"Безумное пари" - читать интересную книгу автора (Туринская Татьяна)

Туринская Татьяна Безумное пари




Лена невольно скривилась:

— Ой, Сереж, ну зачем? Я не хочу.

Корниенко ухмыльнулся, сверкнув торжествующим взглядом:

— Нет, Ленка, ты ничего не понимаешь. Я должен!

— Что за вздор? С какой стати ты ему что-то должен?!

Она нахмурилась и отвернулась, дабы не обидеть ненароком любимого. И как он сам не понимает, что в такой день им не нужен никто посторонний. А тем более Майоров. Лучшего друга собственного жениха она терпела с трудом. Надо же, как глупо звучит это слово. А ведь теперь она действительно могла его назвать так, потому что даже в официальном бланке из районного загса значилось: "Жених — Корниенко Сергей Иванович, невеста — Оболенская Елена Георгиевна".

Майорова, друга Сергея, Лена на дух не выносила. Напыщенный болван, сверлящий собеседника ледяными глазками-буравчиками, словно бы разыскивающими в чужих недрах что-нибудь хоть сколько-то ценное, более-менее пригодное в хозяйстве. При воспоминании о первой встрече с ним Лену неизменно бросало в дрожь.

Они с Сергеем встречались уже несколько месяцев, и о существовании могущественного друга она была наслышана до тошноты. Почему-то Корниенко обожал к слову и не очень вставлять что-нибудь про Майорова. То и дело Лене доводилось слышать от него: "А вот как-то мы с Владом…", или: "Нет, Влад бы такое не одобрил", или: "Думаю, Влад бы меня понял". Еще до встречи с таинственным приятелем любимого Лена была настроена к нему не просто настороженно, а откровенно враждебно. При встрече же и вовсе содрогнулась.

Ей и раньше нравилось смотреть на Сергея словно бы со стороны, отмечать его светлые не по цвету, а по самой сути, глаза, проникающие прямо в душу. Ласковые, или скорее ласкающие. Теплые. Родные. Его можно было полюбить за один такой взгляд. Однако небеса одарили его щедро: в придачу к самым замечательным на свете глазам словно по заказу прилагались высокий рост, отличная фигура, мужественное лицо. В общем, полный боевой комплект. Сразу видно: ее Сережа — большая умница. Когда Всевышний раздавал щедрые дары, Корниенко спокойно дожидался своей порции, не отходя по неотложным нуждам ни на мгновение, а может, вообще стоял первым в очереди.

Майоров же, видать, спокойного ожидания не выносил, вот и довертелся. В принципе, Елена не смогла бы сказать, не покривив душою, что Влад получился некрасивым до безобразия, или, допустим, откровенно уродливым. Ничего подобного. Влад Майоров вышел вообще никаким. Ни высоким, ни маленьким — середнячок. Ни красивым, как Сергей, ни безобразным, как Квазимодо — середнячок. И добрым, как лучший друг, он тоже не был. Зато в отношении его характера Лена не могла бы назвать Влада середнячком: в ее воображении он представал сплошным, безграничным злом, опутавшим планету своими бесконечными липкими щупальцами.

Однако кое-чего ему досталось с лихвой. Как ни обидно было сознавать, но в плане материальной самостоятельности Майоров оказался куда успешнее Сергея. И это злило Лену едва ли не больше всего на свете. Не зависть к его финансовому благополучию — ни в коем случае, она не имела дурной привычки считать чужие деньги. А вот обида на высшую несправедливость ее не покидала: ну почему Сережа, такой умница во всех отношениях, никак не может пробиться в этом жестоком мире? Ведь и старается, и без конца придумывает что-то новое, памятуя о том, что под лежачий камень вода не течет. Да только итог один: при максимуме расходов минимум доходов. А в результате и вовсе один сплошной убыток.

Злой же, неприятный до дрожи Майоров умудрялся из любой передряги выходить победителем. Если верить Сергею, а не доверять его словам у Лены не имелось ни малейшего основания, Владу к его тридцати двум годам довелось испытать немало потрясений. То на его компанию несправедливо подавали иски в судебные инстанции, то предавали соратники по бизнесу, то дефолт приключался на его голову, то еще какая зараза с нерусским, труднопроизносимым и не совсем понятным далекому от деловых кругов человеку названием. Результатом же во всех ситуациях было одно: Майоров в очередной раз собственными руками цеплял на голову лавровый венок победителя.

Елена категорически отвергала от самой себя подозрения, что на ее отношение к Владу хоть в какой-то степени повлияли анекдоты про новых русских. Все эти малиновые пиджаки, золотые цепи, шестисотые Мерседесы в ее сознании оставались всего лишь атрибутами зачастую неумных шуток, имеющих к действительности минимальное отношение. Из всего вышеперечисленного у Майорова имелся разве что Мерседес, правда, триста пятидесятой модели. Причем гордился этим почему-то не сам Влад, а Сергей, непременно в любой компании находящий возможность вставить пару-тройку слов о лучшем друге, успешном бизнесмене и владельце крутого авто. Елене же было наплевать на марку Владовой машины, точно так же, как и на него самого: он не был ей интересен, невзирая на все его материальное благополучие.

Единственное, что она считала справедливым в многочисленных анекдотах про "хозяев жизни", так это общее для олигархов название: "Кошелек с ушками". И правда, почему они все, как один, низкорослые и с круглыми, выпирающими, словно бока до отказа набитого деньгами кошелька, брюшками? Как будто специально выведенная порода человека: хомо бизнесменикус обыкновенный, приспособленный исключительно для подсчета денежных знаков, своих и чужих. Больше этот подвид хомо сапиенса решительно ни на что не был годен.

Вот и Майоров представлялся ей точно таким же анекдотичным "кошельком с ушками". Правда, не такой уж низкорослый, как классический "портмонеобразный", и совсем не толстенький — Влада, скорее, можно было назвать крепким, но никак не полным. Но зато в дополнение ко всему остальному у него был взгляд, до жути, до тошноты пронзающий насквозь невидимыми смертоносными лучами: после каждой встречи с ним Лена чувствовала себя, словно герой-пожарный Чернобыля: опустошенная, словно бы вывернутая наизнанку, лишенная хоть каких-нибудь секретов. Взгляд Влада не был раздевающим — это было бы совсем просто, это она еще смогла бы перенести. Но он выворачивал душу, забирался в самые ее тайные уголки. Ей казалось, что после коротенького, ничего не значащего разговора Майоров знал о ней все. Именно это ее больше всего в нем пугало, злило, и вызывало полное отвращение.

И к этому человеку Сергей тащил Лену в самый прекрасный день в ее жизни. Они только что подали заявление в загс. Впереди — два месяца приятных хлопот, но это все начнется только завтра. А сегодня ей так хотелось отметить этот праздник души вдвоем, без посторонних. Спокойно посидеть где-нибудь в уютном кафе, укрывшись от любопытной толпы за отдаленным столиком на двоих. Никого не видеть и не слышать, наслаждаясь обществом друг друга. Молча смотреть в глаза самого любимого на свете человека, словно бы вливаясь в него через взгляд. Не прикасаясь друг к другу, стать одним целым и раствориться, потеряться в огромном бездушном мире. А вместо этого он предлагает отметить этот день в обществе Майорова.

— Сереженька, родной! Я не хочу. Нам с тобой никто не нужен, тем более твой чертов Влад. Я хочу быть только с тобой!

— Глупая. Ленка, ты не понимаешь — я обязательно должен похвастаться своим счастьем! В кои веки я его в чем-то обскакал, а ты говоришь — не нужен. Еще как нужен! Я ведь всегда был заводилой, я привык быть первым, а теперь…

Он не стал уточнять, что именно происходило между друзьями в последнее время, но Лена поняла его и без слов. Так уж вышло, что Сергей со всеми его безумно оригинальными идеями не просто плелся в хвосте более успешного друга, а и вовсе прогорал раз от разу. А ему, видимо, так хотелось продемонстрировать собственную успешность. Лене даже стало стыдно: для него ведь это так важно, а она не может потерпеть ради любимого часа-другого в компании неприятного человека?

Корниенко обезоруживающе улыбнулся и последние сомнения развеялись в прах: ради него она выдержит все, даже Майорова.

— Последние пару лет у меня были не самыми удачными, — сказал он, откровенно насмехаясь над самим собой. — Но теперь я не один, теперь у меня есть ты, мой талисман. А значит, конец черной полосе. Вместе у нас все получится, вот увидишь.

Глядя в его чистые глаза, Лена поверила: да, у них все получится. Иначе и быть не могло. Вместе они свернут горы, и удача вспомнит, наконец, дорогу в Сережин дом.

— Да, милый. Конечно.

Окрыленный ее поддержкой, Корниенко продолжил:

— Все у нас будет. Придет время, и Влад будет проситься ко мне на работу.

Он коротко хохотнул, давая понять собеседнице, что это была лишь шутка, и тем не менее его взгляд стал вдруг серьезным:

— Будет и у нас Мерседес, вот посмотришь…

Лена поспешила прервать его мечтания:

— Да не нужны мне Мерседесы! Мне ты нужен, дурачок! Я люблю тебя.

Тот посмотрел на нее с нежностью, чмокнул в кончик носа:

— И я тебя люблю, хоть ты у меня и дурочка. Что значит "не нужны Мерседесы"? Нет, глупая, нужны. Ты не понимаешь. Мерседес — не просто средство передвижения. Для этой цели можно купить занюханный Запорожец. Это имидж, это машина, ярче всего другого констатирующая определенный статус хозяина. Нет, Ленка, успешный человек не может обойтись без Мерседеса. И раз уж я собираюсь стать успешным, угадай, что мне нужно в первую очередь?

— Мерседес, — обреченно вздохнула Елена.

Сергей улыбнулся и снова чмокнул ее, на сей раз в губы:

— Умница. Можешь ведь, когда захочешь. И вот когда он у меня будет, я смогу разговаривать с Владом на равных. А пока, как бы я ни хорохорился, мы оба с ним прекрасно понимаем, кто в данный момент на коне. А тут бах — я его обошел на крутом повороте. Он еще не женат, а я уже!

Лена улыбнулась, не без кокетства взглянув на любимого:

— Ну, положим, ты пока что тоже не женат. У нас впереди еще целых два месяца. Вот возьму и передумаю!

— Щас! Куда ты денешься? Нет, Ленка, от меня не убежишь. Я всегда хватаю удачу за хвост, а ты — моя удача. Между прочим, Влад тебя одобрил.

— Да брось! — не поверила она. — Он, по-моему, вообще женоненавистник. Когда я его вижу, мне кажется, что он готов сожрать меня с потрохами. Он меня ненавидит, потому что я забираю у него тебя.

Сергей весело захохотал:

— Ох, Ленка, ну и дурочка ты у меня! Если уж он тебя и ненавидит, то только за то, что я нашел тебя первый. Я его знаю — он бы и сам с удовольствием за тобой приударил. Ты в его вкусе. Больше того, я на тебя клюнул изначально, чтобы ему насолить. Хотел привести к нему, чтоб он обзавидовался. Это он у нас таких любит: чтоб брюнетка, и непременно с короткой стрижкой. А вот малый рост — это уже моя собственная прихоть. Меня вообще маленькие женщины увлекают.

Ее словно окатило ледяным душем. Веселенькая новость, да еще и в такой день. И это после всех признаний в любви? А на самом деле она даже не в его вкусе?

Корниенко рассмеялся, увидев на ее лице откровенное разочарование.

— Расслабься, дурочка! Я только сначала хотел его поддеть. А потом и сам не заметил, как на тебя подсел. Дуреха моя…

Вокруг сновали люди, спешили, толкали их кто сумкой, кто плечом. А они стояли посреди тротуара в сорока метрах от загса, и целовались, словно в первый раз. Лена привычно привстала на цыпочки — Сергей был очень высок для ее ста шестидесяти сантиметров на каблуках и в шляпе. Сначала было неловко проявлять чувства на людях, но она быстро забыла о неудобстве: кому какое дело? Да и вообще, в конце концов, они уже почти новобрачные, имеют право. И, прикрыв глаза, она попросту не думала, что в данную минуту находится не в уютной Сережиной спаленке, а преграждает дорогу людскому потоку.

Отстранившись от ее губ, Корниенко призывно воскликнул:

— Вперед! Майоров выпадет в осадок. Наконец-то я его сделал!


Надежды Сергея не оправдались: Влад совершенно спокойно отреагировал на новость. Уголки его губ чуть дрогнули, обозначая радушную улыбку:

— Поздравляю! Это событие следует отметить. Алена, выбирай, куда пойдем.

Лена приветливо улыбнулась, скрывая, как неприятно ее царапнуло это имя. В самом по себе имени "Алена" не было ровным счетом ничего дурного, кроме того, что ее так почему-то никто никогда не называл. Но то, как произносил его Майоров, неизменно причиняло ей моральные страдания: холодно, отстраненно, словно бы стремясь наказать ее за что-то неведомое.

Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас оказаться в Сережиной спальне, и чтобы его мамы, будущей Лениной свекрови, не было дома. Чтобы весь мир забыл об их существовании хотя бы на один вечер: не звонил телефон, не работал Интернет с его назойливой электронной почтой, чтоб хоть несколько часов они с Сергеем оказались никому не нужны. А вместо этого Майоров предлагает ей выбрать ресторан, в котором он на широкую ногу отметит их праздник? Но это же их с Сережей праздник! И при чем здесь Влад?

Она неуверенно пожала плечом:

— Не знаю… Я не очень хорошо разбираюсь в ресторанах…

— "Галерея", "Савой", "Европейская", "Славянская", — помог ей Влад.

Вместо благодарности его помощь вызвала в ней лишь приступ неприязни: "Смотрите-ка, какие мы крутые! Обязательно нужно продемонстрировать, как хорошо он разбирается в ресторанах!"

Лена вновь пожала плечиком и неуверенно промямлила:

— Не знаю…

И вдруг разозлилась. В конце концов, сегодня ее день, почему из-за этого выскочки она должна страдать, ощущать неудобство? Пусть он почувствует себя не в своей тарелке, пусть осознает, что лично ей он — одна сплошная помеха, несмотря на наличие Мерседеса и отличный, судя по всему, кулинарный вкус.

— Вообще-то, честно говоря, — заявила она, — я бы с удовольствием отметила это событие в спокойной домашней обстановке. Мне бы не хотелось сегодня видеть чужих людей.

Пораженная собственной смелостью, дерзко взглянула в глаза собеседника: дескать, ну что, насколько ты понятлив, господин с Мерседесом?

Понимая, что будущая супруга ляпнула недопустимую бестактность, Сергей немедленно встрял в разговор:

— Ленка, ты думаешь, что говоришь? А если б ты это сказала не Владу, а кому-то другому? Слава Богу, Влад — человек разумный. Ты не обращай на нее внимание, это она от волнения. И нам, собственно, без разницы куда, лишь бы отметить. Не каждый день, согласись, принимаешь судьбоносное решение.

В кабинете повисла тишина. По глазам Майорова Лена видела, что он прекрасно понял намек. Ей было стыдно за свою бестактность, и в то же время она радовалась, что высказала накипевшее на душе. Пусть в несколько завуалированном виде, тем не менее дала понять человеку, что его присутствие на их с Сергеем празднике недопустимо. Теперь оставалось ждать, как Влад прореагирует на ее нежелание скоротать вечерок в его обществе.

Через несколько тягостных секунд Майоров ответил спокойно, словно ни в чем ни бывало:

— Знаешь, есть чудное местечко. Отличная кухня, и вместе с тем ты никого не увидишь, кроме официантов. "Хуторок" называется. Как раз по твоему вкусу. Вот только за городом. Но нам же не на электричке добираться. Поехали!

Лена чертыхнулась про себя. Мало того, что ее план не сработал — отделаться от Майорова не удалось. Так он еще нашел возможность лишний раз продемонстрировать собственную "крутизну" — как же, он отродясь на электричках не ездил, с самого детства в Мерседесе. У него и коляска, наверное, была этой марки.

— Регина, — хозяин кабинета склонился к селектору. — Я уезжаю, просмотри сегодняшние дела. Что можно, перенеси на завтра. Все срочное переведи на Шолика.

Вышел из-за стола и вновь "улыбнулся" — уголки губ дрогнули, чуть приоткрывая верхний ряд зубов:

— Поехали!

Покидая кабинет, Лена наткнулась на равнодушный, чуть пренебрежительный взгляд секретарши. Холеная дамочка, которой с одинаковым успехом могло быть как двадцать два, так и все тридцать два, с еще более короткой стрижкой, чем Ленина. Она сразу вспомнила слова Сергея: "Это Влад у нас таких любит: чтоб брюнетка, и непременно с короткой стрижкой". Ну-ну. Пожалуй, лучше всего о вкусах мужчины может поведать его секретарша. Если, конечно, она у него есть.


Ресторан "Хуторок" располагался в нескольких километрах севернее Москвы. Собственно, назвать его рестораном, или даже кафе, не поворачивался язык: несколько маленьких обособленных хаток, крытых соломой и переплетенными прутьями, создавали впечатление утрированной деревеньки с нелепым двухэтажным "Домом Культуры" в центре. Стены, то ли в самом деле глинобитные, то ли очень качественно под них стилизованные: неровные, будто вылепленные привычными к грубой работе руками деревенского мужика, несли на себе следы размытой дождями извести. Внутри домика за столом, накрытым холщевой невыбеленной, но отлично накрахмаленной скатертью, без труда могли разместиться человек шесть, не больше. Стулья, громоздкие и на вид несуразные, на самом деле оказались вполне удобными и даже мягкими благодаря небрежно брошенным на сиденья декоративным подушечкам с гламурными кисточками по углам, казавшимися здесь атрибутом далекой цивилизации. Подушки эти впадали в ярый диссонанс со скатертью, что, как ни странно, никоим образом не мешало общему впечатлению, а словно бы уравновешивало вычурную простоту дизайна: несмотря на нарочитую небрежность, изнутри хатка оказалась пусть и лишенной изыска, но вполне уютной и нисколько не убогой. Маленькие закругленные оконца украшали занавески из крупноячеистой хлопчатобумажной тюли определенно ручного плетения; на стенах под рушниками, расшитыми красными петухами и диковинными цветами, в деревянных рамочках висели старинные фотографии незнакомых людей. Электрические светильники умело маскировались под керосинки, разве что не чадили, а так создавали полное впечатление настоящих.

Официантка почему-то в украинском национальном костюме, с непременным веночком на голове, вся опутанная разноцветными атласными лентами, в красных сапожках на невысоком каблучке, проворно расставила на столе глиняные горшочки и маленькие керамические же мисочки с овощным салатом. Следом за нею вошла вторая, точная ее копия, даже косы такие же русые, толстые, словно скрученные жгуты пшеницы, что заставляло сомневаться в их натуральности. Эта выставила на стол запотевший штоф с водочкой, бутылку шампанского для дамы, так не вписывающуюся в обстановку, грибочки и маринованные огурчики, не успевшие как следует подрасти. А напоследок, словно гвоздь программы, в самом центре стола разместила тарелку с нарезанным крупными брусками нежно-розовым с темными мясными прожилками салом.

Общество Майорова по-прежнему не доставляло Лене ни малейшего удовольствия, однако его вкусу она вынуждена была отдать должное — ей явно начинало здесь нравиться. Обстановка не просто дружественная, а даже несколько интимная — если бы, опять же, не присутствие Влада.

Тот по-хозяйски принялся обхаживать компанию. Прежде всего с громким хлопком открыл шампанское, не пролив ни капли шипучей влаги. Когда Ленин бокал был полон, разлил по граненым стопкам водку. Оставалось только удивляться — где они в наше время умудрились найти такую посуду? А самым удивительным было то, как сверкали эти стопки: несмотря на абсолютную идентичность историческим, закрадывалось подозрение, что это лишь хорошая подделка под старину — те стопки и стаканы так блестеть не умели, как ни натирай.

— Ну что, за вас? — провозгласил Майоров. — Молодец, Серега, поздравляю. И выбор отличный, — последовал экивок в сторону дамы. Лена чуть было не фыркнула — надо же, он соизволил ее одобрить. — В общем, за вас. Чтоб ни рано, ни поздно не пожалели о своем решении. Чтоб судьбу не уставали благодарить за вашу встречу. Чтоб никогда не узнали, что такое разочарование. За вас!

Лена отхлебнула шампанского и едва сдержала себя, чтобы не улыбнуться Владу. Надо же, как заговорил. Раньше все больше молчал, да волком в ее сторону поглядывал. А тут такие теплые слова. Что ж, может, Сергей был прав, и она в самом деле несправедлива к его другу?

За столом время летит незаметно. За первой последовала вторая, за ней — третья. Лена и оглянуться не успела, как бутылка опустела наполовину. В голове приятно шумело, и почему-то разыгрался зверский аппетит: она еще никогда в жизни не пробовала такого вкусного жаркого. Из горшочка есть было не очень удобно — мешало довольно узкое горлышко. Зато необычность всего вокруг, в том числе неправильной, какой-то нецивилизованной посуды, лишь придавала настроению праздничности, даже иллюзии волшебства. И Майоров уже перестал казаться таким мерзким: кто сказал, что у него холодные глаза? Холодными могут быть голубые или серые, а у него то ли карие, то ли зеленоватые, но определенно не холодные. И совсем он не некрасивый. Конечно, с Сергеем ему не равняться — в любом случае проиграет, но вполне нормальная, самодостаточная внешность.

Майоров говорил мало. После первого тоста он словно бы утратил красноречие, вновь стал неразговорчивым. Сергея его молчание не настораживало: казалось, ему вполне достаточно для общения легких кивков друга. Он разливался соловьем, сев на любимого конька:

— Точно тебе говорю, Влад — дело бы определенно выгорело. Уж я-то эту кухню знаю, как свои пять пальцев. И это же так элементарно, еханый блин! Ну буквально на поверхности. Я поражаюсь — почему эта идея никому, кроме меня, в голову не пришла? Это же верняк! Такая газета не может не продаваться. Да я бы на ней в Книгу Рекордов Гиннеса въехал, сто пудов!

— Так в чем дело? — откликнулся, наконец, Майоров. — Раз карта верная — бей. Кто мешает?

Корниенко возмутился:

— Ну ты, Владик, спросил! Ты же знаешь: прежде чем получить доход, надо вложить деньги. И немалые. А их есть у меня? Фигвам, как говорил Матроскин, или кто-то из толпы.

По возбужденному голосу Сергея, по красным пятнам, проступившим на его лице, Лена знала, что пить ему хватит, он уже и так превысил свою норму. Знала она и его идею фикс, каждое словечко, которое он скажет в ближайшие полчаса. Все это она слышала не раз. Прекрасно понимала, что это его больное место, несбыточная мечта, и тем не менее эта тема стала ей надоедать. Эх, были б у нее деньги, она бы непременно помогла ему воплотить эту идею. Но в том-то и дело, что деньги нужны немереные, огромные. А из троих присутствующих имел необходимую сумму лишь один, Влад Майоров. И то, что Сергей так распинался перед ним, было ей неприятно. А главное, непонятно, зачем? Он что, в самом деле надеялся занять необходимую сумму у друга? Наивный.

Надеяться на помощь Майорова, по ее глубокому убеждению, было абсолютно глупо и даже безрассудно. Друзья хороши только тогда, когда они такие же неимущие, как и ты. Но если ты беден, а твой друг — без пяти минут олигарх, то такую дружбу лучше пресечь сразу, чтобы не было мучительно больно. Ведь нездоровый орган без сожалений ампутируют полностью, а не по кусочку. Так нужно поступать и с неравными друзьями.

— Пойми, Владик: просто политика, просто бульвар — они уже всех задолбали, — Сергей продолжал убеждать Майорова в своей правоте. — Таких изданий — валом! Так ведь само собой напрашивается, еханый блин — объединить их вместе. В одной газете политика и бульвар! Кому что надо, тот то и читает. Муж — политику шерстит, жена шуршит желтыми страницами. Это же беспроигрышный вариант! Владик, ты меня любишь?

Уже по одному тому, что Сергей перешел на уменьшительный вариант имени друга, было понятно, что свой лимит на спиртное он уже не просто исчерпал, а очень сильно превысил. И замечательное настроение покинуло Лену в одно мгновение.

— Сереженька, тебе уже хватит. Не надо больше, ладно?

Тот прервал ее резким движением руки, едва не заехав по носу:

— Я знаю свою норму! Не мешай, Ленка, у нас мужской разговор.

Лена к тому времени и сама была нетрезва, но, конечно, в намного меньшей степени, чем любимый. По крайней мере, от ее внимания не ускользнуло то, что уменьшительными именами Корниенко оперирует исключительно в адрес друга. Обида тем более не улучшила ее потухшего настроения. И это в такой день! Ужасно захотелось плакать, но она сумела сдержать слезы.

— Ты меня любишь? — настойчиво повторил Сергей, адресуя свой вопрос, увы, не невесте.

— Я тебя люблю, Сережа, — покладисто ответил Майоров. — Но денег, прости, не дам.

Корниенко возмутился:

— Владик, еханый… Черт, Влад, ты не понимаешь, насколько это верный вариант! Если б ты знал, как меня достало корячиться на идиотов! Мне тридцать два года, а я до сих пор хожу в простых репортерах. Елы-палы! Я ж не дурак, не идиот. У меня море идей. Я талантливый журналист, Владик! И при этом должен бегать по идиотским прессухам, отслеживать новости по ленте? Я могу сделать свою газету, я это могу! Мне это по силам! Я это знаю, я это чувствую. Это же так э-лемммм-тар-но! Блин…

Он вновь потянулся к бутылке, а Лена даже не попыталась его остановить — бесполезно. Вообще-то она не стала бы утверждать, что Сергей не равнодушен к алкоголю. Бывало, чего там, но чтобы злоупотреблять — это нет. Несколько раз ей приходилось едва ли не волоком тащить на себе огромного мужика до такси, но вообще-то он относился к выпивке нормально. Оставалось порадоваться, что сегодня ей не доведется ловить попутку и запихивать почти бессознательного жениха в машину — в крайнем случае поможет водитель Майорова.

Не дожидаясь, когда друг поднимет рюмку, Корниенко махом опрокинул стопку в широко раскрытый рот, скривился, задержав дыхание, и лишь через несколько секунд выдохнул с облегчением. Не успев прожевать масленок, потребовал:

— Владик, блин, дай денег! Я все отдам. Вот раскручусь, и сразу отдам. С процентами!

Майоров задумчиво покрутил стопку, не отрывая от скатерти, но пить не стал.

— Сережа, знаешь, почему олигархи становятся олигархами?

Тот хохотнул:

— Удачно родились!

Влад мотнул головой:

— Ни фига подобного. Мало ли кто удачно рождается, да не все олигархами становятся. Есть, конечно, некоторый элемент рождения, но не это главное. Они считать умеют, Сережа. Вот и весь секрет.

— Я тоже. Хочешь, всю таблицу умножения расскажу? Наизусть, еханый… блин!

Лена поднялась из-за стола:

— Я пойду воздухом подышу. Надоели вы мне.

Выйдя из хатки, огляделась: вокруг такие же домики, только метрах в сорока возвышался дурацкий "Дом Культуры", выглядевший на фоне миниатюрных мазанок бельмом на глазу. Из этого "архитектурного монстра" вышли две официантки, груженые тяжелыми подносами. Видимо, где-то там должна находиться и дамская комната. Не слишком торопясь, Лена направилась туда. Если бы они были в городе, она ни за что не стала бы слушать этот пьяный бред, уехала бы домой. Но тут она вынуждена была ждать, когда Майоров решит покинуть сие гостеприимное место: вряд ли его водитель согласится уехать без хозяина.


Сергей даже не заметил ее ухода. Он снова и снова дергал Майорова за руку:

— Владик, ты ж пойми!

Тот деликатно вытаскивал руку из тесных объятий друга, якобы для того, чтобы подцепить вилкой аппетитный кусочек сальца, но Корниенко упорно не замечал его ухищрений и снова дергал приятеля:

— Владик, это железный проект! Я даже название придумал: "Планета в авоське".

Майоров поперхнулся:

— Как?

— "Планета в авоське". "Планета" — новостная часть, она будет как бы вкладышем в желтые страницы, в "авоську". Еженедельник. Прикинь — жена покупает газету, серединку отдает мужу, а сама с упоением читает бульварщину. Супер!

— Серега, ты соображаешь, что говоришь? Какая на хрен "Авоська"?!

Корниенко упорствовал:

— Я тебе говорю — это пойдет! Это будет хит продаж, а я стану Рупертом Мэрдоком. Прикинь — медиа-магнат Сергей Корниенко. Звучит, еханый блин!

Влад не ответил. Взял полную рюмку, которую так и не успел выпить, задумчиво покрутил ее в руке, и поставил обратно. В графине оставалось совсем немного водки, и после недолгих колебаний он вылил ее в стопку Сергея. Тот нетрезво кивнул и тут же поднял ее в приветственном жесте:

— Давай. За меня, медиа-магната. Я тебя люблю, Владик. Ты можешь на меня рассчитывать.

Не дожидаясь ответного тоста от друга, снова одним махом опрокинул в рот содержимое стопки. Майоров предусмотрительно протянул ему кусок сала:

— Закусывай.

Пока Корниенко послушно жевал, Влад не произнес ни слова, только смотрел на друга выжидательно. Казалось, ему нужна ключевая фраза, после которой он пойдет вразнос. И Сергей ее произнес:

— Владик, дай денег!

