"Путешествие по Советской Армении" - читать интересную книгу автора (Шагинян Мариэтта)

14

Старый венский искусствовед, профессор Стржиговский, высказал в предисловии к своему труду очень глубокую и интересную мысль.

Именно частью этого пути ходили и древние русские купцы по словам арабского писателя Ибн-Хордабде («Книга путей и царств», вторая половина IX века):

На этой древней магистрали, по которой шло развитие человеческой культуры, конечно, не в меньшей степени, нежели по другой, более поздней и гораздо более изученной дороге «Южный Восток — Эллада — Рим», на древней этой магистрали, где, быть может, древнейшие культуры Индии и Китая, их техника, поэзия, мифы текли к народам Европы, где славяне с незапамятных времен встречались и общались с культурными государствами Закавказья, — лежала и маленькая Армения. Историк Я. А. Манандян, рассказывая о постройке древнейшей столицы Армении, Арташаты, пишет, что «выбор местоположения города был сделан удачно как с военной, так и с экономической точек зрения». Почему? Потому, что «через равнину Арташаты пролегал магистральный путь транзитной торговли, шедший из Средней Азии и Китая к черноморским портам»[53].

В памятниках армянской письменности, поэзии, архитектуры, в армянских средневековых учреждениях, если подойти к ним под углом зрения мысли, высказанной Стржиговским (то есть с точки зрения развития культуры по второй древней магистрали между Китаем, Индией, Персией, Византией, народами Закавказья, Русью, славянством и Европой), можно найти много неожиданного и ценного, что покуда еще далеко не полностью изучено и учтено наукой.

Не так давно несколько ученых Грузии, Армении и Азербайджана выступили с теорией «раннего Ренессанса» в Закавказье[54]. Что представляет собой эта теория одновременно и увлекательная и спорная? Со второй половины XII и в начале XIII века Армения временно вошла в состав Грузии. Это был блестящий период правления грузинской царицы Тамары. Армянская наука, философия, поэзия, чувство государственности, эволюция языка, общественная жизнь приобрели в те дни некоторые черты, напоминающие в своей совокупности эпоху, известную в истории под термином «Ренессанс». Но черты эти появились в Закавказье значительно ранее итальянского Возрождения. Они были прерваны в своем развитии нашествием монголов. Вот эта хронологическая «раннесть» элементов Ренессанса и заставила закавказских советских ученых поставить проблему «раннего Ренессанса на Востоке, предшествовавшего итальянскому». Строго говоря, «ранним» был не один только «Ренессанс»; можно сказать, что и некоторые этапы развития средневековья, особенности феодализма, организация ремесленников, революционные крестьянские движения — все это значительно раньше наметилось на Востоке, нежели на Западе. Традиции тут восходят к древнейшим временам, прослеживаются до Египта и Китая. Но как бы спорны ни были все эти вопросы, ясно одно: огромное поле для научных исследований открывается в Закавказье перед историком.

В этой книге нет возможности дать последовательный и исчерпывающий очерк всей истории Армении, однако многомиллионный советский читатель часто встречает в искусстве братского народа — на сцене, на экране, в книгах — древние мифы и легенды, исторические события, образы деятелей прошлого, и ему хочется знать о них подробнее, увидеть их на развернутом историческом фоне. Чтоб хоть отчасти ответить на эту потребность, я даю читателю в приложении к книге краткий очерк той части истории Армении, которая больше всего отразилась в памятниках литературы.

Когда мы с новых, завоеванных нашим народом исторических позиций обращаемся сейчас к прошлому, мы видим, что при всем разнообразии фактов армянской истории она тоже прошла периоды, на которые мы привыкли делить историю других народов. Так, у армян есть своя «предыстория», свой легендарный период с чертами родового общества, — примерно за две тысячи лет до нашей эры. Есть своя «древняя история», период уже исторический, примерно с VI века (до нашей эры) по 303 год (нашей эры), когда армянский царь Трдат III принял христианство и провозгласил его государственной религией. Есть своя «средняя история» — типичное средневековье, со всеми присущими средним векам особенностями: феодализмом, вмешательством церкви в дела государства, особыми земельными регламентами для крестьян, цехами для городских ремесленников, крестьянскими войнами, внешне окрашенными религиозно-сектантским налетом, а по существу классово-революционными восстаниями угнетенных против угнетателей. Есть своя «новая» и «новейшая» история с утратой государственной самостоятельности, но с ростом собственной буржуазии, часто предававшей свой народ и прислуживавшей очередным хозяевам.

И наконец есть своя светлая, советская история, когда в огне Великой Октябрьской революции родилась Армянская Социалистическая Республика, давшая армянскому народу мир и прочное счастье.

Я сказала, что прошлое Армении укладывается в привычные для нас исторические периоды; но есть в этом прошлом и одна особенность, отличающая его от истории других народов. Порождена эта особенность отчасти сложностью географического положения Армении «на проезжей дороге», сделавшего ее ареной почти непрерывной борьбы.

Невозможность удержаться своими силами против нашествия более могущественных народов, необходимость искать поддержки у соседей, распри этих соседей за обладание Арменией, распри внутри самой Армении между различными ее князьями, обилие государственных образований, деливших Армению на «Великую» и «Малую», на первую, вторую, третью и четвертую, на отдельные княжества со своими династическими родами и периодами возвышений и падений; времена государственной самостоятельности, сменявшиеся порабощением; разнообразие сил, участвовавших в борьбе за нее: Парфия, Рим, Сасанидская Персия, Византия, арабы, сельджуки, монголы, а в новое время шахская Персия и Османская Турция; исход части армян из метрополии в Киликию и создание ими совершенно нового средневекового государства, Киликийского, просуществовавшего целых 300 лет (1080–1375 годы), — все это очень дробит и множит фактическую сторону событий, мешает историку охватить ее в единой концепции.

Трудность увеличивается еще и потому, что древние и средневековые историки оставили нам в наследство как раз эту дробность: историю династий, монастырей, завоеваний, почти ничего не рассказав о самом народе. А ведь в то время, как и свои правители, и чужеземные завоеватели, и знать, и отдельные представители духовенства делили Армению, разрывали ее на части, обессиливали во внутренних распрях, — в это самое время в убогих подземных жилищах, тех самых, где, по слову поэта Исаакяна:

в этих убогих норах тысячелетиями жило и непрерывно трудилось на родной земле армянское крестьянство — историческая сила древнего армянского народа.

Историки почти не говорят о крестьянах в своих летописях, но если за Армению жадно боролись иноземцы и собственные князья, если к ней хищно тянулись Рим и Парфия, Византия и Персия, если ее непрерывно затопляли арабы, сельджуки, монголы, то потому, что она была лакомым куском, потому, что поля ее были тучны, нагорья покрыты садами, луга — стадами, а это было делом рук армянского крестьянства. В Армении было что грабить, было кого обкладывать податями, над нею выгодно было властвовать. За пять столетий до нашей эры наемные греческие войска, уходя из Месопотамии, прошли через Армению, и возвращение их описал Ксенофонт. Он подробно рассказал, как эти войска застали тогда в Армении плодороднейшую страну, еще без городов, с одними селами, где были и пшеница, и ячмень, и все виды домашнего скота, и мед, и пиво, и вино, и птицы, и плоды, и масло, и всякие благовония, и краски, и домашние ткани. Армянское крестьянство жило тогда в подземных норах, остатки которых как исторические памятники сохраняются в наши дни, и плоды его рук собирал через своего сатрапа персидский царь. Уже в этом коренное отличие древней Армении от античного мира, строившего свое хозяйство на труде рабов.

Судя по концепции, принятой академиками Б. М. Грековым и Я. А. Манандяном, древняя Армения знала рабов лишь как военнопленных, работавших большей частью в качестве «домашних слуг» у знати, но института рабства в ней не было. Основною производительною силою по этой концепции в Армении и в древности и в средние века были трудолюбивые полусвободные крестьяне — «шинаканы» или «рамики» — последнее название охватывает также и позднейший городской податной, полусвободный класс.

В феодальный период, когда уже выросли в Армении города и шел живой торговый обмен с соседними странами, положение крестьян стало тяжелее. Их облагали податями, кроме своих владетелей, также и все завоеватели, подчас по двое сразу; их опутывали десятки всяких местных налогов и отработок: они должны были отдавать часть урожая помещику, десятину (так называемый «птух») церкви. С половины VI века был введен, кроме натурального, и денежный поземельный налог. Чтобы получить деньги, необходимые для уплаты, крестьянам приходилось или за бесценок продавать свое добро, или идти в лапы к ростовщикам. Между сборщиками податей и ростовщиками они зачастую бились до конца дней своих, не в силах справиться с долгом. А за неуплату с ними жестоко расправлялись кредиторы — побоями, истязаниями, казнями. Рамиков, не имевших возможности платить дань, били, вешали, зимой бросали в ледяное озеро. И все-таки знаменитая армянская пшеница поспевала на полях и не только кормила завоевателей, собственных хозяев, ораву их челяди, сборщиков податей, ростовщиков, деревню и город, но и вывозилась за границу, вплоть до главного города арабского халифата Багдада.

В средневековой Армении мы видим и городских ремесленников, составлявших вместе с крестьянами несвободное сословие рамиков — «аназат» (азат — свободный, ан — частица отрицания). Когда был раскопан из земли и описан в трудах исследователей город Ани, наглядно открылось, что каждая группа ремесленников в Ани жила в особом квартале: были раскопаны специальные кварталы кожевников, плотников, кузнецов, седельщиков, оружейников и т. д. Эти ремесленники были объединены в производственные союзы, называемые «амкарствами» (амкарства сохранились со своим ритуалом в Закавказье даже до начала XX века!).

Работы армян-ремесленников в Ани, этом городе «всемирно известном»[56], стояли на очень большой высоте. Армян-каменщиков приглашала на свои строительства Византия.

Это не безответственное утверждение. Крестьяне и ремесленники Армении, Грузии и Азербайджана в первое тысячелетие нашей эры прошли те процессы и создали те институты, которые у европейских ремесленников и европейского крестьянства наблюдаются намного позже, в XIV–XVII веках. Армянский народ, как и его закавказские соседи, имел древнейшие культурные традиции. Не забудем, что, когда он вышел на широкую историческую арену, многие азиатские страны еще были культурнее Греции. В предисловии своем к биографии Плутарха С. Я. Лурье пишет:

Добавим от себя — и в Индию и в Палестину, как сделал в свое время один из глубочайших эрудитов греческих, Пифагор. С этим Востоком народы Закавказья имели многочисленные связи. Армяне могли учиться мастерству и у соседних древнеазиатских народов, как позднее и у лучших греческих и еврейских мастеров, которыми заселялись еще при Арташесидах (Тигране II и др.) строившиеся армянские города. Из глубин Китая, намного опередившего Европу в ряде производств (шелк, бумага, лак), в ряде искусств (живопись, резьба, книгопечатание), в обработке земли, еще в древности в Армению эмигрировали целые княжеские роды с многочисленными челядинцами и войсками, — и трудно допустить, чтобы общение с Китаем не оставило в Армении никаких следов, никаких навыков, никакого опыта, занесенного на новое место с далекой родины, так же как невероятно, чтобы более поздние торговые связи армян с Индией, Персией и Аравией не обогатили взаимно их народы. Мы находим трогательную характеристику китайцев у отца армянской истории Моисея Хоренского. Он пишет о них с той чудесной конкретностью, с тем знанием, какое предполагает и личное знакомство и общение между народами.

Сказки армянские с древнейших времен тоже повествуют и о Китае («Чинмачина») и о Египте («Мсыр»).

Между правителями восточных стран почти непрерывно велись войны. В самой Армении распри и борьба за власть разрывали древние нахарарские роды; но глубокие классовые связи, вызванные общностью нищеты, задавленности и беспросветного труда, соединяли армянских ремесленников и армянское крестьянство с тружениками соседних стран — Грузии и Азербайджана.

Армянское крестьянство, начиная с VII века, почти непрерывно восстает против своих эксплуататоров. И вот что удивительно и заслуживает стать предметом специального изучения советских историков: в Иране восстал Маздак, создатель своеобразнейшего учения «общности имущества»; его учение воскресил и обновил в IX веке знаменитый революционный вождь азербайджанского крестьянства Бабек. Как и Маздак, последователи Бабека внешне связывали свои революционные лозунги с особым, религиозным сектантством, корни которого уходят в глубь зороастризма. В то же время в Армении крестьянство восстало, выдвинув в VII веке в учении христианской секты «павликиан» (названной так по имени вождя движения Павла-Погоса) идеи, очень близкие к маздакизму: отрицание частной собственности, общность имущества, общинные порядки, отрицание церковных обрядов и т. д., хотя сами павликиане эти идеи относили к раннему христианству, а церковь считала их одним из проявлений еретического христианского сектантства. Ясно, что и здесь и там эти восстания разоряемого податями и измученного крестьянства по существу направлены были против одних и тех же сил — помещичьей знати и духовенства, и, разливаясь, они захватывали и соседние народы.

Движение павликиан[60] длилось в Армении с перерывами около трех веков, а на смену ему в X веке вспыхнуло новое восстание так называемых «тондракийцев»[61] (по имени деревни Тондрак, где оно оформилось), выставившее примерно такую же программу, что и павликиане в Армении и хурремиты[62] в Азербайджане, и направленное против того же класса угнетателей. Невыносимо тяжкое положение крестьян, вымиравших от голода целыми областями, было характерным явлением тех веков и для Китая. В этой связи нельзя не упомянуть об одном факте.

