Стамфорд, март 875 года от Рождества Христова

– Это же просто деревня, – возмущался кое-кто. – Несколько хижин на обочине. Столица Севера! Да это даже не столица болот. Никогда там ничего не было и не будет.

Обитатели Стамфорда, как немногие старожилы, так и гораздо более многочисленные пришельцы, с легкостью переносили насмешки соседей. Они могли себе это позволить. Неважно, какая у города была собственная история, ведь он сделался главной резиденцией короля Севера, бывшего когда-то соправителем Англии, до этого ярлом, еще до этого – карлом распавшейся ныне Великой Армии, а в самом начале – чуть ли не трэлем в болотной деревне. Теперь его звали Единый Король, каковым он и стал, а к имени и титулу – король Шеф – его норманнские подданные добавляли прозвище Sigrsaell, а английские – Sigesaelig, что означало на обоих языках одно и то же: Победоносный. Этому королю ничего не приходилось повторять дважды. Коль скоро он объявил, что столица будет находиться в захудалом Стамфорде, значит, так тому и быть.

После его легендарной победы над братьями Рагнарссонами в великой битве при Бретраборге в 868 году по христианскому летосчислению, последовавшей за его победой в поединке со шведским королем у Священного Дуба в Упсале, Шеф, Единый Король, стал сюзереном всех мелких королей скандинавских земель – Дании, Швеции и Норвегии. Пополнив свой флот за счет вице-королей, среди которых самыми выдающимися были его боевой товарищ Гудмунд Шведский и Олаф Норвежский, Шеф с новыми силами вернулся в Британию, не только восстановив власть над Восточной и Средней Англией, которые сами склонились под его господство, но и быстро внушив благоговейный трепет мелким правителям Нортумбрии и южных графств, а потом принудил к подчинению еще и шотландцев, пиктов и валлийцев. В 869 году король Шеф предпринял морскую экспедицию вокруг Британских островов, выйдя из лондонского порта и направившись на север вдоль английского и шотландского побережья, нагрянув как туча на беззаботных пиратов Оркнейских и Шетландских островов и заставив их призадуматься и устрашиться, а затем повернул на юг и снова на запад, пройдя сквозь бесчисленные острова шотландцев, вдоль не знающих закона западных берегов до самого Края Земли. Только там он вновь встретил закон и порядок, убрал когти и поплыл на восток в сопровождении дружественных кораблей короля Альфреда, правителя западных саксов, пока не вернулся в родную гавань.

С тех пор обитатели Стамфорда могли смело похвастаться тем, что дают приют королю, чья власть простирается от самого западного острова Сцилла до кончика мыса Нордкап, за две тысячи миль к северо-востоку. Власть была неоспорима и лишь номинально делилась с королем Альфредом; границы его скудных владений король Шеф неизменно чтил, свято соблюдая договор о совместном правлении, который они заключили в годину бедствий десять лет назад.

Но жители Стамфорда не смогли бы объяснить – да не особенно и задумывались над этим, – почему самый могущественный со времен Цезаря король Севера выбрал место для своего дома в болотах Средней Англии. Зато королевские советники много раз заговаривали с ним на эту тему. Ты должен править из Винчестера, говорили одни, натыкаясь на хмурый взор единственного глаза короля, – ведь Винчестер оставался столицей Альфреда на Юге. Править надо из Йорка, предлагали другие, оставаясь под защитой крепостных стен, которые король сам когда-то взял приступом. Лондон, твердили третьи, долгое время находившийся в запустении, так как там не было ни короля, ни двора, а теперь ставший центром оживленной торговли со всем светом, от богатых пушниной северных краев до винодельческих земель Юга, набитый судами с хмелем, медом, зерном, кожами, салом, шерстью, железом, жерновами и уймой прочего добра; и все купцы платили пошлины представителям обоих королей – Шефа на северном берегу и Альфреда на южном. Нет, говорили многие приближенные к Шефу датчане, править надо из древней цитадели королей Сквольдунсов, из Глетраборга, ведь там находится центр твоих владений.

