"Том 2. Лорд Тилбури и другие" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава XVIII ЧЕРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

В наш поспешный век утро понедельника — самое тяжелое время. Именно тогда разнежившиеся за субботний вечер и воскресный день люди мучительно поеживаются при мысли о том, чтобы вновь взвалить на плечи бремя белого человека и тащиться на работу.

Однако мистер Слинсби, который на следующий день после встречи Билла и мисс Бум завтракал у себя, на Брэтон-стрит, не испытывал подобных чувств. Все было хорошо в этом лучшем из миров. Глаза его сверкали, сердце наполнялось покоем. Он ел почки с поджаренным хлебом и читал утренние газеты из сложенной рядом стопки.

Большинство людей за завтраком довольствуются одной газетой. Некоторые сибариты прочитывают две. Мистеру Слинсби приносили все утренние лондонские газеты. Ни один, даже самый скромный листок, не миновал этой внушительной стопки.

Однако чтение газет для него было отнюдь не праздным занятием. Мистер Слинсби разворачивал газету, мгновенно пробегал глазами и бросал на пол. Его интересовало одно — театральные рецензии. В прошлую субботу в «Бижу» прошла премьера новой комедии «Расскажи папочке», замечательной тем, что мистер Слпнсби финансировал ее в одиночку. Судя по сегодняшним, да и по воскресным газетам, он раскопал золотую жилу.

Мистер Слинсби дочитал последнюю рецензию и счастливо откинулся в кресле. Мечта всех алхимиков, вступающих на театральное поприще, — отыскать философский камень, поставить комедию, которая войдет в историю. Раз в двадцать лет такое случается: спектакль делает рекордные сборы в Лондоне и потом бесконечно идет в провинции. Судя по газетным откликам и по тому, как вела себя публика на премьере, мистер Слинсби осуществил эту мечту. Он закончил завтрак, неторопливо докурил сигару и позвонил, чтобы подавали автомобиль, — ехать в Сити.

Мистер Слинсби был совершенно счастлив. Ему ничто не угрожало. Теперь можно бросить торговлю и зажить в свое удовольствие. Отныне все его дела — неспешно курить толстые сигары и говорить автору, что второй акт придется начисто переделать. Из автомобиля он вышел с ликующим сердцем. Нет, жаворонки не запели в небе[21] над шпилем Св. Марии, но мистеру Слинсби чудилось, что поют. Так радостно было у него на душе, что он отечески улыбнулся рассыльному Генри и даже подумал, не дать ли тому полкроны.

— К вам джентльмен, сэр, — сказал Генри.

— Джентльмен? — переспросил мистер Слинсби и едва не добавил: «Тра-ля-ля-!» — Где он?

— Я провел его в ваш кабинет, сэр.

— Все пра-а-а-вильно, — пропел мистер Слинсби и с трудом удержался, чтобы не выкинуть коленце. — Он назвал свое имя?

— Мистер Вест, сэр.

— Мистер Вест? А, мистер Вест! Да, да! Он, пританцовывая, вошел в кабинет.

— А, Вест, — бодро произнес мистер Слинсби. В воздухе гремели цимбалы и флейты. — Надеюсь, я не заставил вас ждать?

Заставил, конечно, но Билл был не в претензии. Он встал рано и собирался задержаться надолго.

— Доброе утро, — сказал Билл холодно, не испытывая никаких чувств к этому синему подбородку. Он собирался, фигурально выражаясь, огреть мистера Слинсби обухом по голове и досадовал на его бьющее через край дружелюбие.

— Садитесь. Устраивайтесь поудобнее. Сигару?

Билл сел, но от сигары отказался с тем холодным высокомерием4, с каким палач отверг бы ящичек, протянутый ему осужденным. Он и впрямь чувствовал себя палачом. После разговора у Марио Билл окончательно уверился, что мистер Слинсби открыл мисс Бум, где зарыт труп, да какой! Билл дивился, как тот, пусть и под мухой, пусть в порыве страсти, решился выболтать подобную тайну.

— Я пришел сюда… — начал он.

— Вы случаем не были в субботу на премьере «Расскажи папочке»? — перебил его мистер Слинсби.

— Нет, — сказал Билл. — Я…

— Фурор, мой дорогой, просто фурор! — вскричал мистер Слинсби. — Все вчерашние и сегодняшние газеты посходили с ума. Это первая постановка, которую я финансировал в одиночку, и самый шумный успех со времен «Тетки Чарлея». Кстати, я не удивлюсь, если сборы будут еще больше. Расходов практически никаких: три действия, одна перемена декораций, самый простой реквизит — и, похоже, года на два полные залы обеспечены. Забавно, как люди упускают богатство, когда оно само плывет в руки. Я совершенно точно знаю, что до меня несколько человек отказались от этой пьесы. Ко мне она попала совершенно случайно. Но я-то умею отличить хороший сценарий, и, как только прочел первое действие…

— Лучше я вам сразу скажу… — вставил Билл.

