"Во имя человека" - читать интересную книгу автора (Поповский Александр Данилович)

Канун Отечественной войны

В 1934 году на конференции хирургов в Москве в числе прочих ученых выступил невысокого роста человек лет шестидесяти в ослепительно белом воротничке и в тщательно заглаженных брюках. Большие роговые очки скрывали выражение его глаз, но по тому, как он, прежде чем заговорить, долго мял носовой платок, поспешно прятал его в карман и снова доставал, было видно, что он чем-то взволнован.

– Товарищи! – начал он несколько тихим, но твердым голосом. – Сейчас многие из вас будут против меня…

Обсуждался вопрос об обработке ран на поле сражения, о том, следует ли накладывать шов после первичного иссечения тканей, – вопрос значительный, принципиальный. Присутствующие знали профессора Вишневского и не удивились его несколько вызывающему тону. Ученый недолго задержался на трибуне, но, когда он покинул ее, всем было ясно, что между высказанным им мнением и убеждением большинства ничего общего нет. Ученый отклонил метод общепринятой обработки ран и систему их лечения. По давнему убеждению хирургов, практика травматологии мирного времени совершенна и принципы ее следовало бы целиком перенести на военную обстановку. Вишневский, наоборот, считал эту практику вредной и недопустимой на войне.

Почему недопустимой? – недоумевали хирурги. Какая разница между нагноившейся раной, полученной в бою, и обычным воспалительным процессом? Разве грудница, флегмона или карбункул протекают не так же? Огнестрельные раны нафаршированы бактериями – а разве их мало при мастите? Те же стафило– и стрептококки внедряются в глубь тканей, вызывают воспалительный процесс. Гной расплавляет ткани и образует нарывы. С течение времени они сливаются в сплошной гнойник. Такой вскрытый очаг по внешнему виду ничем не отличается от гноящейся огнестрельной или рубленой раны.

Что же так взволновало Вишневского? Какой это метод обработки ран так сплотил вокруг себя присутствующих на конференции? Не допустил ли наш ученый ошибки?

Спорный метод обработки ран имел свою историю. В 1897 году немецкий ученый Фридрих проделал эксперимент, который произвел тогда сильное впечатление на хирургов. В лабораторных условиях он нанес морским свинкам резаные раны и в образовавшуюся полость зашил немного садовой земли, кишащей бактериями, и пыли, собранной на лестнице дома. В течение шести – восьми часов ткани ран оставались стерильными, затем бактерии стали появляться в ране и в крови животного. Те свинки, которым в первые шесть часов после эксперимента иссекли рану, то есть вырезали края стенки и дно раны, выживали, остальные неминуемо гибли. Два французских хирурга провели этот опыт на людях. Они обследовали раненых в боевой обстановке и пришли к заключению, что размножение микроорганизмов в щелях раны начинается примерно через двенадцать часов после ранения. Первыми обнаруживают себя анаэробы – бактерии, развивающиеся в бескислородной среде, затем занесенная пулей или осколком кишечная палочка и в последнюю очередь различные семейства кокков.

На этом основании Фридрих настаивал, чтобы нож хирурга шел впереди инфекции, дабы не дать микробам проникнуть в глубь организма. Рана, утверждали немецкий ученый и приверженцы этого взгляда, должна быть радикально обработана, вся вырезана, ибо никто не знает, где именно в ней приютился враг.

Это правило прочно осело в сознании врачей и решительно вошло в хирургическую лрактику. С университетских кафедр, со страниц учебников и ученых журналов – отовсюду следовал настойчивый призыв: иссекать рану «по Фридриху», обходиться с ней как со злокачественной опухолью, проделывать это в первые часы после ранения, затем наглухо ее зашивать.

Процедура иссечения, как усвоили ее хирурги, оказалась делом нелегким и сложным. Операционное поле изолировалось стерильным полотенцем и простынями, которые в продолжение операции неоднократно менялись. Из опасения внести бактерии в рану шла беспрерывная смена инструмента. Нужны были исключительно острые скальпели и частая возможность их заменять. Перед наложением швов белье вокруг раны еще раз сменялось, хирург тщательно мыл руки и непрерывно менял инструменты. Операция тянулась мучительно долго и не всякому специалисту была по плечу.

