Глава 4

– Так мы потеряли Маури, – закончил Ришье. Горестный крик вырвался у одной из женщин в собравшейся толпе поселян – должно быть, у матери мальчика. Ансельм не произнес ни слова, по-прежнему неуверенно посматривал на самую драгоценную реликвию их секты, стоявшую открытой для взглядов непосвященных и язычников. «По-видимому, он наконец-то стал осознавать, что после выноса Грааля из крепости его проблемы только начинаются», – мрачно подумал Шеф. Он потихоньку отошел в сторону, испытывая знакомую боль в мускулах ног после езды на лошади, которую ему удалось украсть.

– Кого вы потеряли? – спросил Шеф, глядя на Квикку, стоявшего во главе отряда людей Пути. – Мы видели, как кто-то упал.

– Мы потеряли двоих. Толман жив, но расшибся.

– Двоих? Мы видели только одного падающего.

– Это был Убба, – вмешался Стеффи. – Мы не знаем, что с ним произошло, но, прежде чем Толман выпил отвар мака, чтобы уснуть, он успел рассказать, что было очень трудно поджигать и кидать факелы, ничего не задев, ведь змей все время раскачивался и все такое. Видно, Убба поджег сам себя. После этого у него не было шансов.

– А тот, другой, как его звали? Хелми? Сирота Хелми, невысокий бледный мальчик.

– Он возвращался вполне благополучно, но летел слишком быстро. Он врезался в скалы ниже нашей площадки. Змей рассыпался, и Хелми упал с высоты футов двести. Мы не смогли найти тело.

На Шефа начала наваливаться депрессия вместе с усталостью и запоздалым потрясением от всех страхов, которые он слишком долго подавлял в себе. Он пришел, чтобы спасти Свандис, и он ее спас – но от чего? Эти люди и не собирались ее убивать. Если бы он не пришел за ней, они бы ее просто отпустили. Спасая одну, он убил двоих. Это только из своих людей. Что же до градуаля, или Грааля, или как там его величают, может быть, Маури и умер за него с радостью, но вряд ли эту жертву оправдывала старая деревянная лесенка, которую он все еще держал в руках. Шеф равнодушно перебросил ее Ансельму, тот машинально поймал ее, а потом выпятился, словно держал в руках гадюку. Его пытались также подкупить с помощью секрета греческого огня, но что он в конце концов узнал? Что от селитры огонь горит ярче и что пламя можно окрашивать в разные цвета. Это не имеет с греческим огнем ничего общего.

– Толман не так уж плох, – начал Квикка, увидев выражение его лица. – Просто он приземлился немножечко слишком жестко, закувыркался по камням. Мы его усыпили маком, пусть выздоравливает. – Квикка помялся. – Но все-таки он летал, государь. Даже над сушей и вдобавок ночью. Без всяких дурацких перьев и прочего.

Шеф кивнул. Это было как-никак достижение.

– Что мы теперь будем делать? – продолжал Квикка.

– Сейчас скажу. – Шеф оглядел кольцо слушателей, людей Пути и еретиков, смешавшихся на крошечной главной площади горного селения.

– Во-первых, Ансельм. Император просто обязан будет выяснить, откуда пришел Маури и кто он такой. А также что унесли мы. Можешь быть уверен, что скоро вся армия уйдет из Пигпуньента и двинется вслед за вами.

– Мы высоко в горах, а они не знают тайных троп…

Шеф прервал его:

– Ты не знаешь императора. Какие у вас есть самые безопасные убежища, спрячьте там всех. Вы лишитесь вашего скота и ваших домов. – Он пнул один из валявшихся прямо на земле золотых свертков. – На вашем месте я бы использовал это золото для восстановления хозяйства после того, как Бруно уйдет.