Эта фраза звучала за столом уже не однажды, и до сих пор Майоров либо отвечал на нее прямым отказом, либо попросту игнорировал. Теперь же словно бы что-то изменилось.

— Серега, ты вообще понимаешь, что такое собственное дело? Когда за тебя никто ничего не решит, никто ничего не сделает. Понимаешь?

Корниенко пьяно кивнул:

— Ну.

— Ни хрена ты не понимаешь! — разозлился Влад. — Ты привык работать с девяти до шести. Потом — все, тебя уже ничего не касается, ты свободен, ты ничей. И тебе плевать, что горит завтрашний номер, что налоговая заблокировала расчетный счет, что тиражи падают, а соответственно падают и прибыли, а хозяину, несмотря на это, нужно платить зарплату работникам. Сережа, бизнесменом нужно родиться!

Друг возразил:

— Фигня! Бизнесменом нужно стать! Были бы деньги, первоначальный капитал. Дай денег, Влад! Не жмись.

Майоров покорно вздохнул:

— Хорошо. Допустим, я даю тебе деньги. Что дальше? Хочешь, я тебе расскажу, что произойдет дальше?

Сергей смотрел на него с ухмылкой: мол, ну что принципиально нового ты мне можешь рассказать?

Влад разозлился:

— Тогда слушай. Вы с Аленой подали заявление. Ты еще не забыл?

— Нууу, — возмутился Корниенко.

— Я даю тебе деньги на газету. Ты ее регистрируешь, но вместо того, чтобы заниматься любимым детищем, готовишься к свадьбе. И заметь: никто, в том числе я, не посмеет тебя осудить. Потом ты женишься и едешь в свадебное путешествие. Опять все правильно, и снова никаких осуждений. Через пару недель ты возвращаешься из медового месяца, и приступаешь к работе. Однако ты молодой муж, тебе нельзя пускать семейные проблемы на самотек. Ты по-прежнему работаешь с девяти до шести, после чего ты весь без остатка принадлежишь Алене. Так?

Корниенко с готовностью подтвердил:

— Так. Женюсь, точно женюсь!

— Кто бы сомневался, — с плохо скрытой неприязнью ответил Майоров, однако Сергей был уже не в том состоянии, чтобы подмечать такие тонкости. — А дальше начинается рутина…

В хатку вошла Лена. Посмотрела на Влада с подозрением, спросила настороженно:

— Это вы о чем? Это я — рутина?

— Лееенка, — пьяно заулыбался Сергей. — А Владик нам деньги дает!

— Нет, Алена, ты не рутина, — успокоил ее Майоров. — Рутиной я называю работу. И, Серега, пока еще никто никому ничего не дает. Я объясняю тебе, что будет с твоей газетой через год. Так вот. Начинается рутина, ты, естественно, ничего не успеваешь делать сам, и нанимаешь коллектив. Тебе будут нужны бухгалтера, обязательно экономист или советник по финансовой политике. Тебе будут нужны хотя бы парочка редакторов и как минимум столько же журналистов — по одному на политику и бульвар. Без опытного маркетолога тоже вряд ли обойдешься — твою газету даже не заметят в ворохе прессы. В конце концов, тебе понадобится уборщица. Итого по самому минимуму тебе придется содержать семь-восемь человек, не считая тебя самого и молодой супруги. На все это нужны деньги. Где ты их будешь брать?

Сергей разочарованно протянул:

— Ну ё-оооханый блин, Владик! Ну ты как ребенок. Из доходов, конечно. Из прибыли!

— Уточни: из доходов или из прибыли? Это несколько разные понятия.

— Ну что ты цепляешься к словам? — возмутился Корниенко. — К тому времени у меня пойдут отличные тиражи. Хватит и на зарплату, и мне на карман.

— А на оплату типографии? А на аренду помещения? На электроэнергию — ты же не собираешься сидеть в офисе при свечах и писать гусиными перьями на дешевой бумаге? На офисные расходы? На рекламу? Налоги, кстати, тоже никто пока еще не отменял. На обслуживание долга, в конце концов.

Корниенко вскинулся:

— Какого долга?

— Который ты собираешься взять у меня на раскрутку своей "Авоськи". Или ты думаешь, что я тебе по дружбе спишу многотысячный долг? Прости, Сережа, но ты сам говорил — у меня калькулятор вместо сердца. Я потому и стал тем, кто я есть, что вместо пламенного мотора у меня внутри зашита бездушная счетная машинка.

Сергей скривился и собрался было что-то ответить, но Лена его перебила:

— И не надоело вам? Между прочим, у нас сегодня вроде как праздник, а вы все о деньгах да о бизнесе. Может, хватит уже?

Жених будто не расслышал ее слов. Воззрился на друга:

— Так я не понял, Владик, ты даешь мне деньги?

Майоров помолчал несколько секунд, словно бы в последний раз взвешивая все "за" и "против". Наконец ответил решительно:

— Дам только при очень жестком условии, оно тебе не понравится.

Тот подобрался:

— Я уже согласен.

В разговор двух мужчин вмешалась женщина:

— Ты не можешь быть согласен без моего согласия — мы с тобой практически семья, значит, это наше общее дело!

С одной стороны, она прекрасно знала, что собственная газета — голубая мечта Сергея, и он не успокоится, пока не добьется своего. Или пока не потерпит крах. И это тревожило ее, так как будущее у них было общее. С другой, Елена чувствовала, что Майоров заготовил для друга какую-то каверзу. По крайней мере, после тона, каким он произнес эту фразу, она поняла, что ничего доброго от него ждать не следует. Как только Сергей сам не видел исходящей от Влада опасности?

— Не мешай.

Корниенко сказал это тихо, и голос его показался ей совершенно трезвым. Но в нем сквозила такая угроза, что Лена замолчала от растерянности и обиды. Разве так разговаривают с любимыми? Разве так разговаривают в самый знаменательный для пары день?..

— Говори, — тем же мерзким, невыразительным голосом произнес Сергей, выжидательно глядя на Влада.

Еще несколько секунд паузы, и тот, наконец, озвучил свое условие:

— Я вкладываю деньги только в беспроигрышные комбинации. Твой проект, Сережа, мне таковым не кажется. Инвестиции должны приносить доход, иначе это уже благотворительность, а это не в моих правилах — я человек деловой, и это слово меня оскорбляет. Допустим, в случае с тобой я мог бы обойтись без прибыли — чего не сделаешь ради друга. Но ты должен осознавать, что я не могу раздавать деньги направо и налево. Как максимум, я могу дать в долг. Беспроцентный.

Сергей с готовностью кивнул:

— Естественно! Я…

— Не перебивай, я еще не все сказал. Я должен быть уверен, что ты сможешь его вернуть.

На сей раз Корниенко не стал отвечать. То ли опасался разозлить друга, в очередной раз перебив его, то ли не был уверен в собственной платежеспособности.

Так и не дождавшись от Сергея реплики, Майоров продолжил:

— А отдать ты его сможешь, только работая по двадцать часов в сутки. Ты готов к такому режиму?

Ответом ему был не слишком убедительный кивок. Влад усмехнулся:

— Уверен? А вот я нет. Я бы еще смог поверить в это, если бы не ваша женитьба. Ничего не имею против женщин, тем более против тебя, Алена, — он едва заметно повел подбородком в сторону дамы. — Но знаю по собственному опыту — женщины имеют свойство отвлекать от дел.

Лена вскинулась, хотела было сказать Майорову, что он хам и циник, но тот словно бы услышал ее мысли: опередил с наглой усмешкой:

— Да, я циник. И вообще премерзкий тип. Бизнесмены, они, знаете ли, такие. Поэтому, Сережа, денег я тебе дам не раньше чем через три года, когда жена станет для тебя такой же рутиной, как работа.

Он прищурился и посмотрел на Лену. Та разозлилась: даже не покраснел, негодяй!

— Ты! — воскликнула она и замолчала, наткнувшись на его недобрый взгляд.

— Я, — ответил Влад. — Заметь — я ни у кого ничего не прошу. А если я выставляю условия кредитования, то мне кажется, я имею на это право. Если бы вы давали мне в долг, вы бы и диктовали условия. Не так ли?

Лена резко повернулась к Сергею: мол, скажи же что-нибудь, поставь его на место! Однако тот ее, кажется, даже не видел. Он смотрел на Майорова и словно бы пытался сообразить, что, собственно, произошло, ведь деньги были уже практически у него в кармане.

— Владик, — взмолился он. — Три года — это ведь так много!

— К тому же через три года у нас могут появиться дети, — язвительно заметила Лена. — А им отец нужен не меньше, чем муж молодой жене.

Майоров был готов к такому повороту:

— В этом случае срок автоматически переносится до исполнения трех лет вашему ребенку. В случае если их окажется больше одного — до исполнения трех лет самому младшему.

Лена вздохнула с видимым облегчением, Сергей же возмутился:

— Майоров! Это же целая жизнь! Мне газета нужна сейчас, а не на пенсии.

Влад кивнул:

— Понимаю. Но и ты меня пойми — я могу вложить деньги только под гарантии. Чем ты можешь гарантировать их возврат?

Корниенко не ответил. Его взгляд метался по тесной комнатушке, ища выхода из затруднительного положения.

— Но у меня ничего нет! — воскликнул он. — Только квартира, но я же не могу выгнать мать на улицу!

— Не можешь, — подтвердил Майоров.

— Тогда чем я могу гарантировать?.. У меня больше…

— Знаю. У тебя больше ничего нет. А я и не собираюсь обирать тебя, как липку.

Сергей смотрел на друга и ждал продолжения, но тот молчал. Тогда он спросил:

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ничто не отвлекало тебя от дела. Чтобы ты полностью принадлежал только газете. Чтобы за год ты сумел сделать ее из убыточного предприятия доходным бизнесом.

Корниенко вздохнул с явным облегчением:

— Фу ты, еханый блин! Ну, напугал! Да я ведь тоже этого хочу, так что никаких проблем.

Лена застыла. В отличие от сильно нетрезвого жениха она сразу поняла, куда клонит Влад. Тот подтвердил ее подозрения:

— Нет, Сережа, ты не понял. Полностью отдаваться работе ты сможешь только при условии, если никто не будет тебя отвлекать. Никто, — с нажимом повторил он.

— Так никто и не будет, — все еще отказывался понимать Корниенко. — Я ж с работы уво…

— Дурак ты, Серенький, — жестко прервала его Лена. — Он имеет в виду, что тебя не должна отвлекать я. Я. То есть мы с тобой не должны жениться. Я правильно поняла, Влад?

Тот хладнокровно подтвердил:

— Так.

Лена не удержалась:

— Сволочь.

На лице Майорова не дрогнул ни один мускул. Его интересовала реакция Сергея.

До Корниенко долго доходил смысл требования. Он медленно переводил взгляд с одного на другую, пока, наконец, не сообразил:

— Ты хочешь?.. — не договорив фразу, осекся. Спросил с искренним недоумением: — Но зачем?

— Ничего личного, Сережа, просто забота о вложении. Вы откладываете свадьбу на год, и в течение этого года ты усиленно занимаешься газетой. Заодно проверите чувства. Если вы и в самом деле так любите друг друга, вам этот год не повредит. Зато через год в качестве свадебного подарка ты преподнесешь супруге собственную газету. Ну а от меня тоже подарок будет нехилый — Мерседес. Шестисотый. Новый.

При его последних словах Корниенко вздрогнул и с неприкрытым недоумением взглянул на друга. Переспросил растерянно:

— Шестисотый?

— Шестисотый, — подтвердил Майоров. — У меня самого триста пятидесятый, если ты запамятовал, к тому же почти трехлетка. А у тебя будет новый шестисотый.

Лена встала из-за стола и потянула Сергея за руку:

— Пойдем. Ты не видишь, чего он добивается? Подавись ты своими Мерседесами! Идем, Сережа!

Однако сдвинуть огромного Корниенко ей оказалось не под силу. Тот отмахнулся от нее:

— Подожди, не мешай. Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее.

В хатку заглянула обворожительная украиночка:

— Вам ничего не нужно? Может, кофе, десерт? Мороженое?

Майоров ухватил пустой штоф за короткое горлышко:

— О, нам бы водочки.

Поверх его руки легла тяжелая ладонь Корниенко.

— Не надо, — сказал он не оборачиваясь, но достаточно громко, чтобы официантка его услышала. — Спасибо, девушка, у нас все есть.

Та скрылась так же незаметно, как и появилась.

— Итак? — требовательно спросил Сергей. — Что ты имеешь мне предложить?

Ни в голосе его, ни во взгляде не осталось и следа от недавнего опьянения. Лена вновь попробовала прекратить пугающий ее разговор:

— Серенький, поехали домой. Нам ведь еще нужно к твоей маме заехать, и к моим старикам. Они ведь даже не догадываются, что мы…

— Что ты говорил насчет Мерседеса? — настойчиво переспросил Корниенко.

Майоров улыбнулся. Не так, как раньше, одними уголками губ, а во всю ширину лица.

— Я сказал, что если ты сумеешь за год поставить газету на ноги — заметь, с нуля! — через год ты получишь ее в собственность. Не в подарок, а, так сказать, в рассрочку — будешь выплачивать, когда сколько сможешь, до полного погашения ссуды, ровно ту сумму, в которую она тебе выльется, без малейших процентов. Со своей стороны обязуюсь в течение этого года не совать свой нос в твои дела, не лезть в них с дурными советами или тем более требованиями — ты сам занимаешься всем так, как посчитаешь нужным. Тебя такой вариант устраивает?

Корниенко бодро кивнул:

— Вполне.

— Сережка! — вмешалась Лена. — Да он же…

— Тсс! Не мешай. Так что там с Мерседесом?

По-прежнему улыбаясь во всю ширь, Майоров ответил:

— А Мерс, новенький, шестисотый, вы оба — оба! — получите от меня в качестве свадебного подарка, если ваши чувства пройдут испытание разлукой.

Сергей радостно протянул руку над столом:

— Пари? Слово джентльмена?

Влад сжал его ладонь, но разбивать не спешил:

— Слово бизнесмена. Но чтобы все было честно, несколько ужесточим условия. У тебя не будет времени на любовь, ты должен по двадцать часов в сутки работать на благо газеты. А чтобы вы с Аленой не шалили за моей спиной, она останется со мной.

Только теперь Корниенко, наконец, почувствовал подвох. Приложив усилие, вытащил свою руку из Владовых тисков:

— То есть? Что значит "с тобой"?

— Значит, "без тебя", под моим присмотром. Чтобы я мог контролировать ее двадцать четыре часа в сутки. Квартира у меня, как ты знаешь, просторная, так что беспокоиться тебе не о чем — у нее будет отдельная комната, в которую мне вход будет воспрещен. Приставать я к ней не собираюсь — слово бизнесмена. С моей стороны подвоха можешь не опасаться. Однако если она вдруг сама решит ко мне пристать — я парень не гордый.

Сергей захохотал:

— Ленка? К тебе?!!

Девичьи щечки покрылись плотным румянцем.

— А мое мнение здесь кого-нибудь интересует?

За столом повисло молчание. Корниенко уже не ждал ответа на свой вопрос, улыбка резко покинула его лицо. Он пристально вглядывался в глаза друга, пытаясь понять, что тот задумал. На Лену никто не обращал внимания: между приятелями словно бы разгорелся невидимый бой — кто кого пересмотрит, кто первым отведет взгляд. Поединок прервал громкий хлопок ладошкой по столешнице и оба вздрогнули от неожиданности.

— Хватит! — воскликнула Лена. — Вы соображаете, до чего договорились? Вроде не настолько пьяные, чтобы так тупо шутить.

— А кто шутит? — спросил Майоров, и от его тихого вкрадчивого голоса ей стало по-настоящему страшно. — Сережа, ты шутишь?

Корниенко снова вгляделся в глаза оппонента. Не отрывая от них взгляда, произнес с едва уловимыми угрожающими нотками:

— Я не шучу про Мерседесы и газеты, — и вновь протянул руку над столом. Майоров немедленно заключил ее в тиски своей ладони.

В последней попытке призвать мужчин к здравому смыслу Елена тихо, едва не плача, спросила:

— А как же я?

— Нормально, — чуть грубовато ответил Влад. — Меня бояться не надо. Спроси у Сереги, он знает. Жить будешь у меня, работать тоже. Все телефоны буду контролировать. Встречаетесь раз в неделю, полчаса в моем присутствии в людном месте. Потом я покидаю вас ровно на пять минут, но опять же в людном месте.

Лена ахнула:

— Раз в неделю?!

Майоров расщедрился:

— Иногда в качестве поощрительного бонуса будут телефонные звонки. Нечасто, сугубо как праздник. И недолго — пяти минут будет достаточно. Зато без меня — я контролирую только время. Год в таком режиме, и Мерс ваш. С газетой разговор отдельный — все будет оформлено документально. Если за год не раскрутишь, я передам руководство профессионалам, а ты, Серега, извини, опять окажешься в рядовых журналюгах. Идет?

С демонстративным вызовом глядя на Влада, Корниенко задиристо ответил:

— А идет! Ленка, разбивай!

Та даже не пошевелилась. Невидяще уставилась на старинное фото, с которого на нее смотрели чуть расплывчатые чужие лица в шикарных кружевных шляпах с перьями и платьях с узкими лифами и турнюрами. Странное дело — ее попытки вмешаться не остановили никого, зато тишина, повисшая за столом, будто бы отрезвила спорщиков. Мужчины опомнились. Влад отпустил ладонь Корниенко, показывая, что договор можно считать несостоявшимся.

Елена взглянула на него с благодарностью. Однако Сергей не желал отступать:

— Ленка! Ты хоть представляешь, какая это возможность? Мне ведь больше никогда такая не представится! Ты же знаешь, как я мечтал о своей газете.

Она знала. И все-таки, по ее глубокому убеждению, никакая газета не стоила таких унижений.

— Лен, — просительно протянул Корниенко. — Это ж газета! Своя! Два в одном — политика плюс бульвар.

Майоров поправил с легким смешком:

— Три в одном.

— Три, Ленка! — ухватился за подсказку Сергей. — Три в одном! Политика, бульвар и Мерседес.

Лена взглянула на него с таким возмущением, что он замолчал, осознав весь ужас своего предложения. Однако надолго его не хватило:

— Лен, шестисотый… Представительского класса…

— Да какой Мерседес?! — разозлилась она. — Один дурак сказал, другой поверил. Ему больше делать нечего, только Мерседесами швыряться. Он пошутил, а ты шутки не понял!

— Ну почему же пошутил? — учтиво возразил Майоров. — Я вполне серьезно намеревался подарить вам Мерседес. Впрочем, все, поезд ушел. Ну что, еще водочки? Ален, мороженое, десерт?

Предложение насчет десерта Лена оставила без внимания, а вот на предыдущие слова Влада отреагировала:

— Так дари, кто тебе мешает? Свадьба через два месяца, дари, если намеревался.

Тот усмехнулся:

— Нет, так дело не пойдет. Мерс идет только в комплекте с газетой, в нагрузку, а газета у меня на отдельных условиях. Рад бы иначе, да не получится — принципы мешают.

— Ну и не надо, — с легкостью отозвалась Лена. — Мы и без Мерседеса проживем, правда, Серенький?

Корниенко не ответил. Отвернулся к окну, а Лене так хотелось прочесть в его глазах согласие с ее позицией. Не вышло. Услышала только тяжкий вздох, и промолчала.

— Ну я так понимаю, банкет плавно подошел к концу, — поднимаясь со стула, сказал Влад. — Пойду, разыщу официантку. Вы тут посидите, или пойдете к машине? Не заблудитесь?

И, не ожидая ответа, покинул хатку.


Ночное безмолвие нарушалось бормотанием телевизора у соседей сверху. Одинокая глуховатая старушка страдала бессонницей, из-за чего остальные жильцы вынуждены были страдать от недосыпания. Однако сегодня Лене некого было винить в том, что Морфей не забирал ее в свое царство. Мысли, проклятые мысли не давали покоя. Впрочем, как это некого винить? А Майоров? Ведь именно с его подачи, с его слов началась вся эта чехарда. Вернее, ничего не началось. Наоборот — после его слов все закончилось. Умиротворение, размеренная жизнь. Счастье.

По дороге домой практически не разговаривали, если не считать нескольких односложных предложений, сказанных Сергеем водителю, да парочки-другой ничего не значащих дежурных фраз на прощание. Влад старательно демонстрировал благодушие — дескать, ничего особого не произошло, я предложил вам вполне приемлемый вариант, вы его отклонили, и все, вопрос снят с повестки дня.

Однако все трое прекрасно понимали — вопрос не снят, он еще долго будет витать над ними, если вообще хоть когда-нибудь развеется.

Впервые за последние месяцы Лена была одна. Вернее, чувствовала себя одинокой. Рядом лежал Сергей, его размеренное дыхание должно было бы вносить умиротворение в ночную тишину. Но вместо покоя оно почему-то несло в себе раздражающий фактор.

В машине ей мечталось, что, стоит лишь преодолеть порог дома, и дурацкая шутка забудется, Сережа снова станет собой: мягким, уступчивым, ласковым. Однако ничего не переменилось, кроме обстановки: Корниенко оставался хмурым до самого последнего момента, пока не легли в постель. Да и там сразу отвернулся к стене и уснул: ни тебе "Спокойной ночи, дорогая!", ни нежного поцелуя на ночь…

А ведь у Лены были такие грандиозные планы на этот вечер. Во-первых, они должны были заехать к ее родителям и сообщить о том, что всего через два месяца им предстоит стать тещей и тестем, а вскорости, глядишь, и бабушкой с дедушкой. Этот день должен был стать самым ярким, самым волнительным в ее жизни. День Принятия Решения.

Во-вторых, в этот вечер она должна была перейти на качественно иной уровень отношений с будущей свекровью. До сих пор Антонина Федоровна смотрела на Лену, как на пустое место. На ее приветствие не отвечала, в самом лучшем случае сухо кивала, не взглянув в ее сторону. Буквально каждым своим жестом демонстрировала недовольство не столько выбором сына, сколько моральным разложением современного общества: что это за девушка, которая еще до свадьбы позволяет молодому человеку то, на что порядочная дама обязана соглашаться только после официальной регистрации отношений.

Вместо примирения со свекровью — неодобрительное сопение Сергея. Он даже во сне выражал протест против Лениного поведения. Может быть, ей это просто казалось, а на самом деле он спал, как любой нормальный человек? А может, не спал, а лишь притворялся спящим, оттого ее и раздражало его дыхание?

Так или иначе, но вместо счастливого умиротворения, которое, по идее, должна бы испытывать невеста в столь знаменательный день, Лена чувствовала непреходящую тревогу. Зная, как важна для Сергея газета, как ему хочется иметь атрибут супер-успешного человека в виде пресловутого шестисотого Мерседеса, она прекрасно понимала, что просто так идею Майорова из его головы не выбить. Эта мысль поселится там как минимум надолго, если вообще не навечно. И чтобы ни случилось с Сергеем в дальнейшем, он всегда будет помнить этот день. Скорее, не сам день, а лишь то, как близка была его удача, что он уже почти ухватил ее за хвост, наяву видел себя владельцем собственной газеты и автомобиля представительского класса. А хуже всего, что он никогда не забудет: воплотиться его мечте в жизнь помешала она, Лена.

И какая разница, что ему всего лишь казалось, будто удача близка, а на самом деле до нее нужно было еще долго и упорно шагать через множество преград, главная из которых — разлука с самым близким человеком. Он словно не слышал этого страшного условия, выставленного Майоровым в виде высшего издевательства.

Бормотание соседского телевизора, наконец, стихло, однако сон упорно не шел. Вдобавок ко всему ужасно захотелось чаю с мятой — уж после него-то она непременно заснет. Но Лена, хоть и ночевала в этом доме уже несчетное количество раз, хозяйкой себя здесь еще не чувствовала — под красноречивыми взглядами Антонины Федоровны ей хотелось превратиться в мышку, а лучше вообще исчезнуть с лица земли. И мысль о том, что нужно выйти из комнаты Сергея хоть среди ночи, хоть утром, до того, как его мать покинет квартиру, неизменно приводила Елену в трепет.

Взглянув на часы, она решила, что хозяйка, должно быть, уже давно спит — для того, чтобы бодрствовать в полтретьего ночи, нужны веские причины, которых у Антонины Федоровны, по Лениному стойкому убеждению, быть не должно. Набросив на себя гламурный халатик от пеньюара, подаренного Сергеем на Новый Год, она прошла на кухню, стараясь производить как можно меньше шума. Клацнула кнопкой чайника — тот заурчал не сразу, словно ему требовалось какое-то время, чтобы проснуться среди ночи. Лена тем временем достала из шкафчика пачку зеленого чая с мятой, вытащила пакетик и сунула его в чашку. В ожидании кипятка присела на табуретку.

Когда чай был готов, Лена не стала рисковать — хорошо, что Антонина Федоровна не проснулась, но зачем же и дальше испытывать судьбу? Выпить его она сможет и у себя. Подумала так, и едва не расплакалась от обиды — а может ли она говорить об этом доме "у себя"? И сможет ли когда-нибудь в будущем? Даже когда они с Сергеем поженятся?

С каким облегчением она привела бы любимого человека в свой дом. Уж ее мама никогда не позволила бы себе бросаться презрительными взглядами в адрес избранника дочери. Жаль только, что приводить Сергея ей было решительно некуда: в крошечной двухкомнатной распашонке с проходными комнатами ютились мама, младший Ленин брат Олег и парализованная бабушка.

Семья же Корниенко, состоящая из двух человек, проживала в просторных трехкомнатных хоромах. Некогда эту квартиру в благодарность за верную службу отечеству получил полковник Иван Лаврентьевич Корниенко, отец Сергея, ныне покойный. Овдовев, Антонина Федоровна не стала повторно устраивать судьбу, всею своей жизнью подчеркивая уважение к почившему супругу. Спустя несколько лет после его смерти она все еще чувствовала себя офицерской женой, и предъявляла к миру повышенные требования: все вокруг должно было соответствовать гордому званию "советская действительность". И ничего, что Страна Советов давно канула в лету, ничего, что изменились не только взгляды людей на жизнь, но и сама жизнь. Антонину Федоровну это не касалось ни в коей мере. Экивоки на окружающий мир она считала недопустимыми, потому что по ее железному убеждению "мир такой, каким его делаешь ты". В данном конкретном случае, напрямую касаемом Лены, ее следовало понимать так: если бы Сергей не привел в дом девушку легкого поведения, то и самого легкого поведения не было бы в помине. Как и пятьдесят, сто лет назад люди сначала женились бы, и только потом… узнавали друг друга поближе.

Корниенко убеждал невесту, что после свадьбы все изменится, и они заживут одной дружной семьей, однако с каждым днем вера в разительную перемену будущей свекрови покидала Лену капля за каплей. Больше всего на свете ей хотелось жить с Сергеем вдвоем, чтобы не было больше никого — он, она и когда-нибудь в будущем, возможно, не столь уж отдаленном, их ребенок. Антонине же Федоровне в ее мечтах места не было. Однако надеяться на отдельную жилплощадь в ближайшее время не приходилось: скромные зарплаты рядового журналиста не слишком громкой газеты и экономиста небольшой компании, занимающейся реставрацией памятников архитектуры, не позволяли снять не то что квартиру, а хотя бы маленькую комнату в коммуналке.

Тихонько прикрыв за собою дверь и приспособив чашку на край журнального столика, Лена с ногами влезла в глубокое старое кресло. Чаю хотелось невыносимо, но он был еще слишком горяч. Пытаясь согреться, она обхватила колени руками: май месяц, днем настоящая, почти летняя теплынь, а ночи все-таки еще по-весеннему прохладны.

— Чего не спишь? — недовольно пробасил Корниенко.

От неожиданности Лена вздрогнула. Сама не знала — рада ли она возможности поговорить с любимым, или же ее пугает предстоящий разговор.

— Не знаю, — неуверенно проговорила она шепотом, опасаясь разбудить Антонину Федоровну. — Не получается. Вот, чайку организовала, с мятой. Хочешь?

Вместо ответа Сергей подбил подушку под спину, устроился поудобнее, и молча уставился на Лену. Нельзя сказать, что она видела его взгляд — в комнату сквозь желтые шторы пробивался свет уличных фонарей, и при нем можно было рассмотреть разве что смутный размытый силуэт, но никак не выражение глаз собеседника. Однако Лене казалось, что она буквально физически ощущает на себе его взгляд — тяжелый, пристальный, тревожащий душу непредсказуемостью.

— Хочешь? — переспросила она, не дождавшись ответа. — Я сделаю! Или если хочешь, возьми мой.

Чуть помедлив, Сергей ответил:

— Я бы водки выпил. Какую радость мне чаем запивать?

— Зачем ты так? — упрекнула Лена. — Сегодня ведь такой день, а ты…

— Вот именно, — не скрывая злости, бросил он.

— Перестань! Ты же понимаешь, что это была всего лишь шутка! Сам подумай — какой дурак будет разбрасываться Мерседесами?

— Влад не дурак, далеко не дурак…

Лена радостно ухватилась:

— Вот именно! Твой Майоров не дурак, а значит, и не собирался ничего дарить. Это была только шутка, понимаешь?

Корниенко ответил не сразу, зато взвешенно, четко проговаривая каждое слово:

— Это ты ничего не понимаешь. Ленка, он в самом деле подарил бы нам Мерседес. Я его прекрасно знаю, он слов на ветер не бросает. Если он сказал, что подарит, значит, подарит. И подарил бы…

— Сережик! Ну как же ты не понимаешь?!

