Хармс Даниил
Избранное

Хармс Даниил

Избранное

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ.

Предлагаемая вниманию читателя книга — не академическое изда ние, и дотошный читатель наверняка обнаружит в ней какие-то огрехи и недостатки. Тем не менее, мы надеемся, что выход этого сборника в какой-то мере поможет удовлетворить растущий интерес к творчеству Даниила Ивановича Хармса. Следует отметить, что все необходимые условия для выхода такого или даже более обширного сборника в государственном издательстве есть, и что произведения

Д.Хармса уже изданы во многих странах, в том числе и на русском языке. Но как долго придется нам ждать выхода в нашей стране подобной книги, или, скажем, полного собрания произведений этого интереснейшего писателя — неизвестно.

Большинство попадавшихся нам машинописных сборников произве дений Хармса имеют целый ряд недостатков: отрывочный, случайный подбор произведений, наличие вещей, написанных другими авторами (особенно часто встречаются в таких сборниках произведения

А.Введенского), большое количество искажений, неточностей, про пусков в тексте. Работая над настоящим сборником, мы старались восстановить авторскую редакцию текстов* и включить в него про изведения, представляющие основные направления творчества Хармса.

В книгу не включены так называемые "детские" (т. е. написанные для детей) произведения писателя. Читатель может ознакомиться с ними по вышедшим за последние 15 лет книгам ("Что это было?",

М.1967; "Игра",М.1962,1963; "Двенадцать поваров",М.1972; и др.),

а также по публикациям в периодической печати (например, "Дет ская литература", 1966, № 2; "Литературная газета", 1973, № 27;

"Неделя", 1976, № 2). Много "детских" произведений Хармса можно найти в старых подборках журналов "Чиж" и "Ёж" (конец 20-х, 30-е годы).

????????????????????????????????????????????????????????????????

* — в сборнике значком — (?) — в заглавии обозначены тексты, в которых могут быть отклонения от авторской редакции.

I

СЛУЧАИ

— 3

ПЕТРОВ И КАМАРОВ

Петров: Эй, Камаров!

Давай ловить комаров!

Камаров: Нет, я к этому еще не готов;

Давай лучше ловить котов!

ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН

Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на со сне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семен Семенович, сняв очки, видит, что на сосне никто не сидит.

Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и опять видит,

что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семен Семенович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит.

Семен Семенович, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семен Семенович не желает верить в это явление и считает его оптическим обманом.

ПУШКИН И ГОГОЛЬ

Гоголь (падает из-за кулис на сцену и смирно лежит.)

Пушкин (выходит, спотыкается об Гоголя и падает): Вот черт!

Никак об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут.

(Идет, спотыкается об Пушкина и падает.) — Никак об

Пушкина споткнулся!

Пушкин (поднимаясь): Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об

Гоголя и падает.) — Вот черт! Никак опять об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкает ся об Пушкина и падает.) — Вот мерзопакость! Опять об

Пушкина!

Пушкин (поднимаясь): Хулиганство! Сплошное хулиганство! Вот черт! Опять об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Это издевательство сплошное! (Идет,

спотыкается об Пушкина и падает.) — Опять об Пушкина!

Пушкин (поднимаясь): Вот черт! Истинно, это черт! (Идет,

спотыкается об Гоголя и падает.) — Об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Идет, спотыкается об

Пушкина и падает.) — Об Пушкина!

Пушкин (поднимаясь): Вот черт! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает за кулисы.) — Об Гоголя!

Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы.)

За сценой слышен голос Гоголя: "Об Пушкина!"

З А Н А В Е С.

— 5

СЛУЧАЙ С ПЕТРАКОВЫМ

Вот однажды Петраков хотел лечь спать, да лег мимо кровати.

Так он об пол ударился, что лежит на полу и встать не может.

Вот Петраков собрал последние силы и встал на четвереньки.

А силы его покинули, и он опять упал на живот и лежит.

Лежал Петраков на полу часов пять. Сначала просто так лежал,

а потом заснул.

Сон подкрепил силы Петракова. Он проснулся совершенно здоро вым, встал, прошелся по комнате и лег осторожно на кровать.

"Ну, — думает, — теперь посплю." А спать-то уже и не хочется.

Ворочается Петраков с боку на бок и никак заснуть не может.

Вот собственно и все.

ИСТОРИЯ ДЕРУЩИХСЯ

Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.

Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея

Алексеевича и ударил его по зубам.

Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, по валился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексе евича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно иска леченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей

Алексеевич убежал.

А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать.

СОН КАЛУГИНА

Калугин заснул и увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит миллиционер.

Калугин проснулся, почесал рот и опять заснул, и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах притаился и сидит ми лиционер.

Калугин проснулся, положил под голову газету, чтобы не мочить слюнями подушку, и опять заснул, и опять увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит милиционер.

Калугин проснулся, переменил газету, лег и заснул опять.

Заснул и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в ку стах притаился и сидит милиционер.

Тут Калугин проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и увидел сон, будто он сидит за милиционером, а мимо про ходят кусты.

Калугин закричал и заметался в кровати, но проснуться уже не мог.

Калугин спал четыре дня и четыре ночи подряд и на пятый день проснулся таким тощим, что сапоги пришлось подвязывать к ногам веревочкой, чтобы они не сваливались. В булочной, где Калугин всегда покупал пшеничный хлеб, его не узнали и подсунули ему полуржаной.

А санитарная комиссия, ходя по квартирам и увидя Калугина,

нашла его антисанитарным и никуда не годным и приказала жакту выкинуть Калугина вместе с сором.

Калугина сложили пополам и выкинули его, как сор.

— 7

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, УДИВИВШИЙ СТОРОЖА

— Ишь ты! — сказал сторож, рассматривая муху, — Ведь если по мазать ее столярным клеем, то ей, пожалуй, и конец придет. Вот ведь история.

От простого клея!

— Эй ты, леший! — окликнул сторожа молодой человек в желтых перчатках. Сторож сразу же понял, что это обращаются к нему, но продолжал смотреть на муху.

— Не тебе, что ли, говорят? — крикнул молодой человек, — Ско тина!

Сторож раздавил муху пальцами и, не поворачивая головы к мо лодому человеку, сказал:

— А ты чего, срамник, орешь-то? Я и так слышу. Нечего орать то!

Молодой человек почистил перчатками свои брюки и деликатным голосом спросил:

— Скажите, дедушка, как тут пройти на небо?

Сторож посмотрел на молодого человека, прищурил один глаз,

потом прищурил другой, потом почесал себе бородку, еще раз пос мотрел на молодого человека и сказал:

— Ну, нечего тут задерживаться, проходите мимо.

— Извините, — сказал молодой человек, — ведь я по срочному делу. Там для меня уже и комната приготовлена.

— Ладно, — сказал сторож — покажи билет.

— Билет не у меня; они говорили, что меня и так пропустят,

сказал молодой человек, заглядывая в лицо сторожу.

— Ишь ты! — сказал сторож.

— Так как же? — спросил молодой человек — Пропустите?

— Ладно, ладно, — сказал сторож, — идите.

— А как пройти-то? Куда? — спросил молодой человек. — Ведь я и дороги-то не знаю.

— Вам куда нужно? — спросил сторож, делая строгое лицо.

Молодой человек прикрыл рот ладонью и очень тихо сказал:

— На небо!

Сторож наклонился вперед, подвинул правую ногу, чтобы встать потверже, пристально посмотрел на молодого человека и сурово спросил:

— Ты чего? Ваньку валяешь?

Молодой человек улыбнулся, поднял руку в желтой перчатке, по махал ею над головой и вдруг исчез.

Старик понюхал воздух. В воздухе пахло жжеными перьями.

— Ишь ты! — сказал старик, распахнул куртку, почесал себе жи вот, плюнул в то место, где стоял молодой человек, и медленно пошел в свою сторожку.

ЧЕТЫРЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ ТОГО,

КАК НОВАЯ ИДЕЯ ОГОРАШИВАЕТ ЧЕЛОВЕКА,

К НЕЙ НЕ ПОДГОТОВЛЕННОГО

1. Писатель: Я писатель.

Читатель: А, по-моему, ты говно!

(Писатель стоит несколько минут, потрясенный этой новой иде ей, и падает замертво. Его выносят.)

2. Художник: Я художник!

Рабочий: А, по-моему, ты говно!

(Художник тут же побледнел как полотно, и как тростинка за качался и неожиданно скончался. Его выносят.)

3. Композитор: Я композитор!

Ваня Рублев: А, по-моему, ты говно!

(Композитор, тяжело дыша, так и осел. Его неожиданно выно сят.)

4. Химик: Я химик!

Физик: А, по-моему, ты говно!

(Химик не сказал больше ни слова и тяжело рухнул на пол.)

— 9

СУД ЛИНЧА

Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь о том, что будет, если на месте, где находится общественный сад будет построен американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо,

соглашается. Петров записывает что-то у себя в записной книжеч ке. Из толпы выделяется человек среднего роста и спрашивает Пет рова, что он записал у себя в записной книжечке. Петров отвеча ет, что это касается только его самого. Человек среднего роста наседает. Слово за слово, и начинается распря. Толпа принимает сторону человека среднего роста, и Петров, спасая свою жизнь,

погоняет коня и скрывается за поворотом. Толпа волнуется и, за неимением другой жертвы, хватает человека среднего роста и отры вает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застре вает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти,

расходится.

ВСТРЕЧА

Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встре тил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси.

Вот, собственно, и все.

НЕУДАЧНЫЙ СПЕКТАКЛЬ

На сцену выходит Петраков-Горбунов, хочет что-то сказать, но икает. Его начинает рвать. Он уходит.

Выходит Притыкин.

Притыкин: Уважаемый Петраков-Горбунов должен сооб… (Его рвет,

и он убегает.)

Выходит Макаров.

Макаров: Чтобы не быть… (Его рвет, он убегает.)

Выходит Курова.

Курова: Я была бы… (Ее рвет, она убегает.)

Выходит маленькая девочка.

Маленькая девочка:

Папа просил передать вам всем, что театр закрывается. Нас всех тошнит!

З А Н А В Е С.

НАЧАЛО ОЧЕНЬ ХОРОШЕГО ЛЕТНЕГО ДНЯ (симфония)

Чуть только прокричал петух, Тимофей выскочил из окошка на крышу и испугал всех, кто проходил в это время по улице. Кресть янин Харитон остановился, поднял камень и пустил им в Тимофея.

Тимофей куда-то исчез. "Вот ловкач!" — закричало человеческое стадо, и некто Зубов разбежался и со всего маху двинулся головой об стену. "Эх!" — вскрикнула баба с флюсом. Но Комаров сделал этой бабе тепель-тапель, и баба с воем убежала в подворотню. Мимо шел Фитилюшкин и посмеивался. К нему подошел Комаров и сказал:

"Эй, ты, сало!" — и ударил Фитилюшкина по животу. Фитилюшкин прислонился к стене и начал икать. Ромашкин плевался сверху из окна, стараясь попасть в Фитилюшкина. Тут же невдалеке носатая баба била корытом своего ребенка. А молодая толстенькая мама терла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стенку. Маленькая собачка, сломав свою тоненькую ножку, валялась на панели. Ма ленький мальчик ел из плевательницы какую-то гадость. У бакалей ного магазина стояла длинная очередь за сахаром. Бабы громко ру гались и толкали друг друга кошелками. Крестьянин Харитон, на пившись денатурату, стоял перед бабами с расстегнутыми штанами и произносил нехорошие слова.

Таким образом начинался хороший летний день.

— 11

МАШКИН УБИЛ КОШКИНА

Товарищ Кошкин танцевал вокруг товарища Машкина.

Товарищ Машкин следил глазами за товарищем Кошкиным.

Товарищ Кошкин оскорбительно махал руками и противно вывора чивал ноги.

Товарищ Машкин нахмурился.

Товарищ Кошкин пошевелил животом и притопнул правой ногой.

Товарищ Машкин вскрикнул и кинулся на товарища Кошкина.

Товариш Кошкин попробовал убежать, но споткнулся и был насти гнут товарищем Машкиным.

Товарищ Машкин ударил кулаком по голове товарища Кошкина.

Товариш Кошкин вскрикнул и упал на четвереньки.

Товарищ Машкин двинул товарища Кошкина ногой под живот и еще раз ударил его кулаком по затылку.

Товарищ Кошкин растянулся на полу и умер.

Машкин убил Кошкина.

СОН ДРАЗНИТ ЧЕЛОВЕКА

Марков снял сапоги и, вздохнув, лег на диван.

Ему хотелось спать, но, как только он закрывал глаза, желание спать моментально проходило. Марков открывал глаза и тянулся ру кой за книгой, но сон опять налетал на него и, не дотянувшись до книги, Марков ложился и снова закрывал глаза. Но лишь только глаза закрывались, сон улетал опять, и сознание становилось та ким ясным, что Марков мог в уме решать алгебраические уравнения с двумя неизвестными.

Долго мучался Марков, не зная, что ему делать: спать или бод рствовать? Наконец, измучившись и возненавидев самого себя и свою комнату, Марков надел пальто и шляпу, взял в руку трость и вышел на улицу. Свежий ветерок успокоил Маркова, ему стало ра достнее на душе и захотелось вернуться обратно к себе в комнату.

Войдя к себе, он почувствовал в теле приятную усталость и за хотелось спать.

Но только он лег на диван и закрыл глаза — сон моментально испарился.

В бешенстве вскочил Марков с дивана и без шапки и без паль то помчался по направлению к Таврическому саду.

— 13

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭПИЗОД*

В.Н.Петрову

Иван Иванович Сусанин (то самое историческое лицо, которое положило свою жизнь за царя и впоследствии было воспето оперой

Глинки) зашел однажды в русскую харчевню и, сев за стол, потре бовал себе антрекот. Пока хозяин харчевни жарил антрекот, Иван

Иванович закусил свою бороду зубами и задумался; такая у него была привычка.

Прошло 35 колов времени, и хозяин принес Ивану Ивановичу ант рекот на круглой деревянной дощечке. Иван Иванович был голоден и, по обычаю того времени, схватил антрекот руками и начал его есть. Но торопясь утолить свой голод, Иван Иванович так жадно набросился на антрекот, что забыл вынуть изо рта бороду и съел антрекот с куском своей бороды.

Вот тут-то и произошла неприятность, так как, не прошло и 15 колов времени, как в животе у Ивана Ивановича начались сильней шие рези. Иван Иванович вскочил из-за стола и ринулся на двор.

Хозяин крикнул было Ивану Ивановичу: "Зри, како твоя борода кло чна." Но Иван Иванович, не обращая ни на что внимания, выбежал во двор.

Тогда боярин Ковшегуб, сидящий в углу харчевни и пьющий сус ло, ударил кулаком по столу и вскричал: "Кто есть сей?" А хозяин,

низко кланяясь, ответил боярину: "Сие есть наш патриот Иван Ива нович Сусанин." "Во как!" — сказал боярин допивая свое сусло.

"Не угодно ли рыбки?" — спросил хозяин. "Пошел ты к бую!"

крикнул боярин и пустил в хозяина ковшом. Ковш просвистел возле хозяйской головы, вылетел через окно на двор и хватил по зубам сидящего орлом Ивана Ивановича. Иван Иванович схватился руками за щеку и повалился набок.

Тут справа из сарая выбежал Карп и, перепрыгнув через корыто,

в которой среди помой лежала свинья, с криком побежал к воротам.

Из харчевни выглянул хозяин: "Чего ты орешь?" — спросил он Кар па. На Карп, ничего не отвечая, убежал.

Хозяин вышел во двор и увидел Сусанина, лежащего неподвижно на земле. Хозяин подошел поближе и заглянул ему в лицо. Сусанин пристально глядел на хозяина. "Так ты жив?" — спросил хозяин.

"Жив, да тилько страшусь, что меня еще чем-нибудь ударят", ска зал Сусанин. "Нет, — сказал хозяин, — не страшись. Это тебя боя рин Ковшегуб чуть не убил, а теперь он ушедши." "Ну, Слава тебе,

Боже! — сказал Иван Сусанин, поднимаясь с земли. — Я человек храбрый, да только зря живот покладать не люблю. Вот и приник к земле и ждал: чего дальше будет? Чуть что, я бы на животе до са мой Елдыриной слободы бы уполз…. Евона как щеку разнесло, Ба тюшки! Полбороды отхватило!" "Это у тебя еще и раньше так было."

— сказал хозяин. "Как это так раньше? — вскричал патриот Суса нин. — Что же, по-твоему, я так с клочной бородой ходил?" "Хо дил", — сказал хозяин. "Ах, ты, мяфа." — проговорил Иван Суса нин. Хозяин зажмурил глаза и, размахнувшись со всего маху звез данул Сусанина по уху. Патриот Сусанин рухнул на землю и замер.

"Вот тебе! Сам ты мяфа!" — сказал хозяин и удалился в харчевню.

Несколько колов времени Сусанин лежал на земле и прислушивал ся, но, не слыша ничего подозрительного, осторожно приподнял го лову и осмотрелся. На дворе никого не было, если не считать сви ньи, которая, вывалившись из корыта, валялась теперь в грязной луже. Иван Сусанин, озираясь, подобрался к воротам. Ворота, по счастью, были открыты, и патриот Иван Сусанин, извиваясь по зем ле как червь, пополз по направлению к Елдыринской слободе.

Вот эпизод из жизни знаменитого исторического лица, которое положило свою жизнь за царя и было впоследствии воспето в опере

Глинки.

1939 год.

— 15

АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА

1. Пушкин был поэтом и все что-то писал. Однажды Жуковский застал его за писанием и громко воскликнул:

— Да никако ты писака!

С тех пор Пушкин очень полюбил Жуковского и стал называть его по-приятельски просто Жуковым.

2. Как известно, у Пушкина никогда не росла борода. Пушкин очень этим мучился и всегда завидовал Захарьину, у которого, на оборот, борода росла вполне прилично. "У него растет, а у меня не растет," — частенько говаривал Пушкин, показывая ногтями на

Захарьина. И всегда был прав.

3. Однажды Петрушевский сломал свои часы и послал за Пушки ным. Пушкин пришел, осмотрел часы Петрушевского и положил их об ратно на стол. "Что скажешь, брат Пушкин?" — спросил Петрушев ский. "Стоп машина," — сказал Пушкин.

4. Когда Пушкин сломал себе ноги, то стал передвигаться на колесах. Друзья любили дразнить Пушкина и хватали его за эти ко леса. Пушкин злился и писал про друзей ругательные стихи. Эти стихи он называл "эпигарммами".

5. Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. Он вставал рано утром, выпивал жбан парного молока и бежал к реке купаться. Вы купавшись в реке, Пушкин ложился на траву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке. При встече с вонючими мужиками, Пуш кин кивал им головой и зажимал пальцами свой нос. А вонючие мужики ломали свои шапки и говорили:

"Это ничаво, барин. Это ничаво".

6. Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь крас ный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!

7. У Пушкина было четыре сына и все идиоты. Один не умел да же сидеть на стуле и все время падал. Пушкин-то и сам довольно плохо сидел на стуле. Бывало, сплошная умора: сидят они за сто лом; на одном конце Пушкин все время со стула падает, а на дру гом конце — его сын. Просто хоть святых вон выноси.

II

ЕЛИЗАВЕТА БАМ

— 19

1-Й. Мы сделаем это, сообразуясь с нашей совестью.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. В таком случае, увы, но у вас нет совести.

(П е р е б е г а е т.)

2: ЖАНР РЕАЛИСТИЧЕСКИ КОМЕДИЙНЫЙ.

2-Й. Как это нет совести? Петр Николаевич, она говорит, что у нас нет совести.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. У вас-то, Иван Иванович, нет никакой совести. Вы просто мошенник.

2-Й. Кто мошенник? Это я? это я?.. Это я мошенник?

1-Й. Ну, подождите, Иван Иванович. Елизавета Бам, приказываю.

Е л и з а в е т а Б а м, п р и л о ж и в р у к и к н о г а м и в ы т я н у в г о л о в у к д в е р и.

2-Й. Нет, Петр Николаевич, это я, что ли, мошенник?

1-Й. Да подождите тут обижаться. Елизавета Бам, прика…

2-Й. Нет, постойте, Петр Николаевич, вы мне скажите, это я мо шенник!!!

1-Й. Да отстаньте же вы.

2-Й. Это что же, я, по-вашему, мошенник?

1-Й. Да, мошенник!!!

2-Й. Ах, так, по-вашему, я мошенник? Так вы сказали?

Е л и з а в е т а Б а м б е г а е т п о с ц е н е.

1-Й. Убирайтесь вон! Балда какая!!! А еще пошел на ответственное дело. Вам сказали слово, а вы уже на стенку лезете. Кто же вы после этого? Просто идиот!

2-Й. А вы шарлатан.

1-Й. Убирайтесь вон!

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Иван Иванович мошенник.

2-Й. Я вам этого не прощу.

1-Й. Я вас сейчас скину с лестницы.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Попробуйте скиньте.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Скину, скину, скину.

Е л и з а в е т а Б а м о т к р ы в а е т д в е р и.

И в а н И в а н о в и ч с т о и т н а к о с т ы л я х,

а П е т р Н и к о л а е в и ч с и д и т н а с т у л е с п о д в я з а н н о й щ е к о й.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Руки коротки.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Это у меня-то руки коротки?

ИВАН ИВАНОВИЧ. У вас, у вас. Скажите, ведь у него? (И в а н

И в а н о в и ч п о к а з ы в а е т н а П е т р а Н и к о л а е в и ч а.)

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. У него.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Елизавета Бам, как вы смеете так говорить?

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Почему?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Потому что вы лишены всякого голоса. Вы совер шили гнусное преступление. Не вам мне говорить дерзости. Вы преступница.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Почему?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Что почему?

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Почему я преступница?

— 21

Е. Б. п р и с е в и у п е р ш и с ь р у к а м и о к о р е н ь.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Если позволите, Елизавета Таракановна, я пойду лучше домой. Меня ждет жена дома. У ней много ребят, Елиза вета Таракановна. Простите, что я так надоел вам. Не забы вайте меня. Такой уж я человек, что все меня гоняют. За что,

спрашивается. Украл я, что ли? Ведь нет. Елизавета Эдуар довна, я честный человек. У меня дома жена. У жены ребят мно го. Ребята хорошие. Каждый в зубах по спичечной коробке держит. Вы уж простите меня. Я, Елизавета Михайловна, домой пойду.

П. Н. п о д х о д и т к П а п а ш е и М а м а ш е.

М а м а ш а ч е м — т о н е д о в о л ь н а, и д е т н а а в а н с ц е н у. И. И. о д е в а е т ш у б у и у х о д и т. Е. Б. п р и в я з ы в а е т к М а м а ш и н о й н о г е в е р е в к у, д р у г о й к о н е ц п р и в я з ы в а е т к с т у л у. В с е м о л ч а т. М а м а ш а к о н ч а е т п е т ь и и д е т н а с в о е м е с т о, в о л о ч а з а с о б о ю с т у л.

МАМАША (п о е т п о д м у з ы к у).

Вот вспыхнуло утро,

Румянятся воды,

Над озером быстрая чайка летит… и т. д.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Ну, вот и приехали.

ПАПАША. Слава тебе, Господи. (У х о д и т.)

4: РЕАЛИСТИЧЕСКИЙ. ЖАНР БЫТОВОЙ, КОМЕДИЙНЫЙ.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. А ты, мама, разве не пойдешь гулять?

МАМАША. А тебе хочется?

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Страшно!

МАМАША. Нет, не пойду.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Пойдем, ну-у-у.

МАМАША. Ну, пойдем, пойдем. (У х о д я т.)

С ц е н а п у с т а.

5: РИТМИЧЕСКИЙ (РАДИКС). РИТМ АВТОРА.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Где, где, где.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в б е г а я).

Елизавета Бам

Елизавета Бам

Елизавета Бам

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Тут, тут, тут…

ИВАН ИВАНОВИЧ. Там, там, там.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Где мы оказались, Иван Иванович?

ИВАН ИВАНОВИЧ. Мы с вами взаперти.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Что за безобразие? Прошу Т а к т о в ы й меня не тычь. с т и х.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Вот вам фунт, баста пять без пяти.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Где Елизавета Бам? Н а п е в н о.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Зачем ее надо вам?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Чтобы убить.

ИВАН ИВАНОВИЧ (н а и в н о)*.

Хм. Елизавета Бам

Сидит на скамейке там.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Бежим тогда во всю прыть.

— 23

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Тут вот за этой черточкой.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (х л о п а е т И в а н И в а н о в и ч а).

Ты пятнашка.

Н а с ц е н у в ы х о д и т П а п а ш а с п е р о м в р у к е.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Иван Иванович, бежим сюда.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ха-ха-ха-ха, у меня нет ног.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. А ты на четвереньках.

ПАПАША (в п у б л и к у). Про которую написано было.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Кто пятнашка?

ИВАН ИВАНОВИЧ. Я, ха-ха-ха, в штанах.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ и ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ха-ха-ха-ха…

ПАПАША. Коперник был величайшим ученым.

ИВАН ИВАНОВИЧ (в а л и т с я н а п о л). У меня на голове волосы.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ и ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Я весь лежу на полу.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ и ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ха-ха-ха-ха.

Н а с ц е н у в ы х о д и т М а м а ш а.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ой, ой, не могу.

ПАПАША. Покупая птицу, смотри, нет ли у нее зубов. Если есть зубы, то это не птица.

7: ТОРЖЕСТВЕННАЯ МЕЛОДРАММА, ПОДЧЕРКНУТАЯ РАДИКСОМ.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (п о д н и м а я р у к у). Прошу как следует вслушаться в мои слова. Я хочу доказать вам, что всякое несчастье наступает неожиданно. Когда я был еще совсем молодым человеком, я жил в небольшом доме со скрипучей дверью. Я жил один в этом домике. Кроме меня были лишь мыши да тараканы.

Тараканы всюду бывают; когда наступала ночь, я запирал дверь и тушил лампу. Я спал, не боясь ничего.

ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Ничего.

МАМАША. Ничего!

ДУДОЧКА ЗА СЦЕНОЙ. I–I

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ничего!

РОЯЛЬ. I–I

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Ничего. (П а у з а.) Мне нечего было бояться. И действительно, грабители могли бы прийти и обыскать весь до мик. Что бы они нашли? Ничего.

ДУДОЧКА ЗА СЦЕНОЙ. I–I

П а у з а.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. А кто еще мог забраться ко мне ночью? Больше некому ведь? Правда?

ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Ведь некому же больше?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Правда? Но однажды я просыпаюсь…

ИВАН ИВАНОВИЧ. И вижу: дверь открыта, а в дверях стоит какая-то женщина. Я смотрю на нее прямо в упор. Она стоит. Было доста точно светло. Должно быть, дело близилось к утру. Во всяком случае, я видел хорошо ее лицо. Это была вот кто. (П о к а з ы в а е т н а Е л и з а в е т у Б а м.) Тогда она бы ла похожа……

З а к р ы в а ю т д р у г д р у г а.

— 25

Д е к о р а ц и я в р а щ а е т с я с к о м н а т ы н а п е й з а ж. К у л и с ы п о д а ю т П а п а ш у и

М а м а ш у.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (б е ж и т в д р у г о й к о н е ц с ц е н ы).

Свои люди — сочтемся.

9: КУСОК ПЕЙЗАЖНЫЙ.

ИВАН ИВАНОВИЧ (п р ы г а я н а с т у л). Благополучиение

Пенсильванского пастуха и пасту-у-у.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (п р ы г а я н а с т у л). Иван Ива-а-а.

ПАПАША (п о к а з ы в а я к о р о б о ч к у). Коробочка на де ре-е-е.

ИВАН ИВАНОВИЧ (с о с т у л а). Пока-а-а.

ПАПАША. Возьми посмо-о-о.

МАМАША. Лу-у-у-у-у…

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Нашла подберезови-и-и…

ИВАН ИВАНОВИЧ. Пойдемте на озеро.

ПАПАША. Ау-у-у-у-у.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ау-у-у-у-у.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Я вчера Кольку встретил.

МАМАША. Да что вы-ы-ы.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Да, да. Встретил. Смотрю, Колька идет и яблоки несет. Что, говорю, купил? Да, говорит, купил. Потом взял и дальше пошел.

ПАПАША. Скажите пожалуйста-а-а-а…

ИВАН ИВАНОВИЧ. Нда. Я его спросил: ты что, яблоки купил или крал?

Покупал. И пошел себе дальше.

МАМАША. Куда же это он пошел?

ИВАН ИВАНОВИЧ. Не знаю. Сказал только: я, говорит, яблоки поку пал, а не крал, — и пошел себе.

10: МОНОЛОГ В СТОРОНУ. КУСОК ДВУХПЛАННЫЙ.

ПАПАША.С этим не совсем любезным приветствием сестра привела его к более открытому месту, где были составлены в кучу золотые столы и кресла, и штук пятнадцать молодых красавиц весело болтали между собой, сидя на чем бог послал. Все эти девицы сильно нуждались в горячем утюге и все отличались в странной манере вертеть глазами, ни на минуту не переставая болтать.

В ы х о д и т г о р н и ч н а я. В ы н о с и т с к а т е р т ь и к о р з и н о ч к у с п р о в и з и е й.

11: СПИЧ.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Друзья, мы все тут собрались. Ура.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ура.

МАМАША и ПАПАША. Ура.

ИВАН ИВАНОВИЧ (д р о ж а и з а ж и г а я с п и ч к у).

Я хочу сказать вам, что с тех пор как я родился, прошло 38 лет.

МАМАША и ПАПАША. Ура!

ИВАН ИВАНОВИЧ. Товарищи. У меня есть дом. Дома жена сидит. У ней много ребят. Я их сосчитал — 10 штук.

МАМАША (т о п ч а с ь н а м е с т е). Дарья, Марья, Федор,

Пелагея, Нина, Александр и четверо других.

ПАПАША. Это все мальчики?

— 27

СКРИПКА. на на ни на на на ни на

ИВАН ИВАНОВИЧ. Восемь минут пробегут незаметно.

СКРИПКА. на на ни на на на ни

ИВАН ИВАНОВИЧ. Вам счет отдан будьте трудны взвод или роту вести пулемет.

БАРАБАН. I–I

I–I

I–I — I–I

ИВАН ИВАНОВИЧ. Клочья летели неделю за неделей.

СИРЕНА и БАРАБАН. виа-а бум, бум,

виа-а бум.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Капитанного шута дарового не заметила сикурая невеста.

С в е т п о с т е п е н н о с т а н о в и т с я я р ч е.

СИРЕНА. виа, виа, виа, виа.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Помогите, сейчас помогите,

надо мною солдат и водица.

П о л н ы й с в е т.

СКРИПКА. па па пи па па па пи па

К у л и с а п а д а е т н а И в а н а И в а н о в и ч а.

14: КЛАССИЧЕСКИЙ ПАФОС.

Д е к л а м а ц и я.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Скажите, Петр Николаевич,

Вы были там, на той горе?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Я только что оттуда.

Там прекрасно.

Цветы растут, деревья шелестят.

Стоит избушка — деревянный домик,

В избушке светит огонек.

На огонек слетаются черницы,

Стучат в окно ночные комары.

Порой шмыганет и выпорхнет под крышей

Разбойник старый козодой.

Собака цепью колыхает воздух

И лает в пустоту перед собой,

А ей в ответ невидные стрекозы

Бормочут заговор на все лады.

ИВАН ИВАНОВИЧ. А в этом домике, который деревянный,

Который называется избушкой,

В котором огонек блестит и шевелится,

Кто в этом домике живет?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Никто в нем не живет

И дверь не растворяет,

В нем только мыши трут ладонями муку,

В нем только лампа светит розмарином,

И целый день пустынником сидит на печке таракан.

ИВАН ИВАНОВИЧ. А кто же лампу зажигает?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Никто. Она горит сама.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Но этого же не бывает.

— 29

СРАЖЕНЬЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ.

КОЛОКОЛ. Бум, бум, бум, бум, бум.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Курабыр дарамур У д а р! дыньдири сакатырь пакарадагу да кы гири кири кири

Зандудила хабакула хе-е-ель

Ханчу ана куды

Стум чи на лакуды

Пара вы на лыйтена хе-е-ель

Чапу, ачапали чапатали мар набалочина хе-е-ель (П о д н и м а е т р у к у.)

ПАПАША. Пускай на солнце залетит

Крылатый попугай,

Пускай померкнет золотой

Широкий день, пускай.

Пускай прорвется сквозь леса

Копыта звон и стук

И с визгом сходит с колеса

Фундамента сундук.

И рыцарь, сидя за столом

И трогая мечи,

Поднимет чашу, а потом

Над чашей закричит:

Я эту чашу подношу

К восторженным губам

И пью за лучшую из всех

Елизавету Бам.

Чьи руки белы и свежи

Ласкали мой жилет…

Елизавета Бам, живи,

Живи сто тысяч лет.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Ну-с, начинаем.

Прошу внимательно следить

За колебаньем наших сабель

Куда которая бросает острие

И где которая приемлет направленье.

ПАПАША (н а п а д а я).

Я режу вбок, я режу вправо,

Спасайся кто куды.

Уже шумит кругом дубрава,

Растут кругом сады.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Смотри поменьше по сторонам,

А больше наблюдай движенье

Железных центров и сгущенье

Смертельных сил.

П а п а ш а п о д н и м а е т р а п и р у и м а ш е т е й в т а к т д е к л а м а ц и и.

ПАПАША. Хвала железу — карборунду.

Оно скрепляет моствые

И, электричеством сияя,

Терзает до смерти врага.

Хвала железу! Песнь битве!

Она разбойника волнует,

Младенца в юноши выносит,

Терзает до смерти врага!

О песнь битве! Слава перьям!

Они по воздуху летают,

Глаза неверным наполняют,

Терзают до смерти врага!

О, слава перьям! Мудрость камню.

Он под сосной лежит серьезной,

И под него бежит водица

Навстречу мертвому врагу.

П. Н. п а д а е т.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Я пал на землю, поражен,

Прощай, Елизавета Бам,

Сходи в мой домик на горе

И запркинься там.

— 31

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Они сейчас придут, что я наделала.

МАМАША. 3*27=81

С ц е н а т а к а я ж е к а к в н а ч а л е.

18: РЕАЛИСТИЧЕСКИЙ. СУХО ОФИЦИАЛЬНЫЙ.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Они обязательно придут, чтобы поймать меня и сте реть с лица земли. Бежать. Надо бежать. Но куда бежать? Эта дверь ведет на лестницу, а на лестнице я встречу их. В окно (с м о т р и т в о к н о): О-о-о-ох. Мне не прыгнуть. Вы соко очень. Но что мне делать? Э, чьи-то шаги. Это они. Запру дверь. И не открою. Пусть стучат, сколько хотят. (З а п и р а е т д в е р ь.)

СТУК В ДВЕРЬ, ПОТОМ ГОЛОСА. Елизавета Бам, именем закона прика зываю вам открыть дверь.

М о л ч а н и е.

1-Й ГОЛОС. Приказываю вам открыть дверь.

М о л ч а н и е.

2-Й ГОЛОС (т и х о). Давайте ломать дверь.

1-Й ГОЛОС. Елизавета Бам, откройте дверь, иначе мы сами взломаем дверь.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Что вы хотите со мной сделать?

1-Й ГОЛОС. Вы подлежите крупному наказанию.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. За что? Почему вы не хотите сказать мне, что я сделала?

1-Й ГОЛОС.Вы обвиняетесь в убийстве Петра Николаевича Крупернак.

2-Й ГОЛОС. И за это вы ответите.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Да я не убивала никого.

1-Й ГОЛОС. Это решит суд.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Я в вашей власти.

Е. Б. о т к р ы в а е т д в е р ь. В х о д я т П. Н. и

И. И., п е р е о д е т ы е в п о ж а р н ы х.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Именем закона, вы арестованы.

ИВАН ИВАНОВИЧ (з а ж и г а я с п и ч к у). Следуйте за нами.

19: КОНЦОВКА, ОПЕРНЫЙ. ДВИЖЕНИЕ КУЛИС, ПРЕДМЕТОВ, ЗАДНИКА

И ЛЮДЕЙ.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (к р и ч и т). Вяжите меня! Тащите за косу! Про девайте сквозь корыто! Я никого не убивала! Я не могу убивать никого!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Елизавета Бам, спокойно.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Смотрите в даль перед собой. (Г р о м к о и к а е т.)

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. А в домике, который на горе, уже горит огонек.

Мыши усиками шевелят, шевелят. А на печке таракан тараканович,

в рубахе с рыжим воротом и с топором в руках сидит.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Елизавета Бам. Вытянув руки и потушив свой пристальный взор, двигайтесь следом за мной, храня суставов равновесие и сухожилий торжество. За мной.

М е д л е н н о у х о д я т.

ЗАНАВЕС.

Писано с 12–24

Декабря 1927

— 18

К о м н а т а н е б о л ь ш а я, н е г л у б о к а я,

п р о с т а я.

1 КУСОК: РЕАЛИСТИЧЕСКАЯ МЕЛОДРАММА.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Сейчас, того и гляди, откроется дверь и они вой дут… Они обязательно войдут, чтобы поймать меня и стереть с лица земли. (Тихо.) Что я наделала! Что я наделала. Если б я только знала… Бежать? Но куда бежать? Эта дверь ведет на лестницу, а на лестнице я встречу их. В окно? (Смотрит в ок но.) Ууу! Высоко… Мне не прыгнуть. Ну, что же мне делать…

Э, чьи-то шаги. Это они. Запру дверь и не открою. Пусть сту чат, сколько хотят.

С т у к в д в е р ь, п о т о м г о л о с з а с ц е н о й, г р о з н о.

Елизавета Бам, откройте! (Пауза)

Елизавета Бам, откройте!

ГОЛОС ИЗДАЛЕКА. Ну, что она там, дверь не открывает?

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Откроет. Елизавета Бам, откройте.

Е л и з а в е т а Б а м б р о с а е т с я н а к р о в а т ь и з а т ы к а е т у ш и.

ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ:

1-Й. Елизавета Бам, я вам приказываю немедленно же открыть!

