Деннис Маккирнан Тьма

Такси въехало в открытые чугунные ворота и покатило по подъездной дороге, обе стороны которой чернели в морозящем мраке плакучими ивами. Харлоу на заднем сиденье наклонился вперед, чтобы лучше видеть.

У-у-ух ты!

Лунные лучи косо падали на снег, там и сям высвечивали причудливо постриженные деревья и кусты, отражались от льда декоративного пруда, ложились на снег, укрывавший восьмиугольную крышу беседки над прудом. Впереди показался дом — старинный, белый, двухэтажный, изящных пропорций.

«По меньшей мере двадцать — двадцать пять комнат. Может быть, по одной на каждый год моей жизни!»

Когда такси остановилось перед крыльцом, Харлоу увидел, что в дверях, загораживая глаза от яркого света фар, стоит кто-то. В обтянутой перчаткой руке поблескивали ключи.

Харлоу вышел из машины.

— Мистер Максон?

Высокий седовласый мужчина шагнул вперед по единственной широкой ступеньке перед дверью, снял перчатку и протянул руку, показав в улыбке крупные зубы. Он сказал:

— Мистер Уинтон, я полагаю?

Они обменялись рукопожатием. Ладонь и пальцы Максона были очень холодными.

Таксист извлек из багажника дешевый чемодан и поставил на широкую ступеньку.

— С вас шестнадцать долларов.

— Припишите к моему счету, Родди, — сказал Максон.

Таксист приложил палец к козырьку фуражки и забрался в свою машину.

Когда такси отъехало, Максон побрякал ключами и негромко произнес:

— Так приступим, — и повернулся к двери.

Подхватив свой чемодан из искусственной кожи, Харлоу последовал за ним и переступил порог в тот момент, когда Максон щелкнул выключателем. Этот звук повторился всюду в доме, и свет залил вестибюль и комнаты за ним, как внизу, так и наверху.

— Ах ты… — Харлоу поставил чемодан, сощурился от слепящей яркости и посмотрел на нотариуса, чье лицо в этом сиянии выглядело бледным, землистым, почти как у трупа.

— Ваш двоюродный дед, Харлоу, был крайне своеобразным человеком, и вы — последний в его роду.

— Да, но такое освещение… Счет за электричество должен быть колоссальным.

— Он может себе это позволить… то есть, мог.

Максон закрыл дверь и снял пальто.

— Как сможете и вы, если захотите. Будь дом моим, я бы отказался от этой иллюминации и вернул бы дому его изящество и уютность, что вы также можете себе позволить. Собственно говоря, в пределах разумного вы вообще можете себе ни в чем не отказывать. Завещание вашего деда ограничивает вас лишь в одном: согласно его условиям, родственник, который ему наследует, должен жить тут или лишиться всего: капитала, дома, ну, словом, всего.

— Никаких возражений, — сказал Харлоу со смехом. — Но, Господи, неужели должны гореть все лампы? Нельзя ли погасить часть?

— Боюсь, что нет, — ответил Максон, покачав головой. — Они либо все горят, либо все гаснут.

Харлоу поднял бровь.

— И этот выключатель один на них всех?

— Нет, но каждый выключатель в доме зажигает или гасит их все. Насколько я понимаю, они все подсоединены к одному пульту, и лампочки загораются и гаснут одновременно. То же можно делать и с помощью дистанционного управления — то есть зажигать и гасить свет во всем доме разом.

— Пульт дистанционного управления, как у телевизора?

Максон кивнул.

— Дайте-ка мне вашу парку, и осмотрим дом.

Харлоу стянул куртку, отдал ее Максону, и нотариус открыл дверцу в озаренный светом стенной шкаф.

Глаза у Харлоу полезли на лоб.

— Как? И стенные шкафы тоже?

— Даже и они, — ответил Максон, вешая пальто и куртку. Он было протянул руку к чемодану, но Харлоу сказал:

— Нет-нет, разрешите я сам. — И поставил чемодан в шкаф. Максон улыбнулся энергичному молодому человеку.

— Ну-с, приступим к осмотру.