Слезы подкрались незаметно, и ей стало так трудно говорить, ведь не хотелось показывать ему свою боль и обиду. Схватилась за спасительную чашку, как заядлые курильщики в тяжелые моменты прибегают к помощи сигареты. Подула в нее, сделала робкий глоток:

— Как же ты не понимаешь? Он ведь хочет нас разлучить! Потому и пообещал Мерседес, что уверен — через год не будет никакой свадьбы.

— Что ты несешь?! — психанул Корниенко. — С какой стати ему нас разлучать?! Влад мой лучший друг, и если он затеял какую-то игру, то только для моей же пользы. Он просто хочет, чтобы я стал успешным человеком, а ты, видимо, этого не хочешь. И мне интересно, почему…

Обида душила, выжигала в сердце огромную дыру, в которую проваливалось Ленино короткое счастье, еще несколько часов назад казавшееся бесконечным и нерушимым.

— Серенький, ты так ничего и не понял! Он ненавидит меня, как же ты этого не видишь? Для того и затеял эту игру. Он просто хочет нас разлучить!

— Да за что ему тебя ненавидеть? — возмутился Корниенко. — Несешь полную ахинею. Он рад за меня, ему просто нужны гарантии…

— Гарантии, что мы с тобой расстанемся! — гневно закончила за него Елена. — Он ненавидит меня за то, что я отнимаю тебя у него.

Сергей гаденько хихикнул:

— Вот она, хваленая женская логика. Все вы, бабы, дуры, и ничего не понимаете в мужской дружбе. Это вы друг другу козни строите, а у мужиков все по-другому. Мы с Владом всю жизнь вместе. Мы с самого детства…

— Знаю, — со вздохом перебила Лена. — Вы с ним самые близкие друзья…

Эту историю она слышала от Корниенко неоднократно. И о том, как заехали в один дом карапузами, как ковырялись в одной песочнице. Как пошли в школу — Майоров на год раньше, потому что родился в сентябре, Сергею же пришлось терять целый год только из-за того, что родился двумя месяцами позже. И что разница в один класс не стала преградой для их дружбы, крепнущей с каждым годом. Как Корниенко-старший совершил роковую ошибку, посоветовав сыну поступать на факультет журналистики. Как вопреки советам друга Сергей послушался отца, и таким образом институт нефти и газа, в простонародье "керосинка", потерял в его лице самого замечательного студента за всю свою историю. Она прекрасно знала обо всем этом. Однако сердцем чувствовала — не так прост Майоров, каким то ли пытался представить, то ли на самом деле представлял его Корниенко.

Лена молча прихлебывала чай, понимая, что Сергей еще долго будет оплакивать упущенную возможность. Знала по опыту — если уж он на чем-то зациклится, то это надолго, пока в его светлую голову не взбредет очередная гениальная идея.

Он долго наблюдал за нею молча, потом уверенно изрек:

— Свадьбы не будет.

— Что?! — от неожиданности Лена поперхнулась и закашлялась до слез. Однако Сергей не спешил на помощь, спокойно наблюдал за ее лихорадочными всхлипываниями.

— Вернее, она будет, но через год. Хорошо, что мы еще никому о ней не сообщили — не придется оправдываться. Значит так. У нас сейчас май, да? Свадьбу мы планировали на июль. Предлагаю усредненный вариант — пусть будет июнь. Так даже лучше — не слишком жарко, и гости еще не все разъедутся по отпускам. Как тебе июнь, Ленка? Что скажешь?

В горле все еще саднило, и дышалось с трудом, однако от возмущения Лена даже перестала кашлять. Хотелось очень много сказать, и все сразу, а поэтому первоочередных слов не находилось, и она только сидела с открытым ртом и вглядывалась в темноту, откуда взирал на нее жених. Нет, теперь уже не жених. Свадьбы не будет…

Ей нестерпимо захотелось взглянуть в его глаза, прочесть в них то, что он думает на самом деле. Ибо то, что он высказал вслух, ее категорически не устраивало, и в Ленином сердце жила надежда, что это всего лишь дурацкая шутка. Она резко поднялась и дотянулась рукой до выключателя. Беспощадный желтый свет залил комнату. От его яркости Сергей зажмурился, поднес к глазам руку, защищаясь то ли от слепящих электрических лучей, то ли от самой Лены. Она тоже не удержалась, прищурилась, моргнула пару раз, привыкая к освещению.

Несколько секунд смотрела на него молча. Он медленно, слишком медленно убрал руку от лица, как будто опасался нападения с ее стороны. Жмурясь от света, взглянул на нее бесстрастно, словно не перечеркнул только что одним лишь словом их общее будущее. И этот взгляд объеснил Лене куда больше, чем его слова.

Она присела и сказала тихо, без истерик, с одной лишь усталой покорностью в голосе:

— Ты меня не любишь.

— Люблю, — возразил Корниенко. — Но свадьбы не будет. В этом году. Ленка, ты пойми. Я тебе не нужен такой!

— Какой?

— Вот такой! Зачем тебе жалкий журналистишка, если у тебя появилась возможность выйти замуж за успешного медиа-магната? Это же две большие разницы! Сегодня я никто и зовут меня никак, а завтра…

— Завтра это тоже будешь ты. Как ты не понимаешь — я люблю тебя, а не журналиста, не медиа-магната. Я люблю тебя такого, какого вижу: голого, взъерошенного, глупого фантазера. Мне нужен ты, только ты, а не Мерседесы и шикарные офисы твоей газеты.

Корниенко взвился:

— Да ну же еханый блин, Ленка! Как ты не понимаешь?! Мне это нужно! Нуж-но! — слогами подчеркнул он важность этого слова. — Я не хочу до конца жизни проходить в неудачниках! Ты ж пойми — такой шанс выдается один раз на жизнь! Думаешь, Влад еще когда-нибудь повторит это предложение? Фигушки. Сегодня был аттракцион неслыханной щедрости, а ты все испортила.

Лена тоже повысила голос, хотя старалась говорить потише, чтобы не разбудить свекровь. Нет, несостоявшуюся свекровь, так будет правильнее.

— Да ты хоть понимаешь цену этой его неслыханной щедрости?!!

— Еще бы, — криво усмехнулся Сергей. — Шестисотый Мерс плюс газета.

— Дурак ты, Сережа, — не скрывая разочарования, произнесла она. — Причем тут Мерс? Цена этой сделки — наше с тобой будущее, наше счастье. Он ведь потому тебе Мерс пообещал, что уверен — через год не будет никакой свадьбы. Иначе он бы не стал ждать год, подарил бы уже сейчас, в июле.

— Это ты у меня дурочка, — в его глазах заиграли веселые зайчики. — Кто ж станет просто так дарить Мерседесы? Просто так неинтересно. Мы с Владом всю жизнь заключаем пари, и еще не было случая, чтобы он не расплатился в случае проигрыша.

Она посмотрела на собеседника с подозрением:

— А он часто проигрывал?

Брови Корниенко сошлись на переносице, на подбородке образовалась едва заметная впадинка. Через несколько секунд его голос звучал уже не столь уверенно:

— Ну… Бывало.

— И что ты у него выигрывал?

После очередной заминки Сергей радостно провозгласил:

— Ящик коньяка! Мы его вместе и раздавили. Да ну еханый блин, Ленка, говорю тебе — это никакая не подстава, не бойся. Мы только годик потерпим, и все. У нас в кармане машина и газета. Ленка, своя газета, ты только вдумайся в эти слова! Я же о ней всю жизнь мечтал!

Это Лена знала. За те месяцы, что они были вместе, он ей все уши прожужжал своей газетой. И Мерседесом.

— И о Мерсе, — мрачно добавила она.

— Точно! — радостно подхватил Сергей. — А тут сразу обе мечты, представляешь? И нужно-то всего лишь потерпеть год, не жениться. Если ты меня любишь — а я знаю, что любишь — то почему бы нам с тобой не потерпеть этот год ради светлого будущего? Я уверен в тебе, я уверен в себе — Ленка, мы запросто продержимся год. Зато потом… Ты только представь — у нас будет не только газета и машина, у нас будет своя квартира. Моя газетка будет приносить шикарный доход, так что нам не придется жить с матерью. А, как тебе?

Этот вопрос парировать было куда сложнее. При упоминании квартирного вопроса Лена притихла — этот аргумент был ей очень даже понятен. Газета, Мерседес — все это казалось ей далеким и совсем неважным, а вот своя квартирка, пусть скромная, зато отдельная… Однако же и цена у этого сокровища была запредельная — целый год разлуки.

— Квартира, конечно, хорошо бы, — неуверенно ответила она. — Да только… Сереж, ведь недаром говорят: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Не верю я, что все эти блага свалятся на нас так просто. Боюсь, цена будет запредельная. Может, год мы еще смогли бы подождать…

— Вот! — радостно перебил ее Корниенко. — А я тебе о чем говорю? Год мы с тобой запросто потерпим! А потом — обаньки! Разом — своя квартира, своя газета, ну и Мерсик, конечно. Шестисотый!

Лена критически покачала головой:

— Ой, Серенький, не все так просто. Сдается мне, что твой Влад не привык заниматься благотворительностью, а тут вдруг неслыханная щедрость. С чего бы вдруг? А главное…

Она замолчала на мгновение, словно бы опасаясь произнести вслух слова, напугавшие ее больше всего на свете.

— Ты не забыл главное условие? Мало того, что этот год мы с тобой не встречаемся…

— Ну почему же? — с негодованием перебил ее Корниенко. — Встречаемся. Раз в неделю…

Она кивнула с издевкой:

— Угу. Раз в неделю в его присутствии, как нашкодившие дети в присутствии директора школы. И пять минут без него.

Корниенко невыразительно пожал плечами и вытянул губы трубочкой, дескать, что поделаешь, условия вполне соответствуют цене ставки.

— Я так понимаю, это тебя не пугает?

Лена пристально смотрела в его глаза, ожидая ответа, однако его не последовало, и она продолжила:

— А главное условие тебя тоже не пугает? Это ничего, что мне придется жить с этой сволочью?

Сергей встрепенулся:

— Не "с", а "у него", — поправил он. — Это совсем не подразумевает чего-то такого… Во Владе я уверен, как в себе самом. Влад сказал — Влад сделал. И если он сказал, что тебе нечего опасаться, то так и будет. Ты просто будешь жить в его доме, вот и все.

— Нет, не всё! — возмутилась Лена. — Я должна буду двадцать четыре часа в сутки находиться рядом с ним. Он будет контролировать каждое мое движение, каждый телефонный звонок! Он каждую минуту будет находиться рядом со мной. Я не знаю, как сегодняшний вечер пережила, а ты хочешь, чтобы я терпела его целый год?!!

Корниенко ответил не сразу. Посмотрел на нее задумчиво, а потом убежденно произнес:

— Зато и цена… Нет, Ленка, все правильно. Я бы так просто Мерседесами тоже не расшвыривался. Коль уж такой шикарный подарок, то и достаться он должен непросто, иначе не оценят. Нет, Ленк, он прав.

— Да в чем прав-то?! — возмутилась она. — Хочется ему подарить тебе Мерседес — так кто ж мешает? Пусть дарит, только не надо условий!

Тот хохотнул:

— Да ты ж пойми, глупая! Если он мне с такой легкостью Мерседес подарит, так и другому захочется — мало ли у него знакомых. Конечно, в друзьях хожу только я, но нахлебников у него хватает, поверь. А вот если такой ценой — тут любой идиот задумается, надо ли оно ему.

— Вот и ты задумайся, — обрадовалась Лена. — Ну не может быть, чтоб он тебе просто так шестисотый Мерс предложил, хотя сам на триста пятидесятом ездит. Как по мне, так все равно — шестисотый, семисотый или трехсотпятидесятый…

— Дурочка, — засмеялся Корниенко. — Семисотый еще не придумали, на шестисотом остановились.

В сердцах она махнула на него рукой, едва не задев стоящую на краю чашку с остывшим чаем.

— Да какая разница? Серенький, я только пытаюсь тебе объяснить: не может быть, чтобы он тебе подарил лучшую машину, чем у него самого. Как же ты не понимаешь?

Сергей не ответил. Рывком поднялся с кровати, зачем-то подтянул трусы, сунул ноги в тапочки и вышел из комнаты. Через пару минут до Лены донеслось приглушенное закрытой дверью завывание старых водопроводных труб и шум воды.

Едва объявившись на пороге, Корниенко заявил:

— Мы принимаем его предложение. А теперь спать.

Выключил свет и снова влез под одеяло.

Лена ахнула:

— Серенький, как же…

Он приподнялся, опершись на локоть:

— Если ты меня любишь, ты не будешь возражать. Я никогда не прощу тебе упущенной возможности. Такой шанс выпадает раз в жизни. Ты хочешь, чтобы это всегда стояло между нами?

Она покачала головой, совсем не уверенная, что он может ее видеть: после того, как Сергей щелкнул выключателем, в комнате стало куда темнее, чем в начале их разговора. Или же только так казалось после яркого света?

— Серенький, а ты не думаешь, что я тоже могу тебя не простить? Ты сейчас решаешь за меня, где и как я должна провести год своей жизни. Ты не боишься, что я тебя никогда не прощу за это? Что это до конца жизни будет стоять между нами?

Он долго не отвечал. Очень долго. Лена успела допить холодный чай и улечься в постель, и только тогда он шепнул ей:

— Ленка, я тебя очень прошу. Никогда ни о чем так не просил, и просить больше не буду. Обещаю, клянусь: это единственная моя просьба в нашей с тобой долгой счастливой жизни. Подари мне этот год…

Его рука медленно поползла по ее животу, пальцами подбирая под себя ночнушку. Лене хотелось так много сказать ему. Что для него ей не жалко ничего, даже собственной жизни. И что она готова подарить ему не один год, а всю жизнь. Но ведь ему, а не Майорову! Хотела объяснить, как сильно она его любит, что день без него покажется ей вечностью, год же — и вовсе адской пыткой. А еще так хотелось объяснить, какую боль он причиняет ей своими словами, а еще большую — решимостью и угрозами. Но Корниенко, словно зная наперед все ее мысли, закрыл ей рот поцелуем. Лена вырвалась, прошептала горячо:

— Сережка, одумайся!

Больше она ничего не успела сказать. Горячая волна страсти накрыла ее с головой, и все проблемы отступили куда-то, остались в другой реальности.


Вопреки ожиданиям, квартира оказалась совсем не большой. Вернее, смотря с чем сравнивать. Если с Лениной хрущевкой — то очень даже просторная. Если с Сережиной — не слишком. Четырехкомнатная улучшенной планировки в вычурном кирпичном доме с башенкой — с большими кухней и холлом и двумя ванными в противоположных концах квартиры.

Честно говоря, Лена представляла себе жилье олигарха несколько иначе. Воображение живенько рисовало огромный загородный дом минимум в три этажа, с двумя бассейнами, тренажерным залом, сауной, домиком для прислуги и подземным гаражом этак на пять-шесть железных скакунов.

Из всего перечисленного в наличии имелся разве что подземный гараж. Правда, не личный, а, так сказать, общественный — для всех жильцов дома. Каждому было отведено конкретное место.

Лена разочарованно вытянула губы: ну-у, так нечестно! Если уж и соглашаться на это безумное пари, так хотя бы узнать, прочувствовать на себе, как живут богатые люди. А тут…

Всего десять дней назад они с Сергеем подали заявление в загс, а значит, были счастливы. Казалось же, что с того замечательного дня прошло как минимум месяца три — теперь даже не слишком верилось, что все это было.

Как только она его ни убеждала! И плакала, надеясь, что Сережа не вынесет ее слез, и умоляла, угрожала разлюбить и выйти замуж за первого встречного. Ничего не помогало. Корниенко уперся: мне нужна газета и Мерседес, я не могу отказаться от такого предложения. Выходило, что газета и Мерседес нужны ему любой ценой, даже такой неоправданно, на Ленин взгляд, высокой. Она, было, совсем поссорилась с любимым, заявив, что она не вещь, и не позволит передавать себя "на хранение" в чужие руки. Однако, взглянув на Сергея, увидела в его глазах что-то такое, что заставило ее замолчать и принять решение в его пользу. Было больно, обидно до чертиков, но она поняла: если откажется — потеряет его навсегда. А это не входило в ее планы на ближайшие пятьдесят лет.

Десять дней с утра до вечера Корниенко обещал ей, что все будет хорошо, что они с легкостью перетерпят этот год ради высоких целей. Зато, говорил он ей, ты только представь, какое лицо будет у Влада, когда ему придется расстаться не только с денежками за газету, но и с Мерседесом. То, что за газету ему придется расплачиваться еще несколько лет, Сергея совершенно не пугало: во-первых, к тому времени у него наверняка появятся деньги на погашение кредита, а во-вторых — когда все это будет?

И договор о займе необходимой для запуска газеты суммы, и пари оформили официально, оговорив все возможные ситуации. Больше всего Лену смущал тот факт, что владельцами Мерседеса они с Сергеем становились только в том случае, если за год не передумают вступить в брак. Если же что-то помешает им это сделать — их проблема. Мерседес пролетал мимо на скорости двести восемьдесят километров в час. Получалось, что в таком случае все Ленины страдания окажутся напрасными. Однако Корниенко это условие совершенно не пугало, он был на сто процентов уверен в успехе предприятия.

В одночасье Лене пришлось расстаться с Сергеем, домашними и работой. Если с первым она имела законное, внесенное в договор право встречаться раз в неделю в присутствии Майорова, то с мамой, братом и бабушкой все обстояло куда хуже: выходило, что с ними она тоже может видеться только в сопровождении Влада — мало ли, вдруг, воспользовавшись ситуацией, она устроит несанкционированное свидание с Корниенко или хотя бы позвонит ему в неурочное время.

О работе же и вовсе предстояло забыть — естественно, никто не собирался предоставлять ей отпуск на целый год. Майоров официально устроил ее в свою фирму. Еще и приговаривал при этом:

— Здесь ты станешь настоящим экономистом — это тебе не шарашкина контора по восстановлению каких-то памятников.

И впрямь, равнять не приходилось. Ее старое предприятие едва сводило концы с концами — ясное дело, реставрацией разве много заработаешь? Компания же Майорова…

Совместное российско-немецкое предприятие с совсем не романтичным названием "Роспромтрансгаз" занималось транспортировкой российского газа в некоторые страны Европы. Уж каким чудом Майорову удалось пристроиться к пирогу — Лене было неведомо, но она собиралась в ближайшее время узнать об этом поподробнее. Про себя хищно потирала руки: о, ты еще сильно пожалеешь, что затеял эту авантюру! Глупый — допустить врага в святая святых, в бухгалтерию, в экономику, во все отчеты… Он дорого заплатит за свое коварство. И Лене даже не будет его жалко — она с чувством полного морального удовлетворения воткнет нож в его спину. А пока… Что ж, пока она вынуждена терпеть и даже иногда улыбаться.

Днем было еще терпимо. Предварительно избавив ее от мобильного телефона, Майоров завел Лену в кабинет, в котором сидела только одна дама лет этак немного за тридцать. Агнесса Кусакина трудилась в "Роспромтрансгазе" с самого основания компании, и, видимо, руководство настолько доверяло ей, что Влад передал не то гостью, не то новую работницу в ее полное попечение. Единственным строжайшим указанием шефа был запрет на любые телефонные переговоры в рабочее время. С родственниками и друзьями Лена могла общаться только после работы и сугубо в присутствии Майорова — набирать номера телефонов нынче стало его то ли обязанностью, то ли привилегией.

Не сказать, чтобы разбираться во внутренних делах "Роспромтрансгаза" было так уж весело. Целыми днями отчеты, договоры, снова отчеты. С Агнессой Лена почти не общалась — о чем говорить с практически незнакомым человеком? Разве что какой рабочий вопрос обсудить, когда самой не все понятно. Скучно — да, неприятно — еще как, но в принципе вполне терпимо, особенно учитывая вполне приличную зарплату, положенную ей щедрым начальником.

А вот после работы начиналась полная катастрофа. Общественным транспортом Лена теперь не пользовалась. И утром, и вечером к ее услугам был Мерседес с персональным водителем. Все бы хорошо, если бы машина предназначалась ей одной. Но беда в том, что одной ей оставаться нынче было запрещено.

В шесть вечера основная масса работников "Роспромтрансгаза" расходилась по домам. Лена же, как проклятая, даже после окончания рабочего дня оставалась в офисе на неопределенное время. Ладно бы в своем кабинете — это еще полбеды. Но она вынуждена была часами просиживать в кабинете Майорова в ожидании, пока он закончит свои начальнические дела. Одна радость — была там потайная комнатка отдыха с диваном, телевизором и прочими радостями жизни. Впрочем, никакая не потайная — дверь в нее не скрывалась панно или хитрыми шкафами, просто туда никто никогда не входил, кроме уборщицы. Теперь вот такая честь была оказана Лене.

Сама по себе комнатка была совсем не страшной. В принципе, и это тоже очень даже можно было терпеть — Лена закрывала дверь, и Майоров словно переставал для нее существовать. Она читала, смотрела новости, делала маникюр — в общем, была предоставлена самой себе и почти не испытывала дискомфорта. Вот если бы она еще могла в любое время выйти оттуда, или хотя бы воспользоваться услугами телефонной связи… Пусть бы даже она звонила не Сергею — все равно ей было бы намного легче перенести лишение свободы. Она могла бы часами говорить с мамой или с подружками, обсуждать какие-нибудь новости, сплетничать, делиться впечатлениями от увиденной телепрограммы или прочитанной книги. В принципе, никто ей этого не запрещал. Если не считать того, что звонить и говорить она должна была в присутствии Майорова. Нет уж, увольте.

А когда Майоров, наконец-то, заканчивал свои дела, начинался настоящий кошмар. Они спускались в гараж, садились в машину и ехали домой. Все это, разумеется, молча. Иногда заезжали в супермаркет за продуктами, и это было самое ужасное, потому что в этом случае Лене предстояло ужинать в обществе ненавистного Влада. Иногда сначала ехали в ресторан. Там Лена тоже вынуждена была делить с ним трапезу, но это казалось ей немножко более легким испытанием: в ресторане, как правило, было много народу, и она могла смотреть по сторонам и не тяготиться натянутым молчанием хотя бы потому, что музыка существенно приглушала напряженность.

Едва переступив порог дома, разбредались по своим углам. Вернее, Лена шла в отведенную ей комнату и выходила из нее только в случае крайней необходимости — ее радости не было предела, когда оказалось, что у нее будут собственные туалет и ванная. Влад же, судя по всему, не слишком тяготился присутствием в доме постороннего человека. По крайней мере, не отказывал себе в удовольствии послушать джаз, включив проигрыватель едва ли не на полную громкость. Лена к любой музыке особо теплых чувств не испытывала, предпочитала ее сугубо в виде фона. Но джаз… Его она переносила с трудом даже как фоновый, едва уловимый шум. Тут же, когда он, казалось, с легкостью проникал сквозь кирпичные стены, и вовсе возненавидела его. Однако в этом доме она была пусть вынужденной, но гостьей, и должна была терпеть причудливые привычки хозяина. И терпела, скрепя сердце. Ни о чем другом думать не могла, кроме как о предстоящей встрече с Сергеем. Дни считала до субботы. Ничего, это совсем не сложно — каких-то пять дней, и она снова увидит любимого…


Пять дней тянулись, словно пять месяцев. Никогда еще Лена не ждала с такими надеждами выходного. Мечталось, что Сергей тоже истоскуется, измается без нее, и первым предложит Майорову прекратить это дурацкое, никому не нужное шоу.

Когда они с Владом вошли в кафе, Корниенко уже ждал их. Подскочил из-за столика, в четыре прыжка пересек небольшой зал и немедленно заключил Лену в объятия — та аж всплакнула от счастья, болтая ногами в воздухе. Взгляды присутствующих были прикованы к ним, но если уж кто-то и страдал от излишнего внимания, то никак не Лена с Сергеем, а на чувства Майорова им обоим было наплевать.

Влад заказывал что-то подошедшему официанту, а Лена с Сергеем этого даже не замечали — они не отрывали друг от друга влюбленных взглядов. Если уж у Елены за прошедшие дни и возникали некоторые сомнения в любви Корниенко, то в эти минуты они растаяли без следа — бесстрастный человек не может смотреть так, обнимать, целовать с такой ненасытностью. И пусть вокруг столько любопытных глаз, пусть рядом сидит ненавистный Майоров — пусть, пусть, пусть! Они все выдержат, все вынесут. Не ради какого-то дурацкого пари, вовсе нет. Наверное, Сережа прав — нельзя построить, не заложив фундамента. И точно так же нельзя построить семью на одной только любви. Любовь — она ведь хрупкая, если не укреплять ее с обеих сторон, того и гляди, развалится, превратится в груду бесполезного песка. А вот когда у них будет газета, приносящая прибыль, появится и свой дом, в котором Лене не придется ежиться под неласковыми взглядами свекрови. А еще у них будет машина, и не просто машина, а Мерседес. Ей этот Мерседес даром не нужен, но если Сережа уверен, что престижное авто придаст ему веса в глазах оппонентов, пусть будет Мерседес. В конце концов, в хозяйстве все сгодится…

Занятые друг другом, влюбленные даже не заметили, как Майоров взглянул на часы: время пошло, отведенные на свидание тридцать минут медленно, по секундочке, капали в прошлое: кап, кап, кап…

Официант подал тирамису, плавающее на черно-белом озере жидкого шоколада, коньяк и кофейный ликер для дамы. Однако ни Лена, ни Сергей его даже не заметили. Майоров неторопливо разлил спиртное по пузатым рюмкам и негромко кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Ну что, за встречу? За первую субботу.

Корниенко с готовностью подхватил рюмку:

— За субботу! Обожаю субботы!

Лена подняла бокал нехотя, словно кто-то невидимый принуждал ее это сделать. Глотнула, размазала ликер по нёбу. Во рту стало приятно, сладко-приторно и немножко горячо, как раз так, как и ей самой в объятиях Сергея. Неожиданно для себя она улыбнулась и поддержала:

— За субботу! Чтобы мир состоял из одних суббот!

Майоров понятливо улыбнулся, а Сергей возразил:

— Нет, милая, из одних суббот нельзя. Когда ж я делами буду заниматься? Так я за год не сдвинусь с мертвой точки.

При упоминании о делах Лена нахмурилась. Не хотелось терять драгоценные минуты на пустые, как ей казалось, разговоры. И тут же вспомнила — как раз от состояния дел Сергея зависело их будущее, а потому не стоило пренебрегать ими. Поинтересовалась:

— Так что у тебя с газетой? Ты уже зарегистрировал ее?

Корниенко рассмеялся:

— Глупая! Когда б я успел? Ты думаешь, это так просто? Прежде чем подать заявку, мне нужно подготовить все бумаги. Самое главное — устав, обоснование деятельности. Это же основа любого предприятия. Вот когда сочиню его, тогда и подам заявку.

Лена растерялась:

— Что значит "когда сочиню"? Ты до сих пор его не написал? Как же так, Серенький — неделя прошла. Ты хоть что-то сделал?

— А как же! — самодовольно ответил тот. — Прежде всего, я все продумал. Заручился поддержкой друзей-журналистов. Мне же будут нужны помощники.

— О, ты нанял сотрудников? — оживился Майоров. — Что ж, оригинальный ход. Хотя любое нормальное предприятие начинается с регистрации и аренды помещения, но газета…

Буквально за несколько секунд на его лице отразилась масса эмоций: от сомнения и удивления до уважительного одобрения. Забавно было наблюдать за тем, как на нем, обычно бесстрастном и непроницаемом, заиграла мимика: то поочередно приподнимались брови и лоб морщился мелкими складочками, то чуть оттопыривалась нижняя губа, то вдруг к ней присоединялась верхняя, а уголки их устремлялись вниз. Глаза то прищуривались, то, напротив, распахивались широко. Лена впервые видела его таким, похожим на живого человека. Ей даже на миг показалось, что он совсем не такой гадкий, каким она представляла себе его раньше. Наверное, она была к нему не совсем справедлива. Ведь если бы он был таким отвратительным, разве Сергей дружил бы с ним столько лет?

Майоров мелко покивал самому себе:

— Молодец. Ты прав: газета — это нечто особенное, и подходить к ней, видимо, нужно иначе. Все правильно — пока ты будешь оформлять документы, они пусть роют землю. Тебе ведь нужно не только первый выпуск сделать сногсшибательным. Все пилотные, как минимум десяток, должны состоять из сплошных сенсаций. Все правильно.

Лена улыбнулась. То-то же, понял, что ее Сережа — гений. И за то, что он по достоинству оценил ее любимого, она готова была простить Майорову отвратительное пари, на которое он вынудил их пойти. Однако после ответа Корниенко Елена забыла обо всех своих мимолетных размышлениях.

— Нет, что ты, — с легкомысленным смешком произнес он. — Никого я не нанимал! На этом этапе было бы глупо тратить на них деньги. Нет, я пока что только закидывал удочку. Многие согласны перейти ко мне на условиях приличной зарплаты. Так что я сначала доведу до логического финала весь официоз, найду помещение, а потом уж, исходя из потребностей, найму штат. Не буду же я просто так швыряться деньгами, еханый блин!

Сердце ухнуло куда-то в пропасть. Она измучилась за прошедшую неделю, как будто отбыла в колонии десятилетний срок неизвестно за какую провинность, а он практически не сдвинулся с места? Не сделал ровным счетом ничего, что хоть на йоту приблизило бы их светлое совместное будущее?

— Как? — спросила она упавшим голосом. — Серенький, ты что, даже помещение не подыскал?!

