"В прицеле — танки" - читать интересную книгу автора (Бессараб Александр Никитович)

Перед броском

Одер в начале апреля поражал своими просторами: выйдя из берегов, разлился широко и привольно. Круша все на пути, он устремил свои мутные вешние воды на север, затопил луга, сады, даже дворы и улицы брошенных прибрежных селений. Полая вода несла множество бревен, досок, бочек и обломки всякой домашней утвари. Темными буграми плыли трупы. Кто это был — попавшие в беду местные жители, гитлеровцы, которых настигло суровое возмездие, или наши солдаты, пытавшиеся преодолеть водную преграду? Никто об этом не узнает — Одер вместе со своими жертвами уносил и тайну их гибели...

Мы стояли на обрывистом восточном берегу. Прямо у наших ног лежал опустевший немецкий городок. Улицы его западной окраины заполнила вода. Серое небо низко нависло над свинцово-черной рекой, над островерхими крышами из красной черепицы.

Комдив о чем-то сосредоточенно думал и был хмур. Мы догадывались, чем он был недоволен: пока дивизия под огнем врага будет переправляться на противоположный берег, другие с Кюстринских высот посуху прямехонько пойдут на Берлин... Вероятно, тщательная подготовка дивизий нашей армии в то время к форсированию Одера была ничем иным как одной из мер дезинформации врага. Сейчас хорошо известно, что наступление с плацдармов было определено высшим командованием уже тогда.

В течение трехнедельной боевой подготовки Асафов большую часть времени проводил в частях, где его уже довольно хорошо знали офицеры, сержанты и солдаты. Последние не без гордости передавали друг другу, что новый комдив, несмотря на незаживающие раны на ноге, категорически отказывался лечь в госпиталь. Артснабженцы подарили ему с любовью сделанный ими костыль, но Асафов положил его в машину и никогда не пользовался им, хотя иногда очень хотелось опереться на него... Никто не должен был знать, что ему, комдиву, тяжело.

Рекогносцировка местности подходила к концу. Полковник В. М. Асафов отдавал последние распоряжения по инженерному обеспечению боя дивизионному инженеру А. Г. Приступенко. Алексей Григорьевич внимательно слушал комдива, делал пометки на аккуратно сложенной карте, прикрыв планшетку от косого дождя краем плащ-накидки.

Командиры стрелковых и артиллерийских полков и приданных им частей усиления стояли рядом. Их взоры были прикованы к далекому противоположному берегу, на котором распластался город Шведт.

Казалось, все уже продумано, практически отработано и усвоено, ошибки тщательно проанализированы и учтены. Но тревога за благополучный исход предстоящего боя не покидала командиров. Никто из них, однако, не выставлял напоказ свои сомнения и опасения. Напротив, когда рекогносцировка закончилась и комдив отпустил всех на перекур, послышались шутки, смех.

Вот молодой, краснощекий подполковник Александр Чекулаев подзадоривает своего соседа и тезку подполковника Вознесенского, а Иван Дмитриевич Ковязин слушает их перепалку и улыбается. Поди узнай, кому из трех полковых командиров доведется первому ступить на тот берег.

— Тебе, Александр Павлович, — говорит Вознесенский высокому ростом и могучему телосложением Чекулаеву, — не мешало бы заранее приготовить сосну подлиннее. Потом поздно будет, а с метровой ты как миленький пойдешь ко дну.

— Конечно, Александр Алексеевич, тебе хорошо. Для твоей комплекции и соломинка спасение. Да и бойцы у тебя под стать командиру — сплошь мелкота. Недаром вы и управились раньше всех с заготовкой подручных средств, — отшутился Чекулаев.

— Я же заранее знал, что будем форсировать Одер, вот и подбирал маленьких, да удаленьких, — парировал Вознесенский. — Это некоторые ловкачи нахватали себе богатырей в маршевой роте под Минск-Мазовецким. Какие же плоты способны выдержать этаких верзил?

— Ба! Да ты, оказывается, тоже там был? Значит, нарочно — «маленьких, да удаленьких»? Вот хитрец! А в Померании жаловался мне как-то на своих штабистов: дескать, набрали мелкоту...

— То-то я тогда думал, почему мне как на подбор достались одни середнячки, — посмеивался Ковязин.

Артиллеристы тоже обменивались замечаниями и остротами. Кто-то посоветовал присутствовавшим обращаться за опытом извлечения пушек со дна озер и рек в противотанковый дивизион. Офицеры принялись расспрашивать, что и как, но тут все увидели приближавшегося комдива Асафова. Перекур закончился.

После рекогносцировки я возвратился в расположение лагеря. На коротком совещании подвели итоги двадцатидневного упорного труда по подготовке личного состава к захвату плацдарма на западном берегу Одера.

Затем командиры батарей, роты ПТР и самостоятельных взводов доложили о готовности подразделений к выполнению боевой задачи.

На второй день меня и Пацея срочно вызвали в Геллен — в штаб дивизии. Форсирование Одера отменялось. Полковник Асафов объявил приказ о выступлении частей соединения в район поселка Фюретенфельде, что севернее Кюстрина. Задача состояла в том, чтобы сменить части, захватившие месяц назад сравнительно небольшой плацдарм на западном берегу Одера, и прочно обороняться там.

Каждый из нас понимал, что от обороны мы, безусловно, перейдем к решительному наступлению, и не иначе как на фашистскую столицу. С крупного лица комдива не сходила довольная улыбка, живые глаза озорно блестели: добился-таки своего!