Все комнаты, все помещения в доме освещались панелями, вделанными в потолки и стены. Обставлены комнаты были очень скудно, а немногочисленные предметы меблировки были из литого стекла или прозрачной пластмассы, или сходных материалов. А там, где стояла обычная мебель, панели располагались так, чтобы свет падал и под нее. Панели сияли даже под огромной старомодной кроватью.

— Чудовищам тут негде притаиться, — заметил Харлоу. — даже чуланы от них гарантированы.

Когда они обошли комнаты первого этажа, Харлоу спросил:

— И во всем доме так?

Максон кивнул и повел его на кухню, где панели светили и внутри шкафчиков, хотя полки и дверцы были из прозрачного стекла, как и посуда на этих полках. Прозрачными были и разные кухонные принадлежности, хранившиеся в ящиках. Освещенных изнутри. Освещены снаружи и внутри были также плита, холодильник и прочее оборудование.

— Ого-го-го! — сказал Харлоу.

— Именно, — ответил Максон и открыл дверь в ярко освещенный гараж. Внутри помещался большой работающий на бензине генератор «Хонда». Его выхлопная труба из прозрачной пластмассы вела к вентиляционному отверстию в стене. Он не работал, однако мог быть включен в любую минуту. Еще в гараже стоял «БМВ» — от него к стене вел электрический кабель, и внутри машина была ярко освещена.

— Даже автомобиль?

Снова Максон кивнул.

— В багажнике стоят на подзарядке аккумуляторы, обеспечивающие внутреннее освещение.

Перчаточник, багажник, пространство под сиденьями, внутри, приборной доски, под капотом — все озарялось многочисленными лампочками.

Харлоу нахмурился:

— Со всем этим светом внутри машины разве мог он ездить с наступлением темноты?

— Нет, — ответил Максон. — С наступлением темноты он никуда не ездил. Но хотел быть готов на всякий случай.

— На случай чего?

Максон пожал плечами:

— На случай необходимости, я полагаю.

— Он всегда был таким? Я ведь ничего о нем не знаю. Я вообще не знал даже, что у меня был двоюродный дед, пока вы не нашли меня.

— Большая удача, — сказал Максон. — Не то все это досталось бы штату Массачусетс. Не отыщи я вас.

— Ну, я очень этому рад. Но все-таки: он всегда был таким?

— Нет. В молодости, примерно в ваши годы, он путешествовал по всему миру. Африка, Индия, Тибет, Восток, по пустыням и дебрям — ну, где хотите. Он побывал повсюду. А потом вдруг покончил с путешествиями. Заперся в этом доме. Нанял монтеров, чтобы осветить в нем каждый уголок. Путеводный свет во тьме, фигурально выражаясь. Соседи прозвали этот дом «маяком».

Когда они вернулись в кухню, Харлоу вздохнул.

— Да уж, что так, то так. Нигде ни единой тени. Он боялся темноты?

— Возможно, — сказал Максон, направляясь по коридору в вестибюль. — Как я упомянул, он никогда не выходил из дома с наступлением сумерек.

— Интересно, что он делал бы, если бы электроэнергию отключили? — сказал Харлоу, оглядываясь по сторонам.

Максон открыл стенной шкаф и ответил, надевая пальто:

— Да ничего. В этом случае включились бы аккумуляторы, потом заработал бы генератор в гараже.

— А! — Харлоу проводил Максона до двери, а когда нотариус вышел в снежную мглу ноябрьского вечера, спросил его: — Да, кстати, отчего он умер?

— Сердце не выдержало. Экономка нашла его в комнате развлечений. Он, кажется, смотрел какую-то телевизионную программу.

Харлоу ткнул большим пальцем через плечо.

— При таком бешеном свете?

Максон сделал неопределенный жест.

— Хм, — задумчиво произнес Харлоу. — Тем не менее жаль, что я не был с ним знаком. Возможно, он мне понравился бы.

— Вполне возможно. Он похоронен на семейном кладбище в дальнем конце участка. — Максон взглянул на часы. — Ну, меня ждут в другом месте. Я заеду завтра вечером, и мы займемся всякими формальностями, в частности, вашим банковским счетом.

— А… Нельзя ли заняться ими днем? Без этого бешеного света?

— Сожалею, Харлоу. До завтрашнего вечера у меня просто нет ни минуты свободной.

— Я не знал… Ну, так завтра вечером. А когда точно?