2-Й (т и х о). Вы скажите ей, что иначе мы сломаем дверь.

Давайте-ка я попробую.

1-Й (г р о м к о). Мы сломаем дверь, если вы сейчас не откроете.

2-Й. Может, ее здесь нету.

1-Й (т и х о). Здесь. Где же ей быть. Она взбежала по лестнице наверх. Здесь только одна дверь. Куда же ей деться.

(Г р о м к о) Елизавета Бам, говорю вам в последний раз, от кройте дверь. (П а у з а) Ломай.

Е л и з а в е т а Б а м п о д н и м а е т г о л о в у.

С а л л и т е р а т и в н ы м з в у ч а н ь е м д в е р ь п ы т а ю т с я с л о м а т ь. Е л и з а в е т а Б а м в ы б е г а е т н а с е р е д и н у с ц е н ы и с л у ш а е т.

2-Й. У вас ножа нету?

У д а р. Е л и з а в е т а Б а м с л у ш а е т, в ы с т а в л я я в п е р е д п л е ч о.

1-Й. Нет, вы плечом.

2-Й. Не поддается. Постойте-ка, я еще так попробую.

Д в е р ь т р е щ и т, н о н е л о м а е т с я.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Я вам дверь не открою, пока вы не скажете, что вы хотите со мной сделать.

1-Й. Вы сами знаете, что вам предстоит.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Нет, не знаю. Вы меня хотите убить.

1-Й и 2-Й (в м е с т е). Вы подлежите крупному наказанию. Вы все равно от нас не уйдете.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Вы, может быть, скажете мне, в чем я провинилась?

1-Й. Вы сами знаете.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Нет, не знаю. (Т о п а е т н о г о й.)

1-Й. Разрешите вам не поверить.

2-Й. Вы преступница.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ха-ха-ха-ха. А если вы меня убьете, вы думаете,

ваша совесть будет чиста?

— 20

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Потому что вы лишены всякого голоса.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Лишены всякого голоса.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Я не лишена. Вы можете проверить по часам.

З а д н и к с ц е н ы у е з ж а е т, п р о п у с к а я к д в е р и И. И. и П. Н.

3: НЕЛЕПОКОМИЧЕСКИЙ, НАИВНЫЙ.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. До этого дело не дойдет. Я у дверей расставил стражу, и при малейшем толчке Иван Иванович икнет в сторону.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Покажите. Пожалуйста, покажите.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Ну, смотрите. Предлагаем отвернуться. Раз, два,

три. (Т о л к а е т т у м б у.)

П. Н. и д е т н а п р о с ц е н и у м, И. И. и д е т з а н и м. И. И. г р о м к о и к а е т, п е р е в о р а ч и в а е т т у м б у.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Еще раз. Пожалуйста.

П а у з а. И. И. и к а е т е щ е р а з.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Как вы это делаете?

П о в т о р я ю т. П. Н. о п я т ь т о л к а е т т у м б у, а И. И. о п я т ь и к а е т.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Очень просто. Иван Иванович, покажите.

ИВАН ИВАНОВИЧ. С удовольствием. (С т а н о в и т с я н а ч е т в е р е н ь к и и л я г а е т с я о д н о й н о г о й.)

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Да ведь это прелесть как хорошо. (К р и ч и т.)

Мама! Пойди сюда. Фокусники приехали. Сейчас придет мама…

Познакомьтесь — Петр Николаевич, Иван Иванович. Вы что-нибудь нам покажите.

ИВАН ИВАНОВИЧ. С удовольствием.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Халэ оп.

И в а н И. п р о б у е т с т а т ь н а г о л о в у,

н о п а д а е т.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Хотите, может быть, полотенце? (З а и г р ы в а е т.)

Н а с ц е н у в ы х о д я т П а п а ш а и М а м а ш а,

с а д я т с я и с м о т р я т.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Зачем?

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Просто так. Хи-хи-хи-хи…

ИВАН ИВАНОВИЧ. У вас чрезвычайно приятная внешность.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ну да? Почему?

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ы-ы-ы-ы-ы, потому что вы незабудка. (Г р о м к о и к а е т.)

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Я незабудка? Правда? А вы тюльпан. ("Т ю л ь п а н" в н о с.)

ИВАН ИВАНОВИЧ. Как?

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Тюльпан.

ИВАН ИВАНОВИЧ (в н е д о у м е н и и). Очень приятно-с.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (в н о с). Разрешите вас сорвать.

ОТЕЦ (б а с о м). Елизавета, не дури.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (о т ц у). Я, папочка, сейчас перестану. (И в а н у

И в а н о в и ч у, в н о с) Встаньте на четвереньки.

— 22

О б а б е г у т н а о д н о м м е с т е. Н а а в а н с ц е н у в ы н о с я т п о л е н о и п о к а П. Н. и

И. И. б е г у т, р а с п и л и в а ю т э т о п о л е н о.

Хоп, хоп ногами, (У д а р!) закат за горами.

Облаками розовыми пух, пух паровозами хук, хук филина бревно распилено.

6: БЫТОВОЙ РАДИКС*.

О т о д в и г а е т с я к у л и с а, и з а к у л и с о й с и д и т Е. Б.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Вы меня ищете? (В с т а е т и у х о д и т.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Вас. Ванька, она тут.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Где, где? Где!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Здесь, под фарлушкой.

В ы х о д и т н и щ и й.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Тащи ее наружу.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Не вытаскивается.

НИЩИЙ (Е л и з а в е т е Б а м). Товарищ, помогите.

(З а и к а я с ь.) Вот в следующий раз у меня больше опыта будет. Я как раз все пометил**.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (н и щ е м у). У меня ничего нет.

НИЩИЙ. Копеечку бы.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Спроси вот этого дяденьку. (У к а з ы в а е т н а П е т р а Н и к о л а е в и ч а.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (И в а н И в а н о в и ч у, з а и к а я с ь).

Ты гляди, что ты делаешь.

Н а с ц е н у в ы е з ж а е т с т о л. Е. Б. п р и д в и г а е т к н е м у с т у л и с а д и т с я.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Я корни выкапываю.

НИЩИЙ. Помогите, товарищи.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (н и щ е м у). Давай. Залезай туда.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Руками обопрись о камушки.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Ничего, это он умеет.

Н и щ и й у л е з а е т п о д к у л и с у.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Садитесь и вы. Чего смотреть?

П а у з а.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Благодарю.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Сядем. (С а д и т с я.)

М о л ч а н и е. Е д я т с у п.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Что-то муж мой не идет.

Куда же это он пропал?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Придет. (В с к а к и в а е т и б е ж и т п о с ц е н е.) Чура-чура.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ха-ха-ха. (Б е ж и т з а П е т р о м Н и к о л а е в и ч е м.) Где же дом?

— 24

ВСЕ. На меня.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Говорю, чтобы быть.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Что вы говорите?

ИВАН ИВАНОВИЧ. Говорю, чтобы быть. Потом думаю уже поздно. Она слушает меня. Я спросил ее, зачем она это сделала. Она гово рит, что подралась с ним на эспадронах. Дрались честно, но она не виновата, что убила его. Думай, зачем ты убила Петра

Николаевича?

В с е, к р о м е Е л и з а в е т ы Б а м и И в а н а

И в а н о в и ч а у х о д я т.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ура, я никого не убивала.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Взять и зарезать человека. Сколь много в этом ко варства, ура, ты это сделала, а зачем?

8: ПЕРЕМЕЩЕНИЕ ВЫСОТ.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (у х о д и т в с т о р о н у).

Ууууууууууу — ууу — уууу — у.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Волчица.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ууууууууууу — уууу — у — у.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Во-о-о-о-о-лчица.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (д р о ж и т). У-у-у-у-у-у-черносливы.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Пр-р-р-рабабушка. (Р у к у.)*

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ликование.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Погублена навеки. (П а л е ц.)**

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Вороной конь, а на коне солдат.

ИВАН ИВАНОВИЧ (з а ж и г а я с п и ч к у). Голубушка Елизавета!

(У И в а н а И в а н о в и ч а д р о ж а т р у к и.)

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Мои плечи, как восходящие солнца. (В л е з а е т н а с т у л.)

ИВАН ИВАНОВИЧ (с а д я с ь н а к о р т о ч к и). Мои ноги,

как огурцы.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (в л е з а я в ы ш е). Ура! Я ничего не говорила!

ИВАН ИВАНОВИЧ (л о ж а с ь н а п о л). Нет, нет, ничего, ни чего.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (п о д н и м а я р у к у). Ку-ни-ма-га-пи-ли-ва пи-бауу.

ИВАН ИВАНОВИЧ (л е ж а н а п о л у, п о д л о).

Мурка кошечка молоко приговаривала на подушку прыгала и на печку прыгала прыг, прыг,

скок, скок.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (к р и ч и т). Дзы калитка! Рубашка! Веревка!

ИВАН ИВАНОВИЧ. Прибежали два плотника и спрашивают, в чем дело.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Котлеты! Варвара Семенна!

ИВАН ИВАНОВИЧ (к р и ч и т, с т и с н у в з у б ы). Плясунья на проволо-оо-о.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (в с п р ы г и в а я н а с т у л). Я вся блес тящая.

ИВАН ИВАНОВИЧ (б е ж и т в г л у б ь к о м н а т ы). Кубатура этой комнаты нам не известна.

— 26

12: КУСОК ЧИНАРСКИЙ.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (б е ж и т в о к р у г с ц е н ы).

Оторвалась отовсюду.

Оторвалась и побежала.

Оторвалась и ну бегать.

МАМАША (б е ж и т з а Е л и з а в е т о й Б а м).

Хлеб ешь?

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Суп ешь?

ПАПАША. Мясо ешь?

МАМАША. Муку ешь?

А н т р а к т — к а т а р а к т.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Брюкву ешь? (Б е ж и т.)

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Баранину ешь?

ПАПАША. Котлеты ешь?

МАМАША. Ой, ноги устали.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ой, руки устали.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ой, ножницы устали.

ПАПАША. Ой, пружины устали.

З а с ц е н о й х о р п о е т м о т и в у в е р т ю р ы.

МАМАША. На балкон дверь открыта.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Хотел бы я прыгнуть до четвертого этажа.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Оторвалась и побежала. В с т у п а е т

Оторвалась и побежала. м у з ы к а.

ПАПАША. Моя правая рука и нос такие же штуки, как левая рука и ухо.

В с е д р у г з а д р у ж к о м у б е г а ю т с о с ц е н ы.

ХОР (п о д м у з ы к у н а м о т и в у в е р т ю р ы).

До свиданья, до свиданья.

II–I

II–I

Наверху, говорит, сосна,

а кругом, говорит, темно,

на сосне, говорит, кровать,

а в кровати лежит супруг.

До свиданья, до свиданья.

I–I

I–I

Как-то раз прибежали мы

I–I в бесконечный дом,

а в окно наверху глядит сквозь очки молодой старик,

до свиданья, до свиданья.

II–I

II–I

Растворились ворота,

показались I–I

С в е т т у х н е т. У в е р т ю р а.

13: РАДИКС.

О с в е щ е н т о л ь к о П. Н.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Сам ты сломан,

стул твой сломан.

СКРИПКА. на на ни на на на ни на

ИВАН ИВАНОВИЧ. Встань Берлином,

одень пелерину.

— 28

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Пустые, глупые слова.

Есть бесконечное движенье,

Дыханье легких элементов.

Планетный бег, земли вращенье,

Шальная смена дня и ночи,

Глухой природы сочетанья.

Зверей дремучих гнев и сила

И покоренье человеком

Законов света и волны.

ИВАН ИВАНОВИЧ (з а ж и г а я с п и ч к у).

Теперь я понял, понял, понял.

Благодарю и приседаю,

И как всегда интересуюсь.

Который час, скажите мне?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Четыре. Ой, пора обедать.

Иван Иванович, пойдемте,

Но помните, что завтра ночью

Елизавета Бам умрет.

ПАПАША (в х о д я).

Которая Елизавета Бам,

Которая мне дочь.

Которую хотите вы

На следующую ночь

Убить и вздернуть на сосне,

Которая стройна,

Чтоб знали звери все вокруг

И целая страна.

А я приказываю вам

Могуществом руки

Забыть Елизавету Бам

Законам вопреки.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Попробуй только запрети,

Я растопчу тебя в минуту,

Потом червонными плетьми

Я перебью тебе суставы,

Изрежу, вздую и верхом

Пущу по ветру петухом.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ему известно все вокруг,

Он повелитель мне и друг,

Одним движением крыла

Он двигает морями,

Одним размахом топора

Он рубит лес и горы

Одним дыханием своим

Он всюду есть неуловим.

ПАПАША. Давай сразимся, чародей,

Ты словом, я рукой.

Пройдет минута, час пройдет,

Потом еще другой,

Погибнешь ты, погибну я,

Все будет тихо там,

Но пусть ликует дочь моя

Елизавета Бам.

15: БАЛЛАДНЫЙ ПАФОС. СРАЖЕНЬЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Сраженье двух богатырей!

Текст — Иммануила Красдайтейрик,

Музыка — Велиопага, нидерландского пастуха,

Движенье — неизвестного путешественника.

Начало обьявит колокол.

Н а с ц е н у в ы н о с я т д в а с т о л и к а.

ГОЛОСА С РАЗНЫХ КОНЦОВ ЗАЛА.

— Сраженье двух богатырей!

— Текст — Иммануила Красдайтейрик,

— Музыка — Велиопага, нидерландского пастуха,

— Движенье — неизвестного путешественника.

— Начало обьявит колокол.

— 30

И будут бегать по тебе

И по твоим рукам

Глухие мыши, а затем

Пустынник таракан.

Ты слышишь, колокол звенит

На крыше бим и бам,

Прости меня и извини,

Елизавета Бам.

З в о н и т к о л о к о л.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Сраженье двух богатырей

Окончено.

П е т р а Н и к о л а е в и ч а в ы н о с я т.

16: КУРАНТЫ.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ (в х о д я).

Ах, папочка, ты тут. Я очень рада.

Я только что была в кооперативе.

Я только что конфеты покупала.

Хотела, чтобы к чаю был бы торт.

ПАПАША (р а с с т е г и в а я в о р о т).

Фу, утомился как.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. А что ты делал?

ПАПАША. Да… я дрова колол

И страшно утомлен.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Иван Иванович, сходите в полпивную

И принесите нам бутылку пива и горох.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ага, горох и полбутылки пива,

Сходить в пивную, а оттудова сюда.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Не полбутылки, а бутылку пива,

И не в пивную, а в горох идти.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Сейчас я шубу в полпивную спрячу,

А сам на голову одену полгорох.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Ах, нет, не надо, торопитесь только,

А то мой папочка устал колоть дрова.

ПАПАША. О, что за женщины, понятия в них мало,

Они в понятиях имеют пустоту.

17: ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ ПАФОС.

МАМАША (в х о д я). Товарищи. Маво сына эта мерзавка укокосила.

ГОЛОСА. Какая, какая?

И з — з а к у л и с в ы с о в ы в а ю т с я д в е г о л о в ы.

МАМАША. Эта вот, с такими вот губами.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Мама, мама, что ты говоришь?

И. И. з а ж и г а е т с п и ч к у.

МАМАША. Все из за тебя евонная жизнь окончилась вничью.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Да ты мне скажи, про кого ты говоришь.

МАМАША (с к а м е н ы м л и ц о м). Иих, иих, ииих.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Она с ума сошла.

П а п а ш а д о с т а е т п л а т о ч е к и т а н ц у е т н а о д н о м м е с т е.

МАМАША. Я каракатица.

Д е к о р а ц и и н а ч и н а ю т в р а щ а т ь с я и з п е й з а ж а в к о м н а т у. К у л и с ы п о г л о щ а ю т П а п а ш у и М а м а ш у.

— 32

III

СТАРУХА

— 35

Больше я ничего написать не могу. Я сижу до тех пор, пока не начинаю чувствовать голод. Тогда я встаю и иду к шкапику, где хранится у меня провизия. Я шарю там, но ничего не нахожу. Кусок сахара и больше ничего.

В дверь кто-то стучит.

— Кто там?

Мне никто не отвечает. Я открываю дверь и вижу перед собой старуху, которая утром стояла во дворе с часами. Я очень удивлен и ничего не могу сказать.

— Вот я пришла, — говорит старуха и входит в мою комнату.

Я стою у двери и не знаю, что мне делать: выгнать старуху или наоборот, предложить ей сесть? Но старуха сама идет к моему кре слу возле окна и садится в него.

— Закрой дверь и запри ее на ключ, — говорит мне старуха.

Я закрываю и запираю дверь.

— Встань на колени, — говорит старуха.

И я становлюсь на колени. Но тут я начинаю понимать всю неле пость своего положения. Зачем я стою на коленях перед какой-то старухой? Да и почему эта старуха находится в моей комнате и си дит в моем любимом кресле? Почему я не выгнал эту старуху?

— Послушайте-ка, — говорю я, — какое право имеете вы распо ряжаться в моей комнате, да еще командывать мной? Я вовсе не хочу стоять на коленях.

— И не надо, — говорит старуха, — теперь ты должен лечь на живот и уткнуться лицом в пол.

Я тотчас исполнил приказание.

Я вижу перед собой правильно очерченные квадраты. Боль в пле че и правом бедре заставляет меня изменить положение. Я лежал ничком, теперь я с большим трудом поднимаюсь на колени. Все чле ны мои затекли и плохо сгибаются. Я оглядываюсь и вижу себя в своей комнате, стоящего на коленях посреди пола. Сознание и па мять медленно возвращаются ко мне. Я еще раз оглядываю комнату и вижу, что на кресле у окна будто сидит кто-то. В комнате не очень светло, потому что сейчас, должно быть белая ночь. Я пристально оглядываюсь. Господи! Неужели эта старуха все еще сидит в моем кресле? Я вытягиваю шею и смотрю. Да, конечно, это сидит старуха и голову опустила на грудь. Должно быть она уснула.

Я поднимаюсь и прихрамывая подхожу к ней. Голова старухи опу щена на грудь, руки висят по бокам кресла. Мне хочется схватить эту старуху и вытолкать ее за дверь.

— Послушайте, — говорю я, — вы находитесь в моей комнате. Мне надо работать. Я прошу вас уйти.

Старуха не движется. Я нагибаюсь и заглядываю старухе в лицо.

Рот у нее приоткрыт и изо рта торчит соскочившая вставная че люсть. И вдруг мне делается все ясно: старуха умерла.

Меня охватывает странное чувство досады. Зачем она умерла в моей комнате? Я терпеть не могу покойников. А теперь возись с этой падалью, иди разговаривай с дворником и управдомом, объяс няй им, почему эта старуха оказалась у меня.

Я с ненавистью посмотрел на старуху. А может быть, она и не умерла? Я щупаю ее лоб. Лоб холодный. Рука тоже. Ну что мне делать?

Я закуриваю трубку и сажусь на кушетку. Безумная злость под нимается во мне.

— Вот сволочь! — говорю я вслух.

Мертвая старуха как мешок сидит в моем кресле. Зубы торчат у нее изо рта. Она похожа на мертвую лошадь.

— Противная картина, — говорю я, но закрыть старуху газетой не могу, потому что мало ли что может случиться под газетой.

За стеной слышно движение; это встает мой сосед паровозный машинист. Еще того не хватало, чтобы он пронюхал, что у меня в комнате сидит мертвая старуха! Я прислушиваюсь к шагам соседа.

Чего он медлит? Уже половина шестого! Ему давно пора уходить.

Боже мой! Он собирается пить чай! Я слышу, как за стенкой шумит примус. Ах, поскорей ушел бы этот проклятый машинист!

Я забираюсь на кушетку с ногами и лежу. Проходит восемь ми нут, но чай у соседа еще не готов, и примус шумит. Я закрываю глаза и дремлю.

Мне снится, что сосед ушел, и я вместе с ним выхожу на лест ницу и захлопываю за собой дверь с французским замком. Ключа у меня нет, и я не могу попасть обратно в квартиру. Надо звонить и будить остальных жильцов, а это уж совсем плохо. Я стою на пло щадке лестницы и думаю, что мне делать и вдруг вижу, что у меня нет рук. Я наклоняю голову, чтобы лучше рассмотреть, есть ли у меня руки, и вижу, что с одной стороны у меня вместо руки торчит столовый ножик, а с другой стороны — вилка.

Вот, — говорю я Сакердону Михайловичу, который сидит почему-то тут же, на складном стуле. — Вот видите, — говорю я ему, — какие у меня руки?

А Сакердон Михайлович сидит молча, и я вижу, что это не нас тоящий Сакердон Михайлович, а глиняный.

Тут я просыпаюсь и сразу же понимаю, что лежу у себя в комна те на кушетке, а у окна, в кресле, сидит мертвая старуха.

— 37

— Благодарю вас, — сказал я. — Это очень мило с вашей сторо ны, но, право, я мог бы и сам.

— Нет, нет, — сказала дамочка, — ступайте на улицу. Что вы собираетесь купить?

— Видите ли, — сказал я, — я собирался купить полкило черного хлеба, но только формового, того, который дешевле. Я его больше люблю.

— Ну, вот и хорошо, — сказала дамочка. — А теперь идите. Я куплю, а потом рассчитаемся.

И она даже слегка подтолкнула меня под локоть.

Я вышел из булочной и встал у самой двери. Весеннее солнце светит мне прямо в лицо. Я закуриваю трубку. Какая милая дамоч ка! Это теперь так редко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку и думаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые карие глазки. Просто прелесть какая она хорошенькая!

— Вы курите трубку? — слышу я голос рядом с собой. Милая да мочка протягивает мне хлеб.

— О! Бесконечно вам благодарен, — говорю я, беря хлеб.

— А вы курите трубку! Это мне страшно нравится, — говорит ми лая дамочка.

И между нами происходит следующий разговор:

Она: Вы, значит, сами ходите за хлебом?

Я: Не только за хлебом; я себе все сам покупаю.

Она: А где же вы обедаете?

Я: Обыкновенно сам варю себе обед. А иногда ем в пивной.

Она: Вы любите пиво?

Я: Нет, я больше люблю водку.

Она: Я тоже люблю водку.

Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел когда-нибудь с вами вместе выпить.

Она: И я тоже хотела бы выпить с вами водки.

Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи?

Она: (Сильно покраснев.) Конечно, спрашивайте.

Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в бога?

Она: (Удивленно.) В Бога? Да, конечно.

Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водку и пойти ко мне. Я живу тут рядом.

Она: (Задорно.) Ну что ж, я согласна.

Я: Тогда идемте.

Мы заходим в магазин, и я покупаю поллитра водки. Больше у меня денег нет, какая-то только мелочь. Мы все время говорим о разных вещах, и вдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу лежит мертвая старуха. Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она стоит у прилавка и рассматривает банки с вареньем. Я осторожно пробираюсь к двери и выхожу на улицу. Как раз, против магазина останавливается трамвай. Я вскакиваю в трамвай, даже не посмот рев на его номер. На Михайловской улице я вылезаю и иду к Сакер дону Михайловичу. У меня в руках бутылка с водкой, сардельки и хлеб.

Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Он был в халате,

накинутом на голое тело, в русских сапогах с отрезанными голени щами и в меховой с наушниками шапке, но наушники были подняты и завязаны на макушке бантом.

— Очень рад, — сказал Сакердон Михайлович, увидя меня.

— Я не оторвал вас от работы? — спросил я.

— Нет, нет, — сказал Сакердон Михайлович. — Я ничего не де лал, а просто сидел на полу.

— Видите ли, — сказал я Сакердону Михайловичу. — Я к вам при шел с водкой и закуской. Если вы ничего не имеете против, давай те выпьем.

— Очень хорошо, — сказал Сакердон Михайлович. — Вы входите.

Мы прошли в его комнату. Я откупорил бутылку с водкой, а Са кердон Михайлович поставил на стол две рюмки и тарелку с вареным мясом.

— Тут у меня сардельки, — сказал я. — Так, как мы будем их есть: сырыми или будем варить?

— Мы их поставим варить, — сказал Сакердон Михайлович, — а по ка они варятся, мы будем пить водку под вареное мясо. Оно из су па, превосходное вареное мясо!

Сакердон Михайлович поставил на керосинку кастрюльку, и мы сели пить водку.

— Водку пить полезно, — говорил Сакердон Михайлович, наполняя рюмки. — Мечников писал, что водка полезнее хлеба, а хлеб это только солома, которая гниет в наших желудках.

— Ваше здоровье! — сказал я, чокаясь с Сакердоном Михайлови чем.

Мы выпили и закусили холодным мясом.

— Вкусно, — сказал Сакердон Михайлович. Но в это мгновение в комнате что-то резко щелкнуло.

— Что это? — спросил я.

Мы сидели и прислушивались. Вдруг щелкнуло еще раз. Сакердон

Михайлович вскочил со стула и, подбежав к окну, сорвал занавес ку.

— Что вы делаете? — крикнул я.

— 39 тем самым, лишили его возможности вам просто и приятно отказать.

Вы лишили его права выбора, а это свинство. Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: "Веруете ли вы в Бога?"

— тоже поступок бестактный и неприличный.

— Ну, — сказал я, — тут уж нет ничего общего.

— А я и не сравниваю, — Сказал Сакердон Михайлович.

— Ну, хорошо, — сказал я, — оставим это. Извините только меня,

что я задал вам неприличный и бестактный вопрос.

— Пожалуйста, — сказал Сакердон Михайлович, — ведь я просто отказался отвечать вам.

— Я бы тоже не ответил, — сказал я, — да только по другой причине.

— По какой же? — вяло спросил Сакердон Михайлович.

— Видите ли, сказал я, — по-моему, нет верующих или неверую щих. Есть только желающие верить и желающие не верить.

— Значит те, кто желают верить, уже заранее не верят ни во что? — Сказал Сакердон Михайлович. — А те, что желают не верить,

уже во что-то верят?

— Может быть и так, — сказал я. — Не знаю.

— А верят или не верят во что? В Бога? — спросил Сакердон Ми хайлович.

— Нет, — сказал я, — в бессмертие.

— Тогда почему же вы спросили, верую ли я в Бога?

— Да просто потому, что спросить: "Верите ли вы в бессмертие?"

звучит как-то глупо, — сказал я Сакердону Михайловичу и встал.

— Вы что, уходите? — спросил меня Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, — мне пора.

— А что же водка? — сказал Сакердон Михайлович, — ведь и ос талось-то всего по рюмке.

— Ну, давайте допьем, — сказал я.

Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса.

— А теперь я должен идти, — сказал я.

— До свидания, — сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу. — Спасибо за угощение.

— Спасибо вам, — сказал я, — до свидания. И я ушел.

Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, надел опять на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон

Михайлович заложил за спину и их не было видно. А из-под задрав шегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские са поги с отрезанными голенищами.

Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас же пойти к управдому и рассказать ему все. А, разделавшись со старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встре чу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб сорок во семь копеек. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Вы питая водка продолжала еще действовать, и, казалось, что все складывается очень хорошо и просто.

На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я по шел дальше с мерзким вкусом во рту.

На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня.

Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на мес те.

До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости ли цом. Во всяком случае, почти все встречные оборачивались на ме ня.

Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, гряз ная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зе ркальце, мазала себе помадой губы.

— А где же управдом? — спросил я.

Девка молчала, продолжая мазать губы.

— Где управдом? — повторил я резким голосом.

— Завтра будет, не сегодня, — ответила грязная, курносая,

кривая и белобрысая девка.

Я вышел на улицу. По противополжной стороне шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку.

Я завернул в свою парадную и стал подниматься по лестнице. На втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окно, а го ворят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра!

Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься дальше.

Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть,

пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю,

что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет.

Да и вообще из этого ничего бы не вышло.

Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет,

и Марья Васильевна, держа в руке какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой. Увидев меня, Марья Васильевна крикнула:

— Ваш шпрашивал какой-то штарик!

— Какой старик? — сказал я.

— 41

— Теперь мы с тобой расчитаемся, — сказал я. У меня возник план, к которому обыкновенно прибегают убийцы из уголовных рома нов и газетных проишествий; я просто хотел запрятать старуху в чемодан, отвезти за город и опустить в болото. Я знал одно такое место.

Чемодан стоял у меня под кушеткой. Я вытащил его и открыл. В нем находились какие-то вещи: несколько книг, старая фетровая шляпа и рваное белье. Я выложил все это на кушетку.

В это время громко хлопнула наружная дверь, и мне показалось,

что старуха вздрогнула.

Я моментально вскочил и схватил крокетный молоток.

Старуха лежит спокойно. Я стою и прислушиваюсь. Это вернулся машинист, я слышу, как он ходит у себя по комнате. Вот он идет по коридору на кухню. Если Марья Васильевна расскажет ему о моем сумашествии, это будет нехорошо. Чертовщина какая! Надо и мне пойти на кухню и своим видом успокоить их.

Я опять перешагнул через старуху, поставил молоток возле са мой двери, чтобы, вернувшись обратно, я бы мог, не входя еще в комнату, иметь молоток в руках, и вышел в коридор. Из кухни нес лись голоса, но слов не было слышно. Я прикрыл за собой дверь в свою комнату и осторожно пошел на кухню: мне хотелось узнать, о чем говорит Марья Васильевна с машинистом. Коридор я прошел быс тро, а около кухни замедлил шаги. Говорил машинист, по-видимому,

он рассказывал что-то, случившееся с ним на работе.

Я вошел. Машинист стоял с полотенцем в руках и говорил, а Ма рья Васильевна сидела на табурете и слушала. Увидя меня, маши нист махнул мне рукой.

— Здравствуйте, здравствуйте, Матвей Филиппович, — сказал я ему и прошел в ванную комнату. Пока все было спокойно. Марья

Васильевна привыкла к моим странностям и этот последний случай могла уже и забыть.

Вдруг меня осенило: я не запер дверь. А что, если старуха вы ползет из комнаты?

Я кинулся обратно, но во-время спохватился и, чтобы не испу гать жильцов, прошел через кухню спокойными шагами.

Марья Васильевна стучала пальцем по кухонному столу и говори ла машинисту:

— Ждорово! Вот это ждорово! Я бы тоже швиштела!

С замирающим сердцем я вышел в коридор, и тут же, чуть не бе гом, пустился к своей комнате.

Снаружи все было спокойно. Я подошел к двери, и приотворив ее, заглянул в комнату. Старуха по-прежнему спокойно лежала,

уткнувшись лицом в пол. Крокетный молоток стоял у двери на преж нем месте. Я взял его, вошел в комнату и запер за собой дверь на ключ. Да, в комнате определенно пахло трупом. Я перешагнул через старуху, подошел к окну и сел в кресло. Только бы мне не стало дурно от этого, пока еще хоть и слабого, но все-таки уже нестерпимого запаха. Я закурил трубку. Меня подташнивало, и не много болел живот.

Ну что же я так сижу? Надо действовать скорее, пока эта ста руха окончательно не протухла. Но, во всяком случае, в чемодан ее надо запихать осторожно, потому что как раз тут-то она и мо жет тяпнуть меня за палец. А потом умирать от трупного заражения — благодарю покорно!

— Эге! — воскликнул я вдруг. А интересуюсь я: чем вы меня укусите? Зубки-то ваши вон где!

Я перегнулся в кресле и посмотрел в угол, по ту сторону окна,

где, по моим расчетам, должна была находиться вставная челюсть старухи. Но челюсти там не было. Я задумался: может быть мертвая старуха ползала у меня по комнате, ища свои зубы? Может быть,

даже нашла их и вставила себе обратно в рот?

Я взял крокетный молоток и пошарил им в углу. Нет, челюсть пропала. Тогда я вынул из камода толстую байковую простыню и по дошел к старухе. Крокетный молоток я держал наготове в правой руке, а в левой я держал байковую простыню.

Брезгливый страх к себе вызывала эта мертвая старуха. Я при поднял молотком ее голову: рот был открыт, глаза закатились кверху, а по всему подбородку, куда я ударил ее сапогом, рас ползлось большое темное пятно. Я заглянул старухе в рот, нет,

она не нашла свою челюсть. Я опустил голову. Голова упала и стукнулась об пол.

Тогда я расстелил на полу байковую простыню и подтянул ее к самой старухе. Потом ногой и крокетным молотком я перевернул старуху через левый бок на спину. Теперь она лежала на простыне.

Ноги старухи были согнуты в коленях, а кулаки прижаты к плечам.

Казалось, что старуха, лежа на спине, как кошка, собирается за щищаться от нападающего на нее орла! Скорее, прочь эту падаль!

Я закатал старуху в толстую простыню и поднял ее на руки. Она оказалась легче, чем я думал. Я опустил ее в чемодан и попробо вал закрыть крышкой. Тут я ожидал всяких трудностей, но крышка сравнительно легко закрылась. Я щелкнул чемоданными замками и выпрямился.

— 43

По платформе два милиционера ведут какого-то гражданина в пи кет. Он идет, заложив руки за спину и опустив голову.

Поезд трогается. Я смотрю на часы: десять менут восьмого. О,

с каким удовольсвием спущу я эту старуху в болото! Жаль только,

что я не захватил с собой палку, должно быть, старуху придется подталкивать.

Франт в розовой косоворотке нахально разглядывает меня. Я по ворачиваюсь к нему спиной и смотрю в окно.

В моем животе происходят ужасные схватки; тогда я стискиваю зубы, сжимаю кулаки и напрягаю ноги.

Мы проезжаем Ланскую и Новую Деревню. Вон мелькает золотая верхушка Буддийской пагоды, а вон показалось море.

Но тут я вскакиваю и, забыв все вокруг, мелкими шажками бегу в уборную. Безумная волна качает и вертит мое сознание…

Поезд замедляет ход. Мы подъезжаем к Лахте. Я сижу, боясь по шевелиться, чтобы меня не выгнали на остановке из уборной.

— Скорей бы он трогался! Скорей бы он трогался!

Поезд трогается, и я закрываю глаза от наслаждения. О, эти минуты бывают столь же сладки, как мгновения любви!

Все силы мои напряжены, но я знаю, что за этим последует страшный упадок.

Поезд опять останавливается. Это Ольгино. Значит опять эта пытка!

Но теперь это ложные позывы. Холодный пот выступает у меня на лбу, и легкий холодок порхает вокруг моего сердца.

Я понимаюсь и некоторое время стою, прижавшись головой к сте не. Поезд идет, и покачивание вагона мне очень приятно.

Я собираю все свои силы и, пошатывась, выхожу из уборной.

В вагоне нет никого. Рабочий и франт в розовой косоворотке,

видно, слезли в Лахте или в Ольгино. Я медленно иду к своему окошку.

И вдруг я останавливаюсь и тупо гляжу перед собой. Чемодана,

там где я его оставил, нет. Должно быть, я ошибся окном. Я пры гаю к следующему окошку. Чемодана нет. Я прыгаю назад, вперед, я пробегаю вагон в обе стороны, заглядываю под скамейки, но чемо дана нигде нет.

Да разве тут можно сомневаться? Конечно, пока я был в уборной чемодан украли. Это можно было предвидеть!

Я сижу на скамейке с вытаращенными глазами и мне почему-то вспоминается, как у Сакердона Михайловича с треском отскакивала эмаль от раскаленной кастрюли.

— Что же получилось? — спрашиваю я сам себя. — Ну, кто теперь поверит, что я не убивал старуху? Меня сегодня же схватят, тут или в городе на вокзале, как того гражданина, который шел, опус тив голову.

Я выхожу на площадку вагона. Поезд подходит к Лисьему носу.

Мелькают белые столбики, ограждающие дорогу. Поезд останавлива ется. Ступеньки моего вагона не доходят до земли. Я соскакиваю и иду к станционному павильону. До поезда, идущего в город еще полчаса. Я иду в лесок, вот кустики можжевельника, за ними меня никто не увидит. Я направляюсь туда.

По земле ползет большая зеленая гусеница. Я опускаюсь на колени и трогаю ее пальцами. Она сильно и жилисто складывается несколь ко раз в одну и в другую сторону.

Я оглядываюсь. Никто меня не видит. Легкий трепет бежит по моей спине.

Я низко склоняю голову и негромко говорю:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь…

……………………………………………………….

……………………………………………………….

На этом я временно заканчиваю свою рукопись, считая, что она и так уже достаточно затянулась.

Конец мая и первая половина июня

1939 года

— 34

" … и между нами происходит следующий разговор."

К. Гамсун

На дворе стоит старуха и держит в руках стенные часы. Я про хожу мимо старухи, останавливаюсь и спрашиваю ее:

— Который час?

— Посмотрите, — говорит старуха. Я смотрю и вижу, что на ча сах нету стрелок.

— Тут нет стрелок, — говорю я.

Старуха смотрит на циферблат и говорит мне:

— Сейчас без четверти три.

— Ах, так. Большое спасибо, — говорю я и ухожу.

Старуха кричит мне что-то вслед, но я иду не оглядываясь. Я выхожу на улицу и иду по солнечной стороне. Весеннее солнце очень приятно. Я иду пешком, щурю глаза и курю трубку. На углу

Садовой мне попадается навстречу Сакердон Михайлович. Мы здоро ваемся, останавливаемся и долго разговариваем. Мне надоедает стоять на улице, и я приглашаю Сакердона Михайловича в подваль чик. Мы пьем водку, закусываем крутым яйцом с килькой, потом прощаемся, и я иду дальше один.

Тут я вдруг вспоминаю, что забыл дома выключить электрическую печку. Мне очень досадно. Я поворачиваюсь и иду домой. Так хо рошо начался день, и вот уже первая неудача. Мне не следовало выходить на улицу.

Я прихожу домой, снимаю куртку, вынимаю из жилетного кармана часы и вешаю их на гвоздик; потом запираю дверь на ключ и ложусь на кушетку. Буду лежать и постараюсь заснуть.

С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казни. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк,

чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через не делю столбняк проходит, но дети так слабы, что еще целый месяц должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выз доравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают.

Я лежу на кушетке с открытыми глазами и не могу заснуть. Мне вспоминается старуха с часами, которую я видел сегодня во дворе,

и мне делается приятно, что на ее часах не было стрелок. А вот на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные часы, и стрелки у которых были сделаны в виде ножа и вилки.

