"Товарищ сержант" - читать интересную книгу автора (Мацапура Сергей Степанович)

От Белой Церкви до Ясс

Эшелон с танками шел из города Горького на фронт очень быстро, днем и ночью. Но уже на Украине движение замедлилось, мы часто и подолгу стояли на полустанках и разъездах. Фашистская авиация ожесточенно бомбила железнодорожные узлы. Правда, эшелон наш ни разу не попал под бомбежку, но следы ее, причем недавние, мы видели на всем пути к Киеву. Железнодорожники Дарницы, например, приняли и отправили наш эшелон дальше в тот момент, когда станция еще горела и на ней шли восстановительные работы.

Во второй половине января 1944 года, миновав Киев, эшелон прибыл в Белую Церковь. На станции нас встретили представители командования 107-й танковой бригады. Она входила в состав 16-го танкового корпуса 2-й танковой армии, часть соединений которой дислоцировались в районе Белой Церкви, в резерве 1-го Украинского Фронта.

С места разгрузки маршевая рота своим ходом двинулась в расположение 107-й бригады. Здесь нас распределили по батальонам. Большая часть вновь прибывших экипажей пополнила роты 3-го батальона. Мы попали во 2-ю роту этого батальона вместе с экипажем, где механиком-водителем был мой друг Федор Головня.

Командир батальона капитан А.Н.Кульбякин обошел строй, осмотрел машины, задал несколько вопросов технику-лейтенанту Орешкину, который уже получил назначение помощником по технической части командира 2-й роты. Предварительное знакомство с комбатом заняло не более 10–15 минут. Он видел, что мы утомлены дорогой, поэтому просто сказал:

— Поговорим потом. А сейчас, — он обернулся к своему помощнику по хозяйственной части, — немедленно в баню. Помоются, накормите поплотнее — и отдыхать.

Хорошего командира старый солдат отличает с первого взгляда, с первых его слов. Хороший командир всегда знает день и час, когда нужно жестко невзирая на трудные обстоятельства с тебя спросить. Однако он же всегда и вовремя о тебе позаботится. Капитан Кульбякин был именно таким командиром, и дальнейшая боевая служба под его началом только утвердила наше первое о нем впечатление.

После бани, обеда и отдыха комбат подробно расспросил каждого новичка: где и в каких частях воевал, имел ли ранения и награды, где семья? Потом нас собрал начальник политотдела бригады подполковник Д.И.Цыган. Я его сразу узнал, он меня тоже. Говорит мне:

— Лихачество — не тот признак, по которому определяется мастер вождения танка. Понятно, товарищ старший сержант?

Отвечаю:

— Понятно!

А товарищи смотрят с недоумением: почему он выговаривает мне за лихачество?..

Еще утром, когда эшелон прибыл в Белую Церковь, встретившие нас на станции офицеры 107-й бригады предложили, чтобы выгрузку танков произвели их механики-водители. Дескать, новички могут и оплошать, повредить новую технику. Нам это показалось обидным, а техник-лейтенант Орешкин даже разгорячился. Он твердо заверил офицеров, что мы сведем танки с платформ как по ниточке. Так оно и вышло. Когда танки уже двигались в город, я увидел в открытый люк подполковника-танкиста. Он стоял на тротуаре, внимательно наблюдал за нами. Захотелось показать ему, что мы, новички, тоже не лыком шиты. На перекрестке я резко, слишком резко развернул машину. Правая гусеница вырвала камень из булыжной мостовой, и он снарядом ударил в забор, проломив его. Подполковник — это был Дмитрий Иосифович Цыган — внушительно погрозил мне пальцем. Об этом случае он сейчас и напомнил.

Беседуя с нами, начальник политотдела рассказал о боевом пути бригады, о Сталинградской битве и Курской дуге, о воинских традициях части и ее героях. Мы поняли: чтобы встать вровень с ветеранами 107-й танковой, нам придется здорово потрудиться. Учеба есть учеба, а война есть война.