В XI веке, почти тотчас за крестьянскими войнами в Закавказье и Малой Азии, в Китае происходил интереснейший социальный эксперимент. Замечательный государственный деятель, родившийся в 1027 году, Вань Ань-ши в течение пятнадцати лет пытался осуществить одну за другой ряд социальных реформ[63]. Были голод и мор, несколько лет неурожая, население обнищало, вымирали целые деревни, и китайский император разрешил Вань Ань-ши действовать. Вань Ань-ши обложил огромным налогом богатых, для «равенства между бедными и богатыми»; покрыл северные урожайные провинции «государственными складами», куда ссыпалось все зерно, а потом распределял его равными долями по южным голодающим провинциям; ввел кредитование беднейших крестьян в виде займов «под зеленые побеги»; раздавал семена для посева, создав для этого специальный фонд; наконец начал в Китае ряд колоссальных общественных работ (строительство дорог, мостов и т. д.), втянувших огромное число безработных. Он посягнул даже на четыре священные классические книги Китая, создав к ним свой собственный комментарий. В. И. Ленин писал о Вань Ань-ши, ссылаясь на определение Плеханова, что он «китайский преобразователь XI века, неудачно введший национализацию земли»[64]. К сожалению, историки ни разу еще не пытались разработать вопрос о возможном взаимодействии этого опыта с Ближним Востоком и Закавказьем, об отражении его в азиатском фольклоре, о некоторой идейной общности и даже сходстве судьбы этого эксперимента с идеями и судьбами крестьянских восстаний в Азербайджане и Армении, а между тем сейчас каждый факт исторического взаимодействия между нами и великим китайским народом, пошедшим по пути коммунизма, особенно интересен и дорог. Сходство проявляется и в том, как относятся армянские, азербайджанские, китайские, персидские и арабские ранние источники к этим событиям. При всей разнице религий и культур историки, писавшие о них, принадлежали одинаково к классу собственников, правящему классу, официальному духовенству или зависели от них. В Армении — это князья, католикосы и другие духовные лица; в Азербайджане, Персии и Аравии — слуги халифата, министры в лице, например, Низамульмулька; в Китае — ненавидящие все революционное консервативные историки. И все эти писатели, все без исключения, пишут о восставших с глубокой яростью, с отвращением, пытаясь очернить их учение, клевеща на их цели.

Крестьянские восстания в оболочке религиозного сектантства, но вызванные невыносимым экономическим гнетом и защищавшие реальные интересы тружеников, характерны и для европейских государств, но там они вспыхивали главным образом в XVI веке. Вот что говорит об этом Ф. Энгельс:

И немного выше:

Восток опередил в этом отношении Европу на несколько столетий. Но только ли опередил? Корни исторических процессов уходят обычно в бездонную глубь времен. Чтобы не брать на себя ответственности за смелую мысль, процитируем академика Манандяна:

Это не значит, разумеется, что они стали каким-то решающим фактором в зарождении «крестьянского социализма» в Европе, вызванного общими социально-экономическими условиями своего времени.

Ту же параллель можно провести и в устройстве цехового института. В наших среднеазиатских республиках цехи были уже очень давно, имели свои узаконенные правила и обычаи, свои празднества и театрализованные шествия. В Грузии своеобразный цеховой институт представляли собой амкарства — профессиональные ассоциации ремесленников, сохранившиеся до начала XX века. Корни цехов уходят глубоко в прошлое. Организацию цехов, ритуал их, связанный с излюбленным числом «четыре», с особым уважением к кожевенному делу как ведущему, со статутом мастеров, подмастерьев и учеников, можно проследить на Востоке до X века, а в Китае и еще того ранее. Разумеется, у нас нет данных, чтобы ставить знак равенства между среднеазиатскими ремесленными братствами, закавказскими амкарствами и древними цехами на Востоке, но организация их не могла не возникнуть под воздействием более древней культуры. Одно несомненно: как крестьянские войны, так и цехи были в Армении и в ряде других стран Закавказья, Средней Азии и Ближнего Востока намного раньше, чем в Европе, хотя, если быть точными, может быть, следовало бы не называть их цехами, а говорить о профессиональной организации ремесленников.

Интересно отметить, как именно армянские трудовые классы, крестьяне и ремесленники, никогда не замыкавшиеся в какой-либо национальной ограниченности, широко отзывавшиеся на революционные брожения соседних народов, — именно они-то и оказались наиболее стойкими носителями идеи национального единства, обнаружили удивительную верность родной земле и родной культуре. А в то же время армянским переселенцам, как и армянскому крестьянству, остававшемуся на родине, присуще было постоянное историческое тяготение к великому русскому народу, характерное и для закавказских соседей Армении — Грузии и Азербайджана.

Сношения армян с Россией начались очень давно. Учебник «Истории армянского народа», выпущенный в 1951 году Академией наук Армянской ССР, указывает, что:

И. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского», основываясь на показаниях летописца начала XIII века («Киево-печерский патерик»), пишет об армянах-врачах в древнем Киеве:

В Киев, мать городов русских, стекались вместе с византийцами и армянские ремесленники, ученые, каменщики, живописцы и преследуемые у себя на родине сектанты: так на Киевской Руси были даже основаны павликианская и тондракийская общины. В упомянутом мною учебнике приводится целый ряд примеров культурных взаимодействий армян и русских в Х — XIII веках: армяне переводят с русского на армянский «Житие Бориса и Глеба»; русские переводят с армянского на русский «Житие Григория Парфянского (Просветителя)», «Житие блаженных дев». Этот литературный интерес отражается и в живописи:

В московском храме Василия Блаженного есть притвор «Григория, просветителя Армении». В то же время русские иконописцы в XIII веке доходят до Армении и оставляют в армянских церквах следы своей деятельности:

Насколько такие связи не были случайными, показывает процесс их расширения из века в век, участие в них армян, переселившихся в западные государства: «В XV–XVI вв. армяно-русские экономические, культурные и политические сношения» велись не только через армян, живших на Ближнем Востоке и в Закавказье, но «и через посредство крымских и польских армян. В битве при Грюнвальде (1410), когда объединенные русско-польские войска нанесли сокрушительное поражение немецким тевтонским рыцарям, бок о бок со Смоленскими полками сражались и армянские отряды, набранные из жителей европейских армянских колоний». Каждое завоевание Россией городов, где имелось армянское население, сопровождалось восторженным отношением этого населения к русской армии как освободительнице. Так было при завоевании царем Иваном IV в 1552 году татарской столицы Казани, а в 1556 году Астрахани. Так было и в последующие века при завоевании Карса, Еревана, Эрзрума и т. д.

История Армении в последующие века, XVII и особенно XVIII и XIX, — это летопись мучений армянского народа под игом персидских и турецких завоевателей. Многочисленные послания армянских католикосов к западноевропейским правительствам и «братьям христианам» с мольбою о помощи остаются тщетными.

В 1801 году к России присоединилась Грузия. В Восточной Армении, граница которой приблизилась к России, выросли надежды на помощь своего великого соседа.

Еще в XVIII веке сюникский князь Исраэл Ори[68] поехал в Россию, добился приема у Петра I и, рассказав ему о положении дел в Персии, просил военной помощи, обещая поднять армян. Петр Великий действительно выступил в 1722 году против Персии. Тем временем армяне, соединившись с грузинами, под водительством армянского полководца-патриота Давид-бека, подняли восстание. На короткое время (1722–1728 годы) Давид-беку посчастливилось продержаться независимым в своем княжестве, но персы жестоко отомстили армянам. Эти события были экранизированы у нас в фильме «Давид-бек» по роману Раффи, переведенному на русский язык, и отражены в большой героической опере композитора А. Тиграняна «Давид-бек», найденной посмертно в его архиве и хорошо завершенной музыкантом Г. Будагяном.

Обращались армяне за помощью и к Екатерине II. Она послала им войска под командованием Валериана Зубова. По открытым недавно архивным документам, опубликованным историком Абгаром Иоаннисяном в его большом труде «Россия и армянское освободительное движение в 80-х годах XVIII века» (Ереван, 1947), Екатерина II серьезно задумывалась даже о создании независимого «армянского царства». Вот что пишет по этому поводу Абгар Иоаннисян:

В 1785 году из-за осложнившейся политической обстановки на Кавказе план этот был, впрочем, оставлен. Войска Зубова были отозваны, а персы в отместку опять опустошили Армению в 1796 году.

Однако же тяга к великому соседу не обманула армян. В 1826 году Персия выступила против России, вероломно арестовав русского посла, и в начавшейся войне русские разгромили персов. По Туркманчайскому договору в 1828 году к России перешла вся Восточная Армения, а персидское правительство обязалось беспрепятственно отпускать армян переселяться в Россию. Во время последующей русско-турецкой войны, при взятии русской армией Карса и Эрзрума, армянская молодежь всячески помогала русским войскам. Сохранился прелестный рассказ Пушкина о том, как страстно тянулись армяне оказать эту помощь, сразиться в рядах русской армии, принять участие в великом деле освобождения родины:

До такой степени защищен был Каре природой и искусством инженеров!

Хотя Восточная Армения, войдя с 1828 года в систему старой, самодержавной Российской империи, и подпала под обычную политику царизма, политику подавления и разделения «инородцев», как тогда говорилось, но все же это был переход из азиатского средневековья в более передовые экономические и культурные условия, и в этих условиях армяне неизмеримо выиграли. Важным ключом к этому выигрышу послужил русский язык. Приобщившись к нему, армяне после отсталой азиатской Персии оказались вдруг в очень высокой общественной среде. Их молодежь, студенчество, интеллигенция встретились с русской молодежью, студенчеством, интеллигенцией, а эти передовые слои русского народа были полны революционного брожения, воли к борьбе за улучшение и перестройку жизни, воли к свободе. Большие мировые горизонты раскрыла перед армянами русская книга, великая русская литература.

Я уже упомянула о «реальном спутнике» Пушкина, воскресшем через два десятка лет. Когда генерал Красовский во главе русских войск вступал в Ереван, в Эчмиадзине находился юноша, уроженец армянского села Канакер, получивший монашеское воспитание в монастырской школе, с суровой перспективой впереди — остаться монахом. Этот юноша был Хачатур Абовян, родоначальник новой армянской литературы. Можно с уверенностью сказать, что если б не воздействие русской культуры, если б не русское художественное слово и великая его сила, вряд ли принял бы на свои плечи молодой Абовян единоличный подвиг создания родной литературы, да и вряд ли смог бы его осуществить.

До этого времени образование в Армении носило церковный характер. Книги писались и печатались на древнеармянском языке, грабаре, уже малопонятном для народа. В потрясающем предисловии к своему роману Хачатур Абовян рассказывает:

Но диалектов вокруг было так много, что за пределами данной местности их тоже уже не понимали. В Карабахе говорили одним, острым и образным народным языком; в Нахичевани на Дону (где была большая колония армян) — другим, перемешанным с крымско-татарскими словами; в Аштараке — третьим; в Лори — четвертым; в Ереване — пятым. Хачатур Абовян остановился на ереванском, и время показало, что он был прав.

Так родилась первая книга новой армянской литературы, роман «Раны Армении», где с детской чистотой и классической ясностью описаны народные обычаи (масленица в Канакере), нападение персидских феррашей на армянскую девушку, смелое вмешательство юноши Агаси, уход его в горы с группой смельчаков, где он начинает партизанить, видение древнего города Ани, начало персидской войны 1826 года, бегство Агаси в лагерь генерала Мадатова, служба его в русской армии и, наконец, вступление с генералом Красовским в завоеванный русскими Ереван. В этой первой книге новой армянской литературы, рожденной под воздействием передовой русской литературы, отразилась глубокая, выстраданная любовь армянского народа к русскому, характерная для всего последующего развития армянской классики. Народный поэт Армении Ованнес Туманян писал о Хачатуре Абовяне:

Хотя Абовян не пишет о том, как труден был ему его подвиг, но сейчас, изучая в Литературном музее Армянской Академии наук в Ереване рукопись его романа, мы как бы присутствуем при рождении литературного армянского языка, ашхарабара, который вовсе не вышел готовым из-под пера писателя, — Абовян трудился над ним, тщательно отшлифовывал его, выбирая слова, приспособляя и развивая синтаксис.

Но самое главное, решающее, великое значение этой книги было в найденном Абовяном основном ее человеческом содержании, том простом, первом, что двигает людскою историей, составляет нерв жизни и отдельного человека и целого народа. Абовян нашел не «побочную» тему, не случайный материал, не голую выдумку, хотя бы и остроумную, нет, — но по примеру тех русских книг, где он читал «о любви, о дружбе, о привязанности к отчизне, о смерти, о борьбе», армянский писатель нашел основную тему — тему о родине, о борьбе за свободу народного развития. И он понял, что создание родной литературы невозможно без правды, без реального знания родной жизни, и прежде чем засесть писать, он «начал обдумывать все, что с детства слыхал и видел», то есть действительный опыт жизни.