Боже мой! Ведь я еще не выключил электрической печки! Я вска киваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и сажусь в кресло у окна.

Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все об думал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и мо жет сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и ква ртира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съез жает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда.

Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду писать восемнадцать часов подряд!

От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне делать: мне нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по ком нате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу,

потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь день, и вечер, и вся ночь.

Я стою посредине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь на него. Передо мной клетчатая бумага, в руке перо.

Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы немножко успокоиться. Я кладу перо и набиваю трубку.

Солнце светит мне прямо в глаза. Я зажмуриваюсь и трубку закуриваю.

Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из окна на улицу и вижу, как по панели идет человек на механической ноге. Он громко стучит своей ногой и палкой.

— Так, — говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно.

Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Надо воспользоваться этой тенью и написать несколько слов о чудотвор це. Я хватаю перо и пишу:

"Чудотоворец был высокого роста."

— 36

Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в кресле нет. Я смотрю на пустое кресло, и дикая радость наполняет меня. Значит,

это все был сон? Но только где же он начался? Входила ли старуха вчера в мою комнату? Может быть это тоже был сон? Я вернулся вчера домой, потому, что забыл выключить электрическую печку. Но может быть, и это был сон? Во всяком случае, как хорошо, что у меня в комнате нет мертвой старухи, и значит, не надо идти к уп равдому и возиться с покойником!

Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло вина десятого, должно быть утра.

Господи! Чего только не приснится во сне!

Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.

— Сволочь! — крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо гом по подбородку.

Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по том решат, что это я убил ее.

Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар этот сапогом.

Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.

Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и сильнее.

От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике,

где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска сахара.

Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей.

Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется на табак.

Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,

кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь с этой падалью.

По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к

Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде телей.

В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.

В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото му что у кассы произошел какой-то скандал.

Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,

то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и спросила:

— Вы не знаете, что там происходит?

— Простите, не знаю, — сказал я как можно суше.

Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась ко мне:

— Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?

— Простите, меня это нисколько не интересует, — сказал я еще суше.

— Как не интересует? — воскликнула дамочка, — Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в очереди!

Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни мательно посмотрела на меня.

— Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом,

сказала она. — Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол жно быть холостой?

— Да, холостой! — ответил я, несколько сбитый с толку, но по инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла няясь.

Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:

— Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули це.

Я совершенно растерялся.

— 38

Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,

схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.

— Черт побери! — сказал Сакердон Михайлович. — Я забыл в кас трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль отскочила.

— Все понятно, — сказал я, кивая головой.

Мы опять сели за стол.

— Черт с ними, — сказал Сакердон Михайлович. — мы будем есть сардельки сырыми.

— Страшно есть хочу, — сказал я.

— Кушайте, — сказал Сакердон Михайлович, — пододвигая мне сар дельки.

— Ведь я в последний раз ел вчера с вами в подвальчике и с тех пор ничего не ел, — сказал я.

— Да, да, да, — сказал Сакердон Михайлович.

— Я все время писал, — сказал я.

— Черт побери! — утрированно вскричал Сакердон Михайлович,

Приятно видеть перед собой гения.

— Еще бы! — сказал я.

— Много, поди, наваляли? — спросил Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, — исписал пропасть бумаги.

— За гения наших дней, — сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмку.

Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я сардель ки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал:

— Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаясь от преследования.

— Кто же вас преследовал? — спросил Сакердон Михайлович.

— Дама, — сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего ме ня не спросил, а только налил в рюмку водку, то я продолжал:

— Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился.

— Хороша? — спроаил Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, — в моем вкусе.

Мы выпили, и я продолжал,

— Она согласилась идти ко мне пить водку. Мы зашли в магазин,

но из магазина мне пришлось потихоньку удрать.

— Не хватило денег? — спросил Сакердон Михайлович.

— Нет, денег хватило в обрез, — сказал я, — но я вспомнил,

что не могу пустить ее в свою комнату.

— Что же, у вас в комнате была другая дама? — спросил Сакер дон Михайлович.

— Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама,

сказал я, улыбаясь. — Теперь я никого к себе в комнату не могу пустить.

— Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, — сказал Сакердон

Михайлович.

— Нет, — сказал я, фыркая от смеха. — На этой даме я не же нюсь.

— Ну, тогда женитесь на той, которая из булочной, — сказал

Сакердон Михайлович.

— Да что вы все хотите меня женить? — сказал я.

— А что же? — сказал Сакердон Михайлович, напоняя рюмки. — За ваши успехи!

Мы выпили. Видно, водка начала оказывать на нас свое действие.

Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швыр нул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже не которое головокружение.

— Как вы относитесь к покойникам? — спросил я Сакердона Ми хайловича.

— Совершенно отрицательно, — сказал Сакердон Михайлович. — Я их боюсь.

— Да, я тоже терпеть не могу покойников, — сказал я. — Под вернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, дол жно быть, пнул бы его ногой.

— Не надо лягать мертвецов, — сказал Сакердон Михайлович.

— А я бы пнул его сапогом прямо в морду, — сказал я, — Терпеть не могу покойников и детей.

— Да, дети гадость, — согласился Сакердон Михайлович.

— А что по-вашему хуже: покойники или дети? — спросил я.

— Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все таки не врываются в нашу жизнь, — сказал Сакердон Михайлович.

— Врываются! — крикнул я и тотчас же замолчал.

Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.

— Хотите еще водки? — спросил он.

— Нет, — сказал я, но спохватившись, прибавил: — Нет, спаси бо, я больше не хочу.

Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим.

— Я хочу вас спросить, — говорю я наконец, — Вы веруете в Бо га?

У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина,

и он говорит:

— Есть неприличные поступки. Неприлично спрашивать у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что поло жил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отка зать; и самый удобный и приятный способ отказа — это соврать,

что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть и,

— 40

— Не жнаю, — ответила Марья Васильевна.

— Когда это было? — спросил я.

— Тоже не жнаю, — сказала Марья Васильевна.

— Вы разговаривали со стариком? — спросил я Марью Васильевну.

— Я, — отвечала Марья Васильевна.

— Так, как же вы не знаете, когда это было? — сказал я.

— Чиша два тому нажад, — сказала Марья Васильевна.

— А как этот старик выглядел? — спросил я.

— Тоже не жнаю, — сказала Марья Васильевна и ушла на кухню.

Я пошел к своей комнате. "Вдруг, — подумал я, — старуха ис чезла. Я войду в комнату, а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?!"

Я отпер дверь и начал ее медленно открывать. Может быть это только показалось, но мне в лицо пахнул приторный запах начинав шегося разложения. Я взглянул в приотворенную дверь и на мгнове ние застыл на месте. Старуха на четвереньках медленно ползла ко мне навстречу.

Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ и отскочил к проти воположной стенке.

В коридоре появилась Марья Васильевна.

— Вы меня жвали? — спросила она.

Меня так трясло, что я ничего не мог ответить и только отри цательно замотал головой. Марья Васильевна подошла ближе.

— Вы ш кем-то ражговаривали, — сказала она.

Я опять отрицательно замотал головой.

— Шумашедший, — сказала Марья Васильевна и опять ушла на кух ню, несколько раз по дороге оглянувшись на меня.

— Так стоять нельзя. Так стоять нельзя, — повторил я мыслен но. Эта фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания.

— Да, так стоять нельзя, — сказал я себе, но продолжал стоять как парализованный. Случилось что-то ужасное, но предстояло сде лать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что уже про изошло. Вихрь кружил мои мысли, и я только видел злобные глаза мертвой старухи, медленно ползущей ко мне на четвереньках.

Ворваться в комнату и раздробить этой старухе череп. Вот, что надо сделать! Я даже поискал глазами и остался доволен, увидя крокетный молоток, неизвестно для чего, уже в продолжении многих лет, стоящий в углу коридора. Схватить молоток, ворваться в ком нату и трах!..

Озноб еще не прошел. Я стоял с поднятыми плечами от внутрен него холода. Мысли мои скакали и путались, возвращались к исход ному пункту и вновь скакали, захватывая новые области, а я стоял и прислуши вался к своим мыслям и был, как-бы, в стороне от них,

и был, как бы, не их командир.

— Покойники, — объясняли мне мои собственные мысли, — народ неважный. Их зря называли покойники, они скорее беспокойники. За ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвец кой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного: следить, чтобы покойники не расползались. Бывают, в этом смысле,

забавные случаи. Один покойник, пока сторож по приказанию началь ства мылся в бане, выполз из мертвецкой, заполз в дезинфекцион ную камеру и съел там кучу белья. Дезинфекторы здорово отлупце вали того покойника, но за испорченное белье им пришлось рассчи тываться из собственных карманов. А другой покойник заполз в па лату рожениц и так перепугал их, что одна роженица тут же произ вела преждевременный выкидыш, а покойник набросился на выкинутый плод и начал его, чавкая, пожирать. А когда одна храбрая сиделка ударила покойника по спине табуреткой, то он укусил эту сиделку за ногу, и она вскоре умерла от заражения трупным ядом. Да, по койники народ неважный, и с ними надо быть начеку.

— Стоп! — сказал я своим собственным мыслям. — Вы говорите чушь. Покойники неподвижны.

— Хорошо, — сказали мне мои собственные мысли, — войди тогда в свою комнату, где находится, как ты говоришь, неподвижный по койник.

Неожиданное упрямство заговорило во мне.

— И войду! — сказал я решительно своим собственным мыслям.

— Попробуй! — насмешливо сказали мне мои собственные мысли.

Эта насмешливость окончательно взбесила меня. Я схватил кро кетный молоток и кинулся к двери.

— Подожди! — закричали мне мои собственные мысли. Но я уже повернул ключ и распахнул дверь.

Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом в пол. С поднятым крокетным молотком я стоял наготове. Старуха не шевелилась.

Озноб прошел, и мысли мои текли ясно и четко. Я был команди ром их.

— Раньше всего, закрыть дверь! — скомандовал я сам себе.

Я вынул ключ с наружной стороны двери и вставил его с внут ренней. Я сделал это левой рукой, а в правой я держал крокетный молоток и все время не спускал со старухи глаз. Я запер дверь на ключ и, осторожно переступив через старуху, вышел на середину комнаты.

— 42

Чемодан стоит передо мной, с виду вполне благоприятный, как будто в нем лежит белье и книги. Я взял его за ручку и попробо вал поднять. Да, он был, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог вполне донести его до трамвая.

Я посмотрел на часы: двадцать минут шестого. Это хорошо. Я сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку.

Видно, сардельки, которые я ел сегодня, были не очень хороши потому что живот мой болел все сильнее. А, может быть, это пото му, что я ел их сырыми? А, может быть, боль в животе была и чис то нервной.

Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами.

Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь от его лучей. Вот оно прячется за трубу противостоящего дома, и тень от трубы бе жит по крыше: перелетает улицу и ложится мне на лицо. Я вспоми наю, как вчера в это же время я сидел и писал повесть. Вот она: клетчатая бумага и на ней надпись, сделанная мелким почерком:

"Чудотворец был высокого роста."

Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Двое рабочих и с ними ста руха, держась за бока, хохотали над смешной походкой инвалида.

Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозить старуху на болото!

Мне нужно еще занять деньги у машиниста.

Я вышел в коридор и пошел к его двери.

— Матвей Филиппович, вы дома? — спросил я.

— Дома, — отозвался машинист.

— Тогда, извините, Матвей Филиппович, вы не богаты деньгами?

Я послезавтра получу. Не могли бы вы одолжить мне тридцать руб лей?

— Мог бы, — сказал машинист. И я слышал, как он звякал клю чами, отпирая какой-то ящик. Потом он открыл дверь и протянул мне новую красную тридцатирублевку.

— Большое спасибо, Матвей Филиппович, — сказал я.

— Не стоит, не стоит, — сказал машинист.

Я сунул деньги в карман и вернулся в свою комнату. Чемодан спокойно стоял на прежнем месте.

— Ну теперь в путь, без промедления, — сказал я сам себе.

Я взял чемодан и вышел из комнаты. Марья Васильевна увидела меня с чемоданом и крикнула: — Куда вы?

— К тетке, — сказал я.

— Шкоро приедете? — спросила Марья Васильевна.

— Да, — сказал я. — Мне нужно только отвезти к тетке кое какое белье. А приеду, может быть, и сегодня.

Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благополучно, неся чемо дан то в правой, то в левой руке.

В трамвай я влез с передней площадки прицепного вагона и стал махать кондукторше, чтобы она пришла получить за багаж и билет.

(Я не хотел передавать единственную тридцатирублевку через весь вагон и не решался оставить чемодан и сам пройти к кондукторше.)

Кондукторша пришла ко мне на площадку и заявила, что у нее нет сдачи. На первой же остановке мне пришлось слезть.

Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меня болел живот и слегка дрожали ноги.

И вдруг я увидел мою милую дамочку: она переходила улицу и не смотрела в мою сторону.

Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал как ее зовут, и не мог ее окликнуть. Чемодан страшно мешал мне: я держал его пе ред собой двумя руками и подталкивал его коленями и животом. Ми лая дамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, что мне ее не догнать. Я был весь мокрый от пота и выбивался из сил. Милая да мочка повернула в переулок. Когда я добрался до угла — ее нигде не было.

— Проклятая старуха! — прошипел я, бросая чемодан на землю.

Рукава моей куртки насквозь промокли от пота и липли к рукам.

Я сел на чемодан и, вынув носовой платок, вытер им шею и лицо.

Двое мальчишек остановились передо мной и стали меня рассматри вать. Я сделал спокойное лицо и пристально смотрел на ближайшую подворотню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шептались и пока зывали на меня пальцами. Дикая злоба душила меня. Ах, напустить бы на них столбняк!

И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемо дан, подхожу к подворотне и заглядываю туда. Я делаю удивленное лицо, достаю часы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдают за мной. Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю в подворотню.

— Странно, — говорю я вслух, беру чемодан и тащу его к трам вайной остановке.

На вокзал я приехал без пяти минут семь. Я беру обратный би лет до Лисьего Носа и сажусь в поезд.

В вагоне, кроме меня, еще двое: один, как видно, рабочий, он устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой па рень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая ко соворотка, а из-под кепки торчит курчавый клок. Он курит папи роску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы.

Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь. В животе у меня такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли.

— 44

IV

М А Л Е Н Ь К И Е П Ь Е С Ы

— 47

ДЕВИЦА.

Подруги! Где вы?! Где вы?!

Пришли четыре девы,

сказали: "Ты звала?"

ДЕВИЦА (в с т о р о н у).

Я зла!

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ НА ПОДОКОННИКЕ.

Ты не хочешь нас, Елена.

Мы уйдем. Прощай, сестра!

Как смешно твое колено,

ножка белая востра.

Мы стоим, твои подруги,

места нету нам прилечь.

Ты взойди на холмик круглый,

скинь рубашку с голых плеч.

Ты взойди на холмик круглый,

скинь рубашку с голых плеч.

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, СОЙДЯ С ПОДОКОННИКА.

Наши руки поднимались,

наши головы текли.

Юбки серенькие бились на просторном сквозняке.

ХОР. Эй вы, там не простудитесь на просторном сквозняке!

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, ГЛЯДЯ В МИКРОСКОП.

Мы глядели друг за другом в нехороший микроскоп.

Что там было, мы не скажем: мы теперь без языка.

Только было там крылечко,

вился холмик золотой.

Над холмом бежала речка и девица за водой.

Говорил тогда полковник,

глядя вслед и горячо:

"Ты взойди на этот холмик,

обнажи свое плечо."

ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, ИСЧЕЗНУВ И ЗАМОЛЧАВ.

ПОЧ — ЧЕМ — МУ!?

В с ё

18 февраля 1927 г.

Петербург.

— 49 лодка созданная человеком дом на площади моего пана не улететь мне совсем навеки цветы кидая с аэроплана как же я в тигровой шкуре позабытый всем огулом удержу моря и бури открывая ход акулам о прибрежные колени ударяет вал морской сквозь волну бегут олени очи полные тоской небо рухнет — море встанет воды взвоют — рыба канет лодка — первое дитя нож кремневый; он свидетель зверем над водой летя посреди воздушных петель надо мной сверкает клином обрывает веточки малинам.

Чем же буду я питаться на скале среди воды?

Чем кормить я буду братца?

Что Ку есть будешь ты?

КУ. Похлебка сваренная из бобов недостойна пищи Богов и меня отшельника Ламмед — Вов люди, птицы, мухи, лето, сливы совершенно меня не пленяют красные плоды яблоки и сады звери жмутся они трусливы лапы точат на все лады козы пестрые — они пугливы реки, стройные пруды морские пучины, озера, заливы родник пускает воды струю около я с графином стою буду пить эту воду на земле и в раю.

ТАРФИК. Ку ты выше чем средний дуб чем я который суть глуп на скале живу орлом хожу в небо напролом все театр для меня а театр как земля чтобы люди там ходили настоящими ногами пели, дули, говорили,

представляли перед нами девы с косами до пупа выли песни, а скопцы вяло, кисло, скучно, тупо девок ловят за концы арлекин пузырь хохлатый босиком несется за по степям скакающей хатой на горе бежит коза

Ку, видишь там сидит артист на высоком стуле он во лбу тлеет аметист изо рта струится Дон упадая с плеч долой до колен висит попона он жеребчит молодой напоминает мне дракона

Ку, что он делает?

Ку, что он думает?

Ку, зачем его суставы неподвижны как бесята голос трубный и гнусавый руки тощие висят.

Я хочу понять улабу залду шкуру дынуть бе перевернуть еф бабу во всем покорствовать тебе.

КУ. Тарфик, ты немедля должен стать проклятым.

Два в тебе существа.

— 51

* * *

Запутался в системах черных знаков

И помощи не вижу. Мир шатается.

ЧАСОВОЙ. Теперь я окончательно запутался.

Не нужен ум и быстрая смекалка?

Я в мыслях щепки нахожу,

а в голове застряла палка,

отсохли ноги на посту,

из рук винтовка падает…

Пройдешь с трудом одну версту,

и мир тебя не разует.

Я погиб и опустился,

бородой совсем оброс,

в кучу снега превратился,

победил меня мороз.

БАРБАРА. Часовой!

ЧАСОВОЙ. Гу-гу!

БАРБАРА. Часовой!

ЧАСОВОЙ. Гу-гу!

БАРБАРА. Часовой!

ЧАСОВОЙ. Гу-гу!

БАРБАРА. Я замерзаю!

ЧАСОВОЙ. Обожди, помогу!

Обожди мою подсобу.

БАРБАРА. Что же ты медлишь?

ЧАСОВОЙ. Я из будки вылезаю.

БАРБАРА. Ах, спаси мою особу!

ЧАСОВОЙ. Двигай пальцы на ногах,

чтоб они не побелели.

Где ты?

БАРБАРА. Гибну!

ЧАСОВОЙ. Гибнешь?

БАРБАРА. Ах!

ЧАСОВОЙ. Тут погибнешь в самом деле!

БАРБАРА. Уж и руки, словно плеть…

ЧАСОВОЙ. Тут недолго околеть.

Эка стужа навернула!

Так и дует и садит!

Из-за каждой снежной горки зимних бурь встают подпорки,

ходят с треском облака,

птица в тоненьком кафтане гибнет, крылышки сложив…

Если я покуда жив,

то шинель меня спасала да кусок свинного сала.*

БАРБАРА. Отмерзают руки-ноги,

снежный ком вползает в грудь.

Помогите, люди-боги,

помогите как нибудь!

ЧАСОВОЙ. Ну чего тебе, злодейка?

Эка баба закорюка!

Ну и время! Вот скамейка.

Посижу — да покурю-ка.

1933 год.

— 53

АРХИТЕКТОР

КАБЛУКОВ. Мария!

МАРИЯ. Кто зовет меня?

Я восемь лет не слышала ни звука,

и вдруг в моих ушах зашевелилась тайная пружина.

Я слышу грохот ломовой телеги и стук приклада о каблук при смене караула.

Я слышу разговор двух плотников.

Вот, — говорит один, — махорка.

Другой, подумав, отвечает: суп и пшенная каша.

Я слышу, на Неве трещит моторка.

Я слышу, ветром хлопает о стену крыша.

Я слышу чей-то тихий шепот: Маша! Маша!

Я восемь лет жила, не слыша.

Но кто зовет меня?

КАБЛУКОВ. Мария!

Вы слышите меня, Мария?

Не пожалейте ваших ног,

сойдите вниз, откройте двери.

Я весь, Мария, изнемог.

Скорей, скорей откройте двери!

А в темноте все люди звери.

МАРИЯ. Я не могу сама решиться.

Мой повелитель — архитектор.

Его спросите,

может быть, он вам позволит.

КАБЛУКОВ. О непонятная покорность!

Ужель не слышите волненья,

громов могучих близкий бой,

домов от страха столкновенье,

и крик толпы, и страшный вой,

и плач, и стон, и тихое моленье,

и краткий выстрел над Невой?

МАРИЯ. Напрасна ваша бурная речь.

Мое ли дело — конь и меч?

Куда идти мне с этого места?

Я буду тут ведь я невеста.

КАБЛУКОВ. Обязанности брачных уз имеют свой особый вкус.

Но кто, хоть капельку не трус,

покинув личные заботы,

и в миг призвав на помощь муз,

бежит в поля большой охоты.

МАРИЯ. Смотрите!

Архитектор целится вам в грудь!

КАБЛУКОВ. Убийца! твой черед не за горами. (а р х и т е к т о р с т р е л я е т)

МАРИЯ. Ах!

Дым раздвинул воздух сизыми шарами!

АРХИТЕКТОР. Очищен путь: восходит ясный день,

и дом закончен, каменный владыка.

Соблюдена гармония высот и тяжести.

Любуйся и ликуй!

Гранита твердый лоб,

изъеденный времени писанием,

уперся в стен преграду.

Над легкими рядами окон вверху, воздушных бурь подруга,

раскинулась над нами крыша.

Флаг в воздухе стреляет.

Хвала и слава архитектору!

И архитектор — это я.

1935 год. Весна.

— 55

НИКОЛАЙ II. Да, удивительно, как создан мир!

Все мертвое спешит исчезнуть,

а все живое день и ночь себя старается увековечить.

И будь то роза, рыба или человек везде, везде любовь царица!

О Стасов! Ты старик,

и борода твоя серебрянного цвета,

перо дрожит в твоей руке,

твой голос утерял былую силу,

твоя нога на поворотах стала шлепать,

и многих блюд желудок твой уж больше не приемлет,

но все по-прежнему стучит в волненьи сердце,

и все по-прежнему шалит в тебе коварный бес.

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Сюда идут Адам Адамыч с Воробьевым.

Поправь прическу и одерни свой шлафрок.

ВОРОБЬЕВ и АДАМ АДАМЫЧ (в х о д я).

Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

НИКОЛАЙ II. Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

Здравствуйте!

ВОРОБЬЕВ. Оставив личные заботы и суету бесчисленной родни,

сойдемся лучше для работы и посвятим работе наши дни.

1933 год, 7 октября.

— 57

У б е г а е т. И з ш к а п а в ы г л я д ы в а е т с т у д е н т.

СТУДЕНТ. Ах, Верочка! Как я люблю тебя!

О п я т ь п р я ч е т с я в ш к а п. В х о д я т В е р о ч к а и А н т о н А н т о н о в и ч.

АНТОН АНТОНОВИЧ. Мне приятно видеть Вас.

Вы прелестны, Вера. Да-с.

Я ценитель красоты.

Перейдемте с "Вы" на "Ты".

ВЕРОЧКА. Без вина, Антон Антоныч,

говорите мне на "Вы" и целуйте только руки,

не касаясь головы.

АНТОН АНТОНОВИЧ. Вера! Верочка! Голубка!

Не отталкивай меня.

ВЕРОЧКА. Это что у Вас?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Что? Трубка!

ВЕРОЧКА. Отойдите от меня!

АНТОН АНТОНОВИЧ. Я ужасно задыхаюсь.

Вера! Верочка! Кись-кись!

ВЕРОЧКА. Отойдите! Я кусаюсь!

АНТОН АНТОНОВИЧ. Ну, не надо! Не сердись!

ВЕРОЧКА. Вы купили шоколад?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Извините. Виноват.

Идя к Вам, любовный пыл охватил меня. Забыл все на свете, только Вас представлял себе как раз и в разных позах и видах,

и в рубашке и без…

ВЕРОЧКА. Ах!

АНТОН АНТОНОВИЧ. Без рубашки ваши груди…

ВЕРОЧКА. Караул! Спасите! Люди!

СТУДЕНТ (в ы с к а к и в а я и з ш к а п а).

Стой, мерзавец! Пусти руку! Не волнуйтесь, Верочка. Пойдемте со мной в шкап.

ВЕРОЧКА. Пустите меня. Кто вы такой?

СТУДЕНТ. Я студент.

ВЕРОЧКА. Что вам от меня нужно? Почему вы оказались в шкапу?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Что вам угодно?

ВЕРОЧКА. Почему вы вмешиваетесь не в свое дело?

АНТОН АНТОНОВИЧ. Врываетесь в частную жизнь?

ВЕРОЧКА. Да кто вы такой, в самом деле?

СТУДЕНТ. Я студент.

ВЕРОЧКА. А как вы сюда попали?

СТУДЕНТ. Я пришел к Петру Нилычу Факирову.

ВЕРОЧКА. Ну?

СТУДЕНТ. Петр Нилыч любит, чтобы его слушали, когда он что нибудь говорит. Он сажает меня в шкап, а сам ходит и говорит,

будто в комнате никого нет.

ВЕРОЧКА. Значит, пока мы были тут, вы тоже тут были?

СТУДЕНТ. Да.

— 59

БАЛ

ХОР. Танцуйте, танцуйте!

ГОСТИ. Танцуем, танцуем!

ХОР. Танцуйте фигуру.

ГОСТИ. Танцуем фигуру.

ХОР. Откройте, откройте,

откройте, откройте.

Закройте, закройте,

закройте, закройте.

ГОСТИ. Мы весело топчемся.

БАРОНЕССА ПИРОГОВА.

Мне стало душно.

СОЛДАТ ФЕРЗЕВ. Хотите на веранду охлаладить горячее тело?

БАРОНЕССА ПИРОГОВА.

Вы правы: я немножко вспотела.

Пусть ветер мне подует в рукава.

СОЛДАТ ФЕРЗЕВ. Смотрите: ночка какова!

DER GOLDBERG. Кто хочет что-нибудь особенного то я спою не хуже Собинова.

ХОЗЯИН. Иван Антоныч, принесите плеть.

Сейчас Der Goldberg будет петь.

DER GOLDBERG (п о е т).

Любовь, любовь царит всечасно…

Больше петь не буду. Зачем он меня при каждом слове ударяет плеткой?

МАРИЯ. Ой, смотрите, кто это к нам ползет на четвереньках?

ХОЗЯИН. Это Мотыльков.

МОТЫЛЬКОВ. Да, это я. Мою природу постиг удар. Я стал скотом.

Дозвольте мне воззвать к народу.

ХОЗЯИН. Ах, не сейчас. Потом, потом.

МОТЫЛЬКОВ. Тогда я просто удаляюсь.*

ХОЗЯИН. А вдруг останетесь, боюсь.

МОТЫЛЬКОВ. Как неуместен этот страх.

Уйду и с туфель сдуну прах.

ХОЗЯИН. Смотрите, он ползет обратно.

ЖАК. Мария, будьте аккуратны.

МАРИЯ. Я вам запачкала пиджак.

ЖАК. Ну не беда!

МАРИЯ. Мой милый Жак.

ЖАК. Я предан вам за вашу ласку.

МАРИЯ. Ах, сядьте тут и расскажите сказку.

ЖАК. Был гром, и небо темнобуро.

Вдруг выстрел — хлоп! из Порт-Артура.

На пароходе суета: матросы лезут в лодку,

а лодка офицерами по горло занята.

Матросы пьют в испуге дико водку,

кто рубит мачту, кто без крика тонет,

кто с переломанной ногой лежит и стонет.

Уже вода раскрыла двери,

а люди просто озверели.

— 61

ГРЕХОПАДЕНИЕ

ИЛИ ПОЗНАНИЕ ДОБРА И ЗЛА.

ДИДАСКАЛИЯ*.

А л л е я к р а с и в о п о д с т р и ж е н н ы х д е р е в ь е в и з о б р а ж а е т р а й с к и й с а д.

П о с р е д и н е Д р е в о Ж и з н и и Д р е в о

П о з н а н и я Д о б р а и З л а. С з а д и н а п р а в о ц е р к о в ь.

FIGURA (у к а з ы в а я р у к о й н а Д р е в о, г о в о р и т). Вот это Древо Познания Добра и Зла. От других деревь ев ешьте плоды, а от этого дерева плодов не ешьте. (У х о д и т в ц е р к о в ь.)

АДАМ (у к а з ы в а я р у к о й н а д е р е в о). Вот это

Древо Познания Добра и Зла. От других деревьев мы будем есть плоды, а от этого дерева мы плодов есть не будем. Ты, Ева,

обожди меня, а я пойду соберу малину. (У х о д и т).

ЕВА. Вот это Древо Познания Добра и Зла. Адам запретил мне есть плоды с этого дерева. А интересно, какого они вкуса?

И з — з а д е р е в а п о я в л я е т с я м а с т е р

Л е о н а р д о.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ева! Вот я пришел к тебе.

ЕВА. А скажи мне, мастер Леонардо, зачем?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты такая красивая, белотелая, полногрудая, я хлопочу о твоей пользе.

ЕВА. Дай-то Бог.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты знаешь, Ева, я люблю тебя.

ЕВА. А я знаю, что это такое?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Неужто не знаешь?

ЕВА. Откуда мне знать?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты меня удивляешь.

ЕВА. Ой, посмотри, как смешно фазан на фазаниху верхом сел!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Вот это и есть то самое.

ЕВА. Что то самое?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Любовь.

ЕВА. Тогда это очень смешно. Ты что, тоже хочешь на меня верхом сесть?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да, хочу. Но только ты ничего не говори Адаму.

ЕВА. Нет, не скажу.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты, я вижу, молодец.

ЕВА. Да, я бойкая баба.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А ты меня любишь?

ЕВА. Да, я не прочь, чтобы ты меня покатал по саду на себе верхом.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Садись ко мне на плечи.

Е в а с а д и т с я в е р х о м н а м а с т е р а

Л е о н а р д о, и о н с к а ч е т с н е й п о с а д у.

В х о д и т А д а м с к а р т у з о м, п о л н ы м м а л и н ы, в р у к а х.

АДАМ. Ева? Где ты? Хочешь малины? Ева? Куда же она ушла? Пойду ее искать. (У х о д и т.)

П о я в л я е т с я Е в а в е р х о м н а м а с т е р е Л е о н а р д о.

— 63

ЗМЕЙ (с и д я щ и й н а Д р е в е П о з н а н и я Д о б р а и З л а). Она врет. Ты не верь. Это яблоко с этого дерева.

АДАМ. Брось яблоко, обманщица.

ЕВА. Нет, ты очень глуп. Надо попробовать, каково оно на вкус.

АДАМ. Ева, смотри.

ЕВА. И смотреть тут нечего!

АДАМ. Ну, как знаешь.

Е в а о т к у с ы в а е т о т я б л о к а к у с о к.

З м е й о т р а д о с т и х л о п а е т в л а д о ш и.

ЕВА. Ах, как вкусно! Только что же это такое? Ты все время исче заешь и появляешься вновь. Ой! Всё исчезает и откуда-то появ ляется все опять. Ох, как это интересно! Ай! Я голая! Адам,

подойди ко мне ближе, я хочу сесть на тебя верхом.

АДАМ. Что такое?

ЕВА. На, ешь тоже яблоко!

АДАМ. Я боюсь.

ЕВА. Ешь! Ешь!

А д а м с ъ е д а е т к у с о к я б л о к а и с р а з у п р и к р ы в а е т с я к а р т у з о м.

АДАМ. Мне стыдно.

И з ц е р к в и в ы х о д и т F i g u r a.

FIGURA. Ты, человек, и ты, человечица, вы съели запрещенный плод. А потому, вон из моего сада!

F i g u r a у х о д и т о б р а т н о в ц е р к о в ь.

АДАМ. Куда же нам идти?

ЕВА. Никуда не пойдем.

П о я в л я е т с я а н г е л с о г н е н н ы м м е ч о м в р у к а х и г о н и т и х и з р а я.

АНГЕЛ. Пошли вон! Пошли вон! Пошли вон!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО (п о я в л я я с ь и з — з а к у с т о в).

Пошли. Пошли. Пошли. Пошли. (М а ш е т р у к а м и.) Да вайте занавес.

З а н а в е с

1934 год, 27 сентября.

— 65

И З М Е Р Е Н И Е В Е Щ Е Й.

ЛЕПОЛЯНОВ. За вами есть один грешок вы под пол прячете вершок его лелеете как цветок в случае опаснсти дуете в свисток.

ДРУЗЬЯ. Нам вершок дороже глаза наша мера он отсчета он в пространстве наша база,

мы бойцы прямых фигур.

К мерам жидкости сыпучей прилагаем эталон сыпем слез на землю кучи,

измеряем лоб соседа,

(он же служит нам тетеркой) рассматривая форму следа мы трогаем всей пятеркой.

Любопытствуя больного тела жар — температуру,

мы вершок ему приносим из бульона варим куру.

ЛЕПОЛЯНОВ. Но физики считают вершок устаревшей мерой.

Значительно удобней измерять предметы саблей.

Хорошо также измерять шагами.

ПРОФЕССОР ГУРИНДУРИН.

Вы не правы Леполянов.

Я сам представитель науки и знаю лучше тебя положение дел.

Шагами измеряют пашни,

а саблей тело человеческое,

но вещи измеряют вилкой.

ДРУЗЬЯ. Мы дети науки но любим вершок.

ЛЯПОЛЯНОВ. Смерть отсталым измереньям!

Смерть науки старожилам!

Ветер круглым островам!

Дюжий метр пополам!

ПЛОТНИК. Ну нет,

(ВИНТЕР) простите.

Я знаю косую сажень.

И на ваши выдумки мне плевать!

Плевать, говорю, на вашу тетю науку.

Потому как сажень есть косая инструмент,

и способна прилагаться где угодно хорошо; при постройке, скажем, дома сажень веса кирпичей штукатурка, да солома,

да тяжелый молоток.

ПРОФЕССОР ГУРИНДУРИН.

Вот мы глядя в потолок рассуждаем над масштабом разных планов естества переходящего из энергии в основную материю,

под которой разумеем даже газ.

ДРУЗЬЯ. Наша мера нами скрыта.

Нам вершок дороже глаз.

ЛЯПОЛЯНОВ. В самых маленьких частичках в элементах,

в ангелочках,

в центре тел,

в летящих ядрах,

в натяженьи,

в оболочках,

в ямах душевной скуки,

в пузырях логической науки измеряются предметы клином, клювом и клыком.

— 67

БАЛЕТ ТРЕХ НЕРАЗЛУЧНИКОВ

Музыка.

Выходят три.

Три на клетке 8 стоят в положении

*

* * лицом в публику.

Подготовительные движения ног, рук и головы.

Три бегут по диагонали на клетку 3.

Движение вдоль просцениума на клетку 1.

В з а и м н о е п о л о ж е н и е в с е в р е м я с о х р а н я е т с я

*

* *

С клетки 1 судорожно идут на клетку 5.

Движение прямое 5–8 — 5–5 — 8.

Движение прямое 8–9 — 8.

Три падают косо в клетку 4.

Поднимаются в клетку 8.

Бег на месте.

Танец голов.

Три ползут на четвереньках, ногами к зрителю.

Три встают.

Три меняют взаимное положение на

* * *

Движение прямое 3–8 — 1.

Пятятся задом и садятся в клетке 6 на стул.

Три встают.

Движение 6–5 — 8–7.

Три стоят.

Три на четвереньках идут на клетку 1.

З а н а в е с.

?????????????

? 9? 8? 7?

?????????????

? 4? 5? 6?

?????????????

? 3? 2? 1?

?????????????

(1930)

— 69

ПИСАТЕЛИ. Мы те-те-те-те-те-те те-теперь все поняли.

Почему вы так свирепы,

не от нашей вони ли?

ФАУСТ. Что-с?

Да как вы смеете меня за нюхателя считать?!

Идите вон! Умрите!

А я останусь тут мечтать один о Маргарите.

ПИСАТЕЛИ. Мы уходим, мы ухидем,

мы ухудим, мы ухедим,

мы укыдем, мы укадем…

Но тебе, бородатый колдун, здорово нагадим!

ФАУСТ. Я в речку кидаюсь,

но речка — шнурок,

за сердце хватаюсь,

а в сердце творог,

я в лампу смотрюся,

но в лампе гордон,

я ветра боюся,

но ветер — картон.

Но ты, Маргарита,

ни-ни и не-не,

как сон, Маргарита,

приходишь ко мне.

Усы молодые колечками вьются,

и косы златые потоками льются.

Глаза открывают небесные тени и взглядом карают и жгут, и летени.

Стою, к Маргарите склоняя мисон,

но ты, Маргарита,

и призрак и сон.

МАРГАРИТА. В легком воздуха теченьи столик беленький летит,

ангел, пробуя печенье,

в нашу комнату глядит.

Милый Фридрих, Фридрих милый,

спрячь меня в высокий шкап,

чтобы черт железной вилой не пронзил меня никак,

встань, послушный, встань, любезный,

двери камнем заложи,

чтобы черт водой железной не поймал мои ножи.

Для тебя, покинув горы,

я пришла в одном платке,

но часы круглы и скоры,

быстры дни на потолке.

Мы умрем. Потухнут перья,

вспыхнут звезды там и тут,

и серьезные деревья над могилой возрастут.

ФАУСТ. Что слышу я?

Как будто бы фитиль трещит,

как будто мышь скребет,

как будто таракан глотает гвоздь,

как будто мой сосед,

жилец, судьбою одинокий,

рукой полночной шарит спичку и ногтем, сволочь, задевает стаканы, полные воды,

потом вздыхает и зевает и гладит кончик бороды…

Иль это, облаками окруженная,

сова, сном сладким пораженная,

трясти крылами начала,

иль это в комнате пчела,

иль это конь за дверью ржет: коня в затылок овод жжет…

Иль это я, в кафтане чистом,

дышу от старости со свистом?