Король не соглашался ни с кем. Будь это возможно, Шеф выбрал бы город в самом сердце болот, ведь он и сам был дитя болот. Но большую часть года до города Или, да и до Кембриджа, было попросту не добраться. В Стамфорде хотя бы проходила Великая Северная дорога римлян, которую по приказу короля заново вымостили камнем. Именно здесь Шеф решил воздвигнуть Wisdom-hus, Дом Мудрости, который должен был увенчать дела его правления и стать новым Святилищем Пути в Асгард: не просто заменить старое Святилище в норвежском Каупанге, но превзойти и затмить его. Здесь будут собираться жрецы Пути, делиться своими открытиями и учиться сами.

Одним из законов жрецов Пути было правило, что они должны сами зарабатывать себе на хлеб, а не жить на церковную десятину и подушную подать, как священники христиан. Тем не менее король назначил в святилище опытного казначея – бывшего христианского монаха отца Бонифация – и велел ссужать деньги всем нуждающимся жрецам Пути с тем, чтобы расплатились, когда смогут, своей работой, знаниями или звонкой монетой. Теперь со всего Севера приходили сюда люди Пути, чтобы научиться молоть зерно на водяных и ветряных мельницах, и расходились по своим землям, научившись молоть, а также ковать железо с помощью опрокидывающихся молотов и воздуходувных мехов. Они узнавали, как применять новые машины там, где раньше пользовались лишь мускульной силой рабов. Отец Бонифаций, с разрешения короля, но без его ведома, нередко давал деньги таким посетителям, покупая на них долю в прибылях от новых мельниц и кузниц на срок в пять, десять и двадцать лет.

Серебро, которое текло в сундуки короля и в сундуки Пути, раньше привлекло бы десятки тысяч почуявших добычу викингов. Но теперь на Севере лишь изредка можно было увидеть бородатых пиратов, болтающихся на прибрежных виселицах в назидание себе подобным. Королевские корабли патрулировали моря и подходы к гаваням, а несколько городов и фьордов, которые остались приверженцами прежнего обычая, один за другим подверглись визитам объединенного флота, в котором собрались силы слишком многих вице-королей, чтобы у кого-то возникло желание ему сопротивляться.

Жители Стамфорда не знали, да и не желали знать, что сама незначительность и безвестность их города была для короля лучшей рекомендацией. В конце концов тот признался своему старшему советнику Торвину, жрецу Тора, стоящему во главе Святилища Пути:

– Торвин, место для новых знаний там, где нет древней истории и древних традиций, которым люди подражают и которые чтут, но которых не понимают. Я всегда говорил, что важно не только новое знание, но и старое знание, о котором никто не помнит. Однако хуже всего – это старое знание, ставшее священным, не вызывающим сомнений, настолько общеизвестное, что о нем уже никто не задумывается. Мы начнем все сначала, ты и я, в таком месте, о котором никто не слышал. Там не будет витать дух чернил и пергамента!

– Не вижу ничего плохого в чернилах и пергаменте, – возразил жрец. – Особенно из телячьих кож. У Пути есть свои книги древних сказаний. Даже твой стальных дел мастер Удд научился записывать свои открытия.

Король нахмурился, подбирая слова:

– Я ничего не имею против книг и письма как ремесла. Но люди, которые учатся только по книгам, начинают думать, что в мире ничего больше нет. Они делают из книг свою Библию, и таким вот образом старые знания превращаются в устаревшие мифы. Мне нужны новые знания или старые, но позабытые. Поэтому у нас в Стамфорде, в Доме Мудрости, мы будем придерживаться такого правила: любой, будь то мужчина или женщина, человек Пути или христианин, любой, кто сообщил нам новое знание или показал, как с пользой применить старое, получит награду большую, чем за долгие годы добросовестного труда или за годы грабежей с викингами. Мне больше не нужны молодцы Рагнарссонов. Пусть люди проявят свою доблесть по-другому!

В 875 году от Рождества Христова – а хронисты Пути, хоть и отвергли христианского Бога, придерживались христианского летосчисления – столицу построили, и политика Шефа стала приносить свои плоды: иногда сладкие, а иногда горькие.