Роман Абовяна имел огромнейшее значение для армян. Он указал реалистический путь развития всей новой армянской литературе. Аштаракский писатель Перч Прошьян рассказывает, как однажды, когда он, молодым человеком, промокнув от дождя, постучался в Тбилиси к своему земляку, тот положил перед ним только что изданный томик «Ран Армении» (он вышел из печати уже после смерти Абовяна). Прошьян погрузился в чтение и с первых строк испытал настоящее потрясение.

рассказывает он в своих воспоминаниях. А когда хозяин вошел в комнату, он обрушился на него: «Скажи, что это? Что делает с нами Абовянц?»[72] И тут же захотел продолжить дело, начатое Абовяном.

Аштаракская повесть Перча Прошьяна до сих пор служит в своем роде энциклопедией деревенских армянских обычаев Аштарака. Он тоже не выдумывал. Под влиянием Абовяна он брал жизнь, реальную жизнь, какой она была вокруг него.

Огромным было значение «Ран Армении» и для Микаэла Налбандяна, блестящего армянского публициста, одного из интереснейших революционных демократов середины прошлого века в России. Принадлежавший ему экземпляр романа весь испещрен его замечаниями, а сам он называл Абовяна «замечательным сыном армянского народа»[73]. Микаэл Налбандян был другом Герцена и Огарева, встречался с Бакуниным и И. С. Тургеневым, сидел одновременно с Чернышевским в Петропавловской крепости и умер в ссылке от чахотки. Вот что писал М. А. Бакунин в письме к жене своего брата, И. С. Бакуниной, 16 июня 1862 года о Налбандяне:

И в письме к самому Налбандяну от 24 апреля 1862 года:

Очень высоко ценили Налбандяна Герцен и Огарев. В совместном своем письме к Серно-Соловьевичу они рекомендовали его в сердечнейших словах, полных высокой моральной оценки:

А в письме к Тургеневу А. И. Герцен еще раз подтвердил эту оценку:

Не забудем, что «преданность до святости» относится к революции, что все это писалось революционными демократами Герценом и Огаревым в 60-х годах прошлого века. Всей своей деятельностью, своим прекрасным и чистым творческим обликом, своей принципиальностью, своими неутомимыми, страстными выступлениями в армянском журнале «Северное сияние» против реакционных сторон тогдашней армянской жизни, против буржуазии, кулачества, духовенства, наконец своей смертью борца Налбандян завещал армянам помнить об основных потребностях народа, служить им, быть в неотрывной связи с передовым фронтом великой русской культуры. И завет его не остался бесплодным. Поколения передовой армянской молодежи воспитались на его статьях. Много армян, ставших позднее большевиками, обязаны первым пробуждением своего революционного сознания литературному наследству Налбандяна. Воспитывающее влияние оказало оно и на передовой отряд армянских писателей.

В стихах армянских поэтов начинают звучать гражданские мотивы. Талантливая поэтесса Шушаник Кургинян[76], родом из города Александрополя, под влиянием революции 1905 года пишет стихи, направленные против «ликующих и праздно болтающих». Прямым учеником Налбандяна называет себя первый армянский пролетарский поэт Акоп Акопян[77], выдвинувшийся в конце прошлого века. Если в стихах Кургинян социальные мотивы затронуты еще наивно и несмело, окрашены жалостью и жертвенностью, то поэзия Акопяна уже настоящая поэзия борьбы. С 1904 года Акопян — в рядах фракции большевиков РСДРП; он ведет пропагандистскую работу, откликается на политические события живыми и яркими стихами, бичует «националистов», «эстетов», ушедших от жизни, вводит в поэзию тему индустриального труда. Он сам сказал о себе, что своими стихами пел:

На всех этапах революционной борьбы, а позднее советского строительства, раздавался его бодрый и мужественный голос поэта-большевика. Он был в стихах партийным пропагандистом, несшим в массы важнейшие партийные лозунги. Его стихотворение «Еще удар», написанное в Тифлисе в октябре 1905 года, откликается на выпущенное 26 марта того же года Кавказским союзным комитетом РСДРП воззвание «Что выяснилось?», обращенное ко всем кавказским рабочим. В этом воззвании говорится, что после петербургского восстания царское правительство дрогнуло. «Оно издало даже „прокламации“, где умоляет пролетариат сжалиться над ним и не „бунтовать“! Что все это значит? А то, что пролетариат — сила, что в пролетариате царское правительство видит самого страшного, самого беспощадного врага, своего могильщика… Пролетариат — вот то ядро, которое сплотит вокруг себя всех недовольных нынешними порядками и поведет их на штурм царизма». И в меру своих поэтических сил армянский поэт-большевик в ответ на поставленную в воззвании цель: «Организовать восстание — прямой долг нашей партии», несет в массы задание партии:

Вместе с русским народом и другими народами, населявшими Россию, армяне принимают активнейшее участие в освободительной борьбе, неуклонно возраставшей с конца прошлого века и завершившейся Великой Октябрьской социалистической революцией.

Условия, в каких находилась основная масса трудящихся армян, были нелегки. У себя в Закавказье, там, где хозяевами предприятий были капиталисты-армяне, — рабочим армянам приходилось получать меньше заработной платы, нежели та, которую получали рабочие в центральных губерниях России. Так, в 90-х годах прошлого века на Алавердских рудниках за шестнадцатичасовой рабочий день армянин получал от 20 до 70 копеек.

Земля была собственностью помещиков и монастырей. В лорийской деревне Ахпат, например, из 10 тысяч десятин земли 8500 принадлежали помещику, князю Баратову, 500 — другим помещикам, 500 — монастырю, и только оставшиеся 500 — всей основной массе крестьянства, которой ничего не оставалось, как на кабальных условиях брать в аренду землю у того же Баратова. Тяжелую участь армянского крестьянского мальчика из семьи бедняка описал Ованнес Туманян в рассказе «Гикор», бессмертном по своей художественной силе. Своими руками на явную гибель вынуждены были отцы отводить изголодавшихся, несчастных детей в город на «учебу» к купцам и ремесленникам, превращавшуюся в жесточайшую форму эксплуатации. Горькую долю вечной труженицы, армянской крестьянки, подслушал Ованнес Туманян в народной песне о веретене, превратившейся под пером поэта в жемчужину армянской лирики.

Так же тяжка была участь бедняка в соседней княжеской Грузии, в соседнем бекском Азербайджане, в капиталистическом Баку. Закавказские социал-демократические организации учили армян-трудящихся, что интересы их лежат в объединении с трудящимися грузинами, азербайджанцами, русскими. И армянские железнодорожники-александропольцы (нынешние леиинаканцы) присоединяются к общероссийской железнодорожной забастовке 1905 года; ахпатские крестьяне в 1903 году выходят на царского пристава с камнями и палками, совсем так, как выходили с дрекольем ревдинские углежоги на Урале; четыре тысячи армянских шахтеров под руководством замечательного большевика Сурена Спаидаряна[80], бастуют в Алаверди в 1906 году; в Баку рабочие-нефтяники армяне рядом с азербайджанцами участвуют в стачке 1904 года. Именно совместная революционная борьба с рабочим классом России, школа большевистской партии воспитали такого крупного большевика, как Сурен Спандарян, светлой памятью которого гордится армянский народ. Мальчиком пятнадцати лет Сурен начал серьезно заниматься марксистской литературой. С 1898 года работал вместе со Сталиным, Ладо Кецховели и А. Цулукидзе в Закавказье; студентом в Москве, по поручению Московского комитета РСДРП, выполнял революционное задание в Краснопресненском районе; в августе 1906 года руководил забастовкой на Алавердских медных рудниках в Армении; в 1906–1907 годах вел партийную работу среди железнодорожников в Гяндже (ныне Кировабад в Азербайджане, до революции — Елизаветполь). В декабре 1911 года он делает, в порядке подготовки к общепартийной конференции, доклад в Риге. Центральный комитет латышской социал-демократической партии был в то время меньшевистским, оппозиционно настроенным к предстоявшей конференции, и Спандарян, преодолев сопротивление, добился у собрания единогласного решения участвовать в конференции. В 1912 году он активный участник Пражской конференции. В марте 1912 года его арестовывают в Балаханах, и он сидит в тюрьму в Баку вместе с другим крупнейшим армянским большевиком, Степаном Шаумяном. Пожизненно сосланный в Сибирь в 1913 году, он в кандалах отправляется в енисейскую ссылку. В 1914 году он проводит маевку в лесу. Вторично высылается в село Монастырское Туруханского края. В ссылке Спандарян заболевает и 11 сентября 1916 года умирает в Красноярске, не дожив лишь немногим больше года до Октябрьской революции. Так вместе с волнами общего революционного движения в России, армянский народ на практике учится классовой солидарности, и лучшие сыны его, вырастая в борьбе, становятся в ряды великой партии большевиков.

Степан Шаумян писал о Спандаряне в армянской газете «Пайкар» (1916 г., № 38):

Шаумян в этой статье проводит резкую разделительную черту между двумя противоположными путями развития армянской общественной мысли. Как раз в начале XX века, опираясь на свою и чужую буржуазию, в Закавказье активизируются буржуазно-националистические партии, к которым принадлежала и армянская партия «Дашнакцутюн». Эта партия как основу своей программы провозгласила «единство нации», примирение классов, «общенациональную борьбу за освобожденье», тем самым изолируя армянское революционное движение от русского. Но, лишая это движение классовой борьбы и классовой солидарности с рабочим движеньем русского и других народов, она неизбежно скатывалась к буржуазному национализму, прибегала к методам индивидуального террора, к безответственному авантюризму, делала ставку на богатую армянскую буржуазию и под флагом любви к нации унижала и топтала в грязь национальное достоинство армян, обивая пороги политических «прихожих» зарубежных держав.

Дашнаки отлично знали, что западные державы не раз предавали армян. Когда Россия после войны с Турцией 1877–1878 годов предложила включить в условия мира гарантии реформ в населенных армянами турецких вилайетах, английское правительство, боясь укрепления авторитета России на Востоке, вмешалось в это дело и сорвало его. Когда турецкому правительству пришло в голову, придравшись к русским симпатиям турецких армян, высказывавшимся ими открыто в начале войны 1914 года, одним взмахом раз навсегда покончить с «армянским вопросом», германский империализм благословил Турцию на небывалое в истории физическое истребление армян. Что произошло тогда в Турции, очень напоминает зверства гитлеровцев над беззащитным населением оккупированных районов. Армян закалывали в их жилищах; поджигали в запертых домах, казнили без суда; погружали на баржи, отталкивали от берега и топили; угоняли в «ссылку» в Месопотамию, не давая по дороге ни есть, ни пить, и они тысячами гибли в пути. Так расправлялись и с крестьянством и с городской интеллигенцией — поэтами, писателями, музыкантами. Вся Западная Армения была превращена в пустыню; умерщвлено, по неполным данным, опубликованным в «Синей книге», свыше миллиона армян. Спаслись те, кто бежал в Россию, среди них бездомные сироты-дети, из которых позднее выросло немало крупных деятелей, таких, например, как физиолог Езрас Асратян, поэт Наири Зарян[81] и многие другие.

И в Закавказье политика «Дашнакцутюн» приводила к резне.

Когда в России уже было советское правительство, в 1920 году, в Армении до глубокой осени еще удерживались дашнаки, грабя страну, отдавая ее во власть иностранцев, искавших в Закавказье точку опоры для подавления ненавистного им большевизма, приводя братские народы к искусственно раздуваемой ненависти и резне. Трудно себе представить, что тогда творилось в закавказских республиках, где у власти была буржуазия. Чтобы сохранить за собой экономическую власть, каждая из этих республик лихорадочно печатала собственные «дензнаки», которые, при растущей инфляции, обесценивались с часу на час, и население таскало их с собою в чемоданах и тюках. Обмен этих «дензнаков» совершался с чудовищным произволом. Экономика была подорвана, крестьянство доведено до последней степени нищеты. Правящая кучка вела себя «халифами на час». Но такими «халифами», чьи права над жизнью армян были марионеточными, чья власть была получена из рук Англии и Америки ценою продажи родного народа. Найденные после бегства дашнаков документы обличают их с полной ясностью. Поэт Геворк Эмин в своем письме исландскому писателю Халдору Лакснессу, опубликованном в первом номере «Дружбы народов» за 1949 год, рассказывает об этом времени:

Подобно нынешним антинародным буржуазным правительствам европейских стран, дашнакское правительство в Армении видело в «помощи» империалистов единственное средство «против ширящегося революционного движения». Как вели себя в эти годы дашнакские министры? Найдена докладная записка тогдашнего министра иностранных дел дашнака С. Тиграняна (от 4 февраля 1919 г.) на имя главы дашнакского правительства Хатисова о «необходимости могучего покровительства какой-нибудь сильной державы для мирного процветания и существования Армении», причем этой «сильной державой» должна быть такая, для которой «Армения представляет политический и экономический интерес», — и в обмен на «протекцию» этой «державе» должна быть обеспечена «особая позиция во внутренней жизни, что и составит суть протектората».

Нельзя сказать яснее о продажной роли дашнаков, нежели этот документ.

И вот началось «мирное процветание Армении» при помощи «держав-покровительниц». Голод и эпидемии обрушились на страну. Крестьянство покидало насиженные места, вымирали и обезлюдевали целые деревни. Лавины голодных людей катились за помощью в города, но в городах было не легче. Каждый день умирало в Ереване от голода на улицах по 65–70 человек.

