со старыми дырками? Конечно, в сравнении с «ньюрыночными», «гембель» имеет солидный возрастной ценз, но разве за год до выхода этой статьи работница того же «Одесоблэнерго» не ставила на уши одну дамочку в моем присутствии: «Вы не представляете, какой гембель себе наделали!»?

Старинные одессизмы стали названиями современных телепередач. Таких, как «Впереди паровоза» или «Где мы идем?». Начальник управления по охране памятников культуры и исторического наследия Одесской губернии мадам Штербуль точно занимается своим делом, ибо заявляет в интервью: «Это не ремонт, а шмиргонина». «Шлёма» в одесском языке не только «недалекий человек», но и «шлем». Когда ГАИ обязало мотоциклистов надевать шлемы, тут же родился анекдот: «Гаишник останавливает мотоциклиста. — Ты почему без шлема? Тот поворачивается назад и говорит: — Шлёма, ты ше, упал?». Буквально вчера моя соседка Валя, весьма образованная и начитанная дама, называла шлем исключительно «шлёмом», а мадам Собенко орала на чужеземных строителей: «Или вам повылазило?», что в переводе на русский язык «Будьте внимательны». И по сей день слова-синонимы «тащиться» и «торчать» не то, что звучат по Городу, но даже употребляются в прозе одесских писателей в качестве синонима «кайфовать».

Не так давно поймал себя на крамольной мысли: как бы я ни старался говорить по-русски, в результате все равно в большинстве случаев получается по-одесски. Мое подсознание или машинальное употребление слов одесского языка тут не играет никакой рояли. Подобную тему никто и никогда не затрагивал, ведь раздутая до небес фигура Крошки Цахеса Бабеля, со всеми этими «имею вам сказать», действует на подсознание всех людей, словно передатчик, настроенный на нужную частоту в герцах, вызывая устоявшиеся ассоциации в течение десятков лет. А потому, стоит только затронуть тему одесского языка, как в мозгах от Москвы до самых до окраин Австралии тут же полыхнет нечто вроде: «Ой, это вы за мене громчее говорить?». Если не поддаться на массированную пропаганду бабелезаробитчан, а всего лишь немного подумать, то можно легко прийти к мысли: в основе любого языка — не предложения, а слова. Потому носителям русского языка не стоит сильно напрягаться: они немножко владеют одесским языком, хотя и не отдают себе в этом отчета.

Всего одна иллюстрация. Стоило только в середине девяностых появиться в Городе киоскам новомодных конструкций, как их тут же все стали называть «батискафами». «Взял в батискафе нового брехунца» означает «приобрел в киоске свежую газету». Но даже если произнести явно русскоязычную фразу: «Я купил в киоске открытку», все равно она прозвучит на чистейшем одесском языке. Ибо до того, как слово «киоск» попало в русский язык из языка одесского, его функции в русском языке выполняла «беседка». Что же до «открытки», то в начале прошлого века это слово расценивалось россиянами как неприличное и «типично препротивное создание одесского наречия».

Быть может, вы считаете, что я вас разыгрываю? Или, говоря по-русски, полагаете, что я вас мистифицирую? Ведь согласно правилам русской грамматики считать можно звезды на небе, а «розыгрыш» — одесскоязычный синоним русскоязычной «мистификации», о чем во «Времени больших ожиданий» поведал Паустовский. В начале прошлого века «розыгрыш» еще был для россиян в диковинку, зато куда запропала ныне их «мистификация»? Туда же, куда и русскоязычный «факир» в значении «дервиш». В Одессе же изначально «факиром» именовали фокусника даже простые люди. Россияне давно и спокойно употребляют как в устной, так и в письменной форме выражение «простой человек», хотя в свое время их лингвисты бились в падучей, услышав от одесситов слово «простой» в значении «обычный», «заурядный». Пишут же россияне по-нашему «кайфовать», хотя когда-то нормой русского литературного языка было «кейфовать». Как говорят по сию пору в Одессе не только по такому поводу: мелочь, а приятно.

Так что, как вы слегка убедились, с одесским языком у россиян все обстоит более-менее. Тем более что эта некогда исключительно одесскоязычная норма давно и сильно потеснила в русском языке выражение «до известной степени», а потому газета «Аргументы и факты» пишет: «С читателями наших книг все более-менее ясно».

И пока самодеятельный хор мишигене-геволтян местечкового пошиба и зарубежного производства под руководством их заслуженного дирижера, народного артиста Жванецкого год за годом усиленно лабают Шопена одесскому языку вместо беречь свои пламенные сердца для инфаркта, я едва успеваю записывать новые слова и крылатые фразы, родившиеся в Одессе. «Кто больше Бендер, того и тендер». Продавец — реализатор, имиджмейкер — мордодел, перчатка — цирлодром, условные единицы — уголовные единицы. Впрочем, последнее выражение можно списывать в разряд архаических, пусть даже пресловутая 80-я статья была отменена каких-то восемь лет назад. Равно, как и «удар ниже пейджера», появившийся на свет в самом начале девяностых и потерявший свою актуальность из-за бурного внедрения в массы дебильников, то есть мобильных телефонов. Зато по-прежнему баксы не продают, а сливают; оставшиеся в лингвистическом прошлом одесскоязычные «столичники» поныне держат не пункты обмена валют, а «сливарни» и таки стоят на валюте. До меня только что дошло, что «стоять на валюте» переводится на русский язык, как «зарабатывать на перепродаже валюты». И тут же понял: ведь «таки» соответствует русскоязычному слову «действительно», а «до меня дошло», как говорят уже не только в Одессе, из той же оперы, что и «вас здесь не стояло» или «у вас упало» — по-русски «вы уронили».

У старой доброй одесской бодеги лет сорок назад появился синоним — «винарка». Прошло еще лет двадцать лет, и в одесском языке случился новый родственник этого слова — «наливайка». Еще пару лет — и синонимом «наливайки» становится «реанимация». От слова «мутный» в его одесском значении образована «мутка» (не путать с уже известной в России «мулькой»). Как говорят в Одессе, на днях или раньше по Городу запорхало слово «наружка» совсем не в качестве «наружного наблюдения», а как «наружная реклама». Старый добрый одесскоязычный «бутылочник» с легкой подачи журналистов получил более респектабельно звучащее в наши дни имя — «батлхантер». Любителей громкой музыки принялись величать «децибилами», то есть дебилами, питающих пристрастие к децибелам. Это выражение сочинили жители нафаршированной ночными дискотеками Аркадии, и оно мгновенно распространилось по Городу.

Относительно недавно «ухогорлонос» обзавелся более кратким синонимом — «лор». Так и пишут: «Врач-лор принимает…». А это замечательное слово «поджопник», верный соратник нашего доброго старого «пендаля», уже как синоним одесскоязычной «сидушки»? В прошлом году мой поджопник пришел в негодность. Звоню корешу в магазин прямо с рыбалки: «У тебя поджопники еще есть?». «Хоть жопой жри!» — успокоил он меня. Я не ставлю вас на уши: как называется по-русски этот самый «поджопник» в Одессе по сию пору никто не знает; он являет собой плоскую байду, постоянно закрепленную на поясе спиннингиста.

«Где права купил?» — уже ставший крылатой фразой первый вопрос, который адресуется водителем коллеге по несчастью, устроившему автомобильную аварию на ровном месте. Подобных водителей-неумеек в Одессе характеризуют новой крылатой фразой: «Права купил, а ездить — нет». Несколько лет назад появилось выражение «капиталистический ремонт». Расшифровываю его значение: жильцов купленного вместе с заводом общежития временно отселяют для проведения капитального ремонта здания. После ремонта здание не узнать: заурядная обшарпанная общага превратилась в индивидуальные хоромы бизнес-класса. Переселенные в катакомбы жильцы уже могут считать свое временное жилище постоянным, не рассчитывая даже на бюджетные помещения.

Кстати за птичек, в Городе уже лет пятнадцать, как торгуют даже «бюджетными палками», а «катакомба» в одесском языке по сию пору означает «трущоба». Когда-то упомянутые палки (в данном случае «удочки») и иные товары подобной ценовой категории в Одессе именовали исключительно «народными». Но народу ныне куда больше нравится приобретать «бюджетный», а не «дешевый» товар. Помню, как подыхала компания старых одесситов, когда президента Ющенко рекламировали исключительно в качестве «народного президента». А когда в нашу жизнь только стало обильно входить само слово «президент», его тут же превратили в «презика».

Несколько лет назад в моду стремительно ворвались мужские кожаные куртки с огромными меховыми воротниками, их тут же окрестили «сутенерками». В то же время родился фразеологизм «клиент сотой бригады» в качестве очередного синонима «больного на всю голову». Уже лет десять, как по всему Городу стоят мусорные контейнеры с надписью «Союз», но их упорно продолжают именовать «альфатерами». Этому слову всего пятнадцать лет от роду. «Достоевский» давно стал синонимом «кишкомота» и «нудника» за долго после того, как у старинного одесскоязычного выражения «на хап-геволт» в значении «левой задней ногой» появился синоним «кое-какер». А что такое просто «какер», так это даже в старых одесских песнях зафиксировано.

А этот, казалось бы давным-давно забытый ответ-клише на вопрос: «Как дела?», запорхавший по Городу в нынешнее кризисное время. Вместо нашего традиционного «ничего», то есть «в порядке», сейчас куда чаще произносят: «Спасибо, на букву «х». Так говорят люди, чьи дела идут или хорошо, или как чаще бывает. А что делать, если сама жизнь говорит с нами на букву «г», что в переводе на русский язык «задает тон».

Пару лет назад у нас появилось новое выражение «Давай пока», означающее «нам не о чем больше разговаривать, прощайте». Обычно при помощи этого выражения резко прерывают беседу. А если просто «пока» или «давай», то по-русски это «до свидания». «Пока» привычно для россиян, но ведь это тоже одесское слово. В конце двадцатых годов прошлого века московский писатель Л. Пантелеев попал в Одесский порт: «Однажды в порту мы разговорились с пожилым одесским биндюжником…Он помахал нам рукой и сказал: — Пока». Пантелеев удивился, а его спутник пояснил: «В Марселе все люди тоже говорят: «Пока». Потом по старой доброй традиции «пока» угодило в словарь Ушакова как «новое фамильярное просторечие». Так некогда исключительно одессизм занял свое место в словарях русского языка наряду с иными словами, попавшими в русский язык из языка одесского. Кстати, упомянутый Пантелеевым биндюжник был грузчиком, а вовсе не водителем кобылы, и я не удивлюсь, если в России уже тоже говорят: «Давай» на прощание и спрашивают: «Как ваше ничего?» при встрече.

Вчера вернулся в Одессу, вечером звонит приятель: «Ты знаешь, где находится султанат Брехустан?». Оказалось, что пока отсутствовал в Городе, так в нем стали называть заведение на Думской площади. Я себе думаю, ведь, в частности, печатный орган того самого султаната давно и по праву называют «Одесский брехунец». А сегодня прочел в одесской газете «Слово» за редактора брехунца г-на Штеймана-Каменного: «…человек с такой репутацией, что при уважающей себя власти его и гицелем бы не сделали». Даже если бы написавший эти строки журналист И. Плисюк знал русскоязычный синоним одесскоязычного «гицеля», то вряд ли щегольнул им, так как читатели элементарно бы не поняли, кем именно не сделали бы уважающие себя власти г-на Штеймана-Каменного.

Чем хорошо одесситам, так пока еще имеющейся возможностью смеяться там, где другие люди даже не улыбнутся. К примеру, читаю: «В Футзяни все готово к началу строительства АЭС «Фуцин». Согласитесь, атомная электростанция под названием «Дебил» — это таки что-то с чем-то. В Киеве выходит еженедельник «2000», в Москве имеется организация «Макис-2000», а в Астрахани типография «Макис». В одесском языке есть давняя крылатая фраза «Уже можно смеяться?». Обычно с ее помощью комментируют неудачную шутку или плохой анекдот. Здесь таки можно в натуре смеяться: ведь «макис» — эта такая гадость или неприятность, которые даже тот Арье-Лейб не сеял. А в Москве макисов аж две тысячи, так поделились бы со всеми этими гробокопателями одесского языка, заодно бы печатали их фуфловый халоймес на той самой астраханской полиграфии, а в качестве гонорара пусть бы они имели исключительно растительное масло, производящееся на фабрике под названием «Шох».