Люди, знакомые с боевой обстановкой, не преминули возразить, что в военных условиях процедура иссечения слишком сложна: ни место, ни время не позволят врачу обрабатывать так каждую рану. Наконец, в ряде случаев метод Фридриха просто неприменим. Как, например, иссечь раны кисти или лица, не повредив при этом сухожилия и нервы, а следовательно, не нарушив функции их? Как поступить в тех многочисленных случаях, когда осколок засел глубоко в организме или образовал рваную рану? Узкий канал не даст хирургу возможности добраться до стенок и дна, нельзя также иссечь обширное поражение, не причинив организму жестокого ущерба.

Возражения и доводы не находили ответа, факты были бессильны поколебать новое вероучение хирургов.

Шли годы. «Непогрешимая» теория овладевала все больше умами врачей, и в то же время обнаруживались ее слабые стороны. Еще в начале применения этого метода было замечено, что некоторые жизнеспособные микробы могут проникнуть в глубь тканей значительно ранее шестичасового срока. В первую мировую войну хирурги были свидетелями того, как молниеносная инфекция нередко нарушала эти сроки, развиваясь далеко за пределами раны уже через три – пять часов. В таких случаях все искусство хирурга и страдания больного были напрасны. Неважно обстояло и с заживлением ран, швы загнивали, и нередко приходилось их снимать, чтобы вновь повторить операцию. Никакие ухищрения хирурга не были способны полностью удалить микробы из раны. Не прошло незамеченным и другое обстоятельство. В огромном числе случаев поверхностные раны лица, головы, мягких тканей кисти и пальцев, оперированные в амбулаториях, сплошь и рядом заживали без строгого иссечения в духе господствовавшей теории. Обработка же «по Фридриху» приводила нередко к нагноениям. В шестидесяти случаях из ста после операции на пальцах стопы и в двадцати – тридцати из ста на нижних и верхних конечностях приходилось распускать швы.

Метод был несовершенен, противоречив, и все же не это делало Вишневского непримиримым. Причины, заставившие его выступить на съезде, лежали значительно глубже и носили принципиальный характер.

Уже много лет ученые не устают повторять всем известную истину, что в заживлении раны принимает участие весь организм и нельзя рану рассматривать как местный процесс. Чем обширнее ранение и тяжелее инфекция, осложняющая течение болезни, тем больше сдвигов происходит во всем организме. Печень, почки, железы внутренней секреции, кровеносная и нервная системы собирают свои силы для отпора врагу. Снова и снова писали, что в ране идет дуэль между микробом и его ядом, с одной стороны, и всем организмом – с другой. Результаты этой борьбы зависят от степени жизнеспособности бактерий и устойчивости человека. Так как силы сторон беспрерывно меняются и все новые средства вовлекаются в борьбу в различных соотношениях, многообразие болезненных форм беспредельно. Вечно новые и бесконечно изменчивые, как сама жизнь, они никогда не укладываются ни в представлении хирурга-ремесленника, ни в книжной догме.

Вывод был ясен: в «дуэли» между раной и инфекцией незримо участвует еще одна сторона. Врач обязан это знать и помочь организму в его трудной борьбе.

Истина почиталась всеми за истину, но никто не мог сказать, как держаться ее. С чего начинать? На какие органы или системы направить хирургу свое внимание? Поднять тонус нервной системы? Воздействовать на кровеносные сосуды.

Вопреки практике своего времени, он не рассекает карбункул лица, ограничиваясь тем, что вводит под его основание новокаин. Под воздействием раствора омертвелая клетчатка в карбункуле отделяется от здоровой. Гной расплавляет и выносит ее наружу. Процесс завершается без участия ножа.

– Как ни благодетелен иной раз наш нож, – сказал однажды ученый по этому поводу, – организм явно к нему не благоволит. Его защитные силы нам показали, на что они способны, если их не травмируют без нужды.

В тех случаях, когда раствор новокаина не в силах подбодрить организм, заставить его за себя постоять, на помощь приходит бальзамическая мазь. Ее применение недооценивалось наукой и практикой. Считалось твердо установленным, что мазевый тампон и дренаж проталкивают микробов в глубь тканей и содействуют их размножению.