— А как я оформлю аренду, не имея на руках учредительных документов?! Я поездил по городу, посмотрел, что к чему. Более-менее определился с районом. Ленка, ты слишком многого хочешь за одну неделю. У нас их впереди еще знаешь сколько?

— Пятьдесят одна, — бесстрастно подсказал Майоров.

— Точно! — обрадовался Сергей. — Пятьдесят одна, еханый блин! Ленка — пятьдесят одна неделя! Да я за это время горы сверну! Но для того, чтобы все получилось, нужно все как следует обдумать, чтобы каждый шаг был правильным, в ту сторону, где деньги лежат. Правильно, Владик?

Майоров неопределенно пожал плечом, ответил равнодушно:

— Сережа, это твой бизнес. Мы договаривались, что я не буду мешать тебе своими советами, чтобы потом ты не обвинял меня в провале. Действуй, как тебе подсказывает интуиция. Если тебе интересно мое мнение — я бы действовал иначе. Но я работаю с природными ресурсами, ты — в информационном бизнесе. Это слишком разные вещи. Возможно, ты прав. Возможно — нет. Время покажет.

— Вот, а я что говорю? — обрадовался Корниенко. — И я о том же. Масс-медиа — это слишком специфический бизнес, в нем нельзя действовать нахрапом. А вот скажи, Владик, что мне делать с этим долбанным уставом? Что там надо писать? А то ведь я никогда раньше такими делами не занимался.

Хорошее настроение как ветром сдуло. Лене стало еще более грустно, чем в первый день эксперимента. Тогда она смотрела в будущее с надеждой, была уверена, что у Сергея все получится. Теперь же вдруг появились сомнения. Как же так, ведь за неделю можно было так много сделать. А он, выходит, не сделал ровным счетом ничего. Все так же мечтал о том, как станет матерым главредом, и будет, попыхивая сигарой, гонять рядовых журналистов в хвост и в гриву, требуя сенсационных материалов.

Вполуха слушала, как Майоров объяснял Сергею что-то про устав, а сама все больше раздражалась — ну неужели ему не хватило времени в течение недели, чтобы разузнать об этом проклятом уставе? Пусть бы у того же Майорова — если ему запрещено общаться с Леной, это вовсе не означает запрета на душевные или служебные разговоры с другом. Как же так — она зря мучилась целую неделю?

Чуть отогнув рукав светлого пиджака, Майоров взглянул на часы, и Ленино сердце забилось учащенно: время уходит! По регламенту, занесенному в контракт, они имеют право только тридцать минут в неделю видеть друг друга. Минуты стремительно неслись в пропасть прошлого, а они теряли драгоценные мгновения на разговоры о бизнесе.

— Сережа! — настойчиво перебила она его на очередном вопросе. — Серенький, время уходит! Мы же…

— Подожди, — отмахнулся он от нее. — Я сейчас. А я, как учредитель, могу сам же быть, скажем, генеральным директором, или президентом компании?

— Конечно можешь. Если ты учредитель, можешь быть кем угодно. Но, Сережа, ты забыл одну маленькую деталь — учредителем газеты выступаю я, а не ты. Ты станешь владельцем только через год, как мы и договаривались. А документы оформляешь на меня — когда надо будет, я подъеду, подпишу все бумаги. Уставной капитал так же устанавливаешь ты, исходя из рациональности. Можешь положить оговоренный законодательством минимум, можешь превысить его, если это необходимо. Я бы на твоем месте обошелся минимумом — его можно будет увеличить в любое время, это не запрещено законом. Решать тебе, Серега, я только подписываю документы. Я — только временный учредитель, через год, если у тебя все получится, я со спокойной совестью переписываю документы на тебя, и делай со своей "Авоськой", что пожелаешь.

Пока выпили, пока попробовали тирамису, положенные контрактом тридцать минут иссякли. Теперь остались только самые сладкие, самые волнительные пять минут наедине друг с другом. Но разве применимо слово "наедине", когда вокруг — десятки посторонних глаз?

Майоров деликатно вышел из зала, и Лена взглянула на Сергея с надеждой. Вот сейчас, оставшись с нею вдвоем, он, наконец, поймет, что это пари — чистой воды авантюра, никому не нужная, глупая, бессмысленная. Потому что они все равно не выдержат год друг без друга, не смогут, разорвут контракт, предпочтя счастье бездушной железяке с кодовым названием "шестисотый".

Корниенко трепетно сжал ее ладошку:

— Ну что, малыш, как ты? Влад тебя не обижал?

Влад? О чем это он? Опять Влад, опять Майоров? Сколько можно? У них ведь всего пять минут, им нужно говорить о другом. О том, как тяжело было пережить эти пять дней, о том, с каким нетерпением ждали субботы, о том, как рады встрече. И при чем тут Майоров?

— Нет, Серенький. Не обижал. Все нормально, не волнуйся за меня. Ты лучше делами занимайся. Сереженька, не теряй время. Пожалуйста, помни, какую дорогую цену мы за него платим. Как ты, родной мой? Я так соскучилась!

— Ленка…

Он оставил в покое ее руку, нежно сжал ладонями ее лицо. Повторил:

— Ленка…

Только после этого поцеловал. Жарко, жадно. Лена потянулась к нему — так хотелось соединиться с ним, срастись, влиться друг в друга, навсегда, насмерть, чтобы никакое пари, никакой контракт, никакой Майоров не могли их разлучить. Но вокруг были десятки любопытных глаз.

— Сереженька, миленький, не бросай меня!

Не хотела, а мольбы все равно вырвались из нее. Лена ведь собиралась держаться достойно, чтобы Сергей даже не догадался, как ей тяжело. Но тоска оказалась сильнее.

— Серенький, родненький, к черту Мерседес, к черту газету! Не нужны они нам такой ценой! Сережка, давай откажемся, а? Я хочу быть с тобой, а не с Майоровым. Мне плохо там, я хочу к тебе. Забери меня, Сереженька, забери!

Корниенко целовал ее лицо, размазывая слезы губами:

— Что ты, что ты, малыш? Влад — он хороший, он тебя не обидит. Потерпи немножко, ты скоро привыкнешь. Зато потом… Ты представляешь, как мы будем счастливы через год? Потерпи, Ленка. Бог терпел, и нам велел.

Лена было вспыхнула, но не успела ответить, что Бог терпел совсем другие муки, а главное — не ради несчастной груды железа, а ради всего человечества. Но увидела, что в зал стремительной походкой вернулся Майоров и едва слышно застонала — все, свидание окончено.

— Пойдем, Алена, — произнес тот, вытягивая деньги из портмоне. Протянул их Сергею: — На, расплатись. Может, тебя подвезти?

В Лениных глазах засветилась благодарность — нет же, Майоров, безусловно, вовсе не такая уж сволочь, как она думала. Сначала подвезет, а потом у Сережиного дома снова позволит им остаться ненадолго вдвоем. А может, совсем расщедрится, и подарит им целую ночь счастья? А то и сам поймет, что этот идиотский контракт никому из них не пойдет на пользу, и разорвет его к чертовой матери.

Однако одним словом Корниенко разбил ее мечты в прах:

— Да нет, я, пожалуй, еще немножко посижу, обмозгую твои слова. Ну давайте, до субботы. Ленка, держись. Влад, а ты смотри мне!

Он шутливо пригрозил другу пальчиком, словно шаловливому ребенку. Майоров ничего не ответил. Подхватил упирающуюся Елену под руку и повел к машине:

— Идем, Алена, идем.

За это "идем", за ненавистную "Алену" ей хотелось его придушить. А еще больше хотелось высказать Сергею все, что накопилось на душе. Что она не обязана терпеть рядом с собой чужого мужчину только ради того, чтобы Корниенко мог похвастаться перед кем-то Мерседесом. Но из-за подступивших слез обиды в горле першило, оно словно бы опухло, и сквозь крошечное отверстие с трудом проходил воздух, а для слов уже не хватало пространства…


Мучительно, просто-таки издевательски медленно тянулось время. Лена словно бы превратилась в молодую старушку: с виду привлекательная девушка, в действительности же в ее юном теле оказалась заперта душа старой одинокой, никому не нужной женщины. Она чувствовала себя дальтоником: все вокруг было унылым, безрадостным, лишенным красок жизни. Каждый день одно и то же, с утра до ночи, без сюрпризов и неожиданностей, и даже без малейшей надежды на лучшую долю в ближайшее время. Год казался бесконечным, резиновым.

Жизнь ее нынче была расписана по графику. Вроде никто насильно ее в эту кабалу не толкал, не заставлял придерживаться каких бы то ни было правил, внешне все зависело только от нее. Но Елена почему-то никак не могла выбраться из этого заколдованного круга. Раннее пробуждение, стремительная пробежка до ванной комнаты, чтобы Майоров, не дай Бог, не увидел, какая она "красивая" со сна. Вроде и не было ей до него никакого дела, но почему-то ужасно не хотелось, чтобы он видел ее такую, "утреннюю". Потом молчаливый завтрак в компании Влада, столь же немногословная поездка на работу, где она, наконец, могла хоть немножечко от него отдохнуть. Но и там она чувствовала себя, словно в тюрьме.

Агнесса вроде бы занималась своими делами, внешне не проявляя к новой сотруднице ни малейшего внимания. Порой она покидала кабинет, и Лена оставалась одна. Тогда ее охватывало дикое искушение воспользоваться телефоном, пока никто не видит. Так хотелось позвонить Сергею, пожаловаться на нелегкое свое житье-бытье. Однако отчего-то рука не поднималась набрать номер. Не того боялась, что ее маленькая ложь станет известна ненавистному Майорову — на его реакцию ей было наплевать. Опасалась лишь того, что недовольство ее хитростью проявит сам Сергей. Слишком многое было поставлено на карту. Многое для него, но не для Лены. Ее б воля — сто лет нужны были бы ей и дурацкая "Авоська", и не менее дурацкий, хоть и жутко дорогущий Мерседес. Двадцать шесть лет жила без них, и еще бы лет на пятьдесят с гаком хватило.

А вот Сергей мог бы на нее обидеться. Или вовсе рассердиться. Для него и газета, и железный атрибут успешности были слишком важны. Имела ли она право так по-глупому лишать его надежды на то, к чему он стремился всю сознательную жизнь?

Можно было позвонить хотя бы маме, или подружкам — тем самым она не поставила бы Сережу в неловкое положение, и порой рука ее тянулась к телефону и даже пусть неуверенно, но все-таки набирала знакомый с детства номер. Но в последнюю минуту Елена одумывалась и резко бросала трубку на рычаг. Да, таким звонком она не нарушила бы условий контракта, зато если бы ее застали на этом мелком "преступлении", лимит доверия к ней был бы исчерпан: сначала она позвонила подружке, а в следующий раз с тем же успехом сможет позвонить Сергею, и тогда игра получится нечестной. В этом случае самое лучшее, что ожидало бы ее, так это ужесточение правил. Как минимум, ее перестали бы оставлять одну в кабинете. Как максимум — и вовсе заставили бы работать в кабинете Майорова, а этого Лене хотелось меньше всего на свете.

И потому, как бы ни жаждала она услышать Сережин голос, а приходилось держать себя в руках. В конце концов, Влад обещал иногда в качестве бонуса позволять им пообщаться в неурочное время. Значит, нужно показать ему, что она полностью лояльна, заслуживает высочайшего доверия, за что и можно наградить ее долгожданной премией. А маме и подружкам она сможет позвонить позже, из кабинета Майорова. Конечно, не слишком приятно, когда кто-то чужой набирает номер, зато не подслушивает — в этом Лена убеждалась неоднократно. Едва только Влад набирал последнюю цифру номера и передавал трубку Лене, сам тут же хватался за мобильный — кому уж он звонил, неизвестно, но разговора ее явно не слушал, потому что сам в это время тихонько, чтобы не мешать ей, обсуждал с кем-то свои дела. На всякий случай даже отворачивался от нее, демонстрируя: меня не интересует, о чем ты говоришь, я тебя даже не вижу. Дескать, чувствуй себя спокойно. Как будто все эти условности можно было принять за нормальную свободную жизнь.

В лету кануло еще три субботы. Увы и ах — Лена едва не плакала от обиды, но все они мало чем отличались от первой встречи. Жаркий поцелуй вместо приветствия, после чего вся получасовая беседа так или иначе крутилась вокруг проблем Сергея. Еще дважды он выспрашивал Майорова насчет написания устава, в третий раз все полчаса возмущался, что аренда в облюбованном районе оказалась баснословно дорогой. Минул почти месяц, а он практически так и не сдвинулся с мертвой точки — даже регистрацию, по его словам, должен был получить со дня на день.

В общем и целом эти встречи не приносили Лене ничего, кроме расстройства. В присутствии Майорова никак не удавалось отвлечься от дел и насладиться обществом друг друга. В те же пять минут, что они с Сергеем оставались наедине — если только можно считать уединением нахождение посреди заполненного посетителями зала — уходили опять же в слова. Корниенко убеждал ее, что все будет хорошо, просил потерпеть ради высоких целей. Целовал, ласково гладил по щекам, и Лена ловила на себе изумленные взгляды — пришла с одним, целовалась с другим. А уходить опять доведется с первым: почему-то так повелось, что Сергей непременно оставался за столиком, хотя это и не было обусловлено никакими договоренностями.

Мало-помалу напряжение первых дней растаяло. Не то чтобы Лена стала получать удовольствие от постоянного присутствия Майорова. Вернее было бы сказать, что она перестала испытывать неловкость в его обществе. Не было в их совместном проживании ровным счетом ничего приятного, но и неприятие ныне ушло в небытие.

Из откровенного врага Влад постепенно превращался в вынужденного соседа — пусть и не слишком обаятельную личность, но и, наверное, не самую вредную. По крайней мере, все Ленины просьбы удовлетворялись немедленно: хотелось ей сходить на выставку или увидеться с родственниками — пожалуйста: Майоров откладывал все свои дела и ехал в указанном направлении. Послушно сидел в крошечной кухоньке, если Лене нужно было посекретничать с матерью. Или же все вместе пили чай с вишневым вареньем, которое, несмотря на обилие готовых конфитюров, Ирина Станиславовна готовила по старинному рецепту.

На работе тоже стало немножечко легче — Лена пообвыклась в новом коллективе, немножко ближе познакомилась с Агнессой Кусакиной, и поняла, что она, вопреки красноречивой фамилии, совсем не кусается. Очень даже напротив — та никогда не злилась, если Лена допускала откровенные ошибки в документах, лишь деликатно на них указывала. Максимум, что позволяла себе начальница, так это попросить сотрудницу быть немного внимательнее.

Иногда они забывали про работу и болтали на отвлеченные темы. Если вдруг разговор заходил о руководстве "Роспромтрансгаза", Агнесса очень уважительно отзывалась о Майорове. Такие моменты Елена не любила. Потому что в речах начальницы Владислав Алексеевич выглядел образцом для подражания, а никак не высокомерным двуличным типом, каким знала его Лена. Несоответствие образов раздражало ее, она не знала, что и думать: то ли шеф очень хорошо платил Агнессе, за что она его и боготворила, то ли… О втором варианте думать было намного противнее, чем о первом, но Лена никогда не считала себя наивным человеком, а потому понимала: скорее всего зарплата, сколь бы высока она ни была, тут не при чем. Вероятно, Агнесса, как и остальные сотрудники, была уверена, что новая сотрудница — любовница Майорова, а потому и не озвучивала истинных своих мыслей о нем, опасаясь, как бы Лена не донесла до шефа мнение подчиненных.

Ее это ужасно злило. Несколько раз она намекала, что не имеет к Владиславу Алексеевичу ни малейшего отношения, однажды даже прямым текстом высказала свое, мягко говоря, отрицательное к нему отношение. Все ее попытки были бесполезны. Однако обвинять Агнессу в глупости или недоверии было бы бесчестно: ну какой нормальный человек поверит, что между начальником и сотрудницей ничего нет, если каждое утро и каждый вечер они садились в одну машину? Если обеденные перерывы они проводили вместе, и даже на служебные мероприятия отправлялись опять же рука об руку. И разве могло укрыться от любопытных глаз, что в шесть часов вечера, когда практически все сотрудники стремительной походкой шагали к станции метро Кузнецкий мост, Елена Оболенская, скромная служащая отдела экономического развития, отправлялась в кабинет руководителя компании.


Ничем не примечательный понедельник закончился неожиданным праздником. Маленьким, скромным, ничего не обещающим, и все же.

После работы, как обычно, заехали в супермаркет. Однако оттуда Влад вышел загруженным под завязку: какие-то коробочки, свертки, кульки. Расторопный водитель подсуетился вовремя, иначе пара пакетов рисковали оказаться на асфальте. Лена ничего не сказала. Уставилась в окно, старательно демонстрируя равнодушие — мало ли, для кого он все это понабирал. Лично ей от него ничего не нужно.

Только дома, выложив покупки на стол, Майоров торжественно провозгласил:

— Ну что, Алена, отметим праздник?

Какой еще праздник? Какие вообще в ее положении могут быть праздники, если позавчерашняя встреча с Сергеем расстроила ее настолько, что она думать ни о чем не могла кроме того, как бы отменить их следующее свидание под надзором недремлющего ока Майорова. Опасалась, что не выдержит, сорвется, наговорит Сереже неоправданных гадостей. Или оправданных? В любом случае ей нынче не до праздников.

Владу оказалось достаточно ее вопросительного взгляда. Объяснил со странным выражением голоса, то ли с обидой, то ли с недоумением:

— Месяц! Алена, сегодня же месяц твоего заточения. Ты что, забыла?

Та промолчала. Забыла? Она прекрасно знала, какое сегодня число, как и дату начала идиотского эксперимента по испытанию их с Сергеем любви. Но почему-то даже не подумала о том, что прошел уже месяц. Она считала не дни, не месяцы, а лишь субботы. Прошло четыре, значит, осталось еще сорок восемь суббот. Ужасных, бессмысленных, неприятных. Когда Сережа, казалось бы, вот он, сидит рядышком, обнимает. Но при этом почему-то кажется таким чужим, далеким. Словно они расстались на целую жизнь, и встретились лишь спустя полстолетия, которое каждый из них прожил автономно. Но желанная встреча не принесла ни малейшей радости, потому что разлука нанесла их чувствам непоправимый урон. Неужели ее любовь померкла? Всего за месяц? Да нет же, нет. Абсурд. Ничего не померкло. Просто встречаться с Сергеем в присутствии Майорова было так унизительно. Просто Сережу больше интересовала не Лена, а его газета, которая и теперь, спустя месяц, все еще оставалась лишь его радужной мечтой. Просто… Все так просто. Но почему же тогда так муторно на душе?

— Нет, не забыла, — не слишком уверенно произнесла она. — Думала, ты забыл. Впрочем, такое ли уж это событие?

Влад посмотрел на нее серьезно, чуточку дольше положенного. Ответил таким тоном, словно сам задавал вопрос:

— Это, Алена, событие. Месяц из двенадцати — это не так уж мало. Осталось всего одиннадцать, разве тебя это не радует?

Она промолчала. А что тут скажешь? Разве объяснишь ему, передвижному калькулятору, что ее не радует ни один день в его обществе? Разве он сможет понять, что этот месяц можно смело считать потерянным. Нет, украденным. И украл его он, Майоров. Но ему мало, он хочет украсть у нее еще одиннадцать. Зачем ему это, зачем?

А собеседник словно бы не замечал ее дурного настроения. С веселостью — наигранной? или ему действительно было весело? — накрывал на стол. Шампанское, коньяк, мартини. Икра, очищенное мясо краба, выложенное розовыми жгутиками на тарелку, гребешки в горчичном соусе, солянка из морской капусты с кальмаром и мидиями. Посреди этого деликатесного царства банка обыкновенных огурцов смотрелась нелепо и чужеродно.

— Как ты относишься к морепродуктам? — запоздало поинтересовался Влад, услужливо отодвигая перед Леной стул.

Та пожала плечом. Не то чтобы она сама не знала — любит ли она морепродукты или нет. Какой дурак от них откажется? Просто в эту минуту ей было не до деликатесов. Как-то вдруг стало еще обиднее, чем раньше, что этот месяц практически выпал из ее жизни.

— А я люблю, — радостно продолжил он, открывая шампанское. — Ничего, что икра красная? Вообще-то черная куда дороже и считается полезнее, но я ее почему-то терпеть не могу. Даже не верится, что кому-то она может нравится. Мне она болотом воняет, и хоть ты тресни.

Он рассмеялся:

— Я столько раз себя насиловал! Ну как же — черная икра, настоящие джентльмены должны знать в ней толк. И на бутерброд мазал, и так ел, и с крекерами на приемах…

Налил шампанское в бокалы:

— Да ну ее, ту икру.

Поднял бокал в направлении Елены, подождал, пока она поднимет свой, провозгласил:

— За месяц. Надеюсь, он был не самым плохим…

Лена едва сдержалась, чтобы не хмыкнуть ехидно.

— За то, чтобы следующие одиннадцать оказались для тебя более легкими и быстрыми. И вообще — за тебя, Алена. Таких, как ты, еще поискать. В наше время с декабристками ох как туго, ты уж мне поверь. За тебя!

Бокалы издали печальный звон, словно опасаясь за свою целостность. Лене хотелось высказать, наконец, все, что накопилось в душе. Но природная скромность и хорошее воспитание сделали свое дело — она вновь промолчала. Отхлебнула шампанского, снимая пробу — раньше все больше игристое пила, какое-нибудь "Советское" или "Крымское". На этом же была незнакомая этикетка с неразборчивым названием латиницей. Напиток оказался холодным, в меру резким и в то же время мягким, кисловатым с едва заметной сладостью. Неизвестно, как там с алкоголем, а вот жажду таким шампанским, должно быть, очень хорошо утолять. И она выпила до дна.

Пока она пила, Майоров успел намазать ей бутерброд икрой. Неожиданно для себя Лена улыбнулась: была уверена, что Влад не упустит возможности в очередной раз пустить пыль в глаза, и выложит на хлеб едва ли не всю банку. Ошиблась: икры было ровно столько, сколько она сама положила бы: не слишком густо, чтобы не было чересчур солоно, но и "не лысо", когда одна икринка разыскивает другую при помощи Интерпола.

Бутерброд оказался неожиданно вкусным. Не то чтобы Лена никогда раньше не ела икры — пусть нечасто, но пробовала, конечно. Просто настроение было таким серым, пресным, что и все вокруг казалось таким же словно бы неживым, как будто нарисованным. И вдруг посреди этой серости — яркие брызги цвета и вкуса: кисло-колючее вино, сладковато-соленый бутерброд. А икринки так забавно лопались во рту, как будто рыбное шампанское. От такой ассоциации она не сдержалась и весело фыркнула.

Майоров насторожился:

— Что-то не так?

Лена слишком поспешно замотала головой:

— Нет-нет, все хорошо!

У того едва заметно дрогнули брови, выдавая подозрительность:

— И все-таки?..

Да что ж он такой настойчивый? Лена сконфузилась:

— Да нет, Влад, честно. Все хорошо. Просто… Икринки лопаются, как шампанское. Как рыбное шампанское…

И почувствовала, как щеки заливает жар, отчего еще больше смутилась.

Пару секунд Майоров смотрел на нее с явным недоумением, и Лена уже готова была провалиться сквозь землю. Надо же было сморозить такую глупость.

Глаза собеседника заиграли веселыми огоньками, и он расхохотался:

— А ведь и правда! Почему мне это никогда не приходило в голову?!

От облегчения Лена тоже рассмеялась. Уж лучше пусть он над ней смеется открыто, чем недоумевает в душе: надо же, такая молодая, а как судьба жестоко посмеялась над девочкой…

Одна-единственная нейтральная фраза иной раз способна растопить многовековой лед. Обстановка за столом в мгновение ока стала непринужденной и даже дружественной. Впервые за прошедший месяц Лена ощутила себя свободным человеком. Откуда-то изнутри вдруг пришло понимание: а чего его бояться, стесняться? Не понравится ему что-то — и хорошо, пусть он сам же, первый, нарушит условия контракта, разорвав все договоренности. Почему она должна чувствовать себя скованной и неуверенной? В конце концов, не она придумала это идиотское пари, не ей и стыдиться.

С пониманием этого словно гора с плеч упала. Свобода и раскрепощенность распирали ее. Захотелось вдруг вытворить что-то такое, чтобы продемонстрировать Владу независимость. Но в голову упорно ничего не лезло. Тогда Лена схватила бутылку шампанского и щедро плеснула в свой бокал. Лишь после этого равнодушно поинтересовалась у хозяина:

— Тебе налить?

Тот смотрел на нее вроде серьезно, по крайней мере, на его лице не отражалось и тени улыбки. Зато глаза выдавали его с головой: никогда еще Лена не видела его таким. Он словно бы ожил, превратился вдруг из говорящей мумии в живого человека.

— Нет, спасибо. Я предпочитаю коньяк, если ты не возражаешь.

Лена не возражала. Она только смотрела на него недоуменно: дескать, а мне-то какое дело, будешь ли ты пить коньяк или лимонад?

Откупорив крышку, Майоров плеснул себе коньяку. Практически черный в бутылке, в рюмке он сверкал коричневато-оранжевым теплым светом.

— Алена, ты замечательно управляешься с бутылками, но в следующий раз все-таки предоставь это мне. Я привык считать себя джентльменом, а так получается…

Он не сказал, что именно получается, но Лена и без слов его прекрасно поняла. И вместо смущения испытала неимоверную радость: то-то же, голубчик, есть и у тебя слабые места. Теперь держись.

— За тебя, Алена. За твою жертвенность. Знаешь, я по-хорошему завидую Сереге. Честно. За такую, как ты, следовало бы побороться.

Майоров неспешно, словно пробуя напиток, отпил несколько глотков и аккуратно поставил рюмку на стол. Елена не удержалась от сравнения — а Сергей непременно выпил бы махом, до дна. Коньяк дал бы о себе знать спустя каких-нибудь пять минут — Корниенко всегда очень быстро пьянел, но не мог удержаться от соблазна выпить, чем непременно приводил подругу в смятение.

После маленькой заминки, вызванной размышлениями на тему "а не шутит ли он, не издевается ль?", она тоже выпила. Манерничать, однако, не стала. Не потому что хотела напиться, а сугубо в пику Майорову. Мол, ты такой, а я совсем другая, мы разные, как бы ты ни корчил из себя демократа. Намеренно закусила шампанское огурцом и скривилась, не сдержавшись: после приятно-колючего вина во рту разлилась уксусная кислятина.

— Что, невкусно? — Влад скривился вместе с ней. — Так что ж ты! Полно же всего.

Отрезал от жгутика кусочек краба, протянул ей на вилке:

— На, заешь.

Попробуй устоять против такого искушения. Лена хотела демонстративно отказаться, но нежный сладковатый аромат мог сломить любую решимость. Она не удержалась и послушно раскрыла рот. Мягкое волокнистое мясо таяло во рту. От блаженства глаза прикрылись сами собою.

— У-мм, — промычала она и вдруг вспомнила, что рядом сидит неприятель. Чего это она так расслабилась?

Однако во взгляде Майорова не было ни грамма насмешки. Он смотрел на нее тепло, совершенно по-дружески, и Лена тут же расслабилась. В конце концов, не съест же он ее. Это не предусмотрено контрактом.

Следующий кусок краба оказался во рту Майорова, и тот тоже замычал довольно:

— Ммм! Обожаю морскую кухню! А ты гребешки попробуй — объедение. Только я предпочитаю их сам готовить. Без лишних заморочек — они сами по себе вкусные. Кинуть на сковородочку сливочного масла, а потом гребешков… У-уу! С ума сойти! Не только язык проглотишь — вилку вместе с пальцами съешь. Ты ела когда-нибудь жареные гребешки?

Лена замотала головой — какие гребешки, она и название-то такое слышала раз или два в жизни.

— Вернее, они получаются не столько жаренные, сколько тушеные, но зато вкуснотища неописуемая! Я приготовлю в воскресенье — сегодня просто уже поздно, так я взял кулинарские. У тебя на воскресенье пока нет планов?

Издевается или нет? Так и не поняв, Лена смешливо фыркнула — мол, еще спрашиваешь. Влад тоже хохотнул весело:

— Ну тогда запиши его за мной.

Как будто у нее могли быть другие варианты.

— Устроим маленький пикничок. Я все приготовлю, а потом поедем куда-нибудь подальше от города, от людей — надоела суета. Целый день будем отдыхать.

— Ты? Отдыхать? — она недоверчиво уставилась на него. — Ты же кроме работы ничего не умеешь!

— Почему не умею? Умею. Я, Алена, на многое способен. Но ты права — работа, сволочь, забирает массу времени. Ничего не поделаешь: назвался груздем — полезай в кузовок. Но иногда все-таки нужно позволять себе маленькие радости, правда? Иначе зачем нужен этот бизнес?

В голове приятно шумело. Лена не была пьяна, но после шампанского в голове ощущалась такая легкость, и вообще обстановка казалась такой непринужденной, располагающей к общению. И Майоров был уже не надутым индюком, помешанным на работе, а вполне компанейским и даже обаятельным человеком. Она согласна закивала: да, да, а иначе как же?!

— А то так и лето пройдет, а мы ни разу не искупаемся. О, слушай, Алена, а почему бы нам завтра после работы не рвануть куда-нибудь поближе к воде? Вечером вода теплая, и жарко уже не будет.

Идея показалась ей потрясающе свежей:

— Точно! — радостно воскликнула она.

