"Падение в бездну" - читать интересную книгу автора (Эванджелисти Валерио)

МОНСТРАДАМУС

Недавно построенные ветви канала Крапонне начали потихоньку оживлять равнину, островки нежной травы вокруг них протянулись до самых холмов. Работы были еще далеки от завершения, и по всей равнине развернулась огромная строительная площадка, по которой двигались фигурки обнаженных по пояс рабочих. Многие пытались распевать, орудуя лопатой и киркой, но солнце стояло в зените, и от жары голоса быстро хрипли, ритм движений нарушался, и голоса смолкали.

Однако зрелище это мало интересовало Симеони и Мишеля. Они тихонько переговаривались, стараясь, чтобы не услышал кучер, молодой парень, которого им откомандировал нотариус Этьен д'Оцье специально для поездки на канал.

Симеони был очень бледен.

— …Жуткое зрелище, уверяю вас. Я сразу раскаялся, что пошел на площадь Мобер, но была такая толчея, что обратно выбраться я не мог. Когда появилась повозка с мадам де Ратиньи, мадам де Лонжюмо и другими гугенотками, толпа начала выкрикивать оскорбления и кричать им «Шлюхи!». Над осужденными-мужчинами издевались гораздо меньше. Того и гляди, толпа могла стащить дам с повозки и разорвать в клочки. Может, для них это было бы и лучше.

Мишель нахмурился.

— Жюмель права. Фанатизм католиков направлен прежде всего на женщин.

— Ну вы же знаете священников… Спектакль, развернувшийся на площади, поражал варварством. И мужчин, и женщин раздели догола, а потом палач щипцами вырвал им языки. Некоторые женщины умоляли о пощаде, но голос кардинала де Лорена заглушил их мольбы. После пытки они стали навеки немыми. Костер, последовавший за пыткой, наверняка стал облегчением: все жертвы были покрыты кровью.

Потрясенный Мишель вздрогнул.

— Пугает то, что католики марают себя подобными преступлениями. Я знаком с королем Генрихом, и он казался мне человеком незлобивым и благородным. Не могу представить его в обличье кровопийцы.

— После поражения при Сен-Кэнтене он сильно изменился. Вы же знаете, что я служил в войске герцога Гиза, когда нас всех отозвали на родину, оставив Южную Италию Филиппу Второму. И все, начиная с герцога и кончая последним из офицеров, были уверены, что мы потерпели поражение из-за терпимости Генриха к гугенотам. В общем, нас покарал Господь.

— Откуда появилось это абсурдное убеждение? — спросил пораженный Мишель.

Голос Симеони, и без того тихий, понизился до шепота.

— Лично у меня есть подозрение. Кому-то надо было внушить нашему королю эту мысль. Кому-то, кто рассчитывает на полное уничтожение гугенотов и кальвинистов и прибегает к любым уловкам, чтобы добиться своего.

— Кому — кому-то?

— Да понять нетрудно. Падре Этьен Оже, иезуит, объявил что-то вроде гражданской войны гугенотам. Известно, что кардинал де Лорена — большой друг ордена Иисуса. Это он устроил карикатурный процесс против кальвинистов в Париже.

Симеони поднял руку ладонью вверх.

— Конечно, у меня нет доказательств. Иезуиты на первый взгляд не кажутся такими жестокими и оголтелыми, как доминиканцы. Но у меня такое чувство, что для достижения своих целей они не остановятся ни перед чем, включая и ложное науськивание.

Мишель не решился комментировать. Немного помолчав, он приказал кучеру:

— Отвези нас ко мне домой, здесь мы видели достаточно.

Оба, и он, и Симеони, замолчали. Только когда экипаж проезжал мимо госпиталя Сен-Ладр, что на главной улице Салона, Мишель наклонился к другу:

— Прошу вас, ни слова не говорите Жюмель о кострах в Париже. Она недавно прочла вывешенный на стене Компьенский указ о повсеместном истреблении еретиков и уже который день не может заснуть.