– Я так далеко не заглядываю, – шутил по этому поводу Вишневский. – Я знаю, что моя мазь не позволит микробам ни жить, ни, тем более, развиваться. Она уменьшит раздражение, испытываемое раной от инфекции, от воздуха, травмирующего ее, от ушиба, причиненного во время ранения, и даст ей столь нужный покой.

Противники Вишневского не соглашались с ним.

– Не кажется ли вам странным, – не без иронии спросил его участник конференции, известный хирург, талантливый оператор, – что новокаин, не обладающий противомикробными свойствами, изменяет течение воспалительного процесса, а мазевый дренаж, никем не признанное лечебное средство, ускоряет заживление ран?

– Вы ошибаетесь, – поспешил его заверить Вишневский, – я никогда не возлагал на эти средства подобного рода надежды. Их задача – вернуть нервам утраченный покой, с тем чтобы нервные механизмы расправились с инфекцией и лечили воспаленный очаг.

Серьезнейшая из трудностей, сковывавшая хирургию в течение долгого времени, была преодолена. Таинственные «силы организма», управляющие патологическим процессом, усугубляющие и разрешающие течение болезни, перестали быть схемой, лишенной содержания и смысла. Судьба раны, оказалось, зависит от состояния нервной системы. Нормальная и не раздраженная, она укрепляет защитные силы; пораженная и ослабленная – оставляет их без поддержки.

Ни в одной области человеческого знания не было таких удивительных сдвигов во взглядах, как в медицине, никакая наука так часто не возвращалась к идеям минувших тысячелетий, решительно вытесняя представления своего времени. Только наука, никогда не опиравшаяся на строгую теорию, тревожно мятущаяся, терзаемая сознанием ответственности перед человечеством, может так бросаться из крайности в крайность, восхищаться сегодня лечебными свойствами ультракоротких волн, а завтра – фармакологией Гиппократа, приветствовать далеко ушедшее «вчера» и решительно отрекаться от своего «сегодня».

С идеями лечения ран повторилось то же самое – они не избегли общей судьбы. В начале шестнадцатого века знаменитый врач Парацельс учил: «Рану излечивает та жидкость, которая распространена по всему телу, но различна для каждого органа и отдельной части тела. Она сохраняет в неприкосновенности и восстанавливает их, когда они повреждены. Этот целительный сок более действителен у молодых людей, наподобие питательного сока молодых деревьев, у стариков он менее обилен и как бы засушен, отчего происходит, что раны стариков требуют для своего заживления больше времени и забот».

«Рана, – утверждал Парацельс, – справляется сама, не нуждаясь ни в каких наших лекарствах, наподобие того, как можно видеть быка, у которого переломлено ребро и который выздоравливает сам по себе, своей природой… Главное – ни в чем природе не мешать».

«Эта истина, – пишет один из наших современников, историк медицины, – дороже многих томов, написанных о способах лечения ран. Это знамя, которое истинный хирург хранит в своих руках до сих пор».

Французский хирург Амбруаз Парэ, современник Парацельса, рекомендует: «Расширив рану и позаботившись о свободном выделении из раны всего ушибленного, размозженного, потерявшего жизнеспособность, прикладывать к ране нежную мазь из бальзамических смолистых веществ и затем наблюдать за дальнейшим течением, чтобы не пропустить грозного момента осложнения». Оба они, и хирург и терапевт, решительно возражали против наложения швов на рану.

Так за много веков до наших дней была создана теория о физико-химических процессах в ране и средствах ее лечения, не уступающая уровню современного знания. Недостаточно, однако, дать миру счастливую идею – надо, чтобы она стала бесспорной. Потомки прошли мимо этих идей, забыли их, так же как забыли в свое время способ перевязки сосудов и бальзамирования трупов.

В семнадцатом и восемнадцатом веках раны лечили весьма удивительным способом: пораженное место закрывали холстом и время от времени удаляли из него накопившийся гной. Этим ограничивались заботы о ране. Все свое искусство хирурги направляли на лечение оружия, которое эта ранение причинило. Его покрывали слоем мази, состоявшей из человеческого жира, крови, пепла человеческого тела и порошка из мумии. За оружием любовно ухаживали, меняли повязку по нескольку раз в день. Дабы больной не испытывал холода или жара, оружие сохраняли в умеренной температуре. В тех случаях, когда виновник, причинивший ранение, отсутствовал и не мог быть доставлен к врачу, процедура лечения производилась над щепкой, которую хирурги советовали больному носить при себе.

