Стамфорд, март 875 года от Рождества Христова

– Это же просто деревня, – возмущался кое-кто. – Несколько хижин на обочине. Столица Севера! Да это даже не столица болот. Никогда там ничего не было и не будет.

Обитатели Стамфорда, как немногие старожилы, так и гораздо более многочисленные пришельцы, с легкостью переносили насмешки соседей. Они могли себе это позволить. Неважно, какая у города была собственная история, ведь он сделался главной резиденцией короля Севера, бывшего когда-то соправителем Англии, до этого ярлом, еще до этого – карлом распавшейся ныне Великой Армии, а в самом начале – чуть ли не трэлем в болотной деревне. Теперь его звали Единый Король, каковым он и стал, а к имени и титулу – король Шеф – его норманнские подданные добавляли прозвище Sigrsaell, а английские – Sigesaelig, что означало на обоих языках одно и то же: Победоносный. Этому королю ничего не приходилось повторять дважды. Коль скоро он объявил, что столица будет находиться в захудалом Стамфорде, значит, так тому и быть.

После его легендарной победы над братьями Рагнарссонами в великой битве при Бретраборге в 868 году по христианскому летосчислению, последовавшей за его победой в поединке со шведским королем у Священного Дуба в Упсале, Шеф, Единый Король, стал сюзереном всех мелких королей скандинавских земель – Дании, Швеции и Норвегии. Пополнив свой флот за счет вице-королей, среди которых самыми выдающимися были его боевой товарищ Гудмунд Шведский и Олаф Норвежский, Шеф с новыми силами вернулся в Британию, не только восстановив власть над Восточной и Средней Англией, которые сами склонились под его господство, но и быстро внушив благоговейный трепет мелким правителям Нортумбрии и южных графств, а потом принудил к подчинению еще и шотландцев, пиктов и валлийцев. В 869 году король Шеф предпринял морскую экспедицию вокруг Британских островов, выйдя из лондонского порта и направившись на север вдоль английского и шотландского побережья, нагрянув как туча на беззаботных пиратов Оркнейских и Шетландских островов и заставив их призадуматься и устрашиться, а затем повернул на юг и снова на запад, пройдя сквозь бесчисленные острова шотландцев, вдоль не знающих закона западных берегов до самого Края Земли. Только там он вновь встретил закон и порядок, убрал когти и поплыл на восток в сопровождении дружественных кораблей короля Альфреда, правителя западных саксов, пока не вернулся в родную гавань.

С тех пор обитатели Стамфорда могли смело похвастаться тем, что дают приют королю, чья власть простирается от самого западного острова Сцилла до кончика мыса Нордкап, за две тысячи миль к северо-востоку. Власть была неоспорима и лишь номинально делилась с королем Альфредом; границы его скудных владений король Шеф неизменно чтил, свято соблюдая договор о совместном правлении, который они заключили в годину бедствий десять лет назад.

Но жители Стамфорда не смогли бы объяснить – да не особенно и задумывались над этим, – почему самый могущественный со времен Цезаря король Севера выбрал место для своего дома в болотах Средней Англии. Зато королевские советники много раз заговаривали с ним на эту тему. Ты должен править из Винчестера, говорили одни, натыкаясь на хмурый взор единственного глаза короля, – ведь Винчестер оставался столицей Альфреда на Юге. Править надо из Йорка, предлагали другие, оставаясь под защитой крепостных стен, которые король сам когда-то взял приступом. Лондон, твердили третьи, долгое время находившийся в запустении, так как там не было ни короля, ни двора, а теперь ставший центром оживленной торговли со всем светом, от богатых пушниной северных краев до винодельческих земель Юга, набитый судами с хмелем, медом, зерном, кожами, салом, шерстью, железом, жерновами и уймой прочего добра; и все купцы платили пошлины представителям обоих королей – Шефа на северном берегу и Альфреда на южном. Нет, говорили многие приближенные к Шефу датчане, править надо из древней цитадели королей Сквольдунсов, из Глетраборга, ведь там находится центр твоих владений.

Король не соглашался ни с кем. Будь это возможно, Шеф выбрал бы город в самом сердце болот, ведь он и сам был дитя болот. Но большую часть года до города Или, да и до Кембриджа, было попросту не добраться. В Стамфорде хотя бы проходила Великая Северная дорога римлян, которую по приказу короля заново вымостили камнем. Именно здесь Шеф решил воздвигнуть Wisdom-hus, Дом Мудрости, который должен был увенчать дела его правления и стать новым Святилищем Пути в Асгард: не просто заменить старое Святилище в норвежском Каупанге, но превзойти и затмить его. Здесь будут собираться жрецы Пути, делиться своими открытиями и учиться сами.

Одним из законов жрецов Пути было правило, что они должны сами зарабатывать себе на хлеб, а не жить на церковную десятину и подушную подать, как священники христиан. Тем не менее король назначил в святилище опытного казначея – бывшего христианского монаха отца Бонифация – и велел ссужать деньги всем нуждающимся жрецам Пути с тем, чтобы расплатились, когда смогут, своей работой, знаниями или звонкой монетой. Теперь со всего Севера приходили сюда люди Пути, чтобы научиться молоть зерно на водяных и ветряных мельницах, и расходились по своим землям, научившись молоть, а также ковать железо с помощью опрокидывающихся молотов и воздуходувных мехов. Они узнавали, как применять новые машины там, где раньше пользовались лишь мускульной силой рабов. Отец Бонифаций, с разрешения короля, но без его ведома, нередко давал деньги таким посетителям, покупая на них долю в прибылях от новых мельниц и кузниц на срок в пять, десять и двадцать лет.