— Ваша жена умеет читать? — удивился Симеони.

Это был каверзный вопрос. Много лет назад Мишель ответил бы: «К сожалению». Теперь же он не боялся показаться плохим мужем, но ему надоело постоянно давать объяснения по этому поводу. Он закрыл вопрос общей фразой:

— Вы же знаете, что королевские указы вслух зачитывают герольды.

— И сентенции о казни, — вздохнул Симеони. — Боюсь, ваша жена уже столько их слышала. В Париже арестовали сто двадцать восемь кальвинистов. Думаю, что казнь семи знатных дам — только прелюдия ко многим последующим.

Когда они подъехали к дому в квартале Ферейру, Жюмель сама открыла им дверь. Она встретила Симеони очаровательной, без тени смущения, улыбкой:

— О, Габриэле! Как я рада вас видеть! Смотрите, теперь я несколько более одета, чем тогда, два года назад, когда мы впервые встретились… в необычных обстоятельствах.

Симеони наклонился и поцеловал ей руку.

— Мадам, будем считать, что в первый раз мы увиделись сейчас, а того, что произошло два года назад, никогда не было.

— Да ладно вам! Еще как было! — рассмеялась Жюмель. — В конце концов, это не так уж и странно. То, чем мы занимались с Мишелем, проделывают все мужчины и женщины, кроме разве что немногих монахов и монахинь. А вы разве не занимаетесь этим с вашей Джулией?

Симеони вспыхнул, но потом весело засмеялся.

— К сожалению, у нас редко вы падает такая возможность. Я только что вернулся с войны в Италии, а теперь долг зовет меня принять участие в защите Парижа. Я даже не знаю, где сейчас Джулия. Последний раз она писала мне из Лиона.

— Заходите, пожалуйста.

Симеони вслед за помрачневшим Мишелем вошел в дом. Жюмель догадалась, в каком состоянии находится муж, но говорить ничего не стала, а только вопросительно на него взглянула. Посторонившись, она пригласила гостя в гостиную.

— Теперь просто не знаю, где принимать гостей, — сказала она. — Гостиная, где Мишель обычно принимает клиентов, вся завалена книгами и бумагами. Пожалуй, я провожу вас наверх, в обсерваторию.

— Прекрасно.

Они поднялись по лестнице. Тут одна из дверей верхнего этажа открылась и на пороге комнаты показалась служанка Кристина, блондинка с невыразительным лицом и жесткими волосами. На ней был простой передник, прилегающий к плоской груди.

— Мадам, мне кажется, вам надо подойти к маленькому Шарлю. И Сезар с Магдаленой что-то неспокойны, сама не знаю почему.

— Иду, иду.

Жюмель улыбнулась гостю.

— Извините, мне нужно зайти к детям. Мишель проводит вас в кабинет.

— Конечно, идите, мадам. — Симеони поклонился. — И примите мои живейшие комплименты. Уже трое детей, а вы так юно выглядите!

— Четверо, — отпарировала Жюмель. — Я ношу четвертого: Андре или Андреа, в зависимости от пола.

— Тогда я должен сделать комплимент и вашему мужу.

Глаза Жюмель лукаво блеснули, но тут же затуманились.

— О да. Всякий раз, когда он отвлекается от своих ночных бдений или не отправляется на прогулку к Когосским воротам, у него находится минута, чтобы меня обрюхатить. Тем более что уход за детьми — моя забота.

И она скрылась за дверью вместе со служанкой.

Мишель вздрогнул. Он даже представить себе не мог, что Жюмель знает о его эскападах к Когосским воротам, где располагался единственный в Салоне бордель. Он отправлялся туда каждую пятницу поздно ночью, полагая, что она спит или кормит очередного ребенка. Страхи теснились в его мозгу, но бороться с ними не было времени. Однако им овладела тревога, и с ней теперь надо было уживаться. Конечно, Симеони ничего не знал о Когосе. Мишель взял его под руку и потащил в кабинет. В мастерскую, как он сам его называл.