«Духманом» мы именуем чаще аромат, чем запах, а шох — это уже такой запах, рядом с которым аромат свежей лепешки в коровьем исполнении проканает за сильное счастье. Достойная награда для парапрактичных дамочек, которым на роток таки не накинешь платок, и адиков, с их прямо-таки вампирским менструативным синдромом похмелья на трезвые головки, постоянно несущих дебилизм за одесский язык. «Лари видери и буна фортуна!», — как говаривали в подобных случаях одесские приват-доценты и извозчики, поясняя приятелям причину этого напутствия не без помощи крылатой фразы: «Я б его нашел, но неохота в говне копаться». Действительно, надо ли находить тех, кто сам себя регулярно находит?

А как же иначе? Пока мокрожопые пидоры одесского и импортного производства вовсю скачут вокруг ними же залепленной могильной плиты с надписью «Одесский язык» в качестве основания монумента Крошке Цахесу Бабелю, в Москве, в сентябре 2008 года, выходит статья «Пистолет Страдивари» выстрелил в Одессе», повествующая о съемках в Городе авантюрной комедии под названием «Пистолет Страдивари»: «А если попасть в Одессу — так там такая лексика в обиходе, что ходить надо со словарем…Артист Григорий Сиятвинда: «Ее (одесскую речь — авт.) можно просто записывать с листа, без всяких черновиков, и потом где-нибудь печатать, читать и обхохатываться». Автор статьи поясняет, что означает «лепетутник», «вжучить», «бикицер», «погуцать», «бодега», «гембель», но при этом сетует: «Как будет на одесском наречии «идеальный любовник» — неизвестно». Та, пожалуйста, нате вам этого перевода безо всякого гембеля: обер-супник, шикарный гребец, грозный резник.

Еженедельная российская женская газета «Сударушка», статья «Одесса и одесситы»: «Но главная достопримечательность — это сами одесситы. Этот своеобразный город населяют весьма неординарные люди. Говорящие на особом одесском языке, звонком и динамичном. Например, выражение «Где у нас случилось?» переводится как «Что произошло?», а «Ловите ушами моих слов» — слушайте меня внимательно».

Корреспондент «Винта» Варвара Залесова ехала из России в Украину «в поезде, до отказа набитого «шокающими» и «гэкающими» людьми». Потом добралась до нашего города и: «… в Одессе удивительный язык. Я бы тоже назвала его ни украинским, ни русским, а одесским».

Тверская областная газета «Караван + Я» публикует материал журналиста Любови Кукушкиной «Ша! Слухи ходят за Одессу»: «…одесситы изъясняются не на диалекте и даже не на суржике: они пользуются собственным ярким, снабженным колоритными словечками, лексиконом».

Не сто лет назад, когда одесский язык начал погибать с точки зрения мигделей-шмигдалей и прочих больших мастеров предсказывать погоду на вчера, а опять-таки в 2008 году в Одессе побывала и российский журналист Елена Левицкая. После чего областная газета «Молва» в старинном русском городе Владимире опубликовала ее статью «У самого Черного моря», испещренную не то, что одесскими фразами типа «возьмите троллейбус за пятьдесят копеек» или «Посмотри на Дюка с люка», но даже с приведенной выше нашей поговоркой со всего лишь восьмилетним рабочим стажем — «Кто больше Бендер, того и тендер».

По поводу заведения «Жарю-парю» мадам Левицкая пишет: «буква «Ж» стилизована настолько, что читается как «Х». Ну, это специально для туристов, ибо в Одессе «жарю» является стопроцентным синонимом «харю». «Она меня харит?» и «Она меня харит!» — это две противоположности, которые у нас ни разу не сойдутся. Есть такой старый анекдот: «Она ловила рыбу, а он ее жарил». А я так себе думаю: успела ли узнать мадам Левицкая, что означает в Одессе слово «резник»? Таки жалко, что над одним из заведений Нового базара исчезла вывеска «Резница». Еще В. Даль писал, что так новороссияне именуют бойню, а мясника называют «резником». Только вот на моей памяти мясника уже именовали рубальщиком, секс — резкой, а кого стали называть резником — сами понимаете. Так что ныне весьма распространенное объявление о продаже «Установки для пламенной резки» я воспринимаю исключительно в качестве рекламы трехспальной кровати типа «Ленин с нами» в комплекте со всеми необходимыми прибимбасами. Впрочем, и без всего этого российская журналистка в Одессе таки наблатыкалась нашего языка.

«— И вы представляете, этот поц таки уволил своего продажника! — возмущался мой знакомый реакцией директора магазина, вернувшегося из отпуска и явно обалдевшего от инициативы своего подчиненного («поц» — неумный человек, «продажник» — менеджер по продажам»), — пишет мадам Левицкая. Кто после этого удивится, что и во Владимире станут употреблять неведомые доселе слова? Те самые слова, которые, как неоднократно доказывала сама жизнь, впоследствии обязательно пополнят запас русского языка. И очередные экзотические формы языка одесского станут нормами великого и могучего языка. Кстати, продажник — это не просто менеджер по продажам, а самый настоящий большой доктор, который способен снять с говна пену, то есть продать велосипед безногому, а телевизор — слепому. А снять с говна пену — это же вам не собирать на говне сливки. Последнее выражение является синонимом невиданного даже по одесским меркам скупердяйства. Не сомневаюсь, что упомянутый «продажник» пополнит словарный запас русского языка еще до выхода сего опуса. С чувством глубокого удовлетворения констатирую, что дело незабвенного Крошки Цахеса Бабеля живет и побеждает, несмотря на некие фразы образца начала девяностых годов, записанные мадам Левицкой в 21 веке на улицах Города: «борцы за свободу и независимость от равенства и братства», «весь из себя живой», «не делайте мне вырванные годы из еле оставшихся дней».

Летом того же 2008 года в Одессе побывал и Олег Панфилов, впоследствии написавший по поводу языка одесситов практически то же самое, что Влас Дорошевич в 1895 году: «Они так и называют его — русский язык…язык, на котором говорят в Одессе, это совсем не русский язык. И на нем …говорят не только на улице и в других публичных местах, на нем даже говорят по телевидению и на радио». Да что он такое на нас наговаривает, поимел бы бога в животе!

В общем и целом, решил я проверить: гонит Панфилов или таки да? После охоты или рыбалки падал в кресло и занимался кноппингом, то есть гонял местные каналы, щелкая телевизионным пультом. У нас теперь в Одессе журналистов-аналитиков еще больше, чем телеканалов. И у каждого своя программа. Вот что услышал от тележурналиста с двумя верхними образованиями: «…дули виски и закусывали какой-то тамошней историей, навроде нашей сушеной рыбы». Может это исключение? На другом канале журналист-аналитик несет в одесские массы: «это туфта», «массово слиняли за кордон», «взяли в голову», «усекли разницу». На третьем канале дама-журналист повествует: «Местные власти постараются, извиняюсь, поиметь их по всей программе», «на «Привозе» крутятся заныканные деньги… это нычка такая». На следующем канале поливают известного в Городе предпринимателя и ставят ему в вину даже то, что он «смерть женщинам», сиречь дамский угодник.

Щелкая каналы, едва успеваю записывать характерные образчики русской речи в исполнении одесских журналистов: «Эвакуаторщики имеют три с половиной штуки в день. Премьер-министр сделает финт ушами. В Одессу приехала быкота. Я к Швеции ничего не имею, триста лет с гаком прошло. Первая часть марлезонского балета. Не надо эти мансы, в Одессе не все Эдики. Дадим оторваться в оборотку. Ребята, вы кого за идиотов держите? Халоймес на ватине. Успеете слинять в Швейцарию? И там достанут вас, ребята. За кого нас держат эмчээсники? Мэр Гурвиц попал в галошу. Слышите, и этому Огрызке он поручал… Я думал, что он просто поц, а он обер-поц…Понаоткрывали своих наливаек….Это Гуцалюк? Это Гицелюк от слова «гицель»… Так говорить может только глупый дурак…Изъяли паленку в семнадцати точках…Пятьдесят тысяч гривен — это даже не десятка денег».

А эта чудесная фраза «Они узаканивали самострои»? Насчет «узаканивали» помолчу, но в данном контексте «самострой» синоним старого доброго одесского «нахалстроя». Авторская программа есть даже у местных депутатов, Андрей Голубов просвещает: «Что дипломату зась, то бизнесмену доктор прописал», депутат Верховного Совета С. Гриневецкий вздыхает: «Цацки-пецки политические…».

Какой-то молодой человек рассказывает: «Толстолобик прогуливает кабыздоха». Затем идет реклама: «Румынки для дачных домиков». Это не то, что вы подумали, а, цитирую, «железная печка мгновенного нагревания». В русском языке наша старая добрая «румынка» именуется «буржуйкой». А это чудесное авторское обращение: «Слышите, ребята?». А это чисто русское резюме: «Наша власть — никакая!». Молодой одесский корреспондент цветет и пахнет с телеэкрана: «Меня приняли в Союз журналистов. Хотелось бы еще получить международную корочку, чтобы ездить за границу и иметь разрешение на табельное оружие».

Насчет «корочки» речи нет, я бы не удивился, если бы журналист сказал «ксива». А вот по поводу «табельного оружия», которое на самом деле совсем не табельное, имею заметить: именно по причине разрешения на тот вид оружия, который положен только судьям, ментам, работникам прокуратуры и журналистам, в этот самый Союз журналистов напринимали столько разнокалиберного народу, что на всех стволов может не хватить. Имею себе представить, чего бы я поназаписывал, запусти подобных журналистов на телевидение. А так приходится довольствоваться всего лишь очередным откровением известного в Городе журналиста-аналитика: «…эта журналистка, бабушка в полулифчике, гоняет за молодыми ребятами» и работой в одесском телеэфире тоже известной журналистки. Которой сам пан президент Ющенко за ее агромадный вклад в развитие украинской журналистики присвоил звание «Заслуженный журналист Украины». Вот вам речей заслуженного журналиста за пару минут с телеэкрана: «Леша, не хипишись, войди в себе обратно, не делай вырванные нервы… Эта первая секунда меня в Одессе держит…Завалил двух амбалов-рецидивистов, выхватил у них паленый ствол…Базарные разборки… Ваш выстрел прозвучал, как разрыв атомной бомбы…убивал безоружных людей из бандитского пистолета». Или таки есть чему удивляться?

Зато я просто потухаю с тех россиян. Допустим, месье Панфилов приехал в Одессу, скушал шашлык, закусил его пончиком, посетил Луна-парк, зашел на Привоз, в универмаг или бакалею, где приобрел пальто, гвоздодер, халву, маргарин, помидоры, апельсины, макароны, брынзу, майонез, буханку хлеба, торт «Птичье молоко», журнал «Фотография» или чего еще душе с желудком угодно. Так разве после всего перечисленного можно заметить, что российский гость не знает одесского языка? Я вас просто умоляю!

