"Остров Инобыль. Роман-катастрофа" - читать интересную книгу автора (Шипилов Николай Александрович)

19

Напевая тихонько «Манит сень акац-ц-ций прогуляц-ц-ца…», Сувернев начал обход новорусских отрубов с улицы Серостана Царапина, борца за эксплуатацию человека человеком. Он вынул из кожаного чехольчика перочинный нож, срезал гибкую лозинку тальника и идет, не спеша. Где крапиву лозинкой раздвинет и посмотрит на какое-то мелкое животное, где камушек из-под ноги сковырнет, где по песку начертит вензеля. Кажется он со стороны скучающим бездельником, но полные губы его утончились, втянулись в полость рта. Лишь кончик языка быстро, по-змеиному, выскакивает наружу и увлажняет эти губы. Антон Николаевич продумывал план захвата Крутого.

Вечерело, но свежестью и не веяло. Такую влажную духоту младший лейтенант Сувернев проклинал на своем первом марш-броске с полной боевой выкладкой и в противоатомном костюмчике. Потрескивали электричеством небеса и вспыхивали далекие зарницы, словно кто-то прикуривал в заоблачной засаде.

Ровно в девять десять Антон Николаевич встретил широкоплечего усача, в казенном камуфляже и с казенным же взглядом человека, принадлежащего не самому себе, а службе. Все лицо его было залито здоровым румянцем, словно кто-то взял и обмакнул его лицом в ведро с киноварью. Это был бывший майор Василий Тарас — брат-близнец начальника свалки полковника Тараса. Он вел на сворке двух матерых бассетов, которые, как боевые машины в руках неумелого водителя, то швыряли мощные тела из стороны в сторону, то делали курбет, то пытались уволочь своего поводыря вдогонку за мальчишкой-велосипедистом. В их поползновениях наблюдалась стадная согласованность, а морды при этом не выражали ничего, кроме презрения к внешнему миру.

Антон Николаевич, как человек не совсем трезвый, а потому беспечный и потерявший осторожность, шел встречным курсом, напевая тихонько и помахивая своей палочкой наподобие дирижерской. Уже метрах в десяти от предполагаемой точки рандеву собаки стали рвать и натягивать сворку в его сторону столь мощно, что из-под задних лап летели земля и гравий.

— Стоять! — сначала говорил, потом кричал румяный садовник. — Стоять, Псой! Стоять, Сысой!

Они рычали, тянули его в сторону кровавой будущей жертвы. И вот уже их пенные пасти в считанных сантиметрах от глотки двуногого, который кричит:

— Уберите собак! Уберите ваших собак! Псой — место! Сысой — место!

Собаки еще больше звереют от такого проявления фамильярности и, кажется, вот-вот разорвут наглеца, как старую телогрейку. Но раздаются два хлопка — и пара мирно ложится у ног уличного укротителя.

— Отбегал Бобик, Жучка сдохла… — говорит уличный гуляка, держа на мушке побледневшего собаковода. — Что же это? Такие женихи — и без намордников!

Лицо собаковода снова приобретает заревой румянец. Он пытается найти слова, и вместе с ними — пистолет за поясом, что мешает сделать не только поводок, который намотан на ладонь правой руки, но и слова гуляки.

— Убью! — говорит гуляка. — Подними руки! Повернись ко мне спиной и не балуй…

Гуляка достает из-за ремня кинолога оружие и вслух удивляется:

— Ого! Австрийский SPP! Да ты никак шпион?

Достал два снаряженных рожка из брючных карманов камуфляжа.

— Погоди, штафирка! — пригрозил пленный.

— Что, что? А хочешь, я тебя сейчас пристрелю, и мне за это ничего не будет? А?

Тот признается, что охоты к этому не имеет.

— Тогда иди домой строевым шагом и скажи своему хозяину, что он… шашлык вонючий! Повтори!

— Разрешите обратиться! — говорит вдруг посрамленный кинолог. — Мне нельзя туда… Кто-то из нас — или я, или хозяин — станет покойником… Собак уже не вернуть, работы я лишусь — зачем же мне еще и, сам понимаешь… А? Жизни лишаться-то мне зачем? Я Чечню прошел комбатом…

— Логично. Понимаю. В таком случае разматывай поводок, бросай его на землю и иди впереди меня, не оборачивайся…