Глава 8

Шеф глядел с высокой, обращенной к морю крепостной стены на синюю воду внизу. Там находились остатки греческой красной галеры, он видел ее очертания в десяти-двадцати футах под поверхностью и примерно на таком же расстоянии от внешней стороны мола. Шеф был уверен, что и сам смог бы нырнуть, рассмотреть, что же там осталось после взрыва и пожара, может быть, прикрепить тросы и вытащить несгоревшие металлические части на дневной свет. Хотя бронированный плот никуда не делся и по-прежнему время от времени злобно метал камни при малейшем признаке оживления в гавани, Шеф был убежден, что одиночный человек вряд ли окажется достойной выстрела целью.

Впрочем, времени все равно нет. Времени на простое любопытство. В любом случае Шеф почти не надеялся, что обломки расскажут ему намного больше того, что он и так уже знал. Большая часть нападающих успела уйти на своих лодках, прежде чем король сумел организовать эффективное преследование, но некоторые из них заблудились и попали прямиком к нему в руки: в основном местные ополченцы, у которых сразу же развязались языки от страха или от негодования, что союзники их бросили на произвол судьбы. Они подтвердили многое из того, что Шеф уже слышал. Да, огонь на галере помещался в середине судна, в чем-то вроде топки, горючее в нее поступало, как уверенно заявил один из пленных, по такому длинному фитилю из пакли. Он самолично слышал, как работают мехи, а другие видели их своими глазами. Итак, греки должны были жечь или нагревать что-то, прежде чем выпустить свой огонь. Что бы это ни было, оно находилось в сверкающем котле, который взорвался, котле, похожем сверху на купол, а судя по его цвету, сделанном из меди. Почему же из меди, а не из железа или свинца?

Это была первая зацепка. Вторая – свист машины. Шеф, как и многие другие, слышал его. Один из иудейских ополченцев, находившийся вблизи от галеры, рассказал Соломону, что слышал, как греки считали вслух. Считали, конечно, по-гречески, а Шефу сразу вспомнилось, как катапультеры Квикки в былые дни тоже старательно отсчитывали повороты рукоятки, когда взводили пружину торсионной катапульты, опасаясь, что перенапряженная пружина лопнет. И наконец, существовало свидетельство людей Бранда. Двое из выживших викингов с полной уверенностью заявили, что в самый последний момент видели, как грек направил на них какую-то трубу. Пламя вырывалось из нее, вырывалось непрерывным потоком, а потом ударил камень, и все взорвалось.

Топка, фитиль, мехи, купол, труба, свист, и кто-то ведет счет чему-то. Шеф чувствовал, что все это должно рано или поздно встать на свои места. Даже раненые могли что-то рассказать ему. Или рассказать Ханду. Примерно с дюжину германцев из Ордена пережили арбалетный обстрел, топоры викингов и огонь, насланный на них их собственными союзниками, хотя пострадали все они ужасно. Огненная струя лилась также на воинов Бранда, пусть и недолго. Она задела пятерых, все они лежали теперь в импровизированном госпитале с тяжелыми ожогами. Не исключено, что Ханд сможет сказать, чем вызваны эти ожоги.

Если Ханд вообще станет разговаривать с Шефом. С самого начала романа Шефа со Свандис малыш-лекарь сделался тихим и замкнутым. Когда Шеф пришел посмотреть на обгоревших людей и увидел одного ослепшего, с выжженными пламенем глазами, он потянулся к рукояти своего кинжала и вопросительно взглянул на Ханда. Среди викингов считалось обычным делом добивать безнадежно раненных, и Шефу с Брандом доводилось делать это и раньше. Но Ханд накинулся на него, как терьер, грубо вытолкал из палаты. Немного погодя появился Торвин и заговорил извиняющимся тоном, приведя слова одной из священных песен Пути:

– Он просил меня передать, что человеческая жизнь священна. Как говорится:

– «Ослепшему лучше сожженного», – ответил Шеф. – А каково ослепшему и сожженному одновременно?

