Мэтью Бжезинский Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма

Пролог

Странные вещи всплывают в мозгу, когда думаешь о приближающейся смерти. Я думал о курении. Все то же жестокое чувство вины, все те же тщетные попытки бросить курить. И все же я обману Главного хирурга. У меня не останется времени, чтобы развился рак, мой труп будет здоровым.

Я еще был в состоянии даже иронически посмеиваться над происходящим. Однако в мой рот был воткнут кляп, а кисти рук и лодыжки ног были обмотаны электрическими проводами. Еще полчаса назад они мирно подавали питание на инструменты моей профессии – факс, ноутбук и принтер. Теперь же они стали инструментами моей погибели.

Тридцать минут назад все было хорошо или, по крайней мере, нормально. Я торжествовал по поводу одержанной победы над расшатанной телефонной системой Украины, когда с двадцатой попытки, наконец, удалось установить международную связь и передать текст моей статьи. Телефон, как, впрочем, и все остальное в этой бывшей советской социалистической республике, никогда не работал как положено. Правда, это обстоятельство никак не влияло на монополию Украины на телефонную связь, и она продолжала взимать чрезмерную цену в пять долларов за минуту даже тогда, когда эта сеть довоенной постройки адресовала разговор вместо Нью-Йорка на номер какой-нибудь озадаченной бабушки в Донецке или в Минске. Подобная ошибка на Украине имела цену, и вы неизбежно за нее платили.

Сообщение, которое я только что отправил моим издателям в «Уолл-Стрит Джорнел», представляло собой обычный краткий обзор новостей размером в шесть дюймов колонки текста, в котором описывалось назначение в тот день еще одного «проходного» (как через турникет) премьер-министра, приправленное унылыми напутственными высказываниями дипломатов, считающих, что новый назначенец не может быть хуже своего предшественника.

Тут они ошиблись. Он оказался значительно хуже. Хуже даже, чем его печально известный предшественник, который покинул страну как раз в тот момент, когда прокуроры обнаружили, что некто украл и затем продал за рубеж весь запас ракетного топлива страны. Речь идет о премьер-министре, который, в конце концов, был арестован банком Тель-Авива при погрузке пятнадцати миллионов долларов США наличными в одну из вентиляционных шахт парохода. Будучи раскрытым службой «Моссад», он продолжал энергично спорить и отрицать доводы израильской разведки, утверждая, что не мог иметь при себе такую большую сумму на том основании, что одному человеку вообще не унести столько денег.

В течение нескольких лет предметом моих донесений в издательство был Павло Лазаренко, который скрывался на территории США, борясь с решением о его задержании и депортации, вынесенным администрацией штата Калифорния, где за семь миллионов долларов он приобрел большой особняк, который ранее арендовал актер-комик Эдди Мерфи. Швейцарские власти тоже охотились за ним, имея следующие претензии: отмывание ста четырнадцати миллионов долларов, поездки по миру по фальшивым панамским документам и уклонение от уплаты залога за освобождение из тюрьмы. А чтобы ему уж совсем было не отмыться, коллеги-украинцы обвинили его – как заказчика – в убийстве своего политического оппонента.

Складывая свой ноутбук после окончания работы, я невольно поймал себя на мысли, что смог бы неплохо повысить свой уровень жизни, если бы поработал в администрации Украины и усвоил там некоторые уроки.

Я жил и работал в доме потрясающей ветхости и неопределенного возраста, к тому же моя квартира постоянно продувалась сквозняками. Дом находился вблизи Киевского ботанического сада, заросшего сорняками, в непрестижной части города, где все дороги поднимались от расположенной внизу железнодорожной станции, а провисающие троллейбусные провода угрожающе искрили над головой. Низ оконной рамы в моей спальне был заделан картоном вместо стекла, трухлявые от гнили доски пола коробились на стыках, а мыши в квартире были еще более вороватыми, чем министры кабинета правительства. Однако мой дом был расположен в стратегически важном месте – на пути доставки молока. Дважды в неделю появлялся молоковоз – старый драндулет, по внешнему виду смахивающий, скорее, на цементовоз, который останавливался около моего дома, и соседи из ржавого крана цистерны наполняли свои бидоны молоком. С тех пор как я переехал в Киев, я стал пить только черный кофе.