Пока они шли к кабинету, отстоявшему от других комнат, Симеони сказал:

— Знаете, Мишель, я приобрел ваш «Новый прогноз на тысяча пятьсот пятьдесят восьмой год», и меня очень удивил катрен о месяце июле.

Мишель в безотчетной тревоге остановился у двери.

— О чем вы? Я не помню наизусть все, что пишу.

— Вот об этих стихах.

Должно быть, Симеони выучил их наизусть, потому что сразу продекламировал:

— А что вас так удивило? — спросил Мишель, заранее зная ответ.

— Вы рассказываете о грядущих событиях июля следующего года, но это точное описание того, что было со мной в году прошедшем. Война, пушечные выстрелы, опустошенные поля, ужас перед оружием: все это Италия, какой я ее видел. И дальше: угроза нашим границам со стороны немцев и испанцев, несмотря на закат Карла Пятого, гранда из грандов. В то же время наш король, чтобы устоять в осаде, как и его отец, призвал на помощь турецкий флот, выступающий под флагом корсара Барбароссы. А королева добивается от герцога Флоренции пощады всем флорентийским изгнанникам, сражавшимся во французской армии.

Мишель не растерялся:

— Это ваше толкование.

— Да нет, это правда! — запальчиво выкрикнул Симеони. — Не совпадает только дата. Скажите, в какое время года вы обычно составляете предсказания?

— Весной, и сразу надписываю посвящение. Это хорошее время, потому что альманах выходит как раз ко Дню всех святых в Лионе, который празднуют в ноябре. Во время праздника альманахи нарасхват, и не только мои.

Симеони покачал головой. Он вошел в кабинет, пропитанный какими-то острыми запахами, и уселся в кресло возле окна. Кот, вылизывавший себе шерстку на подоконнике, шмыгнул прочь.

— Мишель, вы забываете, что говорите с тем, кто, как и вы, был учеником Ульриха из Майнца и, как и вы, прошел инициацию огнем. Не по соображениям заработка вы пишете свои пророчества. Вам придется с этим согласиться.

Мишель не знал, насколько может быть откровенен с Симеони, с которым был едва знаком. Все больше смущаясь, он произнес небрежным тоном:

— Нынче я живу со своих публикаций, правдивы они или нет. Ремесло врача не приносит доходов, да и подагра не дает двигаться. Теперь я прежде всего писатель.

— Да будет вам, обманывайте кого-нибудь другого, но не меня. В ваших стихах кроется подвох, и сейчас я вам это докажу.

В тоне Симеони сарказм соседствовал и с немалой долей почтения.

— Первое издание ваших пророчеств содержит триста пятьдесят три катрена. Прибавим еще двенадцать ежегодных предсказаний, и в сумме получим число триста шестьдесят пять. Согласно еврейскому алфавиту — Абразакс.

Поняв, что его оккультную математику вывели на свет божий, Мишель огорчился. Он пробормотал невнятно:

— Вы забываете, что в этом году в Лионе вышло новое издание пророчеств: всего шестьсот сорок катренов.

— Ничего я не забываю. Прибавим еще двадцать шесть катренов из альманахов тысяча пятьсот пятьдесят пятого и пятьдесят шестого годов и получим число шестьсот шестьдесят шесть, число Зверя, то есть Дьявола.

У Симеони вырвался довольный хрипловатый смешок.

— И кого вы собираетесь обмануть, Мишель? Никакой астрологией вы не занимаетесь. Вы просто поддерживаете сношения с демонами, как и все мы, бывшие иллюминаты. И отрицать это вы не можете.

Мишель и не пытался. Он подошел к бронзовому сиденью, свидетелю его ночных бдений, и сказал уверенно:

— Габриэле, вы не хуже меня знаете, что вызывать демонов не означает обращаться к Сатане. Именем Бога демонов тоже можно сделать рабами и заставить действовать помимо их воли. Это соответствует деяниям Христа, которым все мы призваны подражать.