Серебро, которое текло в сундуки короля и в сундуки Пути, раньше привлекло бы десятки тысяч почуявших добычу викингов. Но теперь на Севере лишь изредка можно было увидеть бородатых пиратов, болтающихся на прибрежных виселицах в назидание себе подобным. Королевские корабли патрулировали моря и подходы к гаваням, а несколько городов и фьордов, которые остались приверженцами прежнего обычая, один за другим подверглись визитам объединенного флота, в котором собрались силы слишком многих вице-королей, чтобы у кого-то возникло желание ему сопротивляться.

Жители Стамфорда не знали, да и не желали знать, что сама незначительность и безвестность их города была для короля лучшей рекомендацией. В конце концов тот признался своему старшему советнику Торвину, жрецу Тора, стоящему во главе Святилища Пути:

– Торвин, место для новых знаний там, где нет древней истории и древних традиций, которым люди подражают и которые чтут, но которых не понимают. Я всегда говорил, что важно не только новое знание, но и старое знание, о котором никто не помнит. Однако хуже всего – это старое знание, ставшее священным, не вызывающим сомнений, настолько общеизвестное, что о нем уже никто не задумывается. Мы начнем все сначала, ты и я, в таком месте, о котором никто не слышал. Там не будет витать дух чернил и пергамента!

– Не вижу ничего плохого в чернилах и пергаменте, – возразил жрец. – Особенно из телячьих кож. У Пути есть свои книги древних сказаний. Даже твой стальных дел мастер Удд научился записывать свои открытия.

Король нахмурился, подбирая слова:

– Я ничего не имею против книг и письма как ремесла. Но люди, которые учатся только по книгам, начинают думать, что в мире ничего больше нет. Они делают из книг свою Библию, и таким вот образом старые знания превращаются в устаревшие мифы. Мне нужны новые знания или старые, но позабытые. Поэтому у нас в Стамфорде, в Доме Мудрости, мы будем придерживаться такого правила: любой, будь то мужчина или женщина, человек Пути или христианин, любой, кто сообщил нам новое знание или показал, как с пользой применить старое, получит награду большую, чем за долгие годы добросовестного труда или за годы грабежей с викингами. Мне больше не нужны молодцы Рагнарссонов. Пусть люди проявят свою доблесть по-другому!

В 875 году от Рождества Христова – а хронисты Пути, хоть и отвергли христианского Бога, придерживались христианского летосчисления – столицу построили, и политика Шефа стала приносить свои плоды: иногда сладкие, а иногда горькие.

Глава 15

Сидя в холодном каменном подвале лучшего дома в крошечной деревеньке, perfecti шепотом обсуждали, как им следует поступить.

– Он не говорит на нашем языке. Как же мы сможем подвергнуть его испытанию?

– Он немного знает арабский, как и мы. Этого будет достаточно.

– Перевод исказит смысл. Испытание должно быть проведено на языке испытания.

– Правила устанавливаем мы, и мы можем изменить их.

Вмешался третий голос.

– В конце концов, он уже выдержал одно испытание. И выдержал, не зная, что подвергается ему.

– Ты имеешь в виду испытание водой?

– Да, водой. Вы видели, как эти люди поднялись на гору. Они были ослеплены усталостью и обезумели от жажды. Это северяне из страны холода, и притом моряки, которые никогда не ходят. Тот великан едва не помер. А у самого короля так пересохло в глотке – мы все это видели, – что он не мог говорить. И все-таки он вылил воду на землю.

Еще один голос поддержал третьего.

– А ведь перед этим он набрал воду в рот. И потом он ее выплюнул. Это одно из испытаний. Не давать человеку воды, так что он уже не может думать ни о чем другом, а потом предложить питье. Проверить, сможет ли он набрать воду в рот и все-таки отказаться от нее, одержать победу над своим телом. Над этим храмом Злого, Князя Мира сего. Именно это и сделал одноглазый.

Первый голос продолжал возражения:

– Испытание длилось слишком недолго! Мы оставляем людей без воды на один день и одну ночь.

– Неподвижно сидящих в тени, – ответил один из его противников. – Наши правила говорят, что кандидата нужно выдерживать столько, чтобы он не мог думать ни о чем другом, кроме воды. Мне доводилось видеть кандидатов, которые были в лучшем состоянии, чем этот король, когда он поднялся на гору.

– В любом случае, – вмешался голос, до этого не произнесший ни слова, но звучавший как голос человека, который принимает решения, – мы продолжим испытание. Ведь пока мы рассуждаем, люди императора отбивают камень за камнем. Над тайником с нашими святыми реликвиями и телами наших товарищей.

Люди в серых капюшонах склонили головы. На этот раз никто не возражал.

