"Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма" - читать интересную книгу автора (Бжезинский Мэтью)

Глава девятая Восточный фасад

Осень принесла тревожные новости из-за рубежа. В Азии так называемые «тигры экономики» начали колебаться на грани кризиса. Мировая потребность в нефти, основном источнике поступления твердой валюты для России, стала падать. Все это повсюду поставило рынки в шаткое положение. Повсюду, кроме Москвы, где цены на российские акции противились мировым тенденциям и продолжали игнорировать силу тяжести. Бизнес на корпоративных долговых обязательствах быстро развивался. Приближался сезон выдачи премий, и все сделки должны были завершиться до проведения проверок и подведения итогов, по которым брокеры и банкиры оценивали свою профессиональную пригодность в конце года.

На домашнем фронте произошли следующие события. Гретхен на последних месяцах беременности улетела домой в Кентукки рожать. В ее отсутствие мы редко видели Бориса, за исключением его случайного появления на телевидении. Мой аквариум преуспевал – после того как я купил несколько больших оскаров, которых не запугать вечно голодными полосатыми сичлидами, между его обитателями было достигнуто определенное равновесие. Отношения в аквариуме напоминали отношения между олигархами после шумного скандала со «Связьинвестом».

Акулий плавник Роберты тоже неплохо развивался. В этом сентябре она работала над завершением своего первого проекта в ОСО по финансированию строительства крупнейшего в России таможенного терминала. Западные товары широким потоком вливались в страну, и наши шансы на выигрыш были беспроигрышными. Всякий раз, когда она упоминала этот проект, я представлял себя за штурвалом собственной тридцатишестифутовой яхты фирмы «Бенетью».

В нашем бюро было полное затишье. Финансовые новости из России пошли на спад после жаркого и полного взаимных обвинений лета. Российская политика следовала предсказуемым сезонным циклам. Весна всегда вселяла надежды, принося с собой обещание кардинальных экономических реформ. Лето резервировалось на споры о методах проведения этих реформ в жизнь. Осенний период предназначался для проведения акций протеста и оценки ущерба, вызванного противоборством партийных групп. А зима? Зимой просто сидели на корточках и молились, чтобы хватило запасов угля и зерна до начала нового цикла.

Как журналист, освещающий финансовые вопросы и предпочитающий писать о «действительных событиях на улицах, а не о размышлениях на Уолл-Стрит», я с напряжением ожидал активной реакции людей на все происходящее вокруг в восточноевропейском стиле: общественных беспорядков с неизбежными брандспойтами для разгона толпы, кострами из подожженных покрышек и отрядами ОМОНа. Однако сезонные протесты возникали и заканчивались с каким-то разочаровывающим унынием. Не получавшие зарплату шахтеры несколько раз устраивали беспорядочные забастовки, причем только во время обеденных перерывов, чтобы не нарушать производственный процесс. Неудивительно, что Кремль их не заметил или не обратил на них внимания. После буйных демонстраций «Солидарности», которые я видел в Польше, и ярости румынских шахтеров с дубинами в руках, готовых вдребезги разнести Бухарест при малейшей провокации, меня пугала пассивность российских трудящихся. Готов спорить, что власти Польши и Румынии смогли обеспечить своевременную выдачу зарплаты своим рабочим. Почему же власти России этого не сделали и почему российские шахтеры при этом не восстали всерьез, было вне моего понимания. Некоторым не платили зарплату больше года, и требовалось специальное глубинное исследование славянской души, чтобы понять, почему они все еще продолжали ходить на работу.

Недостаток волнующих событий в Москве побудил меня искать интересные события в провинции. К счастью, перестройка зон ответственности в бюро газеты «Джорнел» оставила незанятым сектор нефти. Как известно, российские предприятия нефтедобывающей отрасли находились в удаленных диких уголках Сибири и Дальнего Востока.

Полет из Москвы на восток продолжался около десяти часов, почти такое же время нужно, чтобы долететь до Нью-Йорка. Был уже рассвет, когда мы приземлились на Сахалине, недалеко от тихоокеанского побережья России. Остров был окутан пеленой легкого тумана.

Сахалин был старой советской колонией для ссылки преступников, одним из самых заброшенных островов «архипелага ГУЛАГ». Международную известность этот остров приобрел как место, над которым в 1983 году был сбит корейский пассажирский авиалайнер после случайного захода в воздушное пространство СССР. В России Сахалин был известен как место добычи королевского краба, представлявшего собой разновидность аляскинского, и огромными запасами нефти, сравнимыми с запасами нефти на Аляске.

Полет в просторном «Боинге» был безопасен и даже довольно приятен. Я получил удовольствие от соседства с компанией канадских рабочих с нефтепромыслов и британских служащих нефтяных компаний, направлявшихся в наиболее удаленный к востоку район промысла. Нефтяники казались несколько грубоватыми, но их простота действовала на меня освежающе после прилизанных и сдержанных банкиров-инвесторов, с которыми я имел дело в Москве. Жизнь, проведенная в джунглях и пустынях третьего мира, сделала их циничными. Но, когда они добродушно подшучивали друг над другом, всех их объединяло какое-то благородное и гордое чувство. Непринужденное товарищество объединяло их, когда бесконечное черное пространство Сибири разворачивалось под нами. Я коротал время, слушая их пьяную болтовню, стенания по поводу наступающей зимы и всякие истории о сделках между конфликтующими сторонами во время прежних поездок.

Одна такая история, рассказанная остроумным служащим компании «Шелл», англичанином, чей облагороженный выговор свидетельствовал, что он обучался в хороших школах, засела в моей памяти. Это произошло в то время, когда он работал на нефтяной платформе в дельте реки Нигер. Дельта, сказал он, представляла собой гниющее болото, полное змей и малярийных комаров, все пропитанное сырой нефтью. Сырая нефть, заметил он, кажется, всегда просачивается наверх в самых неприветливых и мрачных местах, как будто сам Бог компенсирует этим неблагоприятные условия жизни для местного населения.

«Шелл» отбуксировала туда несколько разведочных платформ, и не успели нефтяники начать работы, как небольшая флотилия из каноэ и деревянных плотов окружила платформы, и жители деревни стали настойчиво предлагать нефтяникам купить все, что у них было, – от живых коз до женщин.

– Люди испражнялись в ту же воду, в которой разделывали туши коров, – продолжал сотрудник «Шелл», – так что мы отказались от предлагаемых нам кусков говядины.

Разгневанный местный вождь, облаченный в парадный наряд своего племени, заявил нам, что мы вторглись в его земли без разрешения и должны теперь либо покупать товары в его деревне и вдобавок купить также несколько женщин, либо платить за аренду территории. Поскольку компания «Шелл» уже заплатила правительству Нигерии за право проведения поисковых работ приличную сумму, то нефтяники подарили вождю телевизор и вежливо послали его туда, откуда он пришел.

Каноэ торчали у платформ еще несколько дней, до тех пор пока им не стало ясно, что нефтяники не собираются покупать у них продукты или услуги. На четвертую ночь, казалось, сама преисподняя разверзлась вокруг нас. Рабочие услышали резкие крики из темноты, били барабаны, истошно вопили женщины. Осветив прожектором источник шума, они увидели десятки людей, угрожающе размахивающих копьями и дубинами. Паника охватила всех, когда эти люди забрались на платформу.