— Скажем, в восемь?

— Мне подходит.

— Ах да! — сказал Максон, пошарив в кармане пиджака. — Это ваши. — Он протянул Харлоу кольцо с ключами. — Ну, я пойду. Спокойной ночи.

— Погодите! Как вы доберетесь?

— Это недалеко, — ответил Максон. — А мне невредно размять ноги.

Харлоу следил, как нотариус удаляется по подъездной дороге. Хотя луна по-прежнему сияла, он, казалось, растворился среди теней. Когда Максон исчез из виду, Харлоу закрыл дверь и вернулся внутрь озаренного светом дома.

Следующие три дня Харлоу знакомился с домом и участком площадью пятьдесят четыре акра. Отыскал семейное кладбище, нашел в рощице к северу развалины старой хижины, немножко посидел в занесенной снегом беседке, озирая свой новый мир. И все это время он размышлял о своем будущем. Впервые в жизни у Харлоу появились деньги. Нет, конечно, бродягой он не был никогда, но вот иметь — практически ничего не имел, даже родственников — ни матери, ни отца, ни приемных родителей, и воспитывался (если тут подходит это слово) в детском приюте. И вот теперь все это изменилось: у него появились родственники, которых, правда, он никогда не видел, но тем не менее родственники, похороненные здесь же рядом на довольно обширном семейном кладбище, где на многих могильных плитах не было ни дат, ни имен. И пусть: благодаря одному из них, прежде неведомому ему двоюродному дедушке, теперь он мог тратить деньги не считая. Ему двадцать пять, он достаточно богат, а от него требуется просто жить в этом чудесном доме… то есть доме, который станет чудесным, как только он избавится от этого бешеного света — он решил последовать совету Максона и вернуть дому его былой изысканный уют. А потом он сможет подумать и о том, чтобы найти какое-нибудь занятие, сделать карьеру, хотя Максон и сказал, что ему больше никогда не придется работать.

Он нанял экономку и кухарку, но они отказались оставаться в доме на ночь, жалуясь, что свет уж слишком яркий. Однако Харлоу подозревал, что дело не только в этом, — он часто замечал, как они о чем-то шепчутся, а кухарка, католичка с латиноамериканской кровью в жилах, часто осеняла себя крестным знамением.

Хотя монтеры, краснодеревщики и специалист по интерьерам трудились полные рабочие дни, потребовалось почти три месяца, чтобы дом Харлоу обрел нормальный вид. Световые панели были убраны, стены и потолки отремонтированы, нормальные розетки и выключатели установлены, бешеный свет сменился мягким сиянием изящных ламп, стеклянную мебель заменила дубовая. Жуткую пластмассовую полупрозрачную мебель, посуду и прочее Харлоу пожертвовал благотворительной организации, а их место заняли сработанные со вкусом и удобные изделия. Кроме того, «БМВ» вновь превратился в нормальный автомобиль: мощные внутренние светильники были сняты, аккумуляторы с подзарядным устройством убраны из багажника. Харлоу сохранил только генератор: электричество ведь может отключиться в любую минуту.

Пока шли все эти работы, Генри, один из мастеров, сообщил, что он исправил центральный пульт.

— Это же была устарелая модель «Икс-тридцать». А она с приветом.

— Приветом?

— Ну, с недостатком. Просчет в схеме.

— Какой же?

— Ну, понимаете, в случае падения напряжения реле не срабатывает. Свет гаснет, но аварийное переключение не срабатывает потому, что «Икс-тридцать» все еще регистрирует напряжение, пусть совсем слабое.

— Вот как?

— Ну да. Беда-то небольшая: надо было просто нажать аварийную кнопку на пульте дистанционного управления. Аварийные лампы загорелись бы и горели, пока напряжение не восстановилось бы. — Генри перекусил еще один проводок. — Ну, а «Икс-сорок» такого не допустит.

— А не случилось ли это с моим дедом? Падение напряжения, имею я в виду.

Генри пожал плечами и продолжал возиться с проводками.

Тут Харлоу позвали решить, какой узор на сервизе ему больше по вкусу.

Работа продолжалась.

И продолжалась.

Пока наконец не завершилась.