Ансельм нерешительно кивнул:

– Пещеры, пещеры летучих мышей. Мы можем спрятаться в них…

– Начните не откладывая. – Шеф показал на деревянную лесенку. – Возьмите это. За ваш Грааль уплачено тремя человеческими жизнями. Надеюсь, для вас эта цена не слишком высока. – Шеф повернулся в другую сторону и заговорил другим тоном: – Что касается нас, Квикка, ты помнишь, как Бранд сказал, что мы спустимся с гор быстрее, чем поднимались? Собери наш обоз, загрузи мулов, не забудь взять Толмана, и возвратимся к нашим кораблям как можно скорее. Конница императора уже в пути, и я хочу опередить ее.

– А когда вернемся на корабли?

– Сразу в путь, как только Хагбарт сможет поднять паруса.

Когда Ансельм и Квикка начали отдавать распоряжения, толпа потихоньку рассосалась. Шеф отошел в сторонку, устало присел на край деревенского колодца, потянулся за ковшом, который бросил на землю всего два дня назад. Через несколько мгновений он обнаружил рядом с собой Свандис, ее порванное белое платье было уже аккуратно зашито.

– Итак, – произнесла она, – что же бог еретиков дал тебе взамен жизни этих мальчишек? Деревянную лесенку? Или ты со старым дураком пожертвовали ими вообще напрасно?

Шеф вяло удивился, почему люди считают, что они могут чем-то помочь, задавая подобные вопросы. Как будто бы он сам не задумывался над ними. Ведь если богов вообще не существовало, как неустанно твердила Свандис, что ж, тогда действительно все было напрасно. Закончив свои распоряжения, к ним приблизился Ансельм. Он преклонил колена перед молодым королем:

– Ты спас нашу реликвию, и мы должны возблагодарить тебя.

– Я спас ее, потому что вы похитили Свандис. Думаю, вы все еще остались мне должны кое-что.

Ансельм помялся:

– Золото?

Шеф покачал головой:

– Знания.

– Мы рассказали тебе все, что знаем про огонь.

– Кроме золота и Грааля, мы вынесли из крепости книги. Истинные Евангелия, как назвал их Ришье. Почему вы не поведаете о них миру, как христиане поступают со своими Евангелиями?

– Мы верим, что знания – только для мудрых.

– Что ж, может быть, я достаточно мудр. Дайте мне одну из ваших книг. Иудеи, христиане и мусульмане, они все смеются над нами, людьми Пути, и говорят, что мы не люди Книги. Так что дайте мне одну из ваших книг, книгу с подлинным вероучением Иисуса. Возможно, после этого к нам станут относиться серьезней.

«Книги только для посвященных, – подумал Ансельм. – Учение нужно не просто прочитать, его нужно объяснить так, чтобы даже невежды не смогли понять его превратно. У нас только три экземпляра, и наш закон запрещает сделать больше. У варварского короля здесь тридцать человек, вооруженных непонятным оружием. Он, если захочет, сможет забрать все книги и Грааль вместе с ними. Из-за нас умерли его мальчишки. Лучше его не злить».

– Я дам тебе одну книгу, – неохотно сказал Ансельм. – Но сможешь ли ты прочитать ее?

– Если я не смогу, прочтет Соломон. Или Скальдфинн. – И Шеф вспомнил английскую пословицу: – Истина сама себя покажет.

«Что есть истина?» – подумал Ансельм, вспомнив слова Пилата в христианском Евангелии. Но не осмелился ничего сказать.

– Итак, мы упустили прокля… священную реликвию, когда она была у нас под самым носом, – прорычал император. Он провел неспокойную ночь, спать мешали не столько крики, доносившиеся из палатки, где делал свое дело Эркенберт, сколько его собственные мысли. А после ночи все утро поступали сообщения о всяческих неприятностях и дезертирстве, его войска из-за страха и переполоха рассеялись по округе.

– Да, – ответил черный дьякон. Он не боялся гнева императора. Он знал, что даже в самом дурном настроении Бруно сохраняет способность судить по справедливости. За это люди императора и любили его.