Но с малышом-лекарем спорить было бесполезно. Возможно, он еще расскажет что-нибудь. Расскажет больше того, что удалось узнать от оставшихся в живых ублюдков-монахов, как Бранд называл братьев Ордена Копья. Ни один из них не сдался в плен добровольно, всех взяли полуобгоревшими, неспособными сопротивляться и потерявшими сознание. Они вообще отказывались говорить, несмотря на все угрозы и посулы. Бранд тут же перерезал бы им глотки, если бы жрецы Пути не защищали их.

Кинув последний тоскующий взгляд на лежащие глубоко под водой остатки галеры – не медь ли это блестит там в глубине? – Шеф пошел прочь. Тайна подождет. Как и Ханд. Как и Свандис, которая еще ни слова не сказала ему после тех горьких упреков, брошенных у пирса, а сейчас сидела рядом с жестоко пострадавшим греческим моряком, которому удалось выжить и в огне, и в воде. У Шефа есть более неотложные дела. Уже сегодняшним утром неприятель совершил пробную вылазку у южных ворот, словно бы показывая, что ничуть не обескуражен ночной неудачей. Неплохо бы для разнообразия разок его опередить.

На палубе «Победителя Фафнира» команда уже приготовилась запускать змея на свежем утреннем ветру. Толман успел усесться в свое висячее седло. Шеф ободряюще погладил его по голове, которая одна только и торчала снаружи. Почему это он как будто бы поежился? Видимо, все еще расстроен после своего падения. Затем Шеф снова осмотрел оснастку змея. Верхняя поверхность имела семь футов в ширину и четыре фута в длину, а каждая из боковых сторон – те же четыре фута в длину и три фута в высоту. Так, и сколько же пошло на это ткани? Представь себе, что все это квадраты размерами фут на фут. Повернувшись к подносу с песком, который для неотложных вычислений теперь повсюду носили за ним два человека, Шеф начал перекладывать камешки и выписывать цифры, приговаривая себе под нос. Круглым счетом восемьдесят квадратных футов ткани. А Толман, знал он, весит шестьдесят восемь фунтов. Сам Шеф весит сто восемьдесят пять фунтов. Значит, если нужен квадратный фут поверхности, чтобы поднять один фунт веса…

– Все зависит от ветра, – вмешался в его бормотание Хагбарт. – Чем сильнее ветер, тем больше подъемная сила.

– Это мы тоже учтем, – ответил Шеф. – Скажи-ка, какой ветер у нас сейчас…

– Свежий бриз, достаточный, чтобы под полным парусом делать четыре узла.

– Возьмем это за четыре. А сколько узлов мы делаем при штормовом ветре, когда тебе приходится брать на парусе рифы?

– Узлов десять.

– Хорошо, значит, десять. Значит, если мы умножим восемьдесят на четыре, мы получим подъемную силу… в триста двадцать, а если у нас десятиузловой бриз, сила будет… восемьсот фунтов.

– Моржа хватило бы поднять, – скептически отозвался Хагбарт. – Но ведь это не так.

– Ладно, значит, мы слишком много берем для учета ветра, но если взять для четырехузлового бриза единицу, а для десятиузлового двойку, даже полтора…

Шеф говорил с напором, захваченный новым неизведанным удовольствием точных вычислений. С тех пор как Соломон показал ему придуманные Аль-Хоризми алгоритмы умножения и деления столбиком, Шеф повсюду искал задачи для решения. Ответы могут быть и неверны. Поначалу. Но Шеф был уверен, что нашел инструмент, который искал половину своей жизни.

Вмешался неодобрительный голос. Это Квикка.

– Он поднялся. Если вам угодно все-таки посмотреть, то как раз пора. Парень рискует своей шеей.

«Квикка сделался саркастичным, а Ханд – агрессивным, – краем сознания отметил Шеф. – Надо будет как-нибудь об этом подумать».

Толман парил высоко в небе, не в свободном полете, а на привязи, поднявшись на двести-триста футов; ветер нес его к выходу из гавани, выше самой высокой башенки городских стен. Словно в небе у них еще одна сторожевая башня. Со стороны осаждающих кто-то выпустил стрелу, которая бессильно пролетела много ниже. Шеф, глядя на воздушную машину, облизал губы. Научившись арифметическим вычислениям, он был полон решимости сконструировать такой воздушный змей, чтобы полететь на нем самому. Если взять отношение поверхности к весу как один к одному, то ему понадобится змей размерами, скажем, двенадцать футов на шесть на четыре. Но сколько весит сам змей? На каждый вопрос найдется верный ответ.