Когда последний рабочий — водопроводчик — убрал чемоданчик с инструментами в свой «пикап» и укатил, Харлоу повернулся и вошел в свой теперь уютный и удобный дом.

Прокричав всему миру, что его творение живет, ликующий Колин Клайв ухватился за край лабораторного стола и возвел глаза к небу с благоговением, торжеством и недоверчивым изумлением.

«Черт, до чего мне нравится старая киноклассика!»

Харлоу развалился в сделанном на заказ кресле перед телеэкраном, на котором сменялись черно-белые кадры. И тут…

— Какого дья…

Уголком глаза Харлоу заметил перемещение тьмы в тускло освещенной комнате, однако, когда он обернулся, то ничего не увидел, то есть ничего, кроме сплетения теней у кушетки.

«Хмм… мерцание экрана».

И все-таки у него по коже побежали мурашки от неясного дурного предчувствия. В дрожащем свете — история Франкенштейна развивалась дальше — Харлоу поднялся на ноги и осмотрел затемненную комнату. Ничего. Никого. Полная пустота, если не считать мерцания и теней.

Подавив смутную тревогу, Харлоу прошел на кухню. Достал бутылку «Сэма Адамса» и сделал большой глоток. Захватив пиво с собой, он вернулся к телевизору и начал смотреть на запуск змеев в грозовые пронизанные молниями тучи.

Прошла ничем особенным не отмеченная неделя, потом вторая. Но на третьей Харлоу по вечерам все чаще краешком глаза замечал какое-то быстрое движение, однако, взглянув прямо, видел только лежащие тени.

И снова он ощущал неясную тревогу.

Теперь Харлоу приближался к неосвещенным комнатам с легким трепетом.

«Иди же, идиот! Бояться нечего. Просто инстинктивная реакция, закодированная в генах. Отрыжка эпохи пещерных людей, а может, и времени, когда мы еще не слезли с деревьев. Не страх темноты, а страх неизвестного».

И все равно он чувствовал, что нечто таится в тенях позади него или подстерегает в тенях впереди.

«Черт, у меня слишком разыгралось воображение!»

Потом наступила ночь, когда Харлоу в парализованном состоянии между бодрствованием и сном застонал от ужаса, потому что нечто темное стояло во тьме в ногах его кровати, черное на черном — нечто зловещее, нечто безмолвное, нечто следящее за ним.

Сердце у него отчаянно колотилось, он обливался потом, его стоны переходили в испуганные завывания, но тут Харлоу заставил себя полностью проснуться и, задыхаясь, начал нашаривать выключатель лампы на тумбочке, наконец нашел его, включил свет и не увидел никого и ничего — вообще ничего в ногах своей кровати.

«Господи, я начинаю пугаться теней!»

Совсем измученный Харлоу заснул еще очень нескоро.

На следующий день Харлоу приобрел собаку, ротвейлера. Но пес словно занервничал в непривычной обстановке — во всяком случае, так решил Харлоу, — и в дом его пришлось затаскивать буквально силком. При первом же представившемся ему случае пес выскочил за дверь. Больше Харлоу его не видел.

«Сукин сын!»

Во время ремонта Харлоу установил в доме систему сигнализации, подключенную к каждой двери, к каждому окну, а несколько нижних комнат были снабжены детекторами, регистрировавшими теплоту тела плюс движение. Он сам несколько раз нечаянно включал систему, пока не запомнил все коды и не перестал забывать, когда ее следует отключить. И чертов вой электронной сирены заставлял его подпрыгнуть чуть не до небес. Но он был единственным человеком, вообще единственным, кто включал сигнал тревоги, поступавший в пункт охраны, а оттуда в полицию.

Как-то вечером после прогулки Харлоу, войдя в дом, открыл дверцу стенного шкафа…

— Черт! — завопил он и отпрыгнул, потому что в темноте нечто черное извернулось и исчезло. Сердце грозило выскочить у него из груди, и он зажег лампочку внутри шкафа. Ничего — только два костюма на вешалке. Харлоу выключил лампочку и задвигал дверцей взад-вперед, следя за ее тенью. Нет, то было что-то другое.

Дни шли за днями, и Харлоу продолжал замечать какое-то движение во тьме, а иногда кто-то или что-то маячило во мраке в ногах его кровати.

