"В долинах Рингваака [Рыжий Лис]" - читать интересную книгу автора (Робертс Чарлз)

Глава II Уроки природы

Ночь за ночью, в течение нескольких недель, разносилось по гребням холмов тонкое, настойчивое тявканье лисицы. Мать горевала об отце своих детенышей. Когда в тот день он исчез, лисица ждала его до глубокой ночи, потом вышла на широкий, пропитанный псиным запахом след погони и долго шла по нему, пока не поняла все, что случилось. Но постоянно предаваться печали лисица не могла — слишком много у нее было дел, слишком много забот о пяти слепых малышах, которые лежали в глубине теплой норы. И только по ночам, когда прохладная темень ранней весны мягко окутывала окрестность, тоска и одиночество, томившие лисицу, обретали свой голос.

Охотилась она теперь с крайней осторожностью. До тех пор пока у лисят не открылись глаза, она должна была целыми днями лежать в воре и кормить малышей, выходя на волю лишь в том случае, если в озерах, возвещая наступление сумерек, начинали квакать лягушки. Лисица перебиралась тогда через вершину холма в соседнюю долину и только там приступала к охоте. Находясь близ норы, она пускалась на всяческие уловки, чтобы как можно надежнее скрыть и замести свои следы. Каждый раз она старалась пройти сквозь остро пахнувшие кусты можжевельника — запах этих кустов заглушал ее собственный сильный запах, а их жесткие колючки отпугнули бы любой чересчур любопытный нос, который мог сюда сунуться. Лисица позволяла себе безраздельно отдаваться охоте лишь после того, как пересекала каменистую, усеянную острым щебнем полосу у подножия холма.

Однако, достигнув мест, которые она считала безопасными, лисица отбрасывала всяческие предосторожности и охотилась с огромным усердием. Питание малышей пока зависело целиком от ее материнского молока, и первой заботой лисицы было как следует насытиться самой.

Главную статью ее промысла составляли лесные мыши, чей писк лисица улавливала на удивительно далеком расстоянии. Второй по изобилию и легкости лова статьей были зайцы — обычно лисица ложилась наземь, поджидая зайца, и стремительно кидалась на него, как только он показывался вблизи. Изредка она разнообразила свой рацион зазевавшейся серой куропаткой, а иногда, спускаясь на болота у озера, ухитрялась поймать дикую утку. Но лучшей едой, которая к тому же легче всего добывалась, была еда совсем иная — ее-то лисице теперь больше всего и хотелось, хотя в данное время она не могла себе позволить такую роскошь. Куры, утки, гуси и индейки, жившие на разбросанных по лесу фермах, с наступлением весны, когда в их жилах сладко забродила кровь, стали разгуливать вокруг дворов без всякой опаски. Такая дичь казалась весьма заманчивой, но, поразмыслив, лисица поняла, что риск был бы очень велик, что привлекать к себе внимание людей слишком опасно. Правда, она утащила с фермы в соседней долине, миль за пять отсюда, прекрасного жирного гуся. Был случай, когда лисица поживилась парой молодых курочек с другой фермы, еще на полмили дальше. Но здесь, в этой долине, в каких-то двух милях от норы, ни одна домашняя птица не подвергалась риску попасть в зубы лисы. Когда однажды лисица заметила стайку чудесных уток, вперевалку шагавших близ изгороди, она не удостоила их ни малейшим вниманием. Здесь, где лиса жила, она не желала себя обнаруживать, не желала никакой славы. Ее устраивало тут лишь тихое, незаметное существование.