Квикка оглянулся от своего ворота с тросом:

– Толман дернул три раза. Он что-то заметил. И он показывает на север.

На север. А утренняя вылазка была с юга.

– Подтягивай змея обратно, – приказал Шеф. Он не сомневался, что мальчик заметил приближение знаменитой метательной машины императора. Волка Войны.

Дорога, вьющаяся вдоль побережья и подходящая к северным воротам Септимании, делала последний поворот примерно в двух сотнях двойных шагов от массивных деревянных ворот, которые обычно были распахнуты для проезжих торговцев, а ныне закрыты на засовы, и башни по обе их стороны были усеяны лучниками и арбалетчиками, вращательницами и дротикометами. Но это никак не спасет обороняющихся, если ворота окажутся разбиты. Хоть они и сделаны из дуба, усиленного полосами железа, один удар Волка Войны сметет их напрочь. Так размышлял Эркенберт.

Но удар должен попасть в нужное место. Волк Войны выбрасывает свои снаряды по крутой навесной траектории, как и любая катапульта с коромыслом. Камень, не долетевший на пять шагов, никакой пользы не принесет, просто еще одно препятствие в заключительной атаке. При перелете на пять шагов толку тоже не будет. Камень должен обрушиться с небес точно в центр ворот, в идеале на самую малость ниже центра, чтобы разбить дубовые доски и железные накладки, вывалить ворота внутрь. В прошлом Волк всегда делал свое дело, иногда после нескольких попыток. Эркенберт прекрасно понимал, что мелкие осиные гнезда мусульманских бандитов и даже цитадель еретиков Пигпуньент не в состоянии были оказать серьезное сопротивление, служили безответной мишенью для тренировки в стрельбе. Нельзя было рассчитывать, что английский вероотступник и его дьявольская команда будут такими же кроткими. Поэтому Эркенберту пришлось крепко задуматься о двух главных недостатках Волка Войны.

Во-первых, его очень долго приходилось загружать. Огромную клеть противовеса размером с крестьянскую хибару нужно было наполнить камнями. Опускаясь на землю, груз с силой вскидывал длинное плечо коромысла, к которому прикреплялась праща с метательным снарядом. Как поднять вес груза на двадцать футов вверх над землею? До сих пор Эркенберт использовал медленный и безопасный способ. Сначала поднять клеть противовеса, навалившись на длинное плечо коромысла. Потом закрепить длинное плечо. Послать пятьдесят рабочих, чтобы приставили лестницы и наполнили камнями висящую над их головами клеть. После загрузки противовеса вложить снаряд в петлю, вытащить стопорный болт. После выстрела опять опорожнить клеть, поднять ее облегченный вес без груза и послать рабочих наполнять ее камнями.

Слишком медленно, Эркенберт знал это. Он твердо вознамерился найти решение этой проблемы и нашел его. Крепкие железные кольца, вбитые по краям клети. Туго привязанные к ним канаты были перекинуты через массивный деревянный блок, возвышавшийся над всем сооружением. Теперь рабочие могли просто тянуть за канаты и поднимать противовес, потихоньку и с неимоверными усилиями, ведь им сопротивлялся груз, весящий больше полутонны. Зато не надо было разгружать и вновь загружать клеть.

Вторая проблема была очень старой, исконно присущей этой машине – прицеливание по дальности. Но теперь она была частично решена благодаря тому, что вес груза оставался неизменным. Требовалось подбирать лишь вес метательных снарядов. У Эркенберта скопились груды булыжников, калиброванных по весу. Бездельники-крестьяне горестно сетовали, что камни приходится повсюду возить с собой на телегах, которые с трудом тащили мулы и помогающие им люди, но Эркенберт пропускал все жалобы мимо ушей. Зато он был уверен, что как только сделает прицельный выстрел – и кто знает, тот ведь тоже может оказаться для мишени роковым, – после быстрого расчета легко будет выбрать камень, который полетит точно в цель. Два выстрела, и ворота рухнут. В самом худшем случае три. Осталось только установить громоздкий требукет на позицию, игнорируя неизбежный вражеский обстрел из легкого оружия.