Затем выступил начальник политотдела подполковник К. Н. Косяков. Невысокого роста, худощавый, Константин Николаевич, подчеркивая каждую фразу, тихо, но взволнованно сказал:

— Нашей дивизии выпала большая честь: наступать на логово фашистского зверя — на Берлин! Вдумайтесь в значение этого факта и, когда будет разрешено, расскажите об этом каждому бойцу. Весьма вероятно, что это будет последняя операция Великой Отечественной войны, в которой придется участвовать нашему соединению. Будем же достойными этой чести.

Сразу же после совещания меня подозвал полковник Курашов.

— Ну что, рады, товарищ Бессараб?

— Не скрою, товарищ полковник, рад. Земля-то, она привычнее...

— Жаль, труда много положено. — Помолчав, он добавил: — Плоты, лодки, бревна — куда все это денешь?

— Добро не пропадет. Найдутся хозяева. А труда тоже не жаль, и учеба не забудется: вдруг еще какая-нибудь река встретится. Эльба, например.

Курашов ухмыльнулся:

— Вот именно «вдруг»... Все может быть. А на добро хозяева уже нашлись, ты угадал. Они к тебе придут, ты все передай им по акту. А нам с исполняющим обязанности командира артполка Расторгуевым придется остаться на некоторое время здесь и поддерживать новых хозяев.

Минут через десять Владимир Иванович пригласил нас с Расторгуевым к себе в штаб. Там, у карты, он поставил более конкретную задачу. Дивизион должен был к завтрашнему утру сосредоточиться в новом районе. Кроме того, Курашов поручил мне представлять его на рекогносцировке в группе командующего артиллерией стрелкового корпуса, усвоить задачу артиллерии дивизии, выбрать огневые позиции и расставить подразделения на отведенных им участках.

Передислокацию дивизии в другой район не должен обнаружить противник. Для этого на старом месте каждая часть оставляла небольшое подразделение (наш дивизион — два взвода роты противотанковых ружей), которое должно было усиленно заниматься, не очень заботясь о маскировке, боевой подготовкой и сельскохозяйственными работами.

8 апреля вечером дивизион снялся по тревоге с обжитого места и ушел на юг. Лагерь на новом месте разбили в лесу, у самой деревни Фюрстенфельде. Следующий день мне пришлось провести на плацдарме в рекогносцировочной группе полковника И. В. Василькова. Местность здесь была равнинная. В разных направлениях ее пересекали шоссейные и проселочные дороги, обсаженные плотными рядами деревьев. Все окружающее просматривалось плохо, не более чем на полтора-два километра. Только у самого переднего края виднелся гребень сливавшихся в одну цепь курганов, называемых горами Фукс. Здесь и закрепились советские части, захватившие месяц тому назад плацдарм.

Напоенная весенней влагой земля лежала в густой сетке траншей и ходов сообщения, в больших и малых воронках, еще пахнувших кисловато-горьким дымом и серой.

В полукилометре от Одера во всю длину плацдарма под небольшим углом к береговой линии тянулась оградительная дамба шириной метров пять. Ее восточный откос испещрили бугры аккуратно отрытых и выложенных дерном минометных окопов и наблюдательных пунктов.

Согласно плану предстоявшей операции на этом небольшом клочке земли, размером в восемь километров по фронту и три-четыре километра в глубину, должна была сосредоточиться вся наша 3-я ударная армия с приданными частями усиления да еще 2-я танковая армия. Свыше двух тысяч орудий и минометов через несколько дней должны занять здесь огневые позиции. Распределить районы сосредоточения такого скопления артиллерии оказалось трудным делом. Командиры частей ползали по траншеям, спорили, где, кому стать, и наконец не без помощи полковника И. В. Василькова к исходу дня уяснили все вопросы.

В самом «выгодном» положении оказались мы, противотанкисты. Наше место — всегда на огненной черте — на прямой наводке у передней линии стрелковых окопов, протянувшихся по западным склонам курганов. Здесь места хватало...

В тот же день артиллерийским подразделениям корпуса предстояло по утвержденному графику приступить к выдвижению на плацдарм. Стрелковые дивизии по решению генерал-майора С. Н. Переверткина тоже должны были выйти туда и за день до общего наступления сменить оборонявшиеся там подразделения. Передвигались только ночью, используя две переправы: южнее и севернее деревни Гросс-Нойендорф. Каждой части строго определялось время прибытия к старому и понтонному мостам, форсирования реки и сосредоточения в назначенном районе.

На восточном конце моста дежурили представители штаба корпуса. Все были предупреждены: за нарушение графика переправы, создание излишнего шума, беспорядка, пробок на берегу, за езду с включенными фарами — строжайшее наказание. И все мы глубоко сознавали важность и необходимость приказа комкора, стремились уложиться в точно отведенное время, строго соблюдали порядок и дисциплину.

Пока на западном берегу командиры частей уясняли задачи, намечали огневые позиции для полковой, дивизионной артиллерии и минометных подразделений, на восточном берегу Одера, в лесу западнее Фюрстенфельде, тоже шла напряженная работа — войска готовились к выходу на плацдарм.

Все батареи нашего дивизиона проверили, почистили и подготовили к походу пушки, автомобили, личное оружие. После короткого отдыха бойцы собрались на лесной поляне на открытое партийное собрание.

Мне удалось вовремя прибыть из-за реки в расположение части. Я разъяснил людям задачи в предстоящих боях за Берлин. Затем слово взяли Н. Ф. Пацей и Г. С. Шленсковой. Выступали и другие офицеры, сержанты и солдаты. Все они клялись добить фашистского зверя в его собственной берлоге. Многие солдаты и младшие командиры подавали заявления: «В бой хочу идти членом великой партии большевиков!», «При взятии Берлина хочу воевать коммунистом!» К сожалению, у нас не было ни минуты свободного времени, чтобы здесь же обсудить заявления и принять соответствующие решения. Только вечером 11 апреля в большом блиндаже на берегу Одера, где временно расположились тыловые подразделения дивизиона, состоялся прием в партию подавших заявления солдат и младших командиров части. Сосредоточенными, повзрослевшими расходились по подразделениям молодые коммунисты — рядовые великой партии большевиков. На фронте это всегда были торжественные, неповторимые минуты.