Глава 6

Сердце халифа Кордовы Абд эр-Рахмана было неспокойно. Он сидел со скрещенными ногами на своем любимом ковре в самом маленьком и потаенном дворике своего дворца и мысленно перебирал свалившиеся на него неприятности. Рядом успокаивающе журчала в фонтане вода. В сотнях ваз, расставленных по всему дворику в кажущемся беспорядке, росли цветы. Балдахин закрывал халифа от прямых лучей солнца, уже набравшего силу за короткую андалузскую весну. Во всем дворце говорили шепотом, а снующие повсюду слуги делали свою работу молча. Телохранители на цыпочках отошли под затененную колоннаду, наблюдая, но оставаясь невидимыми. Христианская рабыня из его гарема, понукаемая мажордомом, принялась потихоньку наигрывать на цитре ненавязчивую мелодию, едва слышную и готовую умолкнуть при малейшем признаке неудовольствия. Никто не смел войти во дворик, и халиф погружался в свои размышления все глубже и глубже.

Купцы принесли плохие вести, рассуждал он. Ясно, что христиане захватили все острова, на которых только можно разместить морские базы: Сицилию, Мальту, Мальорку, Менорку, остальные Балеарские острова, даже остров Форментеру, и вдобавок – хотя это была уже не его забота – греческие острова Кипр и Крит. Купцы сообщали, что на всех торговых линиях, даже вдоль африканского побережья, их суда подвергаются нападениям христианских пиратов. «Странно, что все изменилось так стремительно», – подумал халиф.

Тому была причина, хотя халиф ее не знал. При всей своей величине Средиземное море все-таки больше похоже на озеро. Из-за доминирующих ветров и постоянного течения, несущего свои воды из Атлантики, чтобы восполнить убыль от испарения в этом почти замкнутом водоеме, в Средиземном море гораздо легче плыть с запада на восток, чем с востока на запад, а с севера на юг – легче, чем с юга на север. Первое обстоятельство давало преимущество халифу, а второе – его христианским противникам. Как только объединение арабских флотов и баз на севере было раздавлено, путь на юг стал открыт для жителей любой островной деревушки, желающих снарядить корабль и попробовать отыграться за многовековой мусульманский грабеж на купцах из Египта и Туниса, Испании и Марокко.

«Нет, – подумал халиф. – Угроза торговле – это неприятность, но не она так тревожит меня. Испания ни в чем не испытывает недостатка. Если заморская торговля прекратится, кое-кто разорится, зато разбогатеют другие, которые начнут поставлять то, что мы привыкли покупать у египтян. Меня гневят потери кораблей и людей, но за них можно будет отомстить. Не это смущает мою душу».

Значит, новости о франках? Халиф не испытывал личных симпатий к прибрежным бандитам, чьи гнезда разорил новый император франков. Бандиты не платили дань халифу, и среди них не было его родственников, многие в свое время сбежали от его праведного суда. Но именно здесь сидела какая-то заноза, которая не давала покоя халифу. Он не забывал слова пророка Мухаммеда: «Правоверные, бейтесь с теми неверными, кто к вам ближе всего». Может быть, дело в том, что он, Абд эр-Рахман, пренебрег своим священным долгом? Недостаточно ревностно боролся с нечестивцами на северных границах? Не пришел на помощь тем мусульманам, которые выполняли заповеди Пророка? Абд эр-Рахман прекрасно знал, почему он не трогал свои северные границы: добыча скудная, потери велики и ведь горы все-таки служили каким ни на есть щитом между его владениями и могучей империей франков по другую их сторону. «С перемешавшихся в горах христиан, еретиков, евреев легче сдирать налоги, чем править ими, – подумал халиф. – Но, может быть, в этом-то и ошибка».

Нет, снова решил халиф, эти новости неприятны и заставят его заново обдумать свою политику, но они не таят в себе большой угрозы. Леон и Наварра, Галиция, Руссильон и прочие крошечные королевства – да все они сразу падут, как только он протянет к ним руку. Может быть, уже в следующем году. Нет, главную причину нужно искать глубже.