— Да я вас ни в чем не упрекаю! — поспешил вставить Симеони. — знаю, что вы не некромант, а настоящий Маг. Мне просто интересно, каким методом вы пользуетесь.

Мишель решил, что ему можно довериться. В противном случае надо было молчать.

— В молодости я пользовался наркотиками, пилозеллой и беленой. Это было время ученичества.

Симеони кивнул.

— Мы все через это прошли.

— Потом был период неконтролируемых выходов в иную реальность. Я попадал в незнакомые миры без артефактов или наркотиков. Порой для этого было достаточно одного слова.

Симеони снова одобрительно кивнул.

— Это вторая ступень инициации. Я прохожу ее сейчас.

— А у меня она уже за плечами.

Голос Мишеля стал торжественным.

— После ритуала фибионитов я получил высший контроль над своими видениями. Я в состоянии их вызвать произвольно, пользуясь древними ритуалами. В моем распоряжении имеется демон, и я могу в видениях приближаться к самым дальним границам вселенной.

— Это только подтверждает мои слова, — серьезно и просто сказал Симеони. — Теперь вы стали Магом, хозяином времени и точки пересечения мужского и женского начал.

— Да, благодаря Жюмель я познал женщину и ее роль в космосе. Она полностью противоположна той, что ей навязывает вульгарное христианство. Как подумаю, кем я в молодости считал женщин…

Голос Мишеля дрогнул, но всего лишь на миг. Воспоминание о Магдалене стало теперь хрупким призраком.

— Тем не менее назвать себя хозяином времени я не могу. За исключением редких случаев, мне не удается привязать пророчества к конкретным датам. Если я и располагаю пророчества по месяцам, то только по требованию публики. Да и издатель Брото все время уговаривает их объединять.

— За исключением редких случаев? Но в тех «Пророчествах», что я читал, вы вообще не ставили даты.

— Я уже объяснил почему. Но есть исключения. Один из еще не напечатанных катренов относится к тысяча девятьсот девяносто девятому году. Это будет год войны, если в то время еще сохранятся войны.

Симеони пожал плечами.

— Три четверти ваших пророчеств касаются войн.

— Да, но этот катрен особенный. Мой демон-помощник, мерзкое создание по имени Парпалус, продиктовал его вместе с предсказанием, которое предшествует тому, что вы сейчас прочли.

Мишель сжал переносицу большим и указательным пальцами, закрыл глаза и прочел:

Открыв глаза, он сказал:

— Вот что вижу я в году тысяча девятьсот девяносто девятом, когда на землю спустится Владыка Ужаса. Противоречия с народами иной веры, с которыми ранее жили вместе, вражда порождает вражду. Потоки огня с небес, горящие брошенные предприятия. И все это — в угоду агрессивности нескольких важных персон. Хотите, прочту пророчество на этот год? Надо его найти среди бумаг…

— Нет, мне скоро надо идти. Да и тысяча девятьсот девяносто девятый год еще, слава богу, очень далеко.

Симеони положил руки на колени и подался вперед.

— Вот что еще хотелось бы узнать: каким типом магии вы пользуетесь? Амулетами и воскурениями? Магией зеркал? Гидромантией? Геомантией?

Мишель противился такого рода разъяснениям, но Симеони внушал ему безотчетное доверие.

— Всем понемногу, но прежде всего — магией кольца, — признался он. — Я знаю, что и вы в ней сведущи. Я читал вашу книгу под названием «Предсказание», где вы предсказываете победу нашего короля в Пьемонте благодаря магическому кольцу, обнаруженному в Лионе.

Симеони опечалился.

— Моя магия слаба. Мы победили в Пьемонте, но Италия в руках испанцев. Когда я поступал на воинскую службу, я предсказывал все наоборот.

Он тряхнул головой, словно отгоняя эту мысль.