После собрания дивизион выступил к роще у горы Пизе — нашему выжидательному пункту вблизи южной переправы. Навстречу шли колонны стрелковых подразделений и зенитной артиллерии — с плацдарма снимались некоторые части, но наземная артиллерия, видимо, оставалась там: в рядах уходящих ее не было.

Ровно в 3.00 10 апреля наша колонна прибыла к настилу переправы. Дежурный офицер проверил документы и, взмахнув флажком, разрешил следовать на западный берег Одера.

Широкая свинцово-черная лента реки быстро проплыла под нами, и колонна, набирая скорость, помчалась к Гросс-Нойендорфу — небольшому немецкому селению в семи километрах от переправы. Там мы расставили батареи по местам и приступили к оборудованию огневых позиций временного противотанкового опорного пункта — ПТОП.

После короткой передышки мы с Голобородько и комбатами прибыли на передний край для рекогносцировки местности, окончательного выбора позиций и постановки задач батареям. Первая траншея петляла совсем близко и почти параллельно немецкой. Лица комбатов посуровели — оборудование позиции будет сопряжено с опасностью и немалыми неудобствами. Впереди довольно хорошо просматривались невооруженным глазом густо разбросанные по полю спираль Бруно и всякого рода малозаметные препятствия. Даже физиономии гитлеровцев, снующих по траншеям или топтавшихся у пулеметов, можно было четко различить. Правда, в двух местах передний край обороны противника удалялся от нашей траншеи на значительное расстояние — пользоваться приходилось стереотрубой.

Я тут же приказал командиру взвода управления младшему лейтенанту Анатолию Луневу организовать наблюдательные пункты и наладить круглосуточную разведку переднего края. Задача Лунева облегчалась тем, что огневую систему врага в основном уже вскрыли наши предшественники. Но тем не менее свежий глаз — великое дело да и организация огня противника никогда не оставалась постоянной, все время менялась, совершенствовалась.

Поставив задачу комбатам, я поспешил выполнять временно возложенные на меня обязанности командующего артиллерией дивизии: представители артполка и начальники артиллерии стрелковых полков уже поджидали меня. Нужно было на местности указать отведенные их подразделениям районы огневых позиций.

Ночью личный состав батарей, свободный от боевого дежурства у пушек, оборудовал на переднем крае орудийные окопы полного профиля с ходами сообщения, щелями и погребками. Работа заняла, конечно, не одну ночь. Рота ПТР по-прежнему находилась в районе Геллена на сельскохозяйственных работах и должна была прибыть сюда накануне наступления. Огневики рассчитывали на ее помощь, но командование рассудило иначе: ведь посеянные и посаженные ротой двадцать четыре гектара овса и картофеля явились как бы первой скромной заявкой нашей части на укрепление мирной послевоенной дружбы с польским народом. Тогда мы уже знали, что на земли восточнее Одера придут их давнишние законные хозяева — поляки. А земля, хоть и израненная войной, не должна пустовать...

К утру 11 апреля плацдарм сплошь заняли артиллерийские и гвардейские минометные части. Они тщательно замаскировались и ждали темноты, чтобы продолжить работы по усовершенствованию позиций. Всю ночь бойцы таскали на плечах доски и бревна: рядом не было леса, а подвозить его на машинах строго запрещалось.

Сначала гитлеровцы ничем не выдавали своего беспокойства, изредка вели методический огонь по расположению наших войск, полагая, видимо, что русские еще слабы и не могут предпринять активных действий. Но уже 11 апреля фашисты начали разгадывать наши намерения: вдруг усилили наземную и воздушную разведку и приступили к лихорадочному дооборудованию огневых рубежей на переднем крае, рыли ходы сообщения и отсечные позиции в глубине обороны. Участились артналеты по нашему переднему краю, по путям подхода к нему, переправам через Одер и рощам на восточном берегу реки: противник вполне резонно предполагал там наличие наших войск.

Начиная с 12 апреля «Фокке-Вульфы-189» и «Хеншели-126», или, как их образно называли солдаты, «рамы» и «костыли», день и ночь висели над нашими боевыми порядками и корректировали огонь своих артиллерийских батарей по обнаруженным целям.

Но то была малоэффективная стрельба. Наша артиллерия уже достаточно укрылась от поражений осколками и отмалчивалась, не обнаруживая себя и одновременно засекая новые огневые точки противника. Выдержка артиллеристов была настолько велика, что даже прямое попадание в блиндаж самого артиллерийского «бога» Ивана Васильевича Василькова и его подручного командира 136-й армейской пушечной бригады полковника А. П. Писарева никого не вывело из равновесия. А ведь стоило только дать команду (позиции стрелявшей батареи врага уже были точно нанесены на огневые планшеты)...

— Ладно, негодяи, я с вами поговорю через пару дней. Вы мне заплатите за эту наглость, — пробурчал сердито Писарев, стряхивая с себя песок и глину.

Забегая немного вперед, скажу, что он, когда началось наступление, действительно с ними «поговорил». После прорыва обороны полковник пригласил И. В. Василькова специально заехать на позицию гитлеровской батареи. Взору обоих офицеров открылась картина страшного разгрома, пушки искорежены, блиндажи разворочены прямыми попаданиями, а вокруг — убитая прислуга.