Не могут ли это быть сообщения, поступившие к халифу от его kadi, главного судьи города? В них действительно было что-то, глубоко его задевающее. Уже двадцать лет Кордову потрясали выходки то одного, то другого юного идиота или идиотки из христианского меньшинства. Они лезли на рожон. Они поносили Пророка на рыночной площади. Они приходили к кади и заявляли, что раньше верили в заповеди Пророка, но теперь нашли истинного Бога; они пускались во все тяжкие, лишь бы совершить такое, за что полагалась смерть от сабли палача. Потом их приспешники объявляли их святыми и, если кади не проследил за сожжением нечестивцев, торговали их костями как святыми реликвиями. Халифу доводилось читать священные книги христиан, и он прекрасно понимал, какое здесь напрашивается сравнение со смертью пророка Иешуа: римлянин Пилат изо всех сил старался не приговаривать его к казни, но в конце концов все-таки вынужден был послать его на смерть. Какая жалость для всего мира, что Пилат не оказался тверже! Судя по сообщениям кади, христиане пытались повторить ситуацию, провоцируя мусульман возмутиться и учинить в городе погром.

Но суть дела опять же не в этом, решил халиф. Его предшественник нашел лекарство от этой болезни. Христиане с легкостью готовы были принять мученическую смерть, но гораздо хуже относились к публичному унижению. Еще сам Пилат предложил, как с ними надо обращаться: раздеть и публично высечь батогами. Потом с презрением отпустить домой. Это умиротворяло толпу мусульман и не позволяло сделать из наказанных ни святых, ни мучеников. Некоторые держались во время порки хорошо, другие хуже. Но очень немногих приходилось наказывать второй раз. Главное было – не поддаваться на провокацию. Тот, кто действительно исповедовал ислам, а потом стал христианином, заслуживает смерти. А тех, кто заявляет о своем мнимом обращении, чтобы подвергнуться казни, следует игнорировать.

Но в этом-то и заключена суть дела, вдруг понял халиф. Он заворочался на своем ковре, и треньканье цитры моментально смолкло. Халиф уселся поудобнее, и музыка очень осторожно зазвучала снова.

Главным в исламе было shahada, исповедание веры. Тот, кто однажды при свидетелях принял его, бесповоротно на веки вечные становился мусульманином. Всего-то и требовалось, что произнести слова: «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его». «La illaha il Allah, Muhammad rasul Allah», – пробормотал про себя халиф примерно в стотысячный раз. Эти слова предписаны самим Пророком. Их нельзя взять назад.

И все же Пророку, да славится имя его, подумал халиф, никогда не приходилось иметь дело с христианами, стремящимися к мученической смерти! Иначе он усложнил бы обряд! Халиф одернул себя. Вот почему ему так тревожно. Он чуть было не начал критиковать Пророка и подумывать об изменении ислама. В глубине души он становился неверующим.

Халиф поднял палец, изобразив, будто развертывает свиток. Не прошло и минуты, как перед ним молча застыл его katib, хранитель библиотеки. Халиф кивнул на подушечку, предлагая Ицхаку садиться, и изогнул палец, чтобы принесли шербет и финики.

– Расскажи мне, – произнес он после паузы, – расскажи мне о мутазилитах.

Ицхак, похолодев, осторожно разглядывал своего хозяина и повелителя. Какими подозрениями вызван этот вопрос? Что нужно халифу – новые сведения или подтверждение собственных мыслей? Похоже, что новые сведения. Но не следует скупиться на проклятья еретикам.

– Мутазилиты, – начал библиотекарь, – были вскормлены недостойными приверженцами Абдуллы, врага вашего дома. Хотя к нынешнему времени даже в Багдаде, обители нечистых, они попали в немилость и разогнаны.

Слегка сузившийся взгляд халифа подсказал Ицхаку, что пора поскорей переходить к сути.

– Основа их ереси такова, – продолжал он. – Вера должна, как учили греки, подчиняться рассудку. Причина же недовольства ими заключается в том, что они доказывают, будто Коран не вечен и может быть пересмотрен. Они заявляют, что вечен один лишь Аллах. А Коран, следовательно, – нет.

Ицхак запнулся, сомневаясь, нужно ли проявлять настойчивость. Как и многие ученые Кордовы, он всей душой сочувствовал тем, кто проповедовал свободу в поисках знаний, отвергал цепи hadith, традиции. Они научились скрывать свои симпатии. Однако Ицхак может рискнуть и рассказать о дилемме, как ее назвали бы греческие falasifah, мудрецы.

– Халиф видит, что мутазилиты ставят нас перед трудным выбором, дилеммой, – продолжал он. – Ведь если мы согласимся с ними, мы признаем, что можно изменить законы shari 'a, пути очищения. Но где же тогда проходит путь очищения? А если мы с ними не согласимся, мы должны считать, что Коран появился раньше самого Пророка. Признав это, мы отнимаем у Пророка честь создания Корана.