В полдень Эркенберт, осмотрев местность, отдал приказ выдвигаться на позицию. Приказ был неукоснительно выполнен потеющей усталой прислугой требукета, дисциплинированными исполнителями из Ордена Копья, презирающими, как и сам Эркенберт, местный обычай полуденного отдыха. Впрочем, когда рядом сам император, не может быть и речи о чьей-то нерадивости.

У Шефа благодаря Толману было несколько часов на подготовку. Позади запертых на засов ворот в полной тайне от врагов он установил ответ людей Пути на Волка Войны: противовесную катапульту, основанную на сведениях арабского купца и на том, что Шефу подсказывали его собственная изобретательность и опыт работы с вращательницами. Сейчас он с интересом и тревогой наблюдал со стены, как Волк Войны выползает из-за поворота дороги. Его доставляли по частям и собрали уже перед самой боевой позицией. Волк медленно полз на двенадцати массивных колесах. Доехав до выбранной Эркенбертом ровной площадки, требукет остановился. Люди начали подкладывать под его раму чурбаны, колеса приподнялись над землей. Зачем они это делают и как они будут двигать чурбаны потом?

– К выстрелу готов! – раздался голос со стены. Это Квикка, склонившийся к прицелу своего любимого дротикомета. Прямо перед ним была сотня людей, даже две сотни, цель как на ладони. Шеф нетерпеливо приказал ему затихнуть. Наблюдать сейчас важнее, чем убить нескольких рабочих. Видимо, так думали и враги. Вперед вышли еще люди, сгибаясь под тяжестью гигантских мантелетов, тяжелых деревянных экранов, способных выдержать удар арбалетного болта и даже выпущенного метательной машиной дротика. Мантелеты закрыли то, что нужно было увидеть Шефу. Но кое-что он все-таки разглядел. Нечто зловещее.

– Стреляйте, если готовы, – крикнул Шеф.

– Теперь стрелять уже не в кого, – пожаловался неизвестно чей голос. Однако катапультеры стали стрелять по мантелетам, стараясь попасть в щели между ними. Вдруг дротик да влетит внутрь. Глядишь, напугает какого-нибудь дурачка.

– Что ты разглядел? – спросил Торвин, который больше всех из жрецов Пути интересовался механическими устройствами.

– У них по бокам катапульты поставлены два укоса из бревен. На нашей такого нет.

– И в чем разница?

– Мы не знаем. Мы из нашей еще не стреляли.

Они оба встревоженно посмотрели на свою машину, установленную в двадцати шагах позади ворот. Катапульта представляла собой не что иное, как масштабно увеличенную версию их старых добрых вращательниц, оружия, принесшего победу в Трехсторонней битве, как ее теперь называли, в битве на два фронта против мерсийцев и против Ивара Бескостного, отца Свандис. С тех пор вращательницы не решили исход ни одного сражения. Будет ли их гигантский потомок работать так же просто, как его прототипы?

– Начинайте загружать, – сказал Шеф. Он сумел предугадать проблему, о которой Эркенберт узнал из своего опыта, и, лучше разбираясь в механике, смог придумать целых два способа ее решения, но у него не было времени на изготовление шестерней, храповиков и большого железного вала, которые требовались для лучшего из двух способов. Поэтому Шеф вынужден был выбрать самый простой путь. Поднять вверх пустую корзину и загружать ее в этом положении. Но его команда использовала не камни. У каждого человека был мешок с песком, тщательно отмеренным и взвешенным. По сотне фунтов зараз. Торвин считал поднимающихся по лестнице людей, самых сильных из викингов Бранда, потеющих так, что мокли их рубахи из конопли. Загружено пятнадцать мешков, и длинное плечо заметно изогнулось, удерживаемое жирно смазанным стопорным болтом.