Благодаря столь мудрой тактике лисицы, ничто не угрожало ее норе, и рыжая красавица могла спокойно лелеять в ней своих детенышей. Уже много дней она не слыхала ужасного раскатистого лая собак, бегущих по следу, — прокусанная старым лисом лапа гончего пса пока еще не зажила. Из-за больной лапы гончий не выходил на охоту, а идти одному черно-пегому псу было лень; может быть, он опасался, что не сумеет отыскать и распутать следы. И когда однажды опять зазвучал чуть приглушенный распустившейся на всех деревьях молодою листвою знакомый дуэт — густой лай и заливистое тявканье — лисица была не очень встревожена. Она знала, что сколько бы собаки ни искали и ни вынюхивали, ее следов им не найти. Но она все же высунула из норы голову и огляделась. Потом она вышла наружу и стала сосредоточенно вслушиваться, приняв настороженную, неприступную позу и ничуть не выказывая того философско-насмешливого интереса, который всегда проявлял в таких случаях отец ее детенышей. Пока она так стояла, обнажив клыки, с горевшими зеленым огнем суженными зрачками, позади нее из воры показалось полдесятка острых мордочек и десяток шаловливых, зорких, невинно-хитрых глазенок. Звуки, доносившиеся из лесу, лисятам были совершенно неведомы. Но то, как воспринимала эти звуки мать, ясно говорило малышам, что в них таится какая-то опасность, что они отвратительны и ненавистны. Поэтому лисята не выбежали наружу и не стали допытываться, в чем дело, а остались на месте. Так, еще в начальные дни своей жизни, лисята услышали голос, который для столь многих из лисьего племени служит голосом смертной судьбы. По мере того как в теплых долинах и овеваемых ветром горах весна уступала место лету, а небесно-голубые краски далекого Рингваака становились темно-лиловыми от распустившейся древесной листвы, лисята, выползая из норы, все больше и больше времени проводили на воле и с каждым днем все больше и больше углублялись в чудесный, сияющий, широкий мир. Они знали об этом мире еще самую малость, но они попали в настоящую школу жизни, и уроки давала им самая строгая из учительниц — Природа. Сообразительные и догадливые, наделенные неистощимым любопытством, они, несомненно, принадлежали к числу лучших учеников Природы — они усердно зубрили ее уроки и редко подвергались наказаниям. Но даже и для них существовала своя дисциплина: Природа давала знать, что она сурово требует неуклонного подчинения ее законам.

По утрам, как только сияющее солнце согревало берег речки, мать — еще вялая после утомительной ночной охоты — вылезала из норы и с удобством располагалась на сухом суглинке в нескольких шагах от входа. Затем выползали из норы лисята, опасливо поглядывая вокруг, прежде чем отважиться на маленькую прогулку в светлый огромный мир. Мать блаженно дремала, положив на землю голову, раскинув лапы и повернув к солнышку белошерстое брюхо, а лисята с тонким младенческим тявканьем начинали всей оравой наскакивать на нее. Они кусали, трепали и тормошили ее до тех пор, пока лисица считала, что дети не преступили грань благоразумия, потом она стряхивала их с себя, вставала и, предупредив шалунов негромким ворчанием, переходила на другое место и снова ложилась. Для малышей это был знак того, что лисица играть больше не хочет. Они оставляли ее в покое и на несколько минут устраивали сумасшедшую свалку. Они возились, кувыркались и кусали друг друга, нарочно распаляя свою ярость; потом кто-нибудь из них, урча, с видом явного победителя, оказывался наверху копошившейся кучи — и это означало конец драки. Лисята, словно бы по уговору, вдруг разбегались в разные стороны — одни, высунув язык, ложились отдыхать, другие принимались исследовать чарующие загадки раскинувшегося перед ними необъятного пространства.