– А что думаешь ты сам, Ицхак? Говори откровенно. Если мне не понравятся твои слова, я сделаю вид, что их не услышал, и больше не буду спрашивать.

Библиотекарь тяжко вздохнул, вспомнив, как знаменитый визирь халифа Гаруна аль-Рашида, выходя из дворцовых покоев, всякий раз хватался за свою голову – цела ли она?

– Я думаю, что в учении мутазилитов есть свои крупицы истины. Пророк был человеком, он жил и умер как человек. Часть из того, что он сказал, была от человека, а часть от Бога. Вполне допустимо, что часть, подсказанную его человеческим умом, можно изменять, как и любое человеческое творение.

– Но мы не знаем, где какая часть, – подвел итог халиф. – Вот и посеяны семена сомнений.

Ицхак опустил глаза, услышав в голосе халифа железные нотки определенности, которые так часто предвещали смертный приговор. Увы, он снова перешел границы допустимого.

Снаружи в тихий дворик донесся топот ног, прорвавшийся сквозь тонкие тенета наигрываемой рабыней мелодии. Халиф поднял взгляд, зная, что никто не осмелился бы потревожить его с вестью, которую халиф уже слышал. Появившийся у колоннады гонец вошел во дворик, тяжело дыша, чтобы подчеркнуть свое усердие и быстроту, с которой он нес весть хозяину. Он низко поклонился.

– Вернулись те, кто был послан в страну majus, – объявил он. – И не одни! С ними король majus и эскадра странных кораблей.

– Где они?

– Они вошли в устье Гвадалквивира, и часть их кораблей, самые маленькие, поднимаются вверх по течению на веслах. Они плывут быстро, почти так же быстро, как скачут наши лошади. Чужеземцы будут в Кордове через два дня утром.

Халиф кивнул, щелкнул пальцами, чтобы визирь вознаградил вестника, и стал отдавать распоряжения о размещении гостей.

– Король, – сказал он под конец. – Король варваров. Это не так уж важно, но давайте постараемся поразить его воображение. Узнайте, что он любит: девочек, мальчиков, лошадей, золото, механические игрушки. Всегда найдется что-то, на что купятся эти северные дети.

– Мне нужна показная пышность, – сказал Шеф своим советникам. Он в неудобной позе примостился прямо на днище одной из пяти ладей Бранда. У семи его двухмачтовых кораблей, к изумлению арабов, оказалась слишком большая осадка, чтобы идти вверх по реке, и их пришлось оставить в устье вместе с моряками и воинами. Путешествие продолжили только пять ладей и столько людей, сколько удалось на них разместить: общим счетом неполных две сотни. Шеф составил сборные команды. На каждом судне оставалось по двадцать человек норманнов из его постоянной команды. Остальную часть команды перевели на катапультоносцы, а на их место взяли соответствующее количество английских арбалетчиков. Англичане, когда подходила их очередь, тоже брались за весла, что вызвало немало хохота. Однако и викинги, и арбалетчики прекрасно понимали, что они дополняют друг друга, и от этого боевая мощь объединенного отряда возрастает.

– И как же нам это устроить? – спросил Бранд. Он, как и все остальные, был в глубине души поражен бьющим в глаза богатством и процветанием страны, а еще больше – многочисленностью ее населения. Судя по тому, что им рассказывали, в одном только городе Кордове людей жило больше, чем во всей Норвегии. На протяжении путешествия вверх по реке можно было видеть крыши дворцов, вращающиеся водяные колеса, деревни и города, заполнившие весь простор насколько хватало глаз. – Мы можем приодеться, но, чтобы пустить пыль в глаза этим ребятам, потребуется нечто большее, чем шелковые рубахи.