Ее энтузиазм подогрел Майорова:

— Отлично, договорились. С утра захвати купальник, чтоб не заезжать домой. А я позабочусь о тормозке — не ехать же с пустыми руками. Знаешь, я обожаю чего-нибудь пожевать на воздухе.

Лена сконфузилась:

— Упс. Ничего не получится. Я купальник не брала, он дома остался. Я же не думала, что мы с тобой по пляжам шастать будем.

— Дык… Не проблема. Купим новый.

И вот это его "купим" все испортило. Так мог бы сказать Сергей, но какое право имел говорить это Майоров? Кто он такой, чтоб покупать Лене купальники?

Увидев, как она поникла, Влад тут же попытался исправить положение:

— Или заедешь домой, возьмешь старый, если он тебе так дорог. В обед, например.

Лена взглянула на него заинтересованно. Что это, оговорился? Имел в виду "заедем", или?..

— Ради моего купальника ты пожертвуешь обедом? Ты же и так практически на ходу жуешь.

В его взгляде уже не играли веселые лучики. Влад стал серьезен, как обычно, то есть до противности.

— Я сказал "заедешь", — повторил он, нажимая на последнее слово. — Андрей тебя подбросит. Хочешь — в обед, хочешь — в рабочее время. Не хочешь с Андреем — езжай сама.

Сама? С чего бы это он так расщедрился? Вроде и выпил всего ничего. Или это провокация? Лена так и не ответила, только смотрела на собеседника с недоверием, ища в его словах подвох.

Тот разозлился:

— Я всего лишь предложил тебе купальник. А уж покупать ли его, или забирать из дому старый — мне без разницы. Не хочешь на пляж — не надо. Я не настаиваю. Я вообще ни на чем не настаиваю. Если ты думаешь, что мне приятна роль твоего тюремщика — ты сильно ошибаешься. Делай, что хочешь — я больше не собираюсь тебя контролировать. Это всего-навсего контракт, а любой контракт можно расторгнуть. Ты можешь оставаться здесь, можешь уходить. Можешь звонить когда и кому хочешь — все зависит только от тебя. Решай сама, что тебе нужно. Тебе, а не Сергею. Мне надоело быть твоим врагом, тем более что я никогда им не был. Однако ты считаешь меня врагом, я ведь не ошибаюсь? Скажи — я заставлял тебя соглашаться на это пари? Я привел тебя в этот дом под расстрелом? Каждое утро везу на работу под дулом автомата? Не ты ли согласилась на эти условия, Алена? Тогда почему винишь во всем меня?

Его голос, еще минуту назад теплый, дружественный, стал вдруг отвратительно-официальным. Наверное, так он выговаривал претензии секретарше Регине. Но той по штату положено терпеть такой тон, а с какой стати это делать Елене?

С другой стороны, в словах его, таких жестких, колючих, не было ни слова лжи или перевирания фактов. Да, все так. Никто не заставлял ее соглашаться на это издевательство под дулом автомата. Никто не вымогал ее подписи на каких бы то ни было документах — все договоры подписывал Сергей, хотя в них напрямую затрагивалась Ленина судьба. Тогда почему она терпит, почему позволяет вытворять с собой такое?

Она вспыхнула, взглянула на собеседника со всею дерзостью, на которую была способна, и приготовилась дать противнику отпор. Но аргументов в свою защиту почему-то не нашлось. Да и кто здесь противник? Разве Майоров враг? Да, она не испытывает к нему теплых эмоций, но враг… Пожалуй, это слишком сильное слово. Скорее, Влад ей недруг, это да. Недруг…

И как она умудрилась это забыть? Выпила два бокала шампанского, и Майоров показался ей нормальным человеком? Недаром мама предупреждала о коварстве алкоголя.

Слов для адекватного ответа она так и не нашла, молча смотрела на визави и хлопала ресницами.

Влад со всей дури шарахнул кулаком по столу. Посуда звякнула, бокал упал, и Лена порадовалась, что выпила шампанское до дня, иначе не избежать бы пятна на скатерти. Пузатая же рюмка на короткой широкой ножке устояла, только коньяк плескался в ней по стенкам, оставляя на стекле янтарно-желтые слезы.

— Черт! Я ведь только хотел наладить отношения. Думаешь, мне легко? Ты вся такая бедная-несчастная, а я, сволочь, испытываю от этой ситуации бешеное удовольствие? Ты понимаешь, что я привык жить один, так, как мне захочется? Ни с кем не согласовывать свои планы, не зависеть от чьих-либо желаний и потребностей. Да, вся твоя жизнь перевернулась вверх дном. Но ведь и моя перевернулась! На кону — всяческие блага для вас с Серегой. Но мне-то от этого пари никакой выгоды! Однако пострадавшая здесь только ты, конечно…

У Лены уже не было ни малейшего желания ему перечить. И правда, ему-то, поди, тоже с нею несладко. Жил себе, жил один, а тут вдруг появляется в доме женщина. Ладно б своя — любовница, невеста, жена, а то ведь чужая. Почему она раньше об этом не думала? Как-то это все неправильно. Глупость они с Сергеем спороли, вот что. И Майоров принял в этом участие. Тоже наговорил, наобещал сгоряча — чего не ляпнешь спьяну. А потом стыдно было признаваться, что выпил лишку. Как же, деловой человек, а деловые слов на ветер не бросают.

Что ж, комедия с дурацким пари сильно затянулась. Пора поставить точку. Если мужчины не могут взять на себя ответственность, Лене придется сделать это самой.

— Знаешь, Влад, ты прав. Меня никто не заставлял. Я спорола глупость. Просто не представляла, на какие муки обрекаю нас троих. Прости, это моя вина.

Не дожидаясь ответа, прошла в свою комнату, собрала кое-какие вещи в сумку.

— Ты не возражаешь, если остальное я потом заберу?

Майоров смотрел на нее, стоящую в просторной прихожей, удивленно и даже виновато.

— Ален… Не надо. Я погорячился. Не обращай внимания. Сорвался — с кем не бывает…

— Да нет, Влад, все правильно. Так будет лучше. А Сереже я все объясню. Ты не бойся — на тебя он обижаться не будет, виноватой буду только я. Но это ничего, со мной он все равно помириться — куда ему деваться?

Она улыбнулась совсем не уверенно, как-то робко. Однако когда Майоров попытался забрать у нее сумку, резко отдернула ее:

— Не надо! Я все решила. Я ухожу. Спасибо за гостеприимство.

— Постой. Давай я хоть Андрея вызову, что ли. Куда ты на ночь глядя?

— Ничего, я на такси.

Майоров внимательно посмотрел на нее, словно бы на глазок определяя ее решимость, и снял трубку с висевшего на стене аппарата:

— Алло, такси? Примите, пожалуйста, заказ. Только срочно, девушка.

Он еще не успел назвать адрес, а Лена уже открыла дверь:

— Я подожду на улице. Спасибо за все.


Таксисту она назвала свой адрес. Имела полное моральное право ехать прямиком к Сергею, коль уж бестолковая авантюра с газетой и Мерседесом завершилась логичным пшиком. Однако сам собою с языка сорвался свой адрес, хотя и ехать было значительно дальше.

Лена нахмурилась: да что ж такое, выходит, даже уйдя от Майорова, она все еще находится под его влиянием? Собралась было исправить ошибку, уже открыла рот, чтобы дать таксисту новые указания, да так и не решилась. Вернее, поняла, что, не задумываясь, сделала правильно. Не нужно спешить. Не в ее положении. Сначала хорошо бы все обмозговать. Сергею, поди, не слишком понравится ее своеволие.

К ее радости, Ирина Станиславовна сдержала удивление, увидев дочь на пороге в столь поздний час. Не кинулась расспрашивать, что же произошло, справедливо рассудив, что та сама все расскажет, когда посчитает возможным. Лишь ненавязчиво предложила поужинать, да после отказа постелила на кушетке в маленькой комнатке рядом с парализованной бабушкой.

Родной дом почему-то показался чужим. Не в том дело, что квартирка была тесная для четверых обитателей. К тесноте Лена привыкла, всю жизнь в ней жила. Но что-то другое не давало покоя. Не было ощущения дома, где можно расслабиться, и это угнетало больше всего.

Она задумалась. А где бы она хотела сейчас оказаться? Какое место смогла бы назвать домом? Квартиру Сергея? Вернее, его комнату? Комнату — возможно, но разве ее можно отделить от квартиры? А там хозяйка Антонина Федоровна, и рядом с нею невозможно чувствовать себя уютно. Нет, и то место Лена тоже не могла бы назвать домом.

А что могла бы? Где он, ее дом? Там, где она прожила последний месяц? У Майорова? Там к ее услугам была не только отдельная комната, но даже ванна и туалет. С точки зрения жизненных условий — более чем приемлемо. А вот с позиции душевного комфорта… Это место еще меньше подходило под определение дома.

Дом — это некая географическая точка в пространстве, предназначенная для отдыха от всего, даже от мыслей, место, где можно быть самим собою. В квартире Майорова это было немыслимо — попробуй расслабиться, когда за стеной бродит… бродит кто? Враг? Нет, не далее, как полчаса назад Лена уже задавала себе этот вопрос, и пришла к выводу, что Влад ей вовсе не враг, а просто недруг. Но даже если так — какая разница? Разве можно назвать домом место, где за дверью если не раздаются шаги недруга, то могут раздаться в любую минуту. Где громко орет ненавистный джаз, и нет сил попросить хозяина убавить громкость.

Сережин дом… это Сережин. И его матери. Лена всегда чувствовала себя там чужой. Надеялась, что после свадьбы все изменится. И где она, их свадьба?

В душе заворочалась надежда. А почему, собственно?.. Почему она считает, что свадьбы не будет? Между прочим, по срокам они ничего не пропустили — впереди еще неполные три недели. Вполне можно успеть подготовиться. Платье можно купить за день. Вот только…

Согласится ли Сергей жениться? Лена ведь разорвала контракт, не посчитав необходимым посоветоваться с ним. Она сама приняла решение, от которого очень во многом зависела их будущая совместная жизнь. Понравится ли это Сергею? Нет, однозначно не понравится, тут даже гадать нечего. Единственное, о чем еще можно было рассуждать, так это о том, простит ли он ее выходку или нет. С одной стороны, Лена была уверена в его любви, и тогда не имелось оснований для сомнений: раз любит, то непременно простит. С другой, она прекрасно знала, что газета и Мерседес были его самыми большими мечтами. И даже если Сергей ее простит, то вряд ли когда-нибудь сможет забыть, что именно Лена не позволила сбыться его надеждам.

Так готовиться к свадьбе или не стоит? Хотя бы морально. Надеяться на семейное счастье, или теперь, когда не далее, как полчаса назад, собственными руками подожгла мост, соединяющий ее со счастливым будущим, это было бы слишком наивно?

Уверенность в правильности решения не то чтобы покинула ее, но как будто несколько пошатнулась. За себя Лена могла порадоваться — она однозначно избавилась от тяжкой обузы. А вот реакция Сергея тревожила. И даже не столько реакция, сколько само его будущее. Он ведь уже уволился из газеты, уже, поди, во сне видел себя предпринимателем на шестисотом Мерседесе, а тут…

Что "тут", она не успела додумать. Была уверена, что не сможет заснуть в эту ночь, приготовилась крутиться с боку на бок на узенькой кушетке с вредными пружинами, без конца впивающимися в тело. Однако под тяжелое посапывание бабушки незаметно для себя отключилась.


Дождь звонко барабанил по подоконнику: кап, кап-кап-кап. Дождь — это хорошо, жара уже надоела. Вот только как они будут купаться под дождем?

С кем? Не проснувшись до конца, Лена рывком села на кровати. Глаза все еще были закрыты. С кем она собралась купаться под дождем? Майоров, слава Богу, в прошлом. Купаться она будет с кем угодно, но не с ним. И без всякого дождя — его она пересидит дома, благо идти ей теперь некуда: с сегодняшнего дня безработная. Можно спать хоть до обеда.

Однако снова заснуть не получалось. Дождь какой-то странный — стучит не размеренно: то затихает на несколько секунд, то вдруг снова стучит. И звук неправильный, какой-то не дождливый.

Она открыла глаза — комнатка, залитая солнечным светом, все равно казалась крошечной. Солнце и дождь?

Снова села и огляделась. Ах, вот оно что — это мама кормила бабушку и стучала ложкой о тарелку. Та, бедолага, ни есть, ни пить сама не могла. Даже говорить разучилась, только мычала что-то нечленораздельное. Бедная бабулька! Лена любила ее. Бабушка всегда была рядом, можно сказать, именно она и вырастила внуков, пока их мать бегала с одной работы на другую.

— Привет! — поздоровалась она.

— Ну наконец-то! — обрадовалась Ирина Станиславовна. — А то уж я извелась. Думала, ты хоть пару слов с вечера скажешь, объяснишь, что приключилось. У тебя все в порядке?

Казалось бы, такой простой вопрос, а ответить на него почему-то сложно. В порядке? Еще в каком! Теперь Лена принадлежит самой себе, что захочет, то и сделает. Вот только как же со счастливым будущим?

— Ой, мам, давай потом, ладно? Дай мне самой разобраться.

Она свободна, она ничья. Но почему на душе так муторно?

Пока умывалась, завтракала, пыталась убедить себя, что все нормально. Вот приведет себя в порядок, и…

Что? Поедет к Сергею? Или лучше сначала позвонить?

И сказать:

— Милый, у нас не будет Мерседеса!

И черт бы с ним, но…

Но не будет и газеты. "Планеты в авоське". Сережа не станет главным редактором. Он не станет даже простым редактором. Ему придется сильно побегать, чтобы снова стать рядовым журналистом.

Лене стало по-настоящему страшно. Не за себя, не за возможный разрыв отношений с любимым. Ей стало страшно за него. А что, если Сергею не удастся сразу устроиться на работу? Вернуться на прежнее место он даже не станет предпринимать попыток — гордый. Наверняка ведь там всем рассказал, что затевает собственное издание. А журналисты народ, мягко говоря, общительный, и как пить дать уже если не вся Москва, то все мало-мальски знакомые наслышаны о его начинаниях. Много ли среди них найдется людей понимающих? А остальные как минимум будут потирать руки от чужой неудачи. Кое-кто начнет открыто насмехаться над ним…

Господи, и как их угораздило вляпаться в эту историю?! Как теперь из нее выбраться без потерь? Как ни крути, а без потерь не получится — и Лена, и Сергей уже потеряли прежнюю работу. Новую… да конечно найдут, но сколько времени на это потребуется? А пока будут находиться в подвешенном состоянии, Сережа определенно будет злиться на нее. И, возможно, справедливо. Не менее возможно, гораздо дольше, чем будут длиться поиски вакансии. Может даже всю жизнь…

Если бы она не соглашалась на эту аферу, тогда ее и не в чем было бы упрекать. Но Лена дала принципиальное согласие на этот эксперимент. Ведь без него Корниенко не смог бы подписать контракт. Хотела, не хотела — в данном случае не имело никакого значения. Главное, сказала "Да". А значит, не имела теперь морального права разрывать договор, не посоветовавшись с Сергеем. И то, что принципиальное "добро" она давала под давлением, нельзя считать оправданием — главное, что она все-таки согласилась.

Для того чтобы соблюсти приличия, нужно было позвонить Сергею. Если не заручиться его поддержкой, то хотя бы поставить в известность. Но нельзя же вот так, задним числом…

Может быть, позвонить сейчас? К счастью, теперь ее никто не опекал, она снова сама себе хозяйка. Никто не помешает ей набрать любой номер и говорить хоть до скончания века. Но… Звонить Сергею не просто не было желания, а почему-то Лену даже начинало мутить от этой мысли.

Нет, не почему-то. Она прекрасно знала причину. Заранее была уверена в том, что вместо одобрения, вместо ласкового тона и уверений в любви она услышит лишь слова обиды. И это в лучшем случае. В худшем… О худшем думать не хотелось — от его ожидания и мутило.

Раньше Лена была уверена — что бы ни случилось, они с Сергеем всегда будут счастливы. Самое главное — чтобы они были вместе, все остальное казалось такой мелочью. Теперь же что-то страшное встало между ними. Она по-прежнему была уверена в своей любви к нему, однако никак не могла избавиться от обиды за то, что Корниенко так лихо расправился с ее мечтами о близком счастье. Да еще и в такой день! День, который она должна была запомнить как один из самых-самых замечательных в своей жизни, стал вдруг черным, мрачным, словно в тот день она похоронила свою любовь.

Та была еще жива — Лена не сомневалась в этом. Но почему-то редкие встречи с Сергеем ее уже не радовали. Это в первую субботу она умирала от счастья, направляясь на свидание под конвоем Майорова. Уже во вторую ехала в кафе с некоторой настороженность — боялась, как бы долгожданная встреча не стала копией той, первой, так разочаровавшей ее. И, конечно же, опасения оказались не напрасны…

Третья и четвертая субботы лишь усугубили ее разочарование. Не то чтобы любовь померкла — Лена до сих пор считала Корниенко самым близким человеком во вселенной. Однако чувство ее к Сергею сильно изменилось. Как ни гнала от себя обиду, а та сидела глубоко внутри, и в ближайшее время выходить из своего убежища не собиралась. Вроде Лена и понимала, как сильно любимому хочется воплотить мечту всей жизни в реальность, и даже искренне желала ему помочь. Но цена его мечты оказалась слишком велика для нее, почти неподъемна.

Лена уже не раз пожалела, что согласилась участвовать в этом своеобразном шоу "За стеклом". А вчера Майоров, словно подслушав ее мысли, подвел к правильному решению. Да вот только правильным оно было бы в самом начале, еще до подписания идиотского контракта. Теперь же, когда все закрутилось в тугой жгут, Лена уже сильно сомневалась в его верности.

Почему с вечера все кажется таким простым, а утром оказывается сложным? Права ли она, одним росчерком пера ставя крест на стремлениях любимого? Имела ли она право решать его судьбу? Но разве такое разрешение имел Сергей?

Нет, не имел. Любовь не дает право по собственному усмотрению вершить судьбу другого человека. Но Сергея это почему-то не остановило. Лена же не могла отделаться от чувства, что поступает подло по отношению к Корниенко. Надо было немедленно поднять трубку и расставить все точки над "и". Надо было сделать это еще вчера, как только вернулась от Майорова. Даже раньше: когда ехала домой, или еще лучше — пока ждала такси у подъезда. Набрать его номер с мобильного, и…

Мобильный. Он же остался у Влада. Телефон весь этот месяц был у Майорова, и в случае, когда Лену кто-то по нему разыскивал, Влад передавал ей трубку, убедившись, что это не Корниенко. Ну и черт с ним. И с мобильным, и с Майоровым. С обоими.

Позавтракав, Елена снова улеглась в постель, твердо вознамерившись отоспаться всласть. Но какой может быть сон, когда в душе такая буря? Никак не получалось отделаться от мысли, что она предала интересы любимого. А сильнее всего прожигала мысль: Сергей не простит. Если даже и простит, то не забудет. Никогда. До конца дней своих будет помнить ее предательство — иначе он ее шаг не назовет. Может, не станет упрекать, но то, что не забудет — это факт, не требующий доказательств. Однако хорошо зная Корниенко, Лена была уверена — он не удержится от напоминаний. Он снова и снова будет упрекать ее в том, что упустил шикарную возможность стать владельцем газеты и Мерседеса. Трезвый еще сможет сдерживать слова, но едва выпьет рюмку-другую, и его уже никто не остановит.

В ее душе медленно, но верно нарастало возмущение и недовольство. Она злилась на себя за то, что согласилась на эту авантюру. Злилась на Майорова, втянувшего их с Сергеем во все это. Но больше всего раздражения вызывал Корниенко. За то, что как маленький ребенок повелся на удочку, на "слабо". За то, что газета и машина для него оказались важнее Лены. За то, что не оправдал ее доверия на близкое счастье. За то, что позволил ей жить под покровительством другого мужчины. И не просто позволил — а уговаривал, практически за ручку отвел к Владу. Как куклу. Как собачку: мне некогда, поживи пока у моего друга.

Как-то выходило, что никто из троицы в этой истории не выглядел красиво. У всех носы оказались в пуху. Как тут понять, у кого больше, у кого меньше? Наверное, все трое были виноваты в одинаковой степени: один дурак предложил, второй согласился, третья не смогла категорически отказаться. И теперь, наверное, поздно махать кулаками, когда все они погрязли в этой авантюре по самые уши.

И менять что-либо тоже, видимо, поздно. Что даст Ленина решимость теперь? Ровным счетом ничего хорошего: эта проблема не рассосется до конца жизни, она навсегда останется между ними. И единственная возможность не допустить возникновения трещины, грозящей в ближайшем будущем перерасти в своеобразный гранд-каньон — пройти испытание до конца. А она не выдержала, сломалась. Зачем-то поддалась на провокацию Майорова.

Он-то, поди, специально ее подначивал: одумался, кретин. Увидел, что раз уж Лена выдержала месяц, то и еще одиннадцать осилит. Денег пожалел. Ну да, это ж тебе не моделька, уменьшенная в тридцать раз копия Мерседеса. Настоящий шестисотый — это ж целая прорва денег. Учитывая, что он самому себе не может позволить такую машину, и речи быть не может о том, чтобы делать такие шикарные подарки другу. Газета — ладно, там он хотя бы в будущем деньги вернет. Пусть без процентов, но возврат всех без исключения материальных расходов заложен в контракт. Ради друга может и потерпеть маленько. Машина же предполагалась в подарок, без каких-либо рассрочек. Ляпнул по пьяни — чего с дуру не пообещаешь? Протрезвел — пожалел, да отступать было поздно: слово не воробей.

Только теперь все окончательно встало на свои места. Лена легонько шлепнула себя ладошкой по лбу: балда, какая же она балда! Обвиняет Сергея в том, что тот так глупо повелся на обыкновенную подначку Майорова, а сама точно так же клюнула на его удочку. Он ведь хотел избавиться от данного в запале обещания. Но брать свои слова обратно — это ниже его достоинства. Привык каштаны из огня чужими руками таскать, олигарх! И теперь Лене предстоит за него отдуваться. Нетушки!

Взглянула на часы — четверть одиннадцатого. Ах, что ж она так поздно сообразила-то? Он же непременно воспользуется ее опозданием в корыстных целях. Надо бежать, срочно. Что-то придумать для оправдания. У зубного была. Или в аварию попала — ехала в такси, а те известно, какие лихачи. Слава Богу, ничего серьезного, но пока дождались ГИБДД-шников, пока оформили протокол — она ж свидетельница, кто ее отпустит.

Лихорадочно разбрасывая все кругом, Лена заметалась по квартире. Никак не могла сообразить, что где лежит — дом, как и с вечера, казался ей чужим. Наконец обнаружила брошенную в коридоре сумку, выудила из нее любимую ярко-оранжевую маечку с бретельками из бусинок, натянула на себя. И села на краешек дивана в полной прострации.

А куда она, собственно, спешит? Поезд ушел, пароход уплыл. Самолет, пожалуй, тоже улетел. Дороги назад нет. Она уже нарушила условия договора, покинув дом Майорова. Исправлять что-либо поздно.

Все. Надежда на будущее полетела в тартарары. Ей не нужно такое будущее, где Сергей будет таить в душе обиду, и высказывать ее при каждом удобном и неудобном случае. Так ли важно, что и сама Лена вряд ли когда-то избавится от чувства, что ее предали, сдали в долгосрочную аренду в обмен на некие материальные ценности. Со своей обидой она разберется сама. Главное — не допустить, чтобы во всех своих бедах Сережа винил только ее.

Волна протеста накрыла Лену с головой. Все ее существо протестовало против того, что она планировала сделать. Недовольство Сергеем росло и крепло — это из-за Корниенко она оказалась в столь дурацком положении, из-за его детской мечты, из-за идиотского честолюбия — как же, вбил себе в голову, что без шестисотого Мерседеса человек не может быть успешным.

С одной стороны, еще так живы были воспоминания о недавнем счастье. С другой — Лена стала ловить себя на том, что мысли о Сергее ее раздражают. То ей казалось, что она безумно его любит, то готова была разорвать за глупость. Но тут же корила себя — если она любит человека, должна ему все прощать, и уж тем более стремление к успеху. В конце концов, в случае благополучного исхода этого отвратительного эксперимента выиграют они оба, не только Корниенко. Значит, она всячески должна поддерживать его. Ведь именно это и есть любовь и самоотречение. В семье всегда кто-то должен жертвовать собою ради блага обоих. Ждать же самопожертвования от Сергея было бы глупо. Да и вообще, это, видимо, женская привилегия. То есть скорее обязанность, конечно.

А Лена этой обязанностью пренебрегла. И Сережа ей этого никогда не простит. Ну и ладно, черт с ним, раз сам ввязался в это дело.

С чистой совестью Лена стянула с себя майку. А вот на то, чтобы положить ее в шкаф, решимости уже не хватило.

Сердце ныло. Вроде и черт бы с ним, если он такой бестолковый, если груду железа ценит куда дороже Лены. Но ведь их так многое связывало. Куда все это делось? Они же собирались прожить вместе всю оставшуюся жизнь. Наметили день свадьбы — кстати, вполне успевают, еще все можно было бы уладить миром. Но хочет ли этого Лена?

Она никак не могла определиться с приоритетами. Хотелось все забыть, как страшный сон, и вернуться к нормальной жизни. Но где она, ее нормальная жизнь? И что есть нормальная жизнь? Ночевки в комнате Сергея под неусыпным надзором его матушки? Учителя, не отвечающего на приветствие входящего.

Или же дома, где Лена, мама, брат и больная бабушка ютились на двадцати шести с половиной метрах полезной площади? Или у Майорова, в отдельной комнате, с отдельными ванной и туалетом. Где ее нормальная жизнь, где?

Дело не в квадратных метрах. Ведь раньше, до Сергея, она совершенно спокойна жила все в той же двухкомнатной хрущевке, которую все они называли не иначе, как двухкамерной. Конечно, было тесновато, но когда привыкнешь — тесноты не ощущаешь. Но теперь, когда она несколько месяцев появлялась здесь только для того, чтобы переодеться и взять с собой пару-тройку свежих вещей, дом уже перестал восприниматься домом. А Сережин пока еще не успел им стать.

Лена получилась вроде как бездомная. Теперь же, после месяца, проведенного с Майоровым, все вообще перевернулось с ног на голову. Любимый Сереженька вроде и не перестал быть любимым, но вместо нежности нынче вызывал лишь раздражение в душе. Родной дом стал чужим, близкие — уже не такими близкими. Нет, что-то не так в датском королевстве, что-то не так…

Выходило, если она разрывает контракт в одностороннем порядке, то к старой жизни уже не вернется. Да собственно, возврата к старому не будет в любом случае. Чем бы не завершилось пари, память о нем останется навсегда. Вернется ли Лена к Майорову, нет ли — жизнь уже перечеркнута на "до" и "после". Поженятся они с Сергеем или нет — все равно в их душах уже никогда не будет прежнего покоя. Если Лена вернется к Майорову, если тот соблаговолит сделать вид, что с ее стороны не было попыток разорвать договор и через одиннадцать месяцев они с Корниенко поженятся и получат шикарный свадебный подарок — она до конца дней будет помнить цену их с Сергеем благополучия. Если не поженятся, неважно, по каким причинам — Корниенко будет обвинять во всем Лену. Замкнутый круг.

Что лучше? Выйти замуж за Сергея и до конца дней помнить его предательство? Или бросить все к чертовой матери, и пусть лучше он корчится в обидах?

В ее душе боролись два чувства, и Лена никак не могла понять, какое из них больше довлеет над нею. Раздражение, злость на Сергея достигли апогея, и ей казалось, что она его люто ненавидит. Но вдруг ее решимость все зачеркнуть прерывалась любовью к нему же, ничтоже сумняшеся пожертвовавшему их счастьем ради призрачно-успешного будущего. Любовь ли, ненависть — она не понимала, чего в ней больше. Вернее, она точно знала, чего в ней больше — жалости. А вот происходит ли она от любви, или от ненависти, или еще от чего-то, не могла разобраться.

И не стала. Время покажет, что это было. А пока жалость пересилила отвращение к эксперименту. Да, собственно, отвращение в последние дни каким-то непостижимым образом превратилось в привычку и некоторую удовлетворенность жизнью. Пожалуй, из всех негативный ощущений последних дней Лена могла назвать только раздражение Сергеем, который даже во время их "законных" свиданий не мог говорить ни о чем ином, как только о газете. Майоров же…

Странное дело, но даже теперь, поняв, откуда родом его "доброта" и немыслимая душевная щедрость, разобравшись в причинах, побудивших его подтолкнуть Лену к бегству, Влад вызывал в ней куда меньшее раздражение. Скорее, это было даже не раздражение, и уж тем более не ненависть, а всего лишь привычное недовольство, как к автору эксперимента. Как хотелось ей в первые дни поймать его на какой-нибудь некорректности! Чтобы бросить в лицо любимому неоспоримые факты: де, Влад ее ненавидит, считает недостойной Сергея, потому и придумал эту затею. Однако тот не дал ей ни единого повода подозревать его в чем-либо. Сама предупредительность: "Алена то, Алена это"…

Пальцы перебирали мелкие бусинки бретелек, словно четки. Лена задумалась. "Алена"… Раньше ведь ее дико раздражало, когда Майоров называл ее так. А последнее время просто перестала замечать. Привыкла? Или же он стал обращаться к ней нормально, как все вокруг? Да нет же, вчера он, кажется, называл ее именно Аленой. И ничего, как будто так и надо. Ни единой неприятной эмоции это у нее не вызвало.