Все пятеро проворных малышей великолепно олицетворяли лисью породу: их рыжие шубки были яркого, густого оттенка; угольно-черные лапы лишены каких-либо пороков; чувствительные, пытливые носы так и ловили все, что плыло в воздухе; желтые глаза светились всею лисьей хитростью и сметливостью. Но среди пятерых был один, который во время драки неизменно выбирался на верх кучи, а по окончании драки всегда находил для себя какое-нибудь столь интересное дело, что ему некогда было лежать и прохлаждаться. Он был немножко крупнее своих братьев и сестер, шерсть его отливала ярче, а выражение его глаз чуть яснее говорило, что за ними скрывается мозг, способный к сильной работе. Именно он первым открыл, какое это удовольствие самому ловить в траве жучков и кузнечиков, хотя другие лисята занялись этим лишь по наущению матери. Именно он быстрее всех цапал и схватывал мышей и землероек, которых лисица живьем приносила малышам, чтобы они упражнялись в ловле. Он один из всего помета без всякой помощи со стороны матери научился выслеживать мышь, различая ее писк, если она находилась под каким-нибудь свалившимся деревом футов за пятьдесят или более от воры, терпеливо и бесшумно подкрадываться к ней, залегать, в совершенной неподвижности выжидая жертву, а потом прыгать и с ликованием схватывать маленькое, серое, мягкое существо. Казалось, ему были с особой полнотой и щедростью дарованы те родовые, наследственные знания, которые обычно называют инстинктом. И в то же время он необычайно прилежно учился у своей матери, а мать, прилагая все свои силы и способности, неустанно учила лисят всему, что им следовало знать и уметь.

Пока лисята еще не окрепли, мать таскала им самую разнообразную дичь, крупную и мелкую, знакомя детей с богатствами леса. Однако крупную дичь, вроде зайца или сурка, она всегда приносила умерщвленной, так как живой заяц, сделав резкий прыжок, мог убежать, а неукротимая отвага и ужасные зубы сурка внушали опасения, что он схватит одного из своих маленьких мучителей и загрызет его. Серых куропаток, кур и других взрослых птиц, обладавших сильными крыльями, лисица приносила, предварительно сломав им шею, чтобы они вдруг не взлетели и не вырвались на волю. И лишь мелким птичкам и зверькам была дана привилегия участвовать в учебной тренировке лисят.

Однажды лисица притащила большую змею, осторожно, чтобы не раздавить, сжимая во рту ее голову, в то время как змея тугими кольцами обвивала лисице шею. На тихий зов матери лисята, кувыркаясь, радостно выскочили из норы, они горели нетерпением узнать, какой дичью их хотят порадовать. Но при виде черной, усеянной ржавыми пятнами змеи они в страхе отпрянули назад. Они отпрянули все, кроме одного — самого крупного и самого рыжего из пятерых; тот с рычанием кинулся на помощь матери, пытаясь сорвать с ее шеи черно-бурые кольца змеи. Старания лисенка были, конечно, тщетны. Но когда лисица, пустив в ход передние лапы, сама освободилась от змеи и скинула ее длинное тело наземь, рыжий лисенок смело прыгнул на загадочную тварь и, запустив в нее когти, помешал ей скрыться. В одно мгновение змея обвила малыша своими страшными кольцами. Лисенок удивленно завизжал, а остальные его братья и сестры в испуге отступали все ближе к норе. Но в следующую секунду, может быть, вспомнив, как держала змею в зубах его мать, лисенок ловко извернулся и схватил своего скользкого противника за то место, где голова соединялась с телом. Один яростный, лихорадочный нажим острых, как игла, молодых лисьих зубов, и позвоночник змеи прокушен. Тугие кольца обмякли и шлепнулись на землю. С гордостью поставив передние лапы на мертвого врага, юный победитель принялся трепать и терзать его, словно это была всего-навсего простая мышь. Теперь он познал, как надо расправляться с неядовитыми змеями. А поскольку в земле Рингваака гремучих или медноголовых змей не было, большего знать о змеях ему и не требовалось. Осмелев при виде столь легкой победы и убедившись, что змея не подает никаких признаков жизни, если не считать слабо извивавшегося хвоста, остальные четыре лисенка решили принять участие в трапезе, и скоро от змеи остались лишь разбросанные на земле огрызки.

Когда лисята подросли и набрались опыта, жизнь для них стала еще увлекательней. Лисица по-прежнему охотилась только по ночам и каждый день отдыхала дома, не пуская малышей далеко от норы. В отсутствие матери лисята никогда не выходили наружу и старались не поднимать шума; но если мать нежилась на солнышке, готовая дать отпор любому незваному гостю, они звали, что могут немного побегать по берегу и даже заглянуть в чащобу.