— 71 на коне, от пыли бура,

в платье пыльном и плохом.

Вспомним, старцы, Маргариту,

пруд волос моих, ручей…

Ах, увижу ль Маргариту?

Кто поймет меня?..

АПОСТОЛЫ. Свечей много в этом предложеньи,

сабель много. Но зато нет ни страха, ни движенья.

Дай тарелку!

ФАУСТ. Часто в. Олег трубит,

собаки хвисты по ветру несут,

львы шевелятся во мраке…

Где кувшин, — вина сосуд?

ПИСАТЕЛИ. В этом маленьком сосуде есть и проза, и стихи,

но никто нас не осудит: мы и скромны, и тихи.

ФАУСТ. Я прочитал стихи.

Прелестно!

ПИСАТЕЛИ. Благодарим.

Нам очень лестно.

ФАУСТ. Стихи прекрасны и певучи…

ПИСАТЕЛИ. Их бросьте: это слов бессмысленные еучи!

ФАУСТ. Ну, правда,

есть в них и вода,

но смыслов бродят сонные стада,

любовь торжественно воспета.

Вот, например, стихи:

"В любви, друзья, куда не глянь,

всюду дрынь и всюду дрянь."

Слова сложились, как дрова,

в них смыслы ходят, как огонь.

Посмотрим дальше. Вот строка:

"К дому дом подбежал,

громко говоря: чей-то труп в крови лежал возле фонаря,

а в груди его кинжал вспухнул, как слюда.

Я подумал: это труп,

и, бросая дым из труб,

я пришел сюда."

Это смыслов конь.

ПИСАТЕЛИ. Мы писали, сочиняли,

рифмовали, кормовали,

пермадули, гармадели,

фои-фари пагигири,

мегафори и трясли.

ФАУСТ. Руа рео кио лау кони фиу пеу боу мыс мыс мыс!

Вам зто лучше известно.

24 августа (1930 года)

— 46

ИСКУШЕНИЕ

Посвящаю К.С.Малевичу

ЧЕТЫРЕ ДЕВКИ НА ПОРОГЕ.

Нам у двери ноги ломит.

Дернем, сестры, за кольцо.

Ты взойди на холмик тут же,

скинь рубашку с голых плеч.

Ты взойди на холмик тут же,

скинь рубашку с голых плеч.

ЧЕТЫРЕ ДЕВКИ, СОЙДЯ С ПОРОГА.

Были мы на том пороге,

песни пели. А теперь не печальтесь вы, подруги,

скинем плечи с косяка.

ХОР. Все четыре мы же только скинем плечи с косяка.

ЧЕТЫРЕ ДЕВКИ В ПЕРСПЕКТИВЕ.

Наши руки многогранны,

наши головы седы.

Повернув глаза к востоку,

видим нежные следы.

Лишь подняться на аршин с незапамятных вершин все исчезнет, как плита,

будет клумба полита.

Мы же хвалимся нарядом,

мы ликуем целый день.

Ты взойди на холмик рядом,

плечи круглые раздень.

Ты взойди на холмик рядом,

плечи круглые раздень.

ЧЕТЫРЕ ДЕВКИ, ИСЧЕЗНУВ.

ГРОХ — ХО — ЧЧА!

ПОЛКОВНИК ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ.

Усы завейтесь! Шагом марш!

Приникни, сабля, к моим бокам.

Ты, гребень, волосы расчеши,

а я, российский кавалер,

не двинусь. Лень мне или что?

Не знаю сам. Вертись, хохол,

спадай в тарелку, борода.

Уйду, чтоб шпорой прозвенеть и взять чужие города.

ОДНА ИЗ ДЕВИЦ.

Полковник, вы расстроены?

ПОЛКОВНИК.

О, нет. Я плохо выспался.

А вы?

ДЕВИЦА.

А я расстроена, увы.

ПОЛКОВНИК.

Мне жалко вас.

Но есть надежда,

что это все пройдет.

Я вам советую развлечься: хотите в лес? там сосны жутки…

Иль, может, в оперу? — Тогда я выпишу из Англии кареты и даже кучера. Куплю билеты,

и мы поедем на дрезине смотреть принцессу в апельсине.

Я знаю: вы совсем ребенок,

боитесь близости со мной.

Но я люблю вас…

ДЕВИЦА.

Прочь, нахал!

Полковник ручкой помахал и вышел, зубом скрежеща,

как дым выходит из прыща.

— 48

* * *

Ку

Щу

Тарфик

Ананан

ТАРФИК. Я город позабыл я позабыл движенье толпу забыл коня и двигатель и что такое стул твержу махая зубом гортань согласными напряжена она груди как бы жена а грудь жена хребту хребет подобен истукану хватает копья на лету хребет защита селезенок отец и памятник спины опора гибких сухожилий два сердца круглых как блины я позабыл сравнительную анатомию где жила трепыхает где расположено предплечье рука откудова махает на острове мхом покрытом живу ночую под корытом пчелу слежу глаз не спуская об остров бьет волна морская дороги человека злого и перья с камушков птицелова.

КУ. На каждом участке отдельных морей два человека живут поскорей,

чем толпы идущих в гору дикарей.

На каждой скале одиночных трав греховные мысли поправ живет пустынник седоус и брав.

Я Ку проповедник и Ламмед — Вов сверху бездна снизу ров по бокам толпы львов я ваш ответ заранее чую где время сохнет по пустыням и смуглый мавр несет пращу науку в дар несет латыням ответ прольется как отказ "нет жизнь мне милее от зверя не отвести мне глаз меня влечет к земле руками клея" я Ку стоя на ваших маковках говорю: шкап соединение трех сил бей в центр множества скрипучих перьев согбенных спин мышиных рыльц!* вас ли черная зависть клянет который скрываясь уходит вперед ложится за угол владыка умов.

И тысяча мышиц выходит из домов.

Но шкап над вами есть Ламмед — Вов.

Дальше сила инженера рост, грудь, опора, шар цвети в бумагах нежная Вера и полный твоих уст пожар.

Гласит Некоторый Сапог: есть враждебных зонтиков поток в том потоке не расти росток.

Мое высокое Соображение как флюгер повернуто на восток.

Там стоит слагая части купол крыши точно храм.

Люди входят в двери настежь всюду виден сор и хлам.

Там деревья стену кружат шкап несется счетом три,

но всегда гласит Наружа: "как хотите. Все внутри."

ТАРФИК. вот это небо эти кущи эти долы эти рыбы эти звери, птицы, люди эти мухи, лето, сливы

— 50

Одно земное

Тарфик — имя существу а другое легче вздоха

Ку завется существо для отличья от меня

Ананан — его названье но стремясь жить на березе он такой же как и я ты же Тарфик только пятка только пятка только пятка ты же Тарфик только свечка будь проклятым Аустерлиц я же Ку Семен Лудильщик восемь третьих человека я души твоей спаситель я дорога в Астрахань.

ТАРФИК. Отныне весь хочу покоя ноги в разные места поворачивают сами пальцы Тарфика листва мясо в яму уползает слышно легких дуновенье сердце к плечикам бросает во мне ходит раздвоенье тела мертвые основы…

КУ. Отваливались камнем в ров.

АНАНАН. С добрым утром часословы!

КУ. Честь имею: Ламмед — Вов.

АНАНАН. Почему это здесь мусор?

Зачем дерево не на месте? чей это сапог валяется? где тут у вас колодец?

Всюду всюду беспорядок всюду виден сор и хлам змеи ходят между грядок.

Все театр. Где же храм?

КУ. А вот пожалуйста сюда по ступенькам осторожно о порог не споткнитесь не запачкайте рукав тут прихожая с камином открывается очам из дверей в плаще орлином

Тарфик ходит по ночам заворачивает в двери стучит локтём о косяки над ним вьется легкий пери за ним ходят босяки.

Пери — это вы начальник босяки же — это души

Тарфик — это зверь первоначальный

АНАНАН. Почеши мне Ку мои уши

КУ. Извольте. Вижу прыщик на затылке Вашем я может срезать этот прыщик хочу цирюльником быть Вашим я

АНАНАН. Режь мне его не надо у меня на животе их целые тысячи есть и маленькие есть и побольше а есть такие как кулак а этот прыщик просто так

КУ. Фе ме дихре срезал

АНАНАН. А теперь обратно прикрепи

КУ. Мо.*

24 марта 1929 года.

— 52

ОКНО

ШКОЛЬНИЦА. Смотрю в окно и вижу птиц полки.

УЧИТЕЛЬ. Смотри в ступку на дно и пестиком зерна толки.

ШКОЛЬНИЦА. Я не могу толочь эти камушки: они, учитель, так тверды,

моя же ручка так нежна…

УЧИТЕЛЬ. Подумаешь, какая княжна!

Скрытая теплота парообразования должна быть тобою изучена.

ШКОЛЬНИЦА. Учитель, я измучена непрерывной цепью опытов.

Пять суток я толку. И что же: окоченели мои руки,

засохла грудь,

о Боже, Боже.

УЧИТЕЛЬ. Скоро кончатся твои муки.

Твое сознание прояснится.

ШКОЛЬНИЦА. Ах, как скрипит моя поясница!

УЧИТЕЛЬ. Смотри, чтоб ступка все звенела и зерна щелкали под пестиком.

Я вижу: ты позеленела и ноги сложила крестиком.

Вот уже одиннадцатый случай припоминаю. Ну что за притча!

Едва натужится бедняжка уже лежит холодный трупик.

Как это мне невыразимо тяжко!

Пока я влез на стул и поправлял часы,

чтоб гиря не качалась,

она, несчастная, скончалась,

недокончив образования.

ШКОЛЬНИЦА. Ах, дорогой учитель,

я постигла скрытую теплоту парообразования!

УЧИТЕЛЬ. Прости, но теперь я тебя расслышать не могу,

хотя послушал бы охотно!

Ты стала, девочка, бесплотна и больше ни гу-гу!

ОКНО. Я внезапно растворилось.

Я — дыра в стене домов.

Сквозь меня душа пролилась.

Я — форточка возвышенных умов.

1931 год, 15 марта.

— 54

* * *

НИКОЛАЙ II. Я запер дверь.

Теперь сюда никто войти не сможет.

Я сяду возле форточки и буду наблюдать на небе ход планет.

Планеты, вы похожи на зверей!

Ты, солнце, — лев, планет владыка,

ты неба властелин. Ты — царь.

Я тоже царь.

Мы с тобой два брата.

Свети ко мне в окно,

мой родственник небесный.

Пускай твои лучи войдут в меня, как стрелы.

Я руки разверну и стану, как орел.

Взмахну крылами и на воздух,

с землей простившись, отлечу.

Прощай, земля! Прощай, Россия!

Прощай, прекрасный Петербург!

Народ бросает кверху шапки,

и артилерия гремит,

и едет в лентах князь Суворов,

и князь Кутузов едет следом,

и Ломоносов громким басом зовет солдат на поле брани,

и средь кустов бежит пехота,

и едет по полю фельдмаршал.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРЫ ФЕДОРОВНЫ.

Коля? Ты тут?

НИКОЛАЙ II. Да тут. Войди пожалуйста!

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Я не могу войти. Ты запер дверь.

Открой скорее. Мне надо тебе что-то сказать.

НИКОЛАЙ II. Сейчас открою. (О т к р ы в а е т д в е р ь.

В х о д и т А л е к с а н д р а Ф е д о р о в н а.)

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Ты что-то делал у окна.

Тебя Адам Адамыч со двора увидел и, сильно напугавшись,

прибежал ко мне.

НИКОЛАЙ II. Да, это совершенно верно.

Я протирал оконное стекло.

Оно немножко запотело,

а я подумал: дай протру!

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Но ты же мог позвать лакея?

НИКОЛАЙ II. Я Митьку звал, но Митька не пришел.

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Тогда позвал бы Вальтазара.

НИКОЛАЙ II. А Вальтазар сидит на кухне,

он крутит с девками любовь.

А ты скажи мне, где Адам Адамыч?

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Адам Адамыч в розовой гостинной ведет беседу с Воробьевым,

у Воробьева дочь Мария сбежала в Тулу с женихом.

НИКОЛАЙ II. Да что ты говоришь?

Вот это новость!

А кто жених ее?

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

Как будто Стасов.

НИКОЛАЙ II. Как Стасов?

Да ведь он старик почтенный!

АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА.

И старики бывают прытки на ходу.

— 56

* * *

ФАКИРОВ. Моя душа болит.

Перед глазами все как прежде,

а в книгах новая вода,

не успеваю прочитать страницу,

звонит над ухом телефон и в трубку говорит мне голос:

Петр Нилыч, сегодня в три часа обед у Хвалищевского,

вы будете?

Да, отвечаю, буду.

И книгу в сторону кидаю,

и одеваю лучшую пару,

и свою келью покидаю,

и стол, и кресло, и гитару.

И бреюсь, одеваю лучший галстук,

и выхожу к трамвайной остановке.

А вот вчера я покупал себе зубную щетку и встретил в магазине Ольгу Павловну,

ужасную трещотку.

И 1.5 часа выслушивал рассказ о комнатных перегородках,

о том, что муж ее без брюк и ходит в парусиновых обмотках,

о Верочке в зеленых трусиках и о Матвее с дьявольской улыбкой в черных усиках.

А я всю жизнь, минуту каждую премудрость жду, коплю и жаждую,

то в числа вглядываюсь острым взглядом,

то буквы расставляю друг за другом рядом,

то в соль подбалтываю соду,

то баламучу вилкой воду,

то электричество пытаюсь разглядеть под микроскопом,

то повторяю все эксперименты скопом.

Я сам дошел до биквадратных уравнений и, сидя в комнате, познал весенний бег олений,

я сам, своею собственной рукой,

поймал молекулу.

Вот я какой!

Д о с т а е т и з ш к а п а с л о ж н у ю м а ш и н у.

А эту сложную машину я сделал сам из ячменя.

Кто разберет мою машину?

Кто мудростью опередит меня?

З а д у м ы в а е т с я.

Проект "Земля разнообразна" я в Академию носил.

Но было пасмурно и грязно,

и дождик мелкий моросил.

И мой проект постигла неудача: он на дожде насквозь промок,

его прочесть была великая задача,

и в Академии его никто прочесть не мог,

пойду сегодня к Хвалищевскому,

он приобрел себе орган.

Послушаем Себатиана Баха и выпьем чай с вареною морошкой.

Где трость моя?

И где папаха?

Нашел.

Теперь пойдем, свернув табак собачьей ножкой.

У х о д и т. Н а с ц е н у в ы б е г а е т В е р о ч к а.

ВЕРОЧКА. Все хочу,

все хочу и ежедневно забываю купить баночку толмачу.

В магазинах не бываю.

Мое хозяйство это нож прямо в сердце.

Жизнь — ложь.

Лучше лечь и умереть.

(З в о н о к.)

Надо двери отпереть.

— 58

ВЕРОЧКА. И все слышали?

СТУДЕНТ. Да.

В е р о ч к а з а к р ы в а е т л и ц о р у к а м и.

АНТОН АНТОНОВИЧ. Это форменное безобразие.

Укрыться негде, всюду соглядатаи.

Моя любовь, достигшая вершины,

не помещается в сердечные кувшины.

Я не имею больше власти таить в себе любовные страсти.

Я в парк от мира удаляюсь.

Среди травы один валяюсь и там любви, как ангел, внемлю,

и, как кабан, кусаю землю.

Потом во мне взрывается река,

и я походкой старика спешу в назначенное место,

где ждет меня моя невеста.

Моя походка стала каменной,

и руки сделались моложе.

А сердце прыгает, а взор стал пламенный.

Я весь дрожу.

О Боже! Боже!

ВЕРОЧКА. Ах, оставьте, в ваши годы стыдно к девочкам ходить,

ваши речи, точно воды,

их не могут возбудить.

Вы беззубы, это плохо.

Плешь на четверть головы.

Вы — старик, и даже вздоха удержать не в силах вы.

СТУДЕНТ. Я в этот дом хожу четыре года и каждый день смотрю на Верочку из шкапа.

Я физик, изучил механику,

свободное скольжение тел и притяжение масс.

А тут бывал я исключительно для Вас.*

(1933–1934?)

— 60

Волну прижав к своей груди,

тонул матрос и говорил: "Приди, приди",

не то волне, не то кому-то и бил ногами воду круто.

Его сосет уже пучина,

холодная вода ласкает,

но все вперед плывет мужчина и милую волну из рук не выпускает.

"Приди, приди", — кому-то кличет,

кому-то яростно лопочет,

кому-то ласково лепечет,

зовет кого-то и хохочет.

ХОЗЯИН. Вот эта дверь ведет во двор.

ИВАН АНТОНОВИЧ. О чем ведете разговор?

ХОЗЯИН. Так, ни о том и ни о сем.

ИВАН АНТОНОВИЧ. Давайте карты принесем.

МОТЫЛЬКОВ. Тогда остаться я не прочь.

ХОЗЯИН. Ну ты мне мысли не морочь.

Сказал — уходишь. И вали!

СОЛДАТ ФЕРЗЕВ (в б е г а я).

Стреляй! Держи! Руби! Коли!

ХОЗЯИН. Что тут за крик? Что за тревога?

Кто тут скандалист,

того нога не преступит моего порога.

СОЛДАТ ФЕРЗЕВ (у к а з ы в а я н а б а р о н е с с у П и р о г о в у). Она ко мне вот так прильнула,

потом она меня кольнула,

потом она меня лягнула,

она меня солдата обманула.

(1933)

— 62

ЕВА (с п р ы г и в а е т н а з е м л ю). Ну спасибо. Очень хорошо.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А теперь попробуй вот это яблоко.

ЕВА. Ой, что ты! С этого дерева нельзя есть плодов.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Послушай, Ева. Я давно уже узнал все тайны рая.

Кое-что я скажу тебе…

ЕВА. Ну говори, а я послушаю.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Будешь меня слушать?

ЕВА. Да, и ни в чем тебя не огорчу.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. И не выдашь меня?

ЕВА. Нет, поверь мне.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А вдруг все откроется?

ЕВА. Не через меня.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ну хорошо, я верю тебе. Ты была в хорошей шко ле. Я видел Адама, он очень глуп.

ЕВА. Он грубоват немного.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Он ничего не знает. Он мало путешествовал и ничего не видел. Его одурачили. А он одурачивает тебя.

ЕВА. Каким образом?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Он запрещает тебе есть плоды с этого дерева. А ведь это самые вкусные плоды. И когда ты съешь этот плод, ты сразу поймешь, что хорошо, и что плохо. Ты сразу узнаешь очень много и будешь умнее самого Бога.

ЕВА. Возможно ли это?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да, уж я тебе говорю, что это возможно.

ЕВА. Ну право я не знаю что мне делать.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ешь это яблоко! Ешь, ешь!

П о я в л я е т с я А д а м с к а р т у з о м в р у к а х.

АДАМ. Ах, вот где ты. Ева? А это кто?

М а с т е р Л е о н а р д о п р я ч е т с я з а к у с т ы.

АДАМ. Это кто был?

ЕВА. Это был мой друг — мастер Леонардо.

АДАМ. А что ему нужно?

ЕВА. Он посадил меня верхом себе на шею и бегал со мной по саду.

Я страшно смеялась.

АДАМ. А больше вы ничего не делали?

ЕВА. Нет.

АДАМ. А что у тебя в руках?

ЕВА. Это яблоко.

АДАМ. С какого дерева?

ЕВА. Вот с того.

АДАМ. Нет, врешь, с этого.

ЕВА. Нет с того.

АДАМ. Врешь, поди?

ЕВА. Честное слово, не вру.

АДАМ. Ну хорошо, я тебе верю.

— 64

ОН И МЕЛЬНИЦА

ОН. Простите, где дорога в Клонки?

МЕЛЬНИЦА. Не знаю.

Шум воды отбил мне память.

ОН. Я вижу путь железной конки.

Где остановка?

МЕЛЬНИЦА. Под липой.

Там даже мой отец сломал себе ногу.

ОН. Вот ловко!

МЕЛЬНИЦА. Ей Богу!

ОН. А ныне ваш отец здоров?

МЕЛЬНИЦА. О да, он учит азбуке коров.

ОН. Зачем же тварь учить значкам?

Кто твари мудрости заря?

МЕЛЬНИЦА. Букварь.

ОН. Зря, зря.

МЕЛЬНИЦА. Поднесите к очкам мотылька.

Вы близоруки?

ОН. Очень.

Вижу среди тысячи предметов…

МЕЛЬНИЦА. Извините, среди сколька?

ОН. Среди тысячи предметов только очень крупные штуки.

МЕЛЬНИЦА. В мотыльке и даже в мухе есть различные коробочки,

расположенные в ухе.

На затылке — пробочки.

Поглядите.

ОН. Погодите.

Запотели зрачки.

МЕЛЬНИЦА. А что это торчит из ваших сапог?

ОН. Стручки.

МЕЛЬНИЦА. Трите глаза слева направо.

ОН. Фу ты! Треснула оправа!

МЕЛЬНИЦА. Я замечу вам: глаз не для развлечений наших дан.

ОН. Разрешите вас в бедро поцеловать не медля.

МЕЛЬНИЦА. Ах, отстаньте, хулиган!

ОН. Вы жестоки. Что мне делать?

Я ослеп.

Дорогу в Клонки не найду.

МЕЛЬНИЦА. И конки здесь не ходят на беду.

ОН. Вы обманщица.

Вы недотрога.

И впредь моя нога не преступит вашего порога.

В с ё.

26 — 28 декабря 1930 года.

— 66

ПРОФЕССОР ГУРИНДУРИН.

Вы не правы, Ляполянов.

Где же вы слыхали бредни,

чтобы стул измерить клином,

чтобы стол измерить клювом,

чтобы ключ измерить лирой,

чтобы дом запутать клятвой.

Мы несем в науке метр.

Вы несете только саблю.

ЛЯПОЛЯНОВ. Я теперь считаю так: меры нет.

Вместо меры только мысли,

заключенные в предмет.

Все предметы оживают,

бытие собой украшают.

ДРУЗЬЯ. О,

мы поняли!

Но все же оставляем Вершок.

ЛЯПОЛЯНОВ. Вы костецы.

ПРОФЕССОР ГУРИНДУРИН.

Неучи и глупцы.

ПЛОТНИК. Я порываю с вами дружбу.

(ВИНТЕР)

В с ё.

17 — 21 октября 1929 года.

— 68

МЕСТЬ

ПИСАТЕЛИ. Мы руки сложили,

закрыли глаза,

мы воздух глотаем,

над нами гроза,

и птица орел,

и животное лев,

и волны морёл…

Мы стоим, обомлев.

АПОСТОЛЫ. Воистину, бе начало богов,

но мне и тебе не уйти от оков.

Скажите, писатели: эф или ка?

ПИСАТЕЛИ. Небесная мудрость от нас далека.

АПОСТОЛЫ. Ласки век,

маски рек,

баски бег,

человек.

Это ров,

это мров,

это нров наших пастбищ и коров.

Это лынь,

это млынь,

это клынь,

это полынь.

ПИСАТЕЛИ. Посмотрите, посмотрите,

поле светлое лежит.

Посмотрите, посмотрите,

дева по полю бежит.

Посмотрите, посмотрите,

дева, ангел и змея!

АПОСТОЛЫ. Огонь,

воздух,

вода,

земля.

ФАУСТ. А вот и я.

ПИСАТЕЛИ. Мы, не медля, отступаем,

отступаем. Наши дамы отступают. И мы сами отступаем,

но не ведаем, куда мы…

ФАУСТ. Какая пошлость!

Вот в поле дева.

Пойду к ней.

Она влево.

Дева, стой!

Она вправо.

Ну какая она глупая, право!

ПИСАТЕЛИ. А вы деву поманите,

погоди-ка, погоди-ка.

Кого надо — прогоните,

уходи-ка, уходи-ка!

ФАУСТ. Мне свыше власть дана: я сил небесных витязь.

А вы, писатели,

растворитесь!

ПИСАТЕЛИ. Мы боимся, мы трясемся,

мы трясемся, мы несемся,

мы несемся и трясемся,

но вдруг ошибемся?

ФАУСТ. Я, поглядев на вас, нахмурил брови,

и вы почуяли мое кипенье крови.

Смотрите, сукины писатели,

не пришлось бы вам плясать ли к раскаленной плите!

— 70

МАРГАРИТА. Над высокими домами,

между звезд и между трав,

ходят ангелы над нами,

морды сонные задрав.

Выше, стройны и велики,

воскресая из воды,

лишь архангелы — владыки садят Божии сады.

Там, у Божьего причала (их понять не в силах мы) бродят светлые Начала,

бестелесны и немы.

АПОСТОЛЫ. Выше спут Господни Власти,

выше спут Господни Силы,

выше спут одни Господства…

Радуйтеся, православные языка люди и звонари гор!

Хепи дадим дуб Власти,

хепи камень подарим Сим,

хепи Господству поднесем время и ласковое дерево — родным тю.

БОГ. Куф. Куф. Куф.

Престол гелинеф.

Херуф небо и земля.

Сараф славы твоея.

ФАУСТ. Я стою вдали, вблизи,

лоб в огне,

живот в грязи.

Летом жир,

зимою хлод.

Льется время,

лепит Арон,

стонут братья с трех сторон.

Летом жир,

зимою хлод,

в полдень чирки.

Кур. Кир. Кар.

Вон любовь бежит, груба,

ходит бровь,

дрожит губа.

Летом жир,

зимою хлод,

в полдень чирки.

Кур. Кир. Кар.

Я пропал среди наук.

Я — комар,

а ты — паук.

Летом жир,

зимою хлод,

в полдень чирки.

Кур. Кир. Кар.

Дайте ж нам голов кору,

ноги суньте нам в нору.

Летом жир,

зимою хлод,

в полдень чирки.

Кур. Кир. Кар.

Маргаритов слышен бег,

стройных гор и гибких рек.

Летом жир,

зимою хлод,

в полдень чирки.

Кур. Кир. Кар.

АПОСТОЛЫ. Мы подъемлем брань веков,

ландыш битвы, рать быков.

ФАУСТ. Рюмку, старую подругу нашей молодости, вдруг я пущу гулять по кругу,

обойти тринадцать рук.

Пусть ко мне вернется, дура,

в белых перьях и верхом

— 72

АДАМ И ЕВА

Водевиль в четырех частях

Цена 30 рублей

Часть первая

АНТОН ИСААКОВИЧ. Не хочу больше быть Антоном, а хочу быть Адамом.

А ты, Наташа, будь Евой.

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (сидя на кордонке с халвой). Да ты что: с ума сошел?

АНТОН ИСААКОВИЧ. Ничего я с ума не сошел! Я буду Адам, а ты бу дешь Ева!

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (смотря налево и направо). Ничего не понимаю!

АНТОН ИСААКОВИЧ. Это очень просто! Мы встанем на письменный стол, и, когда кто-нибудь будет входить к нам, мы будем кла няться и говорить: "Разрешите представиться — Адам и Ева".

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА. Ты сошел с ума! Ты сошел с ума!

АНТОН ИСААКОВИЧ (залезая на письменный стол и таща за руку Ната лию Борисовну). Ну вот, будем тут стоять и кланяться пришед шим.

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (залезая на письменный стол). Почему? Почему?

АНТОН ИСААКОВИЧ. Ну вот, слышишь два звонка! Это к нам. Приго товься.

В д в е р ь с т у ч а т.

Войдите!

В х о д и т В е й с б р е м.

АНТОН ИСААКОВИЧ и НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (кланяясь). Разрешите пред ставиться: Адам и Ева!

В е й с б р е м п а д а е т к а к п о р а ж е н н ы й г р о м о м.

З а н а в е с

Часть вторая

По улице скачут люди на трех ногах. Из Москвы дует фиолето вый ветер.

З а н а в е с

Часть третья

Адам Исаакович и Ева Борисовна летают над городом Ленинградом.

Народ стоит на коленях и просит о пощаде. Адам Исаакович и Ева

Борисовна добродушно смеются.

З а н а в е с

Часть четвертая и последняя

Адам и Ева сидят на березе и поют.

З а н а в е с

23 февраля 1935 года.

V

ПРОИЗВЕДЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

— 75

СКУПОСТЬ

Люди спят: урлы — мурлы.

Над людьми парят орлы.

Люди спят,

и ночь пуста.

Сторож ходит вкруг куста

Сторож он не то, что ты,

сон блудливый,

как мечты.

Сон ленивый, как перелет,

руки длинные, как переплет.

Друг за другом люди спят: все укрылися до пят.

Мы давно покоя рыщем.

Дым стоит над их жилищем.

Голубь-турман вьет гнездо.

Подъезжал к крыльцу ездок.

Пыхот слышался машин.

Дева падала в кувшин.

Ноги падали в овраг.

Леший бегал

Людий враг.

Плыл орел.

Ночь мерцала путник брел.

Люди спали — я не спал: деньги я пересыпал.

Я считал свое богатство.

Это было святотатство.

Я все ночьку сторожил!

Я так деньгами дорожил.

Все.

1926 год.

* * *

Жил-был в доме тридцать три единицы,

человек, страдающий болью в пояснице.

Только стоит ему съесть лук или укроп валится он моментально, как сноп.

Развивается боль в правом боку,

Человек стонет: "Больше я не могу.

Погибают мускулы в непосильной борьбе,

откажите родственнику карабе…"

И так, слова как-то не досказав,

умер он, пальцем в окно показав.

Все присутствующие тут и наоборот стояли в недоумении, забыв закрыть рот.

Доктор с веснушками возле губы катал по столу шарик при помощи медицинской трубы.

Сосед, занимающий комнату возле уборной,

стоял в дверях, абсолютно судьбе покорный.

Тому, кому принадлежала квартира,

гулял по коридору от прихожей до сортира.

Племянник покойника, желая повеселить собравшихся гостей кучку,

заводил граммофон, вертя ручку.

Дворник, раздумывая о превратностях человеческого положения,

заворачивал тело покойника в таблицу умножения.

Варвара Михайловна шарила в покойницком комоде не столько для себя, сколько для своего сына

Володи.

Жилец, написавший в уборной: "пол не марать",

вытягивал из-под покойника железную кровать.

Вынесли покойника, завернутого в бумагу. положили покойника на гробовую колымагу.

Подъехал к дому гробовой шарабан.

Забил в сердцах тревогу гробовой барабан.

1933 год.

— 77

Папа подтянул свои штаны и начал тост.

Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах.

Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие.

Монах, который вылез из-под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет!

Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста. Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу, — не то рукой, не то ногой.

Мама принялась кричать и звать на помощь.

А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху, отпустил. Потом, никем не замеченный, монах скрылся опять под пол и закрыл за собой люк.

Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок,

они все выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.

Выпив еще по рюмочке, все посидели, мирно беседуя.

Вдруг папа побагровел и принялся кричать:

— Что! Что! — кричал папа. — Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня, как на неудачника! Я вам не при живальщик! Сами вы негодяи!

Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на ключ.

— Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! — шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе.

А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошел на службу.

31 мая 1929 года.

* * * блоха болот лягушка ночная погремушка далекий лот какой прыжок бугор высок стоит избушка упал висок загорелся песок согнулся носок отвалился кусок не хватило досок напустили сорок плавал сок

1929–1931 годы.

— 79

* * *

Андрей Иванович плюнул в чашку с водой. Вода сразу почернела.

Андрей Иванович сощурил глаза и пристально посмотрел в чашку.

Вода была очень черна. У Андрея Ивановича забилось сердце. В это время проснулась собака Андрея Ивановича. Андрей Иванович подо шел к окну и задумался. Вдруг что-то большое и темное пронеслось мимо Андрея Ивановича и вылетело в окно. Это вылетела собака Ан дрея Ивановича и понеслась, как ворона, на крышу противоположно го дома. Андрей Иванович сел на корточки и завыл. В комнату вбе жал товарищ Попугаев:

— Что с вами? Вы больны? — спросил товарищ Попугаев.

Андрей Иванович молчал и тер лицо руками.

Товарищ Попугаев заглянул в чашку, стоявшую на столе.

— Что это тут у Вас налито? — спросил он Андрея Ивановича.

— Не знаю, — сказал Андрей Иванович.

Попугаев мгновенно исчез. Собака опять влетела в окно, легла на свое прежнее место и заснула.

Андрей Иванович подошел к столу и вылил из чашки почерневшую воду. И на душе у Андрея Ивановича стало светло.

21 августа 1934 года.

СМЕРТЬ ДИКОГО ВОИНА

Часы стучат,

Часы стучат,

Летит над миром пыль.

В городах поют,

В городах поют.

В пустынях звенит песок.

Поперек реки,

Поперек реки

Летит копье свистя.

Дикарь упал,

Дикарь упал

И спит, амулетом блестя.

Как легкий пар,

Как легкий пар,

Летит его душа.

И в солнца шар,

И в солнца шар

Вонзается косами шурша.

Четыреста войнов,

Четыреста войнов

Мигая небу грозят.

Супруга убитого,

Супруга убитого

В реке на коленях ползет.

Супруга убитого,

Супруга убитого

Отламывает камня кусок.

И прячет убитого,

И прячет убитого

Под ломаный камень, в песок.

Четыреста воинов,

Четыреста воинов

Четыреста суток молчат.

Четыреста суток,

Четыреста суток,

Над мертвым часы не стучат.

27 июля 1938 года.

— 81

ИСТОРИЯ СДЫГР АППР

Андрей Семенович: Здравствуй, Петя.

Петр Павлович: Здравствуй, здравствуй. Guten Morgen, куда не сет?

Андрей Семенович протянул руку Петру Павловичу, а Петр Павло вич схватили руку Андрея Семеновича и так ее дернули, что Андрей

Семенович остался без руки и с испугу кинулся бежать. Петр Пав лович бежали за Андреем Семеновичем и кричали: "Я тебе, мерзавцу,

руку оторвал, а вот, обожди, догоню, так и голову оторву!"

Андрей Семенович неожиданно сделал прыжок и перескочил кана ву, а Петр Павлович не сумели перепрыгнуть канавы и остались по сию сторону.

Андрей Семенович: Что? Не догнал?

Петр Павлович: А это вот видел? (И показали руку Андрея Семе новича.)

Андрей Семенович: Это моя рука!

Петр Павлович: Да-с, рука ваша! Чем махать будете?

Андрей Семенович: Платочком.

Петр Павлович: Хорош, нечего сказать! Одну руку в карман су нул, а головы почесать нечем.

Андрей Семенович: Петя! Давай так: я тебе чего-нибудь дам, а ты мне мою руку отдай.

Петр Павлович: Нет, я руки тебе не отдам. Лучше и не проси. А вот, хочешь, пойдем к профессору Тартарелину, он тебя вылечит.

Андрей Семенович прыгнул от радости и пошел к профессору Тар тарелину.

Андрей Семенович: Многоуважаемый профессор, вылечите мою пра вую руку. Ее оторвал мой приятель Петр Павлович и обратно не от дает.

Петр Павлович стояли в прихожей профессора и демонически хо хотали. Под мышкой у них была рука Андрея Семеновича, которую они держали презрительно, наподобие портфеля.

Осмотрев плечо Андрея Семеновича, профессор закурил трубку — папиросу и вымолвил: "Это крупная сшадина."

Андрей Семенович: Простите, как вы сказали?

Профессор: Сшадина.

Андрей Семенович: Ссадина?

Профессор: Да, да, да. Шатина. Ша-тин-на!

Андрей Семенович: Хороша ссадина, когда и руки-то нет.

Из прихожей послышался смех.

Профессор: Ой! Кто там шмиется?

Андрей Семенович: Это так просто. Вы не обращайте внимания.

Профессор: Хо! Ш удовольсвием. Хотите, что-нибудь почитаем?

Андрей Семенович: А вы меня полечите?

Профессор: Да, да, да. Почитаем, а потом я вас полечу.

Садитесь (Оба садятся).

Профессор: Хотите, я вам прочту свою науку?

Андрей Семенович: Пожалуйста! Очень интересно.

Профессор: Только я изложил ее в стихах.

Андрей Семенович: Это страшно интересно!

Профессор: Вот, хе-хе, я вам прочту отсуда досюда. Тут вот о внутренних органах, а тут уже о суставах.

Петр Павлович: (входя в комнату)

Сдыгр аппр устр устр

Я несу чужую руку

Сдыгр аппр устр устр

Где профессор Тартарелин?

Где приемные часы?

Если эти побрякушки

С двумя гирями до полу

Эти часики старушки

Пролетели параболу

Сдыгр аппр устр устр

Ход часов нарушен мною

Им в замену карабистр

На подставке сдыгр аппр

С бесконечную рукою

Приспособленной как стрелы

От минуты до другою

В путь несется погорелый

А под белым циферблатом

Блин мотает устр устр

И закутанный халатом

Восседает Карабистр

Он премные секунды

Смотрит в двигатель размерен

Чтобы время не гуляло

Где профессор Тартарелин?

— 83

Одного милиционера звали Володя, а другого Сережа. Володя сх ватил Сережу под руку, а Сережа схватил Андрея Семеновича за ру кав и они все втроем побежали.

— Глядите, три институтки бегут! — кричали им вслед извозчики.

Один даже хватил Сережу кнутом по заднице.

— Постой! На обратном пути ты мне штраф заплатишь! — крикнул

Сережа, не выпуская из рук Андрея Семеновича.

Добежав до дома профессора, все трое сказали:

— Тпрр! и Остановились.

— По лестнице, в третий этаж! — скомандовал Андрей Семенович.

— Hoch! — Крикнули милиционеры и кинулись по леснице. Момен тально высадив плечом дверь, они ворвались в кабинет профессора

Тартарелина.

Профессор Тартарелин сидел на полу, а жена профессора стояла перед ним на коленях и пришивала профессору ухо розовой шелковой ниточкой. Профессор держал в руках ножницы и вырезал платье на животе своей жены. Когда показался голый женин живот, профессор потер его ладонью и посмотрел в него как в зеркало.

— Куда шьешь? Разве не видишь, что одно ухо выше другого по лучилось? — сказал сердито профессор.

