"Путешествия в Мустанг и Бутан" - читать интересную книгу автора (Пессель Мишель)

Потаенная история

Много дней уже я вел жизнь типичного лоба, постепенно проникаясь сознанием, что иной жизни и не может быть.

Подданные короля Мустанга делятся на четыре класса: аристократы, монахи, крестьяне-землевладельцы и — в самом низу социальной лестницы — безземельные крестьяне, работающие на королевских полях или в услужении в богатых семьях. Кроме того, существуют два племени париев: уже упоминавшиеся мной гара и шемба — мясники, убивающие животных.

В свою очередь классы подразделяются на группы. Так, в группу феодалов входят лумбо (герцоги) и джемба (бароны).

Из среды герцогов назначают глав семи районов страны Ло, одновременно они получают придворную должность — секретаря или начальника канцелярии. Герцоги подчиняются «правой руке» короля — его министру и официальному представителю.

Джемба являются правителями деревень (в каждом районе по две, три, а то и четыре деревни).

Затем следуют крестьяне, составляющие «миссе» — народ Мустанга. Крестьяне группируются по семьям, у каждой семьи свой ранг в зависимости от величины налога, который они уплачивают королю натурой. Некоторые семьи обязаны в случае необходимости выставить солдат, другие — выделить лошадей для королевского багажа, третьи — разносить его послания во все концы королевства. Самые бедные обязаны поставить определенное количество дров, пасти стада или следить за сохранностью четырех королевских дворцов. Есть и такие семьи, что должны читать на площади вслух молитвы за здоровье монарха.

Итак, основной ячейкой общества является трумпа (дом), то есть семья. По всем критериям Мустанг — относительно бедная страна, пригодных земель здесь мало. По этой причине сын, когда женится, не может отделиться. Работать на чужих наделах бессмысленно, ибо обрести землю он все равно не сможет. Из этого положения семья находит такой выход.

Если у человека три сына, он передает по наследству все имущество— дом и надел — старшему; второй сын идет в монахи; младший живет со своим старшим братом либо тоже идет в монахи или на службу в дом аристократа.

Этим объясняется обилие монахов в Мустанге и во всем тибетском мире. Множество молодых людей живут со старшими братьями, причем делят с ними не только хозяйство, но и жену. Полиандрия широко развита здесь; у женщины бывает по два, три, а то и четыре супруга — родных братьев, живущих под одной крышей.

Еще один обычай призван оживить хозяйственную деятельность: когда старший сын женится, он берет в свои руки бразды правления в доме, а отец «уходит на пенсию». Таким образом, детям не приходится ждать смерти родителей, чтобы начать самостоятельную жизнь Молодые люди в расцвете сил включаются в руководство делами. Пожилые окружены любовью, к их слову прислушиваются, их советы ценят.

В свете сказанного не будет преувеличением утверждать, что в Мустанге будущее за молодежью. По тем же причинам старый король Ангун Тенцинг уступил свой трон старшему сыну, и не его вина, что тот умер после 11 лет царствования. Как только женится младший сын Джигме Дордже, страна вновь получит молодого и динамичного правителя.

Я сделал еще одно удивительное открытие. Каждый гражданин страны Ло ведет как бы тройную жизнь. Весной все работают в поле — пашут и сеют. Летом большинство горожан покидает дома и живет в юртах на пастбищах возле лошадей, мулов, ослов и коз. Зимой, когда холод сковывает мустангское высокогорье, все жители, за исключением женщин, детей и стариков, отправляются торговать. Раньше они уезжали в Тибет или спускались в Непал. Зима — идеальное время года для путешествий: реки замерзают либо сильно мелеют, так что их легко одолевать. Кроме того, зимой лоба меньше болеют в южных долинах Непала.

Необходимость вести такое тройное существование превратила лоба в народ крестьян, кочевников-скотоводов и купцов. Согласитесь, достаточное разнообразие в сравнении с другими народами, вынужденными заниматься всю жизнь одним делом. Крестьянская жизнь приучила лоба к тяжкому труду; кочевое существование настроило на философский лад, а зимние торговые походы привили предприимчивость и широту взглядов. Подобное сочетание достаточно редко встречается в иных краях. Нет, Мустанг, выглядящий «бесплодным, как дохлая лань», бурлит жизнедеятельностью.

И так же как профессия накладывает отпечаток на образ мыслей, так и нравы народа сказываются на его характере. Люди здесь отличаются широтой ума и здравым подходом к жизни. Недаром обитатели «крыши мира» пользуются репутацией людей надежных и незлобивых. Книги путешественников, побывавших в Тибете с XVII века до наших дней, свидетельствуют об этом. Понимая всю опасность подобных обобщений, я все же рискну утверждать, что лоба сумели создать гармоничное общество, позволяющее жить в ладу с собой. К этому необходимо добавить индивидуальные черты, о которых я уже говорил, — веселость нрава и упорство в тяжелом труде.

Я попал в самый разгар сельскохозяйственного цикла. Весна только начиналась, и, хотя в первые недели в столице еще выпадал обильный снег, в долинах он уже стаял. Каждое утро скот гнали из Ло-Мантанга на пастбища (если называть этим словом чахлую траву, робко пробивавшуюся по берегам ручьев и оросительных каналов).

Вообще перспективы скотоводства выглядели донельзя скверно, об этом мне озабоченно говорили все. В прошлые времена король заключал с губернатором тибетской области «Белая крепость» соглашение, по которому лоба могли, не платя возмещения, пасти своих яков на зеленых склонах Брахмапутры к северу от мустангской границы. Сейчас это невозможно.

На территории Мустанга гуляют дикие ветры, врывающиеся на плато через воронку между массивами Аннапурны и Дхаулагири и уносящие значительную часть муссонной влаги. Эти южные бури начинаются и прекращаются точно по часам: в полдень, когда воздух над Непалом нагревается, и после захода солнца, когда температура понижается. Жить в Мустанге — значит примириться с гигантским сквозняком, задувающим через открытую дверь Большой Гималайской щели.

Город Ло-Мантанг создан с учетом климата и занятий его обитателей. Все дома обращены глухой стеной к югу. Каждый этаж строго соответствует своему назначению. В первом держат скот и хранят припасы, туда же складывают караванный груз. Во втором этаже, где жилые помещения, проделаны узенькие окошки — только так можно сохранить тепло в зимнюю пору. А когда приходит жара, семья перебирается на крышу; осенью там обмолачивают цепом зерно и занимаются домашними делами. Стенки террас служат убежищем от ветра. Высокая городская южная стена не только защищает обитателей от воров и разбойных нападений — без нее жизнь была бы просто невозможной, настолько силен ветер. Песчаные бури за один сезон похоронили бы столицу. Город — это комфорт, оазис спокойствия посреди голых степей Мустанга.

На четвертый день по совету Пембы мы с Таши нанесли утренний визит Тсевану Ринцингу — «очень важному человеку, которому все известно», как отрекомендовали его. Ринцинг был нашим соседом. Он жил в просторном двухэтажном доме напротив зимнего королевского дворца, выходившего на главную площадь города. Сунув под чубу записную книжку, я с медвежьей грацией спустился по насечкам в бревне во двор.

Фасад дома Тсевана Ринцинга украшала солидная деревянная дверь; по обе стороны были два окна, закрытые снаружи шторами. Почему лоба вешают шторы не в комнате? Загадка.

Делают эти занавески из прочной шерстяной ткани и подтягивают кверху на веревочках. Красные, синие или ярко-белые наличники придают домам праздничный вид.

Дверь оказалась запертой на ключ. Ничего удивительного: у «очень важного человека», по-видимому, немало добра. Довольно долго мы стучали кулаками, прежде чем откуда-то сверху появилась старуха с громадным ключом. Звякнул массивный замок, и мы вошли. Правда, прежде я убедился, что здоровенный пес, зашедшийся от хриплого лая, как следует привязан.

Мы оказались в маленьком дворике-колодце, куда выходили крытые галереи. Узкая и крутая лестница из каменных ступеней вела на второй этаж. Новая дверь, уже не такая толстая, открылась без ключа. Просторную комнату слабо освещали лучи солнца, проникавшие через отверстие в потолке. Стены почернели от копоти; начищенные медные котелки блестели на грубо сколоченной подставке. В центре комнаты был квадратный очаг, обнесенный массивными деревянными балками.

К очагу со всех сторон примыкали покрытые ковром матрацы. Они были разной высоты, так что шесть человек могли разместиться на них сообразно со своим рангом и общественным положением. В самой низкой части «софы» молодая женщина кормила грудью ребенка. На почетном месте восседал Тсеван Ринцинг.

Это был мужчина редкой красоты: слегка раскосые глаза, нос прямой и тонкий, густые, гладко зачесанные волосы. В Европе он вполне сошел бы за хорошо загорелого киногероя. На Ринцинге была изящная темно-голубая чуба, из-под которой выглядывала белоснежная шелковая рубашка, застегнутая у ворота золотой пуговкой.

Манеры его были под стать внешности — учтивые и предупредительные. Он тотчас распорядился подать нам чай с молоком, но без соли. Женщина, кормившая ребенка, поднялась и вышла; я принял ее вначале за служанку, но, оказалось, что это жена хозяина, три недели назад принесшая счастливому отцу седьмого ребенка. В углу мальчик лет шести прилежно делал уроки под присмотром старого монаха. Острой деревянной палочкой он переписывал в чистую тетрадь буквы, пыхтя от старания и высунув кончик языка.