– Заряжайте пращу, – скомандовал Шеф. Еще одна тяжелая работа. Праща лежала на земле, как гигантская пустая торба. Заряжаемый в нее камень весил, Шеф это знал точно, сто пятьдесят фунтов. Команда катапульты выкопала валун на морском берегу, взвесила на весах, где гирями служили мешки с песком, и тут же получила приказ обтесать его накругло – и взвесить осколки! Затем их послали выкопать еще три валуна и обтесать их как можно тщательней до такого же веса. Сейчас надо было зарядить первый снаряд. Для сильных мужчин вес небольшой, но круглые валуны трудно поднимать с земли. Какое-то время слышалось пыхтение рабочих и свист недовольных зрителей, потом, когда два грузчика сердито набросились на своих товарищей, вперед вышли Бранд и Стирр. Они зарылись ладонями в песок под валуном, обхватили его как два борца, оторвали от земли и засунули в мешок из сдвоенной бычьей шкуры.

Если теперь отпустить противовес, длинное плечо взметнется вверх. Оно взметнется, а праща раскрутится. Когда она раскрутится, камень вылетит из нее и обрушится на собственную метательную машину и ее команду, если только крюк, который удерживает петлю пращи замкнутой, не раскроется точно в нужный момент. Шеф подошел проверить угол крепления. Все в порядке.

Шеф вернулся назад; глубоко вздохнув и посмотрев на своего старого боевого товарища Озмода, который потребовал предоставить ему честь первого выстрела, он услышал громкое «ах!», люди на крепостной стене издали крик удивления, перекрывший шум и лязг арбалетов и вращательниц. Шеф глянул вверх и узрел падающую на него луну. В точности как десятилетие назад при осаде Йорка, Шеф съежился, подобно черепахе, втянул голову в плечи. Огромный, невесомый валун бесшумно опускался с точки, которая казалась расположенной даже выше, чем когда-либо поднимался змей с Толманом. Первый выстрел остался за Эркенбертом и Империей.

Волк Войны едва не попал в цель с первого раза. Камень с такой скоростью, что невозможно было уследить глазом, пронесся над верхней частью городских ворот в каких-то шести футах и зарылся в сухой песок почти точно посередине между воротами и местом, где Шеф стоял около своего требукета. Земля дрогнула под его ногами, и поднялась туча пыли. Когда она в благоговейном безмолвии осела, люди уставились на внезапно появившийся валун, выглядевший так, будто он лежал здесь с начала времен.

– У них больше, чем у нас, – произнес хмурый голос. Память помогла Шефу узнать говорившего.

– У всех больше, чем у тебя, Одда, – откликнулся он. – Чего ты ждешь, Озмод? Вытаскивай стопор.

Увидев, что Озмод с некоторой опаской потянулся к болту, Шеф развернулся и по каменным ступенькам побежал на вершину левой башни. Позади себя он услышал протестующий скрежет металлического болта. Затем протяжный глухой звук, завершившийся оглушительным ударом. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как раскрылась праща, и валун, который с натугой притащили два могучих викинга, словно мелкий камешек унесся в небо.

Пока он описывал свою длинную дугу, Шеф следил за ним взглядом, не обращая внимания на треск древесины, на крики и ругань команды. Итак, вершина дуги должна быть средней точкой траектории. Шеф был уверен, что снаряд летит точно по направлению Волка Войны. Но что с дальностью?

Шеф протяжно вздохнул. Он уже понял, что снаряд пройдет выше, и намного. Его выстрел оказался гораздо хуже, чем выстрел врага. Удар, и облачко пыли поднялось за целью. На сколько ярдов перелет? Шеф отложил подзорную трубу с ее мутными линзами и прищурил глаз, чтобы видеть наверняка. Слишком много предметов заслоняли обзор. Навскидку можно сказать, что перелет ярдов на сорок. А если подумать? Сколько лежащих вдоль человек поместится от точки, где виднелась верхушка Волка Войны, до оседающей тучи пыли? Шеф начал считать, бессознательно кивая головой при каждых отложенных шести футах. Видимо, меньше сорока ярдов. Больше похоже на тридцать пять. И то, скорее, поменьше, чем побольше. Скажем, тридцать четыре.

Так, а сколько от Волка Войны до ворот? Рядом стоял капитан городских стражников Малаки, встревоженный, но молчаливый.