Ночь на 11 апреля выдалась беспокойной и бессонной. Все изрядно устали. Только днем удалось немного вздремнуть. Когда мы умывались у своего блиндажа в Гросс-Нойендорфе, на улице поселка, вопреки приказу генерала Переверткина, со стороны южной переправы вдруг появился добрый десяток автомашин.

А «костыль» тут как тут — уже висит над поселком!

— Ты гляди-ка, Никитович, что только, черти, делают! — возмутился Никанор Федорович Пацей. — Ведь это же прямая демаскировка! — И к нарушителям: — Эй, вы! Немедленно остановитесь и рассредоточьте машины у домов! Приказа не знаете, что ли? Старшего ко мне!

— Приказ у меня есть, и я его выполняю, — с вызовом ответил капитан-танкист, высовываясь из окна кабины.

И тут же засвистели немецкие снаряды. Мы бросились в блиндаж. В следующую секунду немецкие артиллеристы точно накрыли наш участок. Когда налет закончился, в блиндаж влетел запыхавшийся Братчиков.

— Товарищ майор, беда! У Глущенко целых два расчета выведены из строя — прямое попадание в орудийный окоп. Двое убитых и девять человек ранено.

— Упрямец! — возмутился я, имея в виду капитана-танкиста. — Сейчас я с ним поговорю...

Выбежал из блиндажа. Но выговор делать было некому. Машина капитана горела. Шофер был мертв, а офицер скончался несколькими минутами позже на руках у нашего фельдшера Валентины Жолобовой.

На позиции убитым оказался один, а не два человека, как сгоряча доложил мне начальник штаба. Тяжелораненых было четверо. Их немедленно отправили в госпиталь.

Орудийные расчеты, понесшие потери, пополнили на второй день бойцами роты ПТР, вызванными из лагеря в Геллене. Пришлось также произвести некоторые перемещения младших командиров и офицеров, чтобы основной костяк старослужащих равномернее распределялся между подразделениями. Командирами боевых орудийных расчетов были назначены младшие сержанты Алексей Чистов и Александр Сивков, наводчиками — ефрейторы Мищенко Александр, Тихомиров Михаил и многие другие.

Пацей и Шленсковой заново перераспределили по батареям, взводам и расчетам партийный и комсомольский актив, расставили агитаторов и пропагандистов, подыскали замену парторгам батарей на случай их выбытия из строя. Коммунисты Фомин, Шестаков, Быков и другие ваши активисты подготовили боевые листки, распространили их в подразделениях.

Командиры взводов и орудий приступили к тренировкам расчетов в новом составе. В оставшиеся до наступления дни предстояло добиться четкой слаженности всех орудийных номеров. Попутно дорабатывались и вопросы боевой подготовки, слабо усвоенные накануне.

В расчете Федора Шестакова, например, требовалось более тщательно отработать правила стрельбы с закрытых позиций. Помню, Шестаков назначил рядового Ивана Веренича исполнять обязанности заместителя наводчика, поручил ему научить своего земляка Петра Коваля стрельбе по невидимой цели. Но Петр никак не мог сообразить, почему перекрестие панорамы при такой стрельбе смотрит совершенно в другую сторону — на точку наводки, а не в ту цель, которую должно стрелять орудие. Считая, что Веренич просто дурачит его, Коваль кипятился:

— Як же мы будем палить, як никакой цели нема? Ты меня дилу учи. Так мы и Берлина не побачим як своих ушей!

— А ты чего спешишь? — осаждал его Веренич. — Успеется!

— Так я ж Марине уже в письме отписал, що в Берлине воюю и скоро дома буду, хай готовит встречу. А ты хочешь, щоб мы сидели на месте, палылы в билу копиечку...

— А ты не бреши Марине, бо я ей напишу. Та вона и так знает, що ты никогда правды не говорил. Як же так писать, коли ты Берлина ще и не бачив?

— Я не брехав жинке, — решил хоть как-нибудь оправдаться Петр. — Точный математический расчет: пока письмо дойдет до дома, мы уже будем в Берлине. Жинка почует про это по радио, а тут и письмо...

Так с шутками и дорогими сердцу каждого солдата воспоминаниями проходили дни напряженной учебы перед большим сражением, совершенствовалось боевое мастерство.

Кстати сказать, для шутки, веселого, порой назидательного разговора солдаты находили время в любой обстановке. Часто приходилось слышать истории, в которых правда переплеталась с вымыслом. Но всегда такие рассказы содержали много поучительного, передавали боевой опыт бывалых солдат, имели большое воспитательное значение. Распространялись они быстро и так обрастали всевозможными, вполне правдоподобными подробностями, что сам создатель первоначального варианта невольно удивлялся.

Однажды вечером Пацей вернулся из батареи Глущенко и, смеясь, поведал забавную историю, услышанную в расчете Аркадия Кучина. Рассказал ее Игнатьев, слывший среди товарищей солдатом не из робкого десятка: его грудь украшали две медали «За отвагу» и орден Славы III степени. После оборудования орудийного окопа белокурого веснушчатого Игнатьева попросили рассказать, как он катался на немецком танке. Игнатьев смотрел то на одного, то на другого солдата, и бесенята прыгали в его глазах. Наконец он сдался, довольно чмокнул розовыми, как у девушки, губами и начал:

— Случилось это, братцы, под Курском в сорок третьем. Я только что прибыл на фронт, в боях до этого не участвовал. На передний край попали к вечеру. Окопались, значит, среди гнилых пней давно вырубленного леса, маленько подкрепились колбасой и сухариками и отправились в потусторонний мир.

— Скажи, пожалуйста, — «потусторонний», — прыснул кто-то, но на него тотчас зашикали.

