"Мао: Душевная повесть" - читать интересную книгу автора (Пронин Игорь)

1

Я не знаю точно ни дня, ни даже года своего рождения. Я знаю лишь, что мать назвала меня Мао в честь советско-китайской дружбы. При этом она поступила наперекор отцу, который хотел назвать меня Фиделем. Спасибо тебе, мама, мне страшно представить, как бы я провел детство в России с таким именем. Впрочем, мать наверняка поступила так, не заботясь обо мне, а желая досадить отцу. Так или иначе, вскоре моя мать исчезла. Отец не мог толком припомнить, когда и как это случилось. Иногда он рассказывал, что она убежала с барабанщиком из ВИА, вспоминал со слезами, как бежал за поездом, потрясая моим младенческим тельцем. В другой раз он проговаривался в пьяном бреду, что застрелил обоих: и мать, и грузинского князя. А то и вовсе говорил, что никакой матери у нас с сестрой никогда не было, что он нашел нас на помойке и скоро вернет обратно — это если мы его не слушались. На самом-то деле отец был (вряд ли он жив теперь) запойным пьяницей, и я никогда не доверял его рассказам. Другое дело моя старшая сестра, Машенька. Она мечтала тоже убежать с барабанщиком, постоянно вырезала из журналов всякие фотографии и обклеивала ими подвалы, по которым мы скитались. А уж когда ей удавалось напасть на след какого-нибудь оркестра, так она и вовсе забрасывала проституцию и день-деньской околачивалась под окнами гостиниц. Пока Маша была маленькой, отцу удавалось ее вразумить, но когда подросла, он уже не мог с ней справиться, а я, напротив, еще не вырос… Да тут еще она начала пить… Наголодались мы с папашей, ничего не скажешь.

Бить меня отец перестал как-то резко, сразу. Даже учителя в школе (а отец настаивал, что я должен научиться писать) переполошились — что это ты сегодня сам не свой и без синяков? Я страдал. У меня как будто отняли что-то, я чувствовал, что былой близости с отцом уже больше не будет, он боится меня. Так я перестал быть ребенком. А мужчиной стал на другой день, выручили инстинкты. Какой-то парень, года на четыре младше, спускался впереди меня по лестнице в школе. Я сам не понял, как ударил его ногой в спину. Парень скатился вниз, разбил себе лицо и заплакал. Пиная его ногами, я понял, что теперь могу позаботиться о себе сам. В тот же вечер я избил сестру и к утру у нас был ужин. Отец прослезился. Да так и слезился, уже не переставая все время, что-то у него с глазами стало. Со стыдом вспоминаю — это раздражало меня. Бьешь его — плачет, не бьешь — все равно плачет. Потом и сестра стала его бить, одним словом, старик совсем опустился.

Некоторое время я чувствовал себя уверенно, а если в чем-то сомневался, то шел на детскую площадку и давал кому-нибудь в рыло. Но как-то раз там меня подстерегли два одноклассника. Тогда я совсем перестал ходить в школу, а в карман положил отвертку. Пару раз мне пришлось ею воспользоваться, зато никто меня с тех пор не трогал, ну, кроме ментов, конечно. Те били, как и раньше.

Ментов у нас в районе было двое — один с усами, другой без. Они били кого хотели и когда хотели, ведь у них были пистолеты. Я в детстве хотел быть ментом, но потом узнал, что на зоне их опускают. Так вот, как-то раз я пришел в наш подвал и обнаружил там обоих ментов. Ну, усатый-то бывал у нас часто, пользовался моей сестрой бесплатно, а вот безусый обычно не приходил. Обычно отец сам относил ему деньги. Вообще-то деньги у сестры давно отбирал я сам, но отец лучше меня считал и вел все расчеты. Как я вскоре понял из криков безусого, в этот раз отец ему денег не принес. Я, наверное, сам был в этом виноват — не дал ему с утра опохмелиться, но, что он пропьет все деньги, не ожидал. Ведь менты могут и убить запросто, им ведь все равно, рано или поздно каждый из них попадет в ад или на зону. Безусый стал бить отца, а отец показывал на меня. Тогда безусый стал бить меня, но у меня уже кончились деньги, я пил в тот день водку. Я сказал, что завтра отдам ему деньги и отца отколочу завтра, а сегодня пусть заберет в залог сестру и уходит.

Может быть, он так бы и поступил, но подошел его усатый приятель. Я ему никогда не нравился, и теперь он решил мне отомстить. Он сказал, что им проще вести дела с отцом, а не с таким отморозком с отверткой, как я, и что меня пора отправить в армию. Безусый согласился, и пока я, побитый и пьяный, беспомощно лежал у ног своего побитого и пьяного папаши, они вдвоем перерыли все наши пожитки и нашли кое-какие мои документы. Предательница Машка помогла им в этом — она смекнула, что немощный отец без меня и совсем уж не сможет ею командовать. Я уверен, что она сразу выбросила его за дверь. Ну что ж, сказать по совести — он того стоил. Надеюсь, что и Машеньке пришлось несладко, но сам я этого никогда не узнаю. Потому что зачем мне это теперь, после всего, что случилось?

Пинками погнали меня на призывной пункт. Там некоторые военные сперва хотели отвести меня к врачу, видимо, их смутило мое разбитое лицо, но менты заорали на них пьяными голосами, нашли какого-то своего знакомого, такого же отпетого беспредельщика, и судьба моя была решена. Через полчаса я был заперт на ночь вместе с сотней таких же обреченных на военную службу в большом помещении вроде спортзала.