Подполковник Цыган рассказал также о наших прямых и непосредственных начальниках. 107-й танковой бригадой командовал полковник Т.П.Абрамов, 16-м танковым корпусом — генерал И.В.Дубовой, 2-й танковой армией — генерал С.И.Богданов.

Командиром нашей машины был назначен лейтенант Семен Алексеевич Погорелов. Ему было около тридцати лет. Немногословный сам, не любил многословия и у других. Едва мы познакомились, он повел меня к танку. Осматривая машину, задавал короткие вопросы. От них меня в конце концов пот прошиб, я понял, что в технике лейтенант Погорелов разбирается отлично — специалисту-ремонтнику не уступит. Уже потом я узнал, что он до войны закончил автодорожный институт.

Боевое крещение в составе 107-й бригады мы приняли в первых числах февраля, когда войска 1-го и 2-го Украинских фронтов окружили корсунь-шевченковскую группировку гитлеровцев. Ночью нас подняли по тревоге, двинули из Белой Церкви на юг, к месту сражения. Этот марш стал серьезным испытанием для молодых механиков-водителей.

Была сильная распутица, дороги развезло, падал густой мокрый снег. На некоторых участках маршрута танки буквально плыли в грязи, полируя ее своим днищем. Моторы от такой нагрузки быстро перегревались. Конечно, опытный механик-водитель и в самой сложной обстановке, непрерывно работая рычагами, успевает следить и за дорогой и за показаниями приборов, однако нам, новичкам, это было трудно. Внимание как бы раздваивалось. Забываешь иногда взглянуть на приборы, а их стрелки ползут к красной черте, к той критической точке, за которой перегрев мотора грозит аварией. Чтобы исключить подобные неприятности, командир роты капитан Карпенко приказал командирам машин каждые пять минут требовать от механиков-водителей доклада о температуре воды и масла, о давлении масла в двигателе. Так нас, молодых, приучали постоянно видеть приборный щиток и тотчас реагировать на его показания.

Марш прошел успешно, в роте не было ни одной аварии. Уже вблизи передовой мы узнали причину столь поспешной переброски бригады. Фашистские танковые дивизии, пытаясь деблокировать корсунь-шевченковский котел, нанесли сильный удар по советским войскам на внешнем фронте окружения. Навстречу противнику в числе других соединений и частей была выдвинута и 107-я танковая бригада.

Ночью, в сильный туман, мы вошли в деревню Петровка и с десантом на броне двинулись далее, к селу Вотылевка. Начался встречный бой — танки против танков. Наш батальон пробился уже на окраину села, но тут получил приказ отойти обратно в Петровку. Отошли, замаскировали машины. Самое время перекусить: поздний ли это ужин, ранний ли завтрак — солдату не до формальностей.

Достал я продукты, вылез из верхнего люка. Гляжу, идет от своей машины Головня. Говорит:

— Сергей, поделись с нами. Есть охота — спасу нет. Спрашиваю:

— А куда свой паек дели?

Он только рукой махнул: дескать, не знаешь, что ли, нашего обжору? Я, конечно, знал. Был у них такой — в должности заряжающего. Только отвернись — один слопает паек всего экипажа. Потом кается, грешит и опять кается.

Над обжорами принято смеяться. Однако если подобная личность станет членом вашего экипажа, членом коллектива, где все — жизнь, смерть, каждый сухарь — делится поровну, ручаюсь, вам будет не до смеха. Танкист очень часто и надолго отрывается от походной кухни и регулярного довольствия. Живет и воюет на сухом пайке. Поэтому иметь соратником человека с волчьим, без всяких тормозов, аппетитом — сущая беда.

Поделился я с Федей консервами, сухарями, сахаром. Говорю:

— Ступай к замполиту, расскажи ему. Он головой качает:

— Неудобно. Было бы дело, а то обжора. На всю бригаду ославимся. Как в зоопарк, ходить к нам будут.

Начал я его убеждать — не убедил. Не нашел нужных слов, чтобы доказать другу, как он не прав в ложном своем представлении о чести экипажа. И от этого сам я еще больше разгорячился. Говорю Феде:

— Не пойдешь ты к замполиту, пойду я. Все расскажу. И точка!