Жена отпорола ухо и стала пришивать его заново.

Голый женский живот, как видно, развеселил профессора. Усы его ощетинились, а глазки заулыбались.

— Катенька, — сказал профессор, брось пришивать ухо где-то сбоку, пришей мне его лучше к щеке.

Катенька, жена профессора Тартарелина, терпеливо отпорола ухо во второй раз и принялась пришивать его к щеке профессора.

— Ой, как щекотно! Ха-ха-ха! Как щекотно! — смеялся профессор.

Но, вдруг, увидя стоящих на пороге милиционеров, замолчал и сде лал серьезное лицо.

Милиционер Сережа: Где здесь пострадавший?

Милиционер Володя: Кому здесь ухо откусили?

Профессор: (поднимаясь на ноги). Господа! Я человек, изуча ющий науку вот уже, слава богу,56 лет, ни в какие другие дела не вмешиваюсь. Если вы думаете, что мне откусили ухо, то вы жестоко ошибаетесь. Как видите, у меня оба уха целы. Одно, правда, на ще ке, но такова моя воля.

Милиционер Сережа: Действительно, верно, оба уха налицо.

Милиционер Володя: У моего двоюродного брата, так брови росли под носом.

Милиционер Сережа: Не брови, а просто усы.

Карабистр: Фасфалакат.

Профессор: Приемные часы окончены.

Жена профессора: Пора спать.

Андрей Семенович (входя): Половина двенадцатого.

Милиционеры хором: Спокойной ночи.

Эхо: Спите сладко.

Профессор ложится на пол, остальные тоже ложатся и засыпают.

Сон:

Тихо плещет Океан

Скалы грозные ду-ду

Тихо светит Океан

Человек поет в дуду

Тихо по морю бегут

Страха белые слоны

Рыбы скользкие поют

Звезды падают с луны

Домик слабенький стоит

Двери настежь распахнул

Печи теплые сулит

В доме дремлет караул

А на крыше спит старуха

На носу ее кривом

Тихим ветром плещет ухо

Дуют волосы кругом

А на дереве кукушка

Сквозь очки глядит на север

Не гляди моя кукушка

Не гляди всю ночь на север

Там лишь ветер карабистр

Время в цифрах бережет

Там лишь ястреб сдыгр устр

Себе добычу стережет

— 85

* * *

Человек устроен из трех частей,

из трех частей,

из трех частей.

Хеу-ля-ля,

дрюм-дрюм-ту-ту!

Из трех частей человек!

Борода и глаз, и пятнадцать рук,

и пятнадцать рук,

и пятнадцать рук.

Хеу-ля-ля,

дрюм-дрюм-ту-ту!

Пятнадцать рук и ребро.

А, впрочем, не рук пятнадцать штук,

пятнадцать штук,

пятнадцать штук.

Хеу-ля-ля,

дрюм-дрюм-ту-ту!

Пятнадцать штук, да не рук.

1930 год.

ГРИГОРЬЕВ И СЕМЕНОВ*

Григорьев: (ударяя Семенова по морде) Вот вам и зима настала.

Пора печи топить. Как по-вашему?

Семенов: По-моему, если отнестись серьезно к вашему замеча нию, то, пожалуй действительно пора затопить печку.

Григорьев: (ударяя Семенова по морде) А как по-вашему, зима в этом году будет холодная или теплая?

Семенов: Пожалуй, судя по тому, что лето было дождливое,

зима будет холодная. Если лето дождливое, то зима всегда холод ная.

Григорьев: (ударяя Семенова по морде.) А вот мне никогда не бывает холодно.

Семенов: Это совершенно правильно, что вы говорите, что вам не бывает холодно. У вас такая натура.

Григорьев: (ударяя Семенова по морде.) Я не зябну.

Семенов: Ох!

Григорьев: (ударяя Семенова по морде) Что ох?

Семенов: (держась рукой за щеку.) Ох! Лицо болит!

Григорьев: Почему болит? (И с этими словами хвать Семенова по морде.)

Семенов: (падая со стула.) Ох! Сам не знаю.

Григорьев: (ударяя Семенова ногой по морде.) У меня ничего не болит.

Семенов: Я тебя, сукин сын, отучу драться.(Пробует встать.)

Григорьев: (ударяя Семенова по морде.) Тоже учитель нашелся!

Семенов: (валится на спину.) Сволочь паршивая!

Григорьев: Ну, ты, выбирай выражения полегче!

Семенов: (силясь подняться.) Я, брат, долго терпел. Но хва тит. С тобой, видно, нельзя по-хорошему. Ты, брат, сам виноват.

Григорьев: (ударяя Семенова каблуком по морде.) Говори, гово ри! Послушаем!

Семенов: (валится на спину.) Ох!

* * *

— 87

ОССА

Посвящается Тамаре

Александровне Мейер.

На потолке сидела муха ее мне видно на кровати она совсем уже старуха сидит и нюхает ладонь; я в сапоги скорей оделся и второпях надел папаху поймал дубинку и по мухе закрыв глаза хватил со всего размаху

Но тут увидел на косяке свинью сидящую калачом ударил я свинью дубинкой,

а ей как видно нипочем.

На печке славный Каратыгин прицелил в ухо пистолет

ХЛОПНУЛ ВЫСТРЕЛ

Я прочитал в печатной книге,

что Каратыгину без малого сто лет и к печке повернувшись быстро подумал: верно умер старичок оставив правнукам в наследство пустой как штука сундучок,

(Предмет в котором нет материи не существует как рука он бродит в воздухе потерянный вокруг него элементарная кара.)

Быть может в сундучке лежал квадратик похожий на плотину.

Быть может в сундучке сидел солдатик и охранял эфира скучную картину мерцая по бокам шинелью волосатой. глядел насупив переносицу как по стенам бегут сухие поросята.

В солдатской голове большие мысли носятся: играет муха на потолке марш конца вещей.

Весит подсвечник на потолке,

а потому прощай.

Покончу жизнь палашом все можно написать зеленым карандашом.

На голове взовьются волосы когда в ногах почуешь полосы.

Стоп. Михаилы начали расти качаясь при вдыхании премудрости.

Потом счисляются минуты они неважны и негромки.

Уже прохладны и разуты как в пробужденьи видны ноги.

Тут мысли внешние съедая — приехала застава

Сказала бабушка седая характера простова.

Толкнув нечайно Михаила я проговорил: ты пьешь боржом,

все можно написать зеленым карандашом.

Вот так Тамара дала священный альдюмениум зеленого комара.

Стоп. Разошлось по конусу летало ветром по носу,

весь человеческий остов одно смыкание пластов рыба плуст торчит из мертвых уст человек растет как куст вместо носа трепещет осса в углу сидит свеча Матильды голышом все можно написать зеленым карандашом.

Понедельник 6-ое августа 1928 года.

С. — Петербург.

— 89

ПАДЕНИЕ С МОСТА

Окно выходило на пустырь квадратный как пирог где на сучке сидел нетопырь

Возьми свое перо.

Тогда Степанов на лугу посмотрит в небо сквозь трубу а Малаков на берегу посмотрит в небо на бегу.

Нам из комнаты не видать

Какая рыба спит в воде

Где нетопырь — полночный тать порой живет. И рыба где а с улицы видней особенно с моста как зыбь играет камушком у рыбьего хвоста.

Беги Степанов дорогой!

Скачи коварный Малаков рыб лови рукой

Тут лошадь без подков в корыто мечет седока.

Степанов и Малаков грохочет за бока.

А рыба в море жрет водяные огурцы.

Ну да, Степанов и Малаков большие молодцы!

Я в комнате лежу с тобой с астрономической трубой в окно гляжу на берег дощатый где Малаков и герр Степанов открыли материк.

Там я построю домик

Чтоб не сидеть под ливнем без покрова,

а возле домика стоит уже готовая корова.

Пойду. Прощайте. Утоплюсь.

Я Фердинанд. Я Герр Степанов.

Я Маклаков! Пойду гулять в кафтане

И рыб ловить в фонтане.

Вот мост. Внизу вода.

БУХ!

Это я в воду полетел.

Вода фигурами сложилась.

Таков был мой удел.

ВСЕ

Воскресенье 5 августа 1928 года

С.-Петерберг.

— 91

* * *

Мне бы в голову забраться козлом,

Чтоб осмотреть мозгов устройство.

Интересуюсь, какие бутылки составляют наше сознание.

Вот азбука портных

Мне кажется ясной до последней ниточки:

Все делается ради удобства движения конечностей и корпуса. легко наклоняться в разные стороны,

ничто не давит на живот.

Ребра сжимаются и отпрыгивают вновь,

как только представится к тому случай.

Мы несравненно лучше сделаны, чем наша одежда.

Портным не угнаться за гимнастами,

одевающими себя в мускульные сюртуки.

И способ гимнастов мне ближе по духу.

Портной сидит, поджавши ноги руками же вертит ручку швейной машины или ногами вертит машинку, а руки ему служат рулями.

Или же двигатель Симменса-Шуккерта вращает маховое колесо, тычет иглой и двигает челноком.

Так постепенно сшиваются

Отдельные части костюма.

Гимнасты же поступают иначе.

Они быстро наклоняются вперед и назад,

до тех пор, пока их живот не станет подковой,

руки вывертывают,

приседают на корточки,

достигая этим значительного утолщения мышц.

Этот способ, конечно, приносит больше пользы.

Кто, побродив по ночным городским садам,

почувствует боль в пояснице,

знай: это мускулы живота стараются проснуться спеши домой и, если можешь, пообедай.

Обед ленивым сделает тебя.

Но если нет обеда еще лучше съесть кусочек хлеба это придает бодрость твоему духу а если нет и хлеба даже то благодари приятель Бога

Ты Богом знать отмечен для совершения великих подвигов нельзя лишь испугаться смотри внимательно в бумагу зови слова на помощь и подходящих слов сочетанье немедленно утолит желудочную страсть вот мой совет произноси от голода: я рыба в ящике пространства рассуждаю о топливе наших тел всякая пища попав на зуб становится жиже выпуская соки целебных свойств

Бог разговаривает со мной

Мне некогда жевать свиное сало и даже молока винтовки белые помеха для меня вот мой дикарь и пища вот голос моего стола кушетки и жилища вот совершенство Бога моего стиха и ветра слов естественных меха

1931 год.

— 93

III. Брейте бороду и усы!

Вы не козлы, чтобы бороды носить,

Вы не коты, чтобы усами шевелить.

Вы не грибы, чтобы в шляпках стоять.

Эх, барышни!

Посдергайте ваши шапочки!

Эх, красоточки!

Посдергайте ваши юбочки!

Ну-ка ты, Манька Марусина!

Сядь на Петьку Елабонина.

Стригите, девочки, ваши косички.

Вы не зебры, чтобы бегать с хвостиками.

Толстенькие девочки,

Пригласите нас на праздники.

IV. Ведите меня с завязанными глазами.

Развяжите мне глаза и я пойду сам.

Не держите меня за руки,

Я рукам волю дать хочу.

Расступитесь, глупые зрители.

Я ногами сейчас шпыняться буду.

Я пройду по одной половице и не пошатнусь,

По карнизу пробегу, не рухну,

Не перечьте мне. Пожалеете.

Ваши трусливые глаза неприятны богам.

Ваши рты раскрываются некстати.

Ваши носы не знают вибрирующих запахов.

Ешьте суп — это ваше занятие.

Подметайте ваши комнаты — это вам положено от века

Но снимите с меня бандажи и набрюшники.

Я солью питаюсь, а вы сахаром.

У меня свои сады и свои огороды.

У меня в огороде пасется своя коза.

У меня в сундуке лежит меховая шапка.

Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня.

Только четверть дыма.

V. — Федя, а Федя!

— Что-с?

— А вот я тебе покажу "Что-с"! (молчание)

— Федя, а Федя!

— В чем дело?

— Ах ты, сукин сын! Еще в чем дело спрашиваешь.

— Да что вам от меня нужно?

— Видали?! Что мне от него нужно! Да я тебя мер завца за такие слова… Я тебя так швырну, что по летишь сам знаешь куда!

— Куда?

— В горшок. (молчание)

— Федя, а Федя!

— Да что вы, тетенька, с ума сошли?

— Ах! Ах! Повтори, как ты сказал!

— Нет, не повторю.

— Ну, то-то! Знай свое место! Небось! Тоже!

VI. Я подавился бараньей костью.

Меня взяли под руки и вывели из-за стола.

Я задумался.

Пробежала мышка.

За мышкой бежал Иван с длинной палкой.

Из окон смотрела любопытная старуха.

Иван, пробегая мимо старухи, ударил ее палкой по морде.

VII. Жалобные звуки испускал Дмитрий.

Анна рыдала, уткнувшись головой в подушку.

Плакала Маня.

1937 год.

— 95

О ЯВЛЕНИЯХ И СУЩЕСТОВОВАНИЯХ

1. Художник Миккель Анджело садится на груду кирпичей и, под перев голову руками, начинает думать. Вот проходит мимо петух и смотрит на художника Миккель Анджело своими круглыми, золотисты ми глазами. Смотрит и не мигает. Тут художник Миккель Анджело поднимает голову и видит петуха. Петух не отводит глаз, не ми гает и не двигает хвостом. Художник Миккель Анджело опускает глаза и замечает, что глаза что-то щиплет. Художник Миккель Анд жело трет глаза руками. А петух не стоит уже больше, не стоит, а уходит за сарай, за сарай на птичий двор, на птичий двор к своим курам.

И художник Миккель Анджело трет глаза руками, поднимается с груды кирпичей, отряхает от штанов красную кирпичную пыль, бро сает в сторону ремешок и идет к своей жене.

А жена у художника Миккель Анджело длинная-длинная, длиной в две комнаты.

По дороге художник Миккель Анджело встречает Комарова, хвата ет его за руку и кричит: "Смотри!"

Комаров смотрит и видит шар.

"Что это?" — шепчет Комаров.

А с неба грохочет: "Это шар."

"Какой шар?" — шепчет Комаров.

А с неба грохочет: "Шар гладкоповерхностный!"

Комаров и художник Миккель Анджело садятся на траву, и сидят они в траве, как грибы. Они держат друг друга за руки и смотрят на небо. А на небе вырисовывается огромная ложка. Что же это та кое? Никто этого не знает. Люди бегут и запираются в своих до мах. И двери запирают и окна. Но разве это поможет? Куда там! Не поможет это.

Я помню, как в 1884-м году показалась на небе обыкновенная ко мета величиной с пароход. Очень было страшно. А тут — ложка! Ку да комете до такого явления.

Запирать окна и двери?

Разве это может помочь? Против небесного явления доской не загородишься.

У нас в доме живет Николай Иванович Ступин, у него теория, что все — дым. А по-моему, не все дым. Может, и дыма-то никакого нет. Ничего, может быть, нет. Есть одно только разделение. А мо жет, и разделения-то никакого нет. Трудно сказать. Говорят, один знаменитый художник рассматривал петуха. Рассматривал, рассмат ривал, и пришел к убеждению, что петуха не существует.

Художник сказал об этом своему приятелю, а приятель давай сме яться. Как же, говорит, не существует, когда, говорит, он вот тут вот стоит, и я, говорит, его отчетливо наблюдаю.

И великий художник опустил тогда голову, и как стоял, так и сел на груду кирпичей.

В С Е

Даниил Дандан

18 сентября 1934 года.

— 97

ХНЮ*

Хню из леса шла пешком.

Ногами месила болота и глины.

Хню питалась корешком рога ворона малины.

Или Хню рвала побеги

Веселого хмеля, туземца рощ.

Боги ехали в телеге.

Ясно чувствовалась мощь богов, наполненных соком лиан и столетних нев.

И мысль в черепе высоком лежала, вся окаменев.

Зубами щелкая во мху,

грудь выпятив на стяги,

варили странники уху,

летали голые летяги,

подвешиваясь иными моментами на сучках вниз головой.

Они мгновенно отдыхали, то поднимая страшный вой,

в котел со щами устремляясь,

хватая мясо в красную пасть.

То снегири летели в кучу печиков,

то медведь, сидя на дереве и запустив когти в кору, чтобы не упасть,

рассуждал о правосудии кузнечиков.

То Бог в кустах нянчил бабочкину куколку,

два волка играли в стуколку таков был вид ночного свидригала,

где Хню поспешно пробегала и думала, считая пни сердечного биения.

Аскет в пустыне — властелин,

бомба в воздухе — владычица,

оба вместе — лучшее доказательство человеческого гения.

Пусть комета в землю тычется,

угрожая нарушить бег нашей материи.

И, если пена — подружка огня на черном кратере выпустит мух с небесными каракульками на лапках,

мы гордо глядим на вулкан и, в папках земных дел отмечаяя рукой астронома событие,

способное закидать дредноут лепестками вишни,

мы превратили мир в народное увеселение и всюду увеличили плотность населения.

Еще недавно кверху носом летал Юпитер,

в 422 года раз празднуя свои именины,

пока шутливая комета не проскочила в виде миски в хрустальном животе Глафиры.

Пропали быстро звездные диски,

Исчезли тонкие эфиры,

даже в пустынях арифметики не стало сил Аскету пребывать в одиночестве.

Хню шла вперед и только отчасти скользила кверху гибким станом.

Сел свет, рек звон, лесов шуршание ежеминутно удалялось.

Хню пела. Чистые озера,

кой-где поблескивали, валялись,

То с шумом пролетал опасный овод,

то взвизгивал меж двух столбов гремучий провод,

сидя на белых изоляторах. То лампы освещали каменные кочки ногам приятные опоры в пути воздушного болота,

то выли дерзкие моторы в большие вечные ворота.

Иной раз беленький платочек садился на верхушку осины

Хню хлопала в ладоши.

Яркие холмы бросали тонкие стрелы теней.

Хню прыгала через овраги,

и тени холмов превращали Хню в тигрицу.

Хню, рукавом смахнув слезинку. бросала бабочек в плетеную корзинку.

Лежите, бабочки, и вы, пеструшки,

крестьянки воздуха над полевыми клумбами.

И вы, махатки и свистельки,

и вы, колдунки с бурыми бочками и вы, лигреи, пружинками хоботков сосите, милые, цветочные кашки.

И вы, подосиновые грибы станьте красными ключами.

Я запру вами корзинку.

Чтобы не потерять мое детство.

— 99

ВЛАСТЬ

Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского собора, исчез.

Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или та кой случай: Один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато дру гой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу,

он сотворил, по всей видимости, зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка,

мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или еще: как-то один графолог надрызгался водкой и натворил такое,

что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы: что хо рошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно."

Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.

— Хо-хо, — сказал он, лежа на полу, — че-че.

Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и пло хо. С одной стороны сказано: Возлюби, а с другой стороны, сказа но: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлю би. А возлюбишь — набалуешься. Что делать? Может, возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом изображается возлюбить — и так, и не так? Вот один артист любил свою мать и одну молоденькую, полненькую девицу. И любил он их разными способами. Он отдавал девице большую часть своего зара ботка. Мать частенько голодала, а девица пила и ела за троих.

Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у матери это одно пальто и пе решил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался,

а со своей матерью не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери артист побаивался, а смерти девицы артист не поба ивался. И когда умерла мать, артист плакал, а когда девица выва лилась из окна и тоже умерла, артист не плакал и звал к себе другую девицу. Выходит, мать ценится, как уника, вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой."

— Шо-шо, — сказал Мышин, лежа на полу, — хо-хо.

Фаол продолжал: "Это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили своих детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока малень ких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешенная собака,

кинулась прямо к детям и начала их кусать. Матери с воплями ки нулись к своим детям, в том числе и наша мать. Она, жертвуя со бой, подскочила к собаке и вырвала у нее из пасти, как ей каза лось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела, что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто отве тит мне: согрешила ли она, или сотворила добро?"

— Сю-сю, — сказал Мышин, ворочаясь на полу.

Фаол продолжал: "Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит только один человек?"

— Млям-млям, — сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола,

шуп, шуп.

Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в че ловека, а только выходит из него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего не хорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать не хорошим."

— Умняф, — сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.

Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех сос тояниях наших, которые называются одним словом "любовь". Ошибка ли это языка, или все эти состояния едины? Любовь матери к ре бенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине — быть может, все это одна любовь?"

— Определенно, — сказал Мышин, кивая головой.

Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная вели чина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не ски дывая своих фузеляжек. Раскрытие тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобно месиву опилок…"

— Хветь! — крикнул Мышин, вскакивая с пола. — Сгинь!

И Фаол рассыпался, как плохой сахар.

1940 год.

— 101

* * *

Я долго смотрел на зеленые деревья.

Покой наполнял мою душу.

Еще по-прежнему нет больших и единых мыслей.

Такие же клочья, обрывки и хвостики.

То вспыхнет земное желание.

То протянется рука к занимательной книге,

То вдруг хватаю листок бумаги,

Но тут же в голову сладкий сон стучится.

Сажусь к окну в глубокое кресло.

Смотрю на часы, закуриваю трубку,

Но тут же вскакиваю и перехожу к столу,

Сажусь на твердый стул и скручиваю себе папироску.

Я вижу — бежит по стене паучок,

Я слежу за ним, не могу оторваться.

Он мешает взять в руку перо.

Убить паука!

Лень подняться.

Теперь я гляжу внутрь себя,

Но пусть во мне, однообразно и скучно,

Нигде не бьется интенсивная жизнь,

Все вяло и сонно, как сырая солома.

Вот я побывал в самом себе и теперь стою перед вами.

Вы ждете, что я расскажу о своем путешествии.

Но я молчу, потому что я ничего не видел.

Оставьте меня и дайте спокойно смотреть на зеленые деревья.

Тогда, быть может, покой наполнит мою душу.

Тогда, быть может, проснется моя душа,

И я проснусь, и во мне забьется интенсивная жизнь.

2 августа 1937 года.

* * *

Господин невысокого роста с камушком в глазу подошел к двери табачной лавки и остановился. Его черные, лакированные туфли си яли у каменной ступенечки, ведущей в табачную лавку. Носки ту фель были направлены вовнутрь магазина. Еще два шага, и господин скрылся бы за дверью. Но он почему-то задержался, будто нарочно для того, чтобы подставить голову под кирпич, упавший с крыши.

Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп, и, таким образом, кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил черепную кость и застрял в мозгу. Господин не упал. Нет, он то лько пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вы тер им лицо, залепленное кровавыми мозгами, и, повернувшись к толпе, которая мгновенно собралась вокруг этого господина, ска зал:

— Не беспокойтесь, господа: у меня была уже прививка. Вот ви дите, — у меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однаж ды случай. Я уже привык к этому. Теперь мне все трын-трава!

И с этими словами господин надел шляпу и ушел куда-то в сто рону, оставив смущенную толпу в полном недоумении.

1939–1940 годы.

— 103

ПОМЕХА (?)

Пронин сказал:

— У вас очень красивые чулки.

Ирина Мазер сказала:

— Вам нравятся мои чулки?

Пронин сказал:

— О, да. Очень. — И схватился за них рукой.

Ирина сказала:

— А почему вам нравятся мои чулки?

Пронин сказал:

— Они очень гладкие.

Ирина подняла свою юбку и сказала:

— А видите, какие они высокие?

Пронин сказал:

— Ой, да, да.

Ирина сказала:

— Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.

— Ой, какая нога! — сказал Пронин.

— У меня толстые ноги, — сказала Ирина. — А в бедрах я очень широкая.

— Покажите, — сказал Пронин.

— Нельзя, — сказала Ирина, — я без панталон.

Пронин опустился перед ней на колени.

Ирина сказала:

— Зачем вы встали на колени?

Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:

— Вот зачем.

Ирина сказала:

— Зачем вы поднимаете мою юбку еще выше? Я же вам сказала,

что я без панталон.

Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:

— Ничего, ничего.

— То есть как это так, ничего? — сказала Ирина.

Но тут в двери кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну.

— Кто там, — спросила Ирина через двери.

— Откройте дверь, — сказал резкий голос.

Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном паль то и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов,

с винтовками в руках, и за ними вошел дворник. Низшие чины вста ли около двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:

— Ваша фамилия?

— Мазер, — ответила Ирина.

— Ваша Фамилия? — спросил человек в черном пальто, обращаясь к Пронину.

Пронин сказал:

— Моя фамилия Пронин.

— У вас оружие есть? — спросил человек в черном пальто.

— Нет, — сказал Пронин.

— Сядьте сюда, — сказал человек в черном пальто, указывая

Пронину на стул.

Пронин сел.

— А вы, — сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине,

— наденьте ваше пальто. Вам придется с нами проехать.

— Зачем? — спросила Ирина.

Человек в черном пальто не ответил.

— Мне нужно переодеться, — сказала Ирина.

— Нет, — сказал человек в черном пальто.

— На мне нужно еще кое-что на себя надеть, — сказала Ирина.

— Нет, — сказал человек в черном пальто.

Ирина молча надела свою шубку.

— Прощайте, — сказала она Пронину.

— Разговоры запрещены, — сказал человек в черном пальто.

— А мне тоже ехать с вами? — спросил Пронин.

— Да, — сказал человек в черном пальто. — Одевайтесь.

Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:

— Ну, я готов.

— Идемте, — сказал человек в черном пальто.

Низшие чины и дворник застучали подметками.

Все вышли в коридор.

Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запе чатал ее двумя бурыми печатями.

— Даешь на улицу, — сказал он.

И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.

1940 год.

— 105

ПРАЗДНИК

На крыше одного дома сидели два чертежника и ели гречневую кашу.

Вдруг один из чертежников радостно вскрикнул и достал из кар мана длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея — завязать в кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на улицу, и посмотреть, что из этого полу чится.

Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу, высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым чертежником.

Однако, внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и двадцатикопеечной монетой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло событие, не могущее быть незамеченным.

Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцвет шим флагом.

Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвычал: "Это значит, что в городе праздник."

"А какой же праздник, Ибрагим?" — спросили чертежники.

"А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму",

— сказал Ибрагим.

И чертежники, устыженные своим незнанием, растворились в воз духе.

9 января 1935 года.

ПОСТОЯНСТВО ВЕСЕЛЬЯ И ГРЯЗИ

Вода в реке журчит, прохладна,

И тень от гор ложится в поле,

и гаснет в небе свет. И птицы уже летают в сновиденьях.

А дворник с черными усами стоит всю ночь под воротами,

и чешет грязными руками под грязной шапкой свой затылок.

И в окнах слышен крик веселый и топот ног, и звон бутылок.

Проходит день, потом неделя,

потом года проходят мимо,

и люди стройными рядами в своих могилах исчезают.

А дворник с черными усами стоит года под воротами,

и чешет грязными руками под грязной шапкой свой затылок.

И в окнах слышен крик веселый и топот ног, и звон бутылок.

Луна и солнце побледнели,

созвездья форму изменили.

Движенье сделалось тягучим,

и время стало, как песок.

А дворник с черными усами стоит опять под воротами и чешет грязными руками под грязной шапкой свой затылок.

И в окнах слышен крик веселый и топот ног, и звон бутылок.

14 октября 1933 года.

— 107

* * *

По вторникам над мостовой

Воздушный шар летел пустой.

Он тихо в воздухе парил;

В нем кто-то трубочку курил,

Смотрел на площади, сады,

Смотрел спокойно до среды,

А в среду, лампу потушив,

Он говорил: "Ну, город жив".

1928 год.

* * *

Однажды господин Кондратьев попал в американский шкап для платьев и там провел четыре дня.

На пятый вся его родня едва держалась на ногах.

Но в это время ба-ба-бах!

Скатили шкап по лестнице и по ступенькам до земли и в тот же день в Америку на пароходе увезли.

Злодейство, скажете? Согласен.

Но помните: влюбленный человек всегда опасен.

НЕБО

Кричит петух. Настало утро.

Уже спешит за утром день.

Уже и ночи Брамапутра

Шлет на поля благую тень.

Уже прохладой воздух веет,

Уже клубится пыль кругом.

Дубовый листик, взвившись, реет.

Уже гремит над нами гром.

Уже Невой клокочет Питер,

И ветр вокруг свистит в лесах,

И громоблещущий Юпитер

Мечом сверкает в небесах.

Уже поток небесный хлещет,

Уже вода везде шумит.

Но вот из туч все реже блещет,

Все дальше, дальше гром гремит.

Уже сверкает солнце шаром

И с неба в землю мечет жар,

И поднимает воду паром,

И в облака сгущает пар.

И снова страшный ливень льется,

И снова солнца шар блестит

То плачет небо, то смеется,

То веселится, то грустит.

19 августа 1935 г.

— 109

НОВЫЕ АЛЬПИНИСТЫ

Бибиков залез на гору, задумался и свалился под гору. Чеченцы подняли Бибикова и опять поставили его на гору. Бибиков поблаго дарил чеченцев и опять свалился под откос. Только его и видели.

Теперь на гору залез Аугенапфель, посмотрел в бинокль и уви дел всадника.

— Эй! — закричал Аугенапфель. — Где тут поблизости духан?

Всадник скрылся за горой, потом показался возле кустов, потом скрылся за кустами, потом показался в долине, потом скрылся под горой, потом показался на склоне горы и подъехал к Аугенапфелю.

— Где тут поблизости духан? — спросил Аугенапфель.

Всадник показал себе на уши и на рот.

— Ты что, глухонемой? — спросил Аугенапфель.

Всадник почесал затылок и показал себе на живот.

— Что такое? — спросил Аугенапфель.

Всадник вынул из кармана деревянное яблоко и раскусил его по полам.

Тут Аугенапфелю стало не по себе и он начал пятиться.

А всадник снял с ноги сапог да как крикнет: — Хаа-галлай!

Аугенапфель скакнул куда-то вбок и свалился под откос.

В это время Бибиков, вторично свалившийся под откос еще раньше

Аугенапфеля, пришел в себя и начал подниматься на четвереньки.

Вдруг чувствует: на него сверху кто-то падает. Бибиков отполз в сторону, посмотрел оттуда и видит: лежит какой-то гражданин в клетчатых брюках. Бибиков сел на камушек и стал ждать.

А гражданин в клетчатых брюках полежал не двигаясь часа четы ре, а потом поднял голову и спрашивает неизвестно кого:

— Это чей духан?

— Какой там духан! Это не духан, — отвечает Бибиков.

— А вы кто такой? — спрашивает человек в клетчатых брюках.

— Я альпинист Бибиков. А вы кто?

— А я альпинист Аугенапфель.

Таким образом Бибиков и Аугенапфель познакомились друг с дру гом.

1-2 сентября 1936 года.

— 74

* * *

Ольга Форш подошла к Алексею Толстому и что-то сделала.

Алексей Толстой тоже что-то сделал.

Тут Константин Федин и Валентин Стенич выскочили на двор и принялись разыскивать подходящий камень. Камня они не нашли, но нашли лопату. Этой лопатой Константин Федин съездил Ольге Форш по морде.

Тогда Алексей Толстой разделся голым и, выйдя на Фонтанку,

стал ржать по-лошадиному. Все говорили: "Вот ржет крупный совре менный писатель." И никто Алексея Толстого не тронул.

1934 год.

ИСТОРИЯ

Абрам Демьянович Пентопасов громко вскрикнул и прижал к гла зам платок. Но было поздно. Пепел и мягкая пыль залепила глаза

Абрама Демьяновича. С этого времени глаза Абрама Демьяновича на чали болеть, постепенно покрылись они противными болячками, и Аб рам Демьянович ослеп.

Слепого инвалида Абрама Демьяновича вытолкали со службы и на значили ему мизерную пенсию в 36 рублей в месяц.

Совершенно понятно, что этих денег не хватало на жизнь Абраму

Демьяновичу. Кило хлеба стоило рубль десять копеек, а лук-порей стоил 48 копеек на рынке.

И вот инвалид труда стал все чаще прикладываться к выгребным ямам.

Трудно было слепому среди всей шелухи и грязи найти съедобные отбросы.

А на чужом дворе и саму-то помойку найти нелегко. Глазами-то не видать, а спросить: где тут у вас помойная яма? — как-то не ловко.

Оставалось только нюхать.

Некоторые помойки так пахнут, что за версту слышно, другие,

которые с крышкой, совершенно найти невозможно.

Хорошо, если дворник добрый попадется, а другой так шуганет,

что всякий аппетит пропадет.

Однажды Абрам Демьянович залез на чужую помойку, а его там укусила крыса, и он вылез обратно. Так в тот день и не ел ниче го.

Но вот как-то утром у Абрама Демьяновича что-то отскочило от правого глаза.

Абрам Демьянович потер этот глаз и вдруг увидел свет. А потом и от левого глаза что-то отскочило, и Абрам Демьянович прозрел.

С этого дня Абрам Демьянович пошел в гору.

Всюду Абрама Демьяновича нарасхват.

А в Наркомтяжпроме, так там Абрама Демьяновича чуть не на ру ках носили.

И стал Абрам Демьянович великим человеком.

1936 год.

— 76

ВЕЩЬ

Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили.

Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Горничная Наташа, в наколке и переднике, все время невозможно смеялась. Папа весе лил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузливо опускала глаза, изображая, что она стесняется.

Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом. Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах.

Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели ко лбасу. Немного погодя все опять заговорили.

Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни па па, ни мама, ни горничная Наташа не могли догадаться, кто это стучит в дверь.

— Как это странно, — сказал папа, — Кто бы мог там стучать в дверь?

Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказала:

— Странно.

Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку,

выпил и встал из-за стола.

Ростом папа был не высок. Не в пример маме. Мама была высокой полной женщиной с лошадиным голосом, а папа был просто ее супруг.

В добавление ко всему прочему, папа был веснушчат.

Он одним шагом подошел к двери и спросил:

— Кто там?

— Я, — сказал голос за дверью. Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущенная и розовая. Как цветок.

Папа сел.

Мама выпила еще.

Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда.

Папа посмотрел на них и ничего плохого не сказал, а только выпил так же как и мама.

Чтобы заглушить непонятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады и ели до утра.

Но мама молчала, сидя на своем месте. Это было очень неприят но.

Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вско чила с испуга и закричала, что она ясно видит, как с улицы в ок но кто-то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно,т. к. квартира в третьем этаже, и никто с улицы в окно посмотреть не может — для этого нужно быть великаном или голиафом. Но маме вз брела в голову крепкая мысль. Ничто на свете не могло ее убедить что в окно никто не смотрел.

Чтоб успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил.

Наташа и горничная как цветок сидели, потупив глаза от конфу за.

— Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, — кричала мама.

Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже на двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа.

Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел.

Папа даже руками развел.

— Вот, — сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы.

В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его, папа захлопнул рамы и сказал:

— Никого там нет.

Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату и даже открыл окно и вошел.

Мама было страшно взволнована. Она грохнулась в истерику, но,

выпив немного предложенного ей папой и закусив грибком, успокои лась.

Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продол жали пить.

Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он не искал, так и не нашел, а потому отло жил газету в сторону и выпил рюмочку.

— Хорошо, — сказал папа, — но не хватает огурцов.

Мама неприлично заржала, от чего горничные сильно сконфу зились и принялись рассматривать узор на скатерти.

Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет.

У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна, и, в общем, рожа была возбужденная.

— 78

СУДЬБА ЖЕНЫ ПРОФЕССОРА

Однажды один профессор съел чего-то, да не то, и его начало рвать.

Пришла его жена и говорит: "Ты чего?" А профессор говорит:

"Ничего." Жена обратно ушла.

Профессор лег на диван, полежал, отдохнул и на службу пошел.

А на службе ему сюрприз: жалование скостили — вместо 650 руб. всего только 500 оставили. Профессор туда-сюда — ничего не помо гает. Профессор к директору, а директор его в шею. Профессор к бухгалтеру, а бухгалтер говорит: "Обратитесь к директору." Про фессор сел на поезд и поехал в Москву.

По дороге профессор схватил грипп. Приехал в Москву, а на платформу вылезти не может.

Положили профессора на носилки и отнесли в больницу.

Пролежал профессор в больнице не более четырех дней и умер.

Тело профессора сожгли в крематории, пепел положили в баночку и послали его жене.

Вот жена профессора сидит и кофе пьет. Вдруг звонок. Что та кое? "Вам посылочка."

Жена обрадовалась, улыбается во весь рот, почтальону полтин ник в руку сует и скорее посылку распечатывает.

Смотрит, а в посылке баночка с пеплом и записка: "Вот все,

что осталось от Вашего супруга."

Жена ничего понять не может, трясет баночку, на свет ее смот рит, записку шесть раз прочитала, — наконец, сообразила, в чем дело, и страшно расстроилась.

Жена профессора очень расстроилась, поплакала часа три и по шла баночку с пеплом хоронить. Завернула она баночку в газету и отнесла в сад имени I-й Пятилетки, бывший Таврический.

Выбрала жена профессора аллейку поглуше и только хотела ба ночку в землю зарыть, — вдруг идет сторож.

— Эй! — кричит сторож. — Ты чего тут делаешь?

Жена профессора испугалась и говорит:

— Да вот, хотела лягушек в баночку наловить.

— Ну, — говорит сторож, — это ничего, только смотри, — по траве ходить воспрещается.

Когда сторож ушел, жена профессора зарыла баночку в землю,

ногой вокруг притоптала и пошла по саду погулять.

А в саду к ней какой-то матрос пристал. Пойдем, да пойдем,

говорит, спать. Она говорит: "Зачем же днем спать?" А он опять свое: спать, да спать.

И действительно, захотелось профессорше спать.

Идет она по улице, а ей спать хочется. Вокруг люди бегают,

какие-то синие да зеленые, — а ей все спать хочется.

Идет она и спит. И видит сон, будто идет к ней навстречу Лев

Толстой и в руках ночной горшок держит. Она его спрашивает: "Что же это такое?" А он показывает ей пальцем на горшок и говорит:

— Вот, — говорит, тут я кое-что наделал, и теперь несу всему свету показать. Пусть, — говорит, — все смотрят.

Стала профессорша тоже смотреть и видит, будто это уже не

Толстой, а сарай, а в сарае сидит курица.

Стала профессорша курицу ловить, а курица забилась под диван и оттуда уже кроликом выглядывает.

Полезла профессорша за кроликом под диван и проснулась.

Проснулась и смотрит: действительно лежит она под диваном.