– Мы решили, нам пришел конец, – рассказчик драматически замолчал. – Оказалось, воины на самом деле были голыми женщинами с боевой раскраской на телах. Они сказали, что захватили платформу и будут удерживать ее до тех пор, пока мы их, так сказать, не обслужим.

– И как же вы поступили? – спросил один из канадских нефтяников.

– Мы вызвали добровольцев, – ответил работник «Шелл». – А что мы могли еще поделать?

Нефтяники заржали и стали хлопать друг друга по спине, превратив салон бизнес-класса в шумную раздевалку на стадионе.

Стюард принес еще кофе и коньяк, обращаясь к некоторым просто по имени. Очевидно, они регулярно летали этим прямым рейсом «Трансаэро» туда и обратно в Москву каждые шесть недель для отдыха за пределами России. (Нефтяные компании хорошо заботились о своих сотрудниках.)

Остров Сахалин был конечной восточной точкой для «Трансаэро» – примерно в четырехстах милях за Владивостоком, далее через Японское море, а затем прямо на север от японского острова Хоккайдо. Сахалин представлял собой дикий осколок суши на самом краю шельфа Тихого океана – обширные еловые леса, подвижные контуры разломов земной коры и дремлющие вулканы. Говорили, что медведей на острове больше, чем живущих там людей. За месяц до нашего прибытия один японский фотограф, любитель дикой природы, был съеден медведем.

Крошечный аэропорт встретил нас порывами холодного осеннего ветра. В стороне от взлетной полосы стояло с полдюжины забрызганных грязью автомобилей с наклейками компаний «Шелл», «Эксон» и «Тексако» на лобовых стеклах. Все «семь сестер», как тогда называли главные нефтяные компании, были представлены на Сахалине. Проекты освоения добычи нефти на шельфе были столь велики и капиталоемки, что даже «сестры» были вынуждены объединиться в пул, чтобы собрать сорок миллиардов долларов, предполагаемую стоимость расходов на разработку прибрежных нефтяных полей.

Вал тумана накатился со стороны Тихого океана, и мелкие капли, сливаясь в ручейки, поползли по запотевшим окнам терминала. Снаружи этого серого шаткого здания бродило несколько дрожащих бездомных собак с поджатыми между шелудивых ног хвостами. Старушка, подметавшая асфальт метлой из веток, отгоняла собак прочь.

Пока мы ожидали наш багаж и коллега из лондонской «Таймс» сокрушался, что не взял теплую куртку с капюшоном, внезапно возникла непонятная суматоха. Оказалось, что на нашем самолете обратным рейсом в Москву собирался лететь губернатор Сахалина, и члены его свиты суетливо носились по терминалу, как будто это был сам царь, готовящийся взойти на свой королевский корабль. Губернаторы российских восьмидесяти девяти регионов обладали удивительно большой автономностью от центра. Некоторые из них управляли своими регионами как феодалы-собственники.

Губернатор Игорь Фархутдинов, в сшитом на заказ синем костюме от «Хьюго Босс» и с золотыми часами «Роллекс», имел величественный вид. Его правительство получило двести миллионов долларов в качестве платы за концессию от различных нефтяных консорциумов Запада, и мы спросили, что он сделал с этими свалившимися с неба деньгами.

– Деньги потрачены разумно, – сказал он, беззаботно отвернувшись, как будто бы такого ответа было вполне достаточно.

– Не могли бы вы уточнить? – настаивал Робин Лодж, корреспондент газеты «Таймс». – Построили дороги или больницу?

Сахалин, как и весь Дальний Восток, был ужасно беден. Инфраструктура фактически отсутствовала, репутация его руководства была вопиюще плохой.

Фархутдинов бросил на нас ледяной взгляд. Его помощники неуютно поежились.

– Мы использовали деньги, чтобы отдать долги, – наконец после нескольких секунд молчания произнес губернатор. Затем его лицо просияло, словно его озарила свежая мысль: – Мы используем будущий доход от нефти на строительство инфраструктуры.

На этом, собственно, и закончилось наше импровизированное интервью.

– Он неплохой тип, – разумно подытожил представитель компании «Шелл», когда губернатор с сопровождающими садились в «Боинг». – По крайней мере, он поддерживает иностранные инвестиции в нефтяной сектор. Большинство других политиков в России сейчас с дьявольским упорством вообще никуда не пускают иностранцев.

Это было правдой. Российский парламент в то время заблокировал десятки крупных сделок по нефти. Буквально на прошлой неделе Кремль неожиданно аннулировал тендер, выигранный компанией «Эксон» на разработку недр в Арктике, а компании «Амоко», после того как она истратила сотни миллионов долларов на создание совместного с принадлежащей олигарху компанией «Юкоснефть» предприятия в Сибири, было бесцеремонно заявлено, что подобное совместное предприятие больше не нужно. Меня поражало, что русские были вполне удовлетворены, продавая нам за твердую валюту только акции и долговые обязательства, которые, по сути, были лишь бумажками. Но нефть – это совсем другое дело. Нефть была реальностью.

Единственной причиной, почему западному консорциуму было позволено развивать громадные проекты на Сахалине, было то, что у российских нефтедобывающих компаний не было необходимых ресурсов и передовой технологии, которая требовалась для бурения в море далеко от берега, где находились огромные запасы нефти этого острова. «Сестры» должны были вложить миллиарды долларов, чтобы добраться до труднодоступных запасов, которые могли бы превратить доведенный до нищеты Сахалин во вторую Аляску. Уже теперь в столице острова Южно-Сахалинске были заметны признаки надвигающегося нефтяного бума. В аэропорту строительные леса скрывали новое здание терминала. На местную авиалинию только что поставили американские самолеты. Открылось казино – первый признак стремительного натиска золота. Его вращающиеся в огнях колеса соблазнительно подмигивали находящимся рядом лачугам охотников, грязным полям и смердящим рыбоконсервным заводам. Контрабандные «тойоты» с правым рулем мчались, подпрыгивая, по немощеным дорогам, и новая современная гостиница вдруг материализовалась в окружающей дикости, как некий мираж.

Гостиница называлась «Санта». Ее построили японцы из сборных модулей, доставленных сюда на баржах, которые затем монтировались на месте, чтобы быстрее обслужить большой наплыв бурильщиков и поисковых команд, чей гнусавый техасский говорок уже раздавался в отделанном мрамором вестибюле. Большинство приехавших на Сахалин иностранцев постоянно проживали в этой гостинице, которую обеспечивали всем необходимым собственные автономные генераторы, водонагреватели и телефоны спутниковой связи независимо от работающих с перебоями местных сетей электро- и водоснабжения острова. Если бы не деревья вокруг, «Санту» было бы легко спутать с одной из гостиниц Токио. Телевизоры в гостинице передавали прямой репортаж о решающих встречах японских команд по бейсболу. В ресторане подавали на завтрак суп из бурых водорослей. В пивном баре любители громко орали караоке. В мини-барах имелось саке.

Только потрясающе привлекательные горничные (мини-юбки, высокие каблуки и целая миля ног между ними) напоминали вам, что все это на самом деле происходит в России. Один канадец, с которым я познакомился в самолете, доверительно поведал мне, что некоторые девушки в гостинице «Санта» могли делать значительно больше, чем просто убирать в номере.

– За двадцать долларов они даже могут почистить вашу трубочку, – как выразился он.