— Пока что запятая, — отвечает он. — Надо вздремнуть до рассвета. Утром бой.

А несколько часов спустя и надобность в разговоре с замполитом отпала. Дело было так.

На рассвете мы приготовились к атаке на Вотылевку. Она раскинулась за широким ровным полем. По левому краю поля от Петровки к Вотылевке тянулась дорога, обсаженная старыми вербами. В боевом построении батальона (он был двухротного состава) наш взвод оказался на левом фланге, то есть у дороги на Вотылевку.

Сидим в танке, ждем сигнала. Выбираю маршрут движения. Сперва поведу машину огородами. Отдельные хаты и голые вишневые сады Петровки, вытянувшиеся вдоль дороги, не очень-то надежное прикрытие, но все же!.. Дальше старые вербы, а там и рывок к Вотылевке.

Командир машины лейтенант Погорелов командует:

— Вперед!

Взревел мотор, двинулись. Справа ведет танк мой друг Головня, еще дальше в поле мчатся другие машины. Проскочили вербные посадки, впереди уже близко дворы и хаты села. Где-то справа часто бьют немецкие танковые пушки.

Одолев косогор, через какой-то проулок врываемся в Вотылевку. Танк Головни несколько обогнал нас. Сделал короткую остановку. Выстрел. Теперь и я вижу его цель. Это немецкий танк «пантера». Он не успел развернуть башню в нашу сторону. Федя подвел свою тридцатьчетверку почти вплотную. Выстрел, еще выстрел! Ствол пушки «пантеры» беспомощно клюнул землю. Это бывает, когда поврежден уравновешивающий механизм орудия. Экипаж, может, и остался жив, но танк выведен из строя.

Обходим «пантеру», ведем машины вдоль улицы. Головня свою — по правой стороне, я — по левой.

— Внимание, «фердинанд»! — командует по переговорному устройству лейтенант Погорелов.

Впереди, метрах в ста, подмяв плетень, задним ходом пятится со двора на улицу бронированная громадина. Оба наших танка ударили в правый борт и моторную группу «Фердинанда». Тяжелая самоходка вспыхнула.

Пока что боевая удача нам сопутствовала. Видимо, противник проглядел прорыв двух наших танков в Вотылевку со стороны дороги. Все его внимание поглощено борьбой с главными силами батальона, наступающими с фронта, через поле. Однако вскоре занялись и нами. Мой танк сотрясли два близких разрыва снарядов. Фашисты били откуда-то с тыла.

— В укрытие! — командует Погорелов.

Увожу машину во двор, за хату. Это противник должен видеть. Делаю бросок по огородам. Это он уже вряд ли видит. Головня тоже ставит свой танк в укрытие — за сарай на противоположной стороне улицы.

Других наших машин поблизости все нет и нет. Мне видна часть поля между Петровкой и Вотылевкой. Там горят две тридцатьчетверки. Неужели атака батальона отбита? Но сейчас думать об этом некогда. Пока у нас в тылу прячется еще один «фердинанд» (судя по звуку выстрелов, это именно «фердинанд»), мы скованы в своих действиях.

— Наблюдать! — приказывает Погорелов.

Наблюдаем. Я в свой триплекс на переднем люке вижу улицу и краешек поля. Воробьев приник к башенной щели. Круговой обзор только у командира. Его оптический прибор смонтирован на крышке верхнего люка, но и лейтенант никак не может обнаружить затаившийся «фердинанд».

А вражеские самоходчики засекли место, где поставил свой танк Федор Головня. Открыли огонь. Снаряд 88-мм пушки «фердинанда», очевидно, пробил сарай, мы услышали сильный взрыв. Черный дым потянулся из-за сарая. Надо немедля помочь товарищам! Но в этот момент в дальнем конце улицы показался немецкий средний танк Т-III. Он продвигался медленно, стрелял наугад, так как все вокруг нас заволокло дымом. Горели «пантера» и «фердинанд», горела тридцатьчетверка Головни, горел крытый соломой сарай. Мы подпустили вражеский танк поближе, лейтенант подбил его со второго выстрела.