Снаружи, свесив ноги с края крутого обрыва, который защищал деревушку с севера, Шеф сидел с подзорной трубой в руках. Сейчас, когда он и его люди напились вволю, настало время осмотреться по сторонам, изучить характер местности. Деревушка располагалась высоко на склоне, на небольшой террасе, опоясывающей каменную, заросшую кустарником кручу. С высоты повсюду можно было увидеть другие террасы, на каждой располагалась своя кучка деревьев и огородик. Шеф начал понимать, что люди легко могли найти себе пропитание в этих горах. В подзорную трубу видны были дюжины тощих овец, щиплющих травку на дальних склонах. Овцы означают мясо, молоко и сыр. И еще одно немаловажное для жителей обстоятельство: сюда не могли добраться сборщики налогов. Разве что самые дотошные и неуемные, да и тем проще было бы попытать счастья в другом месте.

Да. Ясно было, что здесь можно сопротивляться почти что любой власти. Власти короля или императора. Или власти императора и Церкви.

С тем рассудочным холодным настроем, который появлялся у него в одиночестве, Шеф приступил к рассмотрению имеющихся на данный момент сведений. За долгие годы своей власти он заметил за собой одну особенность. Хорошо это или плохо, но он не верил почти ничему из того, что ему говорили, не верил даже тому, что видел собственными глазами. Зато его неверие означало, что ему нет необходимости лгать самому себе, как это делают многие, делают время от времени, а то и всегда. Люди верят в то, во что им необходимо верить. Он же не нуждался ни в какой вере и мог видеть мир таким, какой он есть.

Поэтому для него нет необходимости верить Свандис. Она встретила Шефа и его людей со слезами радости на глазах. Затем, увидел он, устыдилась самой себя и разговаривала сердито и грубо, чтобы скрыть свой страх. Он не винил ее. Он знавал испытанных воинов, которые делали то же самое. А когда она рассказала ему, что произошло, Шеф, сложив воедино все, что знал о ней, смог понять и ее страх, и ее стыд.

Женщина, которую держат с двух сторон, натянув ей платье на голову. Ни одна женщина ничего не носит под своим платьем, что бы ни было надето на него сверху. Женщина со спутанными руками, обнаженная снизу до самой груди, не может думать ни о чем, кроме изнасилования. Именно поэтому задрать женщине одежду выше колен по всем северным законам считалось тяжким оскорблением. Но Свандис не нужны были подсказки закона, чтобы подумать об изнасиловании. Об этом она и сама все знала. Шеф был горд, но не удивлен, что она сумела разрезать платье и убить одного из нападавших: Шеф видел, как подобное проделал ее дед; без оружия и только что едва не утонувший, он начал бороться с двумя людьми, которые держали его за руки. В жилах Свандис действительно текла кровь Рагнара.

Но страх глубоко засел в ней. Он сквозил в том, что она говорила о своих похитителях. А говорила она, что это настоящие дикари, хуже самых заклятых шведских язычников, холодные и безжалостные. От кордовских женщин она слышала рассказы про них, заявила Свандис, и это, должно быть, была лишь малая доля истины. Что в горах скрывается еретическая секта, в которой мужчины ненавидят женщин, а женщины ненавидят мужчин. Где отвергают все радости жизни. «И так оно и есть, – снова и снова твердила Свандис. – Это сразу видно по тому, как они смотрят! Когда меня выпустили, я стояла с голыми ногами и телом, обнаженным, как у танцующей девки. И они на меня смотрели. А потом они отвернулись, все как один, даже погонщики мулов. Я бы лучше выслушала то, что кричат твои люди, когда завидят женщину. Они насилуют женщин и бьют их, но при этом не могут обойтись без них. А здесь видишь только ненависть в глазах».

Это говорил ее страх, подумал Шеф, беззаботно обозревая пики и ущелья. Но могло скрываться и еще кое-что. Как-то связанное с тем, о чем рассказал Соломон после, когда Шеф утешил Свандис и отправил ее под надежной охраной спать прямо на лужке. После того как он передал Соломону, что услышал о предстоящем испытании. Соломон надолго задумался, а позже подошел к Шефу, улучив момент, когда поблизости не было никого, даже его коллеги Скальдфинна.

– Вам следует кое о чем узнать, – сказал он. – Об этом знают немногие. Вы, должно быть, думаете, что эти люди христиане.

Шеф кивнул. Он видел распятие на стене неказистого здания, похожего на церковь. Проходившие мимо жители преклоняли колена и крестились.

– Это не так. А если они и христиане, то особого рода, не похожие на остальных. Не похожие даже на мой народ. Понимаете, приверженцы Мухаммеда, Христа, иудеи – все они воюют друг с другом, преследуют друг друга, но у них много общего. В исламе Христос – один из пророков, бог христиан – то же самое, что наш Бог, только он еще и Бог-Сын. Магометане веруют, что Аллах един, как един наш Иегова; как и мы, они не едят свинину и всякое мясо, из которого не выпустили кровь на землю. Мы одинаковы или были одинаковы. А эти люди совсем другие. В нашего бога они не верят вовсе. А если и верят, то отвергают его.

– Как можно Бога отвергать, а распятию поклоняться?

– Я не знаю. Но говорят… говорят, что для этих людей бог Авраама, Исаака и Иакова – дьявол и они делают его изображения, только чтобы осквернять их. А еще говорят, – Соломон совсем понизил голос, – что раз бог для них дьявол, то своим богом они сделали самого дьявола. Они поклонники дьявола. Так говорят в горах. Не знаю, как они поклоняются ему, какие у них ритуалы.