Тсеван Ринцинг явно гордился детьми. Разговор быстро перешел от погодных впечатлений к цели нашего пребывания в Ло. Потом хозяин спросил, нет ли у меня с собой лекарства для его жены и малыша. У мадам Ринцинг (мне следовало бы сказать — «у принцессы», поскольку она была одной из четырех дочерей короля) было на сей раз мало молока, и ребеночек выглядел хилым. Все, включая мать, полагали, что он умрет. Хозяйка без всякого стеснения показала мне грудь, но, увы, я не мог ей ничем помочь.

Проявив свою полную медицинскую несостоятельность, я завел речь об истории королевства Ло. Но после первого же вопроса Тсеван Ринцинг закрыл ладонью рот, как бы давая обет хранить молчание. При этом я заметил у него на руке массивное кольцо из зеленого нефрита, надетое почему-то на большой палец. Оно было шириной больше двух сантиметров и мешало двигать пальцем. Как и спущенные рукава чубы, это было знаком аристократизма — того, что руки не нужны для работы. Мое тоненькое золотое обручальное кольцо имело плебейский вид рядом с украшениями Тсевана. На левой руке у него красовался браслет в виде длинной золотой спирали. Эти спирали служат не только для декоративных целей, это своего рода удобная «чековая книжка» — по мере надобности от спирали отламывают кусочки, уменьшая свой личный золотой запас.

Будучи зятем короля и сыном покойного королевского министра, прославившегося своей ученостью, Тсеван Ринцинг имел все, что только может пожелать житель страны Ло. И он сознавал свою значительность. Разговор перешел на денежные дела. Ринцинг осведомился, не хотим ли мы продать ему кое-что из своего снаряжения. Я ответил, что не торгую вещами, но готов обменять их на книги по истории, если таковые найдутся. Глаза хозяина блеснули, и не успели мы допить крепчайший чай, как он повел нас в личную часовню, построенную там же, на втором этаже.

Молельня производила сильное впечатление. Сложнейший резной алтарь, покрытый красной краской и позолотой, украшали чудесные статуэтки святых, их было не меньше дюжины; по обе стороны алтаря тянулись полки с книгами — целая библиотека! Здесь находился полный ганджур в ста восьми томах. Но меня куда больше заинтересовали небольшие книжки, под тяжестью которых сгибались полки.

Тсеван Ринцинг, однако, не спешил допускать нас к своим богатствам. Любезным жестом он указал на рисованные свитки, развешанные по стенам против окна. Мой взгляд равнодушно скользнул по ним: рисунки были явной подделкой «под старину». Я заявил хозяину, что не собираюсь их покупать, но на всякий случай осведомился о стоимости. Тсеван Ринцинг, не задумываясь, назвал несусветную цену — раза в два дороже, чем такие вещи стоят у европейских антикваров. О книгах не было произнесено ни слова… Забегая вперед, скажу — это был первый и последний случай в Ло, когда мне торговали вещь, связанную с религией.

Тсеван Ринцинг с гордостью продемонстрировал пол в часовне— тот был гладкий и напоминал современный цементный пол. Хозяин долго объяснял, как его покойный отец привез из Лхасы рецепт, по которому, смешав пять сортов глины из разных районов Мустанга, изготовили такой пол — ровный и прочный.

Потом мы перешли в укромную комнатку на последнем этаже, то был личный кабинет Тсевана, где он хранил самые дорогие сокровища. По всей стене громоздились на подушках массивные деревянные ларцы, одни крашеные, другие обтянутые кожей. Я словно попал в пещеру Али-Бабы!

В углу стояли два длинных мушкета с вилообразными штыками и изящный лук со стрелами — явно боевое, а не спортивное оружие. Формой он напоминал фигурную скобку, такие луки можно видеть на картинках, изображающих воинов Чингисхана. Я полюбопытствовал, откуда он. Тсеван охотно ответил, что пользуется луком ежегодно на стрелковых состязаниях, устраиваемых 14, 15 и 16-го числа седьмого месяца по тибетскому календарю.

Повосторгавшись диковинами, я попросил Тсевана показать мне остальные сокровища. Хозяин не без удовольствия достал плоский ключ и со звоном стал поворачивать замки в ларцах. В одном лежали книги и три узорчатые серебряные ручки с перьями. В другом среди шелковых отрезов покоилось полдюжины серебряных кинжалов, рукоятки которых были украшены религиозными символами. Большой сундук оказался битком набит праздничными одеждами жены, и хозяин обещал, что она их наденет, если я ее сфотографирую. В углу стояли длинные мечи. Наконец, из самого тяжелого сундучка Тсеван извлек две золотые шкатулки — в них богатые тибетцы берут с собой в дорогу семейные святыни, статую ламы или какого-нибудь божества.

Да, но где предметы, относящиеся к истории страны Ло? Хозяин ответил, что не хотел касаться данной темы в присутствии жены и детей, ибо, если король узнает, что он, Тсеван, раскрыл иностранцам тайны своей страны, то будет очень разгневан. Желая ободрить словоохотливого патриция, я сказал, что король самолично поведал нам историю Мустанга, и хотелось бы лишь уточнить некоторые детали.

Из уст Ринцинга мы услышали несколько иную версию легенды об Аме Пале и основании королевства Ло. Тсеван утверждал, что до воцарения Аме Пала на территории Мустанга стояли четыре независимых города-государства: Пура-Чачагам, Кара, Пуранг и Рари-дзонг. Эти четыре названия оказались теми золотниками, которые мне удалось в тот вечер унести из дома влиятельнейшего жителя Ло-Мантанга.

Поднявшись к себе наверх, я столкнулся нос к носу с существом, которое принял сперва за козу. С одного конца в него вцепился Калай, с другого — морщинистый старик. Калай объяснил, что мясо этого зверя весьма вкусно (это оказалась овца). Впрочем, спутать было немудрено, поскольку овцы в Мустанге наделены природой витыми рогами и длинной шерстью. Как удалось им втащить косматого гостя по бревну на крышу, оставалось полнейшей загадкой, но то, что спустить его тем же путем вниз не удастся ни за какие коврижки, было ясно. Так, не успев еще сообразить что к чему, я вступил во владение овцой, а Калай отсчитал хозяину астрономическую сумму за скотину, оказавшуюся под своей пышной шубой тощей и жилистой.

Проблема казалась неразрешимой. Что делать с овцой на крыше? Самым простым было съесть ее, но вначале овцу следовало зарезать. Калая, я знал, на это не подвигнуть: будучи тамангом, он никогда умышленно не лишит жизни божью тварь.

Его помощник Канса, подмигнув оставшимся глазом, твердо сказал, что не возьмет греха на душу. Таши немедленно напомнил, что воспитывался в монастыре. Выходит, заклание выпадало на мою долю.

Но это было невозможно! Не то, чтобы я был принципиальным вегетарианцем, отнюдь, но убиение овцы требует известного навыка, которым я не обладал.

Пока экспедиция обсуждала животрепещущий вопрос, на крышу ловко влезла старуха и уселась, с улыбкой глядя на эту сцену. Надо сказать, с первого дня Калай и Таши с подозрением относились к ее визитам. В здешних местах распространено убеждение, что колдуньи (а они без всяких, оснований зачислили в эту категорию нашу домохозяйку) подсыпают в пищу яд. В гималайских странах это весьма распространенный способ мести.

К сожалению, яд не мог разрешить проблему с овцой. Ясно было, что следует призвать шембу: только этот пария сможет совершить нечистое дело, без него овца никогда не попадет в котел. За шембой на другой конец города отрядили помощника повара, и вскоре могучий мужчина появился у нар на крыше. Это оказался мой знакомый, не так давно он просил меня излечить его от фурункулов. За скромное вознаграждение в виде внутренностей овцы дело было сделано; Калай унаследовал коврик из овечьей шерсти.

Едва закончилась экзекуция, как на верхушке лестницы показалась голова Пембы.

— Сыну короля, — задыхаясь от бега, сказал он, — очень плохо. Люди говорят, что он умирает из-за ваших лекарств.

Кровь застыла у меня в жилах. Что, если Джигме Дордже умрет? Страшно было даже подумать о последствиях.

— Не надо было давать таблеток, — зашипел Таши.

Но раз уж я ступил на путь врачевания, надо было доводить дело до конца: таблетки не подействовали, следовало начать лечить более сильными средствами — антибиотиками. Может, Джигме Дордже не так худо?

— Шита, шита нагиндук (очень, очень болен), — покачал головой Пемба.

Он добавил, что оба ломантангских знахаря уже вызваны во дворец… Н-да, я знал, что в арсенал местных снадобий входят сушеные лягушки, которых Пемба показывал мне в своем аптечном наборе, поэтому благополучный исход вызывал сомнения.

Я послал Таши с наказом во что бы то ни стало найти двух лошадей. В ледяном воздухе со стороны Нового монастыря уже раздавался рокот барабанов. Раскрыв металлический ящик, я стал рыться в аптечке, с таким тщанием подобранной женой в Катманду. Пенициллин, аспирин, антибиотики. Какая комбинация подойдет в данном случае?

Таши появился с двумя лошадками. Набив пузырьками и коробочками полы своей чубы, я сел в седло. Солнце било в зрачки всю дорогу до Тренкара, куда мы мчались во весь опор.

Возле дворцовых ворот сердце у меня упало. Слишком поздно!.. На земле между трех огромных красных камней теплился костерок. Это был знак, предупреждение, что за стенами дворца кто-то отходит и ни один человек не смеет переступать порога. Я уже наблюдал несколько раз в городе этот ритуал. Вообще говоря, обычай имеет глубокий смысл, поскольку не позволяет распространяться заразным болезням, но сейчас я его проклинал на чем свет стоит.