Семенной фонд был съеден, засевать нечем. Деревня Гечерлу писала в своем прошении на имя дашнакского правительства о том, что с декабря 1918 года она потеряла до 70 процентов жителей, а из 850 десятин земли смогла засеять только 45 десятин.

По нищей, опустошенной Араратской долине бродило до 40 тысяч армянских сирот, питавшихся травами и кореньями. Кукурузная мука и тряпье, прибывавшие из Америки, становились предметом спекуляций для дашнаков; американские приюты должны были воспитывать несчастных армянских сирот в духе христианского ханжества, смиренномудрия, тупой колониальной покорности своим господам.

Летом 1917 года мне довелось побывать в одном из таких американских приютов для слепых. Еще не свершилась Октябрьская революция, но народные массы были уже разбужены. Читать газету, узнавать про события дня, чувствовать себя частицей огромного целого учились самые одинокие, самые необщественные люди, учились дети и подростки. В этом расширении узких интересов дня, в выходе из личной жизни, в осознании себя частью очень большого целого были великое счастье и новизна, особенно остро чувствовавшиеся молодежью. Между тем молодые парни и девушки, запертые в приюте и подчиненные почти тюремному режиму, ничего об этом не знали. В американский приют для слепых не доходило дыханье никаких перемен. Было страшно смотреть на кучку слепых людей, искусственно лишенных того, что дороже зрения, — живого чувства своей эпохи. Утром они сидели в каком-то тупом безмолвии за рабочими столами и делали щетки. Молча они поедали из больших фаянсовых чаш свою ежедневную кашу за обедом. И вечером они должны были развлекаться. Развлеченье состояло в том, что слепые, составив оркестр, одну за другой проигрывали заученные вещицы, одни и те же изо дня в день, в той же последовательности, — и завершалось все это вечерней молитвой, пропетой странными, мертвыми, угасшими голосами. И в звуках оркестра и в голосе хора чувствовалось то страшное, безвыходное напряжение, какое застыло на лицах этой слепой молодежи, в их невидящих глазах из-под тяжелых, насупленных лбов. Словно кричали они и жаловались на бессмысленность их странного, мертвого существования, словно не было воздуха вокруг них, — и они задыхались, вынутые из элемента времени, как рыбы, вынутые из воды.

Я тогда не поняла сразу, почему так страшно было смотреть на них и слушать их, и приписала тяжесть своего впечатления несчастью самой слепоты. Но вот через несколько лет, в Советской Армении, на выборах, я столкнулась с совершенно новым явлением, с общественной жизнью слепых, с их организацией, их большой культурной и политической работой; я услышала их яркие, свежие, живые выступления, их полные силы и жизни голоса, увидела их разгладившиеся лбы, — слепые стали свободными, счастливыми гражданами нового мира, окунулись в советскую деятельность, и она связала их с народом.

Отупляющее и антиобщественное воспитание, характерное для американских и английских приютов в Армении, и притом не только для слепых, но и для здоровых армянских сирот, жалкие подачки, умножавшие в разоренной стране спекуляцию и хозяйственную разруху, — такова была помощь, шедшая в Армению со стороны «держав-покровительниц».

Армянский народ не сносил всего этого безропотно, — он ответил целым рядом восстаний против дашнакского правительства. Они вспыхивали в Шамшадине, в Вайоц-дзоре, в Нор-Баязете. Бастовали железнодорожники Александрополя. Во всех районах имелись свои подпольные организации большевиков. Они готовили народ к общему восстанию. И в мае 1920 года это восстание вспыхнуло. В историю оно вошло под названием «Майского».

Дашнаки подавили его со зверской жестокостью. Большевики, руководившие им, мужественные сыны народа, чьи имена стали в стране бессмертными — Гукас Гукасян, Степан Алавердян, Саркис Мусаэлян, Баграт Гарибджанян, — были замучены и убиты. Центром «Майского восстания» был Ленинакан, тогда Александрополь. После поражения Гукас Гукасян хотел с группой восставших пробиться в Азербайджан, на соединение с Красной Армией, но дашнаки окружили их у Аргинского ущелья и всех зарубили.

Ноябрь 1920 года стал поворотным в истории армянского народа. Большевистские организации Закавказья во главе с товарищами Серго Орджоникидзе, Кировым и Микояном оказали огромную помощь трудовым массам Армении в организации восстания против ненавистного дашнакского правительства.

В это время в Москве наступала зима. Молодая Советская республика переживала бурные дни борьбы и стройки. Толпы собирались перед каждой расклеенной на стене газетой. С фронтов шли радостные вести. Красная Армия громила и гнала врагов. А время было нелегкое: не хватало хлеба, не было дров; москвичи жили в нетопленых квартирах, сами раздобывали где-нибудь для своей «буржуйки» бревнышко, звали добрых знакомых помочь распилить его, а потом, поработав ослабевшими руками, угощали друзей кипятком вместо чая. По уменьшившемуся формату «Правды», по бледному цвету типографской краски, можно было видеть, как стеснена республика. И все-таки, голодая, сокращая и урезывая потребление, советский русский народ чувствовал здоровую и крепкую тягу истории в будущее, в завтрашний день. И, голодая, он помогал другим республикам.

Холодным утром, в субботу 4 декабря, на стенах появилась маленькая страница «Правды» № 273 от 4 декабря 1920 года. В ней возвещалось новое, яркое событие: дашнакская Армения пала, Армения стала советской. Под общим крупным заголовком «Да здравствует советская Армения!» шла передовица, подписанная И. Сталиным.

так говорилось в передовице.

Вслед за нею шло телеграфное приветствие, посланное Ленину 30 ноября восставшим Каравансараем (ныне Иджеваном), куда вступили части XI армии. Оно начиналось взволнованными словами, — это был язык революции:

За этой телеграммой шла еще телеграмма, от Серго Орджоникидзе из Баку, с кратким изложением событий, и ответное приветствие Ленина. В. И. Ленин телеграфировал в Ереван, на имя председателя Революционного военного комитета Армении:

Армения стала советской!

Но перед большевиками была почти пустыня. Отступая в Персию, дашнаки безжалостно рубили и жгли за собой все, что только можно было уничтожить. Путь от Еревана в Давалу, самый цветущий в Армении, превратился в сплошное пепелище, где курились жалкие горстки золы, оставшейся от армянских деревень. Были порублены сады, пожжены рощи. В горных районах не прекращался сыпной тиф. Крестьянам не только нечего было есть, но и нечем было сеять, — не осталось семян для весенних посевов.

А дашнаки, и отступив, не унимались. Они соединились с турецкими оккупантами, еще задерживавшимися в Александропольском уезде для совместной борьбы с ними против своей родины. Они снова и снова звали на помощь Францию, Англию, Америку. Они взывали к меньшевикам Грузии. В тот год в Грузии еще держалось правительство меньшевиков (оно пало лишь в феврале 1921 года), и вот нашлась «солидарность» и у националистов: грузинские меньшевики объявили, по просьбе армян-дашнаков, экономическую блокаду Советской Армении.

Во время подавления контрреволюционных мятежей (в Верхнем Гарни в Зангезуре) пало много стойких большевиков: Липарит Мхчан, Арменак Будагян, Ермоленко и др.

Между тем лучшие люди Армении, в их числе и передовые писатели, приветствовали установление советской власти в родной стране. Поэт Ваган Терьян, один из наиболее тонких и образованных армянских поэтов, еще до этого энергично работал в рядах коммунистической партии; когда в конце 1917 года был организован Комиссариат по армянским делам, его комиссаром был назначен Терьян. В Центральном государственном архиве сохранилась его докладная записка об ассигновании «шести с лишним миллионов рублей для оказания помощи беженцам-армянам». После установления советской власти в Армении, в 1920 году, Ованнес Туманян писал в частном письме:

Как ни тяжело было Советской России в первые годы революции, когда чувствовалась острая нехватка в предметах самой насущной необходимости, молодая русская социалистическая республика щедро помогла армянскому народу. 9 апреля 1921 года Владимир Ильич Ленин телеграфировал тов. Серго Орджоникидзе:

В 1922 году Москва послала Советской Армении 25 вагонов мануфактуры, 100 вагонов пшеницы, 620 тысяч рублей золотом на развитие хлопководства; иваново-вознесенские текстильщики переслали армянским рабочим в подарок полное оборудование для Ленинаканской текстильной фабрики, на 18 тысяч веретен; Москва ассигновала ей ежемесячную дотацию.

Когда все закавказские республики и весь Кавказ стали советскими, стала ясной великая потенциальная сила нового общественного строя, смело поставившего задачу разрешения самых путаных и острых межнациональных споров. То, что раньше, при буржуазно-националистических правительствах, казалось незаживаемой язвой, нераспутываемым узлом, очагом вечной угрозы, источником вековых распрей, — спорные вопросы территорий, государственных имуществ, наличие национальных меньшинств в каждой республике и т. д., — все это сейчас распутывалось и развязывалось при помощи мудрых организационных мер, принимавшихся партией большевиков.

Разрешение национального вопроса было прежде всего тесно сплетено с решением целого ряда хозяйственных вопросов. Три года хозяйничания буржуазно-националистических правительств не прошли для Закавказья даром. Советские Закавказские республики вели в эти годы замкнутую жизнь. Они имели свои дензнаки, свои пограничные посты и таможенные барьеры. Это обессиливало республики в политическом отношении, помогало кое-где тайком укрепляться и проводиться буржуазно-националистическим настроениям и мероприятиям; ослабляло советскую власть на рубежах Ближнего Востока; это мешало общехозяйственному развитию Закавказья, дробило его экономически именно тогда, когда советская экономика в этих республиках еще недостаточно окрепла. Необходимо было создание для всех трех республик одного федеративного правительства. И 3 ноября 1921 года Кавказское бюро ЦК РКП (б) приняло на пленуме решение о создании федерации закавказских республик. И Закфедерация была создана на конференции трех ЦИКов (Армении, Грузии и Азербайджана) 12 марта 1922 года; она помогла хозяйственному и культурному расцвету трех молодых социалистических республик и была ликвидирована в 1936 году, с принятием Конституции Союза ССР.

Но вернемся к Армении 20-х годов. Если в соседних с нею республиках уже были собственные промышленные очаги, такие, как нефтяные промыслы в Баку, с политически сознательным и окрепшим в революционных боях пролетариатом, и если эти промышленные очаги не были уничтожены гражданской войной, то в Армении картина была иная. Маленькая страна, бывшая отсталою колонией царизма с примитивнейшим и убогим сельским хозяйством, с незначительным количеством рабочих и с подавляющим процентом обнищалого крестьянства, оказалась опустошенной и разоренной дашнаками. И эту страну большевики должны были превратить в цветущую социалистическую республику с собственной развитой промышленностью.

Один замечательный документ встает над первыми годами строительства Советской Армении. Он был написан в Москве 14 апреля 1921 года, напечатан в Тбилиси в газете «Правда Грузии» 8 мая 1921 года и обращен к коммунистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана, Горской республики. Это было письмо Ленина, ставшее на долгие годы путеводной звездой для партийных и советских работников Закавказья.

Ленин писал в этом письме:

А для этого надо, «чтобы коммунисты Закавказья поняли своеобразие их положения, положения их республик, в отличие от положения и условий РСФСР, поняли необходимость не копировать нашу тактику, а обдуманно видоизменять ее применительно к различию конкретных условий». Среди указанных Лениным коренных отличий на третьем месте та особенность кавказских республик, что они — «страны еще более крестьянские, чем Россия». Ленин писал:

Это письмо в жизни Закавказья сыграло огромную роль, и великий смысл его продолжает раскрываться и до сих пор.

По определению Ленина, Армения была страною еще более крестьянской, чем Россия, и возродить ее, поднять ее хозяйство, укрепить переход к социализму — значило прежде всего помочь крестьянству, начавши крупные работы по электрификации и орошению.

Что же представляло собою в те дни армянское крестьянство? Оно прежде всего было основной производительной силой в Армении и преобладающей массой ее населения. Еще в первые годы включения Армении в состав России население ее было в огромном большинстве крестьянским. За полвека, предшествовавших Октябрьской революции, это мало изменилось. При царизме, к концу первой мировой войны, подавляющая часть населения Армении так и осталась крестьянской, города росли слабо, и в них почти не было промышленности. До революции Армения могла похвастать в сущности только медными рудниками в Зангезуре и Лори; медеплавильными заводами в Алаверди и Кафане (но те и другие почти сплошь были отданы царским правительством на хозяйничание французским концессионерам); сыроваренным заводом в бывшем Джалал-оглы (ныне Степанаване), открытым швейцарским предпринимателем Готлибом, да коньячным заводом в Ереване, принадлежавшим русскому капиталисту Шустову. Жалкое существование влачили зачатки местных промыслов в двух городах, Ереване и Александрополе, да винные, шелкомотальные и прочие кустарные заведения в деревнях.