– Малаки, подумай-ка хорошенько. Ты должен был много раз ходить по этой дороге. Как далеко от ворот до машины? Считай в двойных шагах.

Долгая пауза.

– Я бы сказал, сто сорок.

Плюс двадцать, уже отмеренных от ворот до центральной точки катапульты. Сто шестьдесят умножить на пять с половиной футов, это расстояние, на которое он хочет выстрелить. Прибавить сюда тридцать четыре, умноженных на три, – это расстояние, на которое он выстрелил. Вес груза в пятнадцать мешков по сотне фунтов он должен уменьшить в пропорции к уменьшению расстояния, чтобы попасть в цель снарядом неизменного веса. Два дня назад он бы вскинул руки к небу, признав подобные вычисления неосуществимыми. Теперь же…

Шеф скатился по лестнице вниз к своему песочному подносу. Озмод встречал его с горестным лицом.

– Машина. Она рассыпается на куски. Вес слишком велик для нее. Нужны боковые укосы, как у них…

Шеф оттолкнул его.

– Поставь клинья, куда только сможешь; если нужно, заколоти гвоздями. Необходимо, чтобы она выдержала еще один выстрел. Прикажи людям разгрузить противовес, перекинуть коромысло, загрузить десять раз по сто фунтов. Потом ждите.

Он склонился над своим подносом, линии для первого действия уже были начерчены. Сто шестьдесят умножить на пять и прибавить восемьдесят – это легко. Написать на песке «880». Тридцать четыре ярда взять три раза и все сложить, написать на песке «982».

Теперь разделить 982 на 15, чтобы узнать, сколько футов расстояния приходится на каждый стофунтовый мешок. А потом разделить 880 на это число. Шеф увлеченно сражался с цифрами. Его люди с любопытством следили за ним. Соломон и Малаки обменялись взглядами. Любой из них, подозревали они, проделал бы эти вычисления быстрее, как и любой торговец с базара. Но торговец не понял бы, что собирается сделать король варваров. Король, должно быть, почти неграмотный. Но он построил эту машину. Он изобрел осветительные снаряды, воздушные змеи, арбалеты. Лучше уж доверять тому, что арабы назвали бы его iqbal. Дух удачи.

Шеф выпрямился. Он не мог работать с числами меньше единицы, ему пришлось удвоить и числитель, и знаменатель, чтобы получить приближение поточнее, но он все-таки узнал ответ.

– Десять стофунтовых мешков загрузили? Хорошо, добавьте еще три. И откройте четвертый. Высыпьте половину. Ровно половину.

Шеф склонился над открытым мешком. Здесь должно оставаться пятьдесят фунтов. Согласно его вычислениям, он должен убрать еще семь фунтов. Какое это могло оказать влияние на камень такого веса, как их снаряд? Он мрачно выскреб то, что показалось ему семью фунтами грязи, тот же самый вес, что у двухдневного рациона питания. Завязал закрытый мешок, поднялся по лестнице, закинул мешок на верх кучи.

– Готовы выстрелить еще раз? Прицел по направлению проверили?

Крик с парапета, куда ушел наблюдать Торвин:

– Волк Войны готов! Я вижу, что его длинное плечо опустилось!

Шеф метнул взгляд на Озмода. Здесь не было лязга металла, не пели трубы и не раздавались воинственные кличи, но здесь решалась судьба сражения. Все, что требовалось сделать Волку Войны, – это выстрелить на шесть футов ближе, чем в прошлый раз. Если они не разобьют Волка следующим выстрелом, им останется только бежать к гавани. Выйти при полуденном штиле против бронированного плота и греческого огня. Через час все они поплывут по морю обгоревшими трупами.

Озмод пожал плечами словно крестьянин, спрошенный, умеет ли он косить.

– Я еще раз проверил прицел по направлению. А что будет с рамой, ничего не могу обещать. Ты слышал, как она затрещала.

Шеф глубоко вздохнул, глянул на противовес, на раму, на пращу с аккуратно обтесанным валуном. Все это выглядело как-то неправильно. Но вычисления говорили, что все в порядке.

– К выстрелу! Всем отойти. Отлично, Озмод. Давай!