Вряд ли приходилось надеяться, что кто-то из слуг возьмется передать лекарства. Жизнь наследника трона теперь была в руках знахарей и заклинателей демонов, пытавшихся громкими песнопениями выгнать злого духа из тела больного.

Я стоял понурясь возле своего пони, как неожиданно из ворот вышел человек лет тридцати пяти в щегольской чубе. Это был церемониймейстер, в котором я только сейчас с великим удивлением признал сына нашей домохозяйки!

Он мягко повторил то, что и так было известно: Джигме очень болен, и нам нельзя быть во дворце. Но он вызвался попросить короля выйти к нам. Церемониймейстер ввел нас через маленькую калитку в так называемый королевский сад, где росло несколько ив. В Европе на них бы не обратили внимание, но здесь, в иссушенном ветрами Мустанге, я должен был признать вслед за Таши, что деревья — это счастье. Крохотные канавки подводили воду к каждому стволу; за ивами ухаживали так, как мы в Европе ухаживаем за цветами.

Слуга вынес ковры, и мы уселись под кронами. Потянулись полчаса томительного ожидания. Царедворец наконец вышел с известием, что король не сможет нас видеть и не хочет принимать от нас никаких лекарств… Это был дурной признак. Тем не менее надежда оставалась, потому что его величество распорядился подать нам чай.

Днем, сказал придворный, должен прибыть на закрытие праздника «невне» святой лама; он исполнит ритуал «ванг» во славу долголетия, и есть надежда, что это поможет больному принцу.

«Невне» следует сразу за кратковременным постом, во время которого жителя Ло двое суток не едят, не разговаривают, ничего не обменивают и воздерживаются от супружеской жизни. Подобные посты соблюдаются дважды, а то и трижды в году. Церемония «ванг» заключается в приношении жертвы богам, дабы увеличить шансы ныне живущих на более счастливое перевоплощение в будущем.

Звон колокольчиков возвестил о прибытии святого ламы. Впереди процессии на красивой лошади ехал солдат-кхампа в высокой меховой шапке. Сам лама был облачен в ярко-оранжевую тогу, голову его венчал шлем из красной с золотом эмали — точь-в-точь архиепископ в тиаре.

Тренкар, до этого казавшийся вымершим, сразу ожил. Возле дворцовой ограды разбили огромный, не меньше десяти метров в диаметре, белый шатер, появились музыканты с барабанами и флейтами. Мы с Таши испросили разрешения присутствовать на церемонии, и нас от имени святого пригласили к шатру.

Суровое лицо ламы производило сильное впечатление. Таши шепнул мне, что «он все-все знает». Великий маг был целиком поглощен подготовкой к ритуалу: под рокот барабанов надел поверх тоги парчовую накидку, испещренную тысячами буддийских символов долголетия; потом, позвякивая колокольчиком, начал сосредоточенно молиться, время от времени закрывая лицо краем накидки. Раз или два, прервав моление, он прикрикнул на толпу селян, теснившихся у входа в шатер, веля им вести себя потише.

Затем всем присутствующим, в том числе Таши и мне, раздали по нескольку ячменных зерен, которые полагалось под звон цимбал и песнопения бросать в ламу. Я был очень смущен последним обстоятельством. Когда первая часть закончилась, всех выгнали из шатра и велели заходить по одному получать благословение. Мы с Таши, как почетные гости, были приглашены первыми.

Я вступил в шатер, склонил голову, лама поставил мне на затылок серебряную вазу с павлиньим пером, прочел несколько молитв, а его помощник повязал вокруг шеи желтую ленту. Я остался сидеть рядом с архиепископом.

Матери вносили в шатер детей, и лама нежно прикасался вазой к их головкам. Каждый человек укладывал перед ламой свой шарф-ката, и вскоре великий ученый оказался по колено в материи. Я заметил, что во многих ката были завернуты деньги. Кое-кто приносил для благословения вещи — новую чубу, платье, шапку, кувшинчик, молитвенную мельницу.

Церемония длилась уже добрый час. Целая вереница незнакомых лиц проплыла передо мной. Когда все закончилось, архиепископ почти скрылся под грудой ката. По моим подсчетам, благословение на долголетие явились получить не меньше 500 человек, прибывших со всех концов страны Ло.

После короткого разговора с ламой мы уехали. На прощание он пригласил нас прибыть в его резиденцию — удаленный монастырь Ло-Гекар.

Всю обратную дорогу, пока мы скакали в Ло-Мантанг, я был под впечатлением увиденного. Зрелище, конечно, было из ряда вон выходящим и должно было оставить в душах верующих глубокий след…

Пообедав, мы с Таши отправились осмотреть большой форт Кечер, возвышающийся на голом холме — последней вершине узкого хребта, разделяющего северный Мустанг на две долины. По преданию, эту крепость соорудил сам Аме Пал и отсюда начал завоевание остальных твердынь своего будущего королевства.

Мы оставили лошадей у подножия и начали подъем. Холм был не очень высок, от силы 300 метров, но здесь каждый шаг стоил немалых трудов. Когда я останавливался, чтобы перевести дух, и оглядывался назад, подо мной волнами разбегалась безжизненная долина. А добравшись до форта, я увидел у своих ног не только весь Мустанг, но, казалось, весь мир.

На запад уходила долина Тренкар, на северо-восток — другая долина с шестью маленькими селениями по берегам тоненького ручья. Хотя… да, совершенно верно, это Кали-Гандак. На юге виднелся правильный прямоугольник Ло-Мантанга, красные крыши монастырей на черно-белой шахматной доске домов. По углам городской стены стояли чортены, призванные отгонять злых духов от жилья людей. Кстати, вера в то, что черти гнездятся по углам, была распространена по всей средневековой Европе.

Вся долина была слегка наклонена от северных пиков в сторону двух каньонов, которые прорезали ее и соединялись в одно ущелье, по которому спускался Кали-Гандак. Его берега были изъедены эрозией. Горы вокруг казались разрисованными кистью искусного мастера: одна белая, как мел, другая красная, третья ярко-желтая. Чем дольше я смотрел на окружающий ландшафт, тем более грандиозным он мне казался.

От древней крепости Кечер остались лишь массивные стены, обезображенные ветром и влагой настолько, что выглядели сотворенными природой. Самое необычное в форте была его круглая форма — все крепости, попадавшиеся мне до сих пор, были прямоугольными. Много позже я прочел в старинной рукописи, что поначалу Аме Пал построил квадратный форт. Но могущественный повелитель соседней крепости посчитал, что один из углов Кечера нацелен прямо в его ворота и тем самым «натравливает» злых духов. Тогда Аме Пал сделал круглый форт, куда больше и мощнее, с тем чтобы никого не обижать, а вход пробил на восток.

На вершине гулял ветер. Закрывая лица воротниками, мы бродили по древним развалинам. Нам попадались остатки больших залов, фундамент стены с провалом, ориентированным строго на восток. Местоположение было выбрано самым удачным образом со стратегической точки зрения. Холм царил над всей местностью, и отсюда было легко наблюдать за любыми передвижениями.

Аме Пал, укрепившись в Кечере, один за другим «брал под свою руку» форты, расположенные на торном пути от Брахма-путры до Текучи. Затем, когда владения его заметно расширились, Аме Пал, как и подобает победителю, стал подыскивать место для новой столицы, призванной объединить страну Ло. Всю ночь он провел в молитве, а на утро двинулся со стадом священных коз. Там, где они остановятся, он и решил основать будущий город. По другой версии, он шел целый день и заснул, а когда проснулся, то увидел, что козы разбрелись по долине у подножия Кечера. Аме Пал усмотрел в этом божий знак и повелел воздвигнуть там Ло-Мантанг, обнеся его неприступной стеной. С той поры козья голова стала священной эмблемой города.

И вот теперь мы шли по следам козьего стада, спускаясь от дзонга Кечер к месту, где были привязаны наши лошадки. Возвращались мы другой дорогой, мимо домов гара, жавшихся к воде. Внешне они ничем не отличались от обычных крестьянских жилищ, только в каждом дворе стояло по паре водяных мельниц.

Любопытно, что мельницы у гара были не похожи на традиционные сооружения с громадным колесом. Здесь вода приводила в движение горизонтальный гребной винт: она падала перпендикулярно на лопасти, стекая по долбленому деревянному желобу. Система эта куда более эффективна, нежели колеса наших старинных мельниц. Здесь нет зубчатых колес и трансмиссий: вертикальный вал, на котором укреплен гребной винт, непосредственно связан с жерновым камнем. Благодаря этому устройству винт меньше метра в диаметре вращает тяжелый жернов того же размера.

Я провел немало часов возле этих мельниц, глядя, как превращается в муку рожь и овес. Все происходит автоматически с помощью хитроумной системы рычагов, направляющих струю зерна в центральное отверстие жернова. Там мололи также зерно, прожаренное в железной печурке. Мука, которая получается после этой операции, имеет тонкий запах жареных орехов и называется «цзампа». Из нее готовят основную пищу во всем Мустанге и Тибете.

…Вечером к нам зашел Пемба, чтобы обсудить ситуацию, складывающуюся в летнем дворце. Когда я рассказал, что нас не пустили, а перед воротами горел костер, лицо его стало озабоченным. Он согласился, что мы не властны чем-нибудь помочь, но дело принимало неприятный оборот. Сын короля серьезно болен, это ясно. И всем вокруг болезнь кажется подозрительной. Нельзя забывать, что старший сын, уже воссевший на престол, умер от неведомого недуга. По счастью, подозрения не падали на нас, но мое присутствие в столице делалось все более и более щекотливым. Пемба сказал, что кое-кто настроен недружелюбно по отношению к нам. Надо было заручиться поддержкой среди влиятельных граждан.