– Верно. Мы не станем даже пытаться богато выглядеть. В этом они нас всегда побьют. Лучше пусть испанцы увидят, какие мы странные. И страшные. Думаю, у нас это получится. И не только увидят, кстати сказать. Но и услышат…

Когда ладьи пришвартовались и на берег стали выходить люди Пути, зеваки на пристани в изумлении осадили назад. Приказ Шефа был усвоен всеми моряками, и каждый старательно играл свою роль. Первыми на берег сошли викинги, сияя свежеполированными и начищенными песком кольчугами. Все молодцы не ниже шести футов ростом, из-за ярко раскрашенных щитов у них щетинились копья, а за плечами висели топоры с длинными рукоятками. Морские сапоги из козьих шкур они сменили на пехотные ботинки, подбитые железом. Они тяжело топали, пока Бранд и шкиперы громоподобными голосами выкрикивали команды. Постепенно викинги выстроились в длинную колонну по четыре.

Раздалась следующая команда, и пошли арбалетчики: не такие внушительные размерами, зато действующие более слаженно. Они разбежались по своим местам и встали строем, каждый держал на левом плече свое загадочное оружие. Шеф подождал, пока они выровняются, и с подобающей церемонностью вышел на сходни. На нем тоже была кольчуга, золотой венец на голове и столько золота, сколько он мог нести – в виде браслетов и ожерелья. За ним шли Бранд с Торвином и еще два жреца Пути, участвующие в экспедиции: переводчик Скальдфинн, жрец Хеймдалля, и моряк Хагбарт, жрец Ньёрда. Эти четверо выстроились в шеренгу во главе процессии, сразу вслед за Шефом, который стоял в гордом одиночестве. Позади них за могучие туши Бранда и Торвина прятались Ханд и его ученица Свандис. Подчинившись свирепому приказу Шефа, Свандис закрыла лицо чадрой и теперь бросала из-под нее сердитые взгляды.

Шеф взглянул на гонца, присланного проводить их, и жестом приказал ему идти вперед. Когда араб, озадаченный странным поведением франков, непрестанно оглядываясь, двинулся в путь, Шеф нанес последний штрих. На сцене появился Квикка, самый верный его товарищ, не раз спасавший ему жизнь, и три других арбалетчика. Все четверо яростно выдохнули в свои волынки, надули их и зашагали по улице, с воодушевлением исполняя мелодию на четыре голоса. Зеваки, услышав этот невообразимый шум, шарахнулись еще дальше.

Волынщики шли сразу за проводником. Следом двигались Шеф и его товарищи, за ними шумно топали викинги в сверкающих кольчугах. За викингами – арбалетчики, их строй шагал в ногу, искусство, которому они научились на новых дорогах Англии, ровных и мощенных камнем. Через каждые двадцать шагов правофланговый в передней шеренге норманнов вскидывал копье, и сотня идущих сзади викингов испускала боевой клич, который Шефу впервые довелось услышать десятилетие назад от воинов Ивара Бескостного.

– Ver thik, – кричали они снова и снова, – her ek kom! Берегись, я иду.

«Арабы этого не поймут, – рассудил Шеф, – они не подумают, что мы угрожаем им». «Давайте будем кричать что-нибудь другое», – предложил один из шкиперов. «Что-нибудь чуть сложнее этого, – ответил Бранд, – и твои люди забудут слова».

Колонна двигалась по людным улицам, оповещая о своем приближении гудением волынок и боевым кличем викингов; меж каменных стен металось эхо от металлического звона шагов. Идущие сзади арбалетчики завели песню о своих славных победах. Толпа сбежавшихся зрителей навалила погуще, и вскоре воинам пришлось отбивать шаг на месте, припечатывая мостовую коваными гвоздями сапог. Краешком глаза Шеф увидел, как восхищенный араб пялился на топающего огромными ногами Бранда. Сначала он посмотрел вниз, на сапожищи в пол-ярда длиной. Затем перевел взгляд наверх, пытаясь оценить расстояние в семь футов между землей и металлическим гребнем на шлеме Бранда.

«Отлично, – подумал Шеф, когда стража халифа разогнала толпу и движение возобновилось. – Отлично, мы заставили их призадуматься. Они недоумевают, простой ли я смертный? Не такой уж плохой вопрос».

Халиф услышал рев толпы даже в своем уединенном закрытом зале для аудиенций. Он поднял бровь, выслушивая, что шептал ему на ухо вестник. Когда гул приблизился, халиф действительно смог различить завывания удивительного инструмента франков, настолько же негармоничные, как визг своры котов. И услышал зловещий стук металла по камню, звучный клич варваров. «Они что, пытаются запугать меня? – озадаченно подумал халиф. – Или таков их всегдашний обычай? Нужно поговорить с Гханьей. Не зная обычаев чужеземцев, нельзя делать выводы».