Но и на Соломона нельзя положиться, размышлял Шеф. Он тоже из людей Книги. В своей сути три великих религии, пришедших с Востока, были религиями Книги. Различных книг или одной и той же книги с различными добавлениями. Эти люди презирают всех, кто не придерживается их Книги. Называют их поклонниками дьявола. Они презирали Шефа с самого начала, он видел взгляд geonim 'а, учителя Закона. Раз презирают его и Путь, и презирают эту загадочную горную секту – значит, у них может быть что-то общее. Женоненавистники, сказала Свандис. Ненавидит ли он женщин? Женщины не приносят ему счастья, и он им тоже.

Взгляд его устремился вдаль, дымка рассеялась в солнечных лучах, и в подзорную трубу можно было рассмотреть горизонт. Шеф одну за другой видел металлические искорки на дорогах, ведущих через горные перевалы. Он вспомнил, как Толман рассказывал об увиденном во время полета. Отблески металла, а в самой дали, сказал Толман, большое зарево.

Разум его опустел, глаза уставились в пространство, и Шеф ощутил, что его окутывает непостижимая пелена дневной грезы: видение, но более приятное, чем предыдущее, когда он выступал в роли одетого в саван трупа. На этот раз появился его отец.

– Он вырвался, ты уже знаешь, – в голосе отца по-прежнему сквозили веселые нотки, нотки потаенного знания, интеллекта, с которым Шеф не мог бы состязаться. Но появилась и нотка неуверенности, даже страха, словно бог Риг осознал, что высвободил такие силы, которые при всем своем интеллектуальном превосходстве не способен держать под контролем.

Шеф ответил отцу, без слов, в одних лишь мыслях:

– Знаю, я видел, как ты освободил его. Я видел, как он поднимается по лестнице. Он сумасшедший. Торвин говорит, он одновременно отец и мать чудовищного отродья.

В приливе недоверия и нежелания подчиняться Шеф не стал спрашивать, зачем он это сделал.

Перед ним стали появляться картины, не с обычной пронзительной ясностью, но туманные, словно видимые сквозь мутные и неправильные линзы подзорной трубы. Голос отца комментировал видения.

– Ты видишь богов давным-давно, во времена твоего тезки, первого короля Шефа. Тогда с нами в Асгарде еще был Бальдр. Прекрасный Бальдр. Он был так прекрасен, что все существа, кроме одного, поклялись не причинять ему вреда. И что же сделали боги, мой отец и мои братья, как они стали развлекаться?

Шефу был виден ответ. В центре стоял бог, с таким ослепительным лицом, что невозможно было смотреть на него, на это сияние красоты. Стоял привязанный к столбу. А вокруг – свирепые фигуры, могучие руки, со всей силы бросающие в него оружие. Топор отскочил от виска бога, копье со смертоносным треугольным наконечником скользнуло по его груди. А боги хохотали! Шеф увидел рыжебородого Тора, он задирал к небу лицо, раскрыв рот в упоенье восторга, раз за разом швырял свой тяжкий молот в голову брата.

– Да, – сказал Риг. – Пока Локи не выдал им.

На позицию пропустили еще одного бога, слепого, под локоть его вел Локи. Это другой Локи, понял Шеф. То же лицо, но без застарелой ненависти и без шрамов от яда. Без выражения горько обманутого. Умное и хитрое, спокойное, даже довольное. Это брат Рига, никакого сомнения.

Локи вложил в руку слепого бога копье, сделанное из омелы, растения такого слабого и юного, что могучие боги даже не спросили, поклялось ли оно не причинять вреда их брату Бальдру. Боги лишь громче засмеялись при виде слепца с жалким прутиком в руке, примеривающегося к броску. Шеф видел, как Хеймдалль, Фрейр, даже мрачный одноглазый Один подталкивают друг друга и от удовольствия хлопают себя по ляжкам.

Пока слепец не метнул копье. Бог упал. Свет в мире померк.

– Ты знаешь, что случилось потом, – сказал Риг. – Ты видел, как Хермот поехал на коне Слейпнире, чтобы вернуть Бальдра из мира Хель. Ты видел, как боги отомстили Локи. Но они кое-что забыли. Они забыли спросить зачем. Но я помню. Я помню Утгартар-Локи.

«Утгартар-Локи?» – удивился Шеф. Теперь он разбирался в английских и норвежских говорах, все еще очень близких. Слово означало «чужой Локи». А где есть чужой Локи, должен быть и свой Локи.

– Утгартар-Локи был гигантом, который вызвал богов на состязание. И боги его проиграли. Тор проиграл борьбу со Старостью, не смог выпить море, не смог поднять змея из Мидгарда. Его сын Тьялфи проиграл в гонке с Мыслью. Локи не смог съесть больше, чем Огонь.

Вдали, будто снова сквозь подзорную трубу, Шеф увидел огромный зал, больший даже, чем Вальгалла бога Одина, и там на столе громоздились куски говядины, медвежатины, мяса людей и моржей: припасы, словно взятые из коптильни Эхегоргуна. С одной стороны стола сидел и жрал бог, загребая своими ручищами еду в рот, не прожевывая ее, а глотая, как дикий волк. На другой стороне бушевало пламя. Всепожирающее и смертоносное, как греческий огонь.