Но теперь противник обнаружил нашу засаду. Он открыл прицельный огонь и с фронта и с тыла, снаряды ложились все ближе, а мы уже израсходовали почти все боеприпасы. Лейтенант Погорелов по радио доложил обстановку в батальон. Комбат приказал отойти из Вотылевки. Обойдя сарай, мы увидели почерневшую, с пробоиной в борту тридцатьчетверку. На снегу лежали наши товарищи. Трое из них — командир взвода лейтенант Александров, механик-водитель Федор Головня и радист — были смертельно ранены и скончались, не приходя в сознание. Заряжающий — тот самый, о котором говорили мы с Федей, — получил тяжелую контузию. Однако в трудную для экипажа минуту он сумел позабыть свой эгоизм, пытался спасти товарищей. Всех троих вытащил из горящего танка. Мы вывезли их на своей машине в Петровку.

Оказалось, атака батальона действительно не имела успеха. Потеряв несколько танков, батальон был вынужден отойти. Противник вел огонь в основном с правого фланга, из хорошо замаскированных танковых засад. Да и нам, прорвавшимся в Вотылевку на левом фланге, так и не удалось обнаружить «фердинанд», который подбил машину лейтенанта Александрова.

Вотылевку взяли на следующий день, но уже без нашего участия. Мой танк подорвался на мине в самом начале атаки. Хорошо еще, что мина рванула под внешним краем левой гусеницы и весь удар приняли на себя опорные катки. Два катка вырвало.

Техник-лейтенант Орешкин сам вытащил на буксире подбитый танк из-под огня. А что делать дальше? Где достать новые катки? Тыловые подразделения отстали на разбитых дорогах.

— Снимем катки с какой-нибудь из них, — сказал он, махнув рукой в поле, где стояли подбитые и сгоревшие тридцатьчетверки.

Но прежде чем снять катки, надо найти машину, у которой они остались неповрежденными. И вот вместе с Орешкиным двинулись мы к тем машинам. Нам повезло, ближайшая из подбитых машин имела целые катки. Сняли, покатили вручную. Трудное дело. Каток весит около 200 килограммов, да еще грязь на него навертывается пласт за пластом. Приходится то и дело его очищать. Совсем мы выбились из сил, пока перекатили сперва один, затем другой каток. Поставили катки на танк, натянули гусеницу, и к обеду тридцатьчетверка опять была в строю.

Боевое крещение под Вотылевкой недавний выпускник военного училища техник-лейтенант Павел Орешкин выдержал с честью — и как специалист своего дела и просто как солдат. Это была первая ступенька к тому высокому авторитету, который он вскоре завоевал среди однополчан. Ведь благодаря отваге и мастерству Орешкина и его слесарей-ремонтников, зачастую восстанавливавших поврежденные боевые машины прямо под огнем, наше подразделение, даже неся потери, всегда имело высокую боеспособность. Коммунисты роты избрали его своим парторгом. Правда, попадало ему не раз и от товарищей и от начальства за излишнюю лихость. Никому не хотелось потерять хорошего специалиста-ремонтника из-за какой-нибудь дурной пули или осколка. Говорили ему: «Ну что ты лезешь поперед батьки в пекло? Твое дело — ремонтировать танки в тылу». Обычно он только посмеивался. А если очень уж допекали, становился серьезным и отвечал так: «Кроме должностных обязанностей у меня есть и другие. Я парторг роты. Парторг обязан бывать в боевых порядках. И чем чаще, тем лучше для дела. Так или нет?» Возразить ему было трудно.

Несколько суток 107-я бригада дралась под Вотылевкой, то отбивая атаки танковых частей противника, то контратакуя его. Бои были ожесточенными, фашисты не считались с потерями, стремясь пробиться к окруженной в корсунь-шевченковском котле группировке. Но мы отстояли свой рубеж. Потом бригаду перебросили непосредственно под Лысянку. Здесь, собрав сильный танковый кулак, гитлеровское командование еще раз попробовало прорвать внешний фронт окружения. Лысянка несколько раз переходила из рук в руки. В ночь на 13 февраля фашисты вытеснили нашу бригаду из этого населенного пункта. Отошли мы с боем километра на полтора, ждем, когда подвезут боеприпасы. Время идет, а автомашины со снарядами все нет. Наконец подвезли боеприпасы, но не наш шофер Федор Барабонов, а другой шофер. Он сказал, что Федя пропал без вести вместе со своим ЗИС-5.