– Ладно. Скажи мне самое худшее.

– Эта штука, Святой Грааль, как называл ее мальчишка, была здесь, глубоко под землей. Мы уже почти нашли ее. Твой соперник, Единый Король, тоже побывал здесь. Мальчишка описал его безошибочно. Огни в небе – они, как я и сказал, были всего лишь отвлекающим маневром.

Император кивнул:

– Я не забыл своего обещания, и место во главе бывшей епархии Вульфира все еще вакантно. Дальше.

– Маневр удался. Пока дозорные занимались паникующими франками, враги проникли в крепость по какому-то тайному ходу. Добрались до святынь своего еретического вероучения, в том числе до Грааля, – а это, как ты и думал, лесенка. Мальчишка не знает, почему она священна.

– Как они выбрались оттуда?

– Мальчишки, конечно, уже не было с ними. Он ударился в панику, и его схватили бдительные часовые.

Император снова кивнул, решив про себя не наказывать, как собирался, Вольфрама и его людей. Успех отвлекающего маневра не был их виной, они ведь даже не реагировали на него, по крайней мере, не больше, чем сам император. И позже они оказались достаточно бдительны.

– Он не смог сказать, как выбрались остальные. Но было одно обстоятельство, которое он пытался скрыть от нас. Это выяснилось под конец. – Тут Эркенберт замялся. Может, император и справедлив, но здесь речь шла все-таки об унижении. – Под конец мальчишка решил рассказать все, поскольку понял, что его признания уже не имеют значения. Его друзья уже выбрались из крепости. Он видел, как они прошли мимо нас.

Император сощурился и выпрямился на походном табурете:

– Он не мог пройти мимо меня. Ни один одноглазый не пройдет мимо меня, чтобы я не посмотрел на него очень пристально.

Эркенберт потупился:

– Его привязали к лесенке, и она выглядела как носилки. Ты сам приказал Тассо вытолкать их за ворота.

Последовало долгое молчание. Наконец Эркенберт поднял взгляд. Не замыслил ли император одно из своих жестоких самонаказаний? Он смотрел на кончик своего меча.

– Я его держал у самого горла этого человека, – бормотал Бруно. – Он, как девственница, был уже в моей власти. Мне оставалось только воткнуть меч. И я этого не сделал. Я говорю тебе, Эркенберт, мое доброе сердце меня погубит, так всегда вздыхала моя матушка. – Он усмехнулся. – Значит, они прошли мимо нас. И, разумеется, убежали в горы. Нам придется их преследовать. И, разумеется, вся проклятая конница разбежалась, или дезертировала, или отправилась поить своих проклятых лошадей, или что там еще. Но я своего добьюсь. Ладно, Эркенберт, найди мне проводника из местных.

Маленький дьякон не двинулся с места.

– Прости, государь, но подумай еще раз. Грааль, конечно, находится теперь далеко в горах, и поиски его могут оказаться очень трудными. Но разве это сейчас самое важное? Ваш соотечественник, капеллан Арно, который ныне на службе у папы, учил меня всегда находить на войне Schwerpunkt, главный пункт атаки или обороны. Не думаю, что сейчас этот пункт находится в горах. Я думаю, он находится там же, где Единый Король. Или там, куда Единый Король направился.

«Он и сегодня не может удержаться от этого титула, – подумал Бруно. – Несомненно, хочет подстегнуть меня. И это ему удается».

– Ладно. И где же находится он, король Шеф Победоносный? Как его величают, когда думают, что я не слышу.

Эркенберт пожал плечами:

– Где всегда находятся пираты? На своих кораблях. В гавани Септимании. В городе евреев.

Глаза Бруно заблестели чуть более угрожающе.

– Еретики и евреи. Язычники и вероотступники. Господь послал Своего Сына умереть ради них на кресте, а они даже спасибо не сказали. Уж лучше проклятые мавры, они хоть во что-то верят. Да, мы знаем, что их корабли стоят в Септимании, потому что Георгиос их там видел. Можем ли мы быть уверены, что они там и останутся?