Руки отвлеклись от бусинок и натянули майку на тело. Лена мазнула по губам светлой помадой — не любила в жару пользоваться тушью — схватила сумочку и резво застучала каблуками по лестнице.


В кабинет она пробиралась, можно сказать, на цыпочках. Нет, конечно же, она ступала на всю ногу, но шла торопливо, почти прижимаясь к стене. Как будто от этого время ее прибытия на работу могло сдвинуться на два с половиной часа назад. Такси, авария… Где-нибудь на мосту, там, где никогда не ездит Андрей, водитель Майорова. А мобильного у нее не было, вот она и не позвонила…

В кабинет вошла крадучись, и уже было вздохнула спокойно: фу-х, слава Богу, не столкнулась с Владом. Однако, едва прикрыв за собою дверь и обернувшись, увидела его в самом центре комнаты.

— Доброе утро, Алена, — он поздоровался первым, и в его голосе Лена услышала неприкрытое удивление. — Не ожидал тебя сегодня увидеть.

Не ожидал. Конечно не ожидал. Он ведь именно на то и рассчитывал, чтобы первой договоренность нарушила Лена.

— Владислав Алексеевич, я… В аварию… там, на мосту… ГИБДД так долго…

Майоров хитро прищурился:

— Ай, Алена, брось. Да и для друзей я просто Влад.

Для друзей. Все верно, он уже не считает ее сотрудницей "Роспромтрансгаза", а значит, и подчиненной. Теперь он считает ее другом. Это следует считать повышением? Или напротив?

— Владислав Алексеевич… То есть Влад. Могу я?..

И замолчала. Агнесса старательно отводила взгляд в сторону, изо всех сил изображая равнодушие. Лена скосила на нее глаза и немедленно почувствовала, как кровь прилила к лицу. В очередной раз порадовалась — слава Богу, кожа смуглая, не так заметно.

Ее взгляд не остался незамеченным — вслед за нею Майоров тоже посмотрел на Кусакину. Сказал холодно:

— Идем ко мне в кабинет, не будем мешать Агнессе.

И первым стремительно вышел из кабинета. Лена поспешила за ним. На каблуках это было не так легко — Майоров не шел, летел, как будто куда-то опаздывал, и ей приходилось семенить, чтобы поспеть за ним. Немногие встретившиеся по пути сотрудники смотрели на Лену кто с сочувствием, кто с неприкрытым злорадством — с первого взгляда было понятно, что шеф сейчас будет распекать любовницу, невзирая на ее привилегированное положение в компании.

Всегда подчеркнуто-холодная Регина при появлении в приемной шефа с провинившейся на прицепе высокомерно дернула бровью. Лене теперь уже было наплевать даже на нее — она никогда ее терпеть не могла, все удивлялась, за какие такие заслуги Майоров ее держит при себе. Вернее, очень даже хорошо догадывалась, за какие, но за месяц работы в фирме, за месяц бесконечного сидения в кабинете шефа ей ни разу не удалось уловить хотя бы намек на некие отношения между начальником и подчиненной. И все-таки была уверена — они есть, их не может не быть. Недаром ведь Сергей обронил что-то по поводу пристрастия Влада к брюнеткам с короткой стрижкой.

Майоров плотно прикрыл за собою дверь, чтоб ни один звук не просочился сквозь нее. Лена удивилась — он так мчался по коридорам, словно собирался немедленно закатить ей как минимум серьезную головомойку, и тогда было бы логичнее, если бы он хлопнул дверью изо всей силы. Для нее это было бы куда понятнее и логичнее — еще бы, он, поди, уже был уверен, что избавился от обузы, от перспективы расстаться с огромными деньгами, а тут…

Однако оказавшись на собственной территории, Майоров выглядел совершенно спокойным и даже как будто домашним, не хватало только джинсов и чуть растянутой черной футболке с нарисованным орлом. Лена разозлилась — неужели нельзя было так же спокойно пройти по коридорам? Обязательно нужно было устраивать это шоу для любопытных сотрудников?

— Итак? — сложив руки на груди, спросил Влад. — Мне казалось, вчера мы во всем разобрались. Или я чего-то не понял?

Не дожидаясь приглашения, Лена устроилась в кресле, обитом кремовой кожей, посмотрела на него, придав взгляду максимальную честность.

— Я не виделась с ним. Даже не звонила. Ты мне веришь?

Майоров ответил не сразу. Лене показалось, он просчитывает варианты, возможные после того или иного его ответа.

— Верю. И что?

— Тогда…

Она невольно отвела от него взгляд — ей казалось, что она вдруг стала прозрачной, и Майоров видит ее насквозь.

— Тогда мы могли бы считать, что это моя маленькая самоволка. Я погорячилась и приношу свои извинения. Если есть хоть малейшая возможность исправить положение, я готова на все.

Это ее "на все" прозвучало слишком двусмысленно, и Лена тут же поправилась:

— На многое. Конечно же, на многое.

Майоров не отвечал. Медленно обошел стол, сел на свое законное место. Откинувшись на спинку полу-кресла, покрутился в нем. Потом посмотрел на нее удивленно:

— Зачем тебе это? Я понимаю Серегу, но тебе-то это зачем?

Хороший вопрос. Вот только ответа на него Лена не знала. Была уверена в одном: не ради Сергея, нет. Только ради себя. Но обосновать это никак не могла. Не понимала, какую выгоду в таком положении она может видеть. Не было на нее ни единого намека, если не считать зарплаты — по сравнению с пособием для безработных она была огромна. Но разве ради денег она вернулась? Нет, определенно нет. Тогда зачем, почему? Не было ответа. Однако ведь что-то подтолкнуло ее к этому шагу. А причину так и не смогла обнаружить, хоть и добиралась до работы целых сорок минут — и это еще повезло, в час пик ушло бы не меньше полутора часов.

— Не знаю, — призналась она. — Честно не знаю. Но я чувствую, что так будет правильно.

Подумав еще пару-тройку секунд, не слишком уверенно добавила:

— Понимаешь, так получается нечестно. Соглашались мы с ним вместе, — даже не заметила, что вместо имени назвала Корниенко уничижительно безлико: "он", "с ним". — Пусть я не хотела, пусть соглашалась под давлением, но ведь я все-таки согласилась. И теперь… Мне кажется, я не имею права разрывать договор в одностороннем порядке, как бы глуп он ни был. Ты понимаешь?

Сказала, и удивилась собственной наивности. На что она надеется, о каком понимании спрашивает? От кого она собиралась получить поддержку? От Майорова? От этого торгаша, живущего только подсчетами прибыли? От этого хомо-бизнесменикуса обыкновенного, который одним неразумным словом заманил их с Сергеем в эту пропасть, из которой они при всем желании выйдут проигравшими, даже победив, выдержав год никому не нужных испытаний?..

Но внутри что-то сопротивлялось такому подходу. Да, хомо, да, бизнесменикус, да, обыкновенный — не было в Майорове ничего необыкновенного. Но при всем желании у Лены не получалось смотреть на него так, как месяц назад. То есть настороженно, предвзято-негативно. Вроде ничего такого не произошло за этот месяц, но незаметно для себя Лена перестала ощущать его врагом. Другом, впрочем, тоже не воспринимала, но это уже другой вопрос. По привычке думала о нем, как о подлеце, на самом деле этого не подразумевая. Иначе… Иначе почему вдруг ее перестало раздражать его "Алена"?

Почему, услышав во сне перезвон дождя, оказавшийся на самом деле стуком ложки о тарелку, она так расстроилась, что пляж сегодня отпадает? Разве ей так хотелось на пляж? А главное, ей так хотелось оказаться там вместе с Майоровым? Абсурд, полнейший и бескомпромиссный. Ее разочарование можно было списать разве что на сон. Но тоска, которую она испытала во сне, все-таки была настоящей. Тоска по чему-то неизведанному, непонятому. Что происходит?

Она ждала отповеди. Вот сейчас этот "бизнесменикус" и откроет свое настоящее лицо. Месяц он валандался с нею, как с ребенком, усыплял ее бдительность. Хотел показаться ей белым и пушистым, и, следовало признать, в некоторой степени добился цели. Но сейчас самое подходящее время открыть истинное лицо. И в душе она даже подталкивала Влада: "Ну, давай же, давай! И я с чистой совестью вернусь к Корниенко и попытаюсь забыть этот месяц, как страшный сон. По крайней мере, у меня будут убедительные причины нарушить контракт". Однако Майоров неожиданно улыбнулся:

— Мы собирались на пляж, помнишь?

Лена настороженно кивнула.

— Так что, поедешь за купальником?

Она отчего-то смутилась. Поджала губы и нехотя покачала головой.

Майоров насторожился:

— Что, пляж отменяется?

Снова покачала головой, но для ясности ответила тихо-тихо, словно бы застеснявшись вдруг чего-то:

— Нет…

— А как же купальник? — не сообразил собеседник.

Лена совсем смутилась и красноречиво похлопала рукой по сумке.

Влад ответил серьезно, без тени насмешки, но в его глазах засверкали лучики:

— Тогда будем считать, что ты просто ездила за купальником. А в дороге тебя сморил сон, вот и пришлось заночевать дома. Получилась небольшая побывка — даже солдаты нуждаются в отпуске. Да?

Она несмело кивнула и отвела взгляд в сторону. Почему-то было ужасно стыдно. А вдруг Майоров подумает, что ей очень сильно хотелось оказаться с ним на пляже?..


Вроде бы ничего особенного не произошло, но Лена стала чувствовать себя куда более спокойно. Разве что по-прежнему злилась на Сергея. Сам по себе эксперимент перестал ее пугать, но раздражение к жениху только усиливалось: какое право он имел распоряжаться ее судьбой? Разве исполнение его заветной мечты можно считать оправданием?

На пляж они с Майоровым выбирались практически каждый вечер. Ничего особенного: просто купались, наскоро перекусывали на свежем воздухе и сразу отправлялись домой. Конечно, поужинать можно было и дома, но Влад оказался прав — была в этом какая-то прелесть: сумерки, теплая вода, приятный легкий ветерок, нехитрая закуска на разложенном покрывале. Никогда еще помидоры с хлебом не казались Лене такими вкусными. Рядом сидели парочки, и тоже наслаждались вечерней прохладой. И никто не догадывался, что Лена и Влад — никакая не пара, они просто… Просто кто? Друзья? Нет. Сослуживцы? Нет. Сожители? От этого слова ее бросало в дрожь. Хотя, казалось бы, чего в нем такого страшного? Ведь, как ни крути, а они с Майоровым действительно живут вместе. Вернее, не вместе, но под одной крышей. Значит, соседи?

Выходило, что это слово им подходит как нельзя лучше. Но почему-то оно неизменно ввергало Лену в пучину непонятной тоски. Это слово казалось ей куда более оскорбительным, чем "сожители". Оскорбительным не пошлостью, не грязными намеками, а какой-то обидной холодностью, отчужденностью. Потому что холодности в ее душе уже не было.

А что в ней появилось вместо нее? Лена не знала. Она пыталась разобраться в себе, но ничего не получалось. Сергея все еще считала женихом, но думала о нем несколько отстраненно, как будто он находился где-то далеко-далеко, на другом полушарии Земли. И там, где он теперь обитал, не было ни телефонов, ни телеграфа. А еще она все чаще называла его про себя не "Сережа", а "Корниенко".

Майоров же… Не то, чтобы вызывал в ней теперь теплые чувства — Лена по-прежнему относилась к нему ровно, как к лучшему другу своего жениха. Однако она однозначно не испытывала к нему неприязни. Старалась не слишком-то расслабляться в его присутствии, напоминала себе, что от него очень во многом зависит их с Корниенко счастливое будущее. Но уже удивлялась: как она могла видеть в нем сухого, бесчувственного "хомо бизнесменикуса"? Почему так боялась его, он ведь совсем не страшный. Да, это с его подачи они с Корниенко оказались вовлечены в этот совершенно идиотский эксперимент, но кто виноват больше: тот, кто предложил, или тот, кто согласился?

А еще Лена не переставала удивляться его благородству. Ведь она была больше чем уверена: Влад намеренно спровоцировал ее на побег, чтобы с полным основанием разорвать грозящий ему непомерными тратами контракт. И он был бы абсолютно прав — она действительно нарушила условия договора. Но Майоров почему-то проявил благодушие, закрыв глаза на этот факт. Его благородство потрясло Лену до глубины души — что это, обыкновенное желание пустить пыль в глаза? Или в самом деле частичка его натуры?

Между тем неумолимо приближалась суббота. Если раньше Лена ждала ее с надеждой, то теперь с явной опаской. За прошедший месяц ее чувство к Сергею претерпело существенные изменения. То, что она по-прежнему считала его женихом, ни в малейшей степени не означало, что она не способна на него злиться. Причем, странное дело — чем меньше неприязни вызывал в ней Майоров, тем больше раздражал ее Корниенко. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Если бы ненависть к Владу в Лениной душе не усыхала, а лишь увеличивалась, и в обратном случае — она с каждым днем должна была все больше скучать по Сергею, все больше любить его. Или за то, что на фоне Майорова он оказался таким чистым и неиспорченным, либо за то, что благодаря Корниенко Лена познакомилась с еще одним хорошим человеком. Однако приближение очередной субботы вызывало в ней отнюдь не приятные эмоции.

Как всегда, Сергей уже ждал их в кафе. При ее появлении вскочил и вытащил откуда-то шикарный букет белых роз. Цветы ее, несомненно, порадовали, однако что-то изнутри неприятно кольнуло: раньше он никогда не дарил ей таких цветов. Разве что пять тюльпанов на восьмое марта да три розочки на день рожденья. Тут же роз было не меньше дюжины — она еле удержала тяжеленный букет на длиннющих стеблях. С какой это радости? Что-то произошло? Майоров позвонил ему и доложил о их маленьком инциденте? Корниенко оценил ее самопожертвование?

Лишь только она взяла цветы, Сергей впился в ее губы жадным поцелуем. Рука едва держала толстую связку стеблей, Лене было ужасно тяжело — букет выскальзывал из узкой ладошки. Так было жалко, что эта неописуемая красота, такая, наверное, жутко дорогущая, сию минуту окажется на полу, что ни поцелуй Корниенко, ни его горячность не порадовали ее. Она раздосадовано оттолкнула Сергея и присела за столик, с огромным облегчением уложив цветы на колени.

Корниенко смотрел на нее обиженно, и не мог произнести ни слова. Влад тихонько подтолкнул его в спину по направлению к столику:

— Ну, что будем заказывать?

Кушать Лене совершенно не хотелось — они с Майоровым только-только вернулись с прогулки по парку отдыха, где на свежем воздухе великолепно пошли шашлыки с помидорами.

— Я бы выпила чего-нибудь холодненького, — ответила она и посмотрела на Сергея.

Тот выглядел несколько обескуражено, словно незаслуженно обиженный ребенок. Лене стало стыдно. Зачем она так? Он ведь от всей души, а она…

— Как ты, Серенький? — она тепло улыбнулась. — Извини, просто цветы ужасно тяжелые, я боялась их уронить.

Корниенко вздохнул с явным облегчением:

— Фух. Я подумал, что ты…

Он не объяснил, что именно подумал, а лишь невразумительно повел рукой. Но Лена отчего-то почувствовала, что краснеет.

— Что ты, дурачок, — поспешно ответила она и еще более обворожительно улыбнулась, стараясь загладить обиду. — Я очень рада тебя видеть. Как ты?

Подошел официант. Худой, высокий, в накрахмаленной белой рубашке с длинным рукавом — в такую-то жару! — с красной бабочкой и совершенно безликим лицом:

— Что будем кушать?

"Кто будет, а кто и посмотрит" — с неприязнью подумала Лена и повторила, обращаясь к Майорову:

— Я бы выпила чего-нибудь холодненького.

Знала — он поймет. Самой лень было выбирать: вино, шампанское, пепси или сок. Пусть Влад заказывает на свое усмотрение.

— Значит, так. Даме для начала бокал шампанского. Только хорошо охлажденного.

Посмотрел на нее с немым вопросом: мол, тебя устраивает мой выбор? Та едва заметно кивнула. Да, после шашлыков с острым соусом ледяное шампанское с колючими бульбашками было бы в самый раз. Улыбнулась краешками губ и еще раз кивнула, на сей раз увереннее.

— Ну а нам… Серега, по коньячку?

Тот пожал плечом, не спуская глаз с Лены.

— По коньячку, — подтвердил Майоров. — И… ну не знаю, апельсинов, что ли, порежьте. Ананасов. Как-то в такую жару ничего не лезет. И цветы в вазу, пожалуйста.

Официант черкнул что-то в маленьком блокнотике и, вышколено склонившись в полупоклоне, неспешно удалился с букетом, неся в себе безмерное достоинство.

За столиком повисла тишина. Лена чувствовала себя жутко неловко. Обожающий взгляд Корниенко почему-то обжигал ее, был чем-то неуловимо неприятен.

— Ле-енка, — протянул тот и улыбнулся. — Я так соскучился…

Наклонился к ней и поцеловал. Хотя цветы ей уже не мешали, Лена по-прежнему не ощутила восторга. И без того было жарко, а его губы были такими горячими… Однако же прерывать поцелуй повторно ей казалось верхом невоспитанности, и потому пришлось терпеть, пока Корниенко нацелуется вдоволь.

Когда Сергей, наконец, отпустил ее, Лена готова была умереть от позора. Почему-то ужасно неловко было перед Майоровым. Хотя ведь тот прекрасно знал, что они с Корниенко жених и невеста, а стало быть, им сам Бог велел целоваться, тем более что виделись они теперь так редко. Однако, как бы нелепо и нелогично это ни выглядело, Елена испытала чувство настоящего стыда. Отвернулась, не смея посмотреть на Влада. Почему? Боялась увидеть в его глазах осуждение? Но ведь она имела полное право целоваться с женихом. Что с ней происходит?

За столиком повисла неловкая тишина. На правах хозяина положения Майоров нарушил ее безмятежным тоном:

— Ну что, Серега, как успехи?

Тот оживился:

— Зарегистрировал! Я теперь хозяин газеты!

— Ну, пока что там я хозяин, — поправил его Влад. — Ты им станешь только через одиннадцать месяцев, да и то при условии, что газета к тому времени начнет давать устойчивый доход.

— Да конечно начнет! Куда она денется, правда, Ленка?!

Он несильно, но демонстративно ущипнул ее за бок, и Лена снова испытала стыд. К счастью, в эту минуту вернулся официант, неся на подносе высокий фужер с шампанским, два крутобоких бокала с колыхавшимся в них темным напитком и плоскую вазу с резаными фруктами.

Разговор завял. В воздухе чувствовалась какая-то неловкость, и Лена тут же вспомнила поговорку: "Хочешь потерять друга — займи ему денег". Не это ли сейчас происходило между Корниенко и Майоровым? Зачем он так? Сергей ведь искренне радовался, а Влад осадил его колким замечанием. Вроде: "Не забывай, что газету ты открываешь за мой счет, и эти деньги ты будешь выплачивать мне по мере сил и возможностей". Да уж попробуй забыть об этом, когда над ними дамокловым мечом висит растреклятый контракт.

Корниенко, скрупулезно отрезающий от кружочка ананаса неровную, всю в колючках и впадинках, шкурку, вдруг прервал свое важное занятие и заинтересованно уставился в пространство. Лена проследила за его взглядом и вспыхнула — на пороге зала стояли две девушки. Одна, чуть пониже, блондинка с приятной фигуркой, но из-за бесцветного блеклого лица вся она выглядела какой-то словно бы полуразмытой. Вторая была ей полной противоположностью — высокая, яркая шатенка с шикарной кудрявой гривой. Из-за того ли, что дамочка была на все сто уверена в собственной неотразимости, или на самом деле текла в ней голубая кровь, но несла она себя с таким достоинством, словно пытаясь внушить созерцателям мысль: "Гордитесь, что я посетила сие мероприятие. Радуйтесь, что можете лицезреть меня здесь, в этом непотребном месте". Хотя и место было вполне добропорядочное — кафе "Роза Азора", куда из-за довольно высоких цен ходила лишь приличная публика. И мероприятия тут вроде никакого не проводилось — посетители тихонько общались за своими столиками, никто никому не мешал. А тут явилось это рыжее чудо и гордым разворотом плеч немедленно обратило присутствующих в свиту, играющую королеву.

Елена сразу почувствовала к рыжей дикую неприязнь, однако вынуждена была констатировать — в той действительно чувствовалась порода. Как в хорошей гончей собаке: мощная грудь, поджарый живот, узкие бедра, ухоженная блестящая шерсть гнедой масти. Ярко, красиво, эффектно — безусловно. Но при взгляде на нее непременно напрашивалось сравнение именно с собакой, а не с человеком. Лена брезгливо отвернулась.

Дамочки устроились за столиком неподалеку от них, как раз напротив Корниенко. Тот встрепенулся, вспомнил о невесте, сидящей рядом, и обнял ее. При этом взгляд его был прикован к рыжей породистой хищнице. Лену же его жест оскорбил до глубины души: не было в нем ни капли естественного тепла или нежности, сплошные показательные выступления. На лице Сергея появилось какое-то неведомое ей раньше выражение: азарт, смешанный с восхищением и немым вопросом.

Майоров же то ли не заметил вошедшей парочки, то ли она не произвела на него должного впечатления. Однако он даже не повернулся в сторону прибывших. Вернул Сергея к действительности:

— А что с остальным?

Корниенко уставился на него непонимающе. Лишь через невыносимо долгую секунду его взгляд окончательно сфокусировался на друге и наполнился осмысленностью:

— А что с остальным? — переспросил слово в слово.

— Сережа, одной регистрации для работы маловато будет, не находишь? Что с арендой, со штатом? Есть ли хотя бы предварительная договоренность с типографией? Газета ведь из ничего не материализуется, ее организовывать нужно. Скрупулезно и методично.

— Ну еханый блин! Владик, ты спросил! Когда б я все успел? Ясен пень, и то надо, и другое, и третье. И пятое и десятое. Что ж ты гонишь-то так, у меня еще целый год впереди!

— Не год, Серый, только одиннадцать месяцев, — без тени улыбки поправил Майоров.

Лена добавила:

— Ты ведь так хотел газету. Ты же ни о чем другом говорить не мог. А сейчас, когда у тебя появилась реальная возможность, тянешь время. Тебе уже не нужна газета?

Корниенко обиделся. Скривился, словно хлебнул неразбавленного уксуса, в глазах засветилось глубочайшее разочарование:

— Да ну что вы… Блин!

— Еханый, — поправил Влад и едва заметно усмехнулся.

Сергей не отреагировал на подколку:

— Как сговорились. Да работаю я, работаю! Оставьте вы меня в покое! Дал денег — спасибо, теперь отойди и не мешай. Договор есть? Есть. Верну я тебе твои деньги, не волнуйся. Вот уж не знал, что ты за копейку удавишься.

Брови Майорова насмешливо и одновременно с тем удивленно вспорхнули:

— За копейку? Интересно, сколько десятилетий на такую "копейку" нужно горбатиться, скажем, рядовому инженеру? Или возьмем пример ближе к современности — менеджеру среднего звена. Ты, Серега, не передергиваешь ли?

Он сделал маленькую паузу, впрочем, было заметно, что на самом деле ответа от Корниенко он не ожидает, и продолжил:

— Мне, Серый, эти "копейки" не за красивые глаза, между прочим, достаются…

— Еще бы! — Сергей усмехнулся столь цинично, дескать, откуда у тебя красивые глаза, что это выглядело по-хамки.

Однако Майоров проглотил это его замечание:

— Алена не даст соврать — целыми днями пропадаем на работе. Зато успеваю переделать море дел, перерешать кучу вопросов. Само, Серега, ничего не сделается. Знаешь, мне, собственно говоря, гораздо выгоднее, чтобы у тебя все получилось. Иначе, если ты помнишь условия договора, мне придется отстранить тебя от руководства и заниматься этим самому, чтобы деньги даром не пропали — обидно будет вбухать их бестолку. А я в прессе ни фига не смыслю, мне твоя газета — один сплошной геморрой. Так что ты уж постарайся. У тебя времени очень мало, это только кажется — одиннадцать месяцев. А на самом деле это тьфу…

Он выразительно сплюнул, изображая, как мало времени осталось у друга, и посмотрел на часы — не пора ли оставить влюбленных наедине, согласно контракту. Лена уловила его взгляд и скороговоркой сообщила:

— Я совсем забыла, мне же домой срочно нужно! Я маме обещала.

Влад посмотрел на нее изумленно, перевел взгляд на друга. Спросил по традиции:

— Тебя подвести?

Все четыре предыдущих раза Корниенко отказывался. У Лены забилось сердце: неужели согласится? Ей ужасно не хотелось ехать с ним в одной машине. Точно так же, как не было ни малейшего желания остаться с ним наедине — насколько, конечно, обстановку вокруг можно было считать уединением. Если всю неделю она безуспешно пыталась разобраться в собственных чувствах к жениху, таких противоречивых и полярных по отношению друг к другу, то теперь ясно поняла: она не хотела бы провести с этим человеком всю жизнь.

Прошло всего-то чуть больше пяти недель, как они впряглись в этот эксперимент, а мир вокруг так сильно изменился. Или ничего не изменилось, просто пелена спала с глаз? Сережа, такой высокий, статный, бесспорно красивый, с его умением обаять девушку, с его красноречием, казавшийся совсем недавно верхом совершенства, вдруг открылся с другой стороны. Ни рост его, ни стать, ни красота никуда не делись, все было на месте. А вот обаяние теперь уже не выглядело столь убедительным, как раньше. Красноречие на деле оказалось краснобайством, а сам он, такой "совершенный", предстал в Лениных глазах полной пустышкой.

Он прожужжал ей все уши своей газетой, он не мог думать ни о чем другом, кроме нее, разве что еще о машине представительского класса. А теперь, когда мечта сбылась, вернее, когда у него появилась реальная возможность воплотить ее наяву, он медлит, чего-то тянет, хотя уже давным-давно можно было хотя бы помещение арендовать. Ведь, едва получив регистрацию и лицензию, буквально в тот же день можно было не просто работать над пилотным выпуском "Планеты в авоське", а уже реально выпустить его и не покладая рук трудиться над следующим номером. Корниенко же, как оказалось, куда приятнее разглагольствовать на тему "Как бы я развернулся, будь у меня своя газета и Мерседес", чем прилагать усилия к свершению побед, о которых грезилось столько лет.

К тому же с момента появления в кафе породистой бабенки в Лениной голове вновь и вновь возникал голос Корниенко, обронившего в их памятный день фразу: "Это он у нас таких любит: чтоб брюнетка, и непременно с короткой стрижкой. А я только хотел его поддеть". Вот оно что. С его стороны это была никакая не любовь. Он просто хотел поддеть друга, вечно опережающего его во всем. Зная, что Майоров предпочитает брюнеток, влюбил в себя глупую девчонку, только чтобы Влад ему позавидовал. А сам… Сам, выходит, к брюнеткам всегда был равнодушен. Он шатенок любит. Или блондинок. Нет, скорее все-таки шатенок — вон как на рыжую пялился…

Корниенко медлил с ответом, а Ленино сердце разрывалось от страха — а вдруг изъявит желание поехать с ними?

Тот фальшиво улыбнулся Лене, потрепал ее по щеке:

— Малыш, ты не рассердишься, если я здесь задержусь? Мне тут так хорошо думается. Покумекаю, с какой стороны удобнее завертеть дело.

Как экономист и как просто разумный человек Лена прекрасно знала — "завертеть дело" можно только с одной стороны, с начала. Однако такой расклад ее вполне устраивал: пусть себе "кумекает", лишь бы только не сидеть с ним бок о бок в машине, не терпеть идиотские щипки и ужимки. Она улыбнулась, опасаясь, что улыбка выйдет столь же вымученной и фальшивой, как у Корниенко:

— Тогда пока.

И, даже не поцеловав его на прощание, не забрав цветы из высокой вазы, направилась к выходу. Майоров торопливо вытащил портмоне, отсчитал несколько купюр и положив их на край стола, вышел вслед за нею.

В машине Влад назвал Ленин адрес водителю, но та запротестовала:

— Нет, поехали домой.

Майоров посмотрел на нее, словно бы пытаясь заглянуть прямо в душу, но без дополнительных вопросов выдал водителю новое направлении:

— На Малую Бронную.

Всю дорогу Лена не проронила ни слова. Дома тоже сразу юркнула в свою комнату и не выходила из нее до самого вечера. Влад не мешал, не дергал. Даже музыку не стал включать, за что Елена была ему безумно благодарна. Больше всего на свете ей сейчас хотелось тишины и покоя.


Вечером голод выгнал ее из "берлоги". Сквозь узкую щель под дверью пробивался дивный сладковато-нежный запах. Лена юркнула в ванную, пригладила мокрыми руками заломившиеся от долгого лежания волосы, и лишь приведя себя в порядок явилась пред очи хозяина дома.

Майоров колдовал над сковородой, с несказанным удовольствием втягивая носом ароматный пар. Увидев Елену, улыбнулся, муркнул:

— Ммм… Как пахнет, а?!

— А что это? Действительно запах обалденный.

— Гребешки. Я собирался завтра устроить праздник желудка, но решил перенести на сегодня. Ты ж не будешь возражать?

Лена склонилась над сковородой, в которой в матово-белом соку плавали чуть желтоватые пятачки гребешков, понюхала, и тоже муркнула:

— Уммм! Не знаю, съедобно ли оно, а вот запах…

Разогнулась и посмотрела на Майорова удивленно-подозрительно:

— А почему я, собственно, должна возражать против сегодня? У меня что, какая-нибудь субботняя диета, а я об этом не знаю?