Моя далеко не гламурная берлога отражала мой низкий статус стрингера – журналиста, добывающего криминальные и другие подобные материалы, – который работал в европейском филиале газеты «Уолл-Стрит Джорнел». Таких журналистов, пожалуй, можно сравнить лишь с бейсболистами низшей лиги. Их посылают в провинцию, где они играют анонимно и мечтают прорваться в высшую лигу, что в моем случае соответствует попытке получить ту или иную штатную должность в московском бюро этой газеты. Можно себе представить, насколько я был далек от журналистского круга, если перед отправкой в Киев издатели дали мне такой совет: «Всегда напоминай читателям, что Украина – это страна, численность населения и площадь территории которой равны Франции». Ограничившись этим, они предоставили меня самому себе.

Мой некролог, вероятно, отразит такой перл издательской мудрости: «Журналист был убит в стране, численность населения и территория которой равны Франции». Как и всякое издание, наша газета, по всей вероятности, не может не учитывать и экономическую сторону своей деятельности, а потому в подобных ситуациях наши аналитики обычно говорят: «На обязательства, принятые новым правительством, не может повлиять смерть какого-то журналиста».

Мысли о скорой смерти крутились в моей голове в конце того злополучного дня, когда я убирал свою квартиру, пытаясь примириться со своими сожителями-мышами. Вынесенные мной во двор на переполненную помойку мусор и кухонные отходы в некотором смысле украшали ее центральную часть, и я мог видеть, как жильцы нашего дома с жадностью наблюдали за всеми перемещениями моего мусора. Можно предположить, что вскоре произойдет их бросок к моим отходам. Старожилы нашего дома знали, что я иностранец, и поэтому они всегда тщательно перебирали мой мусор, полагая, что в западном мусоре обязательно должны содержаться некие сокровища. Однажды я даже видел ссору между двумя старушками из-за пластикового пакета, в котором выносил мусор.

Этот пакет я получил в магазине при очередной покупке. Во всем Киеве есть лишь с десяток магазинов, где торгуют импортными товарами, и состоятельные люди охотятся за ними. Доступ к импортным товарам имеют только государственные чиновники и городские бандиты. В этих магазинах товар при покупке обычно упаковывают в фирменные пластиковые пакеты. Показаться на людях с подобным пакетом считалось престижным. Спор двух старушек из-за пакета едва не перешел в драку, а первопричиной всего был все-таки я.

Теперь продолжу о том, что произошло со мной в тот теплый весенний вечер 1996 года, когда на улице Горького цвели каштаны, а бездомные киевские собаки мирно грелись в лучах заходящего солнца.

Уборка квартиры была прервана пронзительным звонком от входной двери. Первая моя реакция – крайнее удивление, ведь дверной звонок не работал уже несколько недель. Потом я вспомнил, что на прошлой неделе заменил входную дверь после того, как, вернувшись из командировки в Крым, обнаружил, что вход в мою квартиру завален обломками, а линолеум в прихожей испачкан кровью.

Очевидно, хозяин моей квартиры снова был пьян и по случаю моего отъезда решил временно вселиться обратно. Это предположение было основано на том, что хозяина бесило совместное проживание с тещей и то, что она получала от меня плату за сданную квартиру. Перепутав ключи, он в пьяном угаре просто выбил входную дверь. Соседи послали за его сыном-подростком, чтобы тот забрал отца и вызвал «скорую помощь».