Об этом способе лечения среди известных в то время ученых шли долгие и сложные споры. Изобретались теории, приписывавшие все преимущества то целебной мази, то устной формуле, произносимой врачом в момент перевязки… Есть основание полагать, что раны таким образом действительно излечивались сравнительно быстро. Секрет успеха был прост: пока хирург возился с оружием, умасливая и ухаживая за ним, предоставленная самой себе рана, избавленная от прижиганий и других манипуляций врачевателей, успевала благополучно зажить.

В девятнадцатом веке средства лечения ран решительно меняются. Получает признание идея Гиппократа двухтысячелетней давности. «Сухость раны, – поучал великий врач древности, – должна составлять предмет стараний врачей. Влажность, обилие отделяемого и застой его в ране являются почвой, на которой развиваются раневые болезни».

Так спустя пять веков верные идеи Парацельса и Парэ были оттеснены ошибочными представлениями Гиппократа.

Открытия физиологов и микробиологов девятнадцатого и двадцатого веков вновь повернули интересы хирургов к временам шестнадцатого века. То, что наши современники разглядели в ране, во многом подтверждало учение Парацельса. Защитные силы организма действительно находятся в «жидкости, распространенной по всему телу», которая «сохраняет в неприкосновенности и восстанавливает органы, когда они повреждены».

Вот как выглядит эта величественная система самозащиты в представлении науки наших дней.

Рана нанесена. Осколки снаряда или пули ворвались в организм, рассекли кожу, клетчатку и мышцы, нарушили нервные и кровеносные связи. Явилась опасность для жизни. Секунда, другая – и один за другим включаются механизмы защиты. В ране появляется острая боль – это весть о наступившей болезни, настойчивый зов нервов беречь поврежденное место, не делать лишних движений, не способствовать этим дальнейшему проникновению бактерий в ткани и в кровь.

Пройдет немного времени, и боль утихнет, если враг не успел укрепиться в глубине раны и не создал в ней опасный очаг.

Почти одновременно в действие вступают защитные механизмы. Точно пораженные параличом, расширяются кровеносные сосуды, ток крови становится медленным, в ее составе наступают перемены. Появляются вещества, образующие тромбы для закупорки поврежденных сосудов, химические продукты, способные растворять клетки разрушенных тканей… Вот и кровь остановлена. Глухие пробки в просветах артерий и вен преградили бактериям путь в глубь организма. Предварительная стадия завершена.

Кто-то сказал, что видимая рана и ее внешнее окружение – лишь фронт, за которым следуют тылы, где накапливаются средства для борьбы и победы. Едва замолкли первые стоны больного, как вокруг пораженного места возникает краснота, припухание и нарастают дергающие боли. В борьбу вступил новый защитный механизм. К ране спешит живительная кровь с ее широким арсеналом спасительных средств. Расширенные сосуды с их алым содержимым придали окружности раны красный цвет; просочившаяся сквозь капилляры лимфатическая жидкость вызвала припухлость неповрежденных тканей; ускоренный ток крови и рост окислительных процессов привели к появлению жара. Дергающие боли явились результатом толчкообразной пульсации крови в сосудах и давления отека на нервные окончания. Необъяснимы причины, непрерывно привлекающие массу крови к воспаленному месту. Нет силы, способной воспрепятствовать этому. У обескровленного в лаборатории животного очаг воспаления до последней минуты остается заполненным кровью.

С момента ранения до полного заживления пораженного места из стенок сосудов вливается в рану кровянисто-серозная жидкость. Ее назначение – вымыть бактерии из раны и растворить мертвую ткань, куда обычно устремляются микробы. Вместе с ферментами и спасительными снадобьями, тайна которых известна одной лишь природе, жидкость приносит лейкоциты и лимфоциты. Они являются сюда из глубины организма: из лимфатических желез, селезенки, костного мозга. У очага воспаления они проходят сквозь стенки сосудов и вступают в борьбу с инфекцией. Проникшие в рану микробы находятся в это время на поверхности ее: у самого входа и в тех глубоких местах, где застрял обломок снаряда или пули. Лейкоциты обрушиваются на колонии бактерий, глотают их или гибнут в борьбе. Вслед им спешат лимфоциты, или «блуждающие клетки в покое». Они заглатывают тела погибших лейкоцитоз, обломки тканевых клеток, очищают рану от всего инородного. Из крови в рану тем временем вступает невидимая армия антител. Они растворяют и ослабляют бактерии, облегчая лейкоцитам и лимфоцитам победу.