Естественно, что благодаря своей монополии на блага цивилизации, гостиница была очень дорогой. Это делает честь компании «Америкэн Экспресс», которая впервые за всю историю Сахалина создала подобное заведение. В некотором смысле меня это даже разочаровало. На Сахалине человек платил за обслуживание в гостинице компании «Америкэн Экспресс», летел в бизнес-классе на самолете «Боинг», ездил по тундре на внедорожниках корпорации «Дженерал Моторс» – и так набирался романтики от встречи с Сибирью. Однако где же медведи? Где бывалые охотники, что ставят капканы? Жители приграничной полосы выглядели так, будто все они имели инженерные степени, полученные в Калифорнийском технологическом институте. Мне удалось вырваться из московского кокона приезжих иностранцев только для того, чтобы попасть в другой, не менее привилегированный, кокон.

Эта журналистская командировка походила на отпуск членов Американского медицинского клуба и была заполнена крабовыми пиршествами и различными туристическими поездками по острову. Нефтяные боссы предусмотрели все организационные мероприятия во время поездок, уделяя внимание даже мелким деталям. Когда журналисты посещают районы нефтедобычи – а это привлекает внимание поистине всего мира, визиты почти всегда организуются самой нефтяной компанией по той простой причине, что добраться до мест расположения буровых установок можно только на самолете или вертолете. Вы сами не раскошелитесь на десять тысяч долларов, чтобы нанять собственный самолет, что, кстати, не любят все издатели. Так что существует лишь один безвариантный компромисс – свободу передвижения предоставляет вам хозяин объекта, который вас интересует. Это западня для любого журналиста, не только пишущего о поездке на буровую нефтяной компании, что может под присягой подтвердить любой корреспондент Белого дома или Пентагона.

Но репортеры – неунывающий и жизнерадостный народ. Мы охотно переносили временную потерю независимости и утешались горами крабов и галлонами бесплатного саке. Казалось бы, склонность к обжорству противоречила культуре голландских, японских, британских и американских репортеров, часто заказывающих себе бесплатную еду и выпивку во время поездки, но мы единодушно отказались от всяких культурных традиций. И еще одно, последнее, замечание по поводу газетчиков – «ищеек новостей». Когда мы на задании, то становимся весьма целеустремленными общественными животными, а потому предпочитаем перемещаться стаями. Внештатные корреспонденты, низший уровень профессии, не являются исключением из этого правила. Мои путешествия во времена, когда я пребывал в качестве игрока этой низшей лиги, были угнетающе одиноки: автобусные поездки по странам Балтии и маленьким городам Словакии, ночи в знойных гостиницах Крыма в ожидании, когда включат воду. Я был вынужден сидеть один в неопрятном номере гостиницы с непроизносимым названием «Ястрзебиздрой», грязный после двухдневной поездки в поезде, задавая себе вопрос, что в это время делают мои друзья дома, и чувствовал себя так, будто провалился в преисподнюю. Путешествовать в группе было намного веселее, да и безопаснее.

Наш организованный тур по Сахалину начался ранним утром следующего дня. Было еще темно, земля покрыта инеем, когда мы поднялись на борт старого винтового Ан, чтобы попасть на буровые площадки, расположенные в шестистах милях к северу. С восходом солнца под нами стали оживать густые леса, взрываясь всеми цветами осени, – картина, достойная страниц журнала «Нэшиал Джиографик». Пейзаж казался древним и не тронутым человеком: покрытые дымкой цепочки живописных озер, темные, быстротекущие реки. После нескольких часов безмятежного полета вдали появились контуры нашего места назначения – залатанная взлетно-посадочная полоса и лачуга из листов гофрированного железа. В дальнем конце полосы на временном кладбище догнивало несколько вертолетов без лопастей и шасси. Некоторые лежали на боку, демонстрируя свои сломанные ребра, вдребезги разбитые фонари кабин и погнутые элементы хвостового оперения, что говорило о жестких посадках.

– Я очень надеюсь, что нам не придется взлетать на одном из них, – прошептал Робин, корреспондент лондонской «Таймс».

– Мне доводилось летать и на худших, – пошутил другой репортер.

Все нервно рассмеялись. Несколько месяцев тому назад в Баку на самом деле упал вертолет, погибли все бывшие на борту восемнадцать рабочих-нефтяников.

Вертолет, на котором мы собирались лететь на буровые площадки, выглядел достаточно крепким. Это был большой, неуклюжий Ми-8, спроектированный для переброски военных, но затем модифицированный для гражданских целей. Вертолеты этого типа летали повсюду в районах Крайнего Севера России, доставляя персонал и грузы на трубопроводы и буровые площадки, покрывшие сетью практически всю тайгу. Мы надели защитные наушники и забрались внутрь шумной птички, стараясь не касаться ее голубого фюзеляжа, забрызганного нефтью и вымазанного копотью от выхлопных газов. Турбины набрали обороты, и вертолет задрожал, отбрасывая лопастями вихри грязи. За несколько секунд мы круто поднялись и направились в сторону прибрежных буровых, на которых вела работы местная российская компания СМНГ.

Металлоконструкции буровых вышек вырастали на расчищенных площадках в густом лесу. Приблизившись, мы смогли разглядеть огромные насосы, так называемые «кивающие ослы», бьющие поклоны со своеобразным изяществом. У подножия этих насосов образовались огромные лужи сырой нефти, пропитавшей песок и вытекающей в канавы, оставляя вонючие следы в грязи, по которой двигались грузовики. Реки сияли всеми цветами радуги из-за пленки на поверхности воды, и даже вершинки некоторых сосен почернели от мощных нефтяных фонтанов.

Вызывало удивление – неужели русские не желали брать всю нефть или довольствовались только тем, что попадает в трубу? Длинные серебристые трубопроводы, вившиеся вокруг площадки, казалось, свидетельствовали о том, что в них был закрыт по крайней мере один из кранов для слива отходов. Репортер компании «Шелл», британец по имени Джерри Меттьюз, недовольно покачал головой.

– Они, наверное, откачивают из этой скважины больше грязи и воды, чем сырой нефти! – прокричал он дважды сквозь шум и лязг от лопастей вертолета.

Российская техника для добычи нефти страшно устарела, и использование современной западной технологии, более экологичной и эффективной, могло бы удвоить добычу нефти из этих скважин вместо того, чтобы превращать половину добытого в грязную кашу.

– Русские отстали от нас примерно на тридцать лет, – сказал Меттьюз, пока мы парили над этой слякотью.

Уничтожение окружающей среды шло по всем направлениям. Это казалось каким-то расточительством, как будто потеря нескольких сотен квадратных миль площади вообще ничего не значила для безграничного Крайнего Севера. Подобная неряшливость была и в отношении к человеческой жизни, как мы позже убедились, когда вертолет пролетал над самой гигантской кучей камней, какую мне приходилось когда-либо видеть. Она тянулась примерно на полмили в длину, в отдельных местах ее высота достигала пятидесяти футов. Когда наш вертолет приземлился, я с ужасом понял, что эта куча камней представляла собой все, что осталось от существовавшего здесь когда-то города.

Это был Нефтегорск, специально построенный в советскую эру город для рабочих-нефтяников и их семей. Хотя город располагался вдоль линии тектонического разлома породы, проектировщики из центра не удосужились предусмотреть установку фундаментов зданий на подвижных подушках, которые по строительным нормам во всем мире обязательны в зонах землетрясений. Вместо этого строители просто наляпали множество дешевых домов из стандартных бетонных блоков. В мае 1995 года, как раз в тот момент, когда в Доме культуры Нефтегорска был вечер танцев для молодежи, произошло землетрясение силой восемь баллов по шкале Рихтера. Когда через три минуты пыль осела, две тысячи жителей были мертвы, а все вокруг превратилось в ровное поле.

