XXVII БРАТЬЯ ВСТРЕТИЛИСЬ

— Поистине чудо! — воскликнул Элий Сир, когда увидел Стефана, сидящего на берегу моря у харчевни «Креветка»; Антоний и Элий Сир только что прибыли в Неаполь и еще не решили, где им искать Стефана. — Я вижу твоего двойника, Антоний. Погляди направо.

— Стефан! — закричал Антоний и побежал навстречу. — Наконец-то я вижу тебя. Как долго ты собирался… Как ты живешь, мой друг?

— Я соскучился по тебе, мой брат, — ответил Стефан. — Дважды я приходил сюда безуспешно. Искал тебя повсюду и не нашел. Как ни старался, а не смог хорошенько рассчитать время пути. Дважды опоздал… Родители просили кланяться. Они приносят жертвы домашним ларам и просят покровительства во всех твоих делах.

— Их просьбы помогли, — ответил Антоний. — Я писал тебе, что нашел Элия Сира. Вот он, наш друг.

— Теперь я вижу, что передо мной два Антония, — сказал с поклоном Элий Сир. — Никогда не видел ничего подобного. И как было не заступиться за своего двойника! Ты правильно сделал, Антоний. Как печально было бы, если бы Стефан остался в школе гладиаторов. Мы знаем теперь, что город засыпан пеленой пепла, покрывшее даже самые высокие храмы. Спаслись лишь те, кто бежал.

— Но и в пути многие погибли, — сказал Антоний.

Все поняли, о чем говорит Антоний, и молча опустили головы.

— Я хотел бы тебе помочь в твоих делах, — сказал Стефан. — Я готов выполнить любое поручение. Подумай, Антоний, и скажи.

— Я звал тебя не для этого, — ответил Антоний. — Я хочу дать тебе денег на устройство пекарни. Я помню, что забрал у вас последнюю тысячу сестерций. Но если ты готов помочь мне, тогда вместе пойдем в Помпеи. Попробуем раскопать хотя бы библиотеку. Сейчас мне особенно дороги книги отца, его записки…

— Возьми меня с собой, я буду счастлив помочь тебе, Антоний! Для меня нет дела более важного и значительного. А пекарня подождет. Столько произошло событий удивительных и невероятных. Теперь, когда я вспоминаю все это, мои мечты о пекарне кажутся мне такими ничтожными… Не тревожься, Антоний. Лучше поспешим туда, где был когда-то цветущий город Помпеи.

— Твое предложение очень разумно и благородно, — сказал Антоний. — Я не отказываюсь от твоей помощи. Я знаю, что осуществить задуманное будет очень трудно. Но сердце подсказывает мне удачу, и я готов преодолеть любые препятствия. Не мешкая, завтра утром мы отправимся в Помпеи. Ведь император отправил туда своих воинов. Я знаю, им поручено раскопать часть форума и извлечь из-под толщи пепла ценные статуи. Мы посмотрим, как они это делают, а потом и сами примемся за дело.

В пути все были молчаливы. Антоний показался Стефану таким суровым и строгим, что он не решался обращаться к нему. Как не похож был Антоний на того веселого, жизнерадостного юношу, который впервые подошел к нему на форуме во время праздника пекарей. Казалось, что с тех пор прошло много лет…

Элий Сир, видя смущение и скованность Стефана, старался время от времени что-то ему сказать, чтобы растормошить и вызвать улыбку. Стефан ему нравился прежде всего сходством с Антонием. Но он сразу же увидел, что сходство это только внешнее. В сущности, они были очень разными, потому что внутренний мир каждого резко отличался своими особенностями. Глядя на Стефана, Элий Сир во всем видел печать убогой и нищей жизни. Одежда Стефана, его походка, манеры, язык, даже привычка есть, быстро заглатывая большие куски, торопясь, — все говорило о тяжелой и безрадостной жизни раба. «Ему уже двадцать, — подумал Элий Сир, глядя на жующего Стефана, — а он еще не знал ни одного дня, прожитого в довольстве и покое. Одни беды и несчастья. Ведь вольноотпущенник, оставшийся у своего господина, не далеко ушел от раба. Да и откупились они так недавно. А тут еще эта ужасная история с гладиаторской школой, которая могла стоить жизни. И все же судьба милостива к этому Стефану…»

«Я знаю, что мое молчание Стефан поймет неправильно, — говорил сам себе Антоний, — но, видит бог, я не могу побороть свою печаль. Мысль о том, что я иду откапывать наш дом — дом моих родителей, чудовищна. Каждый предмет будет напоминать мне мою счастливую и беспечную юность. Я буду непрестанно думать о погибших родителях, таких добрых и благородных. Я так старательно перебираю в памяти день за днем свое детство и юность и вспоминаю только доброту и щедрость. Но я был глуп и легкомыслен, когда принимал как должное заботы моего отца, Манилия Тегета. Мне выпало великое счастье… Сколько ума, какая тонкость суждений, какая широта знаний!.. Рана в моем сердце кровоточит… Наберись мужества, Антоний!..»