Беспрерывным потоком заполняют форменные тельца крови пораженный участок. Блуждающие клетки, размножающиеся в ране, превращаются в соединительную ткань. Так вырастает барьер – пояс, отделяющий больные ткани от здоровых. За эту демаркационную линию микробам не пройти. Они здесь будут захвачены, их яды нейтрализованы. Пройдет некоторое время, и бесчисленные петли вновь образованных капилляров покроют барьер. Там, где до сих пор скопления клеток и тромбов в сосудах и щелях несли охрану пораженного места, вырастает крепкий заградительный вал из прочной грануляционной ткани. Удивительны ее свойства: она препятствует всасыванию ядов, проникновению бактерий, не пропускает даже воду. Это стойкая крепость против всякого испытания, тюрьма и могила для застрявшего в тканях врага.

Исключительна роль соединительной ткани, но как добиться, чтобы она могла нарастать, находить в самой ране питание? Природа разрешила и эту задачу: распадающиеся клетки, умирающих тканей выделяют лучи, ускоряющие рост соединительной ткани. Гибнущие лейкоциты освобождают вещества, необходимые для ее питания и развития. В этой чудесной системе и жизнь и смерть одинаково служат организму.

Такова эта система самозащиты. Парацельс не ошибся: она действительно достаточно сильна, чтобы справляться с инфекцией и травмой.

Казалось, для хирургов не могло быть сомнения, какого им держаться пути. Их искусство и знания могли быть направлены лишь к поддержке защитных механизмов организма, тех самых сил, рядом с которыми наши лечебные средства еще так ничтожны.

Случилось иначе. Успехи антисептики и септики, сомнительные удачи последователей Фридриха приковали внимание хирургов к микробу. Их скальпель обратился против инфекции, но обоюдоострая сталь поражала свое и чужое – бактерию и организм. О защитных механизмах вспоминали лишь тогда, когда нож пасовал в решении задачи жизни и смерти.

– Будем надеяться на организм, – растерянно замечали в таких случаях врачи, – он один только может творить чудеса.

Еще вспоминали о чудесной системе в академических статьях, когда некоторые явления не укладывались в рамках господствующей идеи. Когда практика установила, что в пятидесяти случаях из ста в огнестрельных ранах находятся бактерии, вызывающие газовую гангрену и столбняк, а болезнь при этом наступает крайне редко, хирурги воздали должное защитным механизмам, а рану все-таки продолжали выскабливать с твердым намерением не оставить в ней ни единого микроорганизма. Действительность не пощадила самый эксперимент, создавший Фридриху широкую известность. Зараженные им свинки, как известно, выживали лишь тогда, когда им иссекали всю рану. Советские ученые спасали этих животных, не прибегая к ножу. Достаточно было для этого влить в полость раны, заполненной землей, перуанского бальзама… Во время событий на озере Хасан последователи Фридриха стали насаждать свои методы в боевой обстановке. Первые же дни показали, как был прав в свое время Вишневский. «Стерилизованные» ножом раны начинали гноиться под швом. Тяжелые осложнения преследовали того, кто подвергался такой операции. Потребовалось вмешательство санитарного командования, чтобы унять ретивых хирургов. В войне с белофиннами и в Отечественной войне 1941–1945 годов с иссечением ран «по Фридриху» и зашиванием их было покончено.

В 1916 году выступавший на съезде российских хирургов профессор Оппель сказал:

– Сегодня счастливый день в моей жизни. Наконец-то съезд принял решение, что военные ранения брюшных органов надо оперировать на тех же основаниях, как и ранения мирного времени.

Еще не решено, будет ли обработка ран в военной обстановке производиться исключительно по методу Вишневского, но близится время, когда на одном из съездов российских хирургов на долю Вишневского выпадет такой же счастливый день. Это также будет днем торжества охранительного метода лечения ран.