По иронии судьбы, уцелели только деревянные домишки охотников, стоявшие на окраине города. Эти покинутые людьми пыльные хижины продолжали спокойно стоять с привалившимися к крышам столбами, опутанными телефонными и электрическими проводами. Центр города представлял собой нагромождение обломков бетонных глыб и согнутых строительных балок. Из песчаных дюн торчали скрученные, ржавые арматурные прутья, наспех монтировавшиеся в сверхурочное время. Верхушка знака автобусной остановки увековечила погребенный уличный перекресток.

Нефтегорск выглядел так, как я себе представлял город после ядерного «холокоста» – ничего, кроме ветра, пыли и пронзительной тишины.

Мы молча вышли из вертолета. Катастрофа подействовала на всех отрезвляюще. Направляясь в сторону побережья Тихого океана, мы перешли через линию тектонического разлома, которая была причиной землетрясения. Она шла вдоль берега, образовав складку высотой шесть футов, – здесь поверхность земли выгнулась под давлением. На пляже стояла последняя буровая установка – самый восточный генератор твердой валюты на территории России. За этой точкой лежал шельф с огромными запасами полезных ископаемых, для освоения которых у русских не было ни соответствующей техники, ни денег. Эта территория поступит в распоряжение «Шелл» и «Эксон», когда они отбуксируют сюда свои платформы и бурильное оборудование.

Пилот высунул голову из кабины вертолета и объявил, что топливо заканчивается и надо возвращаться в Оху, главный город северной части острова, где располагался штаб крупнейшей сахалинской нефтяной компании СМНГ и куда были переселены оставшиеся в живых после землетрясения в Нефтегорске его жители. Оха, похоже, являла собой еще худшую экологическую катастрофу, чем те места, которые мы только что видели. Здесь дурно пахло серой. Сырая нефть налипла на сорняки в канавах и поднялась до середины мертвых стеблей высоких трав – они стали выглядеть словно кисти, которые обмакнули в смолу. Нефть медленно сочилась из дренажных труб и, смешиваясь с грязью, превращалась в отвратительные черные шарики, покрывавшие абсолютно все вокруг. Трубы разных размеров с ответвлениями тянулись через весь город: некоторые, проржавевшие, просто валялись на земле, другие, обмотанные раскрошившимся асбестом, покоились на десятифутовых Т-образных опорах, забитых прямо посреди городских лужаек и газонов. Эти трубопроводы шипели и парили – все они нуждались в срочной замене.

Примерно четверть зданий в Охе была непригодна для проживания: обвалившиеся крыши, отсутствующие стены, трещины шириной в фут на закопченных фасадах. Вдоль изрытой ямами главной дороги, ведущей в город, стояли сгоревшие склады и магазины, так и не восстановленные после пожара, вызванного разрывом газовых трубопроводов во время землетрясения в 1995 году. Люди в зеленых ватниках и высоких резиновых сапогах шли по этой дороге, неся ведра с водой. Городской водопровод также вышел из строя и не был до сих пор отремонтирован, как и электрические кабели, свисавшие с покосившихся столбов.

Царящая вокруг нищета возбудила в наших корреспондентах профессиональный интерес. До этого большинство относилось к этой поездке как к некоему отдыху от работы. Но теперь мы почувствовали, что появился настоящий материал для хорошей статьи. Оха, по идее, должна быть безмерно богатой. Ежегодно здесь добывалось нефти на сотни миллионов, если не на миллиарды долларов. Русские качали нефть в этих местах с конца 1920-х годов. Куда шли эти деньги? Мы жаждали получить ответ и в унисон стали требовать встречи с мэром города.

Мэр города, Наиль Ярулин, приветствовал нас в своем убогом кабинете. Небольшого роста хмурый человек со слезящимися глазами, он ничем не походил на самоуверенного и ослепительного в своем блеске губернатора Сахалина. Он был одет в пыльный джемпер на пуговицах, с проеденными молью дырами в подмышках и на манжетах. Его кабинет не отапливался, одно из оконных стекол было разбито и наспех заделано картоном. Куда бы ни текли нефтедоллары Охи, было совершенно очевидно, что только не в городской бюджет мэра Ярулина.

– У нас просто нет денег на поддержание жизни города, – сказал он нам. – Я сам себе не могу выплатить зарплату. Некоторые школьные учителя не получают зарплату полгода. У нас нет даже бензина для машин «скорой помощи», большинство их вообще не на ходу.

– Но вы же сидите на море нефти! – запротестовал один из репортеров. – Вы экспортируете миллионы баррелей нефти. Как вы можете не иметь денег?

– Я просто не знаю, – вздохнул мэр. – Не могу этого объяснить. Спросите об этом лучше у СМНГ (местного нефтяного концерна). Почти все поступления в городской бюджет идут от них, а они не заплатили налоги за прошлый год, не говоря уж об этом.

Неуплата корпоративных налогов была национальным бедствием, которое тяжелее всего ощущалось в городах, где, как в Охе, была только одна компания. В советские времена государственные предприятия, вокруг которых строились жилые поселения, поддерживали школы, больницы, все социальные службы, содержали в надлежащем состоянии дороги. В период перестроечных реформ девяностых годов все эти обязанности возложили на местные власти, подразумевая при этом, что приватизированные предприятия будут платить налоги и пополнять городские бюджеты. Однако получилось так, что приватизированные только что предприятия игнорировали налоговые законы, отпуская города и жилые поселения в свободное плавание. Фактически все в России тем или иным способом обманывали налоговую инспекцию, потому что уплата налогов по разрушительным и постоянно меняющимся ставкам, назначаемым Кремлем, гарантировала бы непременное банкротство. (Моя собственная ситуация с налогами тоже иногда представляла собой полную неразбериху, но я не очень-то беспокоился, поскольку мои статьи о налоговой политике в России свидетельствовали, что там обстановка была еще более запутанной.)

Кремль только что опубликовал цифры, показывающие, что федеральное правительство собрало только треть от планируемых на 1997 год налоговых поступлений, оставив тем самым зияющую дыру в государственном бюджете, которую можно было закрыть лишь за счет дополнительного выпуска краткосрочных долговых обязательств. На местном уровне, где долговые обязательства для покрытия дефицита бюджета не использовались, изменения в налоговых ставках могли парализовать жизнь целых регионов. Так, в одном из западно-сибирских центров нефтедобычи сложилась настолько отчаянная ситуация, что мэр города однажды организовал захват в заложники нескольких служащих нефтяной компании, чтобы силой принудить контролируемую олигархом компанию заплатить хотя бы просроченные долги городу. Долги по налогам уплачены так и не были, а спустя две недели после этого инцидента в открытом поле обнаружили прошитое пулями тело мэра. Его убийство так и не было раскрыто.

СМНГ не только отказывалась помогать Охе, но даже не платила вовремя зарплату своим рабочим. По словам Ярулина, более половины жителей города находились за чертой бедности, и, чтобы прокормить свои семьи, они занимались охотой и рыболовством. Обычным явлением стали постоянные отключения электроэнергии, а летом электричество подавалось в город только на четыре часа в сутки.