– Какой Локи вырвался? – спросил Шеф.

– Бог Локи. Не гигант Локи. Понимаешь, Локи раньше был на нашей стороне. По крайней мере, половина его. Это и есть то, что я помню, а боги забыли. Но если забудешь ты… Он станет другим Локи. Не нашим Локи, не из нашего дома. Чудовищем из темноты.

«Не понимаю, – подумал Шеф. – Если, как говорит Свандис, все это происходит только у меня в голове, то это часть, которой я не знаю. Чужой, внешний Локи и свой Локи? Локи состязался с огнем? Огонь обозначают словом logi, хотя Риг этого не сказал. Локи против Локи против Logi? Свой Локи или внешний тоже? И кто такой первый король Шеф?»

Он раздраженно помотал головой, и наваждение исчезло, он увидел, как отдаленные горные пики проступают сквозь дымку его видений, сквозь картинку гигантского зала с всепожирающим богом и всепожирающим огнем. Чья-то рука за плечо оттянула Шефа от простирающегося перед ним обрыва.

– С тобой все в порядке? – откинув медного отлива волосы, Свандис смотрела на него сияющими глазами. Шеф моргнул, потом еще помигал.

– Да. Я кое-что видел. Видение богов или моего собственного воображения, не знаю. Чем бы оно ни было, я буду думать над ним сам.

Шеф встал на ноги, потянулся. Отдых пошел ему на пользу. Отдых и утренняя разминка. Он чувствовал, что из него словно вышли вместе с потом все тяготы долгих лет правления, с его размягчающим образом жизни и постоянным умственным напряжением. Он снова чувствовал себя как drengr, как карл, которым он был в Великой Армии: молодым, сильным и жестоким.

– Квикка! – позвал он. – Видишь ту дверь амбара? Сможешь ты попасть в нее? Давай-ка со своими парнями, всадите каждый по четыре стрелы в самую середку, одну за другой как можно быстрее.

Шеф бесстрастно наблюдал, как арбалетчики, недоумевающие, но готовые продемонстрировать свое мастерство, посылали стрелу за стрелой, глубоко вонзающиеся в дверь в самом ее центре. Во взглядах безмолвных деревенских жителей, не выпускающих из рук свои луки и копья, появилась неуверенность.

– Стирр! – крикнул Шеф, когда арбалетчики отстрелялись. – Возьми свой топор. Достань-ка наши стрелы из двери.

Ухмыльнувшись, Стирр пошел к амбару, помахивая топором. После утреннего приступа он был рад возможности проявить свою удаль. Топор взвился и ударил подобно молоту богов, с каждым ударом от дубовой доски отлетали щепки. Шеф видел, как неуверенно переглядываются деревенские. Стирр отнюдь не походил на человека, которого может уложить ватага плохо вооруженных пастухов. Профессиональные воины в доспехах, и те предпочли бы зайти сзади, чтобы не встречаться с его топором.

– Это же бедняки, – прошептала Свандис. – В горах дерево дорогое. Ты испортил их дверь.

– По-моему, ты недавно говорила, что это дикари и поклонники дьявола. Ладно, кто бы они ни были, я знаю одно. Пришел их черед поволноваться из-за нас. Не все же только нам их опасаться.

Когда Стирр принес Квикке в своей гигантской, как у Бранда, руке два десятка арбалетных болтов, Шеф отвернулся. Он нежно погладил Свандис, все еще не остывшую от негодования.

– Я иду спать. Приходи, полежишь со мной.

Солнце лишь на ширину ладони не дошло до горизонта, когда за Шефом пришли: грузный человек в потной шерстяной одежде горного пастуха. Свандис заворчала, когда он приблизился к северянам.

– Это Тьерри, – пробормотала она.

Тот глянул на растянувшегося на траве Шефа и без всякого выражения произнес:

– Viens.

Шеф поднялся, потянулся за перевязью прислоненного к стене амбара меча. Для этой вылазки он запасся штатным оружием с «Победителя Фафнира» – простым палашом с бронзовой рукоятью.

Проводник покачал пальцем из стороны в сторону:

– Non.

Остальные его слова прозвучали для Шефа бессмыслицей, но тон не позволял ошибиться. Шеф положил палаш назад, выпрямился и приготовился следовать за проводником. Когда они отошли, Шеф услышал окрик Квикки. Проводник повернулся, встревоженный угрозой в голосе. Квикка посмотрел на него, выразительно показал сначала на Шефа, потом широким жестом обвел всю деревню. Потом снова повелительно ткнул пальцем в Шефа, обвел жестом деревню и полоснул ребром ладони поперек горла. «Приведи его назад, – означала эта пантомима, – а не то…»

Проводник не отреагировал, он повернулся, быстрым шагом увел Шефа прочь по маленькому клочку земли и сразу же вступил на каменистую тропинку, ведущую вверх в горы. Шеф поспешал за ним на плохо гнущихся после утреннего восхождения ногах, однако от бодрой ходьбы боль стала ослабевать.