Вылезла профессорша из-под дивана, видит — комната ее собст венная. А вот и стол стоит с недопитым кофием. На столе записка лежит: "Вот все, что осталось от Вашего супруга."

Всплакнула профессорша еще раз и села холодный кофе допивать.

Вдруг звонок. Что такое? Входят какие-то люди и говорят:

"Поедемте."

— Куда? — спрашивает профессорша.

— В сумашедший дом, — отвечают люди.

Профессорша начала кричать и упираться, но люди схватили ее и отвезли в сумашедший дом.

И вот сидит совершенно нормальная профессорша на койке в су машедшем доме, держит в руках удочку и ловит на полу каких-то невидимых рыбок.

Эта профессорша только жалкий пример того, как много в жизни несчастных, которые занимают не то место, которое им занимать следовало.

21 августа 1936 года.

— 80

ПОЖАР*

Комната. Комната горит.

Дитя торчит из колыбельки.

Съедает кашу. Наверху,

под самым потолком,

заснула нянька кувырком.

Горит стена. Посуда ходит.

Бежит отец. Отец: "Пожар!

Вон мой мальчик, мальчик Петя,

как воздушный бьется шар.

Где найти мне обезьяну вместо сына?" Вместо стен печи вострые не небо дым пускают сквозь трубу.

Нянька сонная стрекочет.

Нянька: "Где я? Что со мной?

Мир становится короче,

Петя призраком летит."

Вот мелькнут его сапожки,

Тень промчится, и усы вьются с присвистом на крышу."

Дом качает как весы.

Нянька бегает в испуге,

ищет Петю и гамак.

"Где ж ты, Петя, мальчик милый,

что ж ты кашу не доел?"

"Няня, я сгораю, няня!"

Няня смотрит в колыбель нет его. Глядит в замочек видит комната пуста.

Дым клубами ходит в окна,

стены тощие, как пух,

над карнизом пламя вьется,

тут же гром и дождик льется,

и в груди сжимает дух.

Люди в касках золотых топорами воздух бьют,

и брандмейстер на машине воду плескает в кувшине.

Нянька к ним: "Вы не видали

Петю, мальчика? Не дале как вчера его кормила."

Брандмайор: "Как это мило!"

Нянька: "Боже мой! Но где ж порядок?

Где хваленная дисциплина?"

Брандмайор: "Твой Петя рядом,

он лежит у цеппелина.

Он сгорел и папа стонет: жалко сына."

Нянька: "Ох!

Он сгорел," — и тихо стонет,

тихо падает на мох.

20 февраля 1927 года.

НЕИЗВЕСТНОЙ НАТАШЕ

Скрепив очки простой веревкой, седой старик читает книгу.

Горит свеча, и мглистый воздух в страницах ветром шелестит.

Старик, вздыхая, гладит волос и хлеба черствую ковригу.

Грызет зубов былых остатком, и громко челюстью хрустит.

Уже заря снимает звезды и Фонари на Невском тушит,

Уже кондукторша в трамвае бранится с пьяным в пятый раз,

Уже проснулся невский кашель и старика за горло душит,

А я пишу стихи Наташе и не смыкаю светлых глаз.

23 января 1935 года.

— 82

И Андрей Семеныч содгыр

Однорукий сдыгр аппр

Лечит сдыгр аппр устр

Приспосабливает руку,

Приколачивает пальцы

Сдыгр аппр прибивает

Сдыгр аппр устр бьет.

Профессор: Это вы искалечили гражданина, Петр Павлович?

Петр Павлович: Руку вырвал из манжеты.

Андрей Семенович: Бегал следом.

Профессор: Отвечайте!

Петр Павлович смеются.

Карабистр: Гвиндалея!

Профессор: Раскажите, как было дело.

Андрей Семенович:

Шел я по полю намедни

И внезапно вижу Петя

Мне навстречу идет спокойно

И меня как будто не заметя

Хочет мимо проскочить

Я кричу ему: ах Петя

Здравствуй Петя мой приятель

Ты как видно не заметил

Что иду навстречу я

Петр Павлович:

Но господство обстоятельств

И скрещение событий

Испокон веков доныне

Нами правит как детьми

Морит голодом в пустыне

Хлещет в комнате плетьми

Профессор: Так-так, это понятно. Стечение обстоятельств. Это верно. Закон.

И тут, вдруг, Петр Павлович наклонились к профессору и отку сили ему ухо. Андрей Семенович побежал за милиционером, а Петр

Павлович бросили на пол руку Андрея Семеновича, положили на стол откушенное ухо профессора Тартарелина и незаметно ушли по чер дачной лестнице.

Профессор лежал на полу и стонал:

— Ой-ой-ой-ой, как больно! — стонал профессор. — Моя рана го рит и исходит соком. Где найдется такой сострадательный человек,

который промоет мою рану и зальет ее коллодием?

Был чудесный вечер. Высокие звезды, расположенные на небе ус тановленными фигурами, светили вниз. Андрей Семенович, дыша пол ной грудью, тащил двух милиционеров к дому профессора Тартарели на. Помахивая своей единственной рукой, Андрей Семенович расска зывал о случившемся.

Миллиционер спросил Андрея Семеновича:

— Как зовут этого проходимца?

Андрей Семенович не выдал своего товарища и даже не сказал его имени.

Тогда оба милиционера спросили Андрея Семеновича:

— Скажите нам, вы его давно знаете?

— С малых лет, когда я был еще вот таким, — сказал Андрей Се менович.

— А как он выглядит? — спросили милиционеры.

— Его характерной чертой является длинная черная борода,

сказал Андрей Семенович.

Милиционеры остановились, подтянули потуже свои кушаки и, от крыв рты, запели протяжными ночными голосами:

Ах как это интересно

Был приятель молодой

И подрос когда приятель

Стал ходить он с бородой.

— Вы обладаете очень недурными голосами, разрешите поблагода рить вас, — сказал Андрей Семенович и протянул милиционерам пус той рукав, потому что руки не было.

— Мы можем и на научные темы поговорить, — сказали милиционе ры хором. Андрей Семенович махнул пустышкой.

— Земля имеет семь океанов, — начали милиционеры. — Научные физики изучали солнечные пятна и привели к заключению, что на планетах нет водорода, и там неуместно какое-либо сожительство.

В нашей атмосфере имеется такая точка, которую всякий центр зашибет.

Английский кремарторий Альберт Эйнштейн изобрел такую махина цию, через которую всякая штука относительна.

— О, любезные милиционеры! — взмолился Андрей Семенович. — Бе жимте скорее, а не то мой приятель окончательно убьет профессора

Тартарелина.

— 84

Петр Павлович: Кто-то тут в потьмах уснул

Шарю, чую, стол и стул

Натыкаюсь на комод

Вижу древо бергамот

Я спешу. Срываю груши

Что за дьявол! Это уши!

Я боюсь бегу направо

Предо мной стоит дубрава

Я обратно так и сяк

Натыкаюсь на косяк

Ноги гнутся, тянут лечь

Думал двери — это печь

Прыгнул влево — там кровать помогите!..

Профессор (просыпаясь.) Ать?

Андрей Семенович (вскакивая.): Фоу! Ну и сон же видел, будто нам все уши пообрывали. (зажигает свет.)

Оказывается, что, пока все спали, приходили Петр Павлович и обрезали всем уши.

Замечание милиционера Сережи:

— Сон в руку.

1929 год. (возможно, весна)

* * *

Жил мельник дочь его Агнесса в кругу зверей шутила днями пугала скот из недр леса ее зрачки блестят огнями но мельник был свиреп и зол

Агнессу бил кнутом возил ячмень из дальних сел и ночью спал потом

Агнесса мельнику в кадык сажает утром боб рычит Агнесса. Мельник прыг но в двери входит поп

Агнесса длинная садится попа сажает рядом в стул крылатый мельник. Он стыдится ах если б ветер вдруг подул и крылья мельницы вертелись то поп Агнесса и болтун на крыше мельницы слетелись и мельник счатлив. Он колдун.

13 января 1930 года.

* * *

Откуда я?

Зачем я тут стою?

Что я вижу?

Где же я?

Ну, попробую по пальцам все предметы перечесть.

— (Считает по пальцам:)

Табуретка, столик, бочка,

Ведро, кукушка, печка,

метла, сундук, рубашка,

мяч, кузница, букашка,

дверь на петле,

рукоятка на метле,

четыре кисточки на платке,

восемь кнопок на потолке.

1 июня 1929 года.

— 86

КОНЕЦ ГЕРОЯ

Живи хвостом сухих корений за миром брошенных творений бросая камни в небо в воду ль держась противником поодаль

В красе бушующих румян хлещи отравленным ура.

— Призыва ножных алатырь и Бога черный монастырь.

Шумит ребячая проказа до давки сто седьмого раза и лавы воина шумят

При пухлом шопоте шулят.

Сады плодов и винограда вокруг широкая ограда.

Мелькает девушка в окне

Софокл вдруг подходит к ней: не мучь передника рукою и цвет волос своих не мучь твоя рука жару прогонит и дядька вынырнет из туч.

И вмиг разбившись на матрасе восстанет молод и прекрасен истоком бережным имян как водолей пронзит меня.

Сухое дерево ломалось

Она в окне своем пугалась бросала стражу и дозор и щеки красила в позор.

Уж день вертелся в двери эти,

шуты плясали в оперетте и ловкий крик блестящих дам кричал: я честь свою отдам!

Под стук и лепет колотушек дитя свечу свою потушит потом идет в леса укропа куриный дом и бабий ропот крутя усы бежит полковник минутной храбростью кичась сударыня, я ваш поклонник скажите мне, который час?

Она же взяв часы тугие и не взирая на него не слышит жалобы другие повелевает выйти вон.

А я под знаменем в бою плюю в колодец и пою: пусть ветра стон моряк не слышит.

Пусть дева плачет о зиме и молоко дает змее.

Я опростясь сухим приветом стелю кровать себе при этом бросая в небо дерзкий глас и проходя четвертый класс.

Из леса выпрыгнет метелка

Умрет в углу моя светелка

Восстанет мертвый на помост с блином во рту промчится пост.

Как жнец над пряхею не дышит как пряха нож вздымает выше но я лежу и не гляжу как пес под знаменем лежу но виден мне конец героя глаза распухшие от крови могилу с именем попа и звон копающих лопат

И виден мне келейник ровный,

упряжка скучная и дровни,

ковер раскинутых саней,

лихая кичка: поскорей!

Конец не так моя Розалья пройдя всего лишь жизни треть его схватили и связали а дальше я не стал смотреть.

И запотев в могучем росте

Всегда ликующий такой никто не скажет и не спросит и не помянет за упокой

ВСЕ

1926 год.

— 88

* * *

Открыв полночные глаза сидела круглая коза ее суставы костяные висели дудками в темноте рога сердечком завитые пером стояли на плите коза печальная девицы усы твердые сучки спина — дом, копыто — птица на переносице очки несет рога на поле ржи в коленях мечутся стрижи

Борух на всаднике полночном о камни щелкает: держи!

4 марта 1929 года.

* * *

Вот грянул дождь,

Остановилось время.

Часы беспомощно стучат.

Расти, трава, тебе не надо время.

Дух божий, говори. Тебе не надо слов.

12 августа 1937 года.

ФОКУСЫ!!!

Средь нас палочке деревянной сидит кукушка в сюртуке,

хранит платочек румяный в своей чешуйчатой руке.

Мы все, как бабушка тоскуем,

разинув рты, глядим вперед на табуретку золотую — и всех тотчас же страх берет:

Иван Матвеевич от страха часы в карман переложил.

А Софья Павловна, старуха,

сидела в сокращеньи жил

А Катя, в форточку любуясь,

звериной ножкой шевеля,

холодным потом обливаясь и заворачивалась в шеншеля.

Из-под комода ехал всадник,

лицом красивый, как молитва,

он с малолетства был проказник,

ему подруга — битва.

Числа не помня своего,

Держал он курицу в зубах —

Иван Матвееча свело,

загнав печенку меж рубах.

А Софья Павловна строга сидела, выставив затылок,

оттуда выросли рога и сто четырнадцать бутылок.

А Катя в галстуке своем свистела в пальчик соловьем,

стыдливо кутаясь в меха кормила грудью жениха.

Но к ней кукушка наклонялась,

как червь, кукушка улыбалась,

потом на ножки становилась да так, что Катя удивилась,

от удивленья задрожала и, как тарелка, убежала.

2 мая 1928 года.

— 90

* * *

1. Однажды Андрей Васильевич шел по улице и потерял часы. Вскоре после этого он умер. Его отец, горбатый, пожилой человек целую ночь сидел в цилиндре и сжимал левой рукой тросточку с крючкова той ручкой. Разные мысли посещали его голову, в том числе и та кая: жизнь — это Кузница.

2. Отец Андрея Васильевича по имени Григорий Антонович, или вер нее Василий Антонович, обнял Марию Михайловну и назвал ее своей владычицей. Она же молчала и с надеждой глядела вперед и вверх.

И тут же паршивый горбун Василий Антонович решил уничтожить свой горб.

3. Для этой цели Василий Антонович сел в седло и прихал к профе ссору Мамаеву. Профессор Мамаев сидел в саду и читал книгу. На все просьбы Василия Антоновича профессор Мамаев отвечал одним словом: "Успеется." Тогда Василий Антонович пошел и лег в хирур гическое отделение.

4. Фельдшера и сестры милосердия положили Василия Антоновича на стол и покрыли простыней. Тут в комнату вошел сам профессор Ма маев. "Вас побрить?" — спросил профессор. "Нет, отрежьте мне мой горб", — сказал Василий Антонович.

Началась операция. Но кончилась она неудачно, потому что одна сестра милосердия покрыла свое лицо клетчатой тряпочкой и ничего не видела, и не могла подавать нужных инструментов. А фельдшер завязал себе рот и нос, и ему нечем было дышать, и к концу опе рации он задохнулся и упал замертво на пол. Но самое неприятное — это то, что профессор Мамаев второпях забыл снять с пациента простыню и отрезал ему вместо горба что-то другое, — кажется за тылок. А горб только потыкал хирургическим инструментом.

5. Придя домой, Василий Антонович до тех пор не мог успокоиться,

пока в дом не ворвались испанцы и не отрубили затылок кухарке

Андрюшке.

6. Успокоившись, Василий Антонович пошел к другому доктору, и тот быстро отрезал ему горб.

7. Потом все пошло очень просто. Мария Ивановна развелась с Ва силием Антоновичем и вышла замуж за Бубнова.

8. Бубнов не любил своей новой жены. Как только она уходила из дома, Бубнов покупал себе новую шляпу и все время здоровался со своей соседкой Анной Моисеевной. Но вдруг у Анны Моисеевны сло мался один зуб, и она от боли широко открыла рот. Бубнов заду мался о своей биографии.

9. Отец Бубнова, по имени Фы, полюбил мать Бубнова, по имени

Хню. Однажды Хню сидела на плите и собирала грибы, которые росли около нее. Но он неожиданно сказал так:

— Хню, я хочу, чтобы у нас родился Бубнов.

Хню спросила:

— Бубнов? Да, да?

— Точно так, ваше сиятельство, — ответил Фы.

10. Хню и Фы сели рядом и стали думать о разных смешных вещах и очень долго смеялись.

11. Наконец, у Хню родился Бубнов.

Первая половина 1931 года.

— 92

ПЕСНЬ.

Мы закроем наши глаза люди! люди!

Мы откроем наши глаза воины! воины!

Поднимите нас над водой ангелы! ангелы!

Потопите врага под водой демоны! демоны!

Мы закрыли наши глаза люди! люди!

Мы открыли наши глаза воины! воины!

Дайте силу нам полететь над водой птицы! птицы!

Дайте мужество нам умереть под водой рыбы! рыбы!

1935 год.

СЮИТА* (из "Голубой тетради.")

I. С давних времен люди задумываются о том, что такое ум и глу пость. По этому поводу я вспоминаю такой случай. Когда моя тетка подарила мне письменный стол, я сказал себе: "Ну, вот, сяду за стол и первую мысль сочиню за этим столом, особенно умную." Но особенно умной мысли я сочинить не мог. Тогда я сказал себе:

"Хорошо. Не удалось сочинить особенно умную мысль, тогда сочиню особенно глупую." Но и особенно глупую мысль сочинить тоже не мог.

Все крайнее сделалось очень трудно. Средние части делаются легче. Самый центр не требует никаких усилий. Центр — это равно весие. Там нет никакой борьбы.

Надо ли выходить из равновесия?

Некий Пантелей ударил пяткой Ивана.

Некий Иван ударил колесом Наталью.

Некая Наталья ударила намордником Семена.

Некий Семен ударил корытом Селифана.

Некий Селифан ударил поддевкой Никиту.

Некий Никита ударил доской Романа.

Некий Роман ударил лопатой Татьяну.

Некая Татьяна ударила кувшином Елену.

И началась драка.

Елена била Татьяну забором.

Татьяна била Романа матрацем.

Роман бил Никиту чемоданом.

Никита бил Селифана подносом.

Селифан бил Семена руками.

Семен плевал Наталье в уши.

Наталья кусала Ивана за палец.

Иван лягал Пантелея пяткой.

Эх, — думали мы, — дерутся хорошие люди.

II. Одна девочка сказала: "Гая."

Другая девочка сказала: "Хфы."

Третья девочка сказала: "Мбрю."

А Ермаков капусту из-под забора хряпал, хряпал,

хряпал.

Видно уже вечер наступал.

Мотька с гавном наигрался и спать пошел.

Моросил дождик.

Свиньи горох ели.

Рагозин в женскую баню подглядывал.

Санька на Маньке верхом сидел.

Манька же дремать начала.

Потемнело небо. Заблестели звезды.

Под полом крысы мышку загрызли.

Спи мой мальчик, не пугайся глупых снов.

Глупые сны от желудка.

— 94

КАССИРША

Нашла Маша гриб, сорвала его и принесла на рынок. На рынке

Машу ударили по голове, да еще обещали ударить и по ногам. Ис пугалась Маша и побежала прочь.

Прибежала Маша в кооператив и хотела там за кассу спрятаться.

А заведующий увидел Машу и говорит: "Что это у тебя в руках?" А

Маша и говорит: "Гриб." Заведующий говорит: "Ишь ты какая бой кая! Хочешь я тебя на место устрою?" Маша говорит: "А не устро ишь." Заведующий говорит: "А вот устрою!" И устроил Машу кассу вертеть.

Маша вертела, вертела кассу и вдруг умерла. Пришла милиция,

составила протокол и велела заведующему платить штраф — 15 рублей.

Заведующий говорит: "За что же штраф?" А милиция говорит: "За убийство." Заведующий испугался, заплатил поскорее штраф и гово рит: "Унесите только поскорее эту мертвую кассиршу." А продавец из фруктового отдела говорит: "Нет, это неправда, она была не кассирша. Она только ручку в кассе вертела. А кассирша вон си дит." Милиция говорит: "Нам все равно. Сказано унести кассиршу,

мы ее и унесем."

Стала милиция к кассирше подходить. Кассирша легла на пол за кассу и говорит: "Не пойду." Милиция говорит: "Почему же ты, ду ра, не пойдешь?" Кассирша говорит: "Вы меня живой похороните."

Милиция стала кассиршу с пола поднимать, но никак поднять не может, потому что кассирша очень полная.

— Да вы ее за ноги, — говорит продавец из фруктового отдела.

— Нет, — говорит заведующий, — эта кассирша мне вместо жены служит. А потому прошу вас не оголяйте ее снизу.

Кассирша говорит: "Вы слышите? Не смейте меня снизу оголять."

Милиция взяла кассиршу под мышки волоком и выперла ее из коо ператива.

Заведующий велел прибрать магазин и начать торговлю.

— А что мы будем делать с этой покойницей, — говорит продавец из фруктового отдела, показывая на Машу.

— Батюшки, — говорит заведующий, — да ведь мы все перепутали!

Ну, действительно, что с покойницей делать?

— Кто же за кассой сидеть будет? — спрашивает продавец. Заве дующий за голову руками схватился. Раскидал коленом яблоки по прилавку и говорит: "Безобразие получилось."

— Безобразие — говорят хором продавцы.

Вдруг заведующий почесал усы и говорит: "Ха-ха! Не так-то лег ко меня в тупик поставить. Посадим покойницу за кассу, может пу блика и не разберет, кто за кассой сидит."

Посадили покойницу за кассу, а в зубы ей папироску вставили,

чтобы она на живую больше походила, а в руки для правдоподобия дали ей гриб держать.

Сидит покойница за кассой, как живая, только цвет лица очень зеленый, а один глаз открыт, а другой совершенно закрыт.

— Ничего, — говорит заведующий, — сойдет.

А публика уже в двери стучится, волнуется: почему кооператив не открывают. Особенно одна хозяйка в шелковом манто раскрича лась: трясет кошелкой и каблуком в дверную ручку нацелилась. А за хозяйкой какая-то старушка с наволочкой на голове кричит,

ругается и заведующего кооперативом назывет сквалыжником.

Заведующий открыл двери и впустил публику. Публика побежала сразу в мясной отдел, а потом туда, где продается сахар и перец.

А старушка сразу в рыбный отдел пошла, но по дороге взглянула на кассиршу и остановилась.

— Господи, — говорит, — с нами крестная сила!

А хозяйка в шелковом манто уже во всех отделах побывала и не сется к кассе. Но только она на кассиршу взглянула, сразу оста новилась, стоит молча и смотрит. А продавцы тоже молчат и смот рят на заведующего. А заведующий из-за прилавка выглядывает и ждет, что дальше будет.

Хозяйка в шелковом манто повернулась к продавцам и говорит:

— Это кто у вас за кассой сидит?

А продавцы молчат, потому что не знают, что ответить.

Заведующий тоже молчит.

А тут народ со всех сторон сбежался. Уже на улице толпа. Поя вились дворники. Раздались свистки. Одним словом, настоящий ска ндал.

Толпа готова была хоть до самого вечера стоять около коопера тива. Но кто-то сказал, что в Фонарном переулке из окна старухи вываливаются. Тогда толпа возле кооператива поредела, потому что многие перешли в Фонарный переулок.

1 августа 1936 года.

— 96

2. Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите Николая Ивановича Серпухова.

Вот из бутылки поднимаются спиртуозные пары. Посмотрите, как дышит носом Николай Иванович Серпухов. Поглядите, как он облизы вается, и как он щурится. Видно, ему это очень приятно, и глав ным образом потому, что спиртуоз.

Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего. Не то, чтобы там не стоял шкап или комод, или вообще что-нибудь такое, — а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хоти те верьте, хотите не верьте, но за спиной Николая Ивановича нет даже безвоздушного пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего нет.

Этого, конечно, и вообразить себе невозможно.

Но на это нам плевать, нас интересует только спиртуоз и Нико лай Иванович Серпухов.

Вот Николай Иванович берет рукой бутылку со спиртуозом и под носит ее к своему носу. Николай Иванович нюхает и двигает ртом,

как кролик.

Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая

Ивановича, но впереди, — так сказать, перед грудью, — и вообще кругом нет ничего. Полное отсутствие всякого существования, или,

как острили когда-то: отсутствие всякого присутствия.

Однако, давайте интересоваться только спиртуозом и Николаем

Ивановичем.

Представьте себе, Николай Иванович заглядывает во внутрь бу тылки со спиртуозом, потом подносит ее к губам, запрокидывает бутылку донышком вверх и выпивает, представьте себе, весь спир туоз.

Вот ловко! Николай Иванович выпил спиртуоз и похлопал глаза ми. Вот ловко! Как же это он!

А мы теперь должны сказать вот что: собственно говоря, не только за спиной Николая Ивановича, или спереди и вокруг его, а также внутри Николая Ивановича ничего не было, ничего не сущест вовало.

Оно, конечно, могло быть так, как мы только что сказали, а сам Николай Иванович мог при этом восхитительно существовать.

Это, конечно, верно. Но, откровенно говоря, вся штука в том, что

Николай Иванович не сущестововал и не существует. Вот в чем шту ка-то.

Вы спросите: а как же бутылка со спиртуозом? Особенно, куда вот делся спиртуоз, если его выпил несуществующий Николай Ивано вич? Бутылка, скажем, осталась. А где же спиртуоз? Только что был, а вдруг его и нет. Ведь Николай Иванович не существует, го ворите вы. Вот как же это так?

Тут мы и сами терямся в догадках.

А впрочем, что же это мы говорим? Ведь мы сказали, что как внутри, так и снаружи Николая Ивановича ничего не существует. А раз ни внутри, ни снаружи ничего не существует, то, значит, и бутылки не существует. Так ведь?

Но, с другой стороны, обратите внимание на следующее: если мы говорим, что ничего не существует ни внутри, ни снаружи, то яв ляется вопрос: изнутри и снаружи чего? Что-то, видно, все же су ществует? А, может, и не существует. Тогда для чего же мы гово рим: "изнутри" и "снаружи"?

Нет, тут явно тупик. И мы сами не знаем, что сказать.

До свиданья.

Даниил Дандан

18 сентября 1934 года.

— 98

Хню к телеграфному столбу

Для отдыха прислонилась.

Потухли щеки Хню. Во лбу окно стыдливое растворилось.

В траве бежала змейка,

высунув гибкое жало,

в ее глазах блестела чудная копейка.

Хню медленно дышала,

накопляя растраченные силы и распуская мускулов тугие баночки.

Она под кофточкой ощупывала груди.

Она вообще была прелестной паночкой.

Ах, если б знали это люди!

Нам так приятно знать прошедшее.

Приятно верить в утвержденное.

Тысячи раз перечитывать книги, доступные логическим правилам.

Охаживать приятно темные углы наук.

Делать веселые наблюдения.

И на вопрос: Есть ли Бог? — поднимаются тысячи рук склонные полагать, что Бог это выдумка.

Мы рады, рады уничтожить наук свободное полотно.

Мы считали врагом Галилея,

давшего новые ключи.

А ныне пять обэриутов,

еще раз повернувшие ключи в арифметиках веры,

должны скитаться меж домами за нарушение обычных правил рассуждения о смыслах.

Смотри, чтоб уцелела шапка.

Чтоб изо лба не выросло бы дерево тут мертвый лев сильней живой собаки,

и, право, должен я сказать, моя изба не посещается гостями

Хню, отдохнув, взмахнула сильными костями и двинулась вперед.

Вода послушно расступилась.

Мелькали рыбы. Холодело. Хню, глядя в дырочку,

молилась,

достигнув логики предела.

Меня уж больше не тревожит земля, ведущая беседу о прекращении тепла,

шептала Хню своему соседу.

Меня уж больше не атакуют пути жука-точильщика,

и гвозди больше не кукуют в больных руках могильщика.

И если бы все пчелы, вылетев из чемодана, в меня направили б свои тупые жала,

то и тогда, поверьте слову, от страха вовсе б не дрожала.

"Ты права, моя голубка,

отвечает путник ей,

но земель глухая трубка полна звуков, ей же ей."

Хню ответила: "Я дурой рождена сидеть в стогу,

полных дней клавиатуры звуков слышать не могу

И если бабочки способны слышать потрескивание искр в кореньях репейника,

и если жуки несут в своих котомках ноты расточительных голосов,

и если водяные паучки знают имя, отчество обороненного охотником пистолета,

то надо сознаться, что я просто глупая девчонка."

"Вот это так, — сказал ей спутник,

всегда наивысшая чистота категорий пребывает в полном неведении окружающего.

И это, признаться, мне страшно нравится."

23-27 апреля 1931 года.

— 100

ПОБЕДА МЫШИНА

Мышину сказали:

— Эй, Мышин, вставай!

Мышин сказал:

— Не встану, — и продолжал лежать на полу.

Тогда к Мышину подошел Калугин и сказал:

— Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя заставлю встать.

— Нет, — сказал Мышин, продолжая лежать на полу.

К Мышину подошла Селезнева и сказала:

— Вы, Мышин, вечно валяетесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить взад и вперед.

— Мешал и буду мешать, — сказал Мышин.

— Ну, знаете, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал: "Да чего тут долго разговаривать! Звоните в милицию."

Позвонили в милицию и вызвали милиционера.

Через полчаса пришел милиционер с дворником.

— Чего у вас тут? — спросил милиционер.

— Полюбуйтесь, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал: " Вот. Этот гражданин все время лежит тут на полу и мешает нам ходить по коридору. Мы его и так и этак…"

Но тут Калугина перебила Селезнева и сказала:

— Мы его просили уйти, а он не уходит.

— Да, — сказал Коршунов.

Милиционер подошел к Мышину.

— Вы, гражданин, зачем тут лежите? — спросил милиционер.

— Отдыхаю, — сказал Мышин.

— Здесь, гражданин, отдыхать не годится, — сказал милиционер.

— Вы где, гражданин, живете?

— Тут, — сказал Мышин.

— Где ваша комната? — спросил милиционер.

— Он прописан в нашей квартире, а комнаты не имеет, — сказал

Калугин.

— Обождите, гражданин, — сказал милиционер, — я сейчас с ним говорю. Гражданин, где вы спите?

— Тут, — сказал Мышин.

— Позвольте, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и ска зал:

— Он даже кровати не имеет и валяется прямо на голом полу.

— Они давно на него жалуются, — сказал дворник.

— Совершенно невозможно ходить по коридору, — сказала Селез нева, — Я не могу вечно шагать через мужчину. А он нарочно ноги вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спину ляжет и глядит. Я с работы усталая прихожу, мне отдых нужен.

— Присовокупляю, — сказал Коршунов, но его перебил Калугин и сказал:

— Он и ночью тут лежит. Об него в темноте все спотыкаются. Я через него одеяло свое разорвал.

Селезнева сказала:

— У него вечно из кармана какие-то гвозди вываливаются. Не возможно по коридору босой ходить, того и гляди ногу напорешь.

— Они давеча хотели его керосином поджечь, — сказал дворник.

— Мы его керосином облили, — сказал Коршунов, но его перебил

Калугин и сказал:

— Мы его только для страха керосином облили, а поджечь и не собирались.

— Да я бы и не позволила в своем присутствии живого человека сжечь, — сказала Селезнева.

— А почему этот гражданин в коридоре лежит? — спросил вдруг милиционер.

— Здрасте-пожалуйста! — сказал Коршунов, но Калугин его пере бил и сказал:

— А потому, что у него нет другой жилплощади: вот в этой ком нате я живу, в этой — вот она, в этой — вот он, а уж Мышин тут в коридоре живет.

— Это не годится, — сказал милиционер. — Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.

— А у него нет другой жилплощади, как в коридоре, — сказал

Калугин.

— Вот именно, — сказал Коршунов.

— Вот он вечно тут и лежит, — сказала Селезнева.

— Это не годится, — сказал милиционер и ушел вместе с дворни ком.

Коршунов подскочил к Мышину.

— Что? — закричал он. — Как вам это по вкусу пришлось?

— Подождите, — сказал Калугин. И, подойдя к Мышину, сказал:

— Слышал, чего говорил милиционер? Вставай с полу!

— Не встану, — сказал Мышин, продолжая лежать на полу.

— Он теперь нарочно и дальше будет вечно тут лежать, — сказа ла Селезнева.

— Определенно, — сказал с раздражением Калугин.

И Коршунов сказал:

— Я в этом не сомневаюсь.

Parafaitement!

1940 год.

— 102

НА СМЕРТЬ КАЗИМИРА МАЛЕВИЧА

Памяти разорвав струю,

Ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.

Имя тебе Казимир.

Ты глядишь как меркнет солнце спасения твоего.

От красоты якобы растерзаны горы земли твоей.

Нет площади поддержать фигуру твою.

Дай мне глаза твои! Растворю окно на своей башке!

Что, ты человек, гордостью сокрушил лицо?

Только мука жизнь твоя и желание твое — жирная снедь.

Не блестит солнце спасения твоего.

Гром положит к ногам шлем главы твоей.

Пе — чернильница слов твоих.

Трр — желание твое.

Агалтон — тощая память твоя.

Ей Казимир! Где подруга твоя?

И той нет, и чернильница памяти твоей ПЕ.

Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,

Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,

Десять раз протекла река пред тобой,

Прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.

"Вот штука-то", — говоришь ты и память твоя Агалтон.

Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.

Меркнет гордостью сокрушенное выражение лица твоего,

Исчезает память твоя и желание твое Трр.

Даниил Хармс-Шардам.

17 мая 1935 года.

СТРАННАЯ СМЕРТЬ

Однажды один человек, чувствуя голод,

сидел за столом и ел котлеты,

А рядом сидела его супруга и все говорила о том, что в котлетах мало свинины.

Однако он ел, и ел, и ел, и ел, и ел, покуда не почувствовал где-то в желудке смертельную тяжесть.

Тогда, отодвинув коварную пищу,

он задрожал и заплакал.

В кармане его золотые часы перестали тикать.

Волосы вдруг у него посветлели, взор прояснился,

уши его упали на пол,

как осенью падают с тополя желтые листья,

и он скоропостижно умер.

Апрель 1935 года.

— 104

* * *

Все все все деревья пиф

Все все все каменья паф

Вся вся вся природа пуф

Все все все девицы пиф

Все все все мужчины паф

Вся вся вся женитьба пуф

Все все все славяне пиф

Все все все евреи паф

Вся вся вся Россия пуф.

Октябрь 1929 года.

* * *

Так начинается голод: с утра просыпаешься бодрым,

потом начинается слабость,

потом начинается скука,

потом наступает потеря быстрого разума силы,

потом наступает спокойствие.

А потом начинается ужас.

1937 год.

* * *

Погибли мы в житейском поле.

Нет никакой надежды боле.

О счастье кончилась мечта осталась только нищета.

1937 год.

* * *

Откажите, пожалуйста, ему в удовольствии

Сидеть на скамейке,

Сидеть на скамейке,

Сидеть на скамейке…

Откажите ему в удовольствии

Сидеть на скамейке и думать о пище,

Сидеть на скамейке и думать о пище, мясной непременно,

О водке, о пиве, о толстой еврейке.

* * *

— 106

* * *

— Есть ли что-нибудь на земле, что имело бы значение и могло бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других мирах? — спросил я своего учителя.

— Есть, — ответил мне мой учитель.

— Что же это? — спросил я.

— Это… — начал мой учитель и вдруг замолчал.

Я стоял и напряженно ждал его ответа. А он молчал.

И я стоял и молчал.

И он молчал.

И я стоял и молчал.

И он молчал.

Мы оба стоим и молчим.

Хо-ля-ля!

Мы оба стоим и молчим.

Хо-лэ-лэ!

Да, да, мы оба стоим и молчим.

16-17 июля 1936 года.

РЕАБИЛИТАЦИЯ.

Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забу дет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером.

Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу я убил просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Ан дрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было ни к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности,

говорят, что я пил кровь, но это неверно: я подлизывал кровяные лужи и пятна — это естественная потребность человека уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А так-же я не насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девуш кой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не при ходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на этом свете,

в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно,

что я сапогом размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать,

уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хоро шо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился на свои жертвы, — это уже, извините, абсурд. Ис пражняться — потребность естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.

1940 год.

— 108

* * *

Одному французу подарили диван, четыре стула и кресло.

Сел француз на стул у окна, а самому хочется на диване полежать.

Лег француз на диван, а ему уже на кресле посидеть хочется.

Встал француз с дивана и сел на кресло, как король, а у самого мысли в голове уже такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше попроще, на стуле.

Пересел француз на стул у окна, да только не сидится французу на этом стуле, потому что в окно как-то дует.

Француз пересел на стул возле печки и почувствовал, что он устал.

Тогда француз решил лечь на диван и отдохнуть, но, не дойдя до дивана, свернул в сторону и сел на кресло.

— Вот где хорошо! — сказал француз, но сейчас же прибавил: — А на диване-то, пожалуй, лучше.

* * *

Один англичанин никак не мог вспомнить, как эта птица называ ется.

— Это, — говорит, — крюкица. Ах нет, не крюкица, а кирюкица.

Или нет, не кирюкица, а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукри кица. Да и не кукрикица, а кирикрюкица.

Хотите я расскажу вам рассказ про эту крюкицу? То есть не крюкицу, а кирюкицу. Или нет, не кирюкицу, а кирякицу. Фу ты!

Не курякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а кирикрюкицу! Нет,

опять не так! Курикрятицу? Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу?

Нет, опять не так!

Забыл я, как эта птица называется. А уж если б не забыл, то то рассказал бы вам рассказ про эту кирикуркукукрекицу.

ТЕТРАДЬ

Мне дали пощечину.

Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и получил пощечину.

Я спрятался обратно в дом. И вот теперь на моей щеке горит,

как раньше говорили, несмываемый позор.

Такую боль обиды я испытал раньше один только раз. Это было так. Одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подариля мне роскошную тетрадь.

Это был для меня настоящий праздник: так хороша была тетрадь!

Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, неза конная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики,

она сказала:

— Если бы знала я, что вы сюда будете писать свои бездарные черновики, никогда бы не подарила я вам этой тетради. Я ведь думала, что эта тетрадь вам послужит для списывания туда умных и полезных фраз, вычитанных вами из различных книг.

Я вырвал из тетради написанные мной листки и вернул тетрадь даме.

И вот теперь, когда мне дали пощечину через окно, я ощутил знакомое мне чувство. Это было то же чувство, какое я испытал,

когда вернул прекрасной даме ее роскошную тетрадь.

12 октября 1938 года.

— 110

VI

ОПУБЛИКОВАННОЕ

— 113

О ВОДЯНЫХ НУЛЯХ

Нуль плавал по воде:

Мы говорили: это круг,

должно быть, кто-то бросил в воду камень.

Здесь Петька Прохоров гулял вот след его сапог с подковками,

Он создал этот круг.

Давайте нам скорей картон и краски,

мы зарисуем Петькино творенье.

И будет Прохоров звучать,

как Пушкин.

И много лет спустя подумают потомки:

"Был Прохоров когда-то,

должно быть,

славный был художник."

И будут детям назидать:

"Бросайте, дети, в воду камни.

Рождает камень круг,

а круг рождает мысль.

А мысль, вызванная кругом,

зовет из мрака к свету нуль."

"Аврора". 1973 год. № 3

ОЛЕЙНИКОВУ*

Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,

О чем задумался? Иль вновь порочить мир?