– Электроэнергия нужна СМНГ, чтобы добывать нефть из скважин, – уныло сказал Ярулин.

Контраст с Западом, где нефтедобытчики по оплате труда занимают высшее положение среди всех остальных рабочих профессий, был поразительным. Еще будучи студентом колледжа, мне как-то пришлось работать на строительстве огромных плотин на дальнем севере Канады для компании «Гидро Квебек», которые должны были снабжать энергией Нью-Йорк. Я приносил домой около двух тысяч канадских долларов в неделю и знал некоторых рабочих, которые там зарабатывали по двести тысяч долларов в год. Компания «Гидро Квебек», как и руководители американских компаний на Аляске, испытывала большие трудности при поиске желающих работать в «стране белых медведей». Эти компании строили там закрытые плавательные бассейны, доставляли самолетом омаров, стейки и даже танцевальные сальса-группы – и все это для того, чтобы поднять дух у работающих в северных условиях. А здесь у людей в домах даже не было тепла.

В этом, совершенно очевидно, не было вины мэра, поэтому мы отправились через весь город в офис СМНГ. Концерн занимал свежеокрашенное здание с новыми пластиковыми окнами и огромными белыми тарелками спутниковой связи на плоской крыше. Около главного входа стояло несколько автомобилей «тойота ланд крузер» последних моделей.

Местный руководитель концерна Сергей Богданчиков проводил нас в богато обставленный конференц-зал с двумя широкоэкранными телевизорами «Сони» и таким количеством кожаных кресел, которого хватило бы на «Боинг-737».

– Вас не беспокоят солнечные лучи? – мягко спросил он, указывая на устройства дистанционного управления шторами на окнах. Заработал скрытый электромоторчик, и шторы сдвинулись, скользя по направляющим. Он махнул пультом в сторону ламп освещения, и они послушно стали гореть ярче, при этом он продолжал улыбаться, как гордый папаша. Похоже, он был очень увлечен всеми этими маленькими хитроумными штуковинами. Внешне Богданчиков напоминал губернатора: костюм такого же покроя и материала, молодой, самоуверенный и не привыкший отвечать перед кем-либо, кроме своих московских начальников. Судя по его сшитому на заказ костюму, он получал свою зарплату вовремя.

– Мы слышали, что вы имеете значительные задолженности по уплате налогов, – все щепетильные вопросы были заранее распределены между нами.

– Неизбежные обстоятельства, – покровительственно сказал Богданчиков. – Видите ли, мы ожидаем платежные переводы из Москвы. Вам следовало бы поинтересоваться в Москве, куда подевались наши деньги.

Эти первые фразы определили тон дальнейшего интервью, которое стало уклончивым и бесполезным. Выплата прошлых зарплат? – Вы должны спросить об этом Москву. Фонды на очистку и приведение в порядок города? – Вы должны спросить об этом Москву. Заработок концерна СМНГ в твердой валюте? – Вы должны спросить об этом Москву.

По крайней мере я теперь узнал, откуда Москва черпает свои деньги, откуда берутся деньги на «мерседесы» и на реактивные авиалайнеры «Гольфстрим» для олигархов. Оставался единственный невыясненный вопрос – сколько еще в Сибири и на Дальнем Востоке России таких городов, как Оха, богатых природными ресурсами, но грязных и бедных, обделенных во всем.

Наиболее разрушительным фактором в ограблении Охи – и здесь заверения дорогого Потанина о том, что подобная практика в стране заканчивается, звучали как-то неубедительно – являлся сам концерн СМНГ, управляемое государством предприятие, филиал компании «Роснефть», последнего русского нефтяного гиганта, все еще находящегося в приватизационном блоке. Его продажа откладывалась несколько раз, и все потому, что Потанин и его главный конкурент Борис Березовский никак не могли договориться, кому из них достанется этот гигант. Однако никто не желал открытой схватки между ними после громкого скандала, устроенного олигархом-разрушителем по поводу крушения его планов относительно компании «Связьинвест». Тем временем ходили упорные слухи о том, что назначенные правительством менеджеры компании «Роснефть», якобы продавали нефть Охи частным экспортерам по заниженным ценам. В соответствии с указаниями государственных чиновников существовала практика систематического обанкрочивания таких филиалов компании «Роснефть», как СМНГ. В любом случае кто-то богател вдали от Охи и уж, конечно, не люди, которые там жили и работали.

Поскольку компания «Роснефть» все еще принадлежала государству, то все обвинения в ограблении народа не могли быть свалены на «акул капитализма». В конечном счете это была ошибка Кремля. Москва наверняка не могла не знать, что творится в отдаленных районах страны.

В России колониализм был жив и процветал, но с каким-то вывертом – это была и есть единственная в истории империя, относящаяся к собственным гражданам как к рабам.

Утро следующего дня выдалось ясным и светлым. Мы возвратились обратно в Южно-Сахалинск и грузили сумки в багажное отделение еще одного маленького самолета, который должен был доставить нас через Японское море в главный порт Большой земли – город Владивосток. Иногда мне казалось, что я проведу в воздухе половину жизни, и меня охватывало беспокойство, что рано или поздно закон вероятности аварий в авиации затронет и мою персону, как и многих других несчастных, которые много раз летали на самолетах Ту. Но я старался держать свои страхи при себе, поскольку мои коллеги выделяли такое количество тестостерона, которого хватило бы на целую команду игроков в регби. Единственным исключением в нашей компании был всегда спокойный и уравновешенный корреспондент газеты «Таймс», который упрямо отказывался ослабить узел своего галстука и расстегнуть несколько пуговиц делового костюма, даже провалившись в глубокое болото.

На борту самолета к нам вернулось хорошее настроение, потому что мы были за тысячу миль от Охи, и этот пресс остался позади. Одни дремали, другие просматривали свои записи, некоторые шутили и рассказывали забавные военные истории. Один из анекдотов был очень близок к тому, чему все мы были свидетелями на Сахалине. Он звучал примерно так. Два делегата встретились на конференции представителей правительств развивающихся стран. Один из Африки, а другой – из Юго-Восточной Азии. Они подружились и решили нанести взаимные визиты после окончания конференции. Несколько месяцев спустя представитель Африки заехал к своему новому приятелю из Азии.

– Какой у тебя красивый дом! – говорит он азиатскому бюрократу. – Как тебе удалось обзавестись таким большим домом на государственную зарплату?

– Легко! – просиял хозяин дома. – Видишь вон там шоссе? – сказал он, указывая на недавно вымощенный участок широкой дороги. – Я взял себе десять процентов от стоимости строительства шоссе.

На следующий год азиатский государственный служащий посещает Африку. Он зашел к своему приятелю и был поражен, увидев огромную виллу с плавательными бассейнами, вертолетными площадками и гаражом с итальянскими спортивными автомобилями.

– Боже мой! – воскликнул пораженный азиатский бюрократ. – Как ты мог себе это все позволить на свою государственную зарплату?

– Очень просто, – усмехнулся африканский чиновник. – Видишь эту новую национальную супертрассу? – спросил он, указывая на пустое, заросшее сорняками поле с торчащими топографическими знаками. – Сто процентов бюджета.