— Лежу в ровике, носом упершись в землю, а сам спиною чувствую, как черные громадины с белыми крестами совсем близко подошли к нам. Лежу и прощаюсь с белым светом. Так стало мне жаль самого себя, что в пору завыть...

— Ну, а гранаты, гранаты-то противотанковые хошь были у тебя? — спросил его Миша Грибушенков, даже привстав от напряженного ожидания развязки.

— Были. Но я со страху совсем забыл о них. Опомнился, а фашистский танк, страшно фыркая и гремя гусеницами, пронесся надо мною черной тучей. Страшная мысль подняла меня на ноги: «За танками идут фрицы. Это же плен! Надо удирать!» И я побежал. Рядом мельтешили и наши, и немцы. Танк чуть-чуть затормозил, и я с ходу налетел на него. Не долго думая, прыгнул верхом на его стальную спину. Ехали долго. Танк стрелял, вздрагивал всем корпусом, а я боялся соскочить с него, лежал как убитый. Вдруг он остановился, долго утюжил землю, потом развернулся и на полном газу помчался назад.

«Ну нет, — думаю, — теперь это мне вовсе не по пути. Это опять в плен!» И я незаметно соскочил и кубарем покатился по земле. В бок резко уперлось что-то острое и твердое. Пощупал, а это оказалась в кирзовой сумке противотанковая граната. «Что ж это такое? Позор! У меня в руках граната, а я стою. И танк совсем близко. Бросай, дурень, уйдет ведь!» — приказал я сам себе и что есть силы кинул гранату прямо на решетку моторной группы. Не успел распластаться — грохнул взрыв. Танк загорелся синим пламенем, окутался клубами черного дыма. Я решил — такое соседство невыгодно и опять же может закончиться смертельно, ежели его, черта фашистского, вдруг рванет на мелкие части. Вижу, вроде бы солдат из нашей роты рядом лежит. Подполз к нему. Вдвоем веселее. «Держись, дружище, и приготовь гранаты. Фрицы снова прут сюда!» — кричу я ему и опять вижу черную громадину с белыми крестами, надвигающуюся на нас. Солдат исчез в своей ямке, и я хотел выругать его по всем правилам, но тут над его ровиком мелькнула рука и в танк полетела граната. Я тоже бросил свою. Два черных столба земли взметнулись перед нами. Танк взревел мотором, свернул в сторону и обошел нас. Но тут в его бок саданули артиллеристы, мы с солдатом опять спрятались в землю. Снаряд разворотил все «тигриное» нутро. Атака была отбита, а я, кроме всего прочего, приобрел себе верного друга...

К утру 13 апреля мы полностью завершили оборудование огневых позиций на переднем крае. Ждали только приказа, чтобы занять их. К этому времени стрелковые полки сменили части 89-й гвардейской и 248-й стрелковой дивизий. Танки и тяжелая артиллерия всю ночь прибывали в свои районы под гул самолетов По-2, которые без умолку кружили над плацдармом.

У противника царила напряженная тишина. Правда, по ночам с его позиций часто доносился гул моторов, слышалась какая-то возня. По данным разведки, гитлеровцы продолжали укреплять свои оборонительные позиции, пополнялись свежими частями. Опорные пункты и узлы сопротивления врага соединялись между собой несколькими траншеями полного профиля. В этих траншеях с интервалами в 40–60 метров разместились пулеметные площадки.

Многие огневые точки имели деревянные перекрытия с полуметровой насыпью земли. Каменные дома в населенных пунктах фашисты тоже приспособили под очаги сопротивления. И в довершение всего этого — проволочные заграждения и минные поля как перед передним краем, так и в глубине обороны.

Готовя наступательную операцию, командование корпуса беспокоилось, как бы имеющиеся данные о противнике не устарели и немцы не подставили под удар нашей артиллерии ложную оборону. Выполняя приказ командарма, генерал Переверткин решил силами сменяемых подразделений 248-й стрелковой дивизии произвести усиленную разведку боем. Она началась в семь часов 14 апреля. Части корпуса внимательно наблюдали за ее ходом, изучали противника и были готовы к активным действиям, если бы это понадобилось.

Главные события развернулись восточнее поселка Ортвиг. Неприятель оказал яростное сопротивление. К вечеру атакующие заняли первую траншею. Утром 15 апреля наша пехота ринулась вперед, в ожесточенной схватке овладела второй траншеей с промежуточными позициями и отбросила гитлеровцев в поселок. Закончив разведку боем, 248-я дивизия ушла с плацдарма. 5-я стрелковая рота 594-го стрелкового полка нашей дивизии прикрыла и замаскировала вывод войск с переднего края.

Разведка боем помогла командирам всех степеней и родов войск уточнить огневую систему оборонявшихся, подтвердила, что передний край гитлеровцев проходит по старым рубежам. Значит, подготовленный нами мощный удар артиллерии и авиации придется не по пустому месту.

Атаку 15 апреля немецкое командование приняло за неудавшуюся попытку советских войск прорвать их оборону, и в тот же вечер геббельсовское ведомство по берлинскому радио разразилось победной информацией: русские, мол, на Одере предприняли большое наступление, но доблестные германские войска отразили его.

Итак, «доблестные германские войска» успокоились и не ожидали страшной силы удара. Противник был сбит с толку, обманут и жестоко наказан за бахвальство на второй же день, утром 16 апреля.

Вместе с тем эта разведка внесла много осложнений в расписание уже подготовленного и привязанного к конкретной местности артиллерийского наступления: артиллерийским штабам пришлось срочно вносить коррективы в плановые таблицы огня и в другие документы. Много хлопот доставила она и подразделениям артиллерии, стоявшим на прямой наводке. Теперь они снова подтягивались поближе к противнику, оборудовали позиции, вели усиленную разведку огневой системы нового переднего края гитлеровцев.