Удивительно, как много можно успеть узнать за одну ночь! Там почти все были пьяные ребята моего возраста, рассказывали про себя, перебивая друг друга. Оказывается, в армию не только через злых ментов попадают. Можно совсем наоборот, спрятаться в армии от них. А еще можно пойти в армию, чтобы стать прапорщиком. Я-то всегда думал, что прапорщики с армией никак не связаны, менты вон тоже в форме ходят, но не военные же? А еще можно пойти в армию, чтобы кормили. Это мне было уже совершенно не понятно — кормиться и на помойке можно, зачем же в армию-то идти? Все равно досыта кормить не будут, с этим все согласились. Но большинство забрали, как меня, силой, через ментов. Некоторые даже учились в институтах и теперь жалели, что долго не будут учиться и совсем отупеют. Помню, я хотел расспросить, что такого хорошего в этих институтах, да не помню, собрался ли. Водки было много, мы напились, и я уснул.

Утром меня и еще нескольких растолкал какой-то пузатый здоровяк-военный, сказал что он — капитан, и мы поедем с ним. Потом мы пошли завтракать, и еды мне досталось много, потому что никто, кроме меня, есть ее не стал. Я спросил ребят, хорошо ли служить на корабле, они ответили, что плохо, потому что долго. А один сказал, что я дурак и капитан этот сухопутный. Потом они сказали, что служить придется в стройбате, а служить там тоже плохо, потому что надо работать. Работать я боялся, ведь не привык, не любил и не умел, да и вообще душа не лежала, поэтому решил после завтрака открыть окно в туалете и сбежать. На окнах были сняты ручки, но я надеялся справиться своей отверткой, обыскивали нас небрежно, и я спрятал ее в рукаве.

По зданию призывного пункта слонялось огромное количество призывников, и, выйдя из столовой, я сразу затерялся в толпе. Меня кто-то окликнул в спину, но я не обернулся. Сперва я наугад ходил по коридорам и лестницам, чтобы удалиться подальше от своих приятелей и сухопутного капитана, а потом отыскал туалет. В туалете стояла страшная вонь, потому что половина сливных бачков не работала. В то же время все унитазы были заняты, видимо, от местной еды. Я порадовался, что с детства привык жрать любую дрянь, и стал ковырять окно отверткой. Сидящие на унитазах смотрели на меня с сочувствием и давали всякие бестолковые советы. Потом один поднялся, подошел, осмотрел окно и сказал, что я дурак, а окно заколочено гвоздями. Я ткнул его отверткой в нос, чтоб он не задавался, и спросил, не умеет ли кто вытаскивать гвозди. Но помогать мне никто не стал.

Тут распахнулась дверь и вбежал один из моих давешних приятелей, который сказал, что вызывают нашу команду и все меня ждут у выхода вместе с капитаном. Я ответил, чтоб он убирался, никакой команды я не знаю и его вижу в первый раз. Он был обескуражен, тем более что присутствующие в туалете меня поддержали. Я пообещал ткнуть и этого чудака отверткой, если он не исчезнет, и он сразу ушел. Оказалось, что в туалете сидят в основном поступившие так же, как и я. Они теперь были как бы в бегах и ждали конца призыва, когда толпа в коридорах рассосется и их найдут, чтобы отправить в какое-нибудь место получше. Или, конечно, похуже.

Так мы и жили: ночью пили водку вновь прибывших, днем спали все время, когда не жрали и не торчали в сортире. В общем, мне это житье понравилось — я слышал много интересных рассказов, даже стал задумываться о своей жизни. Потом я стал замечать: если водка есть и не надо тратить время на ее поиски, то на третий-четвертый день начинаешь задумываться. И тогда многое понимаешь. Сколько же людей никогда так и не посмотрели в глубь себя из-за постоянной нехватки водки? Водка — необходимое и страшное зло. Примерно через пару недель я начал предчувствовать недоброе. Водка должна была поступить с нами жестоко, иначе и быть не могло. Незаметно для многих ее стало становиться все меньше, но я был настороже. Я даже сделал некоторые запасы, и когда за водку стали драться, сберег здоровье. Но настал и мой час. Однажды я лег спать трезвым.

Трезвость, я имею в виду абсолютную трезвость, страшна мыслями. Не такими, как от изобилия водки, а черными. Лежишь и думаешь, и тошнит. И все вокруг черное. Я слышал, как люди в этом состоянии проклинают все, собираются начать новую жизнь, бросить пить. Это чистое сумасшествие — если тебе так плохо уже сейчас, зачем же так страдать всю жизнь по своей воле? Конечно, можно притерпеться, но все равно до конца не привыкнешь. Ходишь как раб. То надо, это надо. И я решил сбежать домой. Но сначала надо было или найти водки на посошок, или отлежаться хоть пару дней.

Увы, полдня не хватило. Пришли солдаты, стали ругаться на нас, потом бить, а потом отнесли вниз по лестнице в автобус. Нас покидали на сиденья, автобус поехал и всех стало тошнить. Кого-то первого, а потом сразу всех. А около кабины водителя стоял здоровенный офицер, я не видел его лица, все расплывалось, и кричал: «В Афган! В Афган! В Афган, суки!»