Большинство из нас уже слышали раньше этот анекдот. Очевидно, его слышали и летевшие вместе с нами нефтяники, поскольку один из них высказал свое мнение по этому поводу. Он считал, что посткоммунистическая Россия представляет собой развитую нацию, обремененную ментальностью третьего мира, ее лидеры образованны и изысканны, но напрочь лишены чувства гражданской ответственности. Если бы они были готовы поделиться с народом материальными ценностями, Сахалин стал бы таким же богатым и процветающим, как Аляска, но их жадность может превратить его в Нигерию.

Компании «Шелл», «Эксон» и «Тексако» не впервые сталкиваются с этой проблемой в последние пятьдесят лет, наблюдая подобные явления в десятках стран мира. Для собственного выживания «сестры» научились быть добрыми корпоративными партнерами. Не обладая контролем над расходованием русскими их концессионных платежей, они тем не менее ставили перед собой цель создать десятки тысяч высокооплачиваемых рабочих мест, в том числе и в ряде смежных отраслей промышленности, как только заработают их морские бурильные установки. В конце концов, на Сахалине наверняка найдут еще какие-нибудь природные богатства. Проекты по освоению Сахалина были нацелены на перспективу уже на самых ранних стадиях изыскательских работ, когда велась сейсморазведка для нахождения мест бурения. Руководимый компанией «Шелл» консорциум дальше всех продвинулся в этом вопросе, отбуксировав буровую платформу из арктического района Канады в Южную Корею, где ее переоснастили для работы на Сахалине. Планировалось, что к этой платформе будут швартоваться гигантские танкеры до тех пор, пока не завершатся работы по созданию оборудования для сжижения природного газа и не будет проложен трубопровод для перекачки конденсата. Общая стоимость этого проекта оценивается в десять миллиардов долларов.

– Эти работы явятся спусковым крючком обещанного энергетического бума, – сказал Фрэнк Даффилд, решительный новозеландец, возглавляющий команду «Шелл», включавшую в себя «Марафон Ойл» из США и японскую корпорацию «Мицубиши». – Первый отклик на активность крупных западных компаний, – сказал Даффилд, – уже почувствовался в этом регионе. Начался процесс заключения контрактов с местными компаниями, которым крайне необходима постоянная занятость.

Мы направлялись во Владивосток, чтобы навестить одного из субподрядчиков этого большого проекта, а заодно и с пользой для себя – собрать материалы и написать хорошие статьи о компании «Шелл». Нефтяные компании очень озабочены своим имиджем и не за просто так катают журналистов на своих самолетах на расстояния, соизмеримые с половиной кругосветки. Пришло время расплачиваться за всех этих бесплатных крабов.

Амурский судостроительный завод находился в трех часах езды по ухабистой дороге от Владивостока. В этом холмистом районе не было больших современных шоссе, только двухполосные дороги, проходившие через леса, военные гарнизоны и редкие деревни, группировавшиеся вокруг лесопилок, с их дымящими трубами и кучами древесных отходов. Наш микроавтобус «тойота» с правым рулем двигался по продуваемой ветром дороге вместе с тракторами-трейлерами, нагруженными бревнами, крестьянами, ведущими на веревках коров, и заляпанными грязью мотоциклами с колясками, напоминающими военные мотоциклы из кинофильмов о Второй мировой войне.

Судостроительный завод получил свое название по реке Амур, несущей свои воды вдоль хорошо укрепленной границы с Китаем. Эти места были дикими и далекими от поселений, здесь водились белые амурские тигры. В последние годы их популяция сократилась, нависла угроза полного уничтожения этих животных по вине охотников-браконьеров, которых в первую очередь интересовали кости тигров. Измельченные в тонкий порошок кости высоко ценились на рынках Гонконга, где один фунт порошка стоил до пяти тысяч долларов, а применялся он в качестве средства, усиливающего половую функцию.

В советскую эру Амурский завод строил так называемые «охотники» – торпедные атомные подводные лодки, которые в триллерах Тома Клэнси охотились за большими американскими подводными лодками класса «Трайдент», соревнуясь с ними в игре «в кошки-мышки». После окончания «холодной войны» военные заказы прекратились, и для имевшего все основания гордиться собой завода настали тяжелые времена. Рабочим по девять месяцев не платили заработную плату. Свирепствовал алкоголизм, десять тысяч рабочих и служащих дошли до такого состояния, что стали воровать с завода буквально все, что не было прибито гвоздями.

В конце 1996 года консорциум «Шелл» разместил на Амурском заводе свой первый заказ, как раз в тот момент, когда там были готовы уволить половину персонала. Эрнст Гвидир, инженер компании «Марафон», вспоминал позже, что рабочие, узнав о заказе, становились просто сумасшедшими.

– Между ними завязывались драки, – медленно, растягивая слова, говорил Гвидир, техасец крупного телосложения, с открытым лицом и в неизменных ковбойских сапогах. – Сварщики были готовы убить друг друга в борьбе за получение у нас работы.

По контракту завод должен был построить гигантских размеров плавучий фундамент под морскую бурильную платформу. За это концерн обещал платить рабочим до трех тысяч долларов в месяц – ошеломляющую сумму, поскольку до этого рабочие получали зарплату, едва дотягивающую до пятидесяти долларов в месяц. Большинство были бы счастливы работать и за десятую долю того, что предлагали американцы, и этот факт навел меня на мысль, что подобная щедрая зарплата была лишь частью некой большой политической игры. «Шелл», «Экссон» и остальные участники международного нефтяного бизнеса подготовили договоры с Россией по развитию нефтяного промысла, переданные на рассмотрение в ксенофобскую Думу. Депутат парламента, нечестивый ультранационалист Владимир Жириновский, непреклонный противник всякого доступа иностранцев к ресурсам России, обвинял их в том, что они хотят только одного: «переспать с нашими женщинами и разграбить наши минеральные ресурсы». На самом деле ведущие западные нефтяные компании добивались лишь одного – сделать Сахалин гигантских размеров витриной процветающего бизнеса, чтобы убедить несговорчивых думских законодателей в целесообразности допуска иностранцев в страну.

– На нас ляжет бремя ответственности доказать, что каждый в этой сделке останется в выигрыше, если разрешить иностранные инвестиции, – сказал Гвидир, когда мы под фонтаном искр от сварочных работ спускались с корпуса почти готовой плавбазы.

Металлоконструкцию подводного фундамента должны будут отбуксировать к месту работ около Сахалина и через несколько месяцев там затопить. Шестигранный в плане плавучий фундамент, по размерам соизмеримый с футбольным полем, был спроектирован так, чтобы выдержать столкновение с любым айсбергом, дрейфующими в этих ледяных водах. Сварщики завершали работу на этой массивной стальной конструкции. Голубые вспышки газовых горелок мерцали повсюду, и рабочие в темных очках и испачканных сажей комбинезонах быстро карабкались по лестницам. Я забрался на самый верх подъемного крана, чтобы лучше рассмотреть судоверфь, надеясь хоть мельком взглянуть на одну из черных подводных лодок с зализанными обводами. Но все, что я мог видеть вокруг, – это множество кранов, дымовых труб, пустые сухие доки, гофрированные полусферические ангары, похожие на пузыри, и сваленные в кучи листы металла. Все было покрыто ржавчиной, казалось, что это место было заброшено уже много лет. Продукция военного назначения размещалась в самой отдаленной части территории завода. Там на реке углубили фарватер и вырубили лес по берегу, чтобы не дать потенциальным шпионам возможности разместить свои наблюдательные посты. Эта часть территории верфей имела высокий гриф секретности, и иностранцам не разрешалось находиться поблизости. На некоторых стенах зданий еще с коммунистических времен сохранились напоминания о необходимости проявлять бдительность по отношению к возможным шпионам и диверсантам. Выполненные по трафарету крупными красными буквами надписи во многих местах изрядно выцвели.