«Черт, неудивительно, что мой дедушка устроил такую иллюминацию в этом до… О Господи! Но погодите!»

Он подошел к телефону и набрал номер.

— Говорит Харлоу Уинтон. Попросите его позвонить мне. Да, именно У-и-н-т-о-н. У него есть мой номер.

Вечером телефон зазвонил.

— Уинтон слушает… А, Артур, спасибо, что позвонили… Да-да, у меня все прекрасно… Что?.. Совершенно верно… Скажите… мой дед, в каком положении его нашли? То есть вы говорили, что он… Да, конечно. Смотрел телевизор. Но откуда вы… Ах так. Пульт дистанционного управления в руке? Телевизионного? О Господи… Нет-нет. Никакой особой причины. Чистое любопытство, — Харлоу вздохнул и посмотрел по сторонам. — Спасибо, Артур. Да-да, спасибо.

«Черт! Он схватил телевизионный пульт, а не включавший свет!»

Харлоу положил трубку и отошел от бюро, в первый раз заметив, какой черной была тень под ним.

После ответного звонка Максона все пошло еще хуже. Ощущение, что нечто маячит во тьме у него за спиной или ждет среди теней соседней комнаты, стало нестерпимым. Теперь Харлоу, прежде чем войти в темную комнату, просовывал руку в дверь и нащупывал выключатель, а затем таким же маневром гасил свет в комнате, из которой уходил. А иногда ему казалось, что краешком глаза он замечает, как тени, извиваясь, ползут за ним.

А иногда ему казалось, что он слышит медленное дыхание. Но когда он прислушивался… тишина.

«О Господи! Я схожу с ума или тут правда что-то прячется? А если что-то тут прячется… если здесь есть что-то, тогда мне нужно выбраться отсюда. Но погоди… Нет, я не могу уехать. Я же все потеряю. Я должен жить здесь, в этом доме, в доме, где мой дед умер в темноте… от ужаса, я полагаю. Или, может быть, его убило «ОНО»?

Проходили дни. Проходили ночи. И страхи Харлоу росли и росли. И по мере того как усиливался его ужас перед тьмой, крепло и его желание избавиться от этого ОНО.

«Мне необходимо покончить с ним. Но как? Снова установить все эти панели? Вернуть бешеный свет? Эту безобразную прозрачную мебель? Нет уж! Я отделался от чертова хлама и ни за что его не верну. К тому же этот способ использовал мой дед и чего добился? Погиб. Был убит ужасом. Нет, я хочу, чтобы ОНО исчезло навсегда, а не просто пряталось от света».

У него в животе словно угнездился колючий ком, и каждый день, каждую ночь впивался все сильнее, сильнее… Харлоу почти перестал есть и начал худеть. Руки у него дрожали не переставая.

И он разговаривал сам с собой. Шепотом.

И он совсем измучился, потому что ему не удавалось уснуть днем, как он ни пытался. В приюте их отправляли спать в десять вечера, а утром будили в шесть, и он уже не мог иначе. Однако, хотя спать он ложился, как обычно, он не мог заставить себя погасить свет, и спал с горящей лампой — если это можно было назвать сном. Дверь стенного шкафа была открыта, и в нем тоже горел свет.

А потом наступила ночь, когда Харлоу прыгнул в постель с расстояния двух-трех шагов, лишь бы не приблизиться ко тьме под кроватью.

«Господи, что со мной? Я же не ребенок!»

Но он продолжал прыгать в кровать издалека. А просыпаясь даже при солнечном свете, прыгал на пол, как мог дальше.

И он начал заикаться.

А по ночам время от времени он слышал, как ОНО бродит по комнатам, по коридорам, вверх-вниз по лестнице. Он был уверен в этом. И да — слышал он не приглушенные, крадущиеся шаги, но змеиные шорохи, будто холодный ветер ворошил сухие листья.

И с проходящими днями и ночами Харлоу все больше превращался в обтянутый кожей скелет, а чернота двигалась и шуршала, извиваясь среди теней, и ОНО рыскало во тьме.

А его экономка и кухарка по-прежнему отказывались ночевать в доме, теперь жалуясь, что в нем слишком темно. Они уходили, когда солнце еще только касалось края горизонта, и возвращались, когда оно было уже высоко в небе.