Когда тот выдернул болт, Шеф уже летел в прыжке к лестнице, ведущей на вершину башни. Позади себя он услышал скрежет, удар и на этот раз еще и встревоженные крики – это торопливо подклиненная рама медленно и неумолимо развалилась. Однако камень летел, он все еще поднимался, когда Шеф достиг своего наблюдательного пункта. Переведя взгляд на цель, он увидел, что та вдруг шевельнулась. Огромная деревянная клеть противовеса мгновенно скрылась за стеной мантелетов, длинное плечо вскинулось, Шеф увидел невероятно мощный мах пращи, словно бросок гигантской руки. И вот в небе летят уже два камня. Один поднимается, другой опускается. Какое-то мгновение казалось, что они столкнутся в воздухе. Потом позиция Волка Войны окуталась пылью. И над этой тучей пыли вражеский снаряд все набирал высоту.

Слабое зрение Эркенберта не позволило ему разглядеть полет его первого снаряда. Стоявший рядом bruder Ордена служил ему наблюдателем, но сообщил лишь:

– Очень близко, над самым верхом ворот, вот бы на волосок пониже, herra, и будет самое то!

Замечательно, но волосок трудно перевести в фунты. Эркенберт сделал все, что смог. Во-первых, он знал, что масса противовеса не изменяется, ведь теперь он перезаряжал машину, не снимая груз, а просто поднимая вверх короткий конец коромысла. Пока его команда занималась этим, налегая на неподдающиеся канаты, дьякон размышлял над своей задачей. От машины до ворот было три сотни ярдов или около того. Ему нужно было лишь чуть-чуть уменьшить дальность. Значит, в ряду его снарядов-разновесов нужно взять следующий, который на одну ступеньку веса тяжелее только что выпущенного камня. Но что, если снаряд упадет чуть ближе, чем надо? Как определить разницу? Если камень, примерно двухсотфунтовый, пролетает триста ярдов при своем весе, каков бы его вес на самом деле ни был, то какого веса должен быть камень, чтобы он теперь пролетел двести девяносто пять ярдов? Эркенберт знал, как найти ответ. Нужно умножить триста ярдов на двести фунтов и результат разделить на двести девяносто пять ярдов.

Но вся беда в том, что для Эркенберта – выпускника великой и знаменитой йоркской школы латинской премудрости, школы, в которой в свое время учился такой человек, как дьякон Алкуин, министр Карла Великого, поэт, издатель и комментатор Писания, – для Эркенберта эта задача выглядела совсем по-другому. Для него триста записывалось как CCС, а двести – как СC. Если III умножить на II, будет VI. Умножить C на C – здесь требовались уже не вычисления, а здравый смысл, и он подсказывал ответ: XM. У Эркенберта здравого смысла хватало, он в состоянии был довольно быстро, если и не сразу, вычислить, что CCC умножить на CC будет VIXM. Но VIXM – шесть десятков тысяч – больше было похоже на какое-то слово или название, чем на число. Сколько может получиться, если VIXM разделить на CCXCV, вряд ли скажет даже самый мудрый из людей, тем более находясь на поле брани.

Эркенберт поразмыслил и просто выбрал следующий по весу валун. Судя по написанным на его боку цифрам, он был фунтов на пять-десять тяжелее, чем только что выпущенный, – все приблизительно, как и те триста ярдов, в которые Эркенберт определил расстояние. Хоть дьякон и был арифметикусом, к абсолютной точности в цифрах он не стремился, разве что при вычислении доходов, символики библейских чисел и даты наступления Пасхи. К тому же Волк Войны раньше никогда не сталкивался с противодействием. Упавший в сорока ярдах снаряд противника разгневал Эркенберта – это было свидетельство, что хитроумный и враждебный разум противостоит воле Эркенберта, воле его императора и воле их Спасителя. А величина промаха порадовала дьякона – да и чего же еще ждать от невежд, пытающихся подражать мудрецам, невежд, не изучивших даже труд Вегеция? Им никогда не хватит сообразительности, чтобы приспособить блоки и веревки для подъема коромысла. Что это там рабочие так долго с ним возятся? Эркенберт махнул рукой монаху Ордена, чтобы тот подстегнул лентяев.