Тропа, если это можно было назвать тропой, вела от скалы к скале, немного поднималась наверх, но в основном забирала вбок, через скопления валунов, подвижные каменные осыпи, то и дело проходила по краю крутых обрывов. Время от времени один из горных баранов, пасущихся повсюду ничуть не хуже коз, поднимал голову или отскакивал с их пути. Шефу вспомнилась тропа, которой он много лет назад поднимался к дому Эхегоргуна. Только здесь солнце нагревало камни, а не просто освещало их бледным светом, и воздух был напоен ароматом горного тимьяна. Солнце опускалось все ниже, коснулось горизонта и наконец исчезло. Однако в небе еще горел бледный свет. «Если меня бросят одного на этом склоне, – решил Шеф, – я не стану пытаться найти дорогу назад. Найду ровную площадку и дождусь утра». По пути он начал выбирать около тропы возможные места для ночевки. Здесь не место для ночных блужданий.

Он потерял из виду своего проводника Тьерри, шедшего шагов на десять впереди. Тропинка вильнула влево, вокруг еще одного скального выступа. Шеф обогнул его. Обнаружил, что в одиночестве стоит на краю ущелья с острыми сухими камнями внизу. Он замер, в напряжении и тревоге. Куда делся его спутник? Не ловушка ли это?

Слишком сложно для ловушки. Если бы Тьерри хотел столкнуть его вниз, у него уже было с дюжину удобных случаев. И ведь Тьерри знал, что вся деревня осталась в заложниках. Шеф внимательно огляделся. Вот трещина в скале, черная полоса в густых сумерках. Конечно, вход в пещеру. И Тьерри стоит прямо у входа, следит за ним. Шеф шагнул внутрь, жестом указал вести себя дальше.

У входа в пещеру – у обычной расселины едва ли трех футов в ширину – кто-то оставил свечу. Тьерри кремнем высек искры, поджег фитиль и пошел вперед, теперь не так быстро. Шеф следовал за маленьким пятнышком света. При каждом шаге он стал чувствовать сквозь свои изношенные кожаные подошвы, что ступает по россыпи камешков. Камешков с острыми краями. Он нагнулся, поднял один, рассмотрел его при свете двигающейся в нескольких футах впереди свечи. Это кремень, сомнений нет. Обработанный кремень, со сколами и отщепами, чтобы образовались острые края, что-то вроде наконечника копья. Такие делал Эхегоргун. Только его наконечники и другие инструменты были раза в четыре больше, предназначались для народа троллей. Шеф выбросил камень, поспешил вперед.

Пещерный ход вел все дальше, то и дело в свете свечи мелькали темные провалы ответвляющихся туннелей. Шеф почувствовал себя более встревоженным, чем до сих пор. Если его бросят здесь, в темноте, очень может быть, что он уже никогда не выберется наружу. Идти в темноте не так уж трудно, но ведь нужно знать дорогу. Слишком легкой, по сути неизбежной, окажется ошибка, поворот не в ту сторону. А потом он будет блуждать в темноте, пока жажда не доконает его. Губы сразу пересохли при этой мысли, при воспоминании о жажде, испытанной не далее как сегодняшним утром. Надо было брать с собой не меч, а бурдюк с водой и короб с едой.

Тьерри ждал, пока его догонят. В свете свечи Шеф разглядел кое-что на стенах и велел Тьерри, чтобы придвинул свечу поближе.

Картинки. Слева от прохода на всей плоской стене были нарисованы животные, нарисованы отлично, не в той полуабстрактной манере, в которой на Севере изображали зверей и драконов. Вот бык, разглядел Шеф. Вот горный баран, очень похожий на тех, что бродили снаружи. А рядом с его задней ногой – какой-то огромный медведь, черный медведь, но такой же большой, как белые медведи Арктики. Из его груди торчит копье, а вокруг скачут крошечные, похожие на палочки человечки.

– Pintura, – сказал Тьерри, и по пещере покатилось эхо. – Pintura de los vechios. Nostros padres.

В его голосе прозвучала нотка гордости. Он пошел дальше. В конце галереи остановился у сплошной стены. Показал на себя, отрицательно покачал пальцем. Потом ткнул пальцем в Шефа. «Я остаюсь. Ты идешь дальше».

Шеф внимательно осмотрел казавшуюся сплошной стену. Внизу виднелся еще один черный провал, какое-то отверстие. Оно не выглядело достаточно глубоким, чтобы в него мог поместиться человек. Но оно должно проходить насквозь. Скорее лаз, чем проход. Едва Шеф осознал, что это означает, как Тьерри неожиданно двинулся прочь, а через пять шагов, когда Шеф уже бросился было за ним, задул свечу и исчез.

Шеф сразу замер. Если он побежит в темноте вслед за Тьерри, он потеряет ориентировку, возможно никогда уже не вернется к этой стене с лазом. А лаз должен куда-то вести. Это безопасно, по крайней мере это связано с испытанием. А коль скоро есть испытание, должен быть и способ пройти его. Лучше так и сделать, а не метаться в темноте.

Шеф медленно повернулся, постарался повторить в обратном порядке свои движения, в точности, как они ему запомнились, уперся в стенку, нащупал края лаза. Он почувствовал идущее оттуда легкое дуновение воздуха. Значит, лаз куда-то выходит. Опустившись на живот, Шеф стал протискиваться под скалу.