Только день-два спустя, когда мы выбили фашистов из Лысянки, нашли на ее главной улице, «зисок» Барабонова. Грузовик был почти полностью размонтирован. Сняты радиатор, мотор, коробка передач, даже резиновые баллоны. Борта откинуты. Глядим мы на мрачную эту картину — и вдруг появляется сам Барабонов. Впрягшись в санки-розвальни, тянет их, как конь. Санки подталкивал сзади старик из местных жителей, а в санках — автомобильный мотор, радиатор и другие части.

Мы бросились к нему с вопросами, а Федя бурчит:

— Помогли б лучше мотор поставить. Конечно, помогли. А они с дедом все возят и возят «запасные части». Потом Барабонов рассказал про свои приключения. Когда фашисты прорвались в Лысянку, его ЗИС оказался без бензина. Ночь, кругом пальба, помощи ждать неоткуда. А оставить машину врагу он не мог. Забежал в ближайшую хату: «Дедушка, пособи!» Вдвоем они сняли мотор и все прочее, спрятали у деда на огороде. Да и самого Федю дед спрятал. На ободранную, с опущенными бортами машину гитлеровцы внимания не обратили. Так Федор Михайлович Барабонов сберег грузовик до нашего возвращения в Лысянку. На этом ЗИСе он прошел с бригадой до самого Берлина и летом 1945 года, перед демобилизацией, сдал машину в полной исправности.

До 18 февраля, когда был окончательно ликвидирован котел с десятью вражескими дивизиями, 107-я танковая бригада продолжала вести боевые действия на внешнем фронте окружения. И только потом, когда соединение перебрасывали на 2-й Украинский фронт через Почапинцы, довелось и мне увидеть следы недавнего побоища на внутреннем кольце окружения. Дороги, поля и овраги вокруг Почапинцев были завалены тысячами трупов гитлеровцев, разбитой боевой техникой. Здесь в метельную ночь фашистская колонна пыталась пробиться через боевые порядки советских войск и вся полегла под огнем.

С 5 февраля наша 2-я танковая армия в составе 2-го Украинского фронта участвовала в Уманско-Батошанской наступательной операции. Мы стремительно обошли уманскую группировку гитлеровцев с северо-запада, — как говорят, прищемили ей хвост. В ходе этого броска выскочили к железнодорожной станции Поташ.

Идем вдоль путей, а на путях — эшелон с вражескими танками — «тиграми» и «пантерами». По всему видно, готовились к выгрузке и наше появление застало противника врасплох. От станционного здания бегут к эшелону гитлеровцы — кто с котелком в руках, кто с бритвой, а физиономия в мыле. Им навстречу сыплются из эшелона, выпрыгивают из танковых люков их коллеги. А мы поливаем тех и других пулеметным огнем. Паника полная.

«Тигры» и «пантеры», новенькие, только что с завода, достались нам в полной исправности.

Освободив 10 марта Умань, мы двинулись ночью на Вапнярку. Я уже приобрел достаточный опыт вождения танка ночью — и по дорогам, и по бездорожью. Дело это нелегкое. Тут мало иметь хорошее зрение. Нужна постоянная тренировка, приучающая глаза видеть во тьме. Но и это не все. Опытный механик-водитель и закрыв глаза скажет вам, по какому грунту идет машина — песок, торфяник или суглинок под гусеницами его танка. Помогает ему в этом слух, который чутко ловит изменения оборотов мотора на определенной скорости. Обоняние помогает уловить проникающие в открытый передний люк запахи взвихренной гусеницами земли — сухой или влажной. Совокупность острого зрения, слуха и обоняния, помноженная на мгновенную реакцию, позволяет механику-водителю совершать нужные маневры в ночном бою, на бездорожье, когда ни зги не видно.