Шум сразу оборвался, едва Шеф подал сигнал к остановке и правофланговый сделал условленную отмашку копьем. Люди Шефа, викинги и англичане, застыли в строю на внешнем дворе.

– Сколько человек могут пройти на аудиенцию? – спросил Шеф.

– Кроме тебя, не больше десяти, – был ответ.

Шеф кивнул и показал на тех, кто пойдет с ним. Бранд и Торвин, Хагбарт и Скальдфинн. Посмотрев на Ханда, он заколебался. Лучше Ханда никто на Севере не разбирался в лекарском искусстве, а Кордова славилась своими медиками: Ханд может понадобиться для сравнения и оценки. Однако его нельзя разлучать с сердитой, но послушно носящей чадру Свандис. Значит, берем обоих. Под конец он поставил рядом с Брандом двух шкиперов, каждый из которых заслужил свое право командовать в двух десятках поединков, и молча кивнул своим старым товарищам, арбалетчикам Квикке и Озмоду.

Халиф, сидя на высоком подиуме, смотрел на вошедших и выслушивал торопливые пояснения Гханьи, который подошел, пока majus ждали снаружи. Король оказался одноглазым. Необычная вещь для франков, они ведь так ценят в людях силу и размер. Королем должен был бы быть стоящий позади великан. Впрочем, одноглазый действительно держится властно. Абд эр-Рахман отметил, как уверенно тот прошел вперед и встал прямо перед престолом, нетерпеливо оглянувшись на переводчика.

А еще халиф заметил, что из-под волос и золотого венца по лицу короля течет пот. Как одеты эти люди? Металл, нагревающийся на солнце, под ним еще кожа для прокладки, а под этим, кажется, овечья шерсть? Летом в Андалузии одетый так человек умрет от солнечного удара еще до полудня. Однако король и его люди и виду не подавали, что их смущает испытываемая ими жара, они даже не утерли пот со лба. «Мои арабы видят свое достоинство в том, чтобы не подвергаться таким неудобствам, – подумал халиф. – А франки видят свое достоинство в том, чтобы не замечать их, словно снующие под палящим солнцем рабы».

Халиф задал первый и главный вопрос:

– Спроси, есть ли среди них христиане?

Халиф ожидал, что вопрос выслушает переводчик Сулейман и повторит его на латыни для переводчика чужеземцев. Его удивило, что, едва Сулейман заговорил, король отрицательно покачал головой. Значит, он кое-что понимает по-арабски. И ответ был уже заготовлен. Ремеслом Скальдфинна было изучение языков и народов. Во время путешествия он брал уроки у Сулеймана и в свою очередь учил того англо-норвежскому жаргону Пути. Шеф тоже нередко присутствовал на этих занятиях. Скальдфинн медлительно, но разборчиво заговорил по-арабски, переводя ответ короля.

– Нет, среди нас нет ни одного христианина. Мы разрешаем христианам исповедовать их веру, но сами идем по другому Пути, и у нас другие книги. Мы боремся только с теми, кто отрицает это право.

– Вам когда-нибудь рассказывали, что есть только один бог, Аллах, и Мухаммед – пророк Его? Уверуйте в это, и вас ждет богатая награда от меня.

– Нам рассказывали.

– Вы не верите в Аллаха? Вы предпочитаете верить в своих богов, кто бы они ни были?

Напряженность и обвинительные нотки в голосе халифа. Бранд поудобней перехватил свой топор «Боевой тролль» и отметил двух стражников, стоящих позади халифа с обнаженными скимитарами. «Здоровые ребята, – подумал Бранд. – Загорели чернее, чем мне доводилось видеть. Но выше пояса голые и щитов нет. Два удара, а третий для араба в кресле».

Осознав, что вполне разбирает арабскую речь халифа, Шеф впервые стал отвечать без переводчика. Повысив голос и подбирая самые простые арабские слова, он проговорил:

– Я не видел Аллаха. Я видел своих богов. Будь у меня два глаза, я, возможно, увидел бы и Аллаха. Одним глазом всего не увидишь.