Крестьянство в Армении не было однородно. Небольшая его часть — садоводы, владельцы виноградников (особенно в Аштараке и Эчмиадзине) — имела кулацкое хозяйство, держала сезонных рабочих, заводила у себя собственные производства. Владельцы больших поголовий скота и хороших пахотных участков тоже применяли наемный труд, делали масло и сыр, вывозили продукты на рынок. Но подавляющая часть армянского крестьянства задыхалась от малоземелья и нищеты. Выше я рассказала, в каких кабальных условиях жили крестьяне деревни Ахпат, владевшие лишь одной двадцатой посевной площади, тогда как помещику и монастырю принадлежали девятнадцать двадцатых. Но по сравнению с апаранцами и жителями других горных районов ахпатцы были почти богачи.

Трудно себе представить сейчас степень тогдашней крестьянской нищеты в Апаране. Борясь за клочки земли, годные для посева, ютясь в земляных норах, не зная горячей пищи, из поколения в поколение трудились апаранцы без проблеска чего-то лучшего впереди. Одежда истлевала на изможденном теле старух, глаза их слезились от трахомы, голые дети ползали возле дымного очага на земляном полу, обреченные на ту же трахому. Когда проезжаешь горными ущельями Армении, часто видишь на склонах россыпи камней, словно какой-нибудь мифический великан накатал их, играя, сверху. Столетиями армянские крестьяне должны были очищать землю от этих камней. Подобно тому как в густых уральских лесах вырубали деревья и корчевали пни, отвоевывая землю для распашки, так армянские крестьяне «корчевали» камни — миллионы камней! — корчевали потому, что камни вросли глубоко в землю, отлежались в ней, и приходилось не убирать, а вырывать их.

Суровый климат, безводье, малоземелье сделали армянского земледельца терпеливым, трудолюбивым, упорным в труде. И эти же условия были причиной, заставившей их искать спасения в выгодах совместного, артельного труда. Историки упоминают о древнейшем существовании крестьянской общины[85]. Она сохранилась до самой революции. Происхождение ее очень любопытно и характерно в Закавказье не для одних армян, но и для азербайджанских кочевников-скотоводов, — и характерно не только тем, что в поисках выхода из нищеты крестьяне стихийно устремлялись к совместному использованию земли, но и тем, до какой степени ярко раскрывается вся безнадежность таких попыток при старом общественном строе, при капитализме.

Что же это были за артели? Армянские крестьяне с давних времен практиковали, особенно в Араратской долине, подушный надел земли, носивший название «ампачарекство». Полный надел, «амп», был рассчитан на семью из шестнадцати душ; четвертной надел, «чарек», — на семью из четырех человек. Но так как надел в общине исходил только из четного числа, а было много семей с нечетным числом членов, и так как большие семьи имели в своих руках много земли, а маленькие, особенно из трех человек, не могли ни развернуться на своей земле, ни разделить ее на огородные, грядковые и всякие другие культуры, нужные в хозяйстве, то маломощный армянский крестьянин издавна стал бороться со своим малоземельем тем, что маленькая семья, «дым», соединялась с другими такими же маленькими семьями в своеобразные товарищества, так чтобы общее число членов стало четным и могло составить «амп» или даже несколько «ампов».

Это любопытное явление в старой армянской деревне очень идиллически, с явным уклоном в народничество, описал в большом научном труде профессор С. А. Егиазаров[86]. Но даже и ему, наивно верившему, что вода ставила предел богатению кулаков, пришлось сделать существенную оговорку: «хотя и здесь изворотливые мироеды стараются обходить обычное право». Никакое «ампачарекство» в Армении, как и сельские общины в других странах, не могло бороться с ростом капитализма в деревне, с безудержной кулацкой эксплуатацией, с обездоливанием бедняков не только в их праве на хлеб, но и в их праве на воду. Больше того, они сами становились пособниками кулаков. Изворотливые мироеды легко обходили обычное право, подкупали мирабов, ставили «хранителями воды» своих людей, дававших воду в первую очередь на земли богатеев, и это вызывало подчас кровавые столкновения в деревнях. Повесть Перча Прошьяна «Из-за хлеба», переведенная и на русский язык, правдиво рисует такие столкновения в одном из аштаракских сел. Она показывает, как в сельские старосты избирались обычно кулаки или ставленники кулаков; как они, в полном согласии с местным начальством, — урядниками, приставами, — проводили в деревне свою кулацкую политику, от которой ни «управы», ни защиты бедняку искать было не у кого. Много пришлось потрудиться нашей партии, чтоб с корнем вырвать местное кулачество, перевоспитанием выкорчевать собственнический инстинкт у середняка-садовода, вывести армянскую деревню на светлый путь коллективизации, — и беднейшие слои армянского крестьянства были ей прочной опорой в этой борьбе.

Треть века — такая капля времени по сравнению с морем тысячелетий! За треть века в дореволюционном мире так ничтожно мало менялось и в облике городов, и в лице всей страны, и в лице поколения, что людям одного поколения мир казался незыблемо устойчивым в своих формах. Но за треть века в Советской Армении все стало неузнаваемо новым. Мы сейчас видим страну в ее современном цветении культуры, в ее непрерывном развитии и преобразовании. И уже бледнеет в памяти поколений трудный путь, каким превращалась отсталая, глухая окраина царской России в свободную и культурную советскую республику.

Ленин указал на особую важность орошения для сельского хозяйства Армении; он писал, что в Армении орошение нужно больше всего, что оно больше всего пересоздаст край, поднимет земледелие и скотоводство. Важность и нужность орошения Ленин, однако же, видел не только в его исключительной роли для подъема и процветания края, а и в том, что оно «похоронит прошлое, укрепит переход к социализму»[87].

Укрепит переход к социализму! Недаром Владимир Ильич связал в общем понятии «крупных работ» вместе орошение и электрификацию. Переходом к социализму, к созданию тяжелой промышленности, созданию материальной и духовной культуры, к созданию своих технически образованных многочисленных кадров индустриальных рабочих, своей новой, советской интеллигенции и послужили эти работы, где орошение земли связано с получением электрического тока, а электрический ток связан с механизацией трудоемких работ, с созданием промышленных очагов, с облегчением и устроением человеческого быта.

Первые, нехитрые мелиоративные работы начала 20-х годов… Эчмиадзинский канал имени Ленина с его ночными кострами на трассе и задушевными беседами рабочих у костров; первая маленькая гидростанция в Ереване, казавшаяся верхом индустриальной мощи; Ленинаканская текстильная фабрика; восстановление крестьянских жилищ в сожженных деревнях, а с ним вместе — поиски стройматериалов, создание цементного, пемзового, базальтового производства, первых очагов химической промышленности; собирание сирот, бродивших по обнищалой земле, терпеливое обучение их, постройка детских домов, школ и больниц; съезды, конференции — эти университеты первых лет революции — и выковка новых людей, работников первой пятилетки; начало могучего колхозного строительства и с ним вместе общий подъем деревни: агротехнический, культурный, лично-бытовой и общественно-бытовой; производство удобрений и среди них — цианамида кальция из азота воздуха; проникновение в деревню машин; дороги, дороги, дороги, каналы, водокачка Айгер-лич, водопроводы… по сравнению с первым каналом имени Ленина — мощный Ширакский канал, воспетый в 1924 году родоначальником армянской советской поэзии, старым, но юношески бодрым Акопом Акопяном в первой армянской «индустриальной» поэме:

По сравнению с первой гидростанцией в Ереване — казавшаяся огромною стройка Дзорагэс, описанная в романе «Гидроцентраль». И вот уже гигантские очертания Севано-Зангинского каскада, перед которыми померкли размеры Дзорагэс; и такой маленькой кажется сейчас и эта станция!

Но какими маленькими ни казались бы нам сейчас эти первые стройки республики, такие несовершенные и по технике, и по объему, и по срокам выполнения, в каждой из них присутствовало то особое качество, внесенное новым, небывалым в истории человечества общественным строем, которое каждую из них делало крепостью, материальным укреплением на великом пути перехода к социализму.

Аграрная страна становилась индустриальной. Весь наш великий Союз из страны по преимуществу аграрной становился индустриальным. Но в Армении, как и в других экономически наиболее отсталых республиках Союза, это становление протекало с быстротою, превышавшей общую быстроту процесса развития всего нашего Союза. В цифрах, по сравнению с годом наивысшего экономического расцвета в старой царской России, 1913-м, это выглядит так: к концу второй пятилетки валовая промышленная продукция СССР превысила такую же продукцию 1913 года в восемь с половиной раз, а валовая продукция промышленности Армянской ССР — валовую продукцию старой «Эриванской губернии» — в двенадцать с половиной раз.

Тут сказалась не только разница между материальной оснащенностью всей территории старой России по сравнению с убогими начатками промышленности, какие имелись в 1913 году на глухой губернской окраине, но и мудрая политика большевиков, последовательно и неуклонно поднимавшая индустриальную культуру наших самых отсталых и самых отдаленных от центра республик, превращавшая их в могучие крепости социализма, в показательные участки комплексного социалистического хозяйства.

За две первые пятилетки в Армении выросли и начали давать продукцию 43 крупных промышленных объекта.

Во время Отечественной войны все силы армянского народа вместе с братскими народами всех союзных республик брошены были на оборону родины в армии и в тылу. И в эти годы республика освоила 270 новых видов промышленной продукции и стала давать фронту 300 различных видов изделий.

В послевоенную пятилетку, законченную досрочно, здесь выросло еще около 60 больших промышленных производств и 27 старых было реорганизовано и расширено. А ведь каждый из перечисленных объектов — это сложное большое целое, сцепляющее и поднимающее, как узелки на клетках большой сети, сразу все наше социалистическое бытие с его материальной и духовной культурой, с необычайно быстрым развитием и ростом нового, советского человека. Настолько быстро и целостно, захватывая всю страну и все области ее хозяйства, совершался и совершается этот процесс, что уезжающим из республики на год, на два, а потом возвращающимся в нее, трудно бывает узнать улицы родного города или селенья, новым предстает облик родного человека, — и в этой стремительной силе изменения всегда чувствуется не только пройденный путь, но и очертания завтрашнего дня, бесконечная перспектива развития. Так видишь перед собой в переднем стекле мчащегося автомобиля далекую ленту дороги, ежесекундно бегущую на вас, схватываемую, преодолеваемую, но — все уходящую и уходящую в будущее, зовущую и зовущую вперед…

Цифры говорят сухо. Но есть место, где они оживают, освещенные предметами и фотографиями; это место — отчетная выставка, ставшая неизменным спутником наших юбилейных дат, конференций, съездов. К празднику тридцатилетия Советской Армении в нескольких залах Ереванской филармонии была открыта для десятков тысяч зрителей такая выставка.

Представим себе человека, знавшего только глухой старый губернский городишко Эривань, где почти каждая, самая простая мелочь быта человеческого — спички, чернила, веревки — привозилась издалека. И вот он входит в раскрытые двери выставки, и ему навстречу встает изо всех углов, со стен, с витрин хозяйство молодой советской республики, правда, не все, а только часть его, потому что здесь не показаны мощные промышленные предприятия Кировакана и Ленинакана, сюда не вошли огромные городки-комбинаты искусственного каучука и алюминия, здесь нет дыхания больших гидростанций Севано-Зангинского каскада, нет раздвинутого, широкого, до неузнаваемости изменившегося пейзажа самой страны, такого пустынного тридцать лет назад, а сейчас насыщенного стройками, заводами, жильем человеческим, шагающими мачтами электростанций, механизмами, зелеными насаждениями, дождевальными установками, бороздами бесчисленных разборных водоканавок, — все это сюда не вместилось. Но и то, что показано тут, могло бы ошеломить, потрясти вошедшего человека, — такою громадной переменой развернется перед ним настоящее по сравнению с прошлым.

Заводы, — главным образом те, что вступили в строи во второй половине 40-х годов, после Отечественной войны, — открывают выставку. Целая колонна из добротных резиновых автомобильных шин у входа. Кабели всех видов, — огромные аккуратные мотки тонкого, толстого, темного, золотого металла, — провод гибкий антенный; провод толстый для прокладки в железных трубах; очень толстый кабель для электрической разведки нефти; голый провод для воздушной электрической сети; провод с резиновой изоляцией, в пропитанной оплетке из хлопчатобумажной пряжи; кабель шланговый тяжелый… и еще множество живых, скрученных змей всех видов и толщины, созданных, чтоб лечь дорожкой для электрического тока. Сборище великолепных станков, больших, изящных, лакированных; вертикально-сверлильный, токарно-винторезный, прецизионный.

А вот совсем новое: камнефрезерные станки, целый букет приспособлений, режущих инструментов, созданных разделывать и резать не металлическое тело, а камень. За стеклом — измерители, веером распахнутая, точная, дорогая аппаратура, приборы электродинамические, — умные, сложные вещи с запечатленной в них мыслью, вещи, продолжающие наши органы чувств, — ощупывание, вглядывание, вслушивание. Удивительно изящные силовые трансформаторы трехфазного тока, от маломощных до крупных; синхронные генераторы, тоже от малых до крупных. Щиты управления для сельских электростанций, стройные, как страничка со стихами. Горизонтальная спиральная гидротурбина; знакомая, вытянутая вертикально колонка-микрогэс на 20 киловатт, вся в одну человеческую обнимку, как хороший ствол дерева, и весит всего 1300 килограммов, а от этого милого небольшого гэсика освещаются деревни, крутятся колеса мельниц, механизируются полевые работы…

Все это сложное богатство вырабатывается в Армении, делается новым поколением армянских рабочих и инженеров на многочисленных передовых заводах, многие из которых носят высокое звание «всесоюзных»: Всесоюзный ереванский шинный завод; завод «Ереван-кабель» всесоюзного Министерства электропромышленности; завод малых гидротурбин; Всесоюзный электромашиностроительный; Всесоюзный станкостроительный; Ереванский машиностроительный; механический Ерместпрома; компрессорный; завод электроточных приборов; химический завод… А между образцами тяжелой промышленности по разным углам — часовой завод выставил армию будильников, суконная фабрика развернула замечательные по отделке сукна, фаянсовый завод со своими изделиями, лакокрасочный и несчетное количество других экспонатов, всевозможных предметов быта, производимых большими заводами «между делом» — отопительных колонок, кухонных плит, ванн, дверной и оконной арматуры, — в качестве перехода ко второму отделу выставки, большому залу армянских стройматериалов.