В таком ночном бою пришлось участвовать боевым машинам нашей роты примерно в пяти километрах восточнее Вапнярки, недалеко от железнодорожного переезда. Три танка шли по шоссе, первой — машина комсорга роты младшего лейтенанта Олега Матвеева, второй — наша, третьей — младшего лейтенанта Виктора Шалгина. Видим впереди вспышки орудийных выстрелов, определяем по звуку — дивизионные 76-мм пушки. Бьют куда-то за переезд, там в языках пламени контуры немецкого танка. Подъезжаем к пушкам, их две. Офицер-артиллерист коротко ввел лейтенанта Погорелова в обстановку: за переездом — село, вдоль села слева длинная и глубокая лощина. В ней несколько вражеских танков. Хотели, видимо, устроить засаду, да попались сами. Артиллеристы подожгли первый танк, когда он попытался атаковать их. Горящая машина закупорила ближний к нам выход из ложбины. А если бы перекрыть еще и дальний из нее выход, то — тут артиллерист хлопнул ладонью об ладонь — фрицам крышка!

— Дай по ним огонька, да покрепче! — попросил Погорелов. — Отвлеки на себя.

Пушки забили звонко и часто, а мы повели танки через переезд. За железной дорогой развернулись как бы веером. Наша машина в центре, Шалгин — правее, Матвеев — вдоль села и ложбины. Стреляющим у Матвеева был Николай Елкин, душа парень, а стрелок лучший в батальоне. Мы продвигались лугом к зубчатой кайме леска.

Минут через пятнадцать — двадцать там, где, по нашим расчетам, был тыльный выход из ложбины, загремели выстрелы матвеевской тридцатьчетверки. И тотчас грохнул большой силы взрыв, метнулось пламя, осветившее дальние хаты села. Экипаж Матвеева начал бой, и Елкин по-снайперски ударил по фашистам. Ну а дальше следить за действиями этого танка я уже не мог. Из леса, что был от нас метрах в трехстах, открыли огонь противотанковые пушки. Они били по машине Матвеева, мы ударили по ним. Завязалась артиллерийская дуэль.

— Дави! — хрипло крикнул мне лейтенант Погорелов.

По рытвинам и ямам с мокрым снегом погнал я танк на батарею. Ослепило пламя близкого орудийного выстрела, метнулись тени бегущих солдат, заскрежетало под гусеницами железо. Я двинул танк по опушке, давя орудия, и едва не столкнулся с машиной Шалгина, который тоже ворвался на огневые позиции фашистской батареи.

— К ложбине! — скомандовал Погорелов.

Мы ринулись туда, ориентируясь по пламени подожженных Елкиным танков. Тридцатьчетверку младшего лейтенанта Матвеева мы не видели, но, как потом выяснилось, вовремя пришли товарищам на подмогу. Их атаковали три или четыре вражеские машины. Две из них были нами подбиты, и вскоре над полем боя воцарилась тишина. Только в ложбине и на опушке рощи, где стояла раздавленная фашистская батарея, что-то сильно горело, рвались боеприпасы.

Скоро подошли к нам машины старшего лейтенанта Виктора Бенке и лейтенанта Ивана Лысякова. Командир батальона капитан Кульбякин послал их нам в подкрепление, и, пока мы давили батарею и отражали танковую контратаку, Бенке и Лысяков обошли рощу, проутюжили колонну вражеских автомашин с горючим и боеприпасами, разогнали пехоту.

Рассредоточившись и заняв оборону, пять тридцатьчетверок простояли здесь до рассвета. Подошли пехотинцы, захватили в плен до сотни гитлеровцев, прятавшихся в роще и селе. Когда стало светло, мы увидели ночную свою работу — раздавленную противотанковую батарею, остовы сгоревших автомашин, лощину, на выходе из которой Николай Елкин подбил шесть фашистских танков. А всего в ночном бою противник потерял девять танков и четыре орудия.

15 марта части 2-й танковой армии освободили город и крупную железнодорожную станцию Вапнярка. Приказом Верховного Главнокомандующего 107-й танковой бригаде было присвоено почетное наименование Вапнярской.