— В Пьемонте я разыскивал одну гробницу. Она должна находиться между Турином и Вольпиано либо где-то поблизости. Но мне не удалось разыскать ни места, ни гробницы.

— И кто похоронен в этой гробнице?

— Полагаю, один из сановников Древнего Рима. Триумвир. На входе в гробницу должна быть надпись «D. М.», то есть Dei Mani — предается манам.

Мишель изумленно заморгал глазами, с трудом сглотнул и прошептал:

— Может быть, я смогу вам помочь. Но сначала скажите, что вы рассчитывали найти в этой гробнице. Уж не клад ли?

— В определенном смысле — да, — ответил Симеони. — Жан Фернель видел во сне римскую часовню, где было спрятано такое же кольцо, как то, что Гийом де Шуль, тоже бывший иллюминат, нашел в Лионе. Потому я вас и спрашивал, какую магию вы практикуете, надеясь, что это магия кольца.

— Да, но каждое обращение к магии должно иметь цель. Для чего вам нужно второе кольцо?

— Если вы читали мою книгу «Итальянский монстр», то знаете, для чего. Я хочу объединить Италию, которая сейчас представляет собой чудовище о семи головах, в единое королевство, подчиненное королю Франции. Одного кольца недостаточно, нужно дополнительное. Я двинусь с герцогом Гизом осаждать Кале, а потом вернусь в Турин.

Мишель улыбнулся.

— Думаю, вы наивны. Я ценю ваш патриотизм, но сомневаюсь, что магическое воздействие сможет изменить политическую судьбу вашей родины. Может, два кольца сразу и имеют большую силу, но судьбы наций записаны в другом месте.

С порога комнаты раздался голос, которого никто не ожидал:

— «Итальянский монстр»! Какое красивое название! Оно мне кое-что напоминает — «Монстрадамус». Не вы ли, случаем, автор и этой книги, Габриэле?

Это была Жюмель. Она стояла на пороге в своей характерной позе: руки в боки, роскошные груди вперед, как оружие защиты, и насмешливая улыбка на губах.

Симеони в замешательстве на нее посмотрел.

— «Монстрадамус»… Мадам, я не знаю, о чем вы… — пробормотал он.

— Я вам объясню, — вмешался Мишель. — «Монстрадамус» — книжонка, написанная против меня неким Эркюлем Французом. Пасквили в мой адрес множатся. Подозреваю за всем этим руку Ульриха или Пентадиуса.

Симеони нахмурился.

— Да, в посвящениях ваших книг я заметил полемику с загадочными клеветниками. Но мне ни разу не попадались их писания.

Он быстро обернулся к Жюмель.

— Мадам, клянусь вам самым дорогим, что Эркюль Француз — это не я.

Жюмель приподняла бровь.

— Предположим.

Симеони вскочил.

— Я вижу, что вы мне не верите. Расцениваю это как оскорбление.

Он бросился к выходу.

— Прощайте, оба.

И, сухо поклонившись, вышел.

Мишель тоже поднялся и бросил на жену укоризненный взгляд.

— Жюмель, да что на тебя нашло? Ясно, что не он на меня нападал!

Она слегка улыбнулась.

— Да, но он такой нудный. Все никак не мог уйти. Я искала какой-нибудь предлог, чтобы его выставить.

Мишель задохнулся от гнева.

— Ты… Ты нарочно оскорбила…

— Зануду. Да, оскорбила, надо будет — оскорблю еще раз. У меня к тебе серьезный разговор.

Мишель почувствовал, что весь его гнев испарился. Он понял, что речь сейчас пойдет о Когосских воротах. Видимо, она совсем недавно об этом узнала.

— Жюмель, — начал он решительно, — у нас, мужчин, есть определенные потребности…

— Сядь, и поговорим, — ответила она, грациозно устроившись в кресле, где только что сидел Симеони.

И, увидев, что Мишель в нерешительности, прибавила насмешливо:

— Давай, давай, фибионит мой ненаглядный.