Несколько дней спустя после приезда в Ло-Мантанг я познакомился с молодым монахом, прожившим какое-то время при дворе короля Сиккима. Это маленькое княжество*, находящееся под эгидой Индии; граничит на востоке с Непалом.

Монах много путешествовал и учился в Тибете, Бутане, Индии и Непале, видел европейцев. Сейчас он был настоятелем монастыря Самдрулинг, в четырех часах ходьбы на юго-восток от Ло-Мантанга. Он приглашал меня в гости.

Я сказал об этом Пембе, спросив его мнение. Пемба ответил, что хорошо знает этого ламу и визит к нему будет весьма кстати в сложившихся обстоятельствах; там же, в монастыре, должны оказаться интересные книги.

20 мая на рассвете мы выступили в путь. Шел снег. Но это было еще полбеды. Пройдя километров пять по голой равнине, мы попали в подлинный буран. На мне были ботинки на каучуке, которые прекрасно подошли бы для иных краев. Но, увы, здесь снег забивался через край, и ноги у меня быстро промокли. Я хлюпал в ледяной жиже.

Дорога на юго-восток шла по долине, и ветер продувал ее, как трубу. Я завидовал Пембе, на котором была шапка-ушанка. У нас с Таши головы украшали лыжные вязаные шапочки с помпонами. Возможно, они выглядели и нарядно, но уши в них мерзли нещадно. Мы брели, словно призраки, скорчившись и стараясь занимать как можно меньше места. По счастью, Пемба решил устроить привал в крохотной пещере, образованной эрозией в склоне горы. Мы с наслаждением выкурили по сигарете в относительном затишье, и я понял, какое счастье испытывали наши далекие предки, когда возвращались в родную пещеру.

Пемба сказал, что по дороге будут руины двух древних крепостей. Одна из них совсем рядом с нашей пещерой, только наверху. Трагически смотрелись останки стен, обдуваемые безжалостным ветром. Это был форт Рари, что в переводе значит «Козий холм». Да, при такой погоде только животные могли оставаться там.

Мы двинулись дальше. Я то и дело по щиколотку проваливался в сугроб. Казалось, долине никогда не будет конца. Но вот впереди замаячил, словно форштевень корабля, острый выступ скалы. На вершине виднелись зубчатые стены крепости, напоминавшие фортеции, воздвигнутые крестоносцами на Кипре. Только там был иной климат…

Среди снежных струй величественный остов, казалось, ожил и поплыл сквозь время, исчезая в белой мгле.

А монастыря все не было. Такое же чувство подавленности должны были испытывать паломники, совершая путь во искупление грехов. Да и не было ли мне карой за прегрешения это ледяное утро и почти крестный ход по снегу? Для лоба любое расстояние — «рядом», но есть же пределы!

Так я сокрушался, шагая в такт Пембе и Таши, когда на сумрачном фоне стала вырисовываться группа массивных чортенов. Ага, значит, уже скоро.

Пройдя чортены, надо было еще спуститься в долину, которая заканчивалась естественной платформой, нависавшей над ручьем. Там и был построен монастырь Самдрулинг. Серо-красное строение выглядело совершенно заброшенным, почти как крепость, что мы видели незадолго до этого. Пемба сказал, что монастырь приютил кхампа.

Низкая дверь пропустила нас в традиционный двор, откуда лестница вела в промерзший зал. Там сидел лама, беседуя с четырьмя высокими кхампа, одетыми в теплые ватные куртки. Когда мы вошли, трое кхампа поднялись и исчезли. Остался один пожилой человек с тонкими чертами лица, постриженный па европейский манер. Он с интересом глядел на нас.

Лама улыбнулся мне как старому знакомому. Наш жалкий вид и ручьи, вытекавшие из ботинок, не оставляли никакого сомнения в том, что мы нуждаемся в тепле. Настоятель позволил мне разуться и обогреть ноги возле очага, в котором горел кизяк. Я уселся, но, как оказалось, спиной к окну, где сквозь дыры в промасленной бумаге свистел ветер. Забавно, мелькнуло у меня, по странному совпадению в тибетском языке слово «ло» обозначает также простуду, хотя сейчас я вполне был готов подхватить не простуду, а самое настоящее воспаление легких. В здешних условиях это означало неизбежную и быструю смерть. Единственное, что могло меня спасти, — это добрая чашка горячего чая. И она не замедлила появиться.

Мы разговорились с ламой. Оставшийся кхампа молча, но внимательно слушал беседу. Было ясно, что мое появление заинтриговало его. Ну что ж, пусть он убедится, что я не питаю никаких дурных намерений.

Лама рассказывал о своих заграничных странствованиях. Подобно студентам в средневековой Европе, которые бродили от университета к университету, он жил во многих монастырях. Кстати, большинство ученых лам ведет именно такой кочевой образ жизни, стараясь почерпнуть в разных местах необходимую премудрость и правила медитации, позволяющее достичь абсолюта.

Какое-то время лама жил в маленькой столице Сиккима. Королева страны, урожденная Хоуп Кук, американка, привлекла к своему двору множество иностранцев. Мой хозяин заметил, что они приезжали даже с детьми, которых возили в корзине на четырех колесах. Что, осведомился он, европейцы считают, что младенцы вырастают в колясках более здоровыми?

Лама знал также несколько английских слов — «спасибо», «мистер» и «слон». Он привез из Сиккима несколько стекол, но, к сожалению, они успели разбиться. Кстати, это было первое стекло, которое я видел в Мустанге.

Ноги немного отошли, и лама предложил пройти в алтарную, где хранились книги. Мы спустились во двор и по другой лестнице поднялись в часовню. Вход охраняла оскаленная пасть тигра. Алтарь был изукрашен бронзовыми и деревянными позолоченными фигурами божеств. Рядом на столике лежала толстая кипа книг. Но больше всего меня поразили две маски, подвешенные к центральным колоннам: на лбу у них был нарисован третий глаз.

Лама сказал, что монастырь принадлежит секте каджупаев. Самдрулинг — их единственный монастырь во всей стране. Возникновение секты связано с житием одной монашки, которая поселилась на соседнем холме. Она прославилась своими добродетелями, и после смерти окрестные жители в ее честь основали обитель. Молодой лама был шестым по счету настоятелем.

Пемба и Таши стали по очереди брать книги и подавали их ламе. Тот клал книги им на голову и развязывал шелковые ленточки, скреплявшие страницы. Как и все тибетские книги, это была стопка узких листов, исписанных мельчайшими буквами с обеих сторон. Читать такую книгу без привычки практически невозможно. Пемба переводил мне только названия, а лама кратко излагал содержание. Перевод с литературного тибетского на разговорный язык — вещь очень трудная. Я поэтому пытался уловить, есть ли в тексте какие-либо упоминания об истории страны. Пемба уже говорил, что где-то существует* книга, излагающая всю историю Мустанга. Я спросил о ней у ламы. Тот ответил уклончиво: да, он знает о такой книге, но у него ее нет. Много книг пропало, пока он странствовал за границей.

Десять пыльных томов были просмотрены, прежде чем появилось нечто привлекшее мой интерес. Это была биография монаха по имени Тенсинг Рипа. На произведении, как обычно, не стояло никакой даты, поэтому с первого взгляда было трудно определить, к какому периоду относится жизнь данного персонажа. Но одно название заставило меня насторожиться — Чача-гам. Это одна из древних крепостей, завоеванных Аме Палом; несколько дней назад мы видели ее развалины к востоку от Ло-Мантанга, в том самом месте, где Кали-Гандак сливается с притоком, огибающим столицу с севера. Значит, это не легенда…

Первую часть книги, насколько я понял, занимала генеалогия Тенсинга Рипы. Предки этого ламы были кочевники, бродившие по Тибету, пока их не призвал Аме Пал и не доверил управление крепостью Чачагам.

Да, книга обещала быть преинтереснейшей, и я шепнул Пембе, что хотел бы ее купить. Пемба заговорщицки подмигнул мне и ответил, что попробует договориться. В этот момент дверь отворилась, и вошли кхампа. Убедившись, что я в самом деле рассматриваю книги, они оставили помещение.

Снаружи солнце начало робко пробиваться сквозь туман. Ветер стих, и я решил воспользоваться этим, чтобы осмотреть главный храм, примыкавший к жилой части монастыря. Он пребывал в плачевном состоянии. Фрески покрыты пятнами от сырости, дерево покороблено, в углу валялся дырявый барабан, кубки для приношений разбиты. Монастырь был беден, а приверженцев секты осталось слишком мало, чтобы поддерживать все в должном порядке.

Когда мы собрались уходить, солнце начало растапливать снег. Мне везло! Пемба одолжил у ламы большой барабан для того, чтобы, как он сказал, достойно отметить следующую церемонию «невне». Прижимая инструмент к груди, он распрощался с ламой, и мы вышли на дорогу.

— Ну, как книга? — спросил я.

— Все в порядке, — ответил Пемба.

Прекрасно, теперь я смогу штудировать ее по вечерам.

Словно в утешение, погода радовала глаз. Суровый пейзаж поражал величественностью. Отсутствие деревьев, да и вообще любой растительности укорачивает расстояние: вон до той горы, кажется, рукой подать, а на самом деле путь отнял бы целый день. На ближней вершине стояла маленькая крепость Лхари-дзонг.

