"Остров Инобыль. Роман-катастрофа" - читать интересную книгу автора (Шипилов Николай Александрович)

11

Старый почтальон откинул полог землянки.

— Фр-р!

Едва не отхлопавши его по щекам крыльями, одна за другой из тьмы вылетели и заземлились на полянке две пестрых курицы.

Почтальон чихнул, проморгался и в шатком свете лампады увидел чернавку. Она стояла на коленях и молилась перед едва различимыми образами. На его чих она не обернулась, лишь приостановила у лба молитвенно сложенные пальцы.

— Христос воскрес… — в смятении заявил вдруг старик. Рука его, словно сама собой, потянулась ко лбу, но лишь стряхнула с этого лба на земляной пол дождевую влагу.

И когда чернавка оглянулась, он узнал Любушку Родину, свою соседку по отошедшей в прошлое молодой жизни.

— Не узнаешь, Люба?.. — молвил он.

— Игна-а-ашка! Сопры-ы-кин! — пропела она прежним голосом. — Ой ты, слезненький ты мо-о-ой! А у меня собачка пропала…

Игнатий хлопал себя по карманам — искал табакерку. В ощущении слезы он дробно хлопал поредевшими за жизнь белесыми ресницами и помаргивал глазами так, будто намекал двум девам поочередно.

— Помирать вот вернулся…

— И давно помираешь-то тут, Игнашка?

— Два года как… В сентябре… Ага, Люба… Вернулся — ни тебе дома, ни погоста, капитал один кругом-то, дак…

— Дак садись, покормлю! У меня тут две козы в обзаведеньи-то! Куры! Собачка вот пропала, а то б она тебя тут облаяла бы… Видишь тарный ящик? Дак садись! Коммунистом был — попривык по президиумьям…

Игнатий помял сигаретку, понюхал табачок, говоря:

— Я ведь, когда маленьким был, Люба, то думал: земляки это покойники… А мы с тобой еще живые земляки…

— Живы-ы-ые! — согласилась Люба, готовя еду и непрестанно осеняя ее крестной щепотью. — Мне что? Живу! А много мне надо?.. Которые вон и на свалке живут… Извели коммунисты народ… Ты сам, Игнашка, во царствие Никиты гонениям нас, православных, подвергал…

— Подвергал, Люба.

— А мне что? Я духом не гнию. Ведь сказано: «Скорбную жизнь оплачет тогда вся земля, оплачет море и воздух, оплачет солнушко и травы, оплачут зверцы дикие вместе с пташками, оплачут горы и холмы…» С солью огурцы-то будешь? «…оплачут горы и холмы, и полевые деревья — и все это благодаря роду человеческому…»

— За что? За что, Люба?

— За то, что отклонились от Бога и уверовали в обольстителя. На кого теперь грешить? Ты батюшку Тихона вспомни! Голодал, подвижник, а вы, коммунисты ваши, полти свиные за еду не чли да стяги говяжии… Пустошили все круг себя…

— Бог велит прощать, Люба! Мы в заочном университете это проходили. Смущенный… это самое… гордыней… Не все коммунисты-то … стяги-то…

— Слепые вы, Игнашка… И мехоноши ваши слепые…

Игнатий вяло уклонялся, увиливал:

— Косы-то твои где?

— Козы мои на Шишкиной гари. Помнишь Шишкину гарь? Прошлое лето тут паслись, где огородик я огородила… А ныне возьми кто-то да распаши там целик! Да мак посей! Теперь и ходить-то туда боюсь…

— А чего боишься-то, Люба?

— Дак мак! Мак — наркотика!

— Да-а… — согласно покивал головою Игнатий. — Помри вот — прикопать в ямку некому… Сын у меня во сне помер. Ага… Заснул и отошел… Внучка в городе Кейптаун, в гости деда не зовет… Правнук у меня теперь, Люба, мулат! Зебра такая полосатая!

— Ох, ох!

— А твои-то где? Приемыши, вроде, у тебя были, Люба! Помню, трое…

Старушка Родина молча высыпала в кипяток пакетик супа и заправила зеленью. Но сочла вежливым ответить поговоркой:

— Сказала свинка борову, а боров — всему городу…

— Да прости уж, Люба, сам вижу, — сказал Игнатий и кивнул головой на углы землянки.

— Ешь вот… — сказала Родина.