По залу прокатился шумок пересудов. Привычные к искусству иносказаний и переносных смыслов, арабы поняли последнюю фразу. Она означала, что тот, кто верит только во что-то одно, наполовину слеп. Он богохульствует, подумали одни. Для франка довольно умно, решили другие.

С этим человеком трудно фехтовать, подумал халиф. Он уже доказал, что умеет произвести впечатление. Сейчас он перетягивает на свою сторону моих придворных.

– Зачем ты пришел в Кордову? – спросил халиф.

«Потому что ты меня попросил», – подумал Шеф, покосившись на Гханью, стоящего чуть в стороне от обоих монархов. Вслух он ответил:

– Бороться с твоими врагами. Они и мои враги тоже. Гханья рассказал мне, что у франков появилось новое оружие для войны на море и на суше. Мы, люди Пути, разбираемся в новом оружии. Мы сами прибыли с новым оружием и на новых кораблях, чтобы узнать, смогут ли наши враги противостоять нам.

Халиф молча глянул на Гханью, который начал восторженно рассказывать о катапультах и кораблях флота Пути. Пока они плыли на юг, Шеф несколько раз приказывал шкиперам изготовить плоты-мишени, скинуть их за борт и расстрелять камнями с расстояния в полмили. Прислуга катапульт была опытна и искусна, так что результаты стрельб арабов ошеломили. Действительно, ни один из известных им кораблей не выдержал бы удара-другого выпущенного онагром камня: ведь они не видели бронированного, хотя и малоподвижного «Неустрашимого» в битве при Бретраборге.

Когда Гханья закончил, Абд эр-Рахман еще раз задумчиво глянул на отрицающего Аллаха. «Мы пока не произвели на него впечатления, – подумал халиф, видя хмурое и невозмутимое лицо. – И на его товарищей тоже». Халиф подал знак, и один из гигантов-телохранителей шагнул вперед, сняв скимитар с плеча. Еще один знак, и к нему подошла рабыня. При этом она развернула длинную полупрозрачную ленту, прикрывавшую ее выше пояса, и застыла, в чадре, но с обнаженной перед мужчинами грудью.

– Я много слышал о вашем новом оружии, – сказал халиф. – Но у нас тоже есть оружие.

Он хлопнул в ладоши. Девушка подбросила ленту вверх. Тонкий шелк медленно заструился в воздухе. Телохранитель развернул скимитар острым краем вверх и подставил под падающую ткань. Лента коснулась лезвия и, разделившись на две половинки, упала на землю.

Бранд, фыркнув, буркнул что-то стоящему рядом шкиперу. Сейчас, подумал халиф, король прикажет этому великану разрубить что-нибудь своим огромным неуклюжим топором.

Шеф повернулся и посмотрел на Квикку с Озмодом. Ни тот ни другой не лучшие стрелки в мире, подумал он. Озмод держится чуть поуверенней. Шеф молча показал на мраморную вазу с ярко-пурпурными цветами, стоявшую в нише над головой халифа. Озмод шумно сглотнул слюну, покосился на Квикку и снял с плеча арбалет. Одним движением взвел его с помощью ножного рычага. Вложил короткую железную стрелу. Поднял, прицелился и нажал на спуск.

Озмод правильно рассчитал, взяв, с учетом короткой дистанции, низкий прицел. Арбалетный болт врезался в каменную вазу, разбив ее на множество кусочков. Осколки разлетелись по залу, болт отскочил от стены и зазвенел на полу. Цветы упали на украшенный ковер. Земля из разбитой вазы тоже просыпалась.

Халиф молча поглаживал бороду. «Я пугал короля своим стражником, – подумал он. – Но эта стрела Иблиса могла пронзить мне сердце, а я бы и шелохнуться не успел. Гханья не предупредил меня».

– Ты сразишься с нашими врагами, – наконец произнес халиф. – Ведь ты сказал, что для этого ты и пришел. Если наши враги – твои враги, возможно, что это и вправду так. Но никто не старается только для чужого блага. Должно быть что-то еще, что привело тебя к нам. Скажи мне, что это, и, клянусь Аллахом, я сделаю все для того, чтобы ты это получил.

И в третий раз чужеземный король удивил халифа. На правильном, хотя и не изысканном арабском языке он сказал:

– Мы пришли, чтобы увидеть летающего человека.