— …понял — будет успех. Тогда я, конечно, не знал, какой. Но видел — эта пьеса не провалится. Там есть сцена, в которой с героя спадают штаны…

Всего сюжета Билл не услышал лишь потому, что мистер Слинсби замолк и начал прикуривать сигару. Билл воспользовался паузой, чтобы перевести разговор в деловую плоскость. Он чувствовал, что его нарочно сбивают, поэтому торопился и не смог заговорить достаточно веско. Впрочем, он надеялся, что сама тема произведет желаемое впечатление.

— Вчера я обедал с мисс Лилией Бум, — сказал он, чувствуя, что только эти слова могут отвлечь мистера Слинсби от «Расскажи папочке».

Он не ошибся. Мистер Слинсби положил сигару и уставился в стол. Он не сказал: «Продолжайте, ваш рассказ меня странным образом захватил!» — но его молчание убеждало Билла, что цель достигнута.

— И могу вам сказать, — продолжал Билл сурово, — что знаю о ваших штучках.

Это прозвучало слабовато, но лучше, чем если б он не сдержался и выпалил: «Знаю все!»

— А! — сказал мистер Слинсби. Он в третий раз взял спичку, чтобы зажечь сигару. Рука его не дрожала, голос звучал ровно, только темные глаза горели. — Что же вы знаете?

— Знаю, что вы и есть «Хиггинс и Беннет»!

— «Хиггинс и Беннет»? — изумленно повторил мистер Слинсби. — «Хиггинс и Беннет»?

Эта детская попытка уйти от ответа вывела Билла из себя.

— Да. «Хиггинс и Беннет», — повторил он. — Загадочная фирма, которая скупает бумажную массу дяди Кули по самой низкой цене. Это был простой, отличный, гениальный трюк! Вы стали лондонским управляющим дяди Кули, одновременно создали фирму под другим именем, продавали товар себе же и немедленно сбывали дальше с огромной прибылью. Не удивляюсь, что вам хватало денег на всякие «Рассказывай папаше»!

— «Расскажи папочке», — поправил мистер Слинсби. — Гораздо более удачное название.

— Какая разница! — сурово произнес Билл.

— Огромная, — возразил мистер Слинсби. — Не поверите, сколько хороших постановок на корню сгубили названия. Вы сами поймете, если задумаетесь. «Расскажи папочке» — это звучит. Это хорошо смотрится на афише. Это…

— Я здесь не за тем, чтобы обсуждать названия, — сказал Билл. — Я хочу знать, что вы собираетесь делать.

Мистер Слинсби поднял одну бровь.

— Делать? — переспросил он. — В каком смысле? Всегда был шанс, что все выплывет на поверхность. Пока у вас нет ни малейшего доказательства, но это, увы, ровным счетом ничего не меняет. Теперь, когда вы напали на след, доказательства — вопрос времени. Мне надо смываться. Это очевидно и не подлежит обсуждению.

Сцена развивалась неправильно, и Билла это угнетало. Даже побежденный, собеседник давил его своей личностью. Почти как в прошлой беседе, Билл чувствовал себя жалким сопляком. Собрав все свои силы, он взял жестокий тон, понимая, что ничего этим не изменит. Второй корабельный помощник или кто-нибудь из мужественных героев мисс Этель Делл[22] мог бы успешно взять жесткий тон в разговоре с мистером Слинсби, но Билл, едва заговорив, понял, что ему это не удастся. Он даже не потрудился стукнуть кулаком по столу.

— Смыться? — Он хотел, чтобы это прозвучало грозно, но вышло скорее виноватое блеяние. — А если я сообщу в полицию и вас арестуют?

Мистер Слинсби взглянул с изумлением, давая понять, что ему больно слышать этот бессмысленный лепет.

— В полицию? — сказал он. — Опомнитесь! Думаете, дядя вас поблагодарит, если история получит огласку и он выйдет круглым дураком? Да он только обрадуется, если все удастся замять.

Он взглянул так, словно ждал извинений, и настолько силен был его магнетизм, что Билл чуть не попросил прощения. Мистер Слинсби подытожил разговор.