Я поклялся подыскать себе более безопасное жилье, рассматривая через глазок молодую женщину, стоящую на лестничной площадке перед моей дверью. Ей было слегка за двадцать – высокая, стройная как тростинка, с торчащими в стороны локтями и золотистыми волосами, уложенными сзади в строгий пучок. Цвет лица бледный, как у «книжного червя», а усталые глаза пристально смотрели на меня сквозь толстые линзы очков в черной оправе.

– Я уже звонила вам раньше насчет учебников, – вежливо прощебетала она.

Как и большинство украинцев, она говорила по-русски. После трехсотлетнего кремлевского правления Украина стала по-настоящему независимым государством, хотя все еще ощущала себя русской провинцией с недоразвитым чувством собственной державности и суверенности и не имела понятия о том, как управлять своими делами. Небольшая часть украинцев была серьезно озабочена состоянием украинского языка, если не считать беззубых крестьян в горных районах Карпат, язык которых представляет собой весьма живой и ритмичный диалект, заимствовавший словарный запас у своих традиционных землевладельцев из Польши и России.

Даже такой невзрачный и скучный президент Украины, как Кучма, бывший во времена Советского Союза директором завода по выпуску ракет с ядерными боеголовками и награжденный многими орденами, обычно начинал каждый свой день с часового урока украинского языка, чтобы уметь произносить на нем тосты на всякого рода официальных банкетах.

– Книги, которые я оставила здесь, – скороговоркой произнесла она беспомощным тоном. – Помните, мы с вами говорили об этом по телефону?

Действительно, несколько недель назад девушка позвонила мне, представившись приятельницей прежнего жильца этой квартиры – господина с четко выраженной чешской фамилией, который поспешно уехал, не оставив своего нового адреса. Она сказала, что учится в университете и что забыла в квартире учебники по математике. Она любезно попросила меня поискать их.

В квартире были сотни книг, включая, конечно же, тридцатидвухтомное собрание сочинений Ленина, разумеется, в красном переплете. После быстрого, но внимательного осмотра книжных полок, я взял трубку и нетерпеливо ответил, что ее книг нигде не видно. Она же настаивала на том, что книги где-то лежат, и поинтересовалась, не доставит ли она мне большого неудобства, если зайдет, чтобы самой отыскать их. Все мое внимание было поглощено пока неясным для меня окончанием статьи, над которой я работал, поэтому я машинально согласился.

В конце концов, речь шла о молодой девушке, которая на самом деле училась, в то время как другие молодые люди бросили учебу, чтобы стать мелкими торговцами или ловкачами по обмену валюты. Ради студентки, которая изучает математику, можно было и прервать на время свою работу.

Мне, который провел пять лет в посткоммунистической Польше, где каждый делал, что хотел, следовало бы критично оценить эту ситуацию и вспомнить о людях, выбравших одну из самых циничных профессий в мире, – о преступниках. Теперь за противоречащее здравому смыслу решение могу винить лишь свое благопристойное канадское воспитание.

Я открыл дверь. Передо мной стояла молодая женщина, одетая, как китайская кукла, в немодную черную блузку с чопорным белым воротником. В том, как она, прошмыгнув мимо меня, ворвалась в квартиру, не было и намека на деликатность.

– Эй! – вскрикнул я, отброшенный ею в сторону. Когда я обернулся, то заметил в темноте за порогом крупную мужскую фигуру. Медленно – мне показалось, что это длится целую вечность, из тени дверного проема на меня надвигался ствол пистолета.

Это был «Макаров» – стандартный пистолет Советской Армии. Я сразу узнал его, поскольку мне довелось видеть множество подобных пистолетов в Польше в начале девяностых годов, когда Красная Армия покидала свои базы в Германии и странах Восточной Европы и советские военные продавали на черном рынке целые арсеналы оружия.