Конверсия военных предприятий и перевод их на выпуск продукции гражданского назначения всегда были одним из центральных пунктов США при переговорах с Россией. Оставалось только гадать, случайно или нет для этого контракта был выбран завод «Амур». Наиболее интригующим было то, что некоторые американские инженеры постоянно оповещали рабочих плакатами на стенах о том, что наблюдение за постройкой плавучего фундамента осуществляет ЦРУ. Разумеется, я был убежден, что российская контрразведка также не оставила этот проект без внимания и внедрила своих агентов на завод. А может, я просто начитался в молодости шпионских детективов.

Все еще под впечатлением стиля Ле Карре, я спросил рабочего без двух пальцев на руке (пальцы попали между двух стальных листов, с гордостью пояснил он, кивнув на свой значок ветерана-механика), доволен ли он тем, что работает на американцев, которые, между прочим, до недавнего времени считались врагами.

– Я никогда не говорил с ними по-настоящему, – сказал он, указывая своей искалеченной рукой в сторону стайки инженеров в белых касках, стоящих на краю дока. – Но я своевременно получаю зарплату и в состоянии покупать такие вещи, о которых мои соседи даже и не мечтают. Да, я патриот, но у меня есть семья, которую я должен кормить.

Экономическая необходимость, как козырная карта, побила советскую идеологию и в убогих офисах администрации верфей, где в коридорах стояли цветы в горшках, а на стенах висели пыльные портреты Героев Социалистического Труда, коммунистического эквивалента табличек «Лучший сотрудник месяца», которые можно увидеть в США в точках быстрого питания. Генеральный директор Амурского завода Павел Белый чем-то походил на старого коня «холодной войны»: мрачноватый костюм советского покроя из материала со смехотворно-нелепыми полосками и набитыми ватой плечами, выступавшими, как крылья у трактора. Его седые волосы были уложены в прическу «а-ля Брежнев», и к своим подчиненным он обращался только со словом «товарищ».

Однако Белый сумел создать вокруг себя дружескую, даже слегка отеческую, атмосферу, которая смягчала его суровую советскую внешность. Когда он говорил, было видно, что он очень заботился о процветании своего завода и, насколько хватало сил, любым путем старался сохранить рабочие места.

– Конечно, в строительстве фундаментов для нефтяных платформ нет тех технических трудностей, что присутствуют в строительстве атомных подводных лодок, – сказал он в ответ на вопрос репортера о славных традициях Амурского завода. – Но я бы хотел, чтобы у нас было больше подобных контрактов. Москва давно прекратила платить за военные заказы, – добавил он, решительно стряхивая пепел с сигареты. – Россия больше не может позволить себе строить военные корабли, это печальный факт нашей жизни. Будущее нашего завода теперь связано с нефтяной отраслью Запада.

Наступила наша последняя ночь во Владивостоке. Над военно-морской базой опустился туман. Призрачные грузовые суда стояли в грязной гавани.

Уголовная столица России казалась мрачной и опасной. Несколько автомобилей, сломя голову, гоняли по улицам. Город выглядел пустынным, законопослушные жители спрятались в полутьме за своими дверями, плотно задвинув шторы на окнах, чтобы не привлекать внимания хулиганов и бандитов, оккупировавших часть города, примыкавшую к порту. Царящий вокруг угрожающий мрак напомнил мне Москву начала девяностых годов, только в еще более пугающей форме.

Владивосток опережал русскую столицу на пять часовых поясов, но по другим показателям он отстал от нее лет на десять. Прогресс медленно продвигался на восток, вдоль Транссибирской железнодорожной магистрали. Владивосток был тем местом, где она заканчивалась, причем местом таким же диким, как и весь Дикий Восток. Перестрелки, поножовщина, подрыв автомобилей, изнасилования, похищения и исчезновения людей – все это было повседневной действительностью Владивостока. По этим преступлениям в расчете на одного жителя Владивосток опережал все города бывшего Советского Союза.

Я стремился достичь границы страны. И вот теперь, достигнув ее, я был перепуган до смерти и загнан в гостиницу вместе с маленькой группой приехавших во Владивосток иностранцев, где все мы проживали под защитой частокола охранников.

Подобно гостинице «Санта» на Сахалине, канадский охотничий домик «Лосиная голова» и гостиница при нем были оазисом цивилизации. Гостиница располагалась за пределами города в безопасном, окруженном лиственным лесом загородном поместье на берегу океана, где в 1971 году Никсон и Брежнев вели переговоры по ослаблению напряженности в мире. Этой гостиницей владела крепкая семейная пара из Канады, организовавшая доставку пароходом изготовленных на заводе модулей и сборку из них нескольких домов и вспомогательных строений непосредственно на месте, как и в случае с гостиницей «Санта». В отличие от нее, охотничий домик и гостиница были выдержаны строго в североамериканском стиле. Телевизор принимал сигналы филиала «Эн-Би-Си» в Анкоридже и программы «Си-Би-Си» из Ванкувера. В баре были разливное пиво «Молсон», хоккей на экранах спутникового телевидения и бизонья вырезка по два доллара за порцию.

Как и «Санта», охотничий домик и гостиница были оборудованы собственными источниками энергии и воды. Остальной Владивосток часто оставался целыми днями без электричества из-за коррупции и плохого управления находящимися в руках государства электростанциями. Как и СМНГ, руководство электростанций продавало электроэнергию частным компаниям-посредникам по ценам ниже себестоимости. Владельцами таких компаний-посредников были племянники или жены директоров электростанций. Подобная разрушительная практика оставляла электростанции без денег на закупку угля для своих генераторов. Борис, муж Гретхен, занимая должность «царя электричества», решил покончить с этим и уволил наиболее проворовавшихся менеджеров городских электростанций, но это мало что изменило – воровство продолжалось.

В дополнение к частому отключению уличного освещения, Владивосток нередко оставался и без воды. Городские водопроводные трубы настолько проржавели, что почти вся вода просачивалась в землю и уходила в океан. Давление в трубах падало, и вода не поднималась до верхних этажей жилых домов. По утрам мы видели сотни людей – и пенсионеров, и молодых, терпеливо стоящих в очередях с ведрами и бидонами около автоцистерн с привозной водой. Как нам сказали, мафия контролировала распределение воды и брала с бедных пенсионеров примерно по двадцать пять центов за галлон.

В «Лосиной голове» все эти беды Владивостока казались удаленными на миллион миль. Поскольку это была наша последняя ночь в городе, хозяева из «Шелл» и «Марафона» устроили нам прощальный банкет. Пиво «Молсен» лилось рекой, в результате чего некоторые из наших отважных репортеров набрались храбрости выбраться в город без сопровождающих.

По рекомендации бармена охотничьего домика, у нас возникла идея проверить комплекс «Казино/диско», поскольку он сказал, что там «классно». Изолированные от общества вертолетами нефтяных компаний и роскошными номерами в гостиницах, мы вряд ли могли встретить «настоящих людей» на Дальнем Востоке России, нам удавалось лишь немного поболтать о пустяках с местными жителями.