На полпути его ладони наткнулись на сплошной камень. Он пошарил руками слева и справа. Тоже камень, и внизу никакого отверстия. Край скалы, под которой он полз, больно впивался ему в поясницу. Он понял, что ползти назад не сможет, грудная клетка застрянет. Если он не сумеет пробиться вперед, то так и останется лежать в этой скале, пока не истлеет.

Но он уже бывал в подобной ситуации. Строители могильника древнего короля, откуда он извлек сокровища и скипетр, прибегли к такой же хитрости. Наверное, она используется во всех потайных ходах к сокровищам. Шеф находился в изгибе в форме руны U, и где-то над его головой должен быть проход. И точно, ладонь, которую он смог приподнять на несколько дюймов над собой, не упиралась в препятствие. Однако он не сможет пройти ход таким способом, как начал, не сломав себе позвоночник. Изгиб нужно проходить, перевернувшись на спину, а не на живот.

Он весь покрылся потом от страха при мысли, что может застрять здесь навсегда. Что ж, скользкая кожа даст ему некоторый выигрыш. И под ним находится не сплошная скала, а песок с щебнем. Шеф принялся методично выгребать их из-под себя, освобождая место для разворота. Он выдохнул и весь сжался, чтобы стать как можно уже, прокрутился на пол-оборота и попробовал протолкнуться вверх. Камень стискивал его с боков, кожаный ремень зацепился за какой-то выступ. Шеф заерзал с яростью отчаяния, почувствовал, что ремень разорвался и путь свободен.

Через несколько секунд, ощутив, что может упираться подошвами, он начал протискивать спину вдоль скалы. Несколько болезненных дюймов, снова мгновения кажущейся безвыходности. Потом он ухитрился провести колено под ребром скалы, нашел для ног настоящую опору и просунул голову наружу.

Позади него на высоте груди была скальная полка. Он еще раз повернулся, оттолкнулся, занес наверх колено и выбрался из лаза. При этом он услышал долгое шипение, явственно раздавшееся в темноте. И шорох трущихся о камень чешуек. Ничего не было видно, но он знал, что где-то неподалеку скрывается змея.

Он непроизвольно вздрогнул. Видение Локи и поднимающегося по лестнице змея все еще было живо в нем, как и тот миг, когда он обнаружил, что стоит в змеиной яме богов. Да, Свандис все объяснила по-своему. Отметины там, где его якобы укусила змея, были всего лишь результатом каких-то игр его воображения, как у тех женщин, которые думают, что они вынашивают ребенка. Образы поднимающихся ног и змеиной ямы были порождены воспоминаниями о топчущемся на месте Бранде и смешанным чувством вины и страха из-за смерти Рагнара.

Но Шеф видел смерть Рагнара, видел, как ядовитые гадюки искусали его, как он распух и посинел. Тогда это не было сном, и сейчас тоже не сон. Змея, скрывающаяся где-то в темноте, – настоящая. У змей есть такие органы чувств, которых нет у человека. Змея сможет обнаружить его, укусить, а он даже не успеет выставить руку для защиты.

Поблизости от него в темноте находился еще кто-то. Человек, а не животное. Чуткий слух Шефа уловил легкое шуршание подошв по камню. В то же мгновение он почувствовал вокруг шеи холодную чешуйчатую петлю. Ему на шею набросили змею толщиной с руку.

Спас его легкий запах пота. Если бы не это, Шеф, наверное, закричал бы, бессмысленно вцепился в обвившую шею тварь, был бы не раз укушен разъяренной мышиной змеей, возможно ринулся бы бесцельно во мрак и умер там – не от яда, потому что у мышиной змеи яда не больше, чем необходимо для ее пискливой добычи, – а от жажды и отчаяния. Но такой потный дух исходил от Тьерри. Шеф сразу же понял, что Тьерри, видимо, обошел вокруг каменной стены, под которой ему самому пришлось пролезать, наверняка все время как-то следил за испытуемым и теперь устроил следующее испытание. И ждал, что чужеземец в панике кинется прочь.

Шеф застыл как столп, почувствовал, что змея, освоившись, раздвоенным жалом лижет его лицо, ощутил скольжение чешуи по шее, туловищу, ногам, когда змея подумала-подумала и решила соскользнуть на землю, чтобы уползти восвояси. После этого Шеф некоторое время стоял неподвижно. Не от страха. Он начал приходить в ярость от того, что его постоянно ставят в невыгодное положение, от мысли, что Тьерри беззвучно хохочет в темноте. Он взял себя в руки, задумался, что же ему удалось узнать.

Эти люди его испытывали. Они не собирались его убить, уж это-то было ясно. Если бы они хотели убить его, он бы давно был мертв. Они его испытывали. И они хотели, чтобы он выдержал это испытание. Им что-то будет нужно от него, коль скоро он сможет выдержать их испытание. Что не помешает им убить его, если испытания он не выдержит.

Самое разумное – медленно продвигаться вперед и быть готовым к очередным неожиданностям. Они постараются захватить его врасплох. «Не реагируй сразу, что бы там ни оказалось». Он пошел вперед, осторожно нащупывая опору для каждого шага и расставив руки – для защиты и для равновесия.