Как могло быть создано такое богатство разнообразных видов промышленности, подняты такие производительные силы в пустынной и нищей до революции стране за ничтожный срок времени — каких-нибудь три десятилетия? Если взлететь над широким простором нашего Союза и проследить глазами стальные ниточки рельсовых путей, опоясывающих его тело с севера на юг и с востока на запад, то мы увидим червячки поездов, бегущих с Урала и Украины, из Москвы и Ленинграда, из многих, многих мест с назначением «Ереван» или «Армянская ССР». На товарных платформах едут в Армению автомашины «победа», едут тракторы и экскаваторы, едут молотилки, едут станки. В каждую вещь в Армении вложены усилия всего советского народа, в каждое дело в Армении вложена энергия всего Советского Союза. Хозяйство Армянской республики — это яркий узелок всей нашей могучей социалистической системы хозяйства, узелок, через который пульсирует кровь единого, непобедимого организма. Вся страна помогала Армении вырасти, и всей стране отдает Армения плоды своего роста: этот превосходный кабель, эти шины, эти турбины, эти распределительные щиты и сельскохозяйственные электроподстанции…

Но вернемся в первую залу и посмотрим, как говорят цифры, когда им помогают предметы и фотографии. Возле стенда Ереванского шинного завода висит любопытный график. Он показывает трудовые затраты в человеко-часах на выпуск одной условной автомашины. Завод молодой, он начал выпускать продукцию в 1946 году. И на этом заводе:

График не живопись, не скульптура, не песня, не художество, и красивые, чистые, прочные резиновые шины рядом с ним — не предметы искусства; но с какой силой, — с силой, равной песне, — голос этого графика действует на ваше воображение! Ведь о чем говорит он вам? О том, что с каждым годом все более и более механизируется процесс изготовления. О том, что за счет этой механизации делается все больше и больше покрышек и шин. И о том, что технически растет и меняется человек на заводе вместе с изменением и культурой труда, — новый армянский человек наступающей эры коммунизма.

Поглядим в лицо этому новому человеку. В прошлом, мы знаем, в Армении почти не было рабочего класса, как и не было своей промышленности. Сейчас на этих огромных заводах с их совершенными механизмами, в этих крупнейших производственных комбинатах, обросших целыми собственными городами, вдохновенно работают десятки тысяч армянских рабочих и инженеров. В каждом углу выставки, рядом с альбомами, где помещены фотографии цехов и продукции завода, есть альбомы лучших людей этого завода, известных по именам всей республике, а может быть, и за ее пределами. Возьмем для примера альбом «Ереван-кабеля». На этом заводе много операций и соответственно много специальностей: волочение, скрутка, отжиг, обмотка, листование, наложение резиновой изоляции всевозможными способами, скручивание трехжильных кароттажных кабелей, оплетка хлопчатобумажных пряжей, контроль, отгрузка. Работают и мужчины и женщины. В альбоме представлены все эти специальности, портреты начальников цехов и мастеров, оплетчицы тов. Галстян, прессовщика тов. Погосяна, вулканизатора тов. Баласаняна, бухтовщицы тов. Манукян, тросилыцицы тов. Оганесян и многих, многих других, вальцовщиков, волочильщиков, обмотчиц, скрутчиц, — девушек с красивыми бровями, с кудряшками на лбу, с длинными косами, с ясными лбами; молодых людей с умными, пытливыми лицами. Вам кажется, вы рассматриваете альбом с выпуском университета, с дипломниками, со студентами и профессорами, — так высоко интеллигентны эти лица, такое в них присутствие мысли, своей собственной, осознанной, уже постоянной мысли, проложившей складочки у переносицы, у рта, засветившейся в глубине глаз, украсившей улыбку. И все молоды, начальники цехов — такая же молодежь, их почти невозможно отличить от рабочих; а пожилые мастера как будто тоже помолодели, подтянулись… Новое поколение пришло в наш мир, поколение строителей коммунизма.

Аграрная страна стала индустриальной. Бывшая глухая Эриванская губерния сделалась цветущей социалистической республикой с собственной тяжелой промышленностью, с высокой культурой сложного машиностроения, станкостроения, производства тончайших измерительных приборов высокого класса и точности.

Но и сельское хозяйство молодой республики не осталось на обычном уровне, оно прошло все фазы социалистического развития, и наблюдать его сейчас, наблюдать те процессы, что происходят в нем, — значит заглядывать сквозь сегодняшний день, как сквозь большое распахнутое окно, в сияющие сады грядущего.

В «классической стране малоземелья», как называли Армению старые агрономы, с каждым годом ширилась площадь, становившаяся годной для обработки. Очищались от камней и распахивались горные склоны ущелий. Большие иссушенные безводьем пространства поила вода новых и новых каналов. Минеральные удобрения, привозившиеся издалека, стала все в большем и большем количестве производить сама республика… Сохранять влагу в земле, смягчать сухой и знойный воздух начали помогать целые рощи молодых деревьев, — лесосев и лесопосадки двинулись походом на безлесные равнины. Все мощнее и крепче становились колхозы, — и коллективная форма хозяйства вывела армянского крестьянина из его тысячелетней нищеты. Впервые за всю историю Армении на полевые работы вышла женщина. Муж не давал ей раньше становиться за плуг, — это считалось мужским делом. Сильная и выносливая, молчаливая, бесконечно терпеливая армянская женщина взяла во время войны мужскую работу в свои руки и показала чудеса энергии и трудоспособности.

Неуклонно из года в год увеличивался озимый клин — за три года войны, например, он вырос на десятки тысяч гектаров, а если заглянуть глубже в прошлое, то увидим, что рост его особенно усилился с 1937 года — за семь лет на 88 721 гектар.

Что означало это увеличение для Армении? Весна на армянском нагорье холодна, а лето засушливо. Бывает, что яровые еще и вызреть не успеют, а уже погорят от солнца. И другое бывает: в нагорных районах падает град с голубиное яйцо. Не успеют вылезти слабые, бледненькие ростки яровых, как их перемалывает град, — и опять неурожай. А озимые сеют под снег, сеют хорошими семенами высокоурожайных местных сортов «слфаат» и «гюльгани», которые к осени у вас под рукой, время есть отобрать их, — и они набирают за зиму влагу, вызревают уже крепкими ко времени града и обеспечивают хлебом горные районы, где раньше постоянно страдали от недородов.

Озимые берут от армянской земли соки, которые без них пошли бы на сорняки: озимые питаются за счет солнца, — их вегетационный период долог. И в результате не только не истощают землю, но после них некоторые пропашные культуры (свекла, например) чувствуют себя здесь лучше, чем после яровых.

А если вспомнить, что озимый клин, как правило, помогает регулировать и вводить севооборот, то станет особенно ясным, насколько окрепла и шагнула вперед культура сельского хозяйства в Армении за истекшие годы. Но вместе с ростом озимого клина мичуринская наука подсказала Армении и такое средство борьбы с условиями климата и вегетационного периода, как замечательный способ летних посадок. Летний посев кормовой травы суданки, летняя посадка картофеля уже дали свои результаты.

В мае 1950 года Совет Министров СССР поставил перед Арменией задачу: добиться, чтобы в ближайшие годы республика смогла себя обеспечить собственным хлебом. Это огромная задача. Для выполнения ее Армения должна к 1957 году расширить посевную площадь зерновых в колхозах с 280 тысяч гектаров до 460 тысяч гектаров, причем 400 тысяч гектаров должно быть отдано под пшеницу и только 60 тысяч гектаров под другие зерновые культуры. Но для победы одного расширения площади мало, — необходимо удвоить и урожайность зерновых, а это означает серьезнейшую борьбу за высокую культуру обработки земли, за удобрения, за механизацию полевых работ, за правильный севооборот. На XV съезде Коммунистической партии Армении было отмечено, что одним из главных вопросов дальнейшего развития сельского хозяйства Армении является борьба за пшеницу. К этому вопросу должно быть приковано внимание партийных и советских организаций, а также колхозов.

Вместе с подъемом урожайности зерновых год от году поднимается в Армении и урожайность трудоемких ценных растений. Даже в те годы, когда хлеб был дороже всего, в труднейших условиях войны, расширялась площадь также и под техническими культурами. В республике выросли посевы табака и свеклы; решительно завоевали Армению картофель и овощи. Идут работы над выведением длинноволокнистого хлопка, разводятся герань и казанлыкская роза, дающие ценное масло.

Развитием перерабатывающей промышленности послевоенная пятилетка закрепила рост этих ценных культур; построены сахарный завод, новые консервные фабрики, расширен Ленинаканский текстильный комбинат, завод лаков и красок в Ереване и многое, многое другое.

Армения, никогда не имевшая своих семян для посева кормовых растений, сейчас создала свои превосходные семеноводческие хозяйства, превращает многие дикорастущие травы в культурные кормовые. Орошение Араздаянской степи и других земель даст Армении много десятков тысяч гектаров дополнительной поливной посевной площади. Вместе с этим ростом поднимается и культура труда, множатся кадры опытных работников. Сельское хозяйство насыщается механизмами и электричеством, вся Советская Армения становится страной сплошной электрификации: на 1 февраля 1951 года из 666 колхозов республики было электрифицировано 456. По сравнению с 1940 годом доходы колхозов увеличились больше чем в четыре раза, и в 1950 году число колхозов-миллионеров в такой сравнительно небольшой республике, как Армянская, выросло до 112. Насколько высока сегодня культура сельскохозяйственного труда в Армении, показывает быстрое увеличение числа выдающихся работников и работниц полей. Если в 1948 году здесь был только один Герой Социалистического Труда, то в 1950 их стало 116, и за эти два года 2600 колхозников получили ордена и медали.

Я почти ничего не сказала о садах и виноградниках Армении. Ими она славилась с глубокой древности. Но между садами мелких собственников в 1913 году и большими колхозными и совхозными площадями в наши дни — огромная разница. Новая, передовая агротехника резко изменила в Армении урожайность, — сады по-новому удобряются, новыми средствами борются в них с вредителями. Сбор плодов увеличился в Армении в четыре с половиной раза. Любопытной статистикой занялись люди в 1944 году. Знаете, сколько пришлось тогда винограда на каждую душу населения в Армении? Около шести пудов. Если бы можно было хранить его, любой из жителей республики мог бы круглый год есть по восемь килограммов винограда в месяц! А в послевоенной пятилетке сады и виноградники получили дополнительную площадь. Надо еще сказать о передвижении плодов в верхние зоны. Закавказье ввело мичуринские методы позднее, чем Север и средняя часть России. Но армяне уже почувствовали благодетельную силу гибридизации, продвижения новых выведенных сортов туда, где раньше не росли яблоки, не созревали помидоры. Замечательные люди, последователи Мичурина и ученики Лысенко, работают здесь, смело вводя их методы, высоко поставив селекционное хозяйство. Сад проникает все выше и выше, и уже в Зангезуре созревает апорт, в Мартуни — антоновка, в Даралагязе — прекрасная анисовка и груша, а в Апаране — такие овощи, которых раньше, прожив там безвыездно всю свою жизнь, многие апаранцы и в глаза не видели. Предстоит массовая прививка дичков, превращение огромного количества диких плодовых деревьев в лесах Зангезура и Айоц-дзора в культурные сорта.

Одной из важнейших послевоенных задач перед Арменией, как и перед всем нашим Союзом, встала задача выполнения трехлетнего плана развития общественного животноводства. Она очень сложна для каждой советской деревни после разрушений войны. Но в Армении выполнение этой задачи осложнилось еще и полной недостаточностью кормовой базы. Только одним увеличением поголовья тут ничего нельзя было достичь. Малорослых и малоудойных армянских коров следовало превратить в высокоудойных, породистых; прежнее малопродуктивное, кочевое животноводство — сделать культурным, стойловым. Процесс этот начался в сущности с первых лет существования республики, но особенно необходимым он сделался после Отечественной войны, когда удалось, на опыте осуществляемой трехлетки, правильно нащупать пути решения задачи: создание и расширение кормовой базы; выведение своей республиканской породы рогатого скота — дорийской; переброска ферм в верхние, горные зоны республики; освоение нового метода воспитания телят, холодного, и много других мероприятий, вплоть до создания своих семеноводческих хозяйств по травосеянию. А среди этих мероприятий очень важным был для животноводства, как и для всего социалистического сельского хозяйства Армении, рост облегчающих труд человеческий механизации и изобретательства.