Лишний раз я убедился, что вокруг укреплений не было даже следов древнего жилья или хотя бы полей. Лишь позже я узнал, что крепости строили кочевники: они разбивали шатры вокруг бастионов, а в случае опасности прятались за стенами. Древнейшие форты относятся к X и XI векам. Ими правили вассалы тибетского князя, жившего в дзонге Кар, который затем сам попал в зависимость от мустангских королей.

В пустых залах без крыш Лхари-дзонга властвовал ветер. Мы — Пемба, Таши и я — спрятались под стеной, чтобы немного переждать. Правда, Пемба в отдыхе не нуждался, в нем клокотала энергия, как будто и не было изнурительного утреннего похода, Вытащив барабан из чехла, сшитого из ячьих шкур, он начал распевать тягучую песню лоба. Я не сразу раскусил прелесть этих песен, так непохожих на наши; правда, я быстро полюбил мелодии, которые пели девушки в Ло-Мантанге перед заходом солнца, но мужские голоса казались мне резковатыми и даже фальшивыми. Пемба пел надтреснутым голосом, забираясь высоко-высоко, будто намереваясь издать тирольский «йодль», и резко обрывал звук в конце каждой строчки. В большинстве песен горцев последнее слово выкрикивается для того, чтобы эхо повторило звук.

Когда Пемба исчерпал репертуар, в соревнование вступил Таши, услаждая нас мелодиями своего края.

Потом настал и мой черед явить свое искусство. Но после жалкой попытки воспроизвести полузабытый куплет мне пришлось просить спутника обучить меня какой-нибудь тибетской песне. И я исполнил ее не без успеха. Во всяком случае оба слушателя хохотали до слез. Тибетский язык — моносиллабический, так что находить рифмы несложно, и я был вполне доволен своими виршами.

Покинув высоты Лхари-дзонга, мы зашагали по каменистым осыпям, распевая во все горло.

Ло-Мантанг встретил нас, как подобает уютному убежищу. Ветер прекратился разом, едва мы ступили за городские ворота! На главной площади я увидел морщинистого крестьянина, тащившего на плечах огромную шкуру снежного барса — белую в черных пятнах; в ней было не меньше трех метров. Он убил зверя из своего старого гладкоствольного ружья и теперь, набив соломой и сделав чучело, продаст монахам Нового монастыря. Там чучело поместят у входа, дабы оно отпугивало демонов.

Зверь был еще весь измазан кровью. Лоба никогда не убивают животных и даже насекомых, если только они не угрожают их жизни или их стадам. Снежный барс, как я узнал, напал на стадо коз, пасшихся в горах над Ло-Мантангом, и поплатился за это.

На следующий день мы с Пембой нанесли визит ломантангскому врачу — в столице их жило двое, и оба пользовались большим уважением не только как искусные врачеватели, но и как высокоученые люди. Они получили образование в Лхасе, изучали старинные тексты, совершенствовались в практике. Быть доктором в стране Ло — значит быть еще и ботаником, и химиком, и алхимиком, и даже волшебником, хотя магия больше прерогатива духовных лиц, нежели врачей. В Мустанге к заболевшему непременно зовут вначале врача, а затем монаха. Это зависит от того, что диагностировал врач — «бу» (то есть червя) или «ду» (то есть демона).

Доктор принял нас довольно прохладно. Я догадался, что он считает меня в каком-то смысле соперником, ибо люди не раз обращались ко мне с просьбой дать таблетку. Но к концу визита отношения наладились, и я даже предложил оставить ему часть своей аптечки взамен некоторых сведений, которые он мне даст.

Сидя у потрескивавшего очага, я слушал опытного врачевателя, делившегося со мной секретами своего искусства. Все болезни, сказал он, происходят по причине проникновения в тело человека червей. Черви эти, уточнил он, «такие маленькие, что простым глазом их не увидишь». Они вызывают воспаления и расстройства. Задача врача — изгнать червей с помощью снадобий. Но одновременно нужно освободить больного от демонов, ибо по их милости в его теле завелись черви.

(Легко заметить аналогию между «микроскопическими червями» тибетских медиков и микробами наших врачей. В этом усматривают влияние западной медицины, однако фактов, подтверждающих это, нет).

Доктор Таши Цучан уточнил, что существуют 1080 злых духов, а черви вызывают 124 хворобы. К этому внушительному списку (особняком стоят детские болезни) добавляются несчастья: падения с лестницы, лошади или со скалы, ожоги, потопления и так далее. Происхождение этих несчастий следует искать в «карме», то есть в грехах, совершенных в предыдущих воплощениях.

Для борьбы с недугами тибетская медицина располагает обширной фармакопеей. Кроме того, демонам противостоят восемь богов-врачей, главный из которых — Санджи Мела, покровитель докторов.

Таши Цучан объяснил, что в королевстве Ло запрещено «резать людей на куски», как это делают его европейские коллеги. Диагностика основана на внешних симптомах. Уже две тысячи лет назад в Тибете измеряли пульс и анализировали мочу. Легочные воспаления определяли простукиванием, по налетам на языке — печеночные расстройства, по изменениям глаз и рта — сердечные нарушения. Врач делал затем два предписания: одно — лекарственное, второе — для монахов, точно указывая, кто из демонов виноват в недуге.

Доктор показал мне часть своего арсенала: настойки корней и трав, растертые в порошок камни, серу, железо, золотую пыль, селитру. Но самым удивительным лекарством оказался… пенициллин! Он выглядел, правда, иначе, чем в наших фабричных упаковках, но зато был известен в Тибете и Мустанге уже много веков назад.

Я и раньше обращал внимание на одну деталь: когда почетному гостю подносят чашку чая или чанга, хозяин кладет пальцем на край посуды кусочек масла. Точно такие же знаки уважения лоба оказывают раз в году своему жилищу: они прилепляют масло к центральному столбу, поддерживающему потолок в большой комнате. Масло, естественно, портится, плесневеет. Таким образом получается природный пенициллин. Это домашнее снадобье прописывается при всех случаях наружных воспалений: «Возьмите немного масла с потолка и помажьте им рану».

Выходя от доктора, я уносил твердое убеждение, что в большинстве случаев рецепты народной тибетской медицины оправданны. Что касается изгнания демонов, то, очевидно, церемония должна оказывать немалый психотерапевтический эффект. С другой стороны, ореол колдовства призван поддерживать реноме врача и придавать еще больший вес его словам и действиям.

Но, с другой стороны, игнорирование достижений западной фармакологии наносит ущерб здоровью больных, и, чем раньше в Мустанге появятся настоящие врачи, тем лучше. Особенно это верно в отношении сына короля, которому гораздо нужнее были лекарства, чем заклинания. Увы, я был невластен…

От Пембы я узнал, что в Ло-Мантанге живут восемь колдуний. Все уверены, что они общаются со злыми духами, а при случае насылают порчу на человека, пришедшегося им не по нраву. Колдуньи были старые вдовы, «ступившие на дурной путь».

В королевстве Ло старики часто становятся «манипа», то есть посвящают последние годы своей жизни чтению молитв за короля или знатных персон. Им дают стол и кров, и за это они целыми днями вращают молитвенную мельницу или бормочут заклинания. Я частенько встречал подобных людей с потемневшими морщинистыми лицами, похожими на выдубленную кожу.

Более того, если одинокий старик не занят этим почтенным делом, на него довольно быстро падает подозрение в колдовстве; считается, что он сошелся с демонами. Его начинают сторониться, иногда ненавидеть, но тронуть никто не решается, равно как и изгнать из города. Бывает, что к нему даже являются с подношениями, прося заступиться перед демонами за больного или увечного.

В Мустанге, как и повсюду, люди в конце концов умирают. «Через девяносто девять лет все живущие ныне умрут», — категорически заявил мне Таши. Для лоба смерть — своего рода лотерея. Колесо жизни запущено с шестью проигрышными номерами, которые соответствуют шести формам перевоплощений. Смерть считается проклятием в сравнении с долгой жизнью. Лоба убеждены, что человек должен жить 100 лет. В их пантеоне есть даже божество, очень почитаемое, которое зовется Столетний дядюшка.

Монахи молятся, прося у богов милости, чтобы следующее перевоплощение было более удачным. Но народ воспринимает эти молитвы и церемонии как обращение за долголетием. В действительности же, хотя здесь эпидемии редки, мало кто доживает до преклонных лет. Семидесятилетних людей я встречал редко.

На этот счет у Пембы было свое объяснение. Дело в том, говорил он, что человечество живет сейчас в Южном царстве. Это один из четырех миров в его веровании. Когда мы освободимся от грехов, то перейдем в другое царство, и все будут жить до 100 лет.

Заявление звучало обнадеживающе, Но оно было не в силах отвлечь внимание от угрозы, нависшей над жизнью королевского сына…

Что делать? Оставаться в городе? Пемба посоветовал на время оставить столицу. Мы двинулись из Ло-Мантанга на север.

Северная часть мустангского прямоугольника занята горами, где в узких долинах вдоль верховий Кали-Гандака расположено не более полудюжины селений; там живут в основном скотоводы. В языке лоба насчитывается 30 слов для обозначения коз — это лишний раз подтверждает кочевое происхождение народа. Вообще язык — наиболее верный индикатор исконных занятий населения.

На севере страны Ло почти не встречаешь деревьев. Уже в Ло-Мантанге они росли только в королевских садах или перед домами богатеев. Тем более удивительно, что дома в Мустанге построены из бревен. С трудом верилось, что весь строительный лес возят из Тукучи, за полсотни миль.

Но так было не всегда. Примерно столетие назад климат Мустанга резко изменился. Страна Ло была поражена общей засухой, обрушившейся на Тибетское плоскогорье. Уровень воды в озерах и реках понизился. Схожее явление произошло и в Сахаре, и в ныне пустынных районах Америки и Азии. Три тысячи лет назад в Сахаре росли густые леса, а в Ливийской пустыне были джунгли. Сто лет назад в Мустанге было еще в достатке деревьев. Король сказал мне: «Ло сейчас бедная страна — у нас больше не осталось ни деревьев, ни воды…».

Засуха особенно трагична для Мустанга, ведь сильные ветры, унося остатки муссонной влаги, сдувают тонкий слой почвы. Скотоводство пострадало сильнее, чем земледелие. После того как лоба лишились пастбищ, животные вынуждены кормиться в каменистой пустыне. Стада яков, которыми некогда славился Мустанг, уступили место козам и овцам. Но не забудем, что именно эти животные повинны в том, что зыбучие пески поглотили Сахару: овцы поедают всю траву до корней, лишая почвенный слой всякой поддержки.

Система каналов поддерживает земледелие. Реки, к счастью, питают тающие ледники на вершинах вдоль западной границы с Тибетом. Горные ручьи здесь текут в странном ритме: по утрам они неглубоки и прозрачны; затем, по мере того как солнце растапливает лед, вода прибывает и становится желто-серой; максимальный уровень приходится на три часа дня.

На второй день пути мы миновали брошенную деревню, стоявшую на когда-то оживленном торговом пути в Тибет. Между страной Ло и Тибетом лежат четыре так называемых перевала, хотя в общем это слишком пышное наименование для водоразделов, Для того чтобы определить, где вы находитесь — в Тибете или Мустанге, достаточно посмотреть, в какую сторону текут потоки: на север, к Брахмапутре, или на юг.

С вершины холма я заметил вдали Намдрал, самое северное селение Ло. Оно вырисовывалось словно мираж в горной дымке среди иссушенных рыжих склонов. Белые домики, розовый монастырь и красные чортены прилепились к крутому боку горы, по которому стекал тонкий ручеек. Неужели?.. Да, теперь я мог с уверенностью утверждать, что здесь брала свое начало священная река Кали-Гандак, прорезавшая дальше к югу самый глубокий в мире каньон.

Истоки Кали-Гандака на разных картах помещали то в Тибете, то в Мустанге. Сейчас я видел точное место ее рождения. Странно, что здесь не поставлено никакого знака, никакой отметины. Свыше тысячи лет индийцы поднимались по течению Кали-Гандака до Муктинатха к огненным святилищам, искали священные окаменелости у подножия Аннапурны, но почему-то никто не отваживался добраться до истока, заслуживающего, на мой взгляд, достойного памятника.

Намдрал, стоявший в уединении на «крыше мира», дышал покоем и волей — это было, пожалуй, самое романтическое место во всем Мустанге. Мне казалось, я никогда еще не возносился так высоко. Взор убегал к затерянным горизонтам, за которыми в дальнем далеке угадывалась огромная часть планеты…

Надо было поворачивать на юг, вернее, на юго-восток, где в одной из соседних долин лежал монастырь Гарпху. Его лама приходился близким другом Пембе. Тот уверял, что я найду в монастыре интересующие меня книги, но я не очень на это рассчитывал: история Мустанга по-прежнему оставалась потаенной…

Три больших чортена стояли на околице монастырского селения Гарпху, блиставшего свежей покраской. Дело в том, что в Мустанге, Сиккиме и Бутане дома непременно красят перед каждым праздником. У нас в Европе эту долгую операцию оттягивают до последней возможности. Но лоба пользуются предельно простой технологией: они просто льют ведрами известковое молоко с крыши. Поскольку стены стоят не прямо, а чуть отклонены кверху, результаты выходят замечательные — не хуже, чем размазывание кистями или разбрызгивание.

Разумеется, речь идет о внешней покраске; фрески и украшения подновляют мягкими кисточками.

Так вот, даже среди чистых мустангских деревень Гарпху выделялась аккуратностью и убранством. Окна с черными наличниками были зашторены снаружи веселыми полосатыми занавесками. Над каждой крышей трепыхались красные, желтые, белые и голубые молитвенные флаги, через улицу переброшены ленты. В домах здесь жили семейные монахи. Гарпху не самый крупный монастырь в Ло, но он славится своей хозяйственной деятельностью. Основала его древняя секта нингмапа, которая разрешает монахам жениться, отсюда такой приток мужчин в монастырь. Впрочем, есть и такие, что дали обет безбрачия.

Ворота открыл высокий бритоголовый здоровяк с суровым взглядом. Он же провел нас на второй этаж в зал, всю обстановку которого составляли большие медные вазы с посеребренными краями. На ярко-оранжевых ковриках вокруг очага сидели трое монахов — двое старых и один молодой, моего возраста, с длинными волосами, небрежно спадавшими на плечи. Несколько женственные, грациозные манеры делали его похожим на британского денди XVIII века.

Кто же из них лама? В Мустанге никто никому не представляется. Гость обязан угадать хозяина по костюму и поведению. Я не преминул ударить лицом в грязь, поклонившись самому пожилому, но тут же по его укоризненному взгляду понял, что совершил ошибку. Ламой был молодой денди. Откуда мне было знать, что секта нингмапа позволяет носить длинные волосы!

Быстро перестроившись, я как можно более почтительно обратился к настоятелю. Но тот, видимо, счел, что я выбрал слишком благоговейный тон и с улыбкой, потирая руки, изрек фразу, которую я меньше всего ожидал услышать из уст священнослужителя:

— А не выпить ли нам?

Мы вчетвером устроились вокруг огня, остальные монахи незаметно исчезли. Атмосфера была чудесная. Уже через несколько минут мне показалось, будто я перенесся за тридевять земель, в парижское кафе, где сижу в компании своих сверстников. Надобно сказать, что до поездки в Мустанг я причислял себя к «современным» молодым людям, то есть летал на самолетах, водил спортивный автомобиль и танцевал твист в модных дансингах. И только сейчас, сидя в кругу новых друзей, я понял, что быть современным означает попросту оставаться самим собой, не подлаживаясь под чужой образ мыслей и поведение. Наши бабушки и дедушки якобы устарели для нас, потому что у них не было автомобилей, потому что они надевали ночные колпаки, не слушали радио и пугались самолетов. В Мустанге ни прошлые ни нынешние поколения не пользовались этими изобретениями. У нас молодежь накидывается на каждую новинку и уже не мыслит себя без нее. При этом как-то забывается, что все эти изобретения — плод гения и мастерства «стариков». Для лоба нет «устаревших» вещей или «устарелых» представлений. Мир их по праву принадлежит молодым, и именно поэтому старшие пользуются таким уважением…

Но сейчас я с особым наслаждением сидел в компании сверстников, обмениваясь впечатлениями, шутками, пил чанг из серебряного кубка, как будто родился здесь. Я научился уже различать оттенки в разных сортах пива и чая; я знал, выказывают ли мне уважение, по тому, на какое место усаживали. Мустанг перестал быть для меня экзотикой.

Лама предложил нам заночевать в монастыре. Еще после нескольких бокалов напитка он позвал бритоголового привратника и велел показать нам обитель, а также «все, что мы пожелаем».

Наш гид оказался кладезем талантов. Лама отрекомендовал его как ученого — хранителя библиотеки. А в большом зале монах не без гордости показал нам свои авторские фрески!

В большом зале мы полюбовались паркетом — это большая роскошь в стране Ло; как мы помним, в королевском дворце его нет. Я изобразил восторг и начал ступать по паркету, словно по бесценной мозаике.

Вечером при свете лампы, заправленной льняным маслом, мы с молодым ламой, ученым монахом, Пембой и Таши листали старые книги в личной молельне ламы, где нам никто не мешал. По мере того как таяла кипа бумаг, мне становилось все горше и горше. Несмотря на приказ ламы обыскать все закоулки и доставить ему все мало-мальски интересное, несмотря на старания Таши, который оказался аллергичен к пыли и сейчас слезливо моргал, не удалось обнаружить ни одной работы по истории. Значит, не судьба… А Пемба клялся, что здесь мы отыщем заветную рукопись!

В первой беседе король упомянул о существовании некоей летописи под названием «Молла», но когда во второй приход я попросил разрешения взглянуть на нее, король ответил, что книга не сохранилась, и сменил тему. Пемба уверял затем, что мы найдем ее в монастыре Самдрулинг. Но я понапрасну чуть не обморозил ноги, добираясь до этой обители.

Потом Пемба примчался с вестью, что «Молла» находится в Царанге и один его друг доставит ее в Ло-Мантанг. Но друг прибыл с пустыми руками: из Царанга книга исчезла. Я все больше проникался уверенностью, что такой книги вообще нет.

Лежа в спальном мешке, я чувствовал себя как Шерлок Холмс перед неразрешимой загадкой: она не отпускала меня ни на минуту. История Мустанга ускользала из рук. Собранные отрывочные сведения были противоречивы. Ни один достоверный факт не подкреплял гипотезу о том, что уже в давние времена Мустанг был самостоятельным королевством. Лично я в этом не сомневался, но нужны были письменные свидетельства.

Странная вещь: едва мы произносили слово «история», как собеседники пугливо отвечали, что разговор может «оскорбить короля». Кто были наследники Аме Пала? Известны названия четырех древних крепостей, но кто их построил, какова была их роль в судьбе страны, когда они были воздвигнуты?

Неужели истории Мустанга суждено остаться тайной за семью печатями, подобно прошлому многих других гималайских краев? Ведь я уже решал дважды бросить поиски, но всякий раз кто-то вновь упоминал о «Молле»!

Все следующее утро я пробродил по монастырю, пользуясь привилегированным положением «друга ламы». Около одиннадцати начали складывать вещи. Внезапно появился Пемба. Он был в отличном расположении духа, поскольку продал накануне молодому ламе втридорога свою чубу и сапоги, зато очень дешево купил новую обувь. Отозвав меня в сторонку, он таинственно шепнул на ухо:

— Кажется, я нашел «Моллу».

— Не может быть! — вырвалось у меня. — Мы же просмотрели вчера все книги!

Напустив на себя заговорщицкий вид, Пемба едва слышно сказал, что ученый монах хранит исторический трактат.

— Так в чем же дело? Пошли!

— Тс-с-с… Он не хочет, чтобы лама об этом знал.

— Но взглянуть-то можно? Или пусть он его быстренько перепишет, а? Хотя нет, лучше всего, чтобы продал.

Пемба исчез. Минуты через две он возвратился и сказал, что монах готов продать книгу, но все зависит от цены, которую я предложу. Кроме того, я должен поклясться, что сохраню дело в тайне. Я клятвенно обещал молчать и предложил 30 рупий (около пяти долларов). Пемба улетел и тут же вернулся назад: монах передумал. От одной мысли, что он продаст такую книгу или даже позволит взглянуть на нее, ему сделалось плохо.

Сомнительная сделка, похоже, так и не состоится. Я велел передать монаху, что готов предложить более высокую цену, но только после того, как посмотрю товар.

Монах не заставил себя ждать. Он подошел и, глядя в сторону, тихо проговорил, что может уступить трактат за 80 рупий при условии, что я не обмолвлюсь никому ни словечком.

— Меня устраивает. Но я все же хочу взглянуть на книгу.

Монах возразил — а вдруг меня застанут за этим занятием? Выйдут большие неприятности. Переговоры начинали превращаться в фарс; я уже почти не сомневался, что меня хотят облапошить.

В конце концов порешили так: мы с Таши отправимся в поле, спрячемся за кучей камней в яме и там посмотрим рукопись, которую нам принесет Пемба.

Сгорая от нетерпения, я миновал монахов, толпившихся возле центральной молельни, и, небрежно насвистывая, вышел из ворот. В яме действительно нас не было видно. Но изоляция не долговечна в стране Ло: минут через пять нас заметили ребятишки, гнавшие яков. Они остановились поглазеть на мой длинный нос и европейские одежды Таши. Мы едва успели отогнать сорванцов до появления Пембы. Он уселся между нами, оглянулся по сторонам, желая еще раз убедиться, что свидетелей нет, и запустил руку под чубу.

Я едва удержался чтобы не застонать от разочарования: книжечка оказалась тонюсенькой — всего 18 страниц толстой бумаги форматом 20х4 сантиметра.

— Это «Молла», — возбужденно прошептал Пемба.

Он не меньше моего жаждал узнать, что же содержится в этой книге, которую столь тщательно уберегали от чужих глаз!

Осторожно раскрыли первую страницу. Ее украшали фигуры трех сидящих людей. Пемба прочел: «Ангун Зампо, Нгорчен Кунга Зампо, Лумбо Калун Зампо». Да это же три святителя! Сердце у меня запрыгало.

— Читай, читай дальше! — заторопил я его.

Страницы были засалены, буквы с трудом проступали, особенно имена собственные, написанные выцветшими красными чернилами. Текст начинался с ритуальной формулы на санскрите.

— Пропусти, это не важно!

На второй странице были изображены богиня Аюн Янчема, о которой я никогда не слышал, и некий мужчина по имени Цзетин Чумпо. Пемба, как первоклассник, начал читать фразу, водя пальцем по строчке. Затем с помощью Таши он перевел ее на разговорный тибетский:

«Как истинная вера пришла в страну Ло и какие ранги есть в королевстве».

Кажется, мы на правильном пути! И в этот самый момент на краю ямы возникла фигура. Пемба сунул книжку под одежду и мы сделали невинный вид, ожидая, пока незваный гость отойдет.

Затем вновь потек перевод:

«Как религия и политика стали делом королей в стране Ло».

Я весь обратился в слух.

«Короли словно жемчужины в ожерелье… Внемлите все! Учителя, ламы и монахи! Короли — всемогущие люди, сыны божьи. Они пришли к нам из снежного Тибета, и первого короля звали Трисун Децин».

Прямо не верилось — неужели сейчас передо мной всплывет история Мустанга?! Медленно, словно нехотя приоткрывался занавес над прошлым страны Ло…

Текст гласил, что религию принес святой король Тибета Трисун Децин, а после него дело продолжил его сын Мутре Семпо. У этого сына в свою очередь было двое сыновей. Старший жил в Тибете и укреплял истинную веру. «Младший же не очень ладил со своим братом; он уехал на север (речь шла о больших равнинах на севере Тибета) и там женился на дочери богатого кочевника, которая принесла ему троих сыновей. Второй и третий сыновья пасли стада, как их отец. А старший, названный Гунде Нима Бум, оставил родителей и отправился в страну Ло, где и поселился. В стране Ло было тогда много крепостей, но ни одна не подчинялась другой».

Следовали названия четырех крепостей, чьи руины я видел возле Ло-Мантанга.

Я нетерпеливо подгонял Пембу. Из книги явствовало, что у Гунде Нима Бума было два сына. Оба хотели стать монахами, но им мешал демон «Черная обезьяна». Братья все же не отступились от веры. У одного из них родился сын… Аме Пал. Став взрослым, Аме Пал сказал демону «Черной обезьяне», что хочет построить себе дом, и получил во владение землю в Кечере. Эту территорию, как гласила летопись, «можно было засеять зерном из одного ячьего бурдюка».

Я слушал, боясь пропустить хоть слово. Появление Аме Пала выводило на след уже знакомых легенд. Итак, Аме Пал получил земельный надел на холме Кечер и воздвиг там дворец, обращенный задней стеной на резиденцию «Черной обезьяны».

«Демон разгневался тогда и сказал: «Я дал тебе, бродяга, землю, но, мало того, что ты построил там свой дом, ты оборотил его спиной к моему замку!» И приказал Аме Палу снести дворец. Тот исполнил повеление, но выстроил на этом месте большую крепость, обнес ее толстой стеной, а ворота открыл на восток».

Все верно. Именно этот форт с остатками круглой стены я видел; его до сих пор называют Кечер-дзонг, и единственные ворота были обращены на восток!

«Потом небесные божества подарили Аме Палу трех сыновей. Старшего нарекли Ангун Тенцинг Зампо, младшего — Цзепе Сичун, а среднего — Тсетин Трандул. Этот средний, когда достиг шестнадцати лет, совершил множество деяний, как добрых, так и худых. Всякий раз, встречая женщину, он либо бил ее, либо ложился с ней. Однажды он увидел Дутрена Раджина (демона «Черную обезьяну»), сошелся с ним в битве и победил его. Все, кто видели это, поверглись в ужас и пали ниц перед средним сыном Аме Пала, сказав ему: «Отныне властвуй над нами. А мы будем искать убежища возле тебя». Три года спустя он сделался королем, собрал много воинов и покорил крепости Чачагам, Кара, Пиу, все крепости вверх и вниз по течению Три (их развалины и сейчас видны недалеко от летнего королевского дворца) и крепость Джелинг (там, где мы останавливались по пути в Мустанг). Когда он взял все эти твердыни, остальные селения сами попросились под его руку. Аме Пал с сыновьями замыслил тогда построить стольный град, чтобы собрать там все сокровища, статуи и книги. А освятить новые молельни призвали верховного ламу. Младший сын Аме Пала остался править крепостями, а два старших брата и главный управляющий (в будущем один из трех святителей) отправились в Тибет просить верховного ламу Нгорчена Кунга приехать в Ло. Семь лет оставалось посольство в Тибете. Аме Пал состарился и все писал грамоту за грамотой, прося ламу приехать, и тот наконец согласился».

Теперь все становилось на свои места. Можно было вычислить примерную дату основания королевства Ло — 1380 год — и время жизни Аме Пала. Дело в том, что биография знаменитого ламы Нгорчена Кунга широко известна. Есть там и дата, относящаяся к его поездке в Ло.

Можно было прекращать «подпольное чтение». Нам в руки попало уникальное сокровище, и 80 рупий, тайком переданные ученому монаху в Гарпху, можно было считать единственной разумной тратой за всю экспедицию.

Вернувшись домой, я как следует проштудировал «Моллу». Судя по всему, книга была написана недавно. Автор ее, некий «Аюпа, монах из Царанга», поставил свое имя на последней странице сразу за списком королей, а замыкали список Ангун Тенцинг, король страны Ло, и три его сына.

Итак, в руках у меня были три книги о Мустанге: «Молла», жизнеописания ламы Нгорчена Кунга (одного из трех святителей) и монаха Тенцинга Рипа. На этой основе, к которой добавились записи десятков интервью, я восстановил часть истории Мустанга, примерно с 1380 года до наших дней. Удалось даже датировать некоторые события, что раньше представлялось совершенно нереальным. Тибетцы ведут летосчисление по шестидесятилетним циклам, часто забывая упомянуть, к какому циклу принадлежит та или иная дата. Так, скажем, «шин друк», год Деревянного дракона, может быть 1964, 1904, 1844, 1784, 1724 и так далее.

Мне посчастливилось получить неопровержимые свидетельства того, что Мустанг был полноправным королевством с долгой и славной историей.

«Молла» упоминала 25 королей Ло.

Первым был Аме Пал, живший с 1380 по 1450 год. Большинство крепостей в долине у истоков Кали-Гандака было построено до 1420 года, ибо в том году Аме Пал с сыновьями завершил покорение этих твердынь. В «Молле» подробно рассказывалось, какие письма посылал Аме Пал через своих сыновей верховному ламе Нгорчену, как тот колебался и, наконец, «узрил в небе знак и тогда отправился в страну Ло». Впоследствии он ездил в Мустанг еще дважды, основал здесь множество монастырей, причем три из них еще при его жизни насчитывали больше тысячи монахов. Нгорчен Кунга основал также библиотеку, куда передал полное собрание томов ганджура, написанного золотыми буквами, — эта работа отняла не меньше десяти лет. Даты его приездов в Мустанг— 1427, 1436 и 1447 годы. Биограф отмечает, что верховный лама полюбил страну Ло, и она стала крупнейшим религиозным центром. Если верить его словам, «край сделался столь же блестящим, как Индия при жизни Будды». Нгорчен Кунга «добился того, что жители страны перестали убивать зверей и рыб и делать подношения из плоти и крови». Он также «пресек обычай, по которому монахам подавалось на стол мясо и пиво». Короче, он «повернул несколько раз колесо святого учения в Ло».

Подчинив соседние крепости, Аме Пал создал государство. Дальнейшая его история протекала отнюдь не безмятежно. Мустанг разрывали междоусобицы, ему часто угрожали соседи. И в прошлом, и в настоящем из-за своего стратегического положения он часто попадал в центр сплетения азиатской политики. Вскоре после объединения страны Аме Палом над Ло нависла угроза с юга, со стороны королевства Джумла. Сейчас это малоприметное непальское селение на южных склонах Дхаулагири, к юго-западу от Мустанга, мало кому известно. Не осталось почти никаких следов былого величия таинственного королевства. Но в течение более четырех веков оно наводило страх на соседей. Одно время его владения простирались на часть Индии и обширные районы Западного Тибета. Сорок четыре непальских раджи числили себя его вассалами, а территория включала земли по обе стороны Гималайского хребта.

Немудрено, что короли Джумлы стремились захватить Мустанг: я насчитал в стране Ло 23 крепости. Кстати, именно из-за угрозы нападения со стороны Джумлы в царствование Аме Пала была заложена новая столица Ло-Мантанг. В «Молле» об этом сказано так: «Аме Пал объединил свой народ, возвел высокие стены, и множество людей покинули старые крепости, чтобы искать убежище возле твердыни Ло-Мантанг». Все эти события происходили примерно в одно время с эпопеей Жанны д'Арк, в начале эпохи Возрождения.

Итак, укрепленная столица начала закрывать с приближением темноты свои ворота более пяти веков назад — в 1440 году. А вскоре короли Джумлы осадили пограничные крепости. Не раз несчастья обрушивались на страну Ло, не раз лоба приходилось выплачивать большую дань Джумле. Но Мустанг выстоял против нашествий с юга, а стены Ло-Мантанга выдержали долговременную осаду войск знаменитого монгольского воителя Сопо Гаден Севана.

Постепенно пограничные замки пустели, в долине возникали новые селения. Так были построены на семи ветрах крепости Царанг и Джеми. Каждый король добавлял новый монастырь, новый чортен или новый дворец к архитектурному облику страны Ло.

Случалось, трон оспаривали сразу два претендента — так бывало, когда два брата оказывались женатыми на одной женщине. Были даже упоминания о разделе королевства. Благодаря тоненькой книжке, купленной у ученого монаха, я знал теперь имена тех, кто построил основные памятники Мустанга.

С XVI по XVIII столетие взаимоотношения королевств Ло и Джумла часто приводили к опустошительным войнам. Вражда по сути длилась с перерывами все 300 лет (вспомним о войнах, которые раздирали в это же время Европу). Крепости, лежащие к югу от Ло-Мантанга, переходили из рук в руки. В 1740 году началась двадцатилетняя война между Джумлой и Ло, а в 1760 году, в царствование короля Анджа Дордже, Мустангу пришлось покориться мощи Джумлы. «Ло подпала под Джумлу», — гласила летопись. Каждого жителя страны Ло обложили данью, которую собирали специально приехавшие из Джумлы чиновники. Мустанг впал в нищету. За этот период короли сумели построить лишь несколько скромных молитвенных стен и чортенов.

Но вскоре начался закат Джумлы. В маленьком непальском городке Гуркха родился знаменитый полководец, покоривший Гималаи, имя его — Притхви Нарайяна Шах. Первый гуркхский король наголову разгромил раджей Восточного Непала, захватил королевство Сикким, потом покорил Западный Непал и взял под свою руку владения 44 раджей, многолетних вассалов Джумлы.

К 1795 году преемник Притхви Нарайяны Шаха закончил покорение Джумлы, и, таким образом, главный враг и могущественный сосед Мустанга перестал существовать. Вопреки предположениям ряда историков гуркхские короли ни разу не напали на страну Ло и никогда не находились с ней во вражде. Просто короли Ло, сознавая силу новых властителей, продолжали платить им дань. В 1802 году король Мустанга отправился в Катманду, где был принят при дворе. Там его видел англичанин Бьюканан, записавший в своей «Реляции о королевстве Непал и территориях, покоренных Гуркхским королевским домом»: «Верхнее течение реки, известной в Индии как Гандак, называется Кали. Ее истоки берут начало в Дамордуре-Кунде, и она пересекает территорию властителя бхота, носящего титул раджи Мустанга. Этот раджа является или во всяком случае, когда я видел его в 1802 году, являлся вассалом гуркхов».

Начиная с этого времени мустангский король платил ежегодную дань непальскому властителю, не занимавшемуся делами далекой горной страны. Следует, однако, более подробно остановиться на одном событии, которое было неверно истолковано многими современными учеными.

После скоропостижной кончины короля Ло Анджа Тхондупа его брат начал враждовать с вдовой. Та ожидала ребенка, и брат покойного начал утверждать, что будущий наследник — незаконнорожденный. Спор был вынесен на суд гуркхского короля в Катманду. Королева лично прибыла туда в сопровождении делегации глав семи районов страны Ло, и решение было вынесено в ее пользу. Родившегося сына провозгласили королем Мустанга.

Противная сторона, однако, на этом не успокоилась и продолжала распускать слухи, что ребенок-де незаконный, а иногда даже утверждала, что подлинный его отец — непалец. Последняя версия выглядит вовсе несуразной, поскольку кастовая мораль не допустила бы подобного союза. Тем не менее злословная молва с той поры твердит, что короли Мустанга имеют кровную связь с гуркхскими монархами. И даже сегодня в пересудах нет-нет да и встретишь мнение: «У нынешнего короля не та же кость, что у Аме Пала…»

Итак, письменные свидетельства гласили, что вся династия мустангских королей принадлежала к тибетской ветви, а государство пользовалось особым статусом «вассальной независимости». Когда в 1855 году разразилась вторая тибетско-непальская война, Мустанг выступил на стороне Непала. Джамьян Ангду, король страны Ло, послал своего брата во главе войска на поддержку непальской армии. В качестве трофеев они взяли статуи и священные книги из тибетского монастыря Цанг, которые попали в сокровищницы монастырей Ло-Мантанга.

Король Джамьян Ангду удостоился похвалы махараджи Непала «за благородство и твердость»; пять лет спустя, в 1860 году, он умер, не оставив наследника. Народ умолил его брата, бывшего в это время ламой Царангского монастыря, жениться на вдове. От этого брака родился Джамбьян Тенцинг Трандул, «правивший мудро». Его сын Тенцинг Трандул был коронован в 1905 году до достижения совершеннолетия.

Это был тот самый Тенцинг Трандул, который так ласково обошелся со мной в летнем дворце в Тренкаре. Таким образом, он был двадцать четвертым по счету (а не восьмидесятым, как он сам сказал) потомком Аме Пала. Новый наследник, Джигме Дордже, должен был вскоре занять место на престоле. Но тревога за его судьбу не давала мне покоя…

День спустя, когда мы шли вниз от Дзонгдзонга (в буквальном переводе — «Крепость крепостей») на север Мустанга, Таши заметил вдали приближавшееся облако пыли. Вскоре облако превратилось во всадника, мчавшегося во весь опор к нам. Сердце у меня упало. Неужели гонец с дурной вестью?..

Подъехав, всадник быстро заговорил. Я разобрал только, что он гонится за нами уже два дня. Что случилось? Оказалось, он привез дрова в наш дом в Ло-Мантанге. Ничего не понимаю — какие дрова? Ну как же, прослышав, что мы любим тепло, он поехал на юг за дровами, а когда вернулся, узнал, что мы отправились дальше, и вот пустился следом. У него нарывают ноги.

Все ясно. Мне вновь придется надевать на себя тогу Эскулапа. Но честно сказать, вид язв на ногах этого несчастного человека, проделавшего путь сначала за дровами, а потом сюда, не мог оставить равнодушным. Я всегда пасовал при виде открытых ран и крови, ограничиваясь скромной ролью раздатчика пилюль. Усилием воображения я постарался вспомнить, как поступают в таких случаях хирурги. В кино они вплывают в операционную в масках, подняв руки в стерильных резиновых перчатках. Здесь это не годилось.

В ближайшей деревне я велел хозяйке вскипятить воду, затем протер спиртом большие ножницы и вскрыл ими гноящиеся нарывы на ногах несчастного лоба. Никаких обезболивающих средств у меня в аптечке не было. Только природной выдержкой жителей этого сурового края я могу объяснить тот факт, что он ни разу не вскрикнул во время варварской операции.

В качестве врачебного гонорара у дома в Ло-Мантанге нас ждала громадная поленница дров.