Один из тянущих канат, поскользнувшись на слое сухой пыли, осмелился заворчать на ухо своему соседу:

– Да я сам моряк, честное слово. Мы тоже все время так перекидываем рею наших латинских парусов через мачту. Но мы это делаем с помощью ворота. Этот ухарь когда-нибудь слышал о воротах?

Удар бича рассек моряку кожу на спине и заставил его закрыть рот. Когда стопорный болт был наконец водворен на место и тяжело дышащие люди оставили канаты, моряк незаметно пропустил свой канат под раму и, быстро завязав его полуштыком, двинулся прочь вместе со всеми. К чему это приведет, моряк не знал. Он вообще не понимал, что от них требовалось, зачем его прислали сюда, по приказу епископа сняв с корабля как раз в тот момент, когда намечался выгодный рейс. Но если можно как-то навредить, он готов.

Эркенберт с угрюмым удовлетворением осмотрел приготовленную к выстрелу машину, оглянулся на императора, наблюдавшего за дуэлью требукетов на безопасном удалении от метательных машин крепости. Позади стояли две тысячи готовых ворваться через ворота штурмовиков, возглавляемых баварцем Тассо, а также личная императорская гвардия.

Дьякон перевел взгляд на крепость и вдруг с изумлением увидел валун, взмывающий ввысь из-за вражеских ворот. В порыве ярости он заорал:

– Стреляй!

Видно было, как праща со снарядом рванулась от земли, закрутилась и послала валун в небо, наперерез приближающемуся снаряду противника.

Затем раздался оглушительный удар, стон рвущихся канатов, треск и скрежет разрушенных бревен и железных скоб.

Шеф удачно рассчитал поправку, и снаряд попал прямо в цель; разнообразные ошибки взаимно уничтожились, как это нередко бывает, когда стараются получить точность на пределе возможного. Дальность взята чуть-чуть больше, сопротивление воздуха вообще не учитывается, подвижку развалившейся во время выстрела рамы предсказать невозможно – но в результате все сделано правильно. Волк Войны мгновенно рассыпался на части от удара, попавшего точно в ось, разнесшего сразу коромысло, боковые укосы и клеть противовеса. Гигантский требукет был повержен в прах, последние бревна падали на землю, как конечности сраженного героя. Поднятая в воздух пыль стала потихоньку оседать и припорашивать принесший столько разрушений снаряд, словно пытаясь прикрыть его, сделать вид, что ничего не случилось. Ошеломленный Эркенберт полез осматривать обломки. Тут же опомнился, стал подслеповато вглядываться в сторону ворот – куда попал его снаряд? Позвал своего наблюдателя Годшалька, задал ему главный вопрос.

– Небольшой недолет, – флегматично отрапортовал bruder Годшальк. – На полволоска повыше, и было бы самое то.

Шеф с крепостной стены поглядел на упавший в четырех шагах от ворот вражеский снаряд, затем всмотрелся в тучу пыли, отметившую попадание во вражеский требукет, понял, что мелькнувшие за мгновенье до этого тени были крутящимися в воздухе обломками машины, глубокомысленно задумался о пользе вычислений. Шеф испытывал глубокое удовлетворение. Он сумел найти правильный ответ. Ответ не только на эту задачу, но и на многие другие.

Хотя оставалась еще главная проблема. Когда радостные крики защитников крепости начали наконец стихать, Шеф поймал ликующий взгляд Бранда, на добрый фут возвышавшегося над ним.

– Мы справились с огнеметами, мы справились с катапультами, – торжествовал Бранд.

– Нам надо сделать большее, – ответил Шеф.

Бранд посерьезнел.

– Да. Нам нужно нанести им крупный урон, я всегда это говорил. И как мы намерены это сделать?

Шеф помолчал. У него появилось странное чувство, как у человека, который потянулся за мечом, десять лет висевшим на поясе, и не обнаружил его. Шеф снова попытался воззвать к источнику своего вдохновения, к своему советчику, к своему богу.

Никакого отклика. Теперь у него была мудрость Аль-Хоризми. Мудрость Рига ушла.