Как-то раз, в ясный день, когда солнце поднималось уже к зениту и тени древесных листьев стали резкими и маленькими, странная, незнакомая, огромная тень проплыла по берегу, на миг задержавшись над лисьим семейством. Мать быстро вскочила на ноги, издав короткое предупреждающее ворчание. Крупный рыжий лисенок, который превосходил всех других не только своей смелостью, но и бдительностью, стрелой бросился под прикрытие густого можжевельника. Остальные лисята припали к земле и растерянно глядели по сторонам. Почти в тот же миг в воздухе послышалось глухое, но невероятно стремительное шуршание, и огромная тень, будто падая, спустилась с неба. Один из лисят, находившийся как раз на гребне берега, распластался на земле и с изумлением и ужасом глядел вверх. Мать, прекрасно сознававшая, чем именно грозит такое бедственное положение, бросилась к лисенку и пронзительно тявкнула, желая напугать крылатого разбойника и отогнать его прочь. Но матерый ястреб тетеревятник был не из тех, кто убоялся бы тявканья и лая. Последовал молниеносный удар, придушенный взвизг, мелькнули широко раскинутые сильные крылья, затем пронесся по воздуху звук их тяжелых взмахов; в ту секунду, когда обезумевшая мать подбежала к месту происшествия, огромная птица уже поднялась ввысь, сжимая в когтях мягкое маленькое рыжее тельце. Поняв, что теперь все кончено, уцелевшие лисята дрожа сгрудились вокруг матери — среди них не было лишь Рыжего Лиса: пристально наблюдая за происходящим, он еще несколько минут сидел в кустах можжевельника. После этого случая он многие месяцы следил за голубым небесным пространством, которое казалось столь мирным и безмятежным, но таило в себе страшные, гибельные тени.

Через некоторое, сравнительно недолгое время, еще до того, как лисица начала выводить своих детенышей на серьезную охоту, судьба нанесла этому маленькому семейству новый удар. Все произошло в самый спокойный, самый сонный полуденный час. Лисица-мать дремала под кустом, росшим ниже норы по скату берега, около нее резвился лисенок. Двое других с ожесточением рыли песок на гребне берега: может быть, они искренне верили, что там скрыт какой-то лакомый кусочек, а может быть, лишь делали вид, что верят. В нескольких шагах от них находился Рыжий Лис — он, как всегда, был увлечен своей собственной затеей и на этот раз во все глаза следил за неким маленьким существом — это мог быть и жук, и кузнечик, и мышь, — которое заставляло подозрительно шевелиться пучок высокой травы. Рыжий Лис был твердо уверен, что под этим пучком скрывается что-то живое. Он поймает это существо, кем бы оно ни оказалось, и, если оно годится в пищу, непременно съест!

Лисенок подкрадывался к подозрительному месту ближе и ближе, передвигаясь по земле абсолютно бесшумно, словно это был не звереныш, а подвижное пятно света. Он подкрался на такое расстояние, когда вполне было можно прыгать, и уже изготовился прыгнуть и схватить невидимую добычу, как вдруг все его тело пронзила какая-то тревога. Лисенок оглянулся назад, но, к счастью для него, не стал разглядывать, что именно ему угрожает. Мысль и действие у лисенка протекали нерасторжимо, в один и тот же миг, — так быстро реагировал он на все окружающее. В ту секунду, когда он поворачивал голову, он уже делал стремительный, сильный прыжок вниз, ближе к реке, где лежала его мать. Одновременно он заметил, что, припав к земле, уставясь горящими зелеными глазами, с берега на него смотрит какой-то кошмарно страшный, неведомый серый зверь. В следующее мгновение крупная рысь прыгнула на то место, где секунду назад находился лисенок.

Два других лисенка, копавшихся в песке, оставили свое занятие и с удивлением глядели на то, что происходит. Они увидели, как их предприимчивый братец кубарем катится вниз к реке. Они увидели, как мать, свирепо взлаяв, со всех ног кинулась по направлению к ним. И тут они разбежались в разные стороны, подчиняясь здравому импульсу, который велит в таких случаях разбегаться и который Природа дала своим слабым сынам, Затем на одного из лисят обрушилась вооруженная твердыми, точно сталь, когтями большущая лапа и сразу переломила его тонкий хребет. Рысь зажала лисенка в своих могучих челюстях и прыжками понеслась с добычей к лесу.

Увидев, что за ней гонится разъяренная лисица-мать, рысь вскочила на ближайшее дерево — это была раскидистая тсуга, — выбрала толстый сук и встала на нем, придерживая жертву передней лапой. Подпрыгивая и стараясь уцепиться за ствол, лисица в ярости металась под деревом, не издав ни одного звука, а рысь сверлила ее глазами, фыркала и злобно шипела. Рысь была гораздо крупнее и сильнее лисицы, ее когти и зубы были поистине страшны, но вступать в схватку с разгневанной матерью ей не хотелось. Лисица металась и кружилась у неприступного дерева минут десять. Убедившись в своем полном бессилии, она круто повернула назад и пошла к оставшимся детям.

В течение нескольких дней после этого лисята держались с необычайной осторожностью. Они почти не отходили от матери, их мучил страх: вдруг этот ужасный зверь с горящими глазами появится у норы снова.

Но подобные происшествия лесные звери так или иначе довольно скоро забывают. Хотя жестокий урок оставляет в сознании свой след, вся острота пережитого ужаса исчезает из памяти. Широкий зеленый мир, раскинувшийся вокруг жилища лисят, вновь казался им ласковым и надежным, и вновь они чувствовали себя счастливыми. Лишь во всех их повадках еще больше стали проглядывать расчетливая хитрость и опаска, которые диктовал инстинкт и опыт — лисята проявляли их как в игре, так и в работе.

А работа вторгалась теперь в жизнь трех лисят все настойчивее, и малыши вкладывали в нее такой же пыл, с каким они предавались играм. Мать начала выводить их на охоту, выбирая для этого то вечерние сумерки, то лунную ночь. Лисята учились залегать около мерцавшей в темноте тропинки, выжидая, пока не появится заяц, а потом, не допуская промаха, прыгать на него. Они учились подкрадываться к сидящей на гнезде куропатке и хватать ее — тут надо было проявить величайшую осторожность и бдительность истинного охотника. Они учились разыскивать в траве дорожки, по которым бегали полевые мыши, — слушая писк и слабый шорох, надо было обнаружить и самую добычу. И они учились ценить по достоинству сладкие лесные плоды и ягоды, уже созревавшие в долинах и на склонах холмов. Лисята становились теперь подростками, их рыжие шубки, утратив младенческий пух, почти не отличались уже от меха матери. Они выказывали явное стремление к независимости, и это заставляло лисицу быть всегда на страже: в любую минуту дети по оплошности могли попасть в беду.

Вместе с чувством независимости в лисятах заговорила самоуверенность и пренебрежение к дисциплине, вполне естественные как у людей, так и у лисиц, когда они начинают ощущать свою силу. Однако Рыжий Лис, превосходивший своих братьев как ростом и умом, так и яркостью своей новенькой шубы, отнюдь не пренебрегал дисциплиной. В том-то отчасти и проявлялся его ум, что он ясно понимал, насколько знания матери глубже и шире его собственных знаний. Если мать предупреждала об опасности или призывала к осторожности и бдительности, он был весь внимание и старался как можно быстрее осознать, что от него требуется, хотя два других лисенка нередко упрямились или рассеянно глазели по сторонам. Но в общем лисята жили дружно и были довольны жизнью; вопреки всем обрушившимся на них несчастьям, они умели найти в этом мире, обогретом ласковым летним солнышком, много радостного и веселого.