Ведь повсеместно известная развлекаловка Луна-парк берет начало от методов работы одесского парка под названием «Лунный». «Пончик с дыркой — такой же нонсенс, как борщ без свеклы или шашлык, приготовленный на сковородке», — подметил недавно один российский писатель. Тем не менее, наш «пончик» при дырке давно потеснил русскоязычную «пышку» на ее родине, «шашлык» первоначально означал в одесском языке «вертел», а что до настоящего борща, то он не имеет ничего общего с блюдом под названием «боршты». Не верите мне, спросите у князя Ивана Долгорукого, который в самом начале 19 века писал, что нигде не едал такого вкусного малороссийского борща, как в Одессе. Так ведь одним доведенным до совершенства в Одессе малороссийским борщом князь не ограничился, он затем ел местное лакомство цареградского происхождения под названием «альва», то есть халву и сильно удивлялся, что не все извозчики понимают государственный язык. В России еще не знали слова «бакалея», а в нашем порту уже была Бакалейная набережная. В 1817 году мадам Страц открыла в одесском Пале-Рояле первый универмаг под названием «Европейский базар». В. Даль в своем знаменитом словаре писал по поводу «пальто», что это очень неудобное для россиян слово, в отличие от «сюртука». Инструмент «гвоздодер» был изобретен в Одессе. Неизвестным в России майонезом одесситы были таки сильно обязаны первому градоначальнику Города дюку де Ришелье, общавшемуся с горожанами на восьми языках.

Интересно, на скольких языках в самом начале 19 века разговаривали с людьми градоначальники иных российских городов? Не суть важно, главное, что весь остальной мир повторят за нами «дюк», даже не задумываясь над тем, что на русский язык это слово переводится как «герцог». Невиданные за пределами Одессы апельсины стали презентом царю Павлу Первому: подогнали царю-батюшке пару штук апельсин и все стало тип-топ, Город тут же получил необходимое финансирование. Чтобы вы себе знали: «пара» в одесском языке означает «несколько», а «штука» уже используется россиянами в одесскоязычном значении, сильно потеснив их фразеологизм «тонна». Вам, наверное, будет приятно узнать: «чтобы вы себе знали» переводится на русский язык как «зарубите себе на носу».

Рецепт торта «Птичье молоко» был изобретен в Одессе еще в те времена, когда «торты» в России именовали исключительно «пирожными». «Маргарин» по весьма понятной причине в давние времена имел синоним «одесский перламутр». В 19 веке редакторы российских литературных журналов делали многочисленные сноски к произведениям одесских писателей, поясняя неведомые читателям слова. Например, «Брындза — сыр из овечьего молока».

Почти все слова русского языка итальянского происхождения попали в него транзитом через одесский язык, не говоря уже о фразеологизмах типа «Отделать под орех». В России еще не знали не то, что вкуса помидоры, но даже такого слова, когда оно канало по Одессе в полный рост. Нашу вполне съедобную помидору россияне именовали на французский манер «томатом» и выращивали его как декоративное растение «Бешеная ягода» в горшках исключительно для лечения фурункулов. Зато если россияне ныне окучивают ту помидору, то одесситы ее по старинке сапают исключительно на французский манер. «Sape» — сапать; мотыжничать; оттого и «тяпка» в одесском языке — «сапка».

Так что не нужно поправлять одесситов, когда мы именуем апельсин (appelsina) — апельсиной, а помидор — помидорой. Вы же наверняка читали в детстве сказку за Чипполину, почему же в таком случае синьор Помидоро стал Помидором, а не Томатом? Вот бы и назвали ту Чиполлину Луковицем, получилась бы типично одесская фамилия. Это ведь не мы искажали слова родного языка, это россияне, сменившие свои «мокроступы», «сюртуки» и «соломенные шляпки» на наши «галоши», «пальто» и «канотье» и узнавшие от одесситов, что представляют собой «булочная», «лото» и «бильбоке», стали поучать, как правильно употреблять эти слова с их точки зрения.

Или вы думаете, одесситы только «йогуртом» с «макаронами» ограничились; они россиянам вертуту, козинаки, плацинду и много еще чего смачненького на закуску заготовили. А почему так получалось? Да оттого, что одесситы — большие фантазеры. Поэтому некоторые придуманные ними штучки не дрючки и цацки не пецки именовали первыми в мире или в Европе, что тогда говорить за первые в России макаронную фабрику, пивной завод, здание цирка, электростанцию, казенное и художественное училища и т. д. и т. п. вплоть до «Фотографического журнала»? Когда за пределами Одессы еще не знали, что такое «День города» или «свободная экономическая зона», у нас уже было порто-франко. Зачем много распространяться, если даже первая литературная премия в России была учреждена одесситом Иваном Георгиевичем Вучиной. Одессит Иосиф Андреевич Тимченко за два года до братьев Люмьер демонстрировал в Москве на девятом съезде естествоиспытателей первое в мире кино: метателей копий и мчащихся всадников. А потом уже те французские братовья поехали со своим поездом на все прогрессивное человечество. Ведь не зря у нас говорится: первый в мире — второй в Одессе.

Если кто-то полагает, что автор слегка преувеличивает, то он глубоко и обстоятельно ошибается. Отчего со времен основания Города одессизмы рано или поздно становится обычными словами русского языка? По весьма простой причине. Вспомните, если сможете, Советский Союз образца 1980 года. А теперь представьте себе, что на его территории есть один-единственный город, который большой слюной плюет на советское законодательство, выполняет функции нынешних заграничных курортов, а его жители ста пятидесяти национальностей запросто используют невиданные на остальной территории страны компьютеры, мобильные телефоны и прочие блага мировой цивилизации, вплоть до авокадо. И при этом говорят, как кому хочется, а недельный заработок босяка (грузчика) намного превышает годовой доход рабочего за пределами города. Умному достаточно. За двести лет назад и речи нет, но или я собственными глазами не видел, как иногородние солдаты в 1986 году рубали в порту бананы вместе с лушпайками, потому как полагали, что ними только так и нужно питаться?

Давайте не будем говорить за продукты питания и рецепты блюд национальных кухонь, завезенные в юную Одессу со всего мира. Возьмем самую обыкновенную «буханку хлеба». Изначально украинский «буханэць» одесситы, с их известным пристрастием к женскому роду, превратили в «буханку». Не столь знаменитый, как В.Даль лингвист О. Павловский, выпустивший в 1822 году «Словарь малороссийского наречия» пояснял: «буханэць, буханка — пухлый пшеничный хлеб».

Так что, как вы обратно убедились, россияне таки немножко знают одесского языка. Они даже своих Оленек запросто именуют на некогда исключительно одесский манер — Олечками. Зато наши местечковые лапацоны, с гицельским рвением превращающие мой Город в пришедшиеся им по вкусу писи сиротки Хаси, размахивают ними же запаленной ксивой за смерть одесского языка и раздувают щеки на ширину плеч совсем не для в очередной раз подкачать дутый авторитет, парящий над Одессой. Еще пятнадцать лет назад неизвестный по сию пору в родном Городе как российский писатель-фантаст Лев Вершинин написал: «И всенепременно, повсеместно, к месту и не к месту, до оскомины — Бабель, Бабель, Бабель…». «Сделавший для одесского языка, как Пушкин для русского» Бабель на самом деле словосочетания типа «живой товар» воспринимал исключительно в русскоязычном смысле, а не как «товар в наличии». Мне за это поведал старый одессит, появившийся на свет слегка раньше Бабеля.

Подобно Исааку Эммануиловичу Бабелю, я отправился в люди и в натуре узнал, что такое сходить на люди. Как говорят в Одессе, это было давно и неправда, когда мне довелось угодить на самодеятельную диалектическую практику в племя делаваров, за которое не имел представления даже Фенимор Купер.

ПО СЛЕДАМ ДЕЛАВАРОВ

Не так давно я спросил у кандидата филологических наук Евгения Степанова: «Женя, отчего ты называешь одесский язык «русским языком одесситов?». Доцент Степанов предельно честно ответил, что он собирается защищать докторскую диссертацию на эту тему, однако научного термина «одесский язык» не существует.

Интересная картина нарисовалась: язык есть, а термина нет. Вот почему мы таки да говорим по-русски. Я себе думаю! Сам Максим Горький давным-давно говорил: «Есть у нас «одесский язык», и не так давно раздавались легкомысленные голоса в защиту его «права гражданства». А раз по сию пору одесситы не получили такого права из-за далеко не в первую очередь отсутствия научного термина «одесский язык», они поступили, как всегда, мудро.

«Пусть филологи спорят о существовании или не существовании одесского языка — нас это не касается: все мы, одесситы, только на этом языке разговариваем. По этому языку нас везде узнают. С этим языком мы внедряем культуру в окружающий нас мир, расползаясь по всему земному шару. С этим языком мы завоевываем весь мир», — писал профессор Игорь Ковшун.

Уже два столетия кряду Россия, сама того не замечая, сперва насмехается над нашей родной речью, а затем впитывает ее в себя. Сначала российские лингвисты поучают малограмотных одесситов, что слово «беспардонный» означает исключительно «безжалостный», а потом с русским литературным языком и его грамматикой происходит то, к чему все давно привыкли. В самом начале девяностых одесский журналист Е. Голубовский в заметке о выходе одной книги написал, что носит она «хулиганское (для тех, кто понимает) название «Посмотри на Дюка с люка». Тогда стараниями советской власти в самой Одессе уже слабо кто помнил это старинное выражение, а сегодня оно растиражировано от Бреста до Курил. Много лет назад газета «Киевские ведомости» написала, что я «постарался обогатить великий и могучий одесский язык собственными лингвистическими изысканиями. Не всегда, впрочем, благозвучными. К таковым, например, относится слово «пиараст». Каюсь, грешен, обыграл, когда впервые услышал термин «пиар», но, тем не менее, это слово давно и активно используется на всем постсоветском пространстве. Например, в январе 2008 года газета «Московский комсомолец» опубликовала статью Марины Озеровой под названием «В Госдуме завелся активный пиараст».

В 2006 году Дмитрий Соколов-Митрич вынес слово «отморозок» в заголовок своей статьи, опубликованной в «Известиях», где пояснил: «Слово «отморозок» появилось в русском языке недавно». Понятно, что в России с ее холодным климатом подобное слово не могло появиться по определению. А по Одессе еще в двадцатые годы гонял Рома Герман со много о чем говорящим погонялом Придурок-Отморозок. Это он сочинил впоследствии растиражированный даже в кино способ заработка под названием «Купи кирпич». Когда Рому вязали менты, он стращал их: сейчас всех покусаю, у меня нехорошая болезнь. (Так в Одессе именуют сифилис; можно подумать, что все остальные болезни — это таки счастье). Но стражи порядка не обращали внимания на возможность бактериологической атаки со сторону Придурка-Отморозка. Они знали, что месье Герман набрался сифилистических манер общения с людьми у известного всему Городу Ривеле-Язвы. В те далекие, но славные годы в одесском языке появился и термин «отмороженный» («обмороженный»), но к «отморозку» он не имеет даже косвенного отношения и по сию пору означает «инфантильный». По поводу обмороженной дамочки могут и сказать: «Ее куры лапами загребут». Слово «морозиться» переводится на русский язык как «стесняться»; «вести себя тише воды, ниже травы».

Но как бы после всего сказанного ни называли мой родной язык, хоть одесским жаргоном или русским языком одесситов, на самом деле он является исключительно языком. И это не понты для приезжих: ведь у жаргона не бывает диалектов.

Мне приходилось одновременно ходить пешком под стол и под парусом на шаланде вместе с дедами, в том числе, родившимися раньше Исаака Бабеля. Просоленные деды дурили качалок, тягали ширманов и бубырей, чмыркали чируса, чулару и баламута, параллельно обучая меня, полушкета, не только вязать пистолеты на глосей, травить кодолу и добывать сарделек без люстры на махе пересиропленной воды. Однажды деды меня сильно хвалили словами, которые вы тоже вряд ли поймете. Потому что я залимонил балыка, и не просто балыка, а хан-балыка, клюнувшего на краба. То есть, говоря русским языком, поймал светлого горбыля. То было самое время для главной в моей жизни науки; балык и качалочки еще не перевелись у наших берегов, а я тогда умещался поперек банки. А когда вырос, бывал на рыбалке в разных краях. И неоднократно замечал, что местные рыболовы не понимают многих слов и фразеологизмов, которые я произносил машинально. Традиционно-одесское «Пропала рыба!» они воспринимали исключительно в прямом смысле слова, а не как повсеместно распространенное «Ни хвоста, ни чешуи!». Сегодня можно запросто составить словарь рыболовного диалекта одесского языка и даже включить в него некогда исключительно одесское слово «кукан», давно попавшее в русский язык.