Влад деликатно промолчал. Вытащил из холодильника пластиковую банку с чем-то темным, на вид малопривлекательным.

— Я еще скоблянку купил. Ее я готовить не умею — трепанг для меня слишком экзотичное животное, не знаю, как с ним обращаться. Сейчас разогрею, попробуешь. Это блюдо на любителя, очень необычный вкус. А вот гребешки тебе обязательно понравятся.

Пересыпал скоблянку в фарфоровую супницу, поставил в микроволновку. Лена было ухватилась за тарелки, но Майоров ее вежливо отстранил:

— Сегодня я шеф-повар, не мешай.

Та послушно отодвинулась, чтобы не путаться у него под ногами. Влад нарезал хлеб, вымыл тугобокие помидоры, кудрявые листья салата, узкострелый зеленый лук. Без лишнего изыска уложил овощи на большое плоское блюдо, предварительно порезав помидоры крупными дольками, и доверил Лене почетную миссию отнести это овощное великолепие в гостиную. Там на столе уже стояли приборы и бутылка белого вина. Лена поставила блюдо и вернулась в кухню.

— Может, я еще что-нибудь?..

Майоров не дал договорить до конца:

— У меня уже практически все готово.

Выключил газ под сковородой и, сложив руки на груди, обратил взор на Лену:

— Ты в порядке? Хочешь об этом поговорить?

Та фыркнула недовольно:

— А ты что, психолог?

Демонстративно покинула кухню. Ей совсем не хотелось срывать обиду на Владе, но что делать, когда настроение на нуле и нет ни малейшего шанса поднять его даже при помощи экзотических блюд.

Она присела к столу. Пользуясь тем, что Майоров не мог ее видеть, стащила с тарелки помидорную дольку и, сунув ее в рот, торопливо прожевала.

Через пару минут Влад торжественно внес супницу с закрытой крышкой и снова вернулся на кухню. Лена привстала, наклонилась над неведомым блюдом. Таинственная скоблянка имела не только странный вид, но и запах: одновременно сладковатый, горьковатый и острый. Хмыкнула неуверенно: и он думает, что она станет это есть?

Гребешки Влад подал в порционных керамических мисочках. Присев к столу, по-хозяйски снял крышку с супницы, зачерпнул маленькой поварешкой темное варево и потянулся к Лениной тарелке. Та запротестовала:

— Нет, мне не надо!

Майоров все-таки налил ей:

— Сначала попробуй. Заставлять не буду, но попробовать нужно. Хотя бы для того, чтобы точно знать — ты не любишь скоблянку.

Помешав ложкой в тарелке, Лена брезгливо скривилась:

— А почему она такая черная? И что это вообще такое?

— Ну, положим, суп из сушеных грибов тоже черный, но от этого не менее вкусный. А черная — из-за трепанга. Ты слышала когда-нибудь это название?

Лена потрясла головой, и Майоров объяснил:

— Это морской огурец. Не растение, а что-то типа моллюска — я в этом не слишком хорошо разбираюсь. Знаю, что он черный, и весь в пупырышках, как настоящий огурец. Это очень редкий деликатес и, говорят, жутко полезный. Японцы с китайцами за них бешеные деньги платят. А "скоблянкой" называется, потому что это вроде обыкновенной солянки, только в той используют мясо разных сортов и даже сосиски, а в скоблянке — мясо и трепанг. Ну и плюс всяческие специи, соусы. Попробуй. От этого еще никто не умирал.

Зачерпнув немного скоблянки, Лена неуверенно поднесла ее ко рту. Придирчиво понюхав, посмотрела на собеседника с явным подозрением:

— Сначала ты попробуй.

Тот хихикнул. Отщипнув кусочек хлеба, сунул его в рот. Потом, предварительно подув на содержимое ложки, с видимым удовольствием отправил его в рот. Тщательно прожевал, демонстрируя, что пища не отравлена, улыбнулся:

— Говорю же — съедобно, и даже очень вкусно. Но вкус необычный.

Лена приблизила ложку ко рту, сделала крошечный глоток темного ароматного бульона. Вкус показался ей действительно напоминающим настоящую солянку, только несколько подгоревшую. Пока еще не разобрала, нравится ли ей, но поняла, что в принципе съедобно. На всякий случай скривившись, сунула в рот уже целую ложку. Прикрыла глаза, полностью сосредоточившись на вкусовых ощущениях. Да, на солянку действительно похоже, но привкус она определила неправильно — он похож совсем не на пригорелость, а на что-то непонятное. Странный — да, определенно, но вовсе не неприятный. Уже смелее зачерпнула вторую ложку, вдумчиво пожевала, стараясь понять — нравится ли ей это блюдо или нет.

Майоров наблюдал за ней с улыбкой и откровенной чертовщинкой во взгляде. Лена не отвлекалась на него: ну и пусть себе смеется, почему-то его насмешка не раздражала ее, а скорее веселила.

— Знаешь, — раздумчиво сказала она после третьей ложки. — В этом что-то есть. Но я не уверена, что мне это нравится.

Проглотила еще немного. Выловила из тарелки скрюченный черный кусочек, похожий на резину:

— Вот это он и есть?

Влад уже не скрывал насмешки:

— Он самый.

Лена сунула "резину" в рот, старательно пожевала, потом, наконец, подвела результат вкусовым исследованиям:

— Резина, она и есть резина. Что на вид, что на вкус. Нет, мне это, скорее, не нравится.

Майоров захохотал. Отсмеявшись, налил вина в бокалы. Протянул один Лене:

— На, запей. Резина, говоришь? Может быть, может быть. Говорю же — нужно привыкнуть.

— Зачем? — Лена смотрела с искренним удивлением. — Если мне не понравилось, зачем привыкать?

— Логично. Ну смотри, дело хозяйское. А мне нравится. К тому же полезно.

Он отхлебнул вина, не произнеся никакого тоста, даже просто не чокнувшись с Леной. И снова принялся за свою скоблянку. Майоров уплетал ее с таким аппетитом, что она засомневалась — а может, все-таки что-то упустила? И снова сосредоточилась на черном супе, как про себя окрестила блюдо. В принципе, Влад прав — к этому действительно нужно было привыкнуть. Причем, как поняла Лена, доедая остатки скоблянки, делается это быстро и без малейшего усилия над собой. И кусочки "резины" уже не были безвкусными. По консистенции — может, и напоминали ее, но оказалось даже интересно их разжевывать, вроде очень тугого желе. А вкус… своеобразный. Лена так и не смогла разложить его на отдельные впечатления. Ну что ж, теперь она будет знать, что такое трепанг. И даже, пожалуй, не откажется вновь его попробовать.

Тем временем Влад приступил к гребешкам. Едва сунув в рот первый "медальончик", немедленно зажмурился в экстазе:

— Ууу! Обожаю! Попробуй. Только не говори, что не нравится — в жизни не поверю!

Пробовать гребешки было уже совсем не страшно. Во-первых, белые, во-вторых, в отличие от того же трепанга, запах имели однозначно аппетитный, буквально восхитительный. И вкус оказался соответствующим. Едва первый "пятачок" лег на ее язык, Лена даже не заметила, как в точности повторила действия Майорова: прикрыла глаза и издала такой сладостный стон, что даже самой стало стыдно:

— Умм… Боже, какая вкуснятина!

Влад довольно улыбнулся. Взял свой фужер и потянулся к Лениному, явно намекая на тост. Однако та отмахнулась:

— Подожди, не мешай. Не ломай кайф.

С таким аппетитом Лена, пожалуй, еще никогда не ела. Один за другим глотала кругляши гребешков, восхищаясь их нежным неповторимым вкусом. Что там крабы, что креветки, что красная да черная икра? Никакого сравнения! Если есть на свете царь деликатесов, то это гребешки. Причем не в горчичном соусе, как в прошлый раз, а именно такие, тушеные на сливочном масле и в собственном соку. Лишь доев последний, Лена взяла в руки фужер:

— Уф… Ну… Я такого никогда в жизни не ела. Если раньше я терялась от вопроса "Что ты больше всего любишь", то теперь знаю точно: гребешки. И никакие скоблянки их не заменят. Гребешки, и только гребешки!

Торжественно чокнулась с Владом и с удовольствием отпила хороший глоток вина.

— Уф… Вот спасибо. Я даже не представляла, что от еды можно получать такое наслаждение. Странно — я ведь о них раньше слыхом не слыхивала. Кино смотришь — омары там разные, устрицы, на худой конец мидии. Но нигде никогда не слышала про гребешки.

Майоров хихикнул:

— И слава Богу, а то б они по цене уже черную икру превзошли. А пока еще терпимо.

Собеседница подозрительно прищурилась:

— Ой, для тебя-то? Тебе жаловаться? Ах, бедные наши олигархи, икра им не по карману!

Веселость с Влада как рукой сдуло:

— Так то олигархи.

— А ты? Ты ведь тоже олигарх.

— Никакой я не олигарх, это только Серега меня так называет. Он как будто какой-то кайф от этого получает. Я, Алена, совсем не олигарх. Олигарх — это тот, кто при помощи своего баснословного богатства может влиять хотя бы на внутреннюю политику государства. Или как минимум на экономику. Мне до этого очень далеко, и не могу сказать, что мне этого очень хочется. Для меня деньги — символ внутренней свободы, но не самоцель. Я просто человек более-менее состоятельный, но кичиться этим я не люблю. Езжу на Мерседесе, потому что этого требуют неписанные правила — успешный человек обязан ездить на приличной машине. Меня вполне устроил бы Пежо или, например, Шкода — почему нет? Мне и квартиру эту пришлось прикупить, чтобы соответствовать званию успешного бизнесмена — иначе мне просто было бы тяжело убеждать партнеров иметь со мной дело. Есть определенные правила игры, и я обязан им соответствовать, если хочу чего-то добиться в жизни. Но самому мне эти четыре комнаты не нужны — я не могу разорваться на четыре части, чтобы пользоваться каждой из них. Гостевые — зачем они мне? Если ко мне кто-то и приезжает из иногородних, я устраиваю их в приличных гостиницах — не люблю чужих в моей доме.

— А я? — спросила Лена.

— Ты — другое дело, — скупо отделался Майоров. — Если бы моей целью было пускание пыли в глаза, я бы ездил на Ламборджини или Майбахе — поверь, я могу себе это позволить. И жил бы в крутом особняке на Рублевке — это мне тоже по карману. Но мне кажется это пустым. Куда важнее дать шанс на выживание хотя бы одному ребенку, ты не находишь?

Ребенку? Это он на что намекает? Он вроде еще не женат, чтобы о детях думать. Однако речь Влада о том, что для него ни Мерседесы, ни квартиры в дорогущих домах-новостроях не являются самоцелью, не могла ее не впечатлить. Конечно, легко так говорить, ездя на отличной машине с персональным водителем, живя в огромной четырехкомнатной квартире в самом центре Москвы. Вот попробовал бы, как Лена, вчетвером в крошечной двушке, да в метро в час пик прижаться к какому-нибудь сильно потеющему толстяку…

Однако, хотя смысл высказывания Майорова трудно укладывался в голове, но Лена безоговорочно ему поверила. Не было в его словах ни грамма позерства, сплошная констатация факта. Поверила. Что с легкостью подарил бы им с Сергеем шестисотый, сам катаясь на триста пятидесятой модели. Но уже не подарит, Лена была уверена в этом.

Этот день стал решающим для нее. Пелена спала с глаз, и теперь Елена только удивлялась: как она могла быть такой слепой? Как можно было не замечать ущербности Сергея, его поверхностности? Пустозвон, пустобрех, все "пусто" мира, вместе взятые. Просто пусто. Пустышка. Язык хорошо подвешен — это да, этого у него не отнять. Именно на это Лена и повелась. Не на его красоту, хотя, чего скрывать, ей было очень приятно, когда на них оглядывались все встречные девушки. Может быть, и она сама изначально клюнула именно на внешность. Но позже ее захватили его мечты — он так страстно грезил о своей газете, в таких подробностях описывал ее, словно она уже существует. Он знал досконально, как она будет оформлена, на какой полосе что будет располагаться. Не забыл, казалось, ни о чем: и внутренняя политика, и международные события, и огромная площадь для экономической подборки, включая основные биржевые показатели. Для тех же, кто предпочитал что-нибудь попроще, было предусмотрено восемь полос светской хроники, сплетен и просто жизненных историй. Советы психологов на различные темы: от "как пережить развод" до "как успешно пройти собеседование". Новости культуры, спорт, ну и, конечно же, прогноз погоды на ближайшую неделю. Плюс гороскопы, анекдоты, кроссворды для любителей поломать голову над сложной задачей. В его газете было все, она просто не могла не понравиться потенциальному читателю.

Лену захватила не идея газеты — она к этому, в принципе, была равнодушна. Но ее подкупила влюбленность Сергея в мечту, готовность пожертвовать ради нее всем. Она даже стерпела, когда он пожертвовал ею — да, это было ужасно неприятно, больше того — отвратительно, но она простила его, потому что знала, как это важно для Корниенко.

Теперь же, когда газета, можно сказать, была в его руках, когда только от него самого зависели ее тиражи, ее судьба, он, всего месяц назад сгоравший от нетерпения, от желания поскорее приняться за работу, резко охладел к своей мечте. Вернее, не столько охладел, сколько ленился заниматься ею. Его рвение иссякло в ту минуту, когда он подписал контракт с Майоровым. Сергей старался этого не афишировать, но Лена это чувствовала. Она видела, как изменился Корниенко.

Самое ужасное, что остыл он не только к газете, но и к Лене. И она к нему остыла. Нет, не из-за того, что условие оказалось неподъемным для нее — она бы все выдержала ради любимого, если бы ее жертва действительно пошла ему на пользу. Что там год — она выдержала бы и два, и три года, лишь бы только Сергею было хорошо. Но…

Оказалось, что ему хорошо и без газеты. И даже без Лены. Ему было хорошо с открытым кредитом от Майорова. Вот тогда он чувствовал себя орлом. Деньги есть, в неограниченном количестве — конкретную сумму ведь не оговаривали. И теперь Корниенко уже ничего не ждал от жизни — ни газеты, ни Лены. Разве что еще шестисотого Мерседеса. Но машины представительского класса ему не видать. По крайней мере, не в качестве свадебного подарка, не с Леной.


Решение она приняла. Решение относительно Корниенко. А вот все остальное было зыбко, как дворец, построенный на песке без закладки фундамента. Собственное будущее виделось ей туманным, расплывчатым. Поняв окончательно, что с Сергеем ей не по пути, Елена оказалась словно бы в вакууме. Будто кто-то поместил ее в стеклянный куб и бросил его в океан жизни. Она все прекрасно видела и понимала, но предпринять ничего не могла.

Вернее, не имела понятия, что она может предпринять. Не знала, в каком углу у этого куба выход. Главное решила, оставалось найти ответ на другой, не менее главный вопрос: как быть дальше? Она ведь представляла себе дальнейшую судьбу только рядом с Корниенко, тем и жила последние полгода. И вдруг буквально за несколько минут в голове все перевернулось, и теперь следовало искать другие цели, планировать все по-новому.

Все перевернулось с ног на голову. Вернее, как раз наоборот: с головы на ноги. Пелена спала с глаз. Обожаемый Сереженька оказался пустышкой. Майоров…

Она еще не знала, кем оказался Влад. Но уже была ему благодарна за то, что, сам не ведая, помог ей открыть глаза. Пусть он добивался этого из своих корыстных целей — он ведь так не хотел, чтобы Сергей женился на Лене. Добился. И так ли важна причина его поступков — неприязнь ли непосредственно к Лене, или же просто не хотел, чтобы друг женился раньше него. Главное, что своим эгоизмом он помог Лене не допустить роковой ошибки. Вышла бы замуж за Корниенко, и мучилась бы с пустобрехом до последнего вздоха. Целыми днями валялся бы на диване, с презрением отшвыривая в сторону газеты и рассказывая всем и каждому, какую "Планету в авоське" он бы замутил, появись у него такая возможность. Жаловался бы на жестокую судьбу, не предоставившую ему шанса подняться. А Лена в это время корячилась бы на двух работах, чтобы было чем детей накормить. Нет уж, увольте. Она совсем не собиралась сидеть на шее у мужа, но и сажать его на свою тоже не собиралась. Брак — это союз двух равноправных партнеров, а никак не уютная люлька, подвешенная на спину более выносливого супруга. Или не выносливого, но безотказного.

Получалось, что теперь Лена должна до конца дней благодарить Майорова, которого презирала всею душой. Вернее, когда-то презирала. А теперь? Что теперь? Презрения к нему она уже давно не испытывала, если только здесь уместно это слово. В ее понятии "давно" означало всего несколько дней, но ей казалось, что она живет под крылышком Влада уже целую вечность.

Однако до сих пор не могла понять, кто он. Майоров ее ненавидел, иначе зачем бы он стал мешать Сергею жениться? Даже если не испытывал к ней столь негативных эмоций, то и положительными тоже не руководствовался. Однако как ловко ему удавалось скрывать свои чувства. Ведь сам же признался, что не терпит чужих в своем доме. Но за месяц с небольшим Лена ни разу не почувствовала на себе его неудовольствия от ее круглосуточного присутствия. Всегда ровный, спокойный. Молчун, но не зануда. Зато если уж что-то скажет, то в самую точку.

Сначала его молчание Лена принимала за снобизм: не желает опускаться до бесед с нею, плебейкой. И лишь теперь, прожив с ним месяц бок о бок, поняла, что Влад просто не хотел надоедать ей своим присутствием. Понимал, как ей тяжело рядом с ним, наверняка догадывался, как она его ненавидит за то, что тот сорвал их с Сергеем свадьбу. Молчал из деликатности, а вовсе не из снобизма.

Но о каких детях он заговорил? Это что, был намек на?.. О Боже, это что же, он из-за этого решил увести у друга невесту? Да как же она сразу не догадалась? Корниенко ведь открытым текстом сказал: это не ему, а Владу нравятся брюнетки с короткой стрижкой. Регина, секретарша, живое тому доказательство.

Так вот в чем дело. Майоров решил отбить Лену. И не нашел для этого лучшего способа, чем это дурацкое пари. Остался только один вопрос: зачем ему это нужно? Вернее, зачем — понятно: недаром на ребенка намекал. Но почему?! Почему именно от нее? Почему не от той же Регины? Она — рядом, и уж коль Влад является таким ценителем брюнеток, можно предположить, и даже быть в этом уверенной, что та выполняет при шефе не только секретарские функции. Вот и рожала бы ему детей, сколько угодно, но причем тут Лена?

Или же… Ах, вот оно что. Видимо, Регина не может иметь детей, а Майорову непременно нужен наследник. Еще бы — надо же будет кому-то передать империю "Роспромтрансгаз". И наследник должен хотя бы отдаленно быть похожим на жену папаши, Регину. А когда Корниенко представил Майорову Лену, тот решил, что она для этой цели подходит как никто другой. Вот тогда-то и придумал свой коварный план: расстроить свадьбу, использовать Елену в качестве инкубатора, а потом присвоить ее ребенка и жениться на Регине.

Так вот он какой, Майоров! А она-то уже начала видеть в нем человека. Глупая, какая же она глупая…

Ночь подбрасывала Лене все новые и новые улики против Влада. Чем дольше она не могла заснуть, тем более мрачным типом представал в ее воображении Майоров. Похитителем невест и младенцев, предателем лучших друзей. Пожалуй, ее первое впечатление о нем оказалось правильным. Нужно доверять интуиции — ведь чувствовала же, чувствовала, что он страшный человек!


Проснулась она хмурая — ночные рассуждения дали о себе знать. Это же надо было так ошибиться в человеке? Только-только разглядела в нем что-то положительное, а Майоров оказался еще большим монстром, чем она думала вначале. Выходило, что Елена совершенно не умеет разбираться в людях. Ведь и Корниенко раньше казался ей редким умницей. Еще радовалась: надо же, как ей повезло с ним.

По всему выходило — она свободна, она ничья. Не было больше никакой нужды оставаться с Майоровым. Собственно, ее, этой нужды, и раньше-то не было — уже целую неделю она запросто могла бы жить дома, а не у него. Но в том-то и дело, что лишь в последнюю неделю она, наконец, начала дышать полной грудью. Только расслабилась, начала было получать удовольствие от общения с ним, а оно вон как повернулось.

В надежде, что Влад еще спит, выглянула из своей комнаты. Однако в коридоре слышны были отголоски джаза — значит, проснулся. Лена презрительно фыркнула — ишь, деликатный какой, боится ее разбудить. Еще бы, беспокоится о нервном здоровье матери своего будущего ребенка.

Тихонько прокралась в ванную, умылась. Потом так же незаметно вернулась в свою комнату и принялась было собирать вещи. Сложила половину в просторную сумку, и присела на кровать с очередной кофточкой в руках.

Ну уйдет она, и что? Повиснет в пространстве, как желудь на березе. Ни работы, ни мужа, никаких надежд на будущее. Нет, так неправильно. Если все вокруг такие коварные, нужно самой становится такой же, дабы в один отнюдь не прекрасный момент не оказаться добычей в чьих-нибудь острых когтях.

Раз они с ней так поступают, она станет такой же. Это вчера она была легковерной дурочкой, а сегодня… Предупреждена — значит, вооружена. Предупреждена, как же. Дождешься от них. Если бы сама не догадалась, как пить дать, сожрали бы, и косточками ее хрупкими не подавились.

Но теперь она будет хозяйкой положения. И ни Майоров, ни Корниенко об этом не догадаются. Она по-прежнему будет пай-девочкой, но только цели теперь уже станет преследовать свои собственные. Отступать поспешно, не подготовив себе дорогу для отступления, глупо — так можно споткнуться о незамеченную корягу. А вот подготовить все для отхода, и оказаться истиной победительницей в этой необъявленной войне — это станет для Майорова настоящим шоком. А для Корниенко… А что Корниенко? Пустышка, не стоящая не только внимания, но даже мести. Пусть себе живет, пусть других дурочек охмуряет своими грезами.

Уходить нужно, имея базу. То есть подкопив немного денег, чтобы хотя бы на первое время хватило, и обеспечив себе новое место работы. Как ни крути, а запись в трудовой книжке "Роспромтрансгаз" наверняка придаст ей большего веса в глазах работодателя. К тому же, имея ее, Лена сможет претендовать на куда большую зарплату, нежели на своей прежней работе. Это несомненный плюс в ее нынешнем положении, и было бы глупо не использовать его на полную катушку. Однако любого нормального работодателя непременно насторожит: а почему, собственно, она проработала в "Роспромтрансгазе" всего месяц? С таких мест не уходят без веской причины. Поэтому ей нужно продержаться год до конца, чтобы на чистом глазу ответить: "Срок контракта истек, а продлевать его я не захотела". А уж причины для этого у нее могли быть какие угодно.

И весь этот год изображать из себя простушку, как Майоров изображал благородного рыцаря. Тем сильнее будет его шок, тем больше — Ленин восторг от него. Он-то будет думать, что она у него в кармане, а тут раз, и…

Решено. Улыбаться как можно больше, стараться не подать виду, что ей известны его мерзкие замыслы. Как же он так прокололся? Пребывал в столь благодушном настроении, что совершенно не контролировал язык. Ну ничего, Лене его разговорчивость как раз на руку. Нужно и дальше поддерживать его в полной уверенности, что она легковерная дурочка — глядишь, еще какие полезные сведения получит от него, разговорчивого.


И воскресенье, и утро понедельника Лена успешно играла роль сладкой идиотки. Охотно смеялась над шуточками Майорова, порой довольно остроумными. Целый день почти не отходила от него, живо отзываясь на любые предложения: на пляж — так на пляж, вечером в Большой на "Тоску" — пожалуйста, с нашим удовольствием.

От ее неожиданной лояльности Майоров пришел в полнейший восторг. Он весь день был в ударе, сыпля шуточками и комплиментами, рассказывая какие-то забавные истории из их с Корниенко общей юности.

Впрочем, истории были не только забавными, но и поучительными, многое поясняющими. Наконец-то Лене стало понятно, почему лучшие друзья выбрали столь разные дороги в жизни. Если верить Майорову, выходило, что отец едва ли не с детства настраивал его на большое будущее. Сам Майоров-старший был прокурором и весьма влиятельной личностью. Однако соваться в юриспруденцию сыну не советовал — дескать, на семью вполне достаточно одного юриста. Но и отговаривать не отговаривал. Однако советовал приглядеться к Институту Нефти и Газа. Времена были еще советские, но прокурор прекрасно видел, что изнутри социалистическая система сгнила до основания, и было понятно, что долго она не продержится. Альтернативные же источники энергии еще никто не изобрел, и было очень сомнительно, что изобретет в ближайшее время. Зато научный прогресс шагал семимильными шагами, и для всех новинок техники нужны были или электричество, или газ, или бензин.

В общем, папеньке своему Влад был премного благодарен за науку. Больше того, тянул за собою и Сергея: мол, верное дело предлагаю. Но Корниенко уперся рогом: нет, будущее за журналистикой — если она не дала дуба за предыдущие тысячелетия, то и впредь будет живее всех живых. А альтернативная энергетика де появится в ближайшее время.

Вот и… Собственно, какие могут быть претензии? Как говорится, кто на кого учился. Чей прогноз оправдался, тот и будет ездить на Мерседесе.

Что ж, это многое объясняло, но никаких принципиальных открытий из сей откровенности не последовало: главное Лена знала и так, а нюансы теперь интересовали ее меньше всего.

У входа в офис Майорова поджидала какая-то женщина. Очень скромно одетая, при этом в руках она держала совершенно шикарный букет и обыкновенный пластиковый кулек с нарисованными на нем легкомысленными цветочками. Едва завидев Влада, дама побежала ему навстречу. Дабы не мешать, Лена продолжила путь самостоятельно, но успела услышать, как женщина торопливо заговорила:

— Спасибо! Спасибо, миленький, родненький! Если бы не вы…

Тут зашипели, раскрываясь, створки лифта, и сбивчивая речь странной дамы утонула в этом шуме. Войдя в кабину, Лена краем глаза успела заметить, как посетительница настойчиво сует в руки Майорова цветы и пакет. От последнего тот решительно отказался, а вот судьба букета осталась для Лены невыясненной: узкие дверки лифта сомкнулись, закрыв ей доступ к любопытной картинке. А жаль. Ей ведь сейчас нужно насобирать как можно больше компромата на Майорова — мало ли, глядишь, какая польза выйдет. Даже если не пригодится — все равно интересно. Нужно будет Агнессу расспросить, может, в разговоре ляпнет чего лишнего.

Работы было много — самое время квартального отчета. Этим, конечно, занимаются бухгалтера, Лена вроде как рангом чуток повыше. Но цифры сверять все равно нужно было — чтобы иметь возможность планировать работу предприятия на будущее, нужно хорошо знать о прошлых успехах или просчетах.

Цифры Лена любила. Иной раз они могли куда красноречивее слов рассказать о ком-нибудь. Вот и сейчас… Не будь рядом Кусакиной, Лена не удержалась бы и потерла руки в предвкушении битвы. Вот и попался, голубчик! В графе "Благотворительность" красовалась не совсем круглая, зато очень впечатлительная сумма: "648 244, 08".

Опаньки! Вот оно. Какая благотворительность? Лена собственными ушами слышала, каким издевательским тоном Майоров сказал Сергею: "Я благотворительностью не занимаюсь". И куда же ушли шестьсот сорок восемь тысяч рублей? Она хитро прищурилась: надо же, для правдоподобности еще и восемь копеек приписал. Интересно, кому это он взятку давал с копейками? Или это от курса доллара? Ну да, наверняка. Теперь уже не проверишь, какой был курс Нацбанка на тот момент. Ничего-ничего, и без курса попался. Теперь понятно, как он укрывает налоги: с одной стороны, при помощи "благотворительности" уменьшает прибыль, с другой — она дает ему право на некоторую налоговую льготу. Ох, и дурак же Майоров! Надо же было подпустить собственного врага к таким документам.

Впрочем, о том, что Лена ему враг, он пока еще не догадывался. Видимо, посчитал ее полной дурочкой, раз она так легко доверила свою судьбу Корниенко. Потому и решил, что она для него не представляет ни малейшей угрозы. Что ж, отлично. Ей только на руку его беззаботность.

Незаметно стрелка часов приблизилась к одиннадцати. Агнесса потянулась за столом:

— Ну что? Чайку?

Вопрос был излишним — они каждый день в одиннадцать устраивали себе маленький перерыв. На правах, вернее, обязанностях младшей Лена взяла чашки и отправилась за кипятком в холл, где стоял куллер. Пожарники строго следили за отсутствием чайников в отделах, да и сходить за кипяточком не представляло ни малейшего труда — там всегда кто-нибудь попивал кофе, и можно было разжиться последними новостями.

Сейчас там стояла только Регина. Елена невзлюбила ее с первого взгляда — та окатила ее столь презрительным взглядом, когда Сергей привел знакомить невесту с другом, что до сих пор при встрече с секретаршей Майорова ее передергивало. Лена вынужденно поздоровалась и склонилась над аппаратом, жиденькой струйкой выдававшим воду. И не заметила, как со спины подошла еще одна сотрудница. Не желая мешать Елене, пристроилась рядом с Региной:

— Привет. Что там слышно у начальства?

— Скороходова приходила.

— Ну?! И как там дела?