Наступление между тем продолжалось. Сутки спустя мы вышли к Днестру в районе Ямполя. Было сырое, туманное утро. Дымка застилала Днестр и раскинувшийся внизу по берегу город. Фашисты вели из Ямполя и с противоположной стороны реки артиллерийский огонь. Атаковать противника мы не могли, так как в машинах осталось по ведру горючего, а тылы завязли в непролазной грязи. Да и танков и в батальоне, и во всей бригаде осталось мало.

Невдалеке от нас приземлился самолет У-2. Из него вылез генерал. Мы сразу его узнали. Это был командующий 2-й танковой армией генерал-лейтенант Семен Ильич Богданов. Он всегда, едва случалась какая-нибудь заминка, появлялся в боевых порядках. Вот и сейчас командарм, шагая по колено в грязи, обошел все машины, побеседовал с экипажами и приказал:

— Побольше огонька, товарищи! Ведите огонь, пока есть снаряды, не давайте фашисту передышки. А горючее и боеприпасы будут сегодня же.

Он улетел, а несколько часов спустя нам подвезли горючее и снаряды. Мотострелковые подразделения уже вели бой на плацдарме на той стороне реки. Саперы навели мост, по нему танки 107-й бригады двинулись за Днестр. Так началось для нас освобождение Советской Молдавии. Выбили противника из города Бельцы. За боевые отличия в этой операции бригада была награждена орденом Красного Знамени. Весь март прошел в непрерывных маршах и боях на молдавской земле. В начале апреля 2-я танковая армия форсировала Прут, вышла на территорию Румынии, на ясское направление. Здесь противнику удалось остановить наше наступление. Обе стороны перешли к обороне, части 2-й танковой армии были отведены в тыл.

107-я Вапнярская Краснознаменная бригада стояла в помещичьей усадьбе близ румынского города Чепленица. Мы приводили в порядок технику, когда прибыл командарм генерал Богданов. Как обычно, он обошел каждый взвод, поговорил с солдатами, потом собрал весь личный состав бригады. Говорил он коротко и очень понятно.

— Откуда ближе до Берлина? — спросил он, обращаясь ко всем.

— Из Белоруссии! — хором ответил строй.

— Верно! — сказал он. — Еще вопрос: мы с вами солдаты?

— Солдаты!

— С длинным языком среди вас не водится?

— Никак нет!

— Тогда слушайте! Армию перебрасывают на север — туда, откуда ближе до Берлина. Надеюсь, солдаты Второй танковой не подкачают и, когда придет час, среди первых ворвутся в логово Гитлера…

Командующий добавил, что танки бригада должна сдать. На новом месте дислокации получим и новые машины.

Узнав о предстоящей переброске на север, я малость помечтал. А вдруг попаду в родные места? Сам я белорус из Полесья, из села Гдень. С июня сорок первого года ничего не знал о своей семье. Примерно год назад нашу округу освободили из-под фашистской оккупации, но писем я не получал.

И вот наконец Миша Вайдерман, радист из экипажа лейтенанта Лысякова, принес мне сразу пачку писем. Пишет родная сестра и двоюродная, пишут односельчане. Горькие вести. Отец, мать и многие мои родичи убиты фашистами. Кровавую расправу учинили каратели в селе Гдень и окрестных деревнях.

Край наш был партизанским, жители целыми деревнями со скотом и лошадьми уходили в леса. Ушла и моя семья — отец Степан Сергеевич, мать Евдокия Алексеевна, сестра Татьяна с грудным младенцем на руках, младший брат Степан. Построили шалаши в лесу, жили там готовили пищу для партизан.