Возьмем простейшее средство орошения — каналы. Много веков строились они традиционно, без особенных технических новшеств. Сейчас, как я уже писала выше, новая система орошения водоразборными бороздами вместо постоянных каналов, отнимающих много времени, сил, денег, воды и земли, в Армении уже налицо, и, например, только в одном колхозе (имени Микояна) магистральный канал сократился с 49 километров до 21, легче стало ухаживать за ним и поддерживать его, отвоевана лишняя земля, по которой проходил магистральный, меньше расходуется воды. Но дело не только в этом, не только во введении новой системы. Электрификация трудоемких работ подтолкнула изобретательскую мысль, и мы видим, как в самой старой, самой консервативной технике проведения и эксплуатации каналов, технике, выработанной, казалось бы, бесспорным опытом тысячи поколений, наступили резкие изменения. Сколько было, например, страданий с просадками грунта в каналах и как дорого, в какую «копеечку» влетала борьба с ними, цементирование, бетонирование. А вот тов. В. Канаян из НИИГ[89] Армении предложил делать гидроизоляцию из местных материалов, и это дешевое средство выровняло дно канала, уничтожило просадку. Не меньше мук было с ежегодной очисткой каналов, производившейся вручную. Сейчас очистка каналов почти наполовину механизирована. Сложно и хлопотно было управление оросительной системой, — сейчас диспетчер, сидя у своего пульта, как железнодорожник, управляет пуском воды, словно поездом. Дождевание табака, электродоилка, электрострижка овец, электропоилка, переброска и откачка воды, механизмы на полях, управление ими — всюду тяжелый ручной труд человека отступает перед легкой и неутомимой рукой электричества. Это отражается и на росте связи, на культуре дорог. Возьмем дорожные мосты: простые, проложенные колесами крестьянских арб, послушно идущие то круто вверх, то круто вниз, то в овраг через речку, то на горку — вслед за естественным профилем матушки-земли; старые сельские дороги мостов не требуют, арба или ишак и так пройдут по ним. Но машине идти по ним невозможно. Машине нужна трасса. А там, где трассируются дороги, где они строятся культурно, необходимо нужны и мосты. И цифры ясно говорят на своем языке: в 1920 году дорожных мостов в республике было только 328, а в 1950 году их стало 1055…

Если заглянуть в планы наших колхозов, поговорить с бухгалтерами и экономистами рай- и сельсоветов, МТС и совхозов, посидеть во время горячей работы в кабинете председателя колхоза, принимающего десятки посетителей, и вслушаться, вглядеться, вдуматься во всю эту бурную жизнь нашей сегодняшней деревни, то придешь к несомненному неожиданному выводу: да разве «деревня» это? Да разве кое-что в ней не напоминает процессы, происходящие в нашей промышленности, в городских учреждениях? Механизация, рационализация, борьба за экономичность, приложение изобретательской мысли, обновление технологии, комбинирование, кооперирование, рост комплексности — и новые люди! Новое поколение людей, лицо человека, освещенное мыслью, лицо читающего, думающего, заинтересованного человека. «Советская власть плюс электрификация» постепенно снимает в деревне разницу между сельскохозяйственным и промышленным трудом. «Советская власть плюс электрификация» постепенно снимает в деревне разницу между трудом физическим и умственным. И это становится видно простым глазом, переходит в действительность.

И сам собой напрашивается еще один вывод, ясный из всего вышеперечисленного: участие науки в этом великом культурном процессе, повседневная, постоянная, неутомимая роль армянских ученых, армянской Академии наук во главе с ее президентом В. А. Амбарцумяном в решении практических вопросов сельского хозяйства и промышленности.

Я перечислила несколько новых явлений, характерных для сегодняшней Советской Армении. Но характерны они не только для нее, — эти явления типичны для многих мест нашего необъятного Союза, они представляют собою «социалистическое содержание» его большого и единообразного хозяйства. Между тем Армения глубоко своеобразна и по своему географическому и по климатическому положению, и одно только перечисление того, что есть в республике и что будет в ней в ближайшие годы, еще не даст читателю полного знания о ней. Для полного знания необходимо увидеть, в чем «необщее выражение» лица этой маленькой республики, в чем своеобразие узловой формулы ее хозяйства, первые шаги которого начертал Ленин, как «орошение» и «электрификацию». Вулканическая горная страна, полупустынное царство камня и солнца, Армения вошла в семью советских республик, обращая свои минусы в плюсы. Безводье потребовало искусственного орошения, а при особенностях водного режима в Армении, профиле ее горных ущелий, высоком падении ее речек — искусственное орошение легко и естественно сочеталось с гидроэнергетическими установками. Вода, направленная в каналы и брошенная на турбины, сослужила двойную службу — напоила землю и дала Армении дешевый киловатт-час. А дешевый киловатт-час — это как раз то, что ищут в первую очередь химическая промышленность и электрометаллургия, потребляющие электроэнергию в огромном количестве. Понятно, что именно с химической промышленности и начался индустриальный рост Армении, пришли в нее каучук и алюминий и разрослись целыми заводами-городками.

Но на химической промышленности этот рост не закончился. Химическая промышленность потянула за собою развитие новых производств, использующих ее отходы; подняла индустриальную культуру республики, вырастила опытные рабочие кадры и всем этим облегчила и отчасти обусловила бурный рост машино- и станкостроения в Армении. Сейчас новые отрасли тяжелой промышленности, электромашиностроение в особенности, уже начали определять собою индустриальное «лицо» республики. За них, за их большое будущее говорит сама жизнь, соседство большого металлургического завода в Грузии, близость Баку с его заводами, с которыми Армения легко и выгодно кооперируется, получая от них необходимые части и детали.

В горных ущельях Армении почти не было дорог, а поискам дорожных трасс всегда помогают геологи, так же как и поискам воды. Бездорожье и безводье не только не остановили, но наоборот — стимулировали работу геологов, и победа над ними, над бездорожьем и безводьем, шла рядом с освоением богатых недр армянских гор. А новооткрытые рудные недра, в свою очередь, подтолкнули и дорожное и жилищное строительство. До Октябрьской революции никому и в голову не пришло бы смотреть на маленькую «Эриванскую губернию» как на место будущих геологических открытий. Наоборот, в ходу были утверждения о том, что вся она уже изрыта и перерыта, что медь в ней исчерпана и вообще больше искать в ней нечего. А между тем в наши дни объем геологоразведочных работ в Армянской ССР значительно увеличился.

Республика бедна лесом, и для строительства пришлось искать камень. Тогда вулканические горы раскрыли все несчетное богатство своих чудесных туфов, своего декоративного камня, своего базальта, кальцита, пемзы, глины, — и строительные материалы Армении пошли служить не только ей, но и всему нашему Союзу. В то же время бедность дешевым строительным лесом заострила вопрос о буке и дубе, тисе и грабе, которыми богаты армянские леса, — и не только в смысле практического использования этого дорогого поделочного материала, но и в смысле искусственного разведения (при лесопосадках) именно этих лесных пород.

Так, диалектически раскрывая в каждом природном недостатке возможные преимущества, превращая постоянным приложением творческого труда свои природные минусы в плюсы, отражая на себе общий социалистический план преобладания природы, связующий в единый организм весь наш огромный Союз, но и сохраняя свое своеобразие, вырастала Советская Армения. При всех недочетах сельского хозяйства, растущая материальная мощь маленькой республики и героический труд ее народа позволили ей досрочно выполнить послевоенный пятилетний план и уверенно пойти навстречу второй послевоенной пятилетке.

Рост материальный связан с культурным ростом. Чем была Армения до революции? Забитой, отсталой провинциальной глушью. В Ереване и мечтать не смели об университете. Школы можно было перечислить по пальцам. Население, не выезжавшее за пределы Армении, никогда не видело трамвая. Керосиновая лампа в деревнях была роскошью даже у кулака. Те же, кому удавалось получить образование в России, большей частью оставались там и растворялись в русской интеллигенции. Только очень немного врачей «практиковало», как тогда говорилось, в Ереване, — их знали не только в Армении, но и в соседней Персии. Ереванского старожила, доктора Ованнесяна, имевшего на главной улице свою собственную больницу, построенную в стиле «модерн», приглашал к себе делать операции персидский шах.

Суховатый и благовоспитанный, в длинном сюртуке, доктор Ованнесян был специалистом на все руки: хирургом, терапевтом, акушером, аптекарем — сам делал и раздавал все лекарства. Он доживал свой век уже после революции, когда вокруг в городе разрослись государственные больницы, клиники, амбулатории, аптеки. До революции крестьяне отдаленных районов не знали, что такое лечение, а ереванцы не знали, что такое рентген. Как недавно все это было и каким уже невероятным кажется оно нам сейчас, — чем-то старинным, почти анекдотическим, а ведь люди моего поколения видели это своими глазами и притом вовсе не в ранней молодости!

Сейчас в районные больницы, высоко в горах, приходят колхозники и колхозницы, чтобы сделать рентгеновский снимок. В количественном выражении это значит, что в Армении, почти не имевшей до Октябрьской революции медицинской помощи, а тем более бесплатной, уже к 1947 году для медицинского обслуживания населения имелось 98 больниц, 217 амбулаторий, 300 фельдшерско-акушерских пунктов, — а через пять лет и это число покажется до смешного маленьким. Нужно еще помнить, что, кроме увеличения общего числа больниц и других общественных зданий, идет и само преобразование этих зданий: из глинобитных в кирпичные, из одноэтажных в многоэтажные.

Неизмеримо выросли культурно-просветительные учреждения. В стране, по далеко не последним данным (которые, кстати сказать, непрерывно меняются в сторону роста), 17 высших учебных заведений, где обучается около 13 тысяч студентов; 49 техникумов с 9600 учащимися; 9 ремесленных и 5 фабрично-заводских школ с 1185 учащимися и свыше тысячи обычных средних и начальных школ с 280 тысячами учеников. Остановимся на последней цифре. Главным показателем поднимающейся культуры наших советских республик служит, конечно, общее образование всей массы их населения. Советская Армения уже несколько лет как сделалась страной всеобщей грамотности. На XIV съезде Коммунистической партии Армении была поставлена уже более высокая задача: сделать обязательным всеобщее семилетнее обучение в деревнях и десятилетнее в городах. Этим закладывались основы не одной только грамотности, но и общего образования народа. И задача выполняется успешно, нужное количество школ на селе и в городе уже почти создано. Школы строятся непрерывно, и педагогов становится все больше и больше.

Но не только школа способствует распространению культуры и образования в народе. Вся наша советская жизнь на каждом шагу открывает неисчерпаемые возможности для самообразования.

В Армении, как и всюду в Союзе, с каждым годом все серьезней и глубже втягиваются коммунисты в политическую учебу. Труды классиков марксизма-ленинизма переводятся на армянский язык, издаются большими тиражами. Подъем общего культурного уровня народа — это та органическая база, на которой естественно вырастает и научно-исследовательская работа армянских ученых. В 42 научных институтах Армении около 1400 научных работников. До войны в республике имелся филиал Академии наук СССР (Армфан), а в годы войны в Ереване была организована своя самостоятельная Академия наук, стянувшая к себе разбросанные силы крупнейших армян-ученых и тесно связавшая их с практическими проблемами республиканского хозяйства. На 1950 год в Академии наук числилось 26 действительных членов, 17 членов-корреспондентов; в состав ее входило 35 институтов и 700 научных работников, докторов, профессоров и кандидатов. Среди армянских ученых немало женщин. Я уже писала выше о знаменитом сорте пшеницы «егварди-4»; ее вывели ученый секретарь Института генетики и селекции растений, кандидат биологических наук Армик Егикян и старшая научная сотрудница института Амалия Мкртчян. Вся страна знает замечательного химика Аракси Бабаян. Кроме нее, еще две женщины, Дарья Бабаян и Виргиния Микаэлян, имеют степени доктора наук; 17 женщин — кандидатов наук работают в научно-исследовательских институтах Академии, и 50 женщин ведут научную работу в области медицины.

Самые глухие в прошлом районы получили свои театры; всего их в республике 27, а библиотек 621; сельских клубов — 919; городских клубов — 10. В каждом районном центре есть свой Дом культуры, а республика в целом имеет 135 киноустановок.

Печальна была судьба армянских детей до революции. Не говоря уже о беспризорных и сиротах, в бедных крестьянских семьях и при отце с матерью было немногим лучше малышу: глаза его гноились от дыма очага, он заражался трахомой, его безобразила и часто ослепляла оспа, от которой в деревнях не было лечения. Сейчас в прошлое канула оспа, исчезла трахома, побеждена беспризорность; в республике открыто много детдомов, яслей и детских садов. Надо при этом еще и еще напомнить читателю, что приводимые цифры не стоят на месте, они непрерывно движутся вверх, по кривой роста, и то, что верно для вчерашнего дня, сегодня уже оказывается устаревшим, а назавтра будет оставлено далеко позади.

В Армении, кроме армян, имеются и другие национальности: русские, азербайджанцы, курды. Цветущие и крепкие колхозы русских, районные центры, особенно такие, как бывшая Воронцовка, а сейчас Калинино, занимают почетное место в хозяйстве республики, славятся культурным молочным хозяйством, знаменитым пчеловодством, отличным огородничеством. В столице Армении есть хороший русский театр, русская республиканская газета; немало книг на русском языке издают и Академия наук и Арменгиз (Государственное издательство Армении). Но пользуются ими не одни только русские, — почти все население Армении говорит по-русски.