Одни и те же слова в одесском языке и каком-либо его из диалектов могут иметь совершенно разный смысл. К примеру, упомянутое «залимонил» в рыбацком диалекте одесского языка означает исключительно «поймал», а в одесском языке — «изготовил». «Ботать» — старинный способ ловли сома исключительно на квок. Квок — специальное приспособление, издающее при ударе об воду звуки, привлекающие сома, отсюда и пошло выражение «ботать» (то есть «привлекать красноречием») в те далекие времена, когда россияне именовали квок «клокушей». Нынешние россияне давно позабыли за свою «клокушу», ловят исключительно на «квок», но при этом по сию пору убеждены, что ботать можно только по фене. Зато за наших фарочников лет двадцать пять назад пели даже в Нью-Йорке: «…а в нем таксисты и сидят мясистые, по-русски ботают кого там ни спроси». Выражение «хорошо торчать» может иметь значение «иметь стабильно солидные уловы», «отлично устроить свою жизнь», «много зарабатывать», «испытывать огромное удовольствие», «приторчать» — отдавать сильное предпочтение; влюбиться; очароваться. «Тарч», он же «тычка» — подставка для палки, то есть русскоязычной удочки. В одесском же языке «тарч» — блаженство, а «палка» — оргазм. Отсюда и берет начало старинная одесская присказка «Я поеду на рыбалку, брошу леску, брошу палку», не говоря уже за местный фольклор типа «Приходи ко мне на палку, муж уехал на рыбалку». Так что «пойти на рыбу» и «пойти на рыбалку» в одесском языке — две большие разницы.

При большом желании можно составить и объемный словарь портового диалекта, с его вошедшими даже в русский язык поговорками типа «Свистеть — не мешки ворочать». Учитывая, что когда-то россияне не знали, что означает в Одессе «свистеть», они заменили это слово иным, тем самым, что использовали и вместо старинного одесского слова «капец». Зато давным-давно попавшая в одесский язык портовая поговорка «Раз — и на канифас» в России пока неизвестна. А уж как не страдающие отсутствием чувства юмора портовые грузчики выдавали новые фразеологизмы в самом конце прошлого века, мне хорошо известно. Прошло тридцать лет, но прекрасно помню даже «Дело дерматологов». Так грузчики охарактеризовали коллективную кражу кожи с парохода (в русском языке — теплохода) «Ленинский пионер».

Да что там много говорить, если одесские менты, и те не ленятся регулярно производить новые слова и фразеологизмы. А потому, к примеру, «выкидышем» с недавних пор стали называть старого доброго терпилу, но только в том случае, когда его выбрасывают из собственного автомобиля перед угоном.

Редактор киевского мужского журнала «Джентльмен» Ян Медников рассказывал когда-то, что специально для своих знакомых бизнесменов солидного возраста покупает мои детективные романы. Потому что они прямо-таки торчат исключительно по поводу как бы возвращения в свою молодость. Во времена СССР на всей территории страны таких людей презрительно именовали делягами. В Одессе синонимом «деляги» было наше родное, собственноручно исполненное слово «делавар», и нужно было видеть с каким придыханием оно произносилось. Ведь делавар — это не заурядный фарцовщик, это самый настоящий цеховик (артельщик), воротила теневой экономики. Слово «фарца» и его многочисленные производные давно стали известны в России. «Фарца» берет начало от одесского слова «форец», которое наряду с бурженником или скакуном, было одним из названий по-одесски рабочей профессии. Что означает «бурженник» и иже с ним так и не смог постичь даже Александр Куприн, немножко знавший толк в наших колбасных обрезках.

Тихие незаметные старички, делавары еще легендарной школы двадцатых годов, были совершенно непохожи на новую поросль их коллег по главному жизненному увлечению. Ту самую, за которую в те годы держалась речь в одной из песен: «Срывает вихрь одесских ресторанов с карманов делаваров лишний вес».

Тогда эти старики казались мне безнадежно отставшими от реалий идущей вперед жизни. Один из них как-то ответил на мой вопрос: «А зачем мне машина, я куда надо без шума и пыли на трамвайчике доеду». И это говорил человек, который бы не сильно обеднел, прикупив один из таксопарков Одессы.

Одним из самых уважаемых в их среде был Шурик. Полтора метра роста и четыре класса образования. Его взгляд был самым настоящим рентгеном, и никакой Гарвард не помог бы вам соперничать с этим прирожденным финансистом. Коммерция текла в его жилах пополам с кровью. У Шурика была не голова, а дом советов. Он проработал всю жизнь, и ни разу не был под следствием. Даже во времена, когда на пивной пене поднимались состояния, на изготовлении перьев для ученических ручек можно было заработать расстрел. Слова катались во рту Шурика мелкими горошинами и вылетали грассирующими очередями. Его цветистая, переполненная метафорами речь была слаще любой одесской песни. А когда он и другие старики пускались в мемуары — вот это таки была песня. Именно у них я научился традиционной одесской речи: то плавно текущей, то стремительно-многословной и совершенно немыслимой без таки чересчур образного мышления. Гораздо позже, читая написанное до революции письмо одного из второстепенных, но реальных героев моего романа «Гроб из Одессы» Израэля Рахумовского, я поразился сходству манеры изложения и слов, которые слышал собственными ушами во второй половине двадцатого века. Вплоть до сакраментального «Ну, вы меня понимаете», употребленного Рахумовским в одном предложении, занимавшем почти целую страницу.

«Следствие ведут знатоки» некогда был самым популярным сериалом в СССР. Первая серия называлась «Черный маклер». Или, говоря по-одесски, «Шварцмахер».

Это же вам не «великий комбинатор». Делавары вспоминали, что этим словосочетанием любил себя именовать какой-то реальный то ли Моня, то ли Мотя, хотя по жизни он был обычный лепетутник-разводила, словом, люфтменш — и ни разу больше. Сеятелей деды раз через раз имели по старинке бичкомерами, и если бы они услышали это современное «батлхантер» вместо «бутылочника», полезли бы в карманы за валидолом.

Приемщик пустых бутылок имел в те годы всего три копейки со стеклянного горла, которые оборачивались автомобилем и круизом по Крымско-Калымской линии. Не подумайте плохого, в те годы эта известная за пределами Города исключительно как Крымско-Кавказская линия расценивалась круче, чем ныне кругосветное морское путешествие.

Тогда же в Одессе снова зазвучало слово двадцатых годов — «стукалки». В двадцатые их носили не от хорошей жизни. Цирк шапито: шикарные стукалки стали прямо-таки фельдеперсовой шузой, и в середине семидесятых я платил целых сорок рублей за эту продукцию, выпускавшуюся в подпольном цехе, расположенном в здании Одесского цирка. Зато туфли на манной каше с Раскидайловской, этот цирк Помэра, я бы не взял даром. Это же был самый настоящий какчественный товар, шахер-махер: то, что считалось сильным шахером за пределами Одессы, здесь таки было в порядке вещей — без лоха жизнь плоха. А если вспомнить за цыганские права, то есть водительское удостоверение, которое наряду с дипломом любого вуза или аттестатом зрелости хоть 75-й школы вам бы запалили неподалеку от Нового базара? Какие проблемы: любой каприз за ваши деньги. А легендарные трусы для купаться?

Перед очередной Юмориной, давно превратившейся в коллективную жмеринско-ширяевскую попойку на улицах Одессы, начальник управления по вопросам культуры и искусств Одесского горсовета Р. Бродавко в своем интервью, в частности, сказал: «…она говорит: «Я еду на 7-й километр купить трусы для купаться!». Это ломаный одесский язык, который рождает множество юмористических поворотов».

Управитель местечковой культурой и искусством, созидающимися близкими к мэрии творцами по вызову, даже не подозревает, что «купить трусы для купаться» — вовсе не ломаный одесский язык, а настоящий, резко отличающийся от химиных кур под его видом в столь любимых Романом Исааковичем Бродавко «Одесских рассказах». «Трусы для купаться» — такая же норма одесского языка, как и «молоток для забить гвоздь». Одесситы все любят конкретизировать, а потому не ленятся лишний раз использовать «для». Перед выездом на дачу моя мама составляла список необходимых вещей. В нем значились и «книги для чтения». Это давняя одесская лингвистическая традиция, еще в 1853 году Григорий Белаго открыл в доме Гальберштама на Дерибасовской улице заведение под названием «Магазин русских книг и библиотека для чтения».

За эту одесскую традицию знала даже мадам Тэффи, вспоминавшая в «Ностальгии», что генерал-губернатор Одессы Гришин-Алмазов неоднократно говаривал: «У вас есть книги для чтения? Подчеркиваю: для». Вот если бы об этом «для» написал сам Бабель в «Одесских рассказах», а не некий Юшкевич в «Леоне Дрее», которого в глаза не видел начальник управления одесской культурой, он бы не преминул рассказать за «купить трусы для купаться» как за блистательный, а не ломаный одесский язык.

Я таки наслышался этого языка, в том числе от одного молодого человека, знававшего Бабеля во времена своей бурной юности. Он почему-то совсем не гордился знакомством с тогда опальным, а уже потому выдающимся мастером слова, книг которого мы в упор не видели. Зато делавар гордился знакомством с самим Басиным, у которого был не а лох ин копф, а таки швиден копф, что в переводе с немецкого «быстрая голова».

В Одессе так называли людей, способных принять на ровном месте молниеносное решение, обеспечивавшее сумасшедшие навары. К примеру, идет по улице некий ныне гражданин Чехии. А навстречу плывет такая симпомпулечка, ну прямо-таки симпомпончик и вдобавок симпомпунчик. То есть очень красивая девушка, с великолепными ножками и прочими приятными глазу формами в виде верхнего и нижнего бюстов. Делавар, глаз-алмаз, на нее заставился и тут же спросил: «Люба мамина, где вы достали такую брошку?» «Папа из рейса привез», — сказала девочка с двойным сиропом. «Толкнуть не желаете?» Девушка ответила решительным отказом, и делавар с ходу добавил: «Даю сто рублей». Красавица молниеносно согласилась, и делавар тут же стал экономить слюни для грядущего подсчета крупных купюр. Через месяц такими брошками со свистом торговали все галантерейные магазины на Черноморском побережье СССР.

Когда на всей территории страны мужские трусы выпускались исключительно по-советски армейского цвета, упомянутый ранее Басин вслед за итальянскими трусами для купаться, наладил выпуск семейных трусов, как говорили тогда только делавары, веселенькой расцветки. Почему нет? Он же всю жизнь работал под девизом: «Мы вам песенку сыграем, вы гоните нам сармак». Этими же словами приветствовал почти всех одесских новобрачных легендарный Чарли Чаплин, когда Басин стал уже американским миллионером и выбросил на мировой рынок семейные трусы с мало кому нужной ширинкой. Зато этот прибимбас с пуговицами стал именно тем наворотом, на который только и правильно рассчитывал Басин. Так что я не сильно удивлюсь, если потомки этого делавара поставят на поточек семейные трусы с ширинкой сзади, специально для пидоров в хорошем смысле. У старых одесскоязычных «наворотов» лишь в наши дни появился синоним — «тюнинг».

В русском языке «дюшес» — летне-осенние сорта груши, а в Одессе — ситро. Именно так назвал свое ситро делавар Пинкус. А как все скромно начиналась, он разливал сладкую воду в собственной хате, но затем грузовики развозили знаменитое одесское ситро «Дюшес» далеко за пределы Города. Варить такие дела, это вам не держать заурядную швейку и палить джинсы-варенку, которыми тогда торговали вместо тем, чем сегодня, обитатели славного одесского Палермо.