«Может быть, Антоний сердит за то, что отец назвал его сыном? — спрашивал себя Стефан. — Отец не должен был говорить Этого. Как можно было подумать, что Антоний сын раба? И я ошибся, назвав его братом. Не потому ли он так холоден и недоступен. Но я не должен показать своего огорчения. Может быть, его суровость от печали… Должно быть, очень трудно вернуться к своему дому и увидеть его погребенным. Особенно трудно, когда уже нет в живых тех, кто отдал тебе свою любовь, свое сердце, свое достояние. Антония любил и растил философ Тегет, а отец пожелал, чтобы Антоний признал его отцом. Как неразумно поступил отец, рассказав тогда эту историю рождения близнецов. Занятная история, но может быть, отец ее выдумал? Когда я спросил его об этом, он рассердился. А я, ничего не зная, обрадовался. Глупый я человек!»

Так, рассуждая каждый о своем, они подошли к Помпеям. Все они отлично помнили тот страшный день, когда солнце скрылось и Помпеи погрузились во мрак. В памяти каждого возникли трагические сцены гибели города и людей. Но сейчас, когда они увидели горы пепла там, где были дворцы и храмы, они снова были потрясены. Однако надо было приниматься за дело.

Антоний прежде всего отправился на раскопки форума, чтобы узнать, сколько нужно людей и как вести работы. Воины и рабы императора, присланные из Рима, уже извлекли на поверхность мраморные скульптуры, которые совсем недавно украшали одну из красивейших площадей города. Стефан с восхищением рассматривал скульптуры императоров и знаменитых поэтов, сделанные искуснейшими мастерами Греции и Рима. Элий Сир был в восторге от статуи Аполлона. Он вспомнил, что всего лишь за день до землетрясения ему довелось побывать на форуме и он долго рассматривал эту превосходную статую…

У владельца большого поместья Антоний нанял пятнадцать рабов. Вот когда он пожалел, что разбежались рабы из поместья его отца, что никто не вернулся к нему, кроме Элия Сира. Но делать было нечего. Сейчас для него было самым важным раскопать библиотеку отца и вернуться к тем занятиям, которые помогут ему завоевать соответствующее положение в римском обществе, положение, достойное сына философа Тегета.

Раскопки начали у засохшей вершины кипариса, которая была единственным ориентиром. Антоний хорошо помнил этот высокий, могучий кипарис, самый большой в Помпеях. Он помнил его с детских лет, и теперь, глядя на обугленные ветви, торчащие из-под застывшего, окаменевшего пепла, он чувствовал, как печаль обволакивает его. И невольно рождалась мысль: «Все потеряно…»

Они копали уже много дней. Пятнадцать рабов, нанятых в поместье богатого патриция, долбили толщу окаменевшего пепла с рассвета до заката. Но Антонию казалось, что они никогда не достигнут калитки дома. Работа была очень трудной. Медленно освобождалась земля. Элий Сир и Стефан с первых же дней принялись долбить пепел. Особенно трудился Стефан, которому очень хотелось помочь Антонию скорее добиться цели — извлечь из библиотеки Тегета драгоценные свитки.

Антоний присматривал за раскопками, что-то подсказывал, подгонял рабов, тревожился и, наконец, сам взял в руки кирку. Это было для него ново. За всю свою жизнь ему ни разу не приходилось заниматься подобным делом. Ведь каждый высокорожденный знает, что физический труд считается постыдным. С малых лет Антоний знал, что всякий, кто делает что-либо руками, — ничтожен. Все это он знал и помнил, но, как ни странно, копая рядом с рабами, он не только не испытывал унижения, а наоборот, у него появилось какое-то удовлетворение.

И настал день, когда обнажилась калитка, ведущая во двор. А спустя несколько дней очистился порог дома. К счастью, крыша не провалилась. Взяв в руки зажженный светильник, Антоний вошел в дом.

Все знали, как ждал этого мгновения Антоний. Элий Сир и Стефан были уверены, что он встретится с душами умерших и принесет жертву домашним ларам. Они даже тихонько поговорили об этом. И терпеливо ждали. Никто не последовал за Антонием.

Антоний вошел в просторный атрий. Маленький огонек светильника вырвал из тьмы мраморную статую Венеры и засохшие цветы в больших красивых вазах. Направо от статуи стояло ложе отца. А вблизи низкая мраморная скамья, на которой он, Антоний, так часто сидел у ног отца, когда был еще маленьким. Но и потом, уже взрослым, он нередко сидел на этой скамье, когда отец читал ему свитки знаменитых поэтов и философов. Вот она, скамья. Антоний присел и призадумался. Он поставил светильник на пол и долго смотрел на освещенный круг. Мраморный пол был украшен мозаикой, и скупой огонек светильника дал возможность увидеть шустрого котенка, который тащил маленькую птичку. Эта живая картина напомнила Антонию счастливые дни детства, когда он, сидя у ног отца, звал котенка и нередко гладил его пеструю шерстку, сделанную мастером так искусно, что она казалась мягкой и теплой. Он вспомнил свои долгие беседы с отцом, многочисленных учеников, которые собирались здесь, чтобы читать произведения любимых поэтов. Как печально, что все это никогда уже не повторится… Он никогда уже не увидит дорогие лица отца и матери… И дом он покинет навсегда, чтобы никогда больше не перешагнуть порог этого атрия. Поистине все непостоянно. Все переменчиво! Но как примириться с этим? Как тяжко думать об Этом!..

«Мне только двадцать лет, а все уже позади», — сказал сам себе Антоний. Его охватило отчаяние…

Однако надо было торопиться. Люди ждали. Нельзя было предаваться размышлениям. Взяв в руки светильник, Антоний пошел в библиотеку отца, которая была рядом с просторным беломраморным атрием. В библиотеке обвалился только карниз. Ящики со свитками были завалены обломками фриза. Антоний подумал, что если убрать мусор и зажечь большие мраморные светильники, то можно будет довольно легко вынести из библиотеки драгоценные свитки. А это было самое главное.

Наконец-то Антоний выбрался на поверхность и сказал, что можно пойти в библиотеку, но прежде следует добыть масло, чтобы зажечь большие светильники. Кроме того, следует приготовить ящики, куда можно было бы сложить свитки, грудами лежащие на столах. А еще он просил Элия Сира подумать о том, как возможно лучше и безопаснее упаковать драгоценные скульптуры, сохранившиеся в библиотеке.

— Неужто они не разбиты? — воскликнул Элий Сир. — Неужто сохранилась скульптура мудрого Эникура?

— Представь себе, Элий Сир, все сохранилось, потому что карниз упал с другой стороны и ничего не было разбито. Какое счастье, что сохранилась крыша! Если бы она обвалилась, то погибла бы библиотека философа Тегета..

И вот все собрались в библиотеке и стали упаковывать свитки. Элий Сир и Стефан добыли в соседнем поместье ящики и корзины, и целый день они тащили свитки, скульптуры, роскошные мраморные светильники с бронзовыми чашами, драгоценные вазы. И каждый предмет о чем-то напоминал Антонию и как бы связывал его с прошлым.

На следующий день, когда из библиотеки Тегета вынесли все, что было нужно, Элий Сир предложил взять кое-что из атрия, а потом посоветовал Антонию заглянуть в комнату Паксеи. Антонию не хотелось. Ему было больно вспоминать о том, что нет уже в живых нежной, любящей матери. Однако Элий Сир был настойчив. Он сказал:

— Не поддавайся печали, Антоний. Живому многое нужно. Помни, что ты покинешь свой дом навсегда и никогда сюда не вернешься. Поверь мне, ты потом пожалеешь, что не взял того, что было можно взять. Я убежден, что как только мы покинем Помпеи, жители окрестных селений как коршуны набросятся на этот дом и унесут не только вещи, не только скульптуры. Они унесут мраморные столики и скамьи, сорвут мраморную облицовку колонн, захватят драгоценные вазы, которыми так дорожил философ Тегет.

— Пусть уносят, — сказал Антоний. — Я своими руками не буду разорять дом философа Тегета. Пусть он живет в моей памяти таким, каким он был. Если бы не забота о свитках, о драгоценной библиотеке Тегета, я бы не решился прийти на это пепелище. Никакое воображение не может нарисовать того, что видят глаза. Сколько воспоминаний возникло у меня, когда я бродил сейчас в темных комнатах с маленьким светильником в руках. Тебе ли говорить, Элий Сир, как это прискорбно…

— Тогда позволь мне, Антоний, пройтись по комнатам и взять то, что я посчитаю нужным. Я отлично помню, какие драгоценности были у Паксеи. Госпожа имела удивительный вкус, а господин Тегет был очень щедрым. Если мне удастся найти ящичек с драгоценностями, он пригодится тебе. И еще мне хотелось бы, Антоний, унести для твоего дома серебряные и золотые сосуды, которые так восхищали всегда гостей. Право же, будет грешно оставить их здесь. Их унесут люди, которым они ни о чем не скажут, а тебе они всегда будут напоминать твой дом и твоих близких.

— Делай как знаешь, Элий Сир. Я буду ждать тебя здесь, у библиотеки. Самое большое сокровище уже в моих руках. Теперь я знаю, что я смогу продолжить дело моего отца, философа Тегета. И может быть, настанет день, когда и меня назовут философом. Этого хотел отец, и я буду стремиться осуществить его мечту…

Для того чтобы доставить в Рим все то, что извлекли из-под пепла Помпей, Антоний решил купить несколько двухколесных повозок, запрячь осликов и погрузить свое достояние, чтобы в сохранности доставить в пустой дом. Вот когда Стефан оказался неоценимым помощником. Он умел хорошо наладить упряжь, он отлично все упаковал и разумно уложил в повозки. Ведь все это было ему привычно. Сколько раз ему приходилось сопровождать караван с зерном, предназначенным для продажи.

Но вот уже тронулись в путь ослики с повозками. Их сопровождал Стефан. Элии Сир хотел было отправиться с ними, но Антоний просил его остаться, чтобы вместе дождаться их возвращения. Антоний обстоятельно рассказал Стефану, где находится его вилла и как ее найти. Он написал записку, предназначенную привратнику, и дал распоряжение принять все, что доставлено, и хранить в целости и сохранности. Рабов отпустили. Антоний остался среди свитков и скульптур, а Элий Сир все еще ходил по темным комнатам виллы Тегета и каждый раз что-нибудь приносил оттуда.

Оставшись наедине, Антоний стал рассматривать свитки, перечитывал записи, сделанные отцом. Он с благодарностью думал о своем добром друге Элии Сире, который оказал ему столько бесценных услуг. Он вдруг вспомнил день своего совершеннолетия, когда после пиршества отец сообщил ему о своем подарке и сказал, что отныне раб-ваятель Элий Сир принадлежит уже взрослому Антонию. Антоний подумал сейчас о том, что это был единственный раб, который принадлежал ему. Сейчас у него нет ни одного раба. Даже неизвестно, куда они исчезли — то ли погибли во время землетрясения, то ли сбежали.

Антония очень растрогало необыкновенное внимание и заботы Стефана. Стефан, который во время веселого праздника в Помпеях был таким жизнерадостным и веселым, стал сейчас молчаливым и задумчивым. Он был немногословен, но зато очень старателен: Антоний каждую минуту видел его желание помочь.

«Он не называет меня братом, — подумал Антоний, — потому что понял, как нелепа выдумка вилика Мерулы. Манеры у него грубые, а душа благородная. Он будет мне добрым другом. А я должен помочь ему, не только деньгами. Мы всё обсудим, когда соберемся под крышей моего дома в Риме. Стефан мне настоящий друг. Сколько трогательных забот проявил он к вещам моего отца. Он упаковывал свитки так бережно. А с каким восхищением он рассматривал библиотеку и атрий!.. Я видел его, когда он остался один, а вокруг горели большие светильники. Он рассматривал мозаику на полу, росписи на стенах и скульптуры, и на лице его был восторг. Бедный раб, ему никогда не приходилось прикасаться к таким красивым вещам… А в поместье своего господина он не имел права даже пройтись по роскошным комнатам. И жалкая деревянная надстройка стала доступна вилику Меруле только тогда, когда он стал вольноотпущенником. Теперь, когда я совсем один на всем свете, я особенно должен ценить доброту и внимание Стефана. Нет, нет, мне не нужно утонченных манер и образованности Клавдия! Душа его холодна и равнодушна. В мыслях его только расчет. Он не способен подумать о скорби людской даже на одно мгновение. С каким чванным видом он сообщал мне о благополучии своей семьи. Перед лицом чудовищной трагедии он не изменился и оставался таким же холодным, каким, вероятно, был всегда. А я считал его своим другом. Ах, если бы отец знал, кто мои истинные друзья… Рабы. Элий Сир, которому я дал свободу, и Стефан, которому я тоже так неожиданно и вовремя дал свободу. Но, видимо, есть боги, и они вознаградили меня. Иначе я был бы одинок и в тысячу раз более несчастен…»