Когда через несколько секунд я вышел из оцепенения, то заметил, что направленный на меня пистолет держит татуированная рука, принадлежащая мужчине крепкого телосложения. Среднего роста, с фигурой носорога, сломанным носом и ничего не выражающим пристальным, угрожающим взглядом, он олицетворял собой тупую жестокость. На мужчине была спортивная куртка цвета красного бургундского вина, плохо сшитая, так, что швы выступали наружу. На лице играла хищная самодовольная ухмылка, а старомодная стрижка была в стиле преуспевающего постсоветского бандита.

Он приложил палец к губам, подавая тем самым международный знак молчания, а затем приказал мне положить руки на голову и пятиться назад.

– Медленно! – прошипел он.

Обычно мозг человека успевает оценивать ситуацию, следуя за взглядом. Однако мой мозг не мог поверить тому, что видели глаза. Единственное, что приходило на ум: «Это не может происходить со мной!» Но именно это было со мной, и я продолжал пятиться в свою квартиру.

– Все хорошо, гад! Теперь ложись на пол лицом вниз! – рявкнул Базз[1] (так я мысленно назвал бандита, поскольку сами они никогда не утруждают себя представлением).

Я знал, что за этим может последовать. Истории о «Диком Востоке» и о нападениях на иностранцев быстро распространялись на Западе. Их рассказывали со всеми подробностями и многократно пересказывали с каким-то патологическим влечением, скорее всего потому, что создавали у человека западного мира впечатление какого-то запредельного кошмара. Основываясь на подобных историях, происходивших в Москве, я ожидал, что меня свяжут в согнутом положении и оставят. Надо думать, такая процедура была стандартной.

Однако Базз все-таки плохо подготовился.

– Посмотри-ка, нет ли где какой-нибудь веревки! – приказал он своей сообщнице (которую я также мысленно назвал Белочкой[2] – по ее прическе).

Она уже не принимала меня за скромного и мягкого библиотекаря, ее лицо приобрело жесткое и холодное выражение, а голос стал резким, пронзительным и полным злобы.

– Лежи тихо! – сказал Базз, прижимая ствол к моей голове.

Я ничего не ответил – мне казалось, что лучше всего промолчать. Мой мозг наконец осознал всю сложность ситуации, в которой я оказался.

Белочка обыскала кухню и через несколько минут доложила, что веревки там нет. Тогда Базз решил импровизировать.

– Принеси-ка мне нож из кухни, – сказал он.

При этом слове в моем воображении возникла масса дальнейших сценариев, ни в одном из которых не было места для помилования.

– Следи за ним! – огрызнулся он, передавая пистолет Белочке, и добавил: – Застрели этого паразита, если шевельнется!

Белочка неуверенно держала пистолет, пока Базз искал, чем бы меня связать. Вскоре он вернулся с удлинительными электропроводами от аппаратуры из моего кабинета, которые затем кухонным ножом нарезал на куски разной длины.

Лежа на полу, я со страхом посматривал на злую Белочку с пистолетом в руке. Я знал, что в бывшем Советском Союзе женщин часто использовали в качестве некой «сладкой приманки». Женщины усыпляли подозрительность и бдительность мужчин и делали их веселыми и беззаботными. Излюбленной «проделкой» КГБ был шантаж женатых западных дипломатов с целью склонить их к сотрудничеству. После крушения коммунизма криминальный мир стал самостоятельно организовывать подобные западни, но уже для своих собственных целей. Известно довольно много случаев, когда представители Запада после встреч в барах с прелестными блондинками спустя пару дней просыпались в своих номерах в отеле, или даже в канаве, с помутненным сознанием от подмешанных в напитки наркотиков и без ценных вещей и денег, которые имели при себе. Бывали и другие случаи, которые заканчивались не столь благополучно, но о них я старался не думать.

Срезанные с факса электрические провода были завязаны петлями вокруг моих кистей и лодыжек. Базз выполнил эту операцию со знанием дела, как специалист, не потратив зря ни времени, ни проводов.