Был ветреный мартовский вечер, когда в дверь позвонили, и Харлоу, зажигая по дороге свет всюду, где проходил, вошел в вестибюль, открыл ее и увидел на пороге Максона.

— Те-те-те, Харлоу, — сказал седовласый нотариус. — Что-то вы похудели, побледнели. Плохо спите?

— Быстрее, быстрее, А-Артур, входите же. Там т-т-темно. Входите же!

— Я бы не стал, Харлоу. Телохранитель, чтобы защищать вас от теней!

Харлоу захихикал. Вздрогнув при этих звуках, он хлопнул себя ладонью по губам. Потом зашептал сквозь растопыренные пальцы:

— С-с-совсем свихнулся?

Было неясно, сказал ли он это себе или Артуру Максону.

— Вы не обращались к врачу?

— К психиатру, а?

— Нет. К терапевту. Вы выглядите постаревшим лет на двадцать.

И снова Харлоу захихикал.

— Вы меня тревожите, мой мальчик. Вам необходимо поднабраться сил.

— Я п-п-подумываю в-в-выбраться отсюда. Тут что-то водится. Что-то жуткое.

— Ах, Харлоу, не говорите так! Вы же потеряете огромное состояние. К тому же я многие долгие годы занимался делами этого владения и, конечно, буду и дальше служить его интересам еще многие долгие годы. А потому, мой мальчик, я хочу, чтобы вы остались и занялись своим здоровьем. Это наилучший выход для всех.

Артур настаивал, чтобы Харлоу не сдавался, а просто занялся собой, а Харлоу зажимал рот ладонью, чтобы удержать хихиканье, на чем разговор и исчерпался.

Вечер завершился тем, что Харлоу, стоя почти в центре ярко освещенного вестибюля, смотрел, как Артур широким шагом удаляется от дома, чтобы раствориться во тьме ночи.

Шли недели, тени твигались, и чернота дышала, и что-то стояло во тьме за ней. И на протяжении этих недель Харлоу продолжал чахнуть, теряя последние силы в накатывающихся волнах страха. И все чаще он принимался бессмысленно бормотать вслух, шептать сквозь хихиканье. Тем не менее он цеплялся за одну разумную мысль… или казавшуюся ему разумной.

«Я хочу, чтобы ОНО, чем бы ОНО ни было, не просто исчезло, а нашло бы смерть».

Харлоу начал перебирать в уме типы оружия — пистолеты, дробовики, ружья — такое, какое убивает наверняка. И тут он вспомнил, как Гарри Кэллахан говорил, что револьвер сорок четвертого калибра — самое мощное ручное огнестрельное оружие в мире, способное напрочь отстрелить голову.

«Мне такое и нужно — чтобы отстрелить ему голову напрочь».

И тут же Харлоу столкнулся с неразрешимой проблемой: как убить то, чего не видишь, то, что бежит от света?

«Как я сумею выстрелить в это? Мне же надо знать, где ОНО. Мне нужно ясно его видеть. Но я же не способен видеть в тем…

Погоди! Вот оно! Прибор ночного видения! Или как он там называется? Неважно. То, чем пользуются в армии, чтобы видеть в темноте. Вроде очков. Надеваешь их на голову, как этот тип в «Молчании ягнят»… Баффало Билл… Ага! Баффало Билл, — и они стократ усиливают даже самый слабый свет…»

Голова его переполнилась мыслями, планами, и Харлоу в эту ночь почти не сомкнул глаз. Он сидел на кровати, закутавшись в одеяло под подбородок, и хихикал, радуясь своему тайному плану, а потом прижал ладонь к губам, чтобы не выболтать все вслух… и следил, как бесшумные тени скользят вверх по ступенькам и по стенам коридора за открытой дверью спальни, сразу за пределами света.

На следующий день он купил револьвер сорок четвертого калибра, оружие Грязного Гарри. Продавец рекомендовал пятидесятикалиберного «Орла Пустыни», но Харлоу заявил, что ему нужен «Смит-Вессон» сорок четвертого калибра. Причем немедленно. Продавец заметил машину тощего пугала и, увидев у него в руке толстую пачку банкнот, тут же временно закрыл магазин, опустил шторы и зажег все лампы — как потребовало пугало с проваленными глазами, пятясь от самых прозрачных теней. Тогда продавец сказал, что один-единственный раз он готов сделать исключение и продать револьвер сейчас же. Никаких проволочек. Никакого разрешения. А к тому же у него оказались и очки ночного видения — за хорошую цену. Лазерный прицел Харлоу отверг: хотя красный луч был и очень тонок, это тем не менее был свет, и он мог вспугнуть ОНО.