Такая же участь выпала и на долю первой батареи старшего лейтенанта П. Глущенко. Заняв огневые позиции вместе с остальными подразделениями дивизиона к исходу дня 14 апреля, батарея на второй день в результате разведки боем оказалась далеко в тылу. Вечером 15 апреля ей пришлось оставить свой район и выдвинуться с одним взводом ПТР к траншее, отбитой у немцев напротив Ортвига. Глущенко собрал около своего блиндажа командиров взводов и отделений, объяснил задачу, определил на местности огневые позиции каждому орудию и предупредил: двигаться придется по бывшему минному полю.

В полночь расчеты осторожно пошли вперед. Старшему сержанту Кучину предстояло установить свое орудие в кустарнике, несколько впереди первой траншеи. Додж с пушкой, тихо журча мотором, медленно двинулся по полю. Весь расчет следовал метрах в двадцати сзади, и только наводчик младший сержант Николай Прокудин, повредивший накануне ногу, сидел в кузове машины.

Кучин шел впереди тягача, указывая дорогу шоферу. На фоне фейерверка осветительных ракет чернели кустарники и кучи земли. Тени от них плясали, мешая продвижению расчета. На душе у Кучина было тяжело и тревожно. Неосознанное чувство надвигающейся беды внутренне подстегивало его, заставляло ускорить шаг, но он сдерживал себя, напряженно всматривался в окружающую местность.

Вот и траншея. В темноте белеет крепкий дощатый настил. Дальше — нейтральная полоса, и где-то за ней противник. Нужно поторапливаться, и Кучин, дав знак шоферу, побежал. Машина, огибая кустарник справа, пошла на боевой разворот. Орудийные номера приблизились к окопу, приготовились мигом снять пушку с передков и закатить ее на место.

Неожиданно из-под левого колеса тягача высоко в небо взметнулся фонтан огня и земли. Раздался оглушительный взрыв. Кучин упал. На минуту все замерло вокруг. В ушах звенело, голова налилась свинцовой тяжестью. Лежа на земле, Аркадий четко увидел на фоне серого неба перевернутый тягач, опрокинутое орудие и ползающих вокруг солдат. Собрав все силы, он встал и рядом заметил командира взвода младшего лейтенанта Маринушкина.

— Что случилось, Кучин? — взволнованно спросил тот.

— Противотанковая мина.

— Покатим на себе орудие назад, а то фрицы сейчас откроют огонь.

— Нельзя, можем опять напороться на мину. Саперы, видимо, плохо сработали. Давайте лучше в окоп. Так надежней!

— Все ко мне, быстро! — скомандовал Маринушкин, и несколько человек из орудийного расчета молча поставили пушку на колеса и покатили к кустам, в приготовленный окоп. Верхом на стволе, уравновешивая станины и тем самым помогая солдатам тащить пушку, сидел замнаводчика Михаил Грибушенков.

Когда рассеялся дым, у большой воронки нашли мертвого Николая Прокудина. Взрывная волна выбросила его из кузова тягача метров на пятнадцать. Шофера ранило, после перевязки его отправили в тыл.

Маринушкин спешил недаром. Взрыв противотанковой мины и шум моторов арттягачей всполошил притихших гитлеровцев. Они осветили местность несколькими ракетами на парашютах и открыли беспорядочный пулеметный и минометный огонь.

Мина разорвалась рядом с расчетом младшего сержанта Федора Винокурова. Осколками ранило ефрейтора Петра Пиничина и шофера Андрея Гаврикова. Зажав рукой сильно кровоточащую рану на голове, Гавриков продолжал управлять автомобилем, на виду у противника сделал боевой разворот, подвез орудие к окопу и быстро увел тягач в укрытие. Выключив мотор, он потерял сознание. Ему тут же оказали первую помощь и отправили в медсанбат.

В первую батарею прибыл старший лейтенант Голобородько вместе с помпотехом дивизиона Германом Михелем и начальником артснабжения И. М. Гуриным, чтобы на месте определить, можно ли эвакуировать с нейтральной полосы поврежденный арттягач. Используя тросы, они сумели без особого риска втащить машину в овражек.

Гурин и Михель тотчас позаботились о доставке ее поближе к мастерским. Тем временем в двух других батареях доразведали цели, завершили все подготовительные работы.

Поступил приказ: начало наступления определено на утро 16 апреля. Я дал команду — приготовить снаряды, но о времени артподготовки ничего не сообщил. Однако бывалые солдаты поняли: раз «приготовить снаряды», значит, скоро наступать. Сборы не так уж и долги: стоит только с поверхности корпуса снять ветошью смазку, поставить установку взрывателя на отметку «осколочный» или «фугасный» и в непосредственной близости от затвора орудия разложить снаряды.

Согласно плану артиллерийского наступления дивизиону предписывалось подавить огневые средства на переднем крае, а также в ближайшей глубине обороны противника и сопровождать стрелковые подразделения методом последовательного сосредоточения огня по ожившим узлам сопротивления. В дальнейшем быть готовым к отражению возможных контратак.

Орудиям, выставленным на прямую наводку, во время артподготовки предстояло уничтожить и подавить по две-три основные и одной-две запасные цели. К этому подготовились все расчеты: на фанерных дощечках, воткнутых в бруствер орудийного окопа, наклеили карточки огня. На них условными знаками нанесли ориентиры и все цели, указали расстояние до них в делениях прицела, углы доворота от основного направления стрельбы, установки уровня и взрывателя.

Вскоре поступил дополнительный приказ: артподготовка и прорыв немецкой обороны начнутся в пять часов утра. Командиры батарей и других подразделений ушли от меня взволнованными и возбужденными.