«Интересно, как часто ему приходилось заниматься этим делом раньше? И вообще, что это за способ зарабатывать себе на жизнь?» – подумал я.

Казалось, все на Украине занимались воровством, чтобы выжить. Впрочем, воровство не являлось каким-то общим для всех славян врожденным пороком. Просто это был способ выживания в системе, где все гайки были закручены до предела. Рабочие, не получавшие заработную плату на государственных предприятиях, разворовывали готовую продукцию прямо со сборочных конвейеров. Менеджеры и руководители среднего звена крали уже целые партии готовой продукции, а государственные чиновники, наблюдавшие за производством, нагло захватывали фабрики и заводы. Экономика страны представляла собой некий порочный круг обирания народа, что, в известном смысле, поощрялось популярным тезисом коммунистического учения о том, что государственная собственность в стране принадлежит всем и каждому, а не какому-то одному владельцу. На практике это означало: государственная собственность существует для того, чтобы каждый мог ее грабить. Когда мне понадобилось отремонтировать телефонную проводку, хозяин квартиры, чтобы быстрее услужить мне, отрезал нужный кусок провода от телефона соседа. В свою очередь, сосед тоже куда-то пошел и отрезал кусок провода для себя. Жизнь целого народа в условиях дефицита товаров и продуктов в течение семидесяти лет под воздействием коммунистической идеологии привела к тому, что всеобщее воровство стало своего рода национальным рефлексом на все это. Отличие состояло только в размере незаконных доходов, который зависел от должности и положения, которое занимал человек в промышленности, политике или в криминальной структуре.

– Ну ладно, – пробурчал Базз, который, как я подозревал, не был новичком в воровских делах, но, должно быть, трудился на этом поприще где-то в низовых структурах преступников, если его заинтересовала мелкая рыбешка вроде меня. – Давай-ка немного поболтаем.

Не стоит и говорить, какой должна была стать тема нашей беседы.

– Где деньги? – конкретно начал Базз.

– В моем бумажнике, – ответил я.

У меня было несколько миллионов карбованцев в небольшом бумажнике – меньше ста американских долларов по тогдашнему курсу обмена валют.

Злополучная украинская валюта была введена в 1992 году, после изъятия из обращения советского рубля, и при этом так быстро подверглась девальвации, что купюрами малого достоинства стали часто пользоваться в качестве почтовых уведомлений. Дошло до того, что во время кризиса с туалетной бумагой в 1994 году их стали использовать совсем по другому назначению.

Базз открыл мой бумажник и насмешливо фыркнул. Сумма, которая там находилась, равнялась примерно двухмесячной зарплате украинского нейрохирурга или стоимости двух порций коньяка в новом казино «Речной корабль» у пирса в старом порту, куда обычно заходили бандиты.

– Не шути со мной, ты, дерьмо! – сказал Базз и ударил меня кулаком по затылку.

Удар несколько секунд отдавался дрожью в голове, но повреждений не было. Я был слишком напуган, чтобы чувствовать боль.

– Где ты хранишь свои доллары? – продолжал Базз.

Как и большинство украинцев, Базз с презрением относился к бумажным деньгам Украины. Люди предпочитали держать свои сбережения в долларах США. После окончания советской эры контроля за ценами в 1992 году ежегодная инфляция в Украине достигла десяти тысяч процентов и быстро обесценила все накопления миллионов граждан. То, что не поглотила инфляция, съело правительство своими безумными денежными реформами. Газеты имели обыкновение печатать правительственные сообщения типа: «100-рублевые банкноты изымаются из денежного обращения». Подобное заявление было просто ударом для людей, имевших сбережения в сотнях.