Гомер тебе пошляк, и Гете глупый грешник,

Тобой осмеян Дант, лишь Бунин твой кумир.

Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,

Порой печалит слух иль вовсе не смешит,

Он даже злит порой, и мало в нем искусства,

И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.

Постой! Вернись назад! Куда холодной думой

Летишь, забыв закон видений встречных толп?

Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?

Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?

23 января 1935 года.

"Русская литература". 1970 г. № 3

МАРИЯ

Выходит Мария, отвесив поклон,

Мария выходит с тоской на крыльцо а мы, забежав на высокий балкон,

поем, опуская в тарелку лицо.

Мария глядит и рукой шевелит,

и тонкой ногой попирает листы а мы за гитарой поем да поем да в ухо трубим непокорной жены.

Над нами встают золотые дымы,

за нашей спиной пробегают коты,

поем и свистим на балкончике мы но смотришь уныло за дерево ты.

Остался потом башмачок да платок,

да реющий в воздухе круглый балкон,

да в бурое небо торчит потолок.

Выходит Мария, отвесив поклон.

И тихо ступет Мария в траву,

и видит цветочек на тонком стебле.

Она говорит: "Я тебя не сорву,

я только пройду, поклонившись тебе."

А мы, забежав на балкон высоко,

кричим: "Поклонись!" — и гитарой трясем.

Мария глядит и рукой шевелит и вдруг, поклонившись, бежит на крыльцо и тонкой ногой попирает листы а мы за гитарой поем да поем,

да в ухо трубим непокорной жены,

да в бурное небо кидаем глаза.

1927 г.

"День поэзии." Сов. Пис. Л. 1965 г.

— 115

СВЯЗЬ

Философ!

1. Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне в ответ на мое письмо, которое я написал Вам.

2. Один скрипач купил себе магнит и понес его домой. По доро ге на скрипача напали хулиганы и сбили с него шапку. Ветер под хватил шапку и понес ее по улице.

3. Скрипач положил магнит на землю и побежал за шапкой. Шапка попала в лужу азотной кислоты* и там истлела.

4. А хулиганы тем временем схватили магнит и скрылись.

Скрипач вернулся домой без пальто и без шапки, потому что шапка истлела в азотной кислоте, и скрипач, расстроенный потерей своей шапки, забыл пальто в трамвае.

5. Кондуктор того трамвая отнес пальто на барахолку и там его обменял на сметану, крупу и помидоры.

6. Тесть кондуктора объелся помидорами и умер. Труп тестя ко ндуктора положили в покойницкую, но потом его перепутали и вмес то тестя кондуктора похоронили какую-то старушку.

7. На могиле старушки поставили белый столб с надписью:

" АНТОН СЕРГЕЕВИЧ КОНДРАТЬЕВ"

8. Через одиннадцать лет столб источили черви, и он упал. А кладбищенский сторож распилил этот столб на четыре части и сжег его в своей плите. А жена кладбищенского сторожа на этом огне сварила суп из цветной капусты.

9. Но когда суп был уже готов, со стены упала муха** прямо в кастрюлю с этим супом. Суп отдали нищему Тимофею.

10. Нищий Тимофей поел супа и рассказал нищему Николаю про доброту кладбищенского сторожа.

11. На другой день нищий Николай пришел к кладбищенскому сто рожу и стал просить милостыню. Но кладбищенский сторож ничего не дал нищему Николаю и прогнал его прочь.

12. Нищий Николай очень обозлился и поджег дом кладбищенского сторожа.

13. Огонь перекинулся с дома на церковь, и церковь сгорела.

14. Повелось длительное следствие, но установить причину по жара не удалось.

15. На том месте, где была церковь, построили клуб, и в день открытия клуба устроили концерт, на котором выступал скрипач,

который четырнадцать лет тому назад потерял свое пальто.

16. А среди слушателей сидел сын одного из тех хулиганов, ко торые четырнадцать лет тому назад сбили шапку с этого скрипача.

17. После концерта они поехали домой в одном трамвае. Но в трамвае, который ехал за ними вагоновожатым был тот самый кондук тор, который когда-то продал пальто скрипача на барахолке.

18. И вот они едут поздно вечером по городу: впереди скрипач и сын хулигана, а за ними — вагоновожатый, бывший кондуктор.

19. Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают этого до самой смерти.

1937 год.

(ЛГ № 27 1970 г.)

— 117

ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК

Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно,

то стекло разобьется.

__________

Человек лег спать верующим, а проснулся неверующим.

По счастию, в комнате этого человека стояли десятичные меди цинские весы, и человек имел обыкновение каждый день утром и ве чером взвешивать себя. И вот, ложась накануне спать, человек взвесил себя и узнал, что весит 4 пуда 21 фунт. А на другой день,

встав неверующим, человек взвесил себя и узнал, что весит уже всего только 4 пуда 13 фунтов. "Следовательно, — решил этот че ловек, — моя вера весила приблизительно восемь фунтов."

__________

Мое мнение о путешествиях кратко: путешествуя, не заезжай слишком далеко, а не то увидешь этакое, что потом и забыть будет невозможно. А если что-либо сидит в памяти слишком упорно, чело веку делается сначало не по себе, а потом и вовсе трудно поддер живать свою бодрость духа.

__________

Человеку полезно знать только то, что ему полагается. Могу в пример привести следующий случай: один человек знал немного бо льше, а другой немного меньше того, что им полагалось знать. И что же? Тот, что знал немного меньше, разбогател, а тот, что знал немного больше, всю жизнь прожил только в достатке.

__________

[С давних времен………глупую мысль сочинить тоже не мог.]*

__________

Всякая мудрость хороша, если ее кто-нибудь понял. Непонятная мудрость может запылиться.

__________

На замечание: "Вы написали с ошибкой." ответствуй: "Так всег да выглядит в моем написании."

("Аврора" № 2 1974 г.)

— 119

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

Старичок чесался обеими руками. Там, где нельзя было достать двумя руками, старичок чесался одной, но зато быстро-быстро. И при этом быстро мигал глазами.

__________

Из паровозной трубы шел пар, или так называемый дым. И наряд ная птица, влетая в этот дым, вылетала из него обсосанной и по мятой.

__________

Хвилищевский ел клюкву, стараясь не морщиться. Он ждал, что все скажут: какая сила характера! Но никто не сказал ничего.

__________

Было слышно, как собака обнюхивала дверь. Хвилищевский зажал в кулаке зубную щетку и таращил глаза, чтобы лучше слышать. "Ес ли собака войдет, — подумал Хвилищевский, — я ударю ее этой кос тяной ручкой прямо в висок!"

__________

…Из коробки вышли какие-то пузыри. Хвилищевский на цыпочках удалился из комнаты и тихо прикрыл за собою дверь. "Черт с ней! — сказал себе Хвилищевский. — Меня не касается, что в ней лежит.

В самом деле! Черт с ней!"

__________

Один толстый человек придумал способ похудеть. И похудел. К нему стали приставать дамы, расспрашивая его, как он добился то го, что похудел. Но похудевший отвечал дамам, что мужчине худеть к лицу, а дамам не к лицу, что, мол, дамы должны быть полными. И он был глубоко прав.

(Литературная газета № 46 1968 г.)

СИМФОНИЯ № 2.

Антон Михайлович плюнул, сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх", опять плюнул, опять сказал "эх" и ушел. И бог с ним. Расскажу лучше про Илью Павловича.

Илья Павлович родился в 1893 году в Константинополе. Еще ма леньким мальчиком его перевезли в Петербург, и тут он окончил немецкую школу на Кирочной улице. Потом он служил в каком-то магазине, потом еще что-то делал, а в начале революции эмигри ровал за границу. Ну и бог с ним. Я лучше расскажу про Анну

Игнатьевну.

Но про Анну Игнатьевну рассказывать не так-то просто. Во-пер вых, я о ней почти ничего не знаю, а во-вторых, я сейчас упал со стула и забыл, о чем собирался рассказывать. Я лучше расскажу о себе.

Я высокого роста, неглупый, одеваюсь изящно и со вкусом, не пью, на скачки не хожу, но к дамам тянусь. И дамы не избегают меня. Даже любят, когда я с ними гуляю. Серафима Измайловна не однократно приглашала меня к себе, и Зинаида Яковлевна тоже го ворила, что она всегда рада меня видеть. Но вот с Мариной Пет ровной у меня вышел забавный случай, о котором я и хочу расска зать. Случай вполне обыкновенный, но все же забавный, ибо Марина

Петровна благодаря мне совершенно облысела, как ладонь. Случи лось это так: пришел я однажды к Марине Петровне, а она трах! и облысела. Вот и все.

1930–1940

(Литературная газета № 46 1968 г.)

— 121

Так же невозможно "Ловить эпоху", потому что это такой же мо мент, только побольше.

Другое дело, если сказать: "Запечетлевайте то, что происходит в этот момент". Это совсем другое дело.

Вот например: Раз, два, три! Ничего не произошло! Вот я запе чатлел момент, в который ничего не произошло.

Я сказал об этом Заболоцкому. Тому это очень понравилось, и он целый день сидел и считал: раз, два, три! И отмечал, что ни чего ни произошло.

За таким занятием застал Заболоцкого Шварц. И Шварц тоже за интересовался этим оригинальным способом запечатлевать то, что происходит в нашу эпоху, потому, что ведь из моментов складыва ется эпоха. Но прошу обратить внимание, что родоначальником это го метода являюсь я. Опять я! Просто удивительно!

То, что другим дается с трудом, мне дается с легкостью!

Я даже летать умею. Но об этом рассказывать не буду, потому что все равно никто не поверит.

5. Когда два человека играют в шахматы, мне всегда кажется,

что один другого околпачивает. Особенно если они играют на день ги.

Вообще же мне противна всякая игра на деньги. Я запрещаю иг рать в моем присутствии.

А картежников я бы казнил. Это самый правильный метод борьбы с азартными играми. Вместо того, чтобы играть в карты, лучше бы собрались, да почитали бы друг другу морали.

А впрочем, морали скучно. Интереснее ухаживать за женщинами.

Женщины меня интересовали всегда. Меня всегда волновали женс кие ножки, в особенности выше колен.

Многие считают женщин порочными существами. А я нисколько!

Наоборот, даже считаю их чем-то очень приятными.

Полненькая, молоденькая женщина! Чем же она порочна? Вовсе не порочна!

…Все, что говорит Леонид Савельевич, уже когда-нибудь рань ше говорил я.

Да и не только Леонид Савельевич.

Всякий рад подхватить хотя бы обрывки моих мыслей. Мне это даже смешно.

Например, вчера прибежал ко мне Олейников и говорит, что со вершенно запутался в вопросах жизни. Я дал ему кое-какие советы и отпустил. Он ушел осчастливленный и в наилучшем своем настрое нии.

Люди видят во мне поддержку, повторяют мои слова, удивляются моим поступкам, а денег мне не платят.

Глупые люди! Несите мне побольше денег, и вы увидите, как я буду этим доволен.

6. Теперь я скажу несколько слов об Александре Ивановиче*.

Это болтун и азартный игрок. Но за что я его ценю, так это за то, что он мне покорен.

Днями и ночами дежурит он передо мной и только и ждет с моей стороны намека на какое-нибудь приказание. Стоит мне только по дать этот намек, и Александр Иванович летит как ветер исполнять мою волю. За это я купил ему туфли и сказал: "На, носи!" Вот он их и носит.

Когда Александр Иванович приходит в Госиздат, то все смеются и говорят между собой, что Александр Иванович пришел за деньга ми.

Константин Игнатьевич Дровацкий прячется под стол. Это я го ворю в аллегорическом смысле.

Больше всего Александр Иванович любит макароны. Ест он их всегда с толчеными сухарями, съедает почти что целое кило, а может быть, и гораздо больше.

Съев макароны, Александр Иванович говорит, что его тошнит, и ложится на диван. Иногда макароны выходят обратно.

Мясо Александр Иванович не ест и женщин не любит. Хотя, иног да любит. Кажется, даже очень часто.

Но женщины, которых любит Александр Иванович, на мой вкус, все некрасивые, а потому будем считать, что это даже и не женщины.

Если я что-нибудь говорю, значит, это правильно. Спорить со мной никому не советую, все равно он останется в дураках, потому что я всякого переспорю.

Да и не вам тягаться со мною. Еще и не такие пробовали. Всех уложил! Даром, что с виду и говорить-то не умею, а как заведу,

так и не остановишь.

Как-то раз завел у Липавских и пошел! Всех до смерти загово рил. Потом зашел к Заболоцким и там всех заговорил. Потом пошел к Шварцам и там всех заговорил. Потом домой пришел и дома еще полночи говорил!

1933–1934 годы.

— 123

Дорогая Тамара Александровна,

Леонид Савельевич,

Яков Семенович и Валентина Ефимовна.

Передайте от меня привет Леониду Савельевичу, Валентине Ефи мовне и Якову Семеновичу.

Как вы живете, Тамара Александровна, Валентина Ефимовна, Ле онид Савельевич и Яков Семенович? Что поделывает Валентина Ефи мовна? Обязательно напишите мне, Тамара Александровна, как себя чувствует Яков Семенович и Леонид Савельевич.

Я очень соскучился по Вас, Тамара Александровна, а также по

Валентине Ефимовне, и Леониду Савельевичу, и Якову Семеновичу.

Что Леонид Савельевич все еще на даче или уже вернулся? Передай те ему, если он вернулся, привет от меня. А также и Валентине

Ефимовне, и Якову Семеновичу, и Тамаре Александровне. Вы все для меня настолько памятны, что порой кажется, что я вас и забыть не смогу. Валентина Ефимовна стоит у меня перед глазами как живая,

и даже Леонид Савельевич как живой. Яков Семенович для меня как родной брат и сестра, а также и Вы как сестра или в крайнем слу чае как кузина. Леонид Савельевич для меня как шурин, а также

Валентина Ефимовна как некая родственница.

На каждом шагу вспоминаю вас, то одного, то другого, и всегда с такой ясностью и отчетливостью, что просто ужас. Но во сне мне никто из вас не мерещится, и я даже удивляюсь, почему это так.

Ведь если бы во сне мне приснился Леонид Савельевич — это было бы одно, а если бы Яков Семенович — это было бы уже другое. С этим нельзя не согласиться. А так же если бы приснились Вы,

было бы опять другое, чем если бы мне во сне показали Валентину

Ефимовну. Что тут на днях было! Я, представьте себе, только со брался куда-то идти и взял шляпу, чтобы надеть ее, вдруг смотрю,

а шляпа-то, вроде и не моя, будто моя, а будто бы и не моя. Фу ты! — думаю, — что за притча! Моя шляпа или не моя? А сам шляпу то надеваю и надеваю. А как надел шляпу и посмотрел в зеркало,

ну, вижу, шляпа будто бы моя. А сам думаю: а вдруг не моя. Хотя,

впрочем, пожалуй, моя. Ну, оказалось, шляпа-то и впрямь моя. А также Введенский, купаясь в реке, попал в рыболовную сеть и так сильно опечалился, что как только освободился, так сразу же при шел домой и деркал. Пишите и Вы, как вы все живете. Как Леонид

Савельевич, на даче или уже приехал?

Даниил Хармс.

1 августа, 1932 года. Курск.

("Вопросы литературы",1973 год. № 11)

* * *

Милая, дорогая Тамара Александровна!

Зачем Шурка мой друг! Какая насмешка судьбы! Ведь не знай я

Шуру, я бы и Вас не знал!

Нет!..

Или вернее да! Да, только Вы, Тамара Александровна, способны сделать меня счастливым.

Вы пишите мне: "…Я не Ваш вкус".

Да что Вы, Тамара Александровна! До вкуса ли тут!

Ах! Слова бессильны, а звуки неизобразимы!

Тамарочка, радуга моя!

Твой Даня.

5 декабря 1930 года.

* * *

Халдеев*, Налдеев и Пепермалдеев однажды гуляли в дремучем лесу:

Халдеев в циллиндре, Налдеев в перчатках,

а Пепермалдеев с ключом на носу.

Над нами по воздуху сокол катался в скрипучей тележке с высокой дугой.

Халдеев смеялся, Налдеев чесался,

а Пепермалдеев лягался ногой.

Но вдруг неожиданно воздух надулся и вылетел в небо, горяч и горюч.

Халдеев подпрыгнул, Налдеев согнулся,

а Пепермалдеев схватился за ключ.

Но стоит ли трусить, подумайте сами?

Давай мудрецы танцевать на траве:

Халдеев с картонкой, Налдеев с часами,

а Пепермалдеев с кнутом в рукаве.

И долго, веселые игры затеяв,

пока не проснутся в лесу петухи,

Халдеев, Налдеев и Пепермалдеев смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!

1930-е годы

— 125

ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО МУДРОГО СТАРИКА

Я был очень мудрым стариком.

Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было вре мя, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть не томила его душу, какие бы грехи не терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.

Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.

Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что до стоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле попробывал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою пра вую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.

Все преклонялись передо мной! И не только люди, даже звери,

даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвоста ми. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице.

В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума — и самый сложный вопрос разре шался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели. "Мы никогда ничего подобного не видали",

сказали они.

Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: ко лоссальность моего ума подовляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню.

Память — это вообще явление странное. Как трудно бывает что нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запом нишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь.

Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать над своей па мятью.

Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что,

когда кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно перебор щить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот, никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.

Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог делать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда случайно серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно неболь шую корзинку и закрыть за собой крышку.

Да, конечно, я был феноменален!

Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, — глупее.

Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут чего-то напутал: мы именно с ним не дружили и всег да были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выда вали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что гово рят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было не важное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело при ходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил.

Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поно шенной, но все же хорошей ватной шубе.

— Что вам от меня нужно? — спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.

— А ты чего не оборачаваешься, когда тебя окликают? — сказал он.

Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:

— Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.

Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:

— Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей,

а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом рассчитаемся.

— 112

СЛУЧАЙ НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Как-то бабушка махнула и тотчас же паровоз детям подал и сказал: пейте кашу и сундук.

Утром дети шли назад сели дети на забор и сказали: вороной поработай, я не буду,

Маша тоже не такая как хотите может быть мы залижем и песочек то что небо выразило вылезайте на вокзале здравствуй здравствуй Грузия как нам выйти из нее мимо этого большого на заборе — ах вы дети вырастала палеандра и влетая на вагоны перемыла не того кто налима с перепугу оградил семью волами вынул деньги из кармана деньги серые в лице.

Ну так вот, а дальше прели все супа — сказала тетя все чижи — сказал покойник даже тело опустилось и чирикало любезно,

но зато немного скучно и как будто бы назад.

Дети слушали обедню надевая на плечо мышка бегала в передник раздирая два плеча,

а грузинка на пороге все твердила. А грузин перегнувшись под горою шарил пальцами в грязи.

1926 год.

Собрание стихотворений.

Сборник Ленинградского Союза поэтов. Ленинград. 1926 год.

СТИХ ПЕТРА ЯШКИНА*

Мы бежали как сажени на последнее сраженье наши пики притупились мы сидели у костра реки сохли под ногою мы кричали: мы нагоним! плечи дурые высоки морда белая востра.

Но дорога не платочек и винтовку не наточишь мы пускали наши взоры версты скорые считать небо падало завесой опускалося за лесом камни прыгали в лопату месяц солнцу не чета сколько времени не знаю мы гналися за возами только ноги подкосились вышла пена на уста наши очи опустели мох казался нам постелью но сказали мы нарочно чтоб никто не отставал на последнее сраженье мы бежали как сажени как сажени мы бежали

! пропадай кому не жаль! все

1927 год.

"Костер." Сборник ленингадского

Союза поэтов. Ленинград. 1927 г.

— 114

ПОДРУГА

На твоем лице, подруга,

два точильщика-жука начертили сто два круга цифру семь и букву К.

Над тобой проходят годы,

хладный рот позеленел,

лопнул глаз от злой погоды,

в ноздрях ветер зазвенел.

Что в душе твоей творится,

я не знаю. Только вдруг может с треском раствориться дум твоих большой сундук.

И тогда понятен сразу будет всем твой сладкий сон.

И твой дух, подобно газу,

из груди умчится вон.

Что ты ждешь? Планет смятенья иль движенье звездных толп? или ждешь судеб смятенья,

опершись рукой на столб?

Или ждешь, пока желанье из небес к тебе слетит и груди твоей дыханье мысль в слово превратит?

Мы живем не полным ходом,

не считаем наших дней,

но минуты с каждым годом все становятся длинней.

С каждым часом гнев и скупость ловят нас в свой мрачный круг,

и к земле былая глупость опускает взоры вдруг.

И тогда, настроив лиру и услышав лиры звон,

будем петь. И будет миру наша песня точно сон.

И быстрей помчатся реки,

И с высоких берегов будешь ты, поднявши веки бесконечный ряд веков

Наблюдать холодным оком нашу славу каждый день. и на лбу твоем высоком никогда не ляжет тень.

1933 год.

"День поэзии" Советский писатель

Л.1965 год.

БАСНЯ

Один человек небольшого роста сказал: "Я согласен на все, то лько бы быть хоть капельку повыше."

Только он это сказал, как смотрит — стоит перед ним волшебни ца.

— Чего ты хочешь? — спрашивает волшебница.

А человек небольшого роста стоит и от страха ничего сказать не может.

— Ну? — говорит волшебница.

А человек небольшого роста стоит и молчит. Волшебница исчез ла.

Тут человек небольшого роста начал плакать и кусать себе ног ти. Сначала на руках все ногти сгрыз, а потом на ногах.

* * *

Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе.

1935 год.

(ЛГ № 27 1970 г.)

— 116

ПИСЬМО

Дорогой Никандр Андреевич,

получил твое письмо и сразу понял, что оно от тебя. Сначало по думал, что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от тебя, а то было подумал, что оно не от тебя. Я рад,

что ты уже давно женился, потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то значит, он добился того, чего хотел. И вот я очень рад, что ты женился, потому что когда чело век женится на том, на ком хотел, то значит, он добился того,

чего хотел. Вчера я получил твое письмо и сразу подумал, что это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от те бя, но распечатал и вижу — точно от тебя. Очень хорошо сделал,

что написал мне. Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя еще раньше, до того, как некоторое время не писал — тоже писал.

Я сразу, как получил твое письмо, сразу решил, что оно от тебя,

и, потом, я очень рад, что ты уже женился. А то, если чело век захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало женить ся. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том,

на ком и хотел жениться. И очень хорошо сделал, что написал мне.

Я очень обрадовался, как увидел твое письмо, и сразу даже поду мал, что оно от тебя. Правда, пока распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но потом все-таки, я решил, что оно от тебя. Спасибо, что написал. Благодарю тебя за это и очень рад за тебя. Ты, может быть, не догадываешься почему я так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, что ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться. А это,

знаешь, очень хорошо жениться именно на том, на ком хочешь же ниться, потому что тогда именно и добиваешься того, чего хотел.

Вот именно потому я так рад за тебя. А также рад и тому, что ты написал мне письмо. Я еще издали решил, что письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя? А потом думаю: да нет, конечно, от тебя. Сам распечатываю письмо и в то же вре мя думаю: от тебя или не от тебя? От тебя или не от тебя? Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя. Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо. О многом надо сказать, но бук вально нет времени. Что успел, написал тебе в этом письме, а остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени. Хорошо,

по крайней мере, что ты написал мне письмо. Теперь я знаю, что ты уже давно женился. Я и из прежних писем знал, что ты женился,

а теперь опять вижу — совершенно верно, ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я сразу, как увидел твое письмо, так и решил, что оно от тебя, и что ты опять женил ся. Ну, думаю, это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне теперь, кто твоя новая жена и как это все вышло. Передай привет твоей новой жене.

1933 год.

(ЛГ № 31 1973 г.)

— 118

МЕДНЫЙ ВЗГЛЯД*

— Видите ли, — сказал он, — я видел, как вы с ними катались третьего дня на лодке. Один из них сидел на руле, двое гребли,

а четвертый сидел рядом с вами и говорил. Я долго стоял на бере гу и смотрел, как гребли те двое. Да, я могу смело утверждать,

что они хотели утопить вас. Так гребут только перед убийством.

Дама в желтых перчатках посмотрела на Клопова.

— Что это значит? — сказала она. — Как это так можно особенно грести перед убийством? И потом, какой смысл им топить меня?

Клопов резко повернулся к даме и сказал:

— Вы знаете, что такое медный взгляд?

— Нет, — сказала дама, невольно отодвигаясь от Клопова.

— Ага! — сказал Клопов. — Когда тонкая фарфоровая чашка пада ет со шкапа и летит вниз, то в этот момент, пока она еще летит по воздуху, вы уже знаете, что она коснется пола и разлетится на куски. А я знаю, что если человек взглянул на другого человека медным взглядом, то уж рано или поздно он неминуемо убьет его.

— Они смотрели на меня медным взглядом? — спросила дама в же лтых перчатках.

— Да, сударыня, — сказал Клопов и надел шляпу.

Некоторое время оба молчали. Клопов сидел, опустив низко го лову.

— Простите меня, — вдруг сказал тихо он.

Дама в желтых перчатках с удивлением смотрела на Клопова и молчала.

— Это все неправда, — сказал Клопов. — Я выдумал про медный взгляд сейчас, вот тут, сидя с вами на скамейке. Я, видите ли,

разбил сегодня свои часы, и мне все представляется в мрачном свете.

Клопов вынул из кармана платок, развернул его и протянул даме разбитые часы.

— Я носил их шестнадцать лет. Вы понимаете, что это значит?

Разбить часы, которые шестнадцать лет тикали у меня вот тут,

под сердцем? У вас есть часы?

("Аврора" № 2 1974 г.)

ПЬЕСА

Шапкин (стоя посреди сцены.):

У меня сбежала жена. Ну что же тут поделаешь? Все равно, коли сбежала, так уж не вернешь. Надо быть философом и мудро воспри нимать всякое событие. Счастлив тот, кто обладает мудростью. Вот

Куров этой мудростью не обладает, а я обладаю. Я в Публичной би блиотеке два раза книгу читал. Очень умно там обо всем было на писано.

Я всем интересуюсь, даже языками. Я знаю по-французски счи тать и знаю, как по-немецки живот. Дер маген. Вот как! Со мной даже художник Козлов дружит. Мы с ним вместе пиво пьем. А Куров что? Даже на часы смотреть не умеет. В пальцы сморкается, рыбу вилкой ест, спит в сапогах, зубов не чистит… тьфу! Что называ ется — мужик! Ведь с ним покажись в обществе: вышибут вон, да еще и матом покроют — не ходи, мол, с мужиком, коли сам интелли гент.

Ко мне не подкопаешься. Давай графа — поговорю с графом. Да вай барона — и с бароном поговорю. Сразу даже не поймешь, кто я такой есть.

Немецкий язык, это я, верно, плохо знаю, хотя знаю: живот — дер маген. А вот скажут мне: "Дер маген финдель мун", — а я уже и не знаю, чего это такое. А Куров тот и "дер маген" не знает. И ведь с таким дурнем убежала! Ей, видите ли, вон чего надо! Меня она, видите ли, за мужчину не считает. "У тебя, — говорит, — го лос бабий!" Ан не бабий, а детский у меня голос! Тонкий, дет ский, а вовсе не бабий! Дура такая! Чего ей Куров дался? Ху дожник Козлов говорит, что с меня садись да картину пиши.

(Литературная газета № 46 1968 г.)

— 120

КАК Я РАСТРЕПАЛ ОДНУ КОМПАНИЮ

1. Однажды я пришел в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения

Львовича Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с пре тензией на что-то.

Увидя меня, Шварц начал острить, тоже, как всегда, неудачно.

Я острил значительно удачнее и скоро в умственном отношении положил Шварца на обе лопатки.

Все вокруг завидовали моему остроумию, но никаких мер не пре дпринимали, так как буквально дохли от смеха. В особенности же дохли от смеха Нина Владимировна Гернет и Давид Ефимович Рахми лович, для благозвучия называвший себя Южиным.

Видя, что со мной шутки плохи, Шварц начал сбавлять свой тон и, наконец, обложив меня просто матом, заявил, что в Тифлисе За болоцкого знают все, а меня почти никто.

Тут я обозлился и сказал, что я более историчен, чем Шварц и

Заболоцкий, что от меня останется в истории светлое пятно, а они быстро забудутся.

Почувствовав мое величие и крупное мировое значение, Шварц постепенно затрепетал и пригласил меня к себе на обед.

2. Я решил растрепать одну компанию, что и делаю.

Начну с Валентины Ефимовны. Эта нехозяйственная особа пригла шает нас к себе и вместо еды подает к столу какую-то кислятину.

Я люблю поесть и знаю толк в еде. Меня кислятиной не проведешь!

Я даже в ресторан другой раз захожу и смотрю, какая там еда. И терпеть не могу, когда с этой особенностью моего характера не считаются.

Теперь перехожу к Леониду Савельевичу Липавскому*. Он не пос теснялся сказать мне в лицо, что ежемесячно сочиняет десять мыс лей.

Во-первых, врет. Сочиняет не десять, а меньше.

А во-вторых, я больше сочиняю. Я не считал, сколько я сочиняю в месяц, но должно быть больше, чем он….

Я вот, например, не тычу всем в глаза, что обладаю, мол, ко лоссальным умом. У меня есть все данные считать себя великим че ловеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю.

Потому-то мне и обидно, и больно находиться среди людей, ниже меня поставленных по уму, прозорливости и таланту, и не чувство вать к себе должного уважения.

Почему, почему я лучше всех?

3. Теперь я все понял: Леонид Савельевич — немец. У него даже есть немецкие привычки. Посмотрите, как он ест. Ну, чистый немец,

да и только! Даже по ногам видно, что он немец.

Не хвастаясь, могу сказать, что я очень наблюдательный и остроумный.

Вот, например, если взять Леонида Савельевича, Юлия Берзина и

Вольфа Эрлиха и поставить их вместе на панели, то можно сказать "мал мала меньше".

По-моему, это остроумно, потому что в меру смешно.

И все-таки Леонид Савельевич — немец! Обязательно при встрече скажу ему это.

Я не считаю себя особенно умным человеком и все-таки должен сказать, что я умнее всех. Может быть, на Марсе есть и умнее ме ня, но на земле не знаю.

Вот, говорят, Олейников очень умный. А по-моему, он умный, да не очень. Он открыл, например, что если написать шесть и пере вернуть, то получится девять. А по-моему, это неумно.

Леонид Савельевич совершенно прав, когда говорит, что ум че ловека — это его достоинство. А если ума нет, значит, и достоин ства нет. Яков Семенович возражает Леониду Савельевичу и говорит что ум человека — это его слабость. А по-моему, это уже пара докс. Почему же ум это слабость? Вовсе нет! Скорее крепость.

Я так думаю.

Мы часто собираемся у Леонида Савельевича и говорим об этом.

Если поднимается спор, то победителем спора всегда остаюсь я.

Сам не знаю почему.

На меня почему-то все глядят с удивлением. Что бы я ни сде лал, все находят, что это удивительно. А ведь я даже и не стара юсь. Все само собой получается.

Заболоцкий как-то сказал, что мне присуще управлять сферами.

Должно быть, пошутил. У меня и в мыслях ничего подобного не было.

В Союзе писателей меня считают почему-то ангелом.

Послушайте, друзья! Нельзя же в самом деле передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше.

4. Я слышал такое выражение: "Лови момент!" Легко сказать, но трудно сделать. По-моему, это выражение бессмысленно. И действи тельно, нельзя призывать к невозможному.

Говорю я это с полной уверенностью, потому что сам на себе все испытал. Я ловил момент, но не поймал и только сломал часы. Те перь я знаю, что это невозможно.

— 122

О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ

Надо бросить курить, чтобы хвастаться своей силой воли. При ятно, не покурив неделю и уверившись в себе, что сумеешь воздер жаться от курения, прийти в общество Липавского*, Олейникова и

Заболоцкого, чтобы они сами обратили внимание на то, что ты це лый вечер не куришь. И на вопрос их: почему ты не куришь? — от ветить, скрывая в себе страшное хвастовство: я бросил курить.

Великий человек не должен курить.

Хорошо и практично, чтобы избавиться от порока курения, испо льзовать порок хвастовства.

Винолюбие, чревоугодие и хвастовство меньшие пороки, нежели курение.

Курящий мужчина никогда не находится на высоте своего положе ния, а курящая женщина способна положительно на все.

А потому бросим, товарищи, курить.

1933 год.

(Литературная газета 11 дек. 1968 г.)

ПИСЬМА К ДРУЗЬЯМ

Матушка моя, дорогая Тамара Александровна,

не люблю писать зря, когда нечего. Ничего ровно не изменилось с тех пор, как Вы уехали. Так же все Валентина Ефремовна ходит к

Тамаре Григорьевне, Тамара Григорьевна к Валентине Ефремовне,

Александра Григорьевна к Леониду Савельевичу, а Леонид Савелье вич к Александру Ивановичу. Абсолютно так же ничего не могу ска зать и о себе. Немного загорел, немного пополнел, немного похо рошел, но даже и с этим не все согласны.

Вот разве опишу вам казус, случившийся с Леонидом Савельеви чем. Зашел раз Леонид Савельевич ко мне и не застал меня дома.

Ему даже дверь не открыли, а только через дверь спросили: кто там? Он спросил сначала меня, а потом назвал свою фамилию, поче му-то Савельев. А мне потом передают, что приходила ко мне ка кая-то барышня по имени Севилья. Я лишь с трудом догадался, кто был на самом деле. Да, а на днях еще такой казус вышел. Пошли мы с Леонидом Савельевичем в цирк. Приходим перед началом и, пред ставьте себе, нет ни одного билета. Я говорю: пойдемте, Леонид

Савельевич, на фу-фу. Мы и пошли. А у входа меня задержали и не пускают, а он, смотрю, свободно вперед прошел. Я обозлился и го ворю: вон тот человек тоже без билета. Почему вы его пускаете? А они мне говорят: это Ванька-встанька, он у нас у ковра служит.

Совсем, знаете, захирел Леонид Савельевич и на Госиздат рукой машет, хочет в парикмахеры поступить. Александр Иванович купил себе брюки, уверяет, что оксфорт. Широки они, действительно,

страшно, шире оксфорта, но зато коротки очень, видать где носки кончаются. Александр Иванович не унывает, говорит: поношу — раз носятся. Валентина Ефремовна переехала на другую квартиру. Дол жно быть и оттуда турнут ее в скором времени. Тамара Григорьевна и Александра Григорьевна нахально сидят в Вашей комнате; сове тую обратить внимание. Синайские, между прочим, мерзавцы.

Вот примерно все, что произошло за время Вашего отсутствия.

Как будет что нибудь интересное, напишу обязательно.

Очень соскучились мы без Вас. Я влюбился уже в трех красавиц,

похожих на Вас. Леонид Савельевич написал у себя под кроватью карандашом по обоям: "Тамара А.К.Н." А Олейников назвал своего сына Тамарой. А Александр Иванович всех свих знакомых зовет Та мася. А Валентина Ефремовна написала Барскому письмо и подписа лась "Т" — либо "Твоя" либо "Тамара". Хотите верьте, хотите не верьте, но даже Боба Левин прислал из Симбирска письмо, где пи шет "…ну как живешь, кого видишь?" Явно интересуется, вижу ли я Вас. На днях встретил Данилевича. Он прямо просиял и затрепе тал, но, узнав меня, просто осунулся. Я, говорит*, вас за Тама рочку принял, теперь вижу, обознался. Так и сказал: за Тамароч ку. Я ничего не сказал, только посмотрел ему вслед и тихо про бормотал: сосулька! А он, верно, это расслышал, подошел быстро ко мне, да как хряснет меня по щеке неизвестно чем. Я даже за плакал, очень мне жаль Вас стало.

Не могу больше писать карандашом.

Ваш Даниил Хармс.

17 июля 1931 года.

Надеждинская,11,кв.8. (пишите мне на этот адрес)

????????????????????????????????????????????????????????????????

* — В этот момент тетушка отобрала у меня чернила.

Пишу письмо из царского села. Д.Х.

— 124

* * *

Летят по небу шарики,

летят они, летят,

летят по небу шарики,

блестят и шелестят.

Летят по небу шарики,

а люди машут им,

летят по небу шарики,

а люди машут им.

Летят по небу шарики,

а люди машут шапками,

летят по небу шарики,

а люди машут палками,

летят по небу шарики,

а люди машут булками,

летят по небу шарики,

а люди машут кошками,

летят по небу шарики,

а люди машут стульями,

летят по небу шарики,

а люди машут лампами,

летят по небу шарики,

а люди все стоят,

летят по небу шарики,

блестят и шелестят.

А люди тоже шелестят.

1933 год.

ПАДЕНИЕ ВОД

Стукнул в печке молоток,

рухнул об пол потолок: надо мной открылся ход в бесконечный небосвод.

Погляди: небесных вод льются реки в землю. Вот я подумал: подожди,

это рухнули дожди.

Тухнет печка. Спят дрова.

Мокнут сосны и трава.

На траве стоит петух

Он глядит в небесных мух.

Мухи, снов живые точки,

лают песни на цветочке

Мухи:

Поглядите, мухи в небо,

там сидит богиня Геба.

Поглядите мухи, в море,

там уныние и горе над водой колышут пар.

Гляньте, мухи, в самовар!

Мухи:

В самовар глядим, подруги,

там пары встают упруги,

лезут в чайник. Он летит.

Воду в чашке кипятит.

Вьется в чашке кипяток.

Гляньте, мухи, эпилог!

Мухи:

Это крыши разлетелись,

открывая в небо ход,

это звезды развертелись,

сокращая чисел год.

Это вод небесных реки пали в землю из дыры.

Это звезд небесных греки шлют на землю нам дары.

Это стукнул молоток.

Это рухнул потолок.

Это скрипнул табурет.

Это мухи лают бред.

ВСЕ

24 января 1930 года

Альманах "Поэзия".

Из-во "Молодая гвардия" 1975 год

— 126

Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:

— Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? — И с этими словами он сам расстегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.

— Вот, — сказал он. — я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. — И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.

Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего бра та. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:

— А где же ты был до сих пор?