Поздним вечером 15 апреля мы с Никанором Федоровичем Пацеем и Александром Яковлевичем Голобородько в последний раз решили обойти подразделения, проверить их боевую готовность, побеседовать с воинами. Настроение солдат, сержантов и офицеров было приподнятое. Все они, конечно, понимали, что предстоит тяжелый, упорный бой, некоторым, быть может, и не суждено будет дойти до последнего рубежа. Но каждый верил в свою счастливую звезду и в душе надеялся увидеть светлый День Победы.

Подошли к землянке второго взвода. Из настежь открытой двери доносились взрывы смеха и зычный голос командира второго орудия старшего сержанта Сергея Барышева. Когда мы зашли в блиндаж, старший сержант брился и одновременно рассказывал какую-то забавную историю. Вокруг стола при свете двух ламп-коптилок, сделанных из гильз зенитных снарядов, сидели несколько человек. Кое-кто примостился у печурки, приводя в порядок обувь, обмундирование.

Я смотрел на солдат. Тревоги на их лицах вроде бы не видно. Новички не выделяются среди других ни внешним видом, ни манерами, разве что особым диалектом да более солидным возрастом. Вон у печурки рядовой со смешной фамилией — Шалопай. Сорока двух лет, родом из Пинской области. Аккуратно одетый, подтянутый, улыбчивый. А не так давно в дивизион пришел небритым, усы срослись с длинной бородой, на голове кудель. Но постоянное общение с товарищами, с коммунистами и комсомольцами сделали свое дело. Солдат будто переродился: сбрил бороду, подстриг усы, рыжую шевелюру тоже привел в порядок и сразу помолодел на добрый десяток лет. Сидит смеется, иногда вставляет в разговор меткое слово. Пацей не выдержал, спросил, пряча улыбку:

— Товарищ Шалопай, как же это вы решились расстаться с бородой и усами?

Солдат ничего не ответил, только рукой махнул.

— Так это же после купания вместе с пушкой в Норд-зее, — захохотал высокий ефрейтор, которого в дивизионе все называли почему-то только по имени — Карпо. — Як спустывся наш Шалопай на самое дно озера, черти приняли его за своего брата. Еле отбился от них...

Все рассмеялись. Ефрейтор и в самом деле большой шутник и весельчак. У него крупное в щербинках лицо, умные серые глаза так и светятся изнутри. Я живо вспомнил его в бою на побережье Балтийского моря, когда тридцатитысячная армия немцев пробивалась на Штеттин. Там, в районе Гофф, на дивизион навалился целый батальон гитлеровцев. Особенно туго пришлось расчету Барышева, орудие которого прикрывало дорогу на КП дивизии. Карпо очень ловко отбивался тогда от контратакующих фашистов, забрасывая их гранатами и поливая огнем из автомата. Перебегая с места на место, ефрейтор даже выбросил из своего окопа несколько чуть ли не на лету пойманных немецких гранат; они разорвались среди наседавших гитлеровцев.

Сейчас Карпо держал в руках распечатанное письмо и фотокарточку красивой женщины с гладкой прической на пробор. Нежный овал лица, изящный нос, высокие полукружия бровей, по-девичьи пухлые, чуть приоткрытые губы...

— То ж моя жинка! — с гордостью произнес ефрейтор. — Знималась перед Новым годом.

— Жинка у вас дуже гарна. А дети здоровы? — спросил я.

— А що им? Здоровеньки та веселеньки. Три козака да две дивчины. Отделение! Вот добьем фрица, вернусь домой, так у нас с Ганною будет аж целый взвод. Нехай расте своя гвардия.

Поговорив еще несколько минут, мы пожелали личному составу взвода И. П. Батышева доброго здоровья, успехов в предстоящем бою и выразили уверенность, что все солдаты и командиры с честью выполнят свой воинский долг.

Продолжая осмотр позиций батареи Шевкунова, я вспомнил показания пленных. Немецкие солдаты и офицеры, взятые сегодня во время разведки боем, подтвердили, что перед фронтом нашего корпуса в опорных пунктах Ортвиг, Гроссе-Барним, Ной-Барним и Альт-Левин обороняется мотодивизия «Курмарк». В ее составе — два пехотных гренадерских полка, один артиллерийский полк и несколько частей усиления. Кроме того, на этот участок каждый день прибывали танковые и мотомеханизированные подразделения и части СС. Так что трудно нам придется...

Последним с нами простился командир огневого взвода младший лейтенант Я. И. Вежливцев. Несколько дней тому назад мы приняли его кандидатом в члены партии. Начиная с солдата, он прошел все ступени и чуть ли не все должности огневика-артиллериста. У этого бывалого, дважды тяжело раненного человека есть чему поучиться и солдатам, и офицерам.

Помор Вежливцев действительно был исключительно вежливый, уважительный человек. Он никогда не сквернословил, не курил, не кричал на подчиненных, болезненно морщил скуластое лицо, когда на него повышали голос старшие.

Мы с трудом протискивались по траншеям и ходам сообщения на позиции батареи Г. И. Кандыбина. Над плацдармом опустилась темная ночь. Что же, это неплохо: там, у Глущенко, еще продолжаются приготовления к артподготовке. Навстречу шли солдаты стрелковых подразделений, пробирались артиллерийские офицеры с ординарцами и радистами, санитары с тяжелыми сумками на боку.

— Что, медицина, сегодня такая толстая? — шутили встречные солдаты. — Делать-то вам все равно нечего будет — так шуганем фрица, что он не успеет на свои пятки оглядываться!

— А ты тоже не больно тощ. Ну-ка, развернись боком, что ли, а то так прижал — аж дух захватило.