— Никогда, — сказал он, — не лезьте в такую историю, если не готовы исчезнуть в любой момент. — (Билл едва не сказал: «Хорошо, не полезу».) — Мне хватило ума все подготовить загодя. Мои средства вложены в южноамериканские бумаги, следующим же пароходом я отплываю в Буэнос-Айрес. — Он помолчал, потом продолжил: — Нет, сперва я отправлюсь в Нью-Йорк и договорюсь о гастролях «Папочки». Скажите мне, — произнес он, отметая в сторону тривиальный вопрос о мошенничестве, — вы долго жили в Нью-Йорке, кого бы вы посоветовали в администраторы прекрасной комедии, где на три действия всего одна смена декораций? Денег ей не надо. Она сама о себе позаботится. Все, что мне нужно — найти честного человека.

Совершенно уничтоженный Билл попытался перейти в контратаку.

— Какие дела могут быть у вас; с честным человеком? — горько спросил он.

Мистер Слинсби нисколько не обиделся.

— Незачем переходить на личности, — мягко пожурил он.

— У вас нет повода держать на меня зло. Скорее уж я — пострадавшая сторона. Вы лишаете меня дохода. По счастью, я могу без него обойтись. «Расскажи папочке» обеспечит мои скромные потребности до конца жизни. Вам не за что на меня наскакивать. Старый Параден вас озолотит. И потом, вы получили ценный урок, который очень пригодится вам в будущем. Никогда, — здесь мистер Слинсби положил бы Биллу руку на плечо, но тот брезгливо отстранился, — никогда не выбалтывайте своих деловых секретов. Никогда! А особенно — не доверяйте их девушкам, чтобы пустить пыль в глаза. Никакого толку. И вообще, держитесь от девушек подальше. Скользкие штучки. Никаких представлений о порядочности… Кстати, как Лилия? — дружески поинтересовался он.

Билл услышал свой голос, который произнес, что у мисс Бум все, кажется, неплохо.

— Девица, по-своему, вполне ничего, — великодушно произнес мистер Слинсби. — С норовом, конечно, и продаст, недорого возьмет, но в целом — да, ничего. Думаю, что смогу дать ей роль горничной в каком-нибудь гастрольном спектакле. А теперь, мой дорогой, — он переложил какую-то бумажку, показывая, что разговор окончен, — я, к сожалению, попрошу вас уйти. Мне надо кое-что здесь расчистить. Кстати, буду очень признателен, если вы пока повремените сообщать дяде. Я отбываю в среду. Очень мило с вашей стороны было бы отложить разговор до этого дня. Если я буду здесь, остается незначительный шанс, что ваш дядя поведет себя опрометчиво. Лучше не ставить его в известность, пока я в Лондоне. А? Как вы полагаете?

— Хорошо, — отвечал Билл.

Он не знал, почему сказал так — наверное, иначе не мог.

— Замечательно! — Мистер Слинсби сверкнул великолепными зубами. — Значит, до свидания. Да, пока вы не ушли. — Он черкнул несколько слов на визитной карточке. — Возьмите. Передайте администратору в «Бижу», и он сделает вам два места на любой удобный для вас вечер. Если можно, не в субботу. Спектакль вам понравится. Лучший второй акт в истории театра.

В доходный дом Мармонт Билл вернулся только под вечер. Добирался он долго, потому что то и дело останавливался, ошалело глядя перед собой; к двенадцати он дошел только до Стрэнда. Здесь он заглянул в тихий ресторанчик, и еда подействовала на него так благотворно, что вышел он едва ли не веселее мистера Слинсби.

Он сообразил, что за растерянностью и досадой упустил из виду самое главное. Неважно, раздавлен мистер Слинсби или торжествует, в тюрьме он или нет. Раздавленный, торжествующий, за решеткой или на воле, мистер Слинсби сыграл свою роль. При всех своих человеческих изъянах мистер Слинсби позволил ему, Биллу, оказать серьезную услугу своему дяде и выполнить то, ради чего он приехал в Лондон.

Да, дядя Кули этого не забудет. Теперь он, как выразился мистер Слинсби, его озолотит. А раз так, последнее препятствие между Биллом и Флик

Билл поднимался по лестнице, а в ушах его звучали ликующие колокола.

На столе лежала записка. Колокола зазвучали еще громче: Это — почерк Флик.

Билл разорвал конверт.

Колокола смолкли, будто их вырубили из сети. Билл рухнул на тахту. В ушах звенело, дальняя стена куда-то уплывала, ее затянуло туманом; живот схватила тупая боль, словно невидимый кулак ударил его поддых.

Он перечитал письмо. Какая-то ошибка!

Да, ошибка. Так и написано в письме: «…уверена, что мы совершаем ошибку… были бы только несчастливы… выхожу за Родерика в среду… единственное, что остается…» И для этой невероятной, ужасной, немыслимой перемены она не привела никакого основания. Ровным счетом никакого.

Билл уставился перед собой. Комната медленно погружалась во мрак.