"Живи, Мария!" - читать интересную книгу автора (Красуля Марина)

Глава 17

Вечером Маруся двигалась в сторону дома, согнувшись в три погибели. Спину ломило так, будто в позвоночник вбили раскаленный кол. Сделает шагов двадцать, обнимет ствол ближайшего дерева, повиснет, постоит, дух переведет и дальше топает. Левую ногу приволакивает, намедни ноготь большого пальца совком сдернула. Болит, конечно, но спина воет шибче… В голове шум, через гудеж эхом издалека: «Домой. Домой».

У арыка лежит худющая старуха. Подол задрался, ноги-палки, как обглоданные кости, белые. Не шевелится.

Сколько их валялось вдоль дорог – не считано. Идет Марья, бывало: то там, то здесь… и большие, и маленькие… Привыкла… Поутру скорбная телега катится, скрипит. Две бабы со стеклянными глазами, будто сами давно покойницы, подбирают, что за ночь нападало, закидывают тела и – тпру! – поехали дальше. И так каждое утро…

Маня в очередной раз остановилась. Крякнула, у-у-у, спина, зар-раза. Наклонилась юбку у бабки поправить, неудобно, старый человек. Рука сама ко лбу потянулась. Тронула, а лоб-то теплый! Гляди ж ты! Живая… Чуть дышит, но живая. Говорить не может, понятное дело, оголодала…

И так защемило у Маруси сердце, так защемило, если вот сейчас выпрямится и уйдет, то старушке – хана! Стоит, согбенная, разглядывает пожилую, одетую во все черное женщину, мысли путаются, сталкиваются, разлетаются… И тут мосластая старуха поворачивается лицом к Мане и смотрит прямо в глаза. Ничего те глаза не просят… все знают, все понимают… Даже вроде улыбаются чуток…

Она видела эти глаза прежде… Знакомая? Нет… нет… эти глаза… Точно! Маню ажно в жар кинуло. С иконы глаза!

– Как зовут тебя, милая?

– Ма-р-ри-я. Мари-я-А-лек-се-ев-на, – шепот слабый, прерывчатый, будто калькой шелестит.

– Ты чья будешь? Потерялась?

– Близкие помер-ли. Дальние прогна-ли. Бро-шенка я… – голос как издалека, звуки тонкой ниткой наживляет.

– …Айда ко мне жить.

– Рада бы, да не дойду, видать… Ступай… оставь… недолго мне осталось…

Маруська взбеленилась, усталость – как рукой. Подхватила старую под мышки, поставила на тощие ноги, извернулась, взвалила на спину и поволокла.

Дети подбежали, с интересом разглядывали, осмелев, трогали… Бабушка лежала на массивном дерматиновом диване, водила глазами, осматриваясь. Маруся налила в миску кислого молока, накрошила сухую лепешку, замешала тюрю и покормила. Ложек пять скормила, больше нельзя…

Через неделю Марь-Лексевна совсем пришла в себя, освоилась, по дому возиться начала. Там притрет, здесь приберет, почистит-помоет. Подмога!

В одно утро Маруся подошла и сдернула черный платок с седой головы:

– Хватит! Черного в твоей жизни больше не будет, – и повязала белую косынку, – вот так!

Высокая, статная, красивая Марь-Лексевна оказалась настоящим сокровищем! В меру суровая, сдержанно нежная, образованная: учительницей прежде работала. Полюбила она и Марию, и детей всем сердцем, как родных.

Слава Богу! Есть теперь кому и за детьми присмотреть, и сварить, и печь протопить.