Да, таки были люди в Одессе, не чета нынешним приезжим бизнес-халамидникам. Для делаваров, коренных одесситов, было самым настоящим ЧП опоздать на встречу, а уж если кто не сдержал слова, тому полный капец: сиди на цугундере, грызи деревяшку и шпиль декофт до конца жизни, ни один человек в Городе с тобой больше не будет иметь дела. Это были люди, воспитанные не при шаровой рюмке водки. Они бы скорее умерли с голоду, но не тронули бы и сухой корки со стола людского горя. Если бы люди взяли на вооружение истинно одесский кодекс чести, все бы было совсем не по-беневски, и наш путь к пресловутому рынку не был столь обильно усеян трупами.

А легендарные щеточки, с которых кормился чуть ли не каждый десятый одессит? Как там в песне «Щеточки» поется? «Щеточки, щеточки, мой папа говорит: «Кто придумал щеточки, тот точно одессит. Весело, щеточки, с вами мне сейчас, памятник тому поставлю, кто придумал вас». Открываю страшную тайну за пресловутые щеточки, массово производимые в цехах за Одессой: их создатель был приговорен мелихой к высшей мере признания заслуг делаваров. Он всего за пару месяцев заработал больше двухсот штук, половину которых честно раздал в виде витамина «В». За такие бабки по тем временам полагалось, как минимум двадцать расстрелов. Журнал «Огонек» напечатал статью о проклятом расхитителе социалистической собственности, награжденном высшей мерой. Тем не менее, как пропагандировала песня, памятник герою советского времени, создателю щеточек Леониду Шмушкицу давно установлен на его родине (центральная аллея Еврейского кладбища). На той же аллее стоит памятник моему соседу делавару Фиме-Швицару и его брату, убитому жадными до чужого бабла ментами в самом начале семидесятых.

Наше дело правое: товар левый. В словаре Ожегова есть исключительно разговорное выражение «левак», то есть «работник, незаконно использующий рабочее время, орудия или продукты общественного труда для личной наживы». В советском фильме «Тишина», где М. Ульянов сыграл чуть ли не единственную отрицательную роль в своей карьере, одесскоязычный «левый товар», он же «фагелах», обрел русскоязычное звучание — «нецензурный товарец». Ну чем не таки порнография в одесском смысле слова?

Когда в самом начале девяностых вышла моя книга «Таки да», пара старых деловаров нового поколения на полном серьезе спрашивали: «Мадам Балагула — это мама Маратика?». Марат Балагула в те времена контролировал торговлю левым бензином в Нью-Йорке и по-прежнему страдал сильным склерозом. Забыл заплатить американской мелихе жалких 85 миллионов налогов, а она навела такую панику, будто ее режут не в одесском смысле слова, а тупым ножом. Чтобы вы поняли, что это тогда были за бабки 85 лимонов зелени: один деловар, стоявший на транспортных перевозках, загнал в 1991 году две трехкомнатные хаты в Одессе аж за шесть с половиной штук баксов и считал, что выше его только звезды, а круче яйца. Потом он исполнил на отвальной гимн «Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое будет» и навсегда отправился в Калифорнию. Как сейчас помню, крылатая фраза одесского языка «Америка получит немножко говна» к нему не относилась.

Делавары таки давали сильного джосу мелихе, постоянно заботясь о нуждах людей. Граждане СССР еще не знали слова «наркотрафик», когда делавары наладили самый настоящий мандатрафик. За то, чтоб просто мандеть — речи нет: вся Грузия окружена кордонами, лишь бы ни один цитрус не выскочил за ее пределы, пока не будет выполнен план сдачи государству, и только на нашем Привозе мандарины торгуют в полный рост. Исключительно благодаря сметке делаваров и героям-подводникам, доставивших этот груз в наш порт. И медведя там никто не исполнил. Знаете, что это такое? Нет? Ну и, слава Богу. «Медведь» — это из портового диалекта одесского языка, а мы говорим за делаваров с их «дышит, как слышит», «абгемахтами», «отстегнуть», «вытютенем», «махаресами», «кое-какерами», «с ним хорошо только жрать говно наперегонки», «пропулями», «пачкунами», «фирма веников не вяжет», «дрэк-гешефтом», «свесил лапки на полшестого», «махер», «плывет боком», «подписаться в шару», «зибон», «отслюнявить», «водяра-лошара», «болд цигэнэмэн», «не бзди, а то лампочка протухнет», «кинуть маяк», «цукер», «самопал», «гиленые прайсы», «швицпром», «серкуп», «кушать с базара», «фабрикант», «хосен лох», «рассыпать воши», «перевести стрелки», «обшустать», «балабол», «ништ висен», «гит», «шабалда», «капон», «ты попал», «слепошарый», «барагозить», «лепетутник», «бабушкин навар» типа «Что я буду с этого иметь, кроме ничего?». И когда президент Кучма издал Указ за обязательное ношение школьной формы, непременно пошитой из ткани конкретной по понятиям фабрики, я сразу вспомнил слово из делаварского диалекта одесского языка — «пропих». И это доход для такой должности? Не делайте мне вырванные годы из еле оставшихся дней: это слезы, помноженные на болячки. Если бы на место Кучмы или Ющенко поставили бы делавара Шурика, Америка уже бы знала, у кого одалживать деньги. Он бы вместо той дешевой формы на пять карманов, не то, что себе, всей стране дал, как минимум, двойной подъем, и все было бы, как в аптеке Гаевского: авто-мото-вело-фото-бричко-тракторный цех серо-буро-малинового, но в итоге чисто зеленого направления.

«Живи сам и дай другим» — это таки по-одесски, а не с намеком «раздавай взятки». Именно по такой причине Одесса была единственным городом Российской империи, доходы которого превышали расходы. И кому это мешало? Есть в одесском языке и такая крылатая фраза.

Попавший в одесский язык фразеологизм «кушать с базара» означал вовсе не «зарабатывать на рынке», а «быть весьма состоятельным человеком». «Москотней» делавары-производственники именовали «муху, раздутую до слоновьего размера», а их смежники, державшие «Биржи труда», исключительно москотировали, то есть договаривались об условиях работы и оплате коллектива. Причем, они так твердо стояли на защите интересов трудящихся, что слово «москотник» соответствовало не только русскоязычному «администратору», но и стало синонимом «бенца» исключительно в значении «скандалист». Слово же «интерес» по сию пору переводится с одесского на русский язык как «заработок», «доход», «комиссионные».

Пусть только нынешние россияне поймут меня правильно, но во времена СССР выражение «раша-параша» в Одессе означало исключительно «товар отечественного производства». Я ж вам не нынешний министр культуры и туризма Украины Василий Вовкун, который именовал русский язык «собачьим» да и в одесском языке есть поговорка «На обиженных воду возят». Так что вы на Вовкуна не сильно обижайтесь — собака, как известно, друг человека, а вовкун — оборотень, который запросто превращается в волка, и другом человека такую поганую тварь даже малохольный не назовет. Я знаю человека, который имеет друга Вовкуна — это пан президент Ющенко. Если вам такого пояснения в связи с фразеологизмом «раша-параша» за мало, добавлю: ведь министра культуры Васей зовут, к тому же этот, опять таки в одесском смысле слова, говноед родился в кузнице, в смысле нынешних кадров, которые решают все, то есть на Львовщине. Вовкун, типичный представитель так называемой элиты, дружными стадами перебравшейся в Киев, родился в селе Мацошин, где в нежно-голубом детстве наверняка талапался в речушке со много о чем говорящем названием Свинья. Кто не верит слову одессита, может проверить по карте: Львовская область, Жовковский район, село Мацошин, по которому по сию пору течет с колыбели родная Вовкуну Свинья. Как говорили по поводу таких министров делавары: «Спасибо, Вася: нам таки есть чего ловить». Что в переводе на русский язык: «Пока у нас такие министры — мы вне конкуренции».

Делаварам таки было что ловить, а потому они всегда имели чем стрелять. Как не вспомнить замечательное слово «раскоп», которое залетело из делаварского диалекта в одесский язык? Так в свое время называли часы любой именитой зарубежной фирмы, внутри корпуса которых находился отечественный механизм. Или это слово постоянно не звучало на седьмом километре лет пятнадцать назад, когда приезжие едва успевали покупать хваленые «ролексы» аж по два доллара? Я вас прошу, нет, я вас просто умоляю. Или во времена расцвета раскопов в Одессе не делали такие парижские лифчики, что француженки упали бы в обморок от зависти? Все прекрасно понимали: на самом деле те лифчики возле парижских лежали. Но какой понт, какие этикетки маде ин франсе! Как говаривала одна мадам с полной пазухой цицек, стоявшая на тех французских товарах с Костецкой улицы: «В парижских лифчиках даже моя грудь утонет. Это же ж не а не дай Боже забугорных бьюстгальстерей — груди не за что зацепиться. Это же ж ах Боже ж мой для мадам одесских размеров: берешь в руки маешь вэщь. Это же ж даже для ничего себе воспаление легких! Это же ж вам не для прищей, которых у нас в Одессе зеленкой мажут». Потом эта дамочка хорошего человека много не бывает переключилась на производство заурядных шкрябалок и невиданных ранее чухалок: металлическая согнутая пятерня на деревянной рукояти предназначалась для собственноручного почесывания всего периметра спины.

А на той Костецкой, между прочим, жила сама мадам Найдис, мама сразу двух парней при швиден копфах, умевших сделать парнус даже на голом ноле в пустом месте. Для того чтобы лучше узнать за жизнь делаваров, мне, подобно Крошке Цахесу Бабелю, пришлось снять квартиру на Костецкой и прямо из ее окон растопыривать уши по всем фронтам Молдаванки, где сражались с повальным дефицитом бойцы невидимого экономического фронта. Скажу, как маме: живя в Одессе, не нужно ничего придумывать, за вас это гораздо лучше сделает сама жизнь. Или вы полагаете, что я, к примеру, сочинил историю за то, как парикмахер мадам Шварцман, легендарная Рая-Пожарник, палила мешки лавэ в собственной ванне, а затем стала загружать сотенными купюрами дворовой сортир, где тоже устроила из них пожар? А с чего начался тот страшный шухер, с пары пустяков: двух левых бутылок коньяка из магазина «Аист». Наверняка и сегодня старожилы с Княжеской,25 подтвердят вам не то, что за эту историю, но даже, что Рая-Пожарник и в реальной жизни была парикмахером мадам Шварцман. Можете даже не учитывать то обстоятельство, что одесскому слову «парикмахер» соответствует русскоязычный фразеологизм «чайник».

Сегодня я регулярно слышу вошедшие в одесский язык фрагменты ее делаварского диалекта, типа «слив», «это без учета моих интересов» или «внутренний курс», звучащие, в том числе, на официально зарегистрированных фирмах бизнесменов новой формации, которые занимаются даже неведомым их предшественникам жоппингом. Это слово уже широко гуляет за пределами Города, а значит, одесситы таки да говорят по-русски.

Много лет назад я мазал с одним журналистом, что найду для любого русского слова синоним в одесском языке. И что вы думаете, он меня таки нашел, специально обеспечивая максимальную трудность перевода. Новоявленная тогда русскоязычная «клофелинщица» на поверку оказалась старинной одесской «усыпальницей», гамбургский счет — лобовая, кисейная барышня — муслиновая метелка (телка; чува), черносотенец — желторубашечник, капустник — субботник. Но слова «инцест» я даже не знал, в чем честно признался. Журналист пояснил, что оно означает, я тут же сделал морду: «Ой, как это я мог забыть? Я ж свое время анекдот на эту тему забацал: «Брат подходит к сестре и просит одолжить три рубля. — А зачем? — Так захотелось кому-то пистон поставить! — Ты что, с ума сошел, деньги из дому выносить! Ставь мне. Брат кинул палку сестре, а та говорит: — Это у тебя хорошо получается, лучше, чем у папы. — Да, мне об этом мама говорила».