— Там. — отвечал мне брат и показал куда-то рукой.

Я задумался: где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:

— Смотри: в магазин начали пускать.

До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул че рез дверь на улицу. Но брата нигде не было.

Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассер дился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.

Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ло жился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате,

чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал со веты всем нуждающимся.

Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я го ворил с ними, а сам едва сдерживал смех.

Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.

Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:

— Принтимпрам.

Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать,

что меня больше нет.

(1936?)

(ЛГ № 25 1987 г.)

VII

ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ, ПИСЬМА И ПРОЧЕЕ…

— 129

ПОДСЛУШАННЫЙ МНОЮ СПОР "ЗОЛОТЫХ СЕРДЕЦ"

О БЕШЕМЕЛИ

Мчался поезд, будто с гор,

в окна воздухи шумели.

Вдруг я слышу разговор,

бурный спор о бешемели.

Ночь. Не видно мне лица,

только слышно мне по звуку:

Золотые всё сердца!

Я готов подать им руку.

Я поднялся, я иду,

я качаюсь по вагону,

если я не упаду,

я найду их, но не трону.

Вдруг исчезла темнота,

в окнах станция мелькнула,

в грудь проникла теснота,

в сердце прыгнула акула.

Заскрипели тормоза,

прекратив колес погони.

Я гляжу во все глаза: я один в пустом вагоне.

Мне не слышно больше слов о какой-то бешемели.

Вдруг опять, как средь лесов,

ветры в окна зашумели.

И вагоны, заскрипев,

понеслись. Потух огонь.

Мчится поезд, будто лев,

убегает от погонь.

18 февраля 1936 года.

Дорогая Лиза,

поздравляю Кирилла с днем его рождения, а также поздравляю его родителей, успешно выполняющих предписанный им натурой план воспитания человеческого отпрыска, до двухлетнего возраста не умеющего ходить, и затем со временем начинающего крушить всё вокруг, и, наконец, в достижении младшего дошкольного возраста,

избивающего по голове украденным из отцовского письменного стола вольтметром свою любящую мать, не успевшую отвернуться от весьма ловко проведенного нападения своего, не совсем еще дозревшего ре бенка, замышляющего уже в своем недозрелом затылке, ухлопав ро-

дителей, направить всё своё преостроумнейшее внимание на убелен ного сединами дедушку, и, тем самым, доказывающего свое по летам развернувшееся умственное развитие, в честь которого сего года

28 февраля соберутся кое-какие поклонники сего, поистине из ряда вон выходящего явления, и в числе которых, к великому моему при скорбию, не смогу быть я, находясь в данное время в некотором напряжении, восторгаясь на берегах Финского залива присущим мне с детских лет умением, схватив стальное перо и окунув его в чер нильницу, короткими и четкими фразами выражать свою глубокую и подчас даже некоторым образом весьма возвышенную мысль.

28 февраля 1936 года.

* * *

Глядел в окно могучий воздух* погода скверная была тоска и пыль скрипели в ноздрях река хохлатая плыла

Стоял колдун на берегу махая шляпой и зонтом кричал: "смотрите я перебегу и спрячусь ласточкой за дом."

И тотчас же побежал пригибаясь до земли в его глазах сверкал кинжал сверкали в ноздрях три змеи

1927–1928 года

— 131

* * *

Я поднял пыль. Дети бежали за мной и рвали на себе одежду.

Старики и старухи падали с крыш. Я свистел, я громыхал, я лязгал зубами и стучал железной палкой. Рваные дети мчались за мной и,

не поспевая, ломали в страшной спешке свои тонкие ноги. Старики и старухи скакали вокруг меня. Я несся вперед! Грязные, рахитич ные дети, похожие на грибы-поганки, путались под моими ногами.

Мне было трудно бежать. Я поминутно спотыкался и раз даже чуть не упал в мягкую кашу из барахтающихся на земле стариков и ста-

рух. Я прыгнул, оборвал нескольким поганкам головы и наступил на живот худой старухи, которая при этом хрустнула и тихо произнес ла: "Замучили!" Я, не оглядываясь, побежал дальше. Теперь под моими ногами была чистая и ровная мостовая. Редкие фонари осве щали мне путь. Я подбежал к бане. Приветливый банный огонек уже мелькал передо мной, и банный, уютный, но душный, пар уже лез мне в ноздри, уши и рот. Я, не раздеваясь, пробежал сквозь пред банник, потом мимо кранов, шаек и нар, прямо к полке. Горячее белое облако окружило меня. Я слышу слабый, но настойчивый звон.

Я, кажется, лежу.

… И вот тут-то могучий отдых остановил мое сердце.

1 февраля 1939 года.

ИЗ ЦИКЛА ЗАПИСЕЙ "Мы жили в двух комнатах…"*

Мы жили в двух комнатах. Мой приятель занимал комнату помень ше, я же занимал довольно большую комнату, в три окна. Целые дни моего приятеля не было дома, и он возвращался в свою комнату,

только чтобы преночевать. Я же почти все время сидел в своей комнате, и если выходил, то либо на почту, либо купить себе что нибудь к обеду. Вдобавок я заполучил сухой плеврит, и это еще больше удерживало меня на месте.

Я люблю быть один. Но вот прошел месяц, и мне мое одиночест во надоело. Книга не развлекала меня, а садясь за стол, я часто просиживал подолгу, не написав ни строчки. Я опять бросался за книгу, а бумага оставалась чистой. Да еще это болезненное состо яние. Одним словом, я начал скучать.

Город, в котором я жил в это время, мне совершенно не нравил ся. Он стоял на горе, и всюду открывались открыточные виды. Эти виды мне так опротивели, что я даже рад был сидеть дома. Да, соб ственно говоря, кроме почты, рынка и магазина, мне и ходить-то было некуда.

Итак, я сидел дома, как затворник.

Были дни, когда я ничего не ел. Тогда я старался создать себе радостное настроение. Я ложился на кровать и начинал улыбаться.

Я улыбался до двадцати минут зараз, но потом улыбка переходила в зевоту. Это было очень неприятно. Я приоткрывал рот настолько,

чтобы только улыбнуться, а он открывался шире, и я зевал. Я на чинал мечтать.

Я видел перед собой глиняный кувшин с молоком и куски свежего хлеба. А сам я сижу за столом и быстро пишу. На столе, на стуль ях и на кровати лежат листы исписанной бумаги. А я пишу дальше,

подмигиваю и улыбаюсь своим мыслям. И как приятно, что рядом хлеб и молоко и ореховая шкатулка с табаком!

Я открываю окно и смотрю в сад. У самого дома росли желтые и лиловые цветы. Дальше рос табак и стоял большой военный каштан.

А там начинался фруктовый сад. Было очень тихо, и только под го рой пели поезда.

Сегодня я ничего не мог делать. Я ходил по комнате, потом са дился за стол, но вскоре вставал и пересаживался на кресло качалку. Я брал книгу, но тотчас же отбрасывал ее и принимался опять ходить по комнате.

Мне вдруг казалось, что я забыл что-то, какой-то случай или важное слово.

Я мучительно вспоминаю это слово, и мне даже начинало казать ся, что это слово начиналось на букву М. Ах, нет!

Совсем не на М а на Р.

Разум? Радость? Рама? Ремень? Или: Мысль? Мука? Материал?

Нет, конечно на букву Р, если это только слово!

Я варил себе кофе и пер слова на букву Р. О, сколько слов со чинил я на эту букву! Может быть, среди них было и то, но я не узнал его, я принял его за такое же, как и все другие. А может быть, того слова и не было.

Конец 1932 года или начало 1933 года.

— 128

* * *

Все люди любят деньги: и гладят их, и целуют, и к сердцу при жимают, и заворачивают их в красивые тряпочки, и нянчат их, как куклу. А некоторые заключают дензнак в рамку, вешают его на стену и поклоняются ему, как иконе. Некоторые кормят свои деньги: от крывают им рты и суют туда самые жирные куски своей пищи. В жару несут деньги в холодный погреб, а в лютые морозы, бросают деньги в печку в огонь. Некоторые просто разговаривают со своими день гами, или читают им вслух интересные книги, или поют им приятные песни. Я же не отдаю деньгам особого внимания и просто ношу их в кошельке или бумажнике, и, по мере надобности, трачу их. Шибейя!

Январь 1940 года.

* * *

Однажды Марина сказала мне*, что к ней в кровать приходил Ша рик. Кто такой этот Шарик, или что это такое, мне это выяснить не удалось.

………………

Несколько дней спустя этот Шарик приходил опять. Потом он стал приходить довольно часто, примерно раз в три дня.

………………

Меня не было дома. Когда я пришел домой, Марина сказала мне,

что звонил по телефону Синдерюшкин и спрашивал меня.

Я, видите ли, был нужен какому-то Синдерюшкину!

………………

Марина купила яблок. Мы съели после обеда несколько штук и,

кажется, два яблока оставили на вечер. Но когда вечером я захо тел получить свое яблоко, то яблока не оказалось. Марина сказа ла, что приходил Миша-официант и унес яблоки для салата. Сердце вины яблок ему были не нужны, и он вычистил яблоки в нашей же комнате, а сердцевины выбросил в корзинку для ненужной бумаги.

………………

Я выяснил, что Шарик, Синдерюшкин и Миша живут, обыкновенно,

у нас в печке. Мне это мало понятно, — как они там устроились.

………………

Я расспрашивал Марину о Шарике, Синдерюшкине и Мише. Марина увиливала от прямых ответов. Когда я высказывал свои опасения,

что компания эта, может быть, не совсем добропорядочная, Марина уверила меня, что это, во всяком случае, "Золотые сердца". Боль ше я ничего не мог добиться от Марины.

………………

Со временем я узнал, что "Золотые сердца" получили неодина ковое образование. Вернее, Шарик получил среднее образование, а

Синдерюшкин и Миша не получили никакого. У Шарика есть даже свои ученые труды. И поэтому он несколько свысока относится к осталь ным "Золотым сердцам".

Меня очень интересовало, какие это у Шарика ученые труды. Но это так и осталось неизвестным. Марина говорит, что он родился с пером в руках, но больше никаких подробностей об его ученой дея тельности не сообщает. Я стал допытываться и, наконец, узнал,

что он больше по сапожной части. Но имеет ли это отношение к ученой деятельности, мне узнать не удалось.

………………

Однажды я узнал, что у "Золотых сердец" была вечеринка. Они сложились и купили маринованного угря. А Миша даже принес баноч ку с водкой. Вообще, Миша — любитель выпить.

………………

У Шарика сапоги сделаны из пробочки.

………………

Как-то вечером Марина сказала мне, что Синдерюшкмн обругал ме ня хулиганом за то, что я наступил ему на ногу. Я тоже обозлился и просил Марину передать Синдерюшкину, чтобы он не болтался под ногами.

— 130

П О С Т Р О Е Н И Е

1. Подготовка.

2. Появление.

3. 1 событие.

4. Разработка.

5. Низменное место.

6. Возвышенное место.

7. Связь с первым событием.

8. 2 событие.

9. Разработка.

10. Подготовка к 3 событию.

11. 3 событие.

12. Концовка.

____________________________________________________

Написать таких 6 вещей.

ПРОИШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ*

Однажды один человек соскочил с трамвая, да так неудачно, что попал под автомобиль. Движение уличное остановилось, и милиционер принялся выяснять, как произошло несчастье. Шофер долго что-то объяснял, показывая пальцем на колеса автомобиля. Милиционер ощупал эти колеса и записал в свою книжечку название улицы.

Вокруг собралась довольно многочисленная толпа.

Какой-то человек с тусклыми глазами все время сваливался с тумбы. Какая-то дама все оглядывалась на другую даму, а та, в свою очередь, все оглядывалась на первую даму. Потом толпа разо шлась, и уличное движение вновь восстановилось.

Гражданин с тусклыми глазами еще долго сваливался с тумбы,

но, наконец, и он, отчаявшись, видно, утвердиться на тумбе, лег просто на тротуар. В это время какой-то человек, несший стул, со всего размаху угодил под трамвай. Опять пришел милиционер, опять собралась толпа, и остановилось уличное движение. И гражданин с тусклыми глазами опять начал сваливаться с тумбы. Ну а потом все стало хорошо, и даже Иван Семенович Карпов завернул в столовую.

ИЗ ЦИКЛА ЗАПИСЕЙ "Я родился …"

Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И я поплыл. Какая-то рыба, с четырьмя усами на носу, кру жилась около меня. Я заплакал. И рыба заплакала. Вдруг мы увиде ли, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали смеять ся. Нам было очень весело. Мы поплыли по течению и встретили ра ка. Это был древний великий рак; он держал в своих клешнях то пор. За раком плыла голая лягушка. "Почему ты всегда голая,

спросил ее рак, — как тебе не стыдно?" "Здесь ничего нет стыдно го, — ответила лягушка, — Зачем нам стыдиться своего хорошего те ла, данного нам природой, когда мы не стыдимся своих мерзких по ступков, созданных нами самими?" "Ты говоришь правильно, — ска зал рак, — И я не знаю, как тебе на это ответить. Я предлагаю спросить об этом у человека, потому что человек умнее нас. Мы же — умные только в баснях, которые пишет про нас человек, так что и тут выходит, что опять-таки умен Человек, а не мы." Но тут рак увидел меня и спросил: "Надо ли стесняться своего голого тела?

Ты — человек, и ответь нам." "Я — человек, и отвечу вам: не надо стесняться своего голого тела."

1937 год.

ИНКУБАТОРНЫЙ ПЕРИОД

В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что ин кубатор был стеклянный, прозрачный и с градусником. Я сидел вну три инкубатора на вате. Больше я ничего не помню.

Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего рождения стали считать именно 1 января.

1935 год.

— 132

* * *

Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по морде человека!

Я сижу у себя в комнате и ничего не делаю.

Вот кто-то пришел ко мне в гости, он стучится в мою дверь.

Я говорю: "Войдите!" Он входит и говорит: "Здравствуйте! Как хорошо, что я застал вас дома!" А я его стук по морде, а потом еще сапогом в промежность. Мой гость падает навзничь от страшной боли. А я ему каблуком по глазам! Дескать, нечего шляться, когда не звали!

А то еще так. Я предлагаю гостю выпить чашку чая. Гость сог лашается, садится к столу, пьет чай и что-то рассказывает. Я де лаю вид, что слушаю его с большим интересом, киваю головой,

ахаю, делаю удивленные глаза и смеюсь. Гость, польщенный моим вниманием, расходится все больше и больше.

Я спокойно наливаю полную чашку кипятка и плещу кипятком гос тю в морду. Гость вскакивает и хватается за лицо. А я ему гово рю: "Больше нет в душе моей добродетели. Убирайтесь вон!" И я выталкиваю гостя.

1939 год.

* * *

Я не стал затыкать ушей. Все заткнули, а я один не заткнул, и потому я один все слышал. Я так же не закрывал тряпкой глаз, как это сделали все, и потому я все видел. Да, я один все видел и слышал. Но, к сожалению, я ничего не понял, значит, какая цена тому, что я один все видел и слышал. Я даже не мог запомнить то го, что я видел и слышал. Какие-то отрывочные воспоминания, за корючки и бессмысленные звонки. Вот прибежал трамвайный кондук тор, за ним пожилая дама с лопатой в зубах. Кто-то сказал: "… вероятно, из-под кресла…." Голая еврейская девушка раздвигала ножки и выливала на свои половые органы из чашки молоко. Молоко стекает в глубокую столовую тарелку. Из тарелки молоко сливают обратно в чашку и предлагают мне выпить. Я пью; от молока пахнет сыром… Голая еврейская девушка сидит передо мной с раздвину тыми ногами, ее половые органы выпачканы в молоке. Она наклоня ется вперед и смотрит на свои половые органы. Из ее половых ор ганов начинает течь прозрачная и тягучая жидкость…. Я прохожу через большой и довольно темный двор. На дворе лежат сложенные высокими кучами дрова. Из-за дров выглядывает чье-то лицо. Я знаю: это Лимонин следит за мной. Он смотрит: не пройду ли я к его жене. Я поворачиваю направо и прохожу через парадную на ули цу. Из ворот выглядывает радостное лицо Лимонина… Вот жена Ли монина предлагает мне водку. Я выпиваю четыре рюмки, закусываю сардинами и начинаю думать о голой еврейской девушке. Жена Лимо нина кладет мне на колени свою голову. Я выпиваю еще одну рюмку и закуриваю трубку. "Ты сегодня такой грустный," — говорит мне жена Лимонина. Я говорю ей какую-то глупость и ухожу к еврейской девушке.

Я все не прихожу в отчаяние. Должно быть, я на что-то наде юсь, но мне кажется, что мое положение лучше, чем оно есть на самом деле. Железные руки тянут меня в яму.

Но сказано: "Не всегда забыт будет нищий, а надежда бедняка не до конца погибнет." (Ле. IX. 19.)*

* * *

— 133 —

ПРИМЕЧАНИЯ

I. "Случаи", стр 1-16.

В цикл рассказов "Случаи" входят истории, написанные с 1936 по 1939 год. В 1939 году Хармс окончательно отредактировал "Слу чаи", переписал в отдельную тетрадь, расставив истории опреде ленным образом: этот порядок сохранен и в настоящем сборнике.

Некоторые истории, например, "Происшествие на улице" (см. VI раздел сборника), первоначально входившие в цикл, были исключены из него автором. По-видимому "Случаи" следует рассматривать как цельное, имеющее внутренное единство произведение. "Случаи" име ют посвящение жене писателя Марине Владимировне Малич (в настоя щее время живет в латинской Америке).

Истории "Голубая тетрадь № 10", "Вываливающиеся старухи",

"Сон", "Что теперь продают в магазинах" были опубликованы в жур нале "В мире книг", 1974, № 4 стр 95; "Тюк", "Анекдоты из жизни

Пушкина" (1,2,3,6) — в "Лит. газете", 1967, № 47, 27 ноября стр.16.

1. (стр.2) Вначале эта история была записана в голубой тетра ди, и переписывая ее при составлении "Случаев", Хармс, по-види мому, решил дать ей это название (см. примечание А.Александрова к публикации в журнале "В мире книг".

2. (стр.4) В черновике после слов: "- Значит жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.", имеется приписка: "Жизнь победила смерть: где именительный падеж, а где винительный?"

3. (стр.13) История имеет посвящение близкому другу Хармса

Всеволоду Николаевичу Петрову.

II. "Елизавета Бам", стр.17–32.

Пьеса была написана в конце 1927 года. Была поставлена на первом вечере ОБЭРИУ в 1928 году. Подготавливая пьесу к поста новке, Даниил Хармс внес в машинописный текст целый ряд вставок для режиссера. Пьеса была разбита на 19 кусков, появились ремар ки и пр. В тексте настоящего сборника все вставки напечатаны в разрядку.

1. (стр.21) "наивно" — возможно "напевно".

2. (стр.22) "Бытовой Радикс" — "Радикс" ("Корень" — лат.) название обэриутовского театра, осоздании которого мечтал Хармс.

3. (стр.22) "пометил" — возможно "подметил".

4. (стр.24) "Руку" — возможно "Руку поднимает".

5. (стр.24) "Палец" — возможно "Палец поднимает".

III. "Старуха", повесть, стр.33–44.

Повесть написана в мае-июне 1933 года. В повести очень ре ально описана улица Надеждинская (ныне ул. Маяковского), на ко торой жил Хармс. Прообразом Сакердона Михайловича послужил близкий друг Хармса Николай Макарович Олейников, расстрелянный в

1938 году.

IV. Маленькие пьесы, стр.45–72.

1. (стр.48) В черновике имеется приписка: "За эти три строчки мне стыдно, но пока оставлю их так".

2. (стр.50) "Мо" — возможно "Лю".

3. (стр.51) В некоторых вариантах после строчки: "Да кусок свинного сала" следует:

Барбара: Часовой!

Часовой: Гу-гу!

Барбара: Часовой!

Часовой: Гу-гу!

4. (стр.58) Пьеса, по-видимому, не окончена.

5. (стр.59) "удаляюсь" — возможно "удалюсь".

6. (стр.61) Дидаскалия (от греческ. дидаскал — учитель) нравоучение.

— 135

VI. Опубликованное, стр.111–126.

В разделе собраны произведения Д.И.Хармса, опубликованные в разное время в сборниках и в периодической печати (по состоянию на конец 1975 года); шесть историй помещены в разделе "Случаи" (см. выше).

1. (стр.112) В рукописи стихотворение имеет название "Стих

Петра Яшкина — коммуниста".

2. (стр.113) Стихотворение посвящено Николаю Макаровичу Олей никову. Николай Олейников вместе с Хармсом ходил в кружок поэтов и философов, собиравшихся в 33–34 годах на квартире писателя

Л.С.Липавского (псевдоним Л.Савельев). Подробнее об Олейникове и истории написания стихотворения см. статью А.Александрова в журнале "Русская литература", 1970, № 3, стр. 156.

3. (стр.115) В рукописи вместо "шапка упала в лужу азотной кислоты" стоит "шапка упала в лужу серной кислоты".

4. (стр.115) Возможно, вместо "со стены упала муха…" более правилен вариант "со стены упали часы с клопами"; и далее: "Нищий

Тимофей поел супа с клопами…"

5. (стр.117) При перепечатке из журнала "Аврора" был выпущен один фрагмент, который относится к циклу записей "Из голубой тетради" (см. фрагмент I "Сюиты", стр. 162(149) настоящего сбор ника).

6. (стр.118) Рассказ не закончен. В рукописи названия не имеет.

7. (стр.120) Л.С.Липавский — автор книг для школьников, погиб в 1941 году на фронте. Друг Хармса.

8. (стр.121) Александр Иванович Введенский, близкий друг Харм са, один из основателей ОБЭРИУ (вместе с Хармсом и Заболоцким).

В настоящее время изданы книги его детских стихов и рассказов,

произведения для взрослых в СССР не публиковались. Расстрелян при отступлении Красной Армии из Харькова в 1941 году.

9. (стр.123) В рукописи вместо Халдеев — Фадеев.

VII. Дневниковые записи, письма и прочее, стр.127–132.

1. (стр.128) Марина — по-видимому, М.В.Малич, жена Хармса.

2. (стр.129) В рукописи стихотворение зачеркнуто.

3. (стр.130) История первоначально входила в цикл "Случаи" (см. выше).

4. (стр.131) Написано в ссылке, в Курске. Хармс был выслан из

Ленинграда вместе с Введенским, и пробыл в Курске около года.

5. (стр.132) Следующий за словами "… и ухожу к еврейской девушке" фрагмент возможно не относится к предыдущему.

— 137

Песнь……………………………………………..92

Сюита……………………………………………..92

Кассирша…………………………………………..94

О явлениях и существованиях………………………….95

Хню……………………………………………….97

Власть…………………………………………….99

Победа Мышина……………………………………..100

"Я долго смотрел на зеленые деревья…"………………101

"Господин невысокого роста…"………………………101

На смерть Каземира Малевича…………………………102

Странная смерть……………………………………102

Помеха……………………………………………103

"Все все все деревья пиф…"………………………..104

"Так начинается голод…"…………………………..104

"Погибли мы в житейском поле…"…………………….104

"Откажите, пожалуйста, ему в удовольствии…"…………104

Праздник………………………………………….105

Постоянство веселья и грязи…………………………105

"Есть ли что-нибудь на земле…"…………………….106

Реабилитация………………………………………106

"По вторникам над мостовой…"………………………107

"Однажды господин Кондратьев…"…………………….107

Небо……………………………………………..107

"Одному французу подарили диван…"………………….108

"Один англичанин никак не мог вспомнить…"…………..108

Тетрадь…………………………………………..108

Новые альпинисты…………………………………..109

VI. Опубликованное……………………………………111

Случай на железной дороге…………………………..112

Стих Петра Яшкина………………………………….112

О водяных нулях……………………………………113

Олейникову………………………………………..113

Мария…………………………………………….113

Подруга…………………………………………..114

Басня…………………………………………….114

Связь…………………………………………….115

Письмо……………………………………………116

Из записных книжек…………………………………117

Медный взгляд……………………………………..118

Пьеса…………………………………………….118

Из записной книжки…………………………………119

Симфония № 2……………………………………….119

Как я растрепал одну компанию……………………….120

О вреде курения……………………………………122

Письма к друзьям…………………………………..122

"Халдеев, Налдеев и Пепермалдеев…"…………………123

"Летят по небу шарики…"…………………………..124

Падение вод……………………………………….124

Воспоминания одного мудрого старика………………….125

VII. Дневниковые записи, письма и прочее………………..127

"Все люди любят деньги…"………………………….128

"Однажды Марина сказала мне…"……………………..128

"Дорогая Лиза…"………………………………….129

"Глядел в окно могучий воздух…"……………………129

Построение………………………………………..130

Происшествие на улице………………………………130

Из цикла записей "Я родился…"……………………..130

Инкубаторный период………………………………..130

"Я поднял пыль…"…………………………………131

Из цикла записей "Мы жили в двух комнатах…"…………131

"Когда я вижу человека…"………………………….132

"Я не стал затыкать ушей…"………………………..132

— 134

V. Произведения разных лет, стр.73-110.

1. (стр.80) Существует еще один вариант этого стихотворения:

ПОЖАР

Комната. Комната горит.

Дитя торчит из колыбельки.

Съедает кашу. Наверху,

под самым потолком,

заснула нянька кувырком.

Горит стена. Посуда ходит.

Бежит отец. Отец: "Пожар!

Вон мой мальчик, мальчик Петя,

как воздушный бьется шар.

Где найти мне обезьяну вместо сына?" Вместо стен печи пестрые на небо дым пускают сквозь трубу.

Нянька сонная стрекочет.

Нянька: "Где я? Что со мной?

Мир становится короче,

Петя призраком летит".

Няня рыскает волчицей,

съест морковку на пути,

выпьет кофе. Дальше мчится,

к двери пробует уйти.

Колет скудные орехи (н е р а з б о р ч и в о) нянька быстрая в дверях,

мчится косточкой по саду вдоль железного плетня.

После бегает в испуге,

ищет Петю и гамак.

"Где ж ты, Петя, мальчик милый,

что ж ты кашу не доел?"

"Няня, я сгораю, няня!"

Няня смотрит в колыбель нет его. Глядит в замочек видит комната пуста.

Дым клубами ходит в окна,

стены тощие, как пух,

над карнизом пламя вьется,

тут же гром и дождик льется,

и в груди сжимает дух.

В с е

2. (стр.85) Точными сведениями об авторстве диалога "Гри горьев и Семенов" составители не располагают; однако, есть осно вания полагать, что этот диалог написан Хармсом.

3. (стр.92) Составленно из отдельных фрагментов, записанных в

"Голубой тетради". Начало каждого фрагмента обозначено римской цифрой.

4. (стр.97) Рассказывают, что в комнате Хармса одно время висела картина П.И.Соколова "Лесная девушка". Возможно под впечатлением этой картины Хармс и написал поэму "Хню".

— 136

СОДЕРЖАНИЕ

I. Случаи………………………………………………1

Голубая тетрадь № 10…………………………………..2

Случай………………………………………………2

Вываливающиеся старухи………………………………..2

Сонет……………………………………………….2

Петров и Камаров……………………………………..3

Оптический обман……………………………………..3

Пушкин и Гоголь………………………………………3

Столяр Кушаков……………………………………….4

Сундук………………………………………………4

Случай с Петраковым…………………………………..5

История дерущихся…………………………………….5

Сон Калугина…………………………………………5

Математик и Андрей Семенович…………………………..6

Молодой человек, удививший сторожа……………………..7

Четыре иллюстрации того, как новая идея огора шивает человека, к ней не подготовленного…………….7

Потери………………………………………………8

Макаров и Петерсон……………………………………8

Суд Линча……………………………………………9

Встреча……………………………………………..9

Неудачный спектакль…………………………………..9

Начало очень хорошего летнего дня………………………9

Тюк………………………………………………..10

Что теперь продают в магазинах………………………..10

Машкин убил Кошкина………………………………….11

Сон дразнит человека…………………………………11

Охотники……………………………………………12

Исторический эпизод………………………………….13

Федя Давидович………………………………………14

Анекдоты из жизни Пушкина…………………………….15

Пакин и Ракукин……………………………………..16

II. Елизавета Бам……………………………………..17

III. Старуха………………………………………….33

IV. Маленькие пьесы……………………………………45

Искушение………………………………………….46

(Тарфик)…………………………………………..48

(Часовой и Барбара)…………………………………51

Окно………………………………………………52

Архитектор…………………………………………53

(Николай II)……………………………………….54

(Факиров)………………………………………….56

Бал……………………………………………….59

Грехопадение или Познание добра и зла. Дидаскалия…………………………..61

Он и Мельница………………………………………64

Измерение вещей…………………………………….65

Балет трех неразлучников…………………………….67

Месть……………………………………………..68

Адам и Ева…………………………………………72

V. Произведения разных лет……………………………..73

"Ольга Форш подошла к Алексею Толстому…"…………….74

История……………………………………………74

Скупость…………………………………………..75

"Жил-был в доме тридцать три единицы…"………………75

Вещь………………………………………………76 "блоха болот…"……………………………………77

Судьба жены профессора………………………………78

Смерть дикого воина…………………………………79

Пожар……………………………………………..80

Неизвестной Наташе………………………………….80

История сдыгр аппр………………………………….81

"Жил мельник…"……………………………………84

"Откуда я?.."………………………………………84

"Человек устроен из трех частей…"…………………..85

Григорьев и Семенов…………………………………85

Конец героя………………………………………..86

Осса………………………………………………87

"Открыв полночные глаза…"………………………….88

"Вот грянул дождь…"……………………………….88

Фокусы!!!..……………………………………….88

Падение с моста…………………………………….89

"Однажды Андрей Васильевич…"……………………….90

"Мне бы в голову забраться козлом…"…………………91

Даниил Хармс

ЛИТЕРАТУРНЫЕ АНЕКДОТЫ

У Вяземского была квартира окнами на Тверской бульвар. Пушкин очень любил ходить к нему в гости. Придет — и сразу прыг на подоконник, свесится из окна и смотрит. Чай ему тоже туда, на окно, подавали. Иной раз там и заночует. Ему даже матрац купили специальный, только он его не признавал."К чему, — говорит, — такие роскоши?". И спихнет матрац с подоконника. А потом всю ночь вертится, спать не дает.

Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: "Смотри, Арина Родионовна, я пришел!".

Лермонтов хотел у Пушкина жену увести. На Кавказ. Все смотрел на нее из-за колонн, смотрел… Вдруг устыдился своих желаний. "Пушкин, — думает, — зеркало русской революции, а я? свинья". Пошел, встал перед ним на колени и говорит: "Пушкин, где твой кинжал? Вот грудь моя". Пушкин очень смеялся.

Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пушкин говорит: — Стреляй первым ты. — Как я? Нет, ты. — Ах, я! Нет, ты! Так и не стали стреляться.

Пушкин сидит у себя и думает: "Я гений, и ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царствие ему небесное, гений. Когда же это кончится?" Тут все и кончилось.

Лев Толстой очень любил детей. Однажды он шел по Тверскому бульвару и увидел впереди Пушкина. "Конечно, это уже не ребенок, это уже подросток, — подумал Лев Толстой, — все равно, дай догоню и поглажу по головке". И побежал догонять Пушкина. Пушкин же, не зная толстовских намерений, бросился наутек. Пробегая мимо городового, сей страж порядка был возмущен неприличной быстротою бега в людном месте и бегом устремился вслед с целью остановить. Западная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются преследованиям со стороны властей.

Однажды Лермонтов купил яблок, пришел на Тверской бульвар и стал угощать присутствующих дам. Все брали и говорили "мерси". Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от волненья он так задрожал, что яблоко упало к ее ногам (Натальи Николаевны, а не Александрины). Одна из собак схватила яблоко и бросилась бежать. Александрина, конечно, побежала за ней. Они были одни — впервые в жизни (Лермонтов, конечно, а не Александрина с собачкой). Кстати, она (Александрина) ее не догнала.

Однажды Пушкин решил испугать Тургенева и спрятался на Тверском бульваре под лавкой. А Гоголь тоже решил в этот день испугать Тургенева, переоделся Пушкиным и спрятался под другой лавкой. Тут Тургенев идет. Как они оба выскочат!..

— 2

Лев Толстой очень любил детей. Однажды он играл с ними весь день и проголодался. "Сонечка, — говорит, — а, ангелочек, сделай мне тюрьку". Она возражает: "Левушка, ты же видишь, я "Войну и мир" переписываю". "А-а-а, — возопил он, — так я и знал, что тебе мой литературный фимиам дороже моего "Я". И костыль задрожал в его судорожной руке.

Однажды Пушкин написал письмо Рабиндранату Тагору. "Дорогой далекий друг, — писал он, — я Вас не знаю, и Вы меня не знаете. Очень хотелось бы познакомиться. Всего хорошего. Саша".

Когда письмо принесли, Тагор предавался самосозерцанию. Так погрузился, хоть режь его. Жена толкала, толкала, письмо подсовывала — не видит. Он, правда, по-русски читать не умел. Так и не познакомились.

Однажды Пушкин переоделся Гоголем и пришел в гости ко Льву Толстому. Никто не удивился, потому что в это время Достоевский, царствие ему небесное…

Однажды Федору Михайловичу Достоевскому, царствие ему небесное, исполнилось 150 лет. Он очень обрадовался и устроил день рождения. Пришли к нему все писатели, только почему-то все наголо обритые. У одного Гоголя усы нарисованы. Ну хорошо, выпили, закусили, поздравили новорожденного, царствие ему небесное, сели играть в вист. Сдал Лев Толсиой — у каждого по пять тузов. Что за черт? Так не бывает. "Сдай-ка, брат Пушкин, лучше ты". "Я, — говорит, — пожалуйста, сдам". И сдал. У каждого по шесть тузов и по две пиковые дамы. Ну и дела… "Сдай-ка ты, брат Гоголь". Гоголь сдал… Ну, знаете… Даже и нехорошо сказать… Как-то получилось так… Нет, право, лучше не надо.

Однажды Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок из окна. Под окном у него была керосиновая лавка. И окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел, идет в первый же день по Петербургу, навстречу — Петрашевский. Ничего ему не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел. Со значением.

Снится однажды Герцену сон. Будто иммигрировал он в Лондон и живется ему там очень хорошо. Купил он, будто, собаку бульдожей породы. И до того злющий пес — сил нет. Кого увидит, на того бросается. И уж если догонит, вцепится мертвой хваткой? все, можешь бежать заказывать панихиду. И вдруг, будто он уже не в Лондоне, а в Москве. Идет по Тверскому бульвару, чудище свое на поводке держит, а навстречу Лев Толстой. И надо же, тут на самом интересном месте пришли декабристы и разбудили.

Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у него вовсе совести не было. Однажды невесту в карты проиграл и не отдал.

Лев Толстой жил на площади Пушкина, а Герцен — у Никитских ворот. Обоим по литературным делам часто приходилось бывать на Тверском быльваре. И уж если встретятся — беда: погонится Лев Толстой и хоть раз, да врежет костылем по башке. А бывало и

— 3 так, что впятером оттаскивали, а Герцена из фонтана водой в чувство приводили. Вот почему Пушкин к Вяземскому-то в гости ходил, на окошке сидел. Так этот дом потом и назвался — дом Герцена.

Однажды Гоголь шел по Тверскому бульвару (в своем виде) и встретил Пушкина. "Здравствуй, Пушкин, — говорит, — что ты все стихи да стихи пишешь? Давай вместе прозу напишем". "Прозой только ………… хорошо", — возразил Пушкин.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Майкову. Майков усадил его в кресло и угощает пустым чаем. "Поверите ли, — говорит, — Александр Сергеевич, куска сахару в доме нет. Давеча Гоголь приходил и все съел". Гоголь ему ничего не сказал.

Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно, детей), но не умел. Бывало, пишет роман "Война и мир", а сам думает: "Тень-дер-день-тер-тер-день-день-день". Или: "Брам-памдам-дарарам-пам-пам".

Лермонтов любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай рубить подушки. Тут и любимая собачка не попадайся под руку штук десять так-то зарубил. А Пушкин ни от каких не плакал. Ни за что.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, напялил сверху львиную шкуру и поехал в маскарад. Федор Михайлович Достоевский, царство ему небесное, увидел его и кричит: "Спорим, это Лев Толстой! Спорим, это Лев Толстой!"

Однажды Чернышевский увидел из окна своей мансарды, как Лермонтов вскочил на коня и крикнул: "В пассаж!" "Ну и что же?? подумал Чернышевский, — вот, бог даст, революция будет, тогда и я так крикну". И стал репетировать перед зеркалом, повторяя на разные манеры: "В пассаж. В пассажж. В пассажжж. В па-а-ссажжж. В ПАССА-А-А-А-АЖЖЖ!!!"

Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает кого-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать.

Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Стал продувать лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой — оказалась велика, череп треснул… Связал веревочкой — смотрит, рот не открывается. Тут он проснулся в недоумении, царствие ему небесное.

Гоголь читал драму Пушкина "Борис Годунов" и приговаривал: "Ай да Пушкин, действительно, сукин сын".

Федор Михайлович Достоевский страстно любил жизнь, царство ему небесное. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой) не ценили это, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они прятались от него под лавку и шушукались там: "Робя, вы этого бой

— 4 тесь — еще как трахнет костылем!" Дети любили Пушкина. Они говорили: "Он веселый. Смешной такой." И гонялись за ним стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, одно окно в этом доме. Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар. Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел… себя. С бакенбардами, с перстнем на большом пальце. Он, конечно, понял, кто это. А вы?

Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царствие ему небесное: "Правда, Пушкин — плохой поэт?" "Неправда", — хотел ответить Достоевский, но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснувший череп, и промолчал. "Молчание — знак согласия", — сказал Лев Толстой и ушел. Тут Федор Михайлович, царствие ему небесное, вспомнил, что все это ему снилось во сне, но было уже поздно.

Лев Толстой очень любил детей. Бывало, приведет в кабинет штук шесть, всех оделяет. И надо же: вечно Герцену не везло то вшивый достанется, то кусачий. А попробуй поморщиться хватит костылем.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Вяземскому. