"Мао: Душевная повесть" - читать интересную книгу автора (Пронин Игорь)

8

Монастырь — это дом такой этажей в пять, со всякими штучками на стенах, а вокруг дома — забор. За забором монастырский двор, там этих лысых монахов как муравьев. Наш Боло сразу побежал внутрь, а мы остались в толпе. Монахи, что с нами пришли, остальным все рассказали, те удивлялись, кричали что-то. Саид смотрел на них зверем, Райфайзен улыбался и пробовал пояснять кое-что, а Филипп просто сел возле забора и глаза прикрыл.

— Ты чего, Филипп, спишь?

— Нет. Я вспоминаю острова.

Ну тогда и я тоже рядом с ним сел и тоже стал острова вспоминать. И уснул, конечно. И — здрасьте, Апулей за столом, перед ним на стуле мой приятель узбек, чай пьют, о чем-то рассуждают. Когда успели подружиться? Как бы узбек чего не наболтал обо мне… Я подошел поближе, говорю:

— Привет. Как дела?

— Привет, — говорит Апулей. — А мы вот с Борхонджоном чаевничаем. Тебя тут поминали как раз… Тебе налить зеленого?

— А больше ничего нет?

— Как хочешь. Так вот Сучку вы ухайдокали — молодцы! Правильно. Да, Боря?

— Да, — кивает этот Борхонджон, — противная она была. Мне голову туманила больную… — Он потрогал повязку и хитро так на меня посмотрел. — Зато теперь вот с Апулеем Самаркандовичем можем спокойно обо всем договориться.

— Это о чем?

— О компенсации, Мао. — Апулей потянулся и хрустнул своими мослами на всю комнату. — Человек лишился жизни. Может он за это рассчитывать на компенсацию?

— Не знаю.

— А закон говорит: может! — Апулей потряс какой-то старой толстой книжкой. Книжка показалась мне знакомой. — Вот, приходится из-за тебя изучать Кодексы, по библиотекам лазить… И Боря получит компенсацию в соответствующей инстанции сразу, как только его дело дойдет до рассмотрения. А взыскана компенсация будет с тебя. Тебе это нравится?

— Нет у меня ничего…

— А это особенно хреново, Мао. Тогда придется отрабатывать карму. Как ты на это смотришь?

— Я — против. Апулей, хорош издеваться, ты лучше подскажи, что делать мне, чтоб все в ажуре было. Ну чего ты как в школе?

— В школе надо было учиться, а не гримасничать. — Апулей посмотрел на Борхонджона, и оба гаденько усмехнулись. Так бы и ткнул отверткой паразитам. — Вот что, надо договориться. Условия просты: ты выполняешь некоторые просьбы Борхонджона, а он отказывается от своих к тебе претензий. Как? — Я молчу. Я и в школе больше молчал. — Он согласен, Боря. Он у меня понятливый малый и, конечно, очень переживает о случившемся.

— Да и мне он сразу понравился! — расплылся узбек. — Вот что, ты не волнуйся так, с каждым может случиться. Да и просьбочки у меня к тебе будут так, пустяки одни. И всего-то пять.

— Три, — оборвал его Апулей. — Я же только что сказал: три — наше последнее слово. Или идемте в суд, товарищ.

— Да посмотри же на него, Апу, что ему стоит? Молодой, красивый! Мао, ведь правду я говорю?

— Мао, молчать! — Апулей аж подскочил. — Боря, лезть с вопросами к моему клиенту в обход меня — это безнравственно!

— Да что его спрашивать? И так все понятно! Мао, скажи ему, что ты не такой мелочный!

Я хотел ему сказать, чтоб он слушался Самаркандыча, но тут Апулей сильно толкнул меня копытом, и я проснулся. Нас звали в монастырь, на разговор с Настоятелем. Где-то невдалеке кто-то стучал по рельсе. Райфайзен отряхнул на мне штаны, похлопал по щекам Филиппа, чтоб тот ожил, сделал знак Саиду, чтоб убрал автомат за спину, и мы пошли.

Внутри там здоровенный вроде бы зал, но я не уверен, потому что колонн полным-полно, как в лесу. Тем более что они деревянные. И мы пошли как-то наискосок, так что я все время налетал на эти колонны, и устал, и пошел вдоль, чтобы потом свернуть, ну так же проще. Шел-шел и потерялся, вся толпа куда-то вбок подалась. Я хотел было им покричать, как в лесу, но застеснялся. Потом вижу — монашек бежит, маленький, но тоже лысенький и в сандалиях, как настоящий. Я его поймал за рукав.

— Слушай, а где у вас для гостей комнаты?

— У нас гостей нет! Каждый гость у нас становится монахом, хоть на день, хоть на час! Только живет во дворе и не допускается к работам на кухне! — орет, как Цуруль, даром что маленький.

— Родной, мне не надо на работы. Мне просто надо на кухню, — я уж понял, что ему надо все разжевывать. — Жрать я хочу и выпить.

— Ужин по расписанию! — и вывертывается из моей руки, так и крутится весь. — Пока территория не убрана, пока мантры не прочтены, за стол не садятся!

Ну что делать? Ткнул я его отверткой в бок, чтоб старшим не перечил, он заверещал было. Но я тут же ему отвертку к шее — мол, будешь орать или спорить, отправлю к Апулею, в Небесную Канцелярию. Он притих, бок ощупал, потом закивал и потянул меня куда-то. Пошли. Как они среди колонн дорогу находят — не пойму, если б я был Настоятелем, я бы указатели повесил. Ну да тут страны на дураков богатые. И привел меня монашек к какой-то дверке, через нее в дворик крохотный, там баки с объедками и где-то за перегородочкой свинка хрюкает. Вот тут я обрадовался и расслабился, чуть хотел поудобнее руку перехватить, он и вырвался. Заверещал и в какую-то щель провалился, я и не погнался за ним далее. Зашел в дверь на кухню, ее сразу видно: за ней кричат и шипит что-то громко. На кухне само собой грязь, запах этот, смесь горелого с гнилым, сумрачно и жарко. А что поделать, иначе готовить еще никто не научился, у афганцев котлы с рисом на улице — это ж не кухня, это название одно. А здесь готовят нормальную еду, сразу понятно. Вот я иду, кругом пар, справа-слева какие-то монахи пробегают, но у меня у самого голова лысая. Пошарил я по столу, схватил какую-то деревянную ложку, где-то что-то зачерпнул-попробовал — отрава. Попробовал в другой кастрюле — сырые овощи. Обжегся только. Это, думаю, не дело. Надо сперва выпить. Пошел искать подсобку какую-нибудь, но никак ничего не нахожу. Уже несколько кругов сделал по кухне, уже на меня поглядывать эти жирные повара стали, а никакого места, чтоб ящики с водкой поставить, не нахожу. Что ж это за столовка?

И вдруг шагнул я чуть вбок — и оказался перед столом, над столом открытое окошко, ветерком весь пар отдувает. А за столом сидит толстенный монах, щеки по плечам распушил, мясо с кости жрет. Жует и смотрит на меня. Ну, пока он прожевал, я тоже мяса взял (там целая миска стояла), проглотил и еще успел его кружку понюхать. Нет, запах там, как из сортира. Хотел я обратно в пар отступить, но подумал: сколько же можно? Здесь хоть мясо как мясо, хоть и без хлеба. Взял еще. Монах прожевал, из кружки отхлебнул, улыбнулся мне.

— Ты кто, демон или иноземец? Если демон, то поспеши вон, сейчас я позвоню в колокольчики. — Он взял откуда-то чудную шапку всю в железячках, колокольчиках, бубенчиках и потряс ею. Ничего звук, приятный. — Так ты не демон? Тогда скажи мне, по какому праву ты ешь мое мясо, а потом скажи, как ты попал в монастырь?

— Слушай, дядя. — Я вдруг совсем себя усталым почувствовал. — Я тебе все расскажу, честное слово, только давай тяпнем по стакашке. Нервы на пределе, сам видишь.

Он было нахмурился, но потом поводил-поводил бровями…

— Следуй за мной, босой иноземец.

И мы вышли снова в тот дворик и тут же зашли в другую дверь. Там была крохотная комнатка с лежанкой во всю длину, ковриком и тумбочкой. Монах нагнулся, так что вытолкнул меня на улицу своей здоровой задницей, и вытащил из-под лежака сундук. Потом обернулся, втащил меня внутрь и прикрыл дверь. Вот такие люди мне нравятся, они решительны и доброжелательны. Монах мгновенно достал бутылку с темной жидкостью вроде коньяка, две пиалки и коробочку конфет, вкусных таких, типа «60 лет Октябрю». Наполнил, тут же выпил, я даже с ним чокнуться не успел, и зажевал конфеткой. По комнате пошел запах, ну настолько хороший, что я даже помедлил.

Пожалуй, до тех пор я ни разу не выпивал с таким удовольствием. Выпил. Он тут же наполнил еще, снова выпили, конфетки, присели на его койку. Он смотрит на меня, и я понимаю, что пора рассказывать. Ну что ж, начал: как меня зовут, где вырос, как учился, как в пионеры не приняли… На пионерах он расчувствовался и еще налил. Потом говорит:

— Знаешь, иноземец Мао, у меня вот тоже была такая грустная история… — и рассказал мне, как хотел жениться на одной девушке, но она его не любила и ушла работать проституткой в город, и тогда он оскорбился, тоже сбежал из своего колхоза и ограбил и убил на дороге какую-то семью, приоделся, пришел к ней в контору и снял ее на всю ночь, и всю ночь предлагал ей уехать и врал, что он теперь крутой деляга, и она, конечно, согласилась и побежала утром за шмотками, и тут он ей написал записку на стене, чтобы шла она на фиг, тварь такая, и сбежал не заплатив, а через пару часов на дороге его взяли и упекли в тюрьму за его и чужую мокруху, и хотели сажать на кол, но его спасло неожиданное осеннее наступление коммунистов, и его забрали в армию, но он сбежал, а его забрали в другую, но он сдался американцам в плен, а они, когда отступали, его бросили. Очень грустная история. Он бы и еще говорил, но тут на улице стали бегать и орать мое имя, и он сказал: — Если это не китайцы пришли громить наш монастырь, то это ищут тебя. Проваливай, славный ты парень, хоть и язычник, а я пока вздремну.

Я не очень хотел уходить, да он меня вытолкнул и дверь запер. Мимо бежит тот самый мелкий монашек:

— Мао! Мао!

Я его ловлю опять за плечо:

— Ну я — Мао. Ну и что?

— Тебя сам Настоятель ищет! Так сильно ищет!

Не стал я дальше с ним разговаривать, пошел. Он спереди забежал, руками разводит, повороты подсказывает. Так вернулись в зал с колоннами, потом в какую-то высокую дверь, по ступенькам и в большую комнату. Комната вся в коврах, по стенам статуи и монахи, некоторые с палками, посередине вся моя компания. Саид без автомата, Филипп без подсвечника, Райфайзен только с книжками, но за книжки держится двумя лапами ярко одетый мужик в высокой шапке с колокольцами, и что-то Райфайзену втирает, и время от времени книжки к себе дергает. Но Райфайзен не отпускает, цепко прихватил и что-то тоже цедит в ответ.

— А вот и Мао! — заорал Саид. — Ты где шарился? Давай скорей какой-нибудь документ, что ты Мао, у нас неприятности!

— Нету у меня документов, — говорю. — Что случилось-то?

— Без документов или свидетельства надежного человека я не могу поверить, что этот оборванец носит то же имя, что и покойный Великий Кормчий братского китайского народа! — басит тогда мужик в шапке. — И, таким образом, ваше заявление рассматриваю как провокационное, и отдайте сейчас же Книги!

— Каких тебе людей надо!? — орет Саид и прямо наскакивает на этого мужика, но косится на монахов с палками вокруг. — Каких? Вот нас трое, все говорим: Мао его зовут! Родственник и наследник же!

— Мао, — говорит Райфайзен, — у тебя здесь ну хоть где-нибудь знакомые есть, а? Ну хоть кто-то, кто тебя знает? Ты пойми, у нас книги забирают, разбойничают, сейчас не время скрывать, что ты — родственник Вождя! — и мигает мне.

— Ну да, — я ж не дурак, мне много мигать не нужно. — Родственник я. Дядя его, китаец. И знакомый есть, сейчас приведу.

Я повернулся, хотел пойти этого своего друга позвать, но в дверях уже монахи с палками. Загалдели на меня, палками машут, я чуть не упал. Настоятель говорит:

— Мы сами позовем твоего знакомого. Надеюсь, это окажется достойный человек. Как его имя? Как давно вы знакомы?

— Знакомы с самого детства. Как зовут, не знаю. Жирный такой, шея как у слона, около кухни живет в чуланчике.

— Ван Сяо? Наш уважаемый главный повар? — Настоятель был удивлен. — Это хорошая рекомендация… Только почему ты не знал его имени?

— Они друг друга называли только детскими кличками, — говорит Райфайзен.

— Ты помолчи пока, — погрозил ему Настоятель. — И какие же были клички?

— Какие клички?

— Ну, которыми вы друг друга в детстве называли?

— Это… Он меня называл Мао. А я его — Ван Сяо.

Настоятель посмотрел на меня внимательно, помолчал, потом хлопнул в ладоши:

— Позовите Ван Сяо!

Минут через двадцать его привели. Сонный, разморенный, идет — качается. Встал прямо перед Настоятелем, вздохнул. Даже я запах почувствовал, хоть от меня от самого несло.

— Чем это от тебя пахнет, Ван Сяо?

— Пищу пробовал в столовой… — ворочает глазами Ван. — Отравился, кажется… Чувствую себя неважно… — и рыгнул еще. Очень похоже вышло, что он отравился.

— Прости, Ван Сяо, что я побеспокоил тебя в минуты болезни, надеюсь непродолжительной, но имеется важное и, думаю, срочное дело. Знаешь ли ты этого человека? — и Настоятель ткнул в мою сторону пальцем.

— Ага, — сказал Ван. — Иноземец он. Мао.

— Знаешь ли ты его давно? Можешь ли ты поручиться, что он и правда родственник Великого Мао? Подумай хорошенько, прежде чем ответить! Эти люди утверждают, что действуют по заданию Пекина, и тогда я остерегусь причинять им зло. Но если они самозванцы, то мы обязаны отобрать у них Свод Небесных Законов, Книги нибелунгов!

— Книги нибелунгов? — Ван Сяо даже икнул от удивления. Я стал мигать ему, как мне мигал Райфайзен. Ван Сяо почесал левую подмышку и говорит: — Да, я знаю этого товарища давно. Он учился в России, почетный пионер, проверенный товарищ, никогда не оставит друга в беде, активно занимается общественной работой, мы с ним вместе Сайгон брали.

— Сайгон? — уважительно так спрашивает Настоятель. — Ну, тогда другое дело. Ван Сяо, вы должны были рассказать мне сразу. Ай-яй, товарищ Ван Сяо. Проводите, пожалуйста, наших дорогих гостей в столовую, я подойду чуть позже. Надо вам одежду и обувь подобрать, не хочу, чтобы в Пекине плохо думали о нашем монастыре.

И мы пошли в столовую. Ван Сяо обнял меня за шею, очень крепко, и зашептал в ухо:

— Вот что, Мао, вы все в моих руках и меньше чем за треть я вас не выпущу. Так своим и передай. Дело простое: одну книгу отдаете мне, это гарантия. Дальше вы выбираетесь за кордон сами, встретимся в Таиланде. Я тебе адресок скажу попозже. Если вас неделю после срока нет — я сам ищу покупателя. Если придете, продаем обе книги, вместе они подороже пойдут, и честно все делим. И никак иначе, понятно?

— Понятно, — а что тут скажешь, шея хрустит. — Ван, а бутылочка еще найдется?

— Не будь дураком — и все тогда найдется. — Он меня выпустил и повернулся к моим друзьям: — Прошу вас, товарищи, прошу!

Мы шли по залу, а по сторонам стояли монахи и смотрели на нас как звери. А Боло даже проворчал, что, если б он знал, с кем дело имеет, закопали бы они нас в горах, коммунистов проклятых. Наконец Ван привел нас в столовую, она у них ничего, большая, только темноватая. Посадил нас за длинный стол, а сам ушел распоряжаться насчет пожрать. Я ему напомнил про бутылку, но он сказал: после ужина заглядывай. Монахи толпились возле дверей и что-то бормотали между собой.

— Дело ясное, — сказал Райфайзен. — Настоятель запуган китайцами, и монахи на самом деле тоже. Поворчат и разойдутся.

— Не нравится мне здесь, — говорит Саид. — Одни мужики. Вот действительно, педики лысые. А Настоятель — так точно гомосек, самый главный тут.

— Ван — нормальный мужик, — рассказал я им. — Он говорит: дайте мне одну книгу и встретимся в Таиланде. И продадим кому-нибудь, кто читать любит.

— Ничего мы ему не дадим! — отрезал Райфайзен. — Книги какие-то очень важные. Денег стоят много, а нам собираются дать конвой до Пекина. Я не хочу в китайскую тюрьму. Пусть твой Ван выводит нас из страны, а там посмотрим, сколько ему отстегнуть.

— А пока для проверки пусть из этого развратного монастыря нас выведет! — Саид совсем загрустил.

— Давайте сперва пожрем, а? — сказал Филипп. — Пока будем кушать, что-нибудь случится, и все будет ясно. Может быть, нас сейчас отравят всех, так зачем же раньше времени голову ломать?

Тут как раз подошли монахи, стали швырять перед нами миски со жратвой, ложки и кружки с вонючим пойлом. Ну, пожрать так пожрать. Мясо, конечно, было не такое хорошее, как на столе у Вана, жесткое, но есть можно. Саид, правда, почти не ел, только головой покачивал и вздыхал. Но зато и Райфайзен, и Филипп навалились, да и я тоже, ведь выпивка еще не выветрилась, самое время было поесть. Монахи все так же стояли у входа, поглядывали на нас и фыркали, заводилой у них был Боло, он нам кулаками грозил. Так мы все и съели, запить только было нечем, потому что один Райфайзен мог эту бурду пить. Он сказал, что это тибетский чай, с жиром яков, и что это очень полезно. Но все равно его стошнило прямо на стол. Тут и подошел Настоятель. Я так понимаю, что он собирался с нами вместе ужинать и очень удивился, когда на столе из еды оказалось только то, что Райфайзен приготовил. Монахи за его спиной стали ржать, а Боло до того оборзел, что крикнул: «Это тебе подарок от твоих китайских товарищей!» — тихо так крикнул, но все услышали и замолчали. А Настоятель побагровел, медленно к нему повернулся и говорит:

— Ты, отродье неместное, подойди.

Тишина настала гробовая, только Райфайзен икает и Саид вздыхает. И Филипп еще ложку уронил. И я говорю, мол, гостья придет. А вообще было очень тихо, Боло подошел, посерьезнел весь.

— Ты думаешь, Боло, ты тут самый крутой? Ты думаешь, Боло, что я боюсь твоих кулаков, а? А где были твои кулаки, когда здесь летал, как у себя дома, этот чертов китаез, простите дорогие товарищи, где были твои кулаки? Когда он набрал полную бочку помета и швырялся в нас сверху, и мы полдня не могли выйти из дому, где были твои кулаки? Нет, я не боюсь твоих кулаков. И эти ответственные товарищи тоже не боятся твоих кулаков. Потому что они — солдаты Красной Армии. Проси у них прощения, гнида. Не у меня — у них. На коленях.

Боло стоит, сопит. Райфайзен наконец откашлялся, говорит:

— Господин Настоятель, мы, право слово, не обижены. Мы, собственно, ничего и не слышали. Да и вообще, спать пора. Давайте поутру спокойно во всем разберемся.

— Нет, я не могу спать опозоренным! — продолжает заводиться Настоятель. — Я давно замечал эту тварь в антипартийных настроениях! Пусть просит прощения или я его на ошейник посажу!

— Не посадишь… — бурчит Боло.

— Посажу! А ну, десять человек ко мне!

Но никто к нему не спешит. Думают монахи. Пока они думали, Саид взял кружку из-под Райфайзена и засветил ею Боло прямо в лоб. Кружка раскололась, Боло глаза выкатил, стоит, кровью обтекает не спеша. Саид стал орать, чтобы Боло шел к нему и он его запинает, но я решил, что еще рано. Взял еще кружку и тоже бросил. Но она была с чаем, и я не попал, только облил Настоятеля. Тот окончательно психанул и раскричался:

— Всех вас к матерям сгною, если сейчас же не скрутите Боло! И этого еще поганца! — тыкает он в ближайшего монаха. — И этого! Ну! Слушаешь меня или нет? И этого скрутить!

И я стал понимать, что через минуту Настоятель прикажет скрутить весь монастырь. Вот, думаю, интересно как: кто же этим займется? Неужели мы? Саид хотел вскочить Настоятелю на помощь, но Райфайзен в него вцепился:

— Дело снова хреново оборачивается, сейчас монахи мятеж устроят! Свернут шеи всем подряд, и не узнает никто. Давайте двигать к Вану, он где, Мао?

Я им показал пальцем, как к нему в комнату пробраться, как раз кухня сзади нас была, и они побежали. Я тоже хотел, но вижу — Филипп спит. Хороший он парень, без суеты, не зря я его сразу полюбил. И хорошо так спит, похрапывает, я его даже по голове погладил, прежде чем за ребятами бежать. Тут монахи и начали бить Настоятеля. Я хотел задержаться и посмотреть, но Боло вдруг ожил, заорал и бросился на меня. А парень-то здоровый, пришлось убежать. Хотя жалко, там, наверное, было на что посмотреть.

Вот побежал я через кухню, снова весь в пару, и споткнулся там обо что-то, упал. И понимаю, что Боло сейчас догонит. Тогда я просто откатился в сторонку и затаился, ничего же не видать в тумане. Слышу — пробежал, гад здоровый, и я решил еще немного полежать, пока он подальше убежит. А там тепло, сыро, огонь где-то рядом трещит, я и уснул. И приснилось мне, само собой, то же место с тем же ослом.

— Опять ты? Вот что, договорился я с Борхонджоном на три его желания. Решай, конечно, сам, но я старался как лучше. Желания такие: сперва… Ты слушаешь?

— Ага. Апулей, а давай немного поболтаем? А то ты чуть что — сразу будишь, я совсем не высыпаюсь.

— Ты слушай внимательно, остальное потом. Во-первых, напишешь письмо в Самарканд, вот по этому адресу… — он сунул мне в руку бумажку. — В письме напишешь, что Борхонджон переспал со всеми тремя сестрами этого мужика, очень этому рад и передает ему привет. И что сестры его так себе. В общем, дело пустяковое, почту только найди нормальную и — не затягивай. Второе, тут сложнее: построить мечеть. Не обязательно с какими-то изысками, все равно где, но главное, чтобы была действующая мечеть и называлась Мечеть Борхонджона. Мне кажется, тут возможны недоразумения, ну раз он так хочет — пусть будет табличка на мечети с названием, да и все. Понял?

— Понял. Апулей, а вот я Каролину по голове стукнул, так она тоже к тебе придет?

— Каролина пока вся в своих проблемах, ей есть о чем и кроме тебя подумать. Третье: ты примешь ислам и будешь хорошим мусульманином. Ну хочет он так. Сделаешь?

— Сделаю. Чего ж не сделать. Письмо пошлю и ислам приму. Вот с мечетью не знаю только как, я же строить не умею.

— Вот что, Мао… — Апулей ловко зажег копытами спичку и прикурил сигаретку. — Понимаешь, он много чего хотел. Хотел, чтоб ты поубивал кучу народу, чтоб ты колхоз его сжег, чтоб ты ему памятник в Ташкенте поставил… Вредный мужик. Я тебя отстоял, самые пустяковые желания оставил. Но должен сразу тебе сказать: мусульмане не пьют. И свинину не едят. Грустно, но таковы условия игры. Ну да что такого, я вот вообще мяса не ем, не тощий же? Кстати, можешь меня поздравить: рассмотрение моего дела закончено, с часу на час ожидается Высочайший Вердикт. Ты за меня рад?

— Рад. Апулей, а как же пиво?

— Безалкогольное. Ну все, я должен идти, у меня важная встреча. Что-то еще хочешь спросить?

— А вот у меня знакомый, Ван, так он семью зарезал целую. Ему за это что будет?

— Надо в архивах покопаться… — задумался Апулей. — Прецеденты смотреть… Но, думаю, ничего хорошего. Думаю, что-то порядка трех-четырех насекомовидных инкарнаций. А что?

— Так просто. Апулей, а если я не выполню только одно желание?

— Договор будет аннулирован полностью, и твое дело будет отягощено нарушением клятвы. Клялся вообще-то я, но в данном случае это не играет роли. Знаешь, что такое прожить жизнь мухи? И сдохнуть в паутине?

— Так мухи же быстро живут. Раз-два. Пожрал говно неделю, и все. Можно потерпеть, Апулей?

— Это тебе кажется, что раз-два. А для мухи тысяча лет. И год тебя паук жрать будет живого. Хочешь?

— Нет…

— Ну и славно. Подъем!!!

И я проснулся. Голова болит, надышался, наверное, чем-то. Встал, кое-как разобрался куда идти, вышел на воздух. Светало. Хорошо так, свежо, покурить только нечего. Вспомнил про Вана, дернулся к нему — заперто. Тогда я пошел по стеночке разузнать, где тут что творится и как бы мне водички попить. За углом из земли торчал кол, а на колу сидел этот глупый Настоятель. Вид у него был тот еще, как будто только что из бетономешалки. Я поводил у него перед лицом ладонью, но он и глазом не моргнул. Рядом никого, кроме мух. Все понятно. Я немного насторожился, мало ли что монахи еще натворить могли, пошел дальше осторожно. Снова повернул за угол и столкнулся с Филиппом. У Филиппа руки были связаны за спиной и вся морда в крови.