Унимая дрожь в руках, Харлоу поехал домой, внимательно следя за тем, чтобы ненароком не превысить скорость, не забыть включить сигнал поворота, и свято соблюдал все прочие правила уличного движения. Он не хотел, чтобы регулировщики остановили его машину. Нет, ни в коем случае! Они ведь могли отобрать пистолет!

Он изнывал от нетерпения, ожидая, чтобы экономка и кухарка наконец убрались, а тогда, слыша, как колотится сердце, сел к кухонному столу и зарядил «Смит-Вессон», вложив разрывные пули в каждую камору.

«Будет только справедливо, если я убью ОНО в комнате развлечений. Ведь там ОНО воспользовалось падением напряжения и убило моего деда, когда реле не сработало, и свет погас. Убило его ночью, во тьме, именно так, как я его убью».

Харлоу взял очки ночного видения, надел их и приладил к голове, старательно избегая случайно включить усилитель.

«Ни в коем случае нельзя перегрузить очки, пока еще светло. Лучше дождаться глубокой ночи. Да, именно глубокой ночи. Вот, когда я это сделаю. Когда тьма заполнит все уголки и закоулки в доме. Честная игра и все такое прочее».

Харлоу испустил смешок, хриплый от страха, но тут же плотно сжал губы, чтобы не выдать тайны.

Уже приближалась полночь, когда — с револьвером в руке, с очками на лбу — Харлоу вышел из кухни, зажигая лампы впереди, гася их позади.

«Не хочу, чтобы где-то осталась горящая лампа, когда я щелкну последним выключателем и погружу все во тьму».

Его сердце стучало от ужаса.

Но потные пальцы сжимали револьвер сорок четвертого калибра.

Наконец он вошел в комнату развлечений.

Ловя ртом воздух, он прошел по ней, гася все лампы, кроме одной, и тени прокрадывались внутрь, сгущались вокруг.

Весь скользкий от пота, ощущая сухость во рту, Харлоу вытер ладони о брюки и взвел курок.

Протянул дрожащую руку к выключателю последней лампы… и заколебался.

«Ну, давай, Харлоу! У тебя револьвер, у тебя очки. Ты разделаешься с этой мразью».

Еле дыша, Харлоу погасил последнюю лампу.

Чернота заполнила комнату.

«Господи Иисусе, я не могу… ОНО…»

Сдержав вопль, Харлоу сдернул очки на глаза и включил их. Усилитель света заработал на полную мощность, и Харлоу увидел…

«Господи, я вижу!»

… в конусе поля зрения зеленоватые прозрачные очертания предметов. Но все равно, он же видит!

Держа перед собой тяжелый револьвер со взведенным курком, Харлоу резко поворачивал голову туда-сюда, выглядывая, высматривая… что? Он не знал. То, что прячется там. ОНО.

— В-выходи, задница! — крикнул он пронзительным, надрывающимся голосом. — К-к-козел трахнутый!

Налево-направо направлял он конус своего поля зрения.

И вдруг он понял…

«Господи, ОНО позади меня!»

… и стремительно обернулся, и увидел…

Харлоу пошатнулся, его кишки и мочевой пузырь опорожнились, револьвер выпал из его пальцев, ударился об пол, и грохот выстрела затерялся в воплях ужаса: он кричал, кричал, кричал…

Когда такси скрылось в темноте холодной октябрьской ночи, двадцатидвухлетняя Глория взяла свой дешевый чемодан и последовала за седовласым мужчиной в красивый старинный дом. Негромкое пощелкивание — и свет залил вестибюль и комнаты за ним, как внизу, так и наверху. Максон с хищной улыбкой на землистом лице трупа повернулся к пышущей здоровьем девушке и сказал:

— Ваш двоюродный дед, мисс Уиллоуби, был крайне своеобразным человеком, и вы последняя в его роду.