Рассказывая все это, я параллельно думал: как же должен прозвучать пресловутый «инцест» по-одесски? И небрежно добавил после окончания своего рассказа: «Кстати, «инцест» — это же семейный всехподряд. Или ты забыл, что такое «семейный подряд» по- одесски?». «Он всех подряд, она всем подряд», — мгновенно ответил журналист, уже ни сколько не сомневаясь за наличие «семейного всехподряда» в одесском языке. Уверен, если бы я вставил это выражение в одну из своих давних книг, оно бы еще в прошлом веке пополнило запас нашего родного русского языка.

В общем, как вы имели убедиться, одесский язык нельзя держать за жаргон из-за наличия диалектов. В том, что мы говорим исключительно по-русски, сомневаться тоже не приходится. В чем я лишний раз уверился, когда гонял одесские телевизионные каналы. После чего мне стало любопытно: а на каком же языке говорят сами россияне?

ОДЕССКИЙ ЯЗЫК РОССИИ

Для чистоты эксперимента был избран точно такой же метод, с помощью которого я проверял достоверность утверждения, что язык, на котором говорят в Одессе, вовсе не русский. Опять же после рыбалки и охоты, падал в кресло, занимался кноппингом, гоняя уже не одесские, а российские телеканалы. И в который раз убедился, что некогда весьма распространенная фраза «Как говорят в Одессе» может быть списана в разряд архаичных, а многие старинные одесские анекдоты типа: «— Рабинович, займите сто рублей. — Хорошо, а у кого?» убиваются наповал. И пошел у меня, как пока еще почему-то не говорят в России, смех сквозь незаметных слез. Все в точности, как уже было сказано: россияне таки немножко говорят по-одесски даже без словаря.

В свое время В. Рыбаков в романе «Трудно стать Богом» писал: «по-одесски «на шару» или «говоря по-одесски «лохи». Так ведь уже лет пятнадцать, как это вполне по-русски, равно как и все остальное, от «двух больших разниц» и до «манаток». Чтоб я так жил, как вы имеете! Новости на канале НТВ. На США надвигается ураган, мэр Нового Орлеана обращается к жителям: «Вы немедленно должны собрать манатки». А манатки, это вам, чай, не бебехи, а самые необходимые вещи. Не сильно удивлюсь, если через пару лет подобную мэринскую заяву россияне переведут с английского так, как почти что пелось у нас еще в первой половине прошлого века: «Собирайте вы манатки и тикайте без оглядки, чтоб тайфун не сделал вам кадухис на живот». После новостей на НТВ началась программа в рубрике «Чистосердечное признание» под названием «Не дождетесь!».

По всем российским каналам сплошным потоком лилось разжиженное многосерийностью киномыло, где звучало: «пойти дышать воздухом», «самый лучший», «вырванные годы», «две большие разницы», не говоря уже за «сейчас» в смысле «ни за что» и «я извиняюсь». Только просто «я извиняюсь» россиянам явно за мало, они уже, согласно нормам одесской грамматики, употребляют даже «я дико извиняюсь». И если в русском языке появилось такое слово как «чикса», то я прекрасно понимаю, что ее длинные ноги растут может и от «биксы», но скорее от «шиксы», а третьего не дано.

Ну, как в очередной раз не вспомнить старания российских лингвистов, позволявших себе поучать одесситов полтора столетия кряду. С чем боролись, на то и напоролись, во всем диапазоне: от безграмотно-одесского «негритенка» и до «слушайте сюда».

«Здоров, пиндос», «у меня такие мансы каждый день бывают», «одного гаврика допрашивал», «мне не кисло», «на полном серьезе», «за кого ты меня имеешь?», «битой по башке отоварили», «пойдем шмонать», «конченый лох» — так говорят не только офицеры российского флота и студентки, но даже американские шпионы. А вот речи интеллектуалов из сериала «След»: «горбатого лепишь», «что ты гонишь?», «дурь носишь», «лапшу на уши вешаешь», «ты попал». В ответ от всего одного второстепенного персонажа в юбке они слышат от «А я, на минуточку, его невеста!» до «У меня прошла голова». Не сомневаюсь, если бы действие происходило на зимней улице, эта чудачка сказала бы тоже на чисто русском литературном языке: «Мне холодно в ноги».

Смежники упомянутых интеллектуалов, менты из «Контрольного выстрела» выдают: «пистон ставить», не говоря обо всем прочем. Даже одесскоязычная «наколка» вытеснила из их речи русскоязычную «наводку». Переключаю канал и слышу: «Если читатель дурак — схавает за милую душу», — говорит киношный директор российского издательства. Большое дело, в реальной жизни директор Одесского русского драматического театра поведал в интервью: «Мы с ним два года вели терки».

Слово «капец» звучит каждые пять минут по всем каналам. Не сомневаюсь, что вскоре можно будет услышать даже «капец на холодец». То, что «холодец» означает «студень» в России уже известно. «Ты отдаешь алмазы, и мы делаем отсюда ноги», — предлагает телка Джеймсу Бонду в старом фильме с новым дубляжем. «Я дико извиняюсь», — произносит метелка самого свежего Бонда. «Ты действительно жил в таком сраче?» — удивляется очередной зубодробительный персонаж Стивена Сигала в кинофильме «Мерцающий».

В предисловии к книжечке «Одесса таки ботает» я не без веских оснований высказал подозрение, что вскоре герои дублированных в России фильмов станут употреблять даже «Кто дамочку ужинает, тот ее танцует». Вынужден признаться, что немножко ошибся. В кино говорят: «Кто девушку ужинает, тот ее танцует», а немножко кастрированное «Кто девушку ужинает» — заголовок статьи в «Аргументах и фактах». «С чем это едят?», — прозвучавшее в очередном мыле, также немножко кастрированная старинная крылатая фраза одесского языка «Что это такое и с чем его едят?».

Матч Зенит — ЦСКА дошел до финала, 3:1 в пользу армейцев. «Сумасшедший матч! — надрывается комментатор Гусев… — Повторяю сумасшедший матч, сумасшедший!». Давно ли слово «сумасшедший» стало синонимом «великолепный», «грандиозный», «феноменальный» и в русском языке? В Одессе это имело место быть еще в 19 веке.

«Бюрократия кошмарит бизнес». Вы думаете это Жванецкий клоунит? Нет, это на полном серьезе говорит в своем ежегодном послании президент России Д. Медведев. Он меня устал. Награждение победителей «Серебряной калоши», одессизмы льются потоком, так ведь сценаристы кто? Таки да!

Телевизионный пульт чуть не выпал из руки, когда я услышал в очередном киномыле слово «пидор» уже исключительно в одесскоязычном значении. А это вызывавшее некогда зубовный скрежет российских лингвистов «на полном серьезе» и «чувак», постоянно звучащее с телеэкрана? «За дурака держат», «навести марафет», «я вас умоляю», «полный абзац», «это меня не колышет», «не считает за людей», «оно вам надо?», «держит заправку», «тот еще фрукт», «не бери это себе за привычку» — как говорится, Бог с ними, но! «Вам надо шашечки или ехать?», «это нам семечки», «бабы на нем торчат», «я бы не потянул такой дом» — гораздо смачнее.

Кино Боба Коххера «Слушайте сюда!» я в гробу видел. Прекрасно понимаю, откуда растут ноги, потому не удивлюсь, если фильм-ужастик «Сонная лощина» вскоре переименуют в «Друшляющую балку». Кстати, за птичек «ноги растут» — одессизм. Что такое «откуда ноги растут» россияне давным-давно узнали от выпускника Ришельевской гимназии Гарина-Михайловского, написавшего за те ноги в «Гимназистах».

Кинокомедия «Гитлер капут» за русского разведчика Шеренберга: «вставило», «умереть и не встать», «отстегивать», «хомячить», «рвать когти», «отмазаться», «паленая»…Поимели бы бога в животе, я записывать не успеваю то кино за капут с Анфисой Чеховой и ее прогнозом погоды: «ледяной сифон». Так ведь еще совсем недавно фразеологизм «сифон» как правило, за пределами Города означал «сифилис», а теперь это слово употребляется исключительно в старо-одесском значении «сильный ветер». Нет сил. Кнопка, вперед!

Как раз вовремя, самое начало нового кинофильма «Спасибо за любовь». Буквально через пару минут один из героев, совсем молодой человек, начинает излагать: «Пашу, как папа Карло… Если хочешь сил моральных и физических сберечь, пейте соков натуральных, укрепляет грудь и плеч». Да это же одесская реклама восьмидесятилетней давности. Далее следует «закидон», «я вас умоляю»…

«Да ты гонишь!», — фраза вовсе не из какого-то ментовско-бандитского сериала, это произносит это героиня мелодрамы «Золушка из Запрудино». Конкурентка той Золушки по матримониальной части гарантирует ей: «Шнобель тебе разобью». Большая ошибка, в смысле носики у них мацепусенькие, так что нужно было сказать не «шнобель», а «шнацер». Ведь даже главный герой американской кинокомедии «Трудный ребенок», совсем еще шкет, и то знает, что шнобель — нос солидного размера, а потому переживает: «Если папа не увидит шнобель Лаванды — все пропало».

В общем, этот «шнобель» меня таки добил и вернул во времена молодости, когда из-за него я еле успевал получать со всех сторон от творцов образа незабвенного Крошки Цахеса Бабеля.

ОТ ШНОБЕЛЯ ДО НОБЕЛЯ

Как становится русским языком еще относительно недавно исключительно наше лингвистическое достояние, прекрасно понимаю. В 1999 году в Москве выходит «Самоучитель полуживого одесского языка» А. Стечюченко и А. Осташко. Цитирую: «Шнобель — нос внушительных размеров… — У мене есть часы, — покорно ответил брат. — Тогда засунь на них свой шнобель, — рыкнул Коля, — час ночи». (В. Смирнов «Как на Дерибасовской…»). Из этой цитаты мы видим, что выражение ШНОБЕЛЬ ЗАСУНУТЬ означает «посмотреть», «взглянуть».

Откровенно говоря, когда писал эту повесть во времена кончины СССР, то имел в виду «проявить любопытство» с долей иронии. Сам же «шнобель» сотоварищи победоносно зашагал по российским просторам еще в самом начале девяностых. Достаточно вспомнить, что только лишь упомянутых ранее «гробов» издательство «Афина» в 1993 году допечатало персонально для Москвы двадцать тысяч экземпляров. «Русский журнал» в 2002 году опубликовал статью Татьяны Мерсадыковой: «Словарь полуживого одесского языка» — это шухлядка, в которую таки надо шнобель засунуть. Там вам щас доложут, что «шухерить» — это поднимать хипиш, делать геволт. А это не надо. Надо, чтобы вся эта лабуда была ближе до шнифтов лохов — но это уже не шнобелем, а шнифтом делается…».

«Надо, чтобы вся эта лабуда была ближе до шнифтов лохов» — фраза одного из моих давних литературных героев. Но разве это главное? Сегодня слово «шнифт» уже употребляется в России исключительно в одесскоязычном смысле слова — глаз, а не в блатном: очки; стекла. Очки в одесском языке — цейсы. Как я получал за все эти шнобели-закидоны-сифоны-хипиши, когда впервые отважился написать книги на действительно одесском языке — просто приятно еще раз вспомнить. По поводу употребления чисто одесских выражений, в которых наличествовала слово «жопа», мне многократно делали сильно вырванные годы из еле оставшихся дней. В том числе за цитирование песни о холере в Одессе: «Нет, нам вакцин таки французских не давали, велели, чтобы жопу хлоркой обмывали». А вчера по российскому телеканалу «Новое кино» демонстрировался в шесть часов вечера не после войны какой-то фильм, где два стриптизера беседуют там образом: «— Не знал, что буду зарабатывать на жизнь хуем. — А знаешь, чем жизнь отличается от хуя? Жизнь жестче!». Однако в самом начале девяностых наши местечковые пиарастики расценивали «шнобель» выражением куда посильнее процитированного, но в нынешнем итоге смешали сами себя с говном.

Много лет назад некий критик, разнося одну из моих книг, поведал, что за фразу «доцент со шнобелем цвета пролетарского знамени» мне можно «присуждать Шнобелевскую премию». Такой или какой-либо иной премии у меня нет по сию пору. Как говаривал один вымышленный издатель: литературные премии, как геморрой, рано или поздно его получает любая задница. Зато упомянутый критик давно заработал Говнобелевскую премию: ту статью ему заказал один конченный пидор по погонялу Говно, которого в настоящее время жаба совсем не душит, а пригрела на своей груди. Что же до слова «шнобель», то даже газета «Аргументы и факты» ныне публикует материал «Как скрыть большой шнобель», хотя рядом с большим шноблем отдыхает легендарный нос де Бержерака.

Можно привести массу примеров употребления слова «шнобель» в современной российской прозе. Но ограничусь лишь тем, что пресловутый «шнобель» уже докатился до Нидерландов, где в 2007 году писатель Марина Палей, чьи произведения переведены практически на все европейские языки, написала в «Жоре Жирняго»: «Зарубите это на вашем шнобеле». Роман-памфлет «Жора Жирняго» таки оценил академик от изящной российской словесности Виктор Топоров. Но он почему-то не хипишится за присудить мадам Палей Шнобелевскую премию.

В отличие от Марины Палей, Галина Галкина живет в России и весьма трепетно относится к русской классике. Я имею в виду не очаровательную актрису Галину Галкину, недавно блиставшей в самой свежей российской киноверсии «Евгения Онегина» своей прелестной попкой и другими рабочими местами пока еще исключительно в одесском смысле слова. Этот «Евгений Онегин», доложу вам, такой поп-арт, такой минет-арт, особенно во втором акте групповухи, но, тем не менее, совсем другая Галина Галкина почему-то написала рассказ «Я с вас тащусь» по поводу совсем другого «Евгения Онегина».

Активная защитница русского литературного языка мадам Галкина возмущается переводом «Евгения Онегина» на блатной жаргон. Полностью с ней солидарен, ибо с детства привык к тому, что «играть в жмурки» означает «играть в прятки», а не «ожидать чей-то смерти». Имею вам заметить, что написавшей рассказ «Я с вас тащусь» Галкиной, наверное, и в кошмарном сне не мог присниться не то, что тот «Евгений Онегин» с другой Галкиной, но и реклама, которую упорно катали по телевизору. Профессор во время лекции забрал у студента рекламируемый продукт и, сожрав его после звонка, томно произнес: «Я тащусь». Как бы между прочим, фразеологизм «тащусь» появился на свет в Одессе еще в 19 веке, а писательнице мадам Галкиной надо местами брать пример со своей однофамилицы, не отстающей от реалий современной жизни.

Известный российский писатель Дмитрий Быков занимается повышением образования, в частности, той самой Светы Букиной. Он в 2007 году опубликовал в «Огоньке» материал «Сказание о видимом граду кипеже». Вот этот Светик и орет маме с папом: «Что вы кипишуете?», хотя нормой русского языка является «Что вы хипешитеся?»

Ведь Игорь Иртеньев еще за десять лет до Дмитрия Быкова написал: «Но лично я тревогу бить не стану, Вселенский этот хипиш не про нас». Да и Юлия Латынина в своем романе «Охота на изюбря» пишет: «А вы уже хипиш подняли?». Все-таки Юля родилась в семье литературного критика и писателя, вдобавок закончила Литературный институт, знает, как грамотно писать по-русски. О переводчиках речи нет: даже чересчур явные иностранцы-детективщики вроде Эдварда Айронса в романе «Карлотта Кортес» и те не обходятся без весьма распространенного в русском языке слова: «…весь этот хипиш из-за Джонни, верно?» «Русские словари» по поводу слова «хипиш» утверждают: «фиксируется в нескольких формах — хипеж, хипеш и хипиш». Так что нет в литературном русском языке ни «кипиша», ни «кипежа». Даже один из ночных клубов Владикавказа именуется именно «Хипиш».

И пусть популярному писателю Быкову станет стыдно, что он не берегёт своего родного русского языка. Это ведь когда-то говорить и писать, как хочется, было нормой исключительно одесского языка: тухес, тухис, тухыс. А теперь и русского языка. Имею обоснованное подозрение, что через какое-то время нормой русского языка станет не просто «хОлоймес» или «хАлоймес на ватине», но и его почти стопроцентный синоним «халоймЫс на постном масле». Россияне, нет на вас «одессита» Хаита и его кодлы.

Что же до упомянутого выше «тухеса», то одним нахесом в виде тухеса россияне явно не ограничиваются. В «Словаре русского арго» В.С. Елистратова помещена даже такая фраза: «Хороший тухес — это нахес». Удивительно, но одесская поговорка «Тухес нет — считай уродка» на страницы словаря Елистратова почему-то не попала. Зато «хевра», оказывается, синоним «хавиры». Ничего не понимал в исконно русском арго безграмотный Жаботинский, написавший: «Хевра куцего смитья» в первой трети прошлого века. Он отчего-то использовал «хевру» как синоним «халястры»: «Пожарные сдрейфили, а Мотя с халястрой двинули на третий этаж…». «Халястры» в русском арго пока нет, ничего страшного, здесь полно других слов на мою любимую букву — «хипиж», «хипес», «хилые понты» и даже «хрум», как называлась усопшая лет пятнадцать назад телепередача одесского телевидения. Век живу, век учусь: «хайло», оказывается, образовано от «общеупотребит. прост. «хаять». Умереть и не встать с места, некогда «противное словечко одесского жаргона» — «хаять» — давно считается общеупотребительным. Увидев толкование слова «хайка», я выкинул брови на лоб и, резюмировав: «Вот это можно выдержать?!», прекратил рыскать по российской ниве просвещения.

ПОЗДНО, МАНЯ, ПИТЬ БОРЖОМИ, КОГДА В ПЕЧЕНИ ЦИРРОЗ

В сентябре 2008 года «Советская Россия» опубликовала огромную статью очередного воителя за чистоту русского языка Льва Смирнова под названием «Словесная шелуха». В частности, автор пишет: «Экономика имеет хороший тренд». Какая-то дикая смесь одесского с английским». Так себе думаю, что в данной фразе представителем английского языка является слово «экономика». Ныне в русском языке слово «трахнуть» означает что все знают, а многие даже умеют. Но каких-то двадцать лет назад это слово россияне имели исключительно за «ударить». Каким конкретно образом старо-одесское «трендать» трансформировалось в «трахать» подробно разъяснено в «Таки да большом полутолковом словаре одесского языка», т.4, стр. 219–220. Когда я впервые услышал слово «тренд», тут же выдал анекдот: «— Рабинович, вы хотите стать брендом нашей компании? — Спасибо, но я уже стал трендом фирмы Хаймовича». Книжку «Одесский анекдот», куда вошло это народное творчество, я писал в 2007 году, еще не зная, что означает слово «тренд» не в одесском смысле слова. Так что приведенная Львом Смирновым фраза «Экономика имеет хороший тренд» означает «Наша чересчур затраханная экономика».

Месье Лев Смирнов совершенно напрасно переживает: «…русскому языку наши потомки станут учиться в музее русско-одесской словесности на Брайтон-Бич». Или россияне, как вы уже убедились, не знают своего родного языка уже хорошо вчера? Да если сегодня убрать из великого и могучего языка абсолютно все одессизмы, россияне будут постоянно прибегать к помощи жестов. Люсик, я вас просто умоляю, не делайте из себя Леву с Могилева, не уподобляйтесь своим многочисленным предшественникам, перестаньте этих глупостей за «словесную шелуху», ведь когда-то за подобную «шелуху» принимались такие одессизмы как «аврал», «фешенебельный» или «демисезонный». Или, говоря русским языком, за чистоту которого вы сражаетесь, не поднимайте хипиш: некогда произведенные в Одессе слова «безмен», «киянка» и «открытка» тоже чересчур сильно резали слух российским лингвистам, но они уже лет семьдесят не действует на нервы даже самым ревностным защитникам чистоты русского литературного языка. Если вам за мало русскоязычного «хипиша», делайте ша. Есть такое русское слово «ша» или вы не знаете? Тогда загляните в «Толковый словарь современного русского языка» под редакцией Т.Ф. Ефремовой в трех томах, который вышел в Москве за два года до вашего хаеша на страницах «Советской России» и наденьте шнифты на хамуру: слово «ша» в русском языке таки есть безо всяких понтов. С толкованием: «Ша» — категорическое требование прекратить что-либо».

Это же старинное исконно русское слово, впервые в письменном виде оно было зафиксировано на страницах российской газеты «Одесский вестник» в 1847 году: «…вдруг раздавалось громогласное: «ша!», «ша!», т. е. тс!». Впоследствии слово «ша» использовали многие российские литераторы, в частности авторы сатирического журнала «Крокодил», еще до перебазирования этого издания из Одессы в Москву.

Российский писатель В. Катаев в самом начале своего творческого пути даже сочинил анекдот на тему «Урок русского языка в одесской школе»: «— Кошкер, назовите повелительное наклонение глагола «молчать». — Ша!». И где есть этот анекдот сегодня, после выхода трехтомного словаря мадам Ефремовой?

По какой-то таинственной причине русское слово «ша» не пришлось ко двору воителей за чистоту русского языка, а потому малограмотные составители многочисленных словарей блатного жаргона в течение почти сотни лет пихали его на страницы своих опусов наряду с «ментом», «корешем», «ажуром» и иными словами исключительно российского производства. Почему нет? Ведь изначально российский город Одесса, со своим уже вполне сформировавшимся языком, насчитывал сто с гаком лет от роду, когда был включен в состав Советской Украины. Так что сегодня мы имеем исключительно то, к чему давно привыкли.

МАЗУРИК ЮЩЕНКО ОТ ПРОСТРЕЛА В ПОЯСНИЦЕ

Вскоре после публикации статьи Льва Смирнова «Словесная шелуха» на Украине поднялся страшный шухер, который не был замечен разве что в Алтае. Во время встречи премьер-министра Украины Юлии Тимошенко с премьер-министром России Владимиром Путиным последний назвал президента Ющенко «мазуриком». Ну, тут такое началось, как только в сказке или у нас бывает. Как это Тимошенко не вступилась за президента страны, премьер-министром, которой она является? Зачем было поднимать такой дурацкий вопрос, если весь мир давно убедился в высоких оранжевых отношениях между Тимошенко и Ющенко? Президент Украины, пребывая за рубежом совсем не на очередном лечении, во всеуслышание обвинял своего же премьера в государственной измене. В результате расследования этого обвинения, Тимошенко продолжила занимать свой пост, как и сам Ющенко — чем вам не хохма для цивилизованного мира. Так что было бы глупо ожидать от Юлии Владимировны, что она в беседе с Владимиром Владимировичем стала бы держать мазу за Виктора Андреевича, даже если бы Путин высказался в адрес кума президента Саакашвили каким-то абсолютно всем понятным словом.

И хотя, что такое «мазурик» на Украине никто толком не знает, официальные лица решили: это что-то явно нехорошее, а потому сделали морды и надлежащие громогласные выводы. Секретариат президента возбуждался перед прессой, хотя так и не знал, что конкретно имел в виду Путин. Этимологию слова «мазурик» принялся выяснять популярный украинский телевизионный канал СТБ. Расследование проводил молодой, но уже горячий журналист Осман Пашаев. И последовали пояснения специалистов. Литературный редактор Виктор Кабак поведал, что в украинском языке слова «мазурик» нет, а в русском языке есть. И «мазурик» является синонимом таких, держите меня всеми руками, русских слов как «босяк», «жулик», «халамидник»…

Лидер общественной организации Сергей Иванов по поводу «мазурика» высказался таким образом: «Эта терминология относится к терминологии восьмидесятых. Это люди, которые занимаются бандитизмом, преступления, замазанные кровью». Ну разве можно не поверить лидеру общественной организации, если он в свое время мотал сроки за грабеж и хулиганку? Скрипач Андрей Фесюк «мазурика» с мазуркой не связывает, а полагает, что так именуют уроженца польского региона Мазурия. Осман Пашаев делает вывод, что «мазуриком» теоретически могут дразнить маленьких украинцев по фамилии Мазур.

Шё ж я вам таки имею заметить, выражаясь языком одного маленького, но гордого государства, находящегося на территории Украины: все эти прогоны — такая лабуда и залипуха, что не бей меня мама мокрым полотенцем. В 1866 году потомственный почетный гражданин Одессы месье Моццо дал объявление в газете «Одесский вестник», адресованное «уличным хлыщам и мазурикам»: «Похищены у меня десять полуящиков чаю по 600 руб. серебром. Прошу господ воров доставить мне обратно, за что получат с благодарностью половину стоимости. То есть триста рублей серебром. Наличными деньгами».

Слово «хлыщ» и словарь Даля, и более современный словарь Ожегова трактуют одинаково: повеса, щеголь, фат, франтоватый и пустой молодой человек. Теперь переведем эти слова на старо-одесский язык: франтоватый и пустой (повеса) — шалопай, фат — пшют, щеголь — пижон. Слово «хлыщ» имеет в одесском языке совсем не то значение, что в русском языке, но речь не за него, а за «мазурика». Некогда это слово употреблялось даже в полицейских рапортах, наряду с «жуликом». Попавшее в русский язык из языка одесского слово «жулик» стало означать «мошенник», хотя в Одессе изначально так именовали людей, которых ныне в России называют «бомжами».

У «мазурика» более шикарно-историческая этимология. Это всего лишь одно слово, производное от термина «маз». Некогда «мазом» именовали человека, делавшего ставку на одного из артистов. Так в Одессе именовали профессионалов игры на бильярде. Гораздо позже, когда бильярд получил распространение в двух остальных столицах Российской империи, там появились свои артисты, которых именовали «промышленниками». Делавший ставку на артиста, держал за него мазу, то есть отвечал своими деньгами за проигрыш. Вскоре выражение «держать мазу» стало означать «защищать чьи-либо интересы». Одесская старинная присказка гласит: «Против ветра не посцышь, против мазы не попрешь». В данном случае «маза» может соответствовать как фразеологизму «бригада» в русском языке, так и означать «приятели», «соратники», «единомышленники». Что зафиксировано в одесском песенном фольклоре: «…чем собрать всю мазу, дать всем вместе газу и пойти товарить рогулей».

В Одессе не бились об заклад, а «мазали». «Мажем?» — давайте поспорим. Здесь не давали промах, а «промазывали». Словом «мазила» именовали снайпэров и мелких землевладельцев, проживавших во дворцах под названием «мазанки». «Отмазка» — оправдание, «отмазать» — помочь освободиться от каких-либо обязательств, «быть в замазке» — оказаться в должниках либо в неприятной ситуации. «Примазаться» — прибиться; посягнуть на долю чьих-либо лавров. «Мазунчик» — ласковый; подлиза. Что же до «мазурика» — сильвуплю на страницу 289 второго тома «Таки да большого полутолкового словаря одесского языка» в четырех томах. Потому что, если президент Ющенко сильно ратует за повсеместное внедрение украинского языка, то мне интереснее, чтобы вы учили моей родной русской речи. И тогда никакие словесные фанаберные выпендросы и коники фордыбачащегося Путина не смогут заставить даже сильного живчика выскочить из себя в наружу. Кстати, изначально одесское слово «живчик» в первой половине девятнадцатого века переводилось на русский язык исключительно как «пульс», а упомянутое выше «дать газу» в Одессе от России не зависит.

Если бы все эти официальные лица таки немножко знали моего родного русского языка, так они бы смогли ответить премьер-министру России с одесским юморным намеком на приписываемый ему стиль работы: «Таки лучше быть чисто украинским мазуриком, чем конкретным путиным всей России». И тогда бы не секретариат украинского президента, а аналогичная служба российского премьера встала бы на уши одновременно в двух смыслах этого выражения.

Пока этого не происходит мне приходится на шару вкалывать справочным бюро и ярким примером неувядаемой дружбы русского, украинского и одесского народов. Все-таки не напрасно восемьдесят лет назад один одесский писатель заметил, что язык одесситов «если подслушать его у самых истоков массового говора, совсем не тот, что у соседних дружественных наций, русской и даже украинской». Вот и приходится отвлекаться не то, что на охоте или рыбалке, но даже дома. Звонят из Киева: «Что такое цафлер-хаус?». Аналогичный вопрос вскоре задавала одна берешь в руки маешь вэщь дамочка из Одесского литературного музея: «Что такое хипес-дом?». Москвичи интересуются: «Поцавей — это то же самое, что поц?». Не иначе Бабеля перечитались, уже просто поца им за мало. А поцавей — это поц, который завеялся. То есть ушел именно тогда, когда был срочно необходим. Только не надо путать «завеянного» и «подвеянного». Подвеянный поц — это поц в квадрате. Так что, полагаю, скоро будем читать российскую прозу и смотреть кино с тем «поцавеем», а может даже с «поцаршей» и «припоцанным».

Тем более что сегодня прочитал два очень коротких русскоязычных рассказа под названиями «Цим тухес» и «Великий какер», насыщенных такими выражениями как «я дико извиняюсь», «некоторые шмонди», «скоро друг от друга клоунов рожать будем», «малолетний кишкомот», «раскирдажь», «пиньдячить надо», «отмочите свой канкант», «сипатично до жёпы», «два припоцанных идиота», «будет стоить, как Гитлеру война», «дорогие цурипопики», «не какой-нибудь шибздик или шлёма», «закалапуцалась окончательно», «положить эночку». И что имею подсказать некоторым зарубежным лингвистам, ныне усиленно потеющих над сочинением этимологии прежде не употреблявшихся в их родном языке выражений: упомянутое выше слово «пиндячить» произведено голиафами Одесского порта от старинного русского слова «пиндос». В те далекие времена, когда «буханка» и «лото» еще не пополнили словарный запас великого и могучего языка.

В самом начале прошлого века одно одесское периодическое издание опубликовало стихотворный фельетон «Мордобойные слова», направленный против засорения русской речи всякими «новыми отвратительными словечками». Дальше произошло то, что всю дорогу случается: эти самые словечки со временем стали нормами русского литературного языка. Что немножко подтверждает словарь Ожегова образца 1949 года и таки хорошо — «Толковый словарь современного русского языка», выпущенный в 2006 году в Москве. Одесситам же, как всегда остается делать правильные выводы и не останавливаться на достигнутом. Не сомневаюсь: толковый словарь русского языка, что выйдет лет через пятьдесят, к вящей радости Крошки Цахеса Бабеля будет насыщен словами и фразеологизмами, которые жители Одессы-мамы пока еще не произвели. Ибо, как убедилась в прошлом году иностранческая писательница мадам Скульская: «…одесский юмор никогда не иссякнет, и игра в слова будет здесь всегда главной азартной игрой».

ЭТО БЫЛО ДАВНО И НЕПРАВДА

Коник позволяет замкнуть кольцо временного отрезка, и прийти к тому, с чего все началось.

Отбивая ритм на стыках рельс, поезд увозил совсем еще молодого человека от Урала в московском направлении. Позади оставалось студеное дыхание сентября, окутанного сотканной из серых туч шубой, и покрывшиеся хрустальной корочкой утренние лужицы на перроне. Впереди была вся жизнь и совсем другой сентябрь: солнечный, ласковый, как утренняя волна едва накатывающегося на берег прибоя самого синего в мире моря, словно отзеркаливающего небесную гладь. Что он знал тогда об Одессе и Молдаванке? Ничего, кроме песни, прозвучавшей в кинофильме «Два бойца», поставленному по повести Славина «Мои земляки»: «…но и Молдаванка и Пересыпь уважают Костю-моряка». Он еще не читал Бабеля, ведь там, за оставшимся позади Уральского хребта Кемерово пока не увидел свет томик «Избранного» мало кому известного писателя.

Молодой ученый, командированный в Город, поселился на Молдаванке, в квартире приятеля своего одесского коллеги. Одесса ежечасно удивляла его своим абсолютным отличием от иных городов, в которых довелось побывать. О чем он, российский ученый и писатель Геннадий Николаев, напишет в кратких мемуарах «Встреча с Одессой», увидевших свет в апреле 2009 года. Он вспомнит, как «с интересом прислушивался в троллейбусе к одесскому говору с его фирменными приколами «а я знаю?», «я вас умоляю», «перестаньте этих глупостей», «таки да», «что случилось среди здесь?». Он узнал, что означают в одесском языке слова «родичи», «синенькие» и выражение «Одесса живет с базара».

«Мое знание одесского языка было в ту пору никаким. Такие слова как «сольтисон», «цимес», «гефилте фиш», «хабар», «цырлы» — азбучные для Одессы — не употреблялись в наших северных краях», — пишет Николаев. Он бывал в домах одесситов, общался с горожанами на пляжах и улицах. «Вот так я потихоньку обучался одесскому языку. Уяснил, между прочим, что слова «вафельница» и «вафлюшница» означают не одно и тоже».

Гораздо позже Николаев прочтет «Одесские рассказы» Бабеля и отметит, что они ему нравятся «своим колоритным одесским языком». И даже приведет пример:

«— Что с этого будет, Беня?

— Если у меня не будет денег — у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Это дважды два.

— Зайди в помещение, Беня.

Это «зайди в помещение» ласкает слух своей необычайностью. Чтобы так писать, надо родиться на Молдаванке», — пишет Николаев. Это уже даже не смешно. Ну а что еще оставалось делать в наши дни российскому писателю, если он не нашел в текстах Бабеля даже «азбучных для Одессы слов»; если вместо известной северянину Николаеву «гефилте фиш», он прочитал в «Одесских рассказах» за «фаршированную еврейскую рыбу»? Выдавать в качестве колорита одесского языка «Это дважды два»? Так ведь до Бабеля данный фразеологизм употребляли и Тургенев, и Гоголь, и Достоевский. Многочисленные творцы образа Крошки Цахеса Бабеля уже расстарались до такой степени, что не упомянуть фамилию «Бабель» в одном контексте со словом «Одесса» считается чуть ли не моветоном, а уж если речь зайдет об одесском языке — и подавно.  

А. Юрченко пару лет назад писал за одесских таксистов: «Эти ребята не растеряли бабелевского шар-ма: вы услышите живую одесскую речь... ». А как вам такое импортное откровение: «Подполковник МВД Гоцман разговаривает с такими оборотами, которых и бабелевские герои не употребляли. Ненатурально как-то получается»? Зато современник Гоцмана капитан МВД Жеглов разговаривает с такими оборотами, которых и толстовские герои не употребляли, а все получается отчего-то натурально. «…не Одесса научила Бабеля говорить, но Бабель научил говорить Одессу», — утверждает не вице-король Индии Берлага, а вице-президент Всемирного клуба одесситов Голубовский.

На Украине есть село Троянка. Там родился проживающий в Одессе писатель Владимир Гаранин. Даже если вы не знакомы с творчеством этого выдающегося мастера слова — не суть важно, ведь еще в прошлом веке в Троянке появилась улица имени Гаранина. Со временем, возможно, писателю Гаранину установят памятник на его родине, ибо второй выходец из Троянки вряд ли когда-нибудь встанет на учет в одесском отделении Национального союза писателей Украины. Некогда цветущее село Троянка, откуда постепенно разъехались почти все жители, сперва в поисках лучшей доли, затем исключительно ради выживания, ныне угасает. Если бы Бабель родился в этом селе, в Троянке не было бы улицы имени Гаранина. Зато ее немногочисленным жителям вполне бы хватило прокорма от околотуристической деятельности, развернутой под благодатной сенью монумента, установленного в честь их единственного великого земляка за всю историю Троянки.

Для подобного выживания городу-миллионнику Одессе, старательно превращаемого нынешними правителями в подобие затрушенной Троянки, будет явно за мало памятника всего лишь одному из множества знаменитых людей искусства, рожденных в нем. Одессе самое время задуматься над созданием памятника Джеймсу Бонду.