В тот трагический летний день на стоянке кроме отца, матери и сестры была еще и наша соседка Авдотья Шпетная — бабушка Дуня, как мы ее звали. Когда они услышали автоматную стрельбу и лай немецких овчарок, решили уйти. Отец перевернул котел и ведра с варевом, все четверо направились в глубь леса, к большому болоту. Может, и спаслись бы, да у бабушки Дуни отказали ноги. Отец поднял ее, понес. Крикнул жене и дочери — моей сестре: «Бегите!» Сестра с младенцем на руках забралась по грудь в болото, схоронилась в осоке и камышах и спасла себя и сына. А наша мать не захотела оставить отца. Нагнали их фашисты. Бабушку Дуню убили сразу, поскольку идти она не могла. Отца и мать отвели на стоянку, стали допрашивать — кому готовили пищу, чье оружие и боеприпасы были спрятаны в шалашах? Ни отец, ни мать ничего не сказали фашистам. Каратели расстреляли их под громадным дубом. К этому дубу, на котором еще сохранились следы от пуль, я приходил уже после войны, чтобы поклониться светлой памяти родителей.

Фашисты не пощадили в нашем селе ни стариков, ни женщин, ни малых детей. За годы оккупации были расстреляны мой 82-летний дедушка Алексей Семенович Сукач, дядя Иван Сергеевич Мацапура, двоюродная сестра Мария с мужем Анатолием Штилевским. Убивали целыми семьями. Так погибла семья Максименковых — отец, мать, две дочери, — семьи Балохоновых, Левченко, Шпетных.

Обо всем этом написали мне из села Гдень. Что пережил, говорить не буду. Помогли товарищи — и словом, и просто своим присутствием. Миша Вайдерман не отходил от меня. Много тогда было нас, офицеров, и солдат, родные и близкие которых погибли от рук гитлеровских палачей.

О моем горе узнал весь батальон. Заместитель комбата по политчасти капитан Н.С.Тиньков выступил на общем собрании батальона. Сказал он примерно так: фашисты своими зверствами хотят сломить дух нашего народа. Добились же они обратного: с каждым новым известием о злодеяниях врага мы воюем все лучше, все больше растет в нашей груди гнев и ненависть к взбесившемуся гитлеровскому зверю. Пусть ненависть наша к врагу станет холодной, как сталь.

После капитана Тинькова выступали бойцы и командиры. Каждый называл свой город, село, деревню, десятки имен и фамилий мирных жителей, убитых и замученных гитлеровцами. И все мы дали клятву мстить фашистам, не щадя своей крови и самой жизни.

В первых числах июня, когда 3-й батальон готовил боевую технику к сдаче, поступил приказ немедленно выступить к линии фронта. Наши сборы были настолько поспешными, что, поставив на машины снятые было борта задней брони, мы уже на ходу завинчивали болты. Из нашего батальона пошло 4 машины, а всего, как помнится, 12–14.

На марше нам поставили задачу отразить контратаку танков противника, прижавшего пехотинцев к реке Жижия. Шли всю ночь. К рассвету прибыли в назначенный район, недалеко от реки.

Солнце еще не всходило, а пехотинцы уже вели огневой бой. Батарея 57-мм пушек — три орудия — стояла метрах в ста впереди реденькой стрелковой цепи, прикрывала отход. Нас ждали. Два офицера быстро ввели в обстановку командира бригады полковника Т.П.Абрамова. Машины 3-го батальона были поставлены в засаду за глубоким оврагом. Замаскировались, ждем.

С восходом солнца фашисты усилили артиллерийско-минометный огонь. Потом из-за дальних зеленых холмов прямо через виноградники и яблоневые сады двинулись вражеские танки и самоходки — более 20 машин. Шли тяжелые Т-V, «пантеры» и «фердинанды», средние Т-III.

Мы сидели тихо, пока они не приблизились. Метров с шестисот начали их «чистить». Хорошо работала и противотанковая батарея пехотинцев. Спустя минут 20–25 в виноградниках горело не менее десяти гитлеровских машин. Остальные повернули назад.

Ждали второй атаки, но так и не дождались. Видимо, пороху на нее у противника не хватило. Из тыла подошла нам на смену танковая часть — тридцатьчетверки были новенькие, сверкали свежей краской, — и часам к девяти утра мы вернулись в расположение корпуса. Успели как раз к завтраку.

Это был наш последний бой в Румынии. К вечеру сдали свои машины, а наутро двинулись к железной дороге, в район погрузки.