Заведение располагалось на втором этаже бетонного здания, которое раньше занимал торговый центр, эквивалент западного супермаркета. На ступеньках лестницы плакала помятая молодая женщина, вытирая нос платком с пятнами то ли крови, то ли губной помады. Рядом стоял и кричал на нее звероподобный мужчина. Мы обошли эту пару, полагая, что он, вероятно, бандит, и сочли, что наше невмешательство в данном случае будет лучшей формой рыцарства.

На площадке второго этажа прямо за стальной дверью с глазком из толстого стекла, какие я видел только на дверях бронированных машин ООН на границе между Сербией и Македонией, вращалось подсвеченное неоновыми огнями колесо рулетки. На двери был звонок. Джерри, репортер компании «Шелл», смело нажал на кнопку. Дверь, похожая на дверцу сейфа, со скрипом открылась, и вырвавшийся из-за нее шум и грохот ритмичной танцевальной музыки оглушил нас. Четверо очень крупных мужчин – человеческий эквивалент ротвейлеров – нарисовались в полумраке. У двоих через плечо были переброшены автоматы АК-47, у других в кобурах были пистолеты.

– Что надо? – пролаяли они.

– Только выпить, – ответил Робин, хладнокровный репортер лондонской газеты «Таймс».

«Ротвейлеры» окинули нас оценивающим взглядом и кивком пригласили войти. Они проверили металлодетекторами каждого из нас, заставив поднять руки вверх и повернуться кругом, и, убедившись, что у нас нет спрятанного оружия, направили к хозяйке заведения, даме на высоких каблуках. Она справилась о нашем здоровье, пожелала приятно провести вечер и получила с каждого входную плату в двадцать долларов.

Предосторожности службы безопасности неприятно настораживали, но, очевидно, были необходимыми. Два дня тому назад в новой гостинице «Хюндаи», единственной во Владивостоке гостинице, где останавливались приезжающие в Россию западные бизнесмены, возникла большая перестрелка. Глава одной из многочисленных мафиозных групп был расстрелян, его мозг забрызгал весь холл гостиницы, а на стенах все еще оставались следы от пуль. Началось все с того, что в гостиничный офис корейского совместного предприятия ворвались два автоматчика и разрядили магазины своих автоматов, искромсав всю мебель, разбив вдребезги зеркала и разогнав постояльцев гостиницы. Телохранители убитого криминального главаря открыли ответный огонь и ушли, выбив стеклянную дверь. Этот шумный скандал даже не нашел отражения на первых страницах местных газет, так часты были подобные стычки между соперничающими криминальными бандами.

Мы осторожно вошли, стараясь не выглядеть напуганными. В переполненном людьми игровом зале было накурено и шумно. Группа пьяных китайских торговцев наслаждалась пылкой игрой в кости. Игроки громко вопили и буквально ревели при каждом броске костей, «ротвейлеры» на них смотрели неодобрительно. Остальными игроками были русские, все до одного похожие на мелких бандитов. Они были одеты, как молодые московские «крутые ребята» начала девяностых годов: в теплых тренировочных костюмах фирмы «Пума» и кожаных куртках, с массивными золотыми браслетами на руках и с татуировками. В отличие от китайцев они угрюмо курили, на лицах была написана или предельная сосредоточенность, или с трудом сдерживаемая ярость. Я заметил у одного из них за поясом пистолет, что могло означать лишь одно – он сотрудничал с бандой, которая контролировала это казино.

Вездесущие любовницы бандитов склонились за стойкой бара, стряхивая пепел с сигарет своими длинными, окрашенными в черный цвет ногтями. Очевидно, мы привлекли их внимание как богатые потенциальные клиенты, и они разглядывали нас с нескрываемым коммерческим интересом, примерно так, как обычно смотрят на новых игроков одетые в красные жилеты крупье. Некоторые из играющих тоже окинули нас не совсем доброжелательными взглядами. Все это невольно напомнило мне тревожную обстановку в баре со столовой в одной из сцен фильма «Звездные войны».

– Мне не нравится, как выглядит вся эта публика, – прошептал Робин. – Пошли-ка лучше выпьем по кружке пива в пабе.

Комплекс казино был разделен на три отдельных центра развлечений, как это было принято в прежнем Советском Союзе, где было много посетителей с различным достатком. «Английский» паб был доставлен сюда уже заранее укомплектованным, как кабинеты Потанина и Тимошенко, по тому же каталогу заказов по почте. В этом пабе были кабинки и столы из дуба, лампы, похожие на морские фонари, и изящные морские безделушки, на стенах развешаны фотографии и копии картин.

В пабе подавали японское пиво, и мы заказали «Саппоро». Усевшись в угловой кабине, мы надеялись, что не будем привлекать внимание мужчин крепкого телосложения за столом в центре зала. Они не производили впечатления людей, которые пришли сюда с удовольствием провести время. Уперев локти в стол, они о чем-то тихо, как заговорщики, переговаривались. Вереницы прекрасных женщин входили и выходили из паба и каждый раз, проходя мимо нашей кабины, как бы приглашали своими чарующими улыбками. Робин не обращал на них внимания. Он достаточно долго находился в России и знал, что их обольстительные улыбки никак не связаны с нашим мужским обаянием. Я постепенно привыкал к присутствию проституток, которые, как телохранители, всюду сопровождают тебя в новой России. В таком месте, как Владивосток, где никто не получал зарплату, где не было даже электричества и водопроводной воды, да и самой возможности получить хорошо оплачиваемую работу, проституция возникла в силу экономической необходимости.

Мы перешли в соседний зал, дискотеку. Зал был практически пуст, если не считать примерно пятидесяти женщин, раскачивающихся под музыку на танцплощадке. Около дюжины их покровителей, половина из которых были китайцы, сидели, развалясь, на кушетках, наблюдали и курили. Стробоскопические светильники мигали, освещая извивающиеся тела женщин, пытающихся одновременно поймать взгляд потенциального клиента. Некоторые дамы разделись до бюстгальтеров, а одна совсем откровенно демонстрировала свои прелести двум пожилым мужчинам. Сегодняшний вечер, похоже, был слишком вялым – продавцов было больше, чем покупателей, и некоторые девушки, казалось, были в отчаянии.

Привлекательная темноволосая женщина около тридцати лет, может быть, мать двоих детей или школьная учительница, приблизилась к нам. Она наклонилась, притеревшись грудью к моему плечу.

– Почему вы не танцуете? – спросила она, стараясь говорить весело и непринужденно, но ее слова звучали как-то медленно и заученно.

От женщины тяжело пахло табаком и спиртным. Ее обрызганные лаком волосы слегка царапали мое лицо. Духи, которыми она пользовалась, плохо маскировали запах немытого тела. Я, должно быть, непроизвольно отшатнулся, ибо черты ее лица приняли жесткое выражение, и она с руганью стремительно отошла от меня.

Подавленные и с чувством какой-то потери в душе мы решили уйти. Пристальные взгляды этих новых капиталистов сопровождали нас до тех пор, пока мы не вышли через стальную дверь в темноту грязных улиц Владивостока. По пути в «Лосиную голову» я размышлял о женщине, которая предложила мне потанцевать, – о женщине, у которой могли быть дети и, сложись судьба по-другому, совсем другая карьера. Она почувствовала мою реакцию, и ей было больно от инстинктивного отвращения, проявленного одним из любимых детей капитализма. В моей памяти она осталась как символ той самой границы, которую я так стремился увидеть.