— Ваня! Говорю тебе, перемотай портянку, покуда не поздно. Потом, как двинемся, некогда об этом будет даже подумать, — наставлял кто-то рядом товарища.

Во всех разговорах чувствовалась не только нарастающая напряженность, характерная для последних часов перед большим наступлением, но и твердая уверенность в том, что бой будет успешным.

Наконец мы добрались в третью батарею и чуть не столкнулись с поджидавшим нас Кандыбиным. Он повел нас в первый взвод, к лейтенанту Шуйкову. Бориса мы увидели в ярко освещенном гильзовыми коптилками блиндаже. На полу лежало десятка два снарядов. Около них возился сам командир взвода с несколькими солдатами, державшими в руках консервные банки с белилами. Остальные плотным полукольцом стояли вокруг и о чем-то озабоченно размышляли. Рядовой Федор Смощук скороговоркой произнес:

— Думаю, товарищ лейтенант, що треба так:

Борис долго и пристально смотрел Смощуку в глаза, затем рассудил:

— Плохо, но лучше придумать некогда. Пишите! Да быстрее. Скоро должен прибыть командир дивизиона... — И тут он мельком взглянул на входную дверь, увидел меня и подал команду: — Смирно!

— Вольно! — скомандовал я и выжидательно посмотрел на присутствовавших. — Что придумали?

— Да вот, товарищ майор, ребята решили отправить Гитлеру послание в стихах, как когда-то запорожские казаки писали письмо турецкому султану. Но на снарядах не больно распишешься, а короткое стихотворение никак не получается...

— Ну, а что ж все-таки придумали? — спросил майор Пацей.

— Давай, главный сочинитель, читай! — приказал Шуйков младшему сержанту Александру Мищенко, назначенному на днях командиром орудия. Мищенко бодро и без запинки прочел:

— Ну что ж, стихи хоть и не очень складные, но мысль выражена, по-моему, неплохо, Александр Никитович. А это главное! Потом, перед Берлином, лучше напишут, — заключил Пацей.

Во взводе Шуйкова настроение у всех тоже было отличное, и мы, долго не задерживаясь, пошли к орудиям. Пушки были размещены в «карманах» — их выдвинут на площадку окопа только перед самой стрельбой. Под короткими вспышками карманных фонариков медью гильз сверкали ряды хорошо вытертых от смазки боеприпасов. Темнели зеленой краской снарядные ящики в погребках, отсвечивал сталью удобно размещенный шанцевый инструмент.

Все номера расчетов наизусть знали и четко докладывали содержание своих карточек огня: ориентиры, цели, подлежащие уничтожению или подавлению, исходные установки для стрельбы по ним, темп огня, расход боеприпасов... Я еще раз убедился в том, что лейтенант Шуйков — превосходный командир-артиллерист, хороший организатор и воспитатель.

Наконец мы отправились на позиции батареи Глущенко. Здесь до переднего края рукой подать, и немцы помогали нам ориентироваться: непрерывно освещали местность ракетами. В темноте послышался приглушенный говор, перестук лопат, и вскоре возник силуэт накрытой брезентом пушки. Расчеты заканчивали оборудование позиций. Вокруг бродили саперы с миноискателями — обезвреживали уцелевшие противотанковые мины.

После того как мы осмотрели последнюю пушку, Глущенко молча подал несколько листовок, разбросанных недавно немцами с помощью агитснарядов. Побитые горе-агитаторы предлагали советским красноармейцам и офицерам... сдаваться «пока не поздно» в плен. Это, конечно, вызывало невольную усмешку, но заодно и настораживало: пленные докладывали о зачитанном на днях приказе Гитлера и обращении Геббельса, призывавших фашистские войска Восточного фронта стоять насмерть и обещавших в ближайшие дни ввести в действие чудо-оружие. С помощью его и якобы спешившей на помощь Берлину армии Венка Гитлер грозился остановить Красную Армию, добиться перелома в войне, перейти в общее наступление и отбросить советские войска далеко за пределы Германии. Об этом и кричали на все лады вражеские листовки. Пропагандистский трюк с чудо-оружием не был для нас новинкой, а вот об армии Венка мы услышали впервые.

Уже за полночь мы с Пацеем и Голобородько возвратились в свой блиндаж. Осмотром батарей остались довольны: позиции оборудованы хорошо, добротно, бойцы и командиры отдохнули, выглядят бодрыми и подтянутыми.

В полночь комбат Глушенко доложил, что «его здоровье хорошее, чувствует себя нормально». Это означало: первая батарея закончила все работы на новом месте, люди привели себя в порядок и отдыхают. Я доложил полковнику Курашову о готовности.

— Хорошо, товарищ одиннадцатый. Завтракать будем вместе, — ответил он и положил трубку. По местному коду следовало понимать, что артподготовка начнется утром и никаких изменений в боевом распоряжении не предвидется.

В блиндаже мы еще раз обменялись мнениями о состоянии подразделений дивизиона. Все были уверены в том, что личный состав твердо усвоил задачу, морально и физически готов к ее выполнению. Тогда же окончательно решили и вопросы взаимодействия с 594-м стрелковым полком.

В два часа тридцать минут из политотдела дивизии возвратился вызванный туда майор Пацей. Он привез обращение Военного совета фронта. За два часа до артподготовки его зачитали в подразделениях. Военный совет призывал всех воинов к решительному штурму и окончательному разгрому врага. Особенно запали в душу последние слова:

«В XVIII веке у деревни Кунерсдорф доблестные русские войска разбили пруссаков и взяли Берлин. Мы не хуже наших предков прославим наше советское оружие. Смелей на врага!»

В 3.00 все замерло. Наступила короткая передышка перед боем...