– Георгиос их подстерегает.

– Но если поднимется ветер, Георгиос не сможет их остановить, они с дальнего расстояния просто разнесут его галеры на кусочки, он сам в этом признавался.

Эркенберт потупился:

– Я… я, государь, уже предпринял некоторые шаги, чтобы изменить такое положение вещей. Чтобы не терять времени, я отдал приказ от вашего имени. В общем, я ведь не спал во время битвы при Бретраборге против проклятых датчан и все видел.

Император протянул руку и нежно похлопал коротышку-дьякона по плечу:

– Не делай для меня слишком многого, товарищ мой, или мне придется сделать тебя папой Римским. А ведь проклятый итальяшка еще не умер. Правда, это дело поправимое.

Внезапно он уже оказался на ногах, потребовал своего жеребца, шлем и Агилульфа. А через секунду он уже был снаружи, схватился за луку высокого франкского седла на своем жеребце. Он взлетел в седло, не касаясь стремени, поудобней примостил свой длинный меч, схватил брошенный ему шлем и повесил на луку.

– Куда вы направляетесь? – крикнул Эркенберт.

– На похороны.

– Людей, которые погибли прошлой ночью?

– Нет. Ребенка, который упал с небес. На шее у него был молоточек, поэтому его нельзя хоронить в освященной земле, но я приготовил для него отдельную могилу. И ночью вырезали надгробный камень. На нем надпись: «Der erste Luftreiter»– «Первый небесный всадник». Это немалые почести, правда?

Он умчался, сопровождаемый дождем искр, которые высекали из камней металлические подковы. Стоявший у входа в палатку bruder Ордена, невозмутимый бургундец по имени Йонн, с любовью улыбнулся вслед удаляющемуся императору, обнажив при этом сильно повыбитые зубы.

– Он настоящий ritter, – сказал сержант. – Уважает смелость даже у врагов.

«Мальчишка Маури до сих пор жив, – подумал Эркенберт. – Возможно, он успел достаточно оправиться, чтобы рассказать еще немножко. Возможно, теперь он заговорит сразу, при одном виде своего собеседника».

И снова Шеф с трудом выбрался из седла, на этот раз не столько страдая от усталости, мозолей и мышечных спазмов, сколько чувствуя уверенность, что ноги больше не способны держать его. Набережная в порту Септимании была вымощена очень ровно. Через несколько мгновений Шеф выпрямился, глянул поверх голов столпившихся людей.

– Море, – прохрипел он.

Бранд подал ему флягу разбавленного вина, на которое они перешли после того, как кончился эль, и стоял, уперев руки в боки, пока его повелитель жадно пил.

– Так что море?

– Я люблю море. Потому что оно ровное. Ладно. – Вокруг них собралось уже около сотни человек, портовых зевак, еврейских торговцев, но по большей части шкиперов и моряков Пути. Сразу же рассказать им, и слух разнесется. Нет смысла делать из этого тайну. – Все в порядке. Мы освободили Свандис. Боюсь, что мы потеряли двух наших парней, Хелми и Уббу. Поговорим об этом позже. Но самое главное, мы дернули императора за нос. И дернули очень больно. Он нас ищет, и, готов поспорить, он знает, что мы здесь. Так что готовимся к плаванию и давайте поскорее отчалим. Так будет лучше для всех, правда, Соломон? Император придет, а нас нет, все очень сожалеют, но делать нечего. Да что вы все тут застыли? Я же сказал, готовимся к отплытию, в чем дело-то…

Бранд обнял его огромной рукой, по-приятельски приподнял и понес вдоль набережной, толпа расступалась на их пути, но не выказывала ни малейшего желания последовать за ними.

– Давай немного прогуляемся вдоль мола, – предложил Бранд.

Через несколько шагов он снова опустил Шефа на землю, но не ослабил своей хватки. Они пробрались через многолюдные пристани к началу длинного каменного мола, выходящего из самого сердца города-крепости, и пошли по устроенной на нем дорожке длиной в сотню ярдов, перешагивая через железные кольца, к которым швартовались только маломерные суда, поскольку большие, как и флот Пути, стояли в акватории порта на якоре. На середине мола Бранд остановился и показал рукой в море.

– Что ты там видишь? – Он вытянул у Шефа из-за пояса подзорную трубу и подал ему.

Шеф взял ее, приставил к глазу, подвигал входящие одна в другую части, чтобы настроить фокус, и уставился в полуденное марево. Ничего он там не видел, слишком густая дымка, а если взять чуть-чуть в сторону… Ага!

– Галеры, – сказал он. – Красные галеры. Три штуки, нет, четыре.

– Правильно. Они появились на рассвете, сожгли пару рыбачьих лодок и отошли от берега. Просто показали нам, что они нас караулят.

– Ладно, – сказал Шеф, – сейчас полдень, ветра нет, и это дает им преимущество. Но через несколько часов, когда солнце начнет садиться, с моря подует бриз, надежный, как пищеварение у мула. Тогда настанет наш час. Мы выйдем в море, и если галеры попытаются нам помешать, мы их потопим. А потом немного поупражняемся с острогами, правильно? Отомстим за Сумаррфугла, – свирепо добавил он.

– Смотри дальше, – сказал Бранд.

Озадаченный, Шеф снова взялся за подзорную трубу. Дымка раздражала его, местами почти ничего не было видно, около поверхности моря дымка сгущалась. Вот. Там что-то было, ближе, чем он ожидал, ближе, чем галеры. Но он не мог понять, что это такое. Что-то серое и невысокое, едва выступающее над ровной поверхностью моря, это не корабль вовсе, больше похоже на длинный низменный остров. Шеф сдвигал и раздвигал подзорную трубу, пытаясь настроить расплывчатое изображение.

– Я не понимаю, что это такое.

– Я тоже. Попробуй посчитать корабли в гавани, тогда, может, поймешь.

Шеф обернулся, и сердце его похолодело. Двухмачтовики все на месте, выстроились в линию, все семь штук. Дракары викингов, сначала их было пять, потом они потеряли «Марсвин» Сумаррфугла, значит, сколько осталось? Три. Он пересчитал еще раз. Три.

– Немного погодя галеры вернулись и притащили на буксире эту штуку. Я тоже не мог понять, что это такое, и послал Скарти на «Морском змее» с удвоенной командой гребцов. Он сказал, что сможет обогнать любого грека, будет на море ветер или нет. Я велел ему опасаться греческого огня, и он обещал быть осторожным. Но на сей раз это оказался не греческий огонь.

Шеф еще раз посмотрел на плот, теперь он смог различить на нем какие-то выпуклости. И было в них что-то знакомое. Очень знакомое.

– Скарти вышел в море, – сказал Бранд, – и стал подходить к плоту. Греки подпустили его поближе, а потом – бац! В воздухе полно камней от катапульт, «Морской змей» рассыпается на воде, на него налетают греческие галеры…

– Скольких человек мы потеряли? – глухо спросил Шеф.

– Ни одного. Вся команда Скарти родом с Готланда, они плавают как дельфины. А когда сзади полыхнуло пламя, ну и быстро же они поплыли! Хорошо, что Хагбарт был начеку, он послал пару ядер в воду перед галерами, и те убрались восвояси.

Да, даже в дымке можно разглядеть на плоту силуэты онагров, понял Шеф. По меньшей мере четыре штуки. А может быть, и больше. На плоской поверхности плота им не мешают стрелять никакие мачты, никакие шпангоуты не рассыпятся из-за мощной отдачи, так что можно ставить столько катапульт, сколько заблагорассудится. И ведь не Шеф был изобретателем катапульт, по крайней мере, такой их разновидности, как онагр, он же мул. Потому что мулы раньше были онаграми, метательными машинами римских воинов; заново их создал дьякон Эркенберт. Он не забыл об онаграх, и машины не обманули его ожиданий. И тут вдруг Шеф понял, почему не сразу распознал катапульты на плоту, хотя они и казались ему знакомыми.

Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем, что стояли на старом «Неустрашимом» Шефа.

И в том, что делали их расчеты, также было что-то знакомое. Шеф огляделся на ровной поверхности мола, она возвышается на шесть футов над водой, они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду, нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться…

В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все стороны полетели осколки, Бранд с изумлением утирал со лба кровь. Это ядро ударилось о внешнюю сторону каменного пирса. Но послано оно было в цель, и этой целью были Шеф с Брандом. А на плоту у противника не меньше четырех катапульт.

Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду гавани, под защиту каменной стены, и сам сразу спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над их головами проносились ядра, зарываясь в воду среди рассеянных по гавани лодок. Послышались крики шкиперов, отчаянно старающихся развернуться и подойти под защиту каменной стены мола.

– Итак, в открытое море нам не прорваться, – сказал Шеф. – Мы могли бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то же самое, чем был «Неустрашимый» для наших противников. Маневрировать он не может, но и потопить его нельзя. Но для чего они это делают? Бранд, чего они добиваются?

– Что ж, – ответил Бранд. – Я всегда был уверен, что тебя не зря считают сообразительным. Но раз ты спрашиваешь, я скажу: все это необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.

В походном лагере халифа, который медленно и неуклонно вел свои войска на битву с предателями-евреями и северными пиратами-многобожниками, три женщины, сбившись в кружок, тихонько переговаривались между собою. Одна была англичанкой: с пепельными волосами и зелеными глазами, красавица в собственной стране, любопытная диковинка среди шатров правоверных. Несколько лет назад ее захватили датчане и, как девственницу, продали за сотню золотых дирхемов. Другая была родом из пограничных франкских земель: дочь раба, еще в детстве проданная хозяином, которому понадобились деньги. А третьей была черкешенка с далеких восточных окраин исламских земель, уроженка страны, народ которой издревле добывал себе средства к существованию продажей своих женщин, славящихся красотой и искусностью в любви. Подруги разговаривали на принятом в многоязычном гареме жаргоне, в основе которого лежал арабский язык, разбавленный иностранными словами. Этот жаргон предназначался для того, чтобы скрыть некоторые секреты от вечно подслушивающих евнухов, которые сторожили красавиц.

Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы потому, что их вырвали из привычного кордовского комфорта и заставили сопровождать своего хозяина, вместе с десятком других красавиц скрашивать ему тяготы походной жизни. Разумеется, им не приходилось и шагу ступить, их всюду носили в устланных шелками и пухом паланкинах. Разумеется, нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать опахалами. Но твердую, выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить в тенистые столичные дворики с фонтанами. Пусть их повелитель гордился, что переносит тяготы и невзгоды – хотя и в весьма ограниченном объеме – вместе с теми, кто по пыльным дорогам шел на битву с неверными, но женщины не находили в этом утешения. Одна из них была христианкой, второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще была родом из страны с такой необычной религией, что ее все равно не смог бы понять ни один чужеземец. Ничто так не способствует атеизму, как смешение множества противоречивых верований.

Для опасений у них было две причины. Во-первых, ни одна из трех до сих пор не подарила халифу ребенка. Поскольку этот факт не мог объясняться недостаточным рвением повелителя правоверных, их бесплодие считалось их виной, если не следствием преднамеренного убийства нерожденного еще ребенка. А второй причиной страха этих трех женщин было то, что никакие стены роскошных шатров не могли заглушить крики несчастных, которых каждый вечер казнили на плахе, забивали палками или сажали на кол за малейшую провинность и неугодность. Женщины страшились внезапных перепадов настроения Эр-Рахмана, а уж в таких вещах во всем лагере лучше них не разбирался никто.

– Халиф по-прежнему прислушивается к этому недоноску Мухатьяху, – сказала англичанка. – Тот все время нашептывает ему, подстрекает, а сам просто чахнет от зависти и злобы.

– Не может ли Мухатьях однажды съесть чего-нибудь, от чего ему поплохеет? – поинтересовалась черкешенка.

– Халифу доложат, что это был яд, – отозвалась фанкская девушка. – И кто знает, на кого тогда падет его гнев? У нас нет человека, которому можно доверять. Здесь нет.

– Так может быть, пусть он добьется своего, и мы все сможем вернуться домой?

– Домой? – переспросила англичанка. – Ты хочешь сказать, в Кордову? И это самое лучшее, на что мы можем в жизни рассчитывать? Ждать, когда халиф от нас устанет и пришлет человека с удавкой? Сколько лет тебе осталось, Берта? А тебе, Оулед? Мне уже стукнуло двадцать три.

– А что же нам еще остается? – расширив глаза, спросила Берта.

Англичанка, ее звали Альфлед, участвовала во многих гаремных интригах. Она не стала оглядываться и не изменила выражения лица, она засмеялась и зазвенела браслетами, якобы рассказывая о новой любовной игре, которую приготовила для халифа.

– Мы тут пропадаем в походной пыли и зное. Это ужасно, и все, чего мы хотим, – это чтобы халиф поскорее победил и мы наконец смогли вернуться в Кордову. Но что, если халиф потерпит поражение? Его армия и его флот недавно были разгромлены, вот почему мы здесь. А после поражения…

– Нами, как законной добычей, попользуется пол-армии.

– Не исключено. Но все зависит от армии. Вы ведь слышали, о чем рассказывала нам в Кордове та датчанка. В одной из сражающихся здесь армий в рабство никого не берут, и эту армию возглавляет мой соотечественник. А в армии Римского императора полно твоих земляков, Берта. Если мы наложим на себя крестное знамение и попросим защиты от приверженцев Пророка, христианские священники будут нам рады.

– Но если ты отвернешься от Аллаха и отречешься от shahada, пощады от мусульман тебе не будет, – возразила черкешенка.

– Нам нельзя проигрывать, вот и все.

– Так что же нам делать?

– Подстрекать халифа ринуться в бой, но так, чтобы он потерпел поражение.

– И как это устроить? У халифа есть поднаторевшие в военном деле генералы, он будет слушать их советы, а не наши. Да мы и сами не знаем, какой совет будет правильным, а какой нет.

– Мы не разбираемся в стратегии, – торжественно заявила Альфлед, – но мы разбираемся в людях. Выберем самого большого дурака и будем поддерживать его точку зрения. Самый большой дурак у нас – Мухатьях. Давайте поможем ему. Пусть наши голоса на подушках нашептывают то же самое, что этот осел говорит на совете. И мы еще кое-что добавим. Как мы желаем победы нашему повелителю, такому сильному, такому воинственному, такому страстному…

Ее сарказм был принят с молчаливым одобрением. Потом девушка из земли франков сказала:

– Так, значит, мы договорились, что в случае удачи та из нас, которая будет в фаворе у победителей, замолвит словечко за остальных? Если так, тогда я с вами. Но я бы тогда посоветовала еще одно, а именно – потянуть время. С каждым днем боевой дух в войске халифа падает. Чем сильнее будет беситься из-за этого халиф, тем быстрее станет распространяться зараза. Среди тайных едоков свинины, среди бывших христиан мустарибов, среди сторонников Тулунидов, среди читателей философских книг греков, среди тех, кто хотел бы переписать Коран. Среди всех тех, кто в глубине души верит в то, что сказала нам датчанка.

– Что нет Бога и нет Аллаха, – горячо подхватила Альфлед.

– Что вообще никаких богов нет, – поправила ее черкешенка.