Базз, как и остальные его соотечественники, очевидно, тоже не доверял банкам и вообще слабо разбирался в их деятельности. В конце концов, банки в посткоммунистической Украине стали первыми объектами внимания со стороны мафии, и вскоре в банковской сфере появилась новая тенденция – обанкрочивание банка после получения им крупных вложений. Так, буквально на следующий день частный банк, управляемый одним из членов парламента, закрыл свои двери после того, как получил из Германии взнос в размере двухсот миллионов немецких марок, предназначенных для выплаты компенсаций за рабский труд украинцам, угнанным во время войны в нацистские трудовые лагеря. Получив такой рекордный урок недоверия к банковской системе, почти все украинцы сделали для себя выводы и стали хранить свою наличность под матрацем или под досками пола.

Теперь Базз захотел узнать, где же все-таки расположен мой тайник с деньгами. Ответ, что деньги хранятся в Канадском Королевском банке, показался бы ему неестественным и притянутым за уши.

– Здесь у меня долларов нет. Я говорю правду. Правду! – умолял я, но мой слабый русский быстро иссяк, к горлу подступила горечь.

Базз был явно не удовлетворен таким ответом, он был не из тех, кто умеет скрывать свое разочарование. Уж слишком много было вложено в эту операцию, и он заранее рассчитывал на богатую добычу. Нелегко было узнать, что такой-то иностранец проживает по такому-то адресу и имеет такой-то номер телефона – он потратил на это много сил. Ведь нельзя же было просто позвонить оператору в Киеве и получить от него всю полезную информацию. В Украине пока еще такой сервис был слабо развит.

Поскольку заранее предполагалось, что каждый гость с Запада безмерно богат, то головорезы и убийцы прилагали большие старания, чтобы узнать его место жительства. В Киеве подобную детективную деятельность лучше всего осуществляли представители небольшой общины эмигрантов, которые наблюдали за полудюжиной дорогих баров и ресторанов, а затем сопровождали подвыпивших иностранцев до их домов. Местами постоянного пребывания иностранцев были, прежде всего, бары «Ковбой» и «Спортивный», основанные и содержавшиеся американцами. Однако такое положение дел оставалось недолгим и закончилось тем, что представители местного криминального синдиката предъявили американцам свои неотразимые аргументы в пользу того, чтобы они оставили все свои активы и покинули страну в течение сорока восьми часов.

Базз выбрал тактику проведения операции, давно описанную в учебниках, и включил в нее Белочку на роль студентки. В течение нескольких дней они звонили мне по телефону, чтобы подготовить западню наиболее правдоподобно. В американских городах на вас просто нападают и грабят. Здесь же вы можете стать жертвой хорошо срежиссированной операции, которая вряд ли стоила сотни долларов в моем бумажнике. Базз был абсолютно уверен, что я не выдержу его натиска. Именно это и пугало меня больше всего.

– Включи-ка какую-нибудь музыку, – отрывисто бросил Базз.

Белочка быстренько нашла портативный коротковолновый приемник, мой единственный источник связи с внешним миром, постоянно настроенный на волну «Би-Би-Си».

– Громче! – сказал Базз, когда она включила приемник. – И найди-ка другую станцию.

Комната наполнилась звуками поп-музыки в стиле «техно», что-то из репертуара шведского евротрэша, в котором ощущался отказ от лирических мелодий в пользу компьютеризованных барабанных композиций. Такая музыка была нужна Баззу, чтобы заглушить его хрюканье и треск моих ломающихся костей во время избиения.

Он всунул мне в рот кляп. Теперь никто не сможет услышать мой крик. У меня не осталось ничего, что могло бы как-то спасти и защитить меня. Я находился в полной зависимости от Базза и его милосердия. Еще никогда в жизни я не испытывал такого чувства собственной беспомощности.

Не мог я сбрасывать со счетов и самые ужасные истории об аналогичных нападениях на иностранцев в Москве. Неужели и мне предстоит разделить судьбу британского бухгалтера, спину и грудь которого бандиты использовали в качестве гладильной доски? Этот несчастный бухгалтер привел домой двух проституток, рассчитывая на незабываемый вечер. Пока он развлекался с одной из них, другая открыла входную дверь и впустила в квартиру двух головорезов в масках. Они привязали бухгалтера к кровати, нашли в бельевой корзине электрический утюг, включили в сеть и пытали несчастного в течение нескольких часов. Несмотря на тяжелые ожоги, он остался жив, но получил сильное нервное потрясение и вынужден был шесть месяцев лечиться в одном из английских санаториев.

Но он, по крайней мере, все-таки остался жив. В другом случае бывший американский советник Всемирного банка был найден в московской квартире связанным, с кляпом во рту и утопленным в ванне. Российская милиция утверждала, что советник умер от сердечного приступа. Отказ выдать его тело и провести вскрытие спровоцировал широко распространившиеся слухи о том, что советник якобы был разрезан на куски и захлебнулся собственной кровью.

Дурным знаком для меня с самого начала было то, что Базз даже и не пытался скрыть маской свое лицо. Время шло, удары сыпались на меня градом, и я понял, что он не намерен оставлять меня в живых.

От напряжения Базз вспотел, его мокрое лицо пылало злобой. В моменты, когда он наклонялся ко мне, я чувствовал, как капли его пота падали на мой затылок. Не знаю почему, но эти капли терзали меня больше, чем удары кулаков. Капли падали с глухим, вселяющим ужас звуком, как при китайской пытке водой, и каждая из них вызывала подобие судорог в моем позвоночнике.

Хныча в кляп, я был одновременно и перепуган, и раздражен. Почему Базз мне не верил? Неужели он не понимал, что жизнь мне дороже, чем деньги, и что я отдал бы ему все, если бы они у меня были?

Базз приостановил свой допрос, как будто почувствовал, что, может быть, я действительно говорю правду. Я захныкал еще сильнее.

– Заткнись! – зарычал он, ударив меня еще раз.

Очевидно, Базз был тоже недоволен тем, как продвигалось дело. Уверен, что по его плану он в это время уже должен был убраться из квартиры и отправиться куда-нибудь в бар, чтобы отметить свой улов. Но прошло уже больше сорока пяти минут, и он явно не укладывался в намеченные сроки. Тем временем Белочка перевернула в квартире все вверх дном, но ничего не нашла, кроме моего офисного оборудования, камеры, кожаного пиджака и любимой пары джинсов.

Базз решил, что со мной пора кончать. Он поволок меня за волосы в ванную. Затем сунул пистолет за пояс, выбежал из ванной и вернулся, держа в руках мой швейцарский армейский нож. Этот нож мне подарила моя прежняя подруга. Могла ли она когда-нибудь даже почувствовать себя виноватой!

Я ощутил холодное лезвие ножа у своего горла. Почти отстраненно я отметил, что сливное отверстие ванны не закрыто пробкой, и подумал, что моя кровь беспрепятственно потечет в канализационную систему Киева.

– Ты веришь в Бога? – тихо, почти вежливо спросил Базз.

Не дождавшись ответа, он повторил свой вопрос, подумав, что я его не совсем понял. Я кивнул, причем не помню как – то ли в знак согласия, то ли нет. Все вокруг стало расплываться, и рассудок начал меня покидать.

– Тогда тебе лучше начать молиться, – сказал Базз.

Вот тогда я и вспомнил о всех своих прежних попытках бросить курить. Страдание, сильная борьба с собой. Все напрасно. Все заканчивается ударом в какой-то ванной!

Не знаю, сколько прошло времени и что было дальше. Возможно, я отключился, потерял сознание от страха. Когда я пришел в чувство, Базз и Белочка уже ушли. Было тихо, радио молчало, единственное, что я слышал, – звук капель, падающих из водопроводного крана в раковину.

Радость, какой я никогда не испытывал ни до, ни после, охватила меня. Я был жив!

И мне ужасно хотелось курить.