Резко изменилась после революции судьба курдов в Армении. Народ, не имевший до Октябрьской революции своей письменности и почти не оседлый, получил свой шрифт, свои учебники, свои школы, воспитал собственную интеллигенцию. Курдские ученые ведут сейчас серьезную исследовательскую работу в Академии наук Армянской ССР. Кто приедет в центр курдов, Али-кочак, сможет присутствовать на ярких, талантливых спектаклях курдского театра.

Но особенно сильно сказалась советская национальная политика на взаимоотношениях армян и азербайджанцев, живших до самых последних лет в Армении. В 30-е и 40-е годы здесь издавались на азербайджанском языке республиканская и районные газеты. Армения посылала азербайджанцев депутатами в республиканский Верховный Совет и в Верховный Совет СССР. Ереванский педагогический институт имел азербайджанский сектор с тремя факультетами; кроме него, в Ереване находились азербайджанский сельскохозяйственный техникум, педагогическое училище, две средние школы; и в Центральной библиотеке, и в детской, и в городской есть азербайджанские отделения. О районах говорить нечего, — везде были свои средние школы. С переселением части азербайджанцев на родину, в соседний Советский Азербайджан, эти данные несколько снизились в количественном отношении.

Есть многонациональные села, где бок о бок в одном колхозе дружно живут и работают армяне, русские, азербайджанцы (Чайкент, Конкан), и все они одинаково любят свои родные села, как родину. Азербайджанцы гордятся знаменитым своим ашугом — поэтом Алескером, родившимся в Басаргечарском районе Армении, и другими уроженцами республики — прозаиком-новеллистом Акпером Ереванлы (А. Сулеймановым), пишущим на современные темы и одновременно готовящимся к научной деятельности; поэтом Джалалом Сардаровым — уроженцем Котайка.

Поэт Джалал Сардаров вырос в селе со смешанным населением.

Вот эти стихи азербайджанского поэта, уроженца Армении:

В этом росте нового человека нашей земли, в перечне культурных ценностей, создаваемых народом, ярко встают главные, обобщенные черты советского гуманизма. Труд, пронизанный светлой и радостной работой пробужденного разума; мысль, взлетающая тем выше, чем сильней и крепче она опирается на практику; страстная преданность новой, советской родине, питаемая соками любви к человечеству; уважение и понимание чужой национальности, рожденное глубоким и правильным освоением своей собственной… И во всем этом — счастье неутомимой борьбы за будущее, преодолеваемых трудностей, сознательного творчества истории, нерасторжимой связи с коллективом, то великое счастье опоры на народ, на массу, без которого нет коммуниста.

Не сразу и не легко выковывались эти черты.

Нужны были годы и годы непреклонной борьбы большевиков, чтоб расчистить почву для роста этих новых черт. Нужны были годы и годы упорной воспитательной работы, выкорчевывающей старую психику частного собственника, темноту рабской приниженности, опасливость одиночки, чтоб дать простор для роста этих новых черт. Изо дня в день, из месяца в месяц терпеливо, упорно, самоотверженно направляла этот рост и развитие наша великая партия. Она воспитывала людей на пашнях, в школах, на кочевках, в шахтах, в вузах, — воспитывала их везде и всегда, направляя народную мысль на высокие нравственные идеалы, заложенные в основе советского строя, уча их гражданскому, политическому самосознанию. И какая духовная сила требовалась для этой работы!

Одну встречу я запомнила на всю жизнь. В ней, как солнце в капле воды, засверкала для меня вся великая воспитательная работа, ведущаяся нашей партией в народных массах.

Случилось это на заре советской власти в Армении, еще в те времена, когда существовал в уездах (тогда еще были уезды, а не районы) так называемый женский отдел и заведовали им завжен, городские девушки, чаще всего молодые, только что окончившие партийную школу. Я должна была как специальный корреспондент «Известий» проехать из Гориса в Сисиан и отправилась просить транспорт и попутчика в уездный комитет партии. Дорога предстояла трудная, «пошаливали», как тогда говорилось, то есть нападали и грабили, а то и убивали одиноких путников; транспорт существовал один — верховая лошадь. Мне хотелось найти солидного попутчика, милиционера, обмотанного патронташем и с маузером у пояса. Но каково же было мое смущение, когда, придя еще до свету к зданию укома, где уже тихо посапывали у изгороди две оседланные лошади, я увидела вместо милиционера худенькую девушку в нарядной блузке, выутюженной юбке и ажурных чулках. Девушка, видимо, первый раз ехала верхом, — ей подставили табуретку, и она, взобравшись на седло, обеими руками ухватилась за поводья. А впереди было 40 километров трудного и опасного пути!..

— Вы знаете дорогу? — неприязненно спросила я.

— Спросим! — ответила девушка.

Секретарь укома, усмехнувшись, хлестнул тонкой веткой наших лошадей, и мы потрусили вперед по неизвестной дороге в белеющем, едва начинавшемся рассвете необъятного Зангезурского нагорья. Всю дорогу я неистово злилась. Спутница моя ехала чересчур медленно, с серьезным лицом, и было видно, что мускулы ее натружены от непривычного напряжения; она не жаловалась, очень оберегала от пыли и ветра свою блузку и юбку, аккуратно поддерживала платочек на голове, чтобы не сбилась прическа. Спросить о дороге было не у кого, но ориентировалась она лучше меня по незаметным признакам, о которых знала, видимо, заранее. Я торопилась и нервничала. И наконец уже к вечеру утомительнейшего дня мы добрались до Сисиана. Ее встретили у ворот Совета, и она, сойдя с лошади, долго стояла в кучке встретивших ее людей, обмахиваясь чистым платочком и оживленно с ними беседуя. Я знала, что все ее существо было смертельно утомлено. Даже мне, до этого две недели не сходившей с седла, было трудно размять кости и сразу шагнуть не вразвалку, — а ведь спутница моя в первый раз ехала верхом! Обе мы почти не ели в дороге. Но по спокойному ее лицу ни о чем этом и догадаться было нельзя. Постояв, она взяла под руку соседа и медленно, переговариваясь со спутниками, пошла к Совету, чистенькая, аккуратная, словно и не сделала сорока километров верхом.

Я сдала лошадей, раздобыла где-то теплый чурек с сыром и отправилась вслед за нею в полуоткрытые двери Совета. Уже стемнело; в мигающем свете керосиновой лампы вся комната была полным-полна армянских крестьянок. Сидели на скамьях, на полу, облепили стол, стояли у стен. Кое-кто держал грудного младенца; замужние были повязаны по старинному обычаю — платком от уха к уху, закрывающим рот и всю нижнюю часть лица. Десятки черных блестящих глаз с детским любопытством так и обшаривали мою завжен, сидевшую за столом в президиуме. Видно было, что они по-своему судят и взвешивают всю ее, от волос до кончика туфель, видят и подмечают, как она держится, одета, причесана. Гортанная армянская речь завжен лилась свободно, убедительно. Когда она кончила, я попыталась было сунуть ей в руку кусок чурека, — но если бы я предложила ей не хлеб, а живую змею, спутница моя не отдернула бы руку с большим негодованием.

Очень медленно и не сразу, вынуждаемые вопросами, словно нехотя, из-под платка, стали говорить женщины. Постепенно платки были сдвинуты на подбородок, на шею, конфуз прошел, голоса окрепли, началась горячая, страстная беседа с жестом, со скрипом. Каждая потянулась к столу, к завжен, и какая-то очень старая крестьянка, полуслепая от трахомы, со впалыми щеками и натруженными большими руками вековечной работницы, неожиданно ласково назвала мою молоденькую спутницу, по летам годившуюся ей во внучки, словом «майрик» — матушка…

Собрание кончилось только к рассвету. Ночлег нам отвели на сеннике в школьной комнате. Соседка моя долго ворочалась и не могла уснуть. Руки ее, лежавшие поверх одеяла, дрожали мелкой дрожью. Она пожаловалась:

— Вот, сама не знаю отчего, сердцебиение по ночам и руки дрожат.

Я не выдержала:

— Почему вы не дали себе отдыха, не поели хлеба, не напились воды? Кому нужно это молодечество, притворство?

Завжен поглядела на меня с удивлением:

— Вы, должно быть, не знаете… Ведь это же был актив, собрание актива! Ведь я в деревню первый раз приехала. Хороша я была бы, если б сразу за хлеб и за отдых! Как же можно не уважать общество?! Они и слушать бы меня не стали. Работать бы не смогла!

Так в звездном свете зангезурской ночи я тоже получила незабвенный для меня урок высокого партийного такта, партийной этики. И много раз потом, на бесчисленных съездах и совещаниях, когда свободная, выросшая, государственно мыслящая крестьянка Армении поднимала в широком жесте с трибуны свою коричневую от солнца и земли руку и речь ее вольно неслась в зал, я вспоминала другую руку, — бледную городскую руку завжен, дрожавшую нескончаемой дрожью на сеннике случайного деревенского ночлега.

Преданно работали сотни коммунистов и коммунисток в Армении. И в людях крепло государственное сознание, а вместе с ним незаметно, неуловимо начал меняться и самый физический облик армян. Выпрямилась спина у крестьянина, открылось лицо у женщины, стройней стали ножки ребят. Конечно, и это восстановление шло не само собой. Медицина, проникнув в глухие углы, погнала оттуда оспу, трахому, рахит, ревматизм, грязь, заразу. Диспансеры повели борьбу за народное здоровье. В деревню и город весело вошла физкультура, завоевав молодежь. До революции Армения и не мечтала о спорте. Если в деревнях еще игрывали на празднике в лахт и устраивали борьбу, то горожане и представления не имели о лечебных свойствах ритма и движения.

Сейчас ни один праздник в Армении, как и во всем Советском Союзе, не обходится без каких-нибудь элементов физкультуры. Но красивейший из наших праздников — это Всесоюзный физкультурный парад, на котором красота и молодость, сила и гибкость, ловкость и грация в строгой дисциплине ритма показывают зрителям, как похорошел наш народ, как он полнокровно счастлив, как властен над своим гибким и здоровым телом. И армяне на этом параде отнюдь не последние! В республике выросли все виды спорта, в ней гордятся своими спортсменами, завоевавшими мировые рекорды, такими, как тяжеловес С. Амбарцумян, гимнаст Грант Шагинян. И они не одни, — с каждым годом множатся лучшие из лучших, — чемпион по боксу Э. Аристакесян, чемпион СССР по классической борьбе С. Вартанян, республиканская чемпионка по бегу, легконогая Назик Аветисян, капитан футбольной команды Г. Кармирян, — и много, много других атлетов, альпинистов, борцов, тяжеловесов… Спортивное общество «Колхозник», организовавшееся в деревнях Армении, сразу же вовлекло в свои ряды десятки тысяч колхозников.

Но в памяти моей встают не эти массовые организации, не те из имен, что облетели весь мир, — Грант Шагинян, С. Амбарцумян, — не блестящие всесоюзные парады. В памяти моей — первые шаги физкультуры, деревянная эстрада маленького горняцкого клуба в городе Кафане осенью 1925 года. На этой эстраде шел самодеятельный спектакль, устроенный шахтерами в честь пятой по счету годовщины советизации Армении. Под звуки зурны и барабана мужчина, одетый в крестьянское женское платье, за неимением подходящей женщины-актрисы, подбоченившись, обменивался с другим актером, игравшим придурковатого крестьянина, отменными армянскими остротами. Зрители шумно одобряли. Пьесе было с полсотни лет. Когда занавес упал, нас таинственно попросили подождать немного, не расходиться. Готовилось еще что-то необычайное, что-то не отмеченное в программе. Снова поднялся занавес, сцена была пуста. Деревянный пол посыпан песком. Под звуки музыки справа и слева вышли, ритмично вскидывая голые коленки, четыре человека. Они были в трусах. Они шли, красные, как раки, с намокшими от пота затылками, смертельно сконфуженные, не глядя в зал, но шли храбро, словно исполняя серьезную задачу. И зал совершенно затих. Выстроившись в ряд, четыре человека вдруг, как по команде, раздвинули руки, выставили правые ступни и начали делать чисто, аккуратно, хотя еще напряженно и неловко дыша, фигуры гимнастики. Это был первый физкультурный номер, виденный мною в молодой республике Армении. Четыре горняка Кафана, один азербайджанец и трое армян, все четверо — типичные кавказцы, с хорошими, застенчивыми глазами-черносливами, вдруг показались мне странно знакомыми, виденными где-то и в Москве, и в Туле, и в Новосибирске, и в Минске, и под Полтавой. Откуда это, что это?

— Ишь, советские ребята! — сказал кто-то громко в зале. И тайна общего выражения, тайна несомой в будущее новой, широкой, сплотившей миллионы людей молодой нашей культуры, пионерами которой чувствовали себя эти сконфуженные, но торжествующие первые шахтеры-физкультурники на заре революции в далеком уголке Армении, стала ясной для всего зрительного зала.

Так во всем, что создавалось и создается на нашей земле — и в самом большом, и в самом малом, и в государственных делах, и в тысяче культурных мелочей, — сквозь национальную форму выражения росло и растет у нас общее для всего Советского Союза социалистическое содержание, несокрушимый фундамент любви и дружбы между народами нашей земли.