Кто-то обхватил его за туловище. И снова он не смог подавить дрожь и отпрянул. Но это не было нападением. Потянувшиеся к нему спереди руки были теплыми и голыми, это было объятие, а не захват. Неожиданно к груди его прикоснулись губы. Шеф невольно протянул руки к человеку, который обнимал его. К женщине. Он чувствовал, как в него упираются ее груди. Обнаженная женщина. Он опустил руки, почувствовал ее ягодицы, почувствовал ее мгновенный отклик и встречное движение, ее трущиеся вверх и вниз бедра.

Неделей раньше, терзаясь мыслью о своей импотенции, Шеф не смог бы откликнуться. Но с тех пор у него появилась Свандис. Она пробудила его, доказала, что страх и ужас, охватившие его после смерти королевы Рагнхильды, поразили не тело его, а только разум. За прошедшее время она успела убедить в этом Шефа с десяток раз, тело его возродилось и полнилось подавленными юношескими желаниями. Не успел Шеф и подумать об этом, как его мужское естество откликнулось и упрямо восстало. Женщина почувствовала его, ухватилась обеими руками с хриплым победным смешком, начала оседать на спину. Он мог бы навалиться на нее на камнях, овладеть ею в темноте, сжать ее в объятиях, излить свое семя здесь, где никогда не бывает солнца.

Испытание. Не реагируй. Мысль о мраке и скрытых повсюду ходах холодком кольнула Шефа в сердце. Женщина не сможет уйти, пока он держит ее в объятиях, но потом все кончится, и что тогда? Она ускользнет в темноту как змея, а он останется, одинокий и не выдержавший испытания. А его судьи, кто бы они ни были, будут смотреть и издеваться.

Шеф распрямился, мягко отвел от себя руки женщины. Она рвалась к нему, прижималась и стонала от страсти. Она лгала. Ее страсть была притворством. Шеф высвободился из ее объятий, отпихнул ее на длину вытянутых рук. Женщина извивалась, а он развернул ее, больно шлепнул, оттолкнул прочь.

Он услышал шаг-другой ее босых ног по камню, и тут вспыхнул свет свечи, почти ослепивший привыкшие к тьме глаза. Она сняла со свечи колпачок, и мгновение Шеф видел ее – приземистую пожилую женщину, протискивающуюся в расщелину скалы.

Шеф снова повернулся в направлении, в котором шел, и на этот раз в испуге отскочил на два ярда.

Оказалось, что не дальше фута перед ним было лицо мертвеца, желтое, истлевшее, с обнаженными зубами и глазными яблоками, держащимися на полосках кожи.

Труп был подвешен к своду, а рядом с ним еще с полдюжины. Предполагалось, что испытуемый увидит их в тот самый момент, как исчезнет женщина, понял Шеф. Но ближайший труп находился с той стороны, где у Шефа не было глаза, поэтому он ничего не заметил, пока не повернулся. Возможно, это ослабило шок. И шок уже прошел – ведь это всего лишь испытание. Не реагируй. По крайней мере, теперь у него есть свет. Первым делом Шеф подошел и взял свечу.

Трупы. Вряд ли они для испытания используют трупы своих соотечественников. Своих мертвецов они здесь хоронят в скалах, так ему рассказывали. У каждой деревни где-то есть свои тайные склепы, как в каждой английской деревне есть церковный погост, а в каждой норманнской – курганы и площадка для погребальных костров. Нет, эти не похожи на деревенских. У одного из них лицо мавра, у другого сохранились доспехи, не кольчуга, а кожаный жакет франкского копейщика. Путешественники, возможно сборщики налогов, попавшие в горах в засаду и сохраненные здесь для нужд ритуала. Тела свисали на веревках, как туши в коптильне тролля Эхегоргуна. Но эти были сухими, сухими как трут, мумифицировавшимися в холодной сухости горной пещеры. Шеф зажал между пальцами кусочек ткани, раскрошил его. Да, сухие как трут. Похоронить этих людей в земле он не может. Но кто бы они ни были, они не должны вечно висеть здесь. Он сумеет устроить им своеобразные похороны.

Переходя от одного тела к другому, Шеф подносил свечу к обрывкам одежды, следил, как пламя разгорается, перекидывается на иссохшую плоть. Он шел вперед, а пещеру наполняли красные отблески, выявляли ее истинный размер, высвечивали стенные росписи.

Перед ним оказалась еще одна скала, но высотой не больше футов восьми. К ней, словно приглашение, была прислонена лесенка, до крайности похожая на ту, что была у него на шее.

Здесь это неудивительно, подумал Шеф, приближаясь к лесенке. Настоящая приставная лестница, с двумя тетивами и перекладинами поперек них, требует плотницкого мастерства, чтобы врезать перекладины в пазы. А лесенку-kraki может сделать любой, будь то на севере или на юге, в горах или в болотах. Надо взять дерево, желательно ель. Очистить ствол и отрубить ветви, оставляя лишь те, которые поочередно растут с двух боков, первая – ступенька для правой ноги, следующая – для левой и так далее. Чтобы подниматься по такой лесенке, нужно иметь чувство равновесия, но для ее изготовления мастерства не требуется. Когда-то все лестницы были сделаны таким образом. Подобно каменным орудиям, которые из нас сделали людей.

Шеф встал у основания лесенки, затем начал решительно взбираться наверх, а позади него ярко пылали трупы.