— Да ты что! Вся в слезах, вся в соплях. Такой букет офигительный притащила — шеф мне его отдал. Зайдешь потом, посмотришь. Где только денег набрала?

Подруга скривилась:

— Ну скажешь тоже! Да за такое руки целовать надо, а тут цветы. Это самое малое, что она могла сделать.

Больше всего на свете Лене хотелось дослушать разговор. Но чашки были уже полны, а заговаривать с Региной первой она никак не могла себе позволить. Пришлось уходить, несолоно хлебавши.

Сунув по пакетику заварки в чашки, Лена с Агнессой присели к ничейному столу. Быть может, когда-нибудь Майоров и надумает взять еще одного экономиста, но пока они и вдвоем неплохо справлялись с работой. Стол же выполнял функции обеденного, а заодно посудной лавки — в нем хранились всевозможные баночки, коробочки с кофе, чаем, сахаром, вафлями-печеньем.

Пока кипяток приобретал удобоваримую температуру, сотрудницы обычно болтали на отвлеченные темы. Лена поспешила задать вопрос, пока Агнесса не заговорила о чем-нибудь малоинтересном.

— А кто такая Скороходова? — спросила она, придав голосу максимально равнодушный тон.

— Скороходова? — Агнесса пожала плечом: — Понятия не имею.

Разочарованию Лены не было предела. Как же так, там творятся такие события, а Агнесса не в курсе?

— А что? — переспросила та. — Я что-то пропустила?

Все так же равнодушно Лена ответила:

— Да там весь офис на ушах. Какая-то Скороходова принесла шефу цветы, чуть ли на колени перед ним не падала…

— Да ты что?! — восхитилась Агнесса. — Приходила? Слава Богу, значит, обошлось?

— Что обошлось-то? — недовольно переспросила Лена. — Объясни по-человечески. Ты только что утверждала, что не знаешь никакой Скороходовой.

— Да кто ж ее не знает? Я просто забыла про нее, не подумала. Да ты тоже должна ее знать. Страшная история, жуть. Эта с позволения сказать мамаша бросила детей одних и поехала получать пособие по рождению ребенка. Ну помнишь, тогда все газеты эту историю печатали, по всем каналам показывали! В воронежской области. Какое-то село — полная глухомань. Оставила одних в частном доме, с неисправной печкой. Пацаненку пять лет, и девочка крошечная, полгода. Эта, простите, мадам за полгода не соизволила выбрать более удачного момента для поездки за пособием. Ну хоть бы соседей попросила посидеть. А тут печка — бах!

Припоминая, Лена прищурилась:

— Да-да-да, что-то такое было. Это когда мальчишка спас сестричку?

— Ну да. Сам обгорел дотла, одна только голова невредимой осталась. Остальное сгорело до костей. Но сестричку вынес, на той ни единого ожога, только вся в копоти была.

— Так это и есть та Скороходова? — Лена окончательно вспомнила ту печальную историю.

Доктора долго боролись за мальчонку. Сначала в Воронеже, оттуда его спецрейсом перевезли в Москву. Всем миром спасали маленького героя, но пацанчик таял на глазах. И только в Америке смогли поставить его на ноги. Какой-то таинственный спонсор, отказавшийся называть свое имя, организовал…

Стоп. Спонсор. Благотворительность. Да нет, быть такого не может. Майоров не занимается благотворительностью. К тому же, это ведь было больше года назад, а отчет-то на Ленином столе за прошлый квартал.

— Ну да, — ответила Агнесса, пока мысли роем проносились в голове новой сотрудницы. — Та самая. Шеф устроил им с сыном лечение в Штатах. Потом они вернулись сюда, и он купил им квартиру в Москве — ребенку необходимо постоянно постоянное лечение, а там у них, в области, нет ожогового центра. А эта горе-мамаша опять недосмотрела, поленилась его в бассейн водить. У мальца как поперли рубцы — они же растут, он уже не мог руки к телу прижать — столько гадости подмышками наросло! Пришлось Майорову второй раз их в Штаты отправлять. Так что, говоришь, приходила?

Все тем же равнодушным тоном Лена ответила:

— Ну да, утром встречала шефа. С цветами и еще каким-то кульком. Видимо, шампанское, еще чего-нибудь. Да только он не взял.

— Ну слава Богу! — Агнесса даже перекрестилась. — Наверное, нашелся мудрый человек, надоумил хоть "спасибо" сказать. А то ж первый раз из Америки как вернулись, так даже не объявилась, не поблагодарила. Ни за лечение, ни за квартиру. Майорову, конечно, ее благодарность не нужна — исключительно ради пацана старался. Ты ж, наверное, знаешь его историю?

Лена навострила ушки. Какую историю? Она ничего не знала, но говорить об этом вряд ли следовало. Уже по одному сообщническому голосу Агнессы она догадалась, что сия история охраняется тщательнейшим образом, просто в силу близости к Майорову, по ее мнению, Лена непременно должна была знать все его тайны. А потому она невыразительно кивнула, чтобы нельзя было разобрать: известно ли ей что-то или нет.

Агнесса продолжила шепотом, как будто кто-то мог их подсушивать под дверью:

— Представляешь, какая у него жизнь была? При сумасшедшей-то мамаше? Нет, я ничего не хочу сказать: тетя Мона — добрейшей души человек, я ее всегда любила. Не могу сказать, что бывала у них слишком часто, но иногда отец брал меня с собой — наши отцы работали вместе, до сих пор дружат. Алексей Николаич всегда ее поддерживал — дай Бог каждой такого заботливого мужа! Но как он ни старался, а она так и не смогла смириться с потерей. Вот ты мне и скажи — откуда у детей такое бывает? Как получилось, что один из близнецов — здоровый, а у второго лейкемия? Откуда эта гадость у двухлетнего пацана?! Бились-бились за него, а только намучился пацанчик напрасно. У нас тогда не делали пересадку костного мозга, а заграницу выехать на лечение могли только родственники первых лиц государства. Майоров-то тоже не последний человек в отечестве, я имею в виду старшего. Впрочем, теперь младший папашу крепко обошел. Короче, не спасли.

Кусакина вздохнула тяжко, и вспомнила про чай:

— Ой, остыл уже! Надо ж было разболтаться.

Прихлебнула, поморщившись, и продолжила:

— Я, как ты понимаешь, была еще совсем маленькая, мало что помню — я ведь всего на год старше их была. Вернее, это я Стасика практически не знала, зато отлично помню, как мои старики, насмотревшись на страдания Майоровых, меня без конца на обследования таскали, боялись упустить момент. Еще бы — государство-то родное фиг бы помогло в случае чего. Это тебе не сейчас. И сейчас-то не приведи Господь такого, а в то время же еще не было таких технологий. Короче, Стасик умер, не дотянув до пяти лет. А тетя Мона с тех пор заговариваться стала. Потом и вовсе сдала. И ушла так тихо-тихо, незаметно. Как будто растаяла.

Потрясенная, Лена не находила слов.

Одним глотком допив безвкусный чай, Агнесса распорядилась:

— Так, все, за работу. Отчет нельзя задерживать.

И тут же, практически без перехода, окунулась в мир цифр. Лена последовала за нею. Да только из всей таблицы видела лишь одну строку: "Благотворительность". И цифру "648 244, 08". История, рассказанная Агнессой, потрясла ее до глубины души, однако все это не давало Майорову права списывать какие-то личные проблемы под видом благотворительности, и за счет этого лишать государство налогов. Она, конечно, не собиралась его никуда сдавать, но если он хотя бы попытается где-то ее ущемить, Лена непременно воспользуется своим тайным оружием. А для этого она должна знать все.

— Агнесса, я не понимаю, откуда взялась благотворительность? Шестьсот сорок восемь тысяч. Он же Скороходовым в прошлом году помогал, если я не ошибаюсь? Тогда почему деньги попали во второй квартал?

Кусакина уставилась на нее с откровенным недоумением:

— А при чем тут Скороходова? По ней он давным-давно отчитался. Это другие. Я без бумаг не вспомню ни фамилий, ни конкретных случаев. Он постоянно кому-то помогает. Времена сейчас, конечно, другие, но больных детей не становится меньше. И не всех их могут вылечить здесь. Да и у нас тоже не все операции бесплатные. Так что графа "благотворительность" у нас пустой бывает крайне редко, привыкай. На каждую копейку имеются соответствующие документы, не переживай. Бухгалтерия за этим тщательно следит. Если хочешь, пойди, возьми у них папку. Желтенькая такая. Только давай займемся этим после отчета, хорошо?

Лена не стала возражать. Уткнулась в бланк, испещренный цифрами, и сделала вид, что погружена в работу. Но на самом деле она видела перед собою лишь расплывшееся пятно отчета. И даже никаких мыслей не было, кроме одной: неужели она могла так ошибиться в человеке? И Майоров вовсе не собирался похищать ее пока что не существующего ребенка, а имел в виду других детей. Чужих, но попавших в беду. Вот о каких детях он говорил. Таких, как маленький герой Валера Скороходов, таких, как несчастный Стасик Майоров, брат-близнец Влада, не доживший до пяти лет. Вот почему ему вполне хватало триста пятидесятой модели Мерседеса, вот почему не нужен был особняк на Рублевке. И Лена поверила — он бы действительно удовлетворился Шкодой, если бы на него косо не смотрели потенциальные партнеры. Потому что все это мирская суета. Потому что это такая мелочь по сравнению с жизнью одного-единственного ребенка…

На глаза неожиданно навернулась слеза, и Лена украдкой смахнула ее ногтем. Не хватало только, чтобы Агнесса заметила. Та ведь перед нею только потому и разоткровенничалась, что была уверена в Лениной осведомленности. Еще бы — какой нормальный человек поверит в то, что Лена месяц живет с Майоровым в одной квартире, вместе с ним ест и ездит на работу, проводит буквально все свободное от работы время, да и в офисе частенько с ним пересекается, и при всем этом остается для него чужим человеком, не посвященным в семейные тайны. Иначе, видимо, Кусакина и словом бы не обмолвилась. Так вот почему она у него доверенная особа — дочь друга Майорова-старшего, возможно, подруга детства. Ну да, она же всего на год старше Влада. Поди, и в пионерских лагерях вместе отдыхали…

Но тогда причем тут Регина? Если у Майорова есть она, зачем ему Лена? Зачем ему две стриженые брюнетки? Или она все свалила вместе, а потому и не может разобраться — в одной куче оказались кусочки от разных паззлов, вот и попробуй сложить из них целую картинку.

— Агнесса, можно еще вопрос? — решилась она.

Кусакина посмотрела на нее безучастно, все еще пребывая в мире цифр:

— Ну?

— Что ты можешь сказать о Регине? Как давно она здесь?

Собеседница ненадолго задумалась:

— Регина? Да что-то около года. Или даже меньше… Меньше, да, определенно. Анна Ивановна, прежняя секретарша, ушла на пенсию в октябре. Ну да, помнится, еще погода стояла премерзкая. Шеф и взял Регину. Она дочь подруги тети Моны, та за нее сильно просила. А Влад у нас отказывать не может. Удивляюсь, как он с таким мягким характером чего-то добился?

Агнесса рассмеялась:

— Ну мы-то с тобой знаем, что это он только по отношению к близким людям такой, да? Где надо — он у нас о-го-го! Орел! — и вмиг посерьезнела: — Нет, я правда за него очень рада. Молодец. И тебя об одном прошу — не обижай его. Он хороший.

И так по-детски наивно у нее это вышло, так искренне, что у Лены в горле поселился какой-то противный комок, от которого немедленно защипало в носу. Испугавшись, что теперь уже всерьез расплачется от собственной глупости, Лена уткнулась в отчет и пробормотала неуверенно:

— Да не собираюсь я его обижать, с чего ты взяла?

Ну да, она просто так решила вооружиться цифрами против него, а обижать вовсе не собиралась.

Ей стало безумно стыдно. За то, что все поняла только после того, как Агнесса ей подробно разжевала истину. А сама за месяц с небольшим так и не разобралась в человеке. То ненавидела, то… Она не могла сформулировать, какие чувства испытывала к Владу последнюю неделю. Одно знала наверняка — они сильно переменились в лучшую сторону. И от имени "Алена" стала получать странное удовольствие, как будто между ними существовала какая-то тайная связь, о которой не знал никто, кроме них двоих. И это имя было словно бы паролем, тонким намеком на то, что у них совершенно особые отношения…

Да, настолько "особые", что, услышав непонятную фразу о ребенке, Лена тут же надумала себе черти чего. И Влад в ее воображении снова предстал кровожадным монстром. Фу, глупая какая.

Но Регина… Как же быть с Региной? Лена ведь была уверена в том, что она работает в "Роспромтрансгазе" давным-давно. А оказалось, что она здесь всего лишь… Постойте, но ведь как раз в октябре Лена познакомилась с Сергеем. В самом конце месяца, тридцатого числа. Имеет ли это совпадение хоть какое-то значение? И вообще, причем тут Регина, чего она к ней прицепилась? Ну секретарша, ну любовница — подумаешь.

Нет, не подумаешь. Едва только эта мысль появилась в голове, Лену пронзила какая-то странная боль. Ревность сжала сердце. Ревность?! Но позвольте…

Желтоглазая сердцеедка обычно сопровождает любовь, а между Леной и Владом не было ровным счетом никаких отношений. А значит, для ревности не было решительно ни единого повода. Лена попыталась сбросить с себя оцепенение, вызванное ужасным откровением.

Не получилось. Ступор лишь увеличивался с каждым мгновением: как она может утверждать, что между нею и Владом не существует никаких отношений, кроме соседских? Как, если буквально только что призналась самой себе, что с некоторых пор имя "Алена", произнесенное Майоровым, странным образом волнует ее, сближает с Владом.

Что за странности с нею происходят? Неужели она влюбилась во врага? Но разве Майоров — враг? Разве она в него влюбилась? Но это же глупо. Они такие разные. Он — пусть не олигарх, но все равно человек богатый. Она — обычная россиянка со всеми сопутствующими проблемами в виде отсутствия жилплощади, машины и прочими материальными затруднениями. Богатые женятся на богатых — таков суровый закон жизни. А бедным лишь разбивают сердце. И ходить далеко не надо — достаточно посмотреть на Регину. Красивая и несчастная, иначе почему бы она так предвзято относилась к Лене? Да потому, что ей удалось стать любовницей шефа, но она прекрасно понимает, что на большее у нее нет ни малейшей надежды. Вот и ревнует к Лене, как к более успешной сопернице. Не догадываясь о том, что они вовсе не соперницы, и Лене самой впору ревновать к ней.

Все переменилось в одночасье — обожаемый Сережа вызывал ныне лишь чувство жалости и досады, Майоров же, ненавистный и презираемый, стал чем-то запретно-сладостным, недоступным. Корниенко оказался недостоин Лены, она же в свою очередь не дотягивала до Влада — ну не женятся олигархи на простушках, такое только в сказках бывает!

Не то чтобы Лена недооценивала себя. Просто не верила в сказки — она была для этого слишком взрослой. Максимум, на что она могла бы рассчитывать с Майоровым — так это на более-менее длительный адюльтер с неизменно печальным финалом. Регина была тому ярким подтверждением — меньше всего Елене хотелось бы смотреть на всех потенциальных соперниц испепеляющим взглядом, красноречиво свидетельствующим о ее незавидном положении любовницы.

Нужно сделать над собой усилие и прогнать непрошенное чувство. Нужно уйти, бросить все. Ведь в отношении Корниенко уже все решено, Лене больше незачем ломать затянувшуюся комедию. Надо просто уйти. Это ведь так легко — прямо сейчас встать из-за стола и выйти из кабинета, не попрощавшись ни с Агнессой, ни с самим Майоровым. А вещи уж он сам передаст ей с водителем. И все, финита ля комедия. Черт с ним, отчетом — Агнесса сама справится. Справлялась ведь раньше без Лены, и теперь не рассыплется.

Однако Лена не двигалась с места. Словно мазохистка, сидела и получала какое-то странное удовольствие от страданий. И все больше убеждалась в том, что уже давно не ненавидит Майорова, что лишь по привычке питала к нему негативные чувства. Вернее, думала, что питает, а на самом деле в душе уже давно все перевернулось. В тот самый день, когда ее впервые не передернуло от имени Алена. Жаль, что она не запомнила тот день.


Уже разобравшись в себе, Лена продолжала изображать из себя невесту Корниенко. Это не доставляло ей ни малейшего удовольствия, зато давало возможность оставаться рядом с Владом. Пусть трудно, пусть больно. Но ведь если бы она ушла — было бы еще больнее. Потому что она потеряла бы не только возможность быть с ним рядом едва ли не двадцать четыре часа в сутки, а даже надежду на случайную встречу с ним. Ну где могли бы столкнуться без пяти минут олигарх и обычная безработная? Нигде. У них разные среды обитания.

Она ходила на работу. Вернее, ездила. И дорога вдруг стала доставлять ей безумное удовольствие, потому что в эти минуты Влад был как никогда близок к ней. Пусть салон Мерседеса просторнее Жигулей — все равно Влад был рядом. А на поворотах даже прижимался к ней. Пусть не по собственному желанию, а всего лишь влекомый силой инерции — главное, что Лена могла чувствовать его. Вот только даже летом Майоров практически не вылезал из пиджаков, а ей так хотелось коснуться его кожи…

Она завтракала, обедала и ужинала в обществе Влада. Усиленно старалась делать вид, что с нею ничего не происходит, но именно из-за этого между ними снова возник холодок первых дней, когда Лена действительно ненавидела его лютой ненавистью. Ей так хотелось сблизиться с ним, но вместо этого чувствовала, что они лишь отдаляются друг от друга.

Она спала в его квартире. Каждая ночь доставляла ей немыслимые страдания. Грезилось, что он вдруг войдет к ней среди ночи, скажет: "Прости, я не могу больше притворяться". И уже не нужно будет слов — все остальное скажут руки Влада. А Лена… О, она не станет сопротивляться. Она не произнесет ни звука, но сумеет объяснить ему, как счастлива, что все условности, наконец, остались позади…

Но Влад даже днем не позволял себе входить в ее комнату. В случае крайней необходимости он деликатно стучал в дверь и тихонько звал ее: "Алена!" И у Лены все переворачивалось в груди от его голоса.

А еще она вдруг обнаружила, что джаз перестал раздражать ее. Не могла сказать, что полюбила, но стала улавливать в этой музыке что-то трогательно-щемящее. Правда, джаз джазу рознь, и некоторые композиции все еще шокировали Лену своею неоправданной резкостью. Но по большей части она начинала получать удовольствие от тоскливого откровения саксофона и заливистых возражений трубы.

И пришла суббота. Очередная суббота, не предвещавшая ровным счетом ничего нового. Встреча с опостылевшим Корниенко, его нытье по поводу высоких цен на аренду и дурацкие пощипывания под столом. У Лены не было ни малейшего желания идти на эту встречу, но в таком случае ей пришлось бы признаться, что свадьбы не будет. Но тогда ее жизнь покинул бы не только Сергей, но и Влад. Это, может, и было бы самым правильным в ее ситуации, но ей просто клинически этого не хотелось. Уж лучше она потерпит ужимки Корниенко — в конце концов, их свидание не может длиться дольше получаса. Подумать только — всего несколько недель назад ей казалось этого кощунственно мало!

С самого начала все пошло наперекосяк. Начать с того, что обычно Сергей уже ждал их в кафе "Роза Азора". Сегодня же Лена с Владом явились первыми. Сели за излюбленный столик, и молча разглядывали посетителей, словно бы опасаясь встретиться взглядами друг с другом. Напряжение росло. Она уже всерьез стала подумывать — а не открыться ли ей Майорову?

Набралась решимости, вдохнула побольше воздуха:

— Влад! Я давно хотела…

И, увидев вопрос в его глазах, сказала совсем не то, что планировала:

— Спросить. У вас с Региной все серьезно? Она как-то подозрительно на меня смотрит. Ты бы объяснил, что я ей не соперница.

Недоумение во взгляде Майорова сменилось крайним удивлением:

— Регина? Ты о чем? При чем тут Регина?

Лена смутилась:

— Ну как же… Регина… Ну, вы же…

Слово "любовница" оказалось ужасно труднопроизносимым, и Лена опасалась, что споткнется на нем, начнет заикаться, выдав волнение. Майоров, однако, не стал дожидаться ее пояснений. Ответил отчего-то жестко, колюче:

— Ты неправильно поняла. Регина — всего лишь моя секретарша. И, кстати, довольно толковая, я ею доволен. Алена, — что-то горячее немедленно пронзило Лену сверху донизу, — Не нужно слушать всякий бред. Секретарь — это помощник в работе, а вовсе не исполнитель интимных прихотей начальника.

Отповедь не из приятных, однако Лена совсем на него не обиделась. Значит, они не любовники? Пусть это нисколько не приближало ее к мечте, все равно было безумно приятно узнать, что Регина оказалась совсем не удачливее Лены. Хоть и оказалась рядом с Майоровым значительно раньше. Но что-то Лену продолжало беспокоить.

— Ну как же. Ты ведь сам говорил Сергею, что любишь брюнеток с короткой стрижкой. А сам игнорируешь такую возможность.

Майоров повел бровью:

— Я? Брюнеток? — на мгновение нахмурился, соображая. — А, да. Было дело, говорил. Я тогда Регину только-только взял, и ко мне Серега пришел. Пристал — мол, чего секретаршу сменил, на молоденьких потянуло? Я и ответил: да, мол, седым старушкам предпочитаю стриженых брюнеток. Чтоб от него отделаться.

Недоверчиво прищурившись, Лена переспросила:

— Только из-за этого?

Собеседник ограничился уверенным кивком.

Лена поникла. Выходит, она даже не в его вкусе. Ну вот, не во вкусе Майорова, не во вкусе Корниенко… Стоп. Сергей ведь тогда сказал, что обратил на нее внимание только потому, что она якобы во вкусе Влада. Хотел "сделать" друга, "уесть", как это нынче называется в простонародье. И даже не догадывался, что другу-то глубоко безразличны его амурные успехи у брюнеток…

Выходит, у Лены нет вообще никаких шансов. И не было изначально. Владу вообще не нравятся брюнетки. Надо вставать и уходить. Окончен бал, погасли свечи…

Неимоверным усилием воли она поднялась со стула.

— Да сиди ты, не надо меня встречать стоя! — радостно воскликнул сзади Корниенко. — Простите за опоздание.

Легким усилием он усадил Лену на место, присел сам:

— Ну что, вы уже заказали?

Сергей был непривычно весел — Лена давно его таким не видела.

— Нет, тебя ждали, — ответил Майоров. — Заказывать будете сами. Собственно, я пришел только для того, чтобы сообщить вам радостную весть.

— К нам едет ревизор? — хихикнул Корниенко.

— Никто к вам не едет. Вы сами скоро поедете. В свадебное путешествие. На белом Мерседесе. Шестисотом.

— Не понял?

В отличие от Сергея, Лена все поняла. И похолодела от ужаса.

— Я сволочь, я совершил ошибку, разлучив два любящих сердца. В качестве откупного я устраиваю вам свадьбу — поверьте, за неделю все можно организовать в лучшем виде, вам понравится. С газетой договор остается в силе, с Мерсом — тоже, только не через год, а через неделю. Плюс свадебное путешествие где-нибудь на островах — у вас паспорта в порядке? Подвезете мне завтра к вечеру, чтобы я в понедельник купил туры. Вот, собственно, и все. Ах, да. Алена, ты из-за меня потеряла работу, прости. Если тебя устраивает нынешняя должность в "Роспромтрансгазе" — милости прошу, вакансия за тобой. Теперь точно все. Я не прощаюсь — за эту неделю нам с вами предстоит еще очень многое обсудить, так что я вам надоем не один раз. А пока заказывайте что хотите, гуляйте. Вы заслужили праздник.

Смешно кивнув, словно бы раскланиваясь, Майоров покинул столик и направился к выходу. Корниенко глупо смотрел на Лену, моргал глазами. Та же чувствовала, что еще мгновение, и ее мозг лопнет миллионов некрасивых розовых брызг. Все, конец. Он даже лишил ее возможности просто быть рядом…

— Владик, ты настоящий друг! — крикнул Сергей вдогонку Майорову. Тот кивнул, не оглядываясь.

Лена вновь подскочила.

— Ты куда? — удивился Корниенко.

— Влад! — крикнула она и подалась за ним.

Майоров остановился, но оглядываться не стал. И это почему-то отрезвило Лену. Однако пути назад не было.

— Влад! Не будет свадьбы. Не надо туров — я никуда не поеду.

Взгляды посетителей были прикованы к необычной троице. Корниенко тоже покинул столик и встал рядом с Леной, в нескольких метрах от Майорова.

— Эй, Ленка, ты мне это брось. Что значит "свадьбы не будет"?! Что за шуточки?

Она повернулась к нему:

— Сережа, ничего не получится. Ты извини меня…

Майоров сделал пару шагов в их сторону и с интересом наблюдал за бывшими влюбленными. Корниенко воззрился на него налитым ненавистью взглядом:

— Ты рассказал ей про рыжую…

Он не спрашивал, он констатировал факт. Лена удивилась: про какую рыжую? И тут же вспомнила прошлую субботу, двух подружек — бесцветную блондинку и породистую шатенку. Вот оно что… Однако открытие нисколько не огорчило ее.

— Сволочь ты, Владик, — с глухой ненавистью произнес Сергей.

— Он ничего мне не говорил, — встряла Лена. — Ты сам только что рассказал. Но мне плевать на твою рыжую. И на белую. И на еще какую-нибудь. Я не люблю тебя.

Влад внимательно прислушивался к ее словам. Корниенко опешил:

— Что значит "не люблю"?

— Экий ты, брат, непонятливый, — ответил за Лену Майоров, делая еще один шаг в их сторону. — "Не люблю" значит "не люблю", ни больше, ни меньше. Я прав?

Он требовательно смотрел на Лену, словно ожидая от нее чего-то большего, чем просто утвердительного ответа. Не правота его интересовала в данный момент, нечто более важное.

Та кивнула.

— А больше ты ничего не хочешь сказать?

Майоров буквально буравил ее взглядом. А Корниенко словно бы перестал существовать — Лена не видела ничего вокруг, кроме глаз Влада. В эту минуту в них чего только не отражалось. И надежда, и недоверие, и подозрение, и неожиданная радость, и снова надежда. Ее сердце затрепетало: а вдруг она ошиблась? Вдруг счастье бывает не только в глупых сказках? Вдруг она и есть то редчайшее исключение, которое лишь подчеркивает правило?

— А ты действительно хочешь что-то услышать? — спросила она и в своем голосе ей почудилась доля кокетства, которое она вовсе не собиралась демонстрировать.

— Хочу.

Корниенко молча наблюдал за ними.

Лена ответила:

— Я хочу сказать, Влад, что очень благодарна тебе за то, что ты открыл мне глаза. Потому что я поняла, что не люблю Сергея. И раньше не любила — не знаю, что это было, но не любовь.

— Откуда такая уверенность? — с пристрастием допрашивал ее Майоров.

— Потому что теперь, мне кажется, я знаю, что такое любовь.

— Кажется? — в глазах Влада заплясали задорные огоньки. Так смеется человек, уверенный в том, что теперь у него все будет хорошо.

Лена покачала головой:

— Уверена. Я люблю другого человека. Но как оказалось, он не любит брюнеток.

Майоров облегченно вздохнул:

— Все правильно, не любит. Ни брюнеток, ни блондинок. Он любит только одну. По странному стечению обстоятельств — как раз брюнетку.

Теперь, наконец, пришло время облегченно вздыхать Лене:

— Правда?

Она шагнула навстречу Майорову и зарылась носом в его грудь. Хотелось смеяться от счастья, но в глазах почему-то собирались слезы.

Корниенко проснулся:

— Э-эй, вы чего? Нас снимает программа "Розыгрыш"? Что за шуточки?

У Лены не было сил объяснять ему все. У нее теперь есть, кому взять на себя эту обязанность.

— Сережа, объясняю на пальцах: Алена любит меня. Я люблю Алену. Свадьба состоится, но наша. Если хочешь — ты будешь на ней почетным гостем. Нет — я пойму. Ты сильно хотел Мерседес? Так и быть, я тебе его подарю. Потому что ты мне сделал куда более драгоценный подарок. И затеял я это дурацкое пари только для того, чтобы она поняла — ты ей не пара. Ей нужен надежный человек, а ты, Серый, хоть и хороший парень, но, прости, полный раздолбай. Я влюбился в нее в тот момент, когда ты впервые привел ее в мой офис. Можешь обвинять меня в нечестной игре — я это переживу. Только не забывай, что это ты подписал контракт. Это ты поступился любовью ради Мерседеса и газеты. Про Мерс я уже сказал — он у тебя будет, а с газетой договор остается в силе: не выведешь ее за год на орбиту — извини, дорогой. А сейчас, Серега, нам некогда. У нас свадьба через неделю, море дел. А еще сегодня у нас начинается медовый месяц. А, Алена? Сегодня?

Лена не без усилия оторвалась от него, посмотрела в глаза Влада, лучащиеся счастьем, и ответила:

— Сегодня. Сейчас!

Без лишних слов Майоров подхватил ее на руки и понес к машине. За дальним столиком кто-то робко хлопнул в ладоши. К ним несмело присоединились другие хлопки, и уже через мгновение раздались дружные овации. Посреди торжествующего зала одиноко возвышался Сергей Корниенко, красавец-журналист, без пяти минут обладатель крутого авто. В его глазах не было радости по этому поводу. Но и особой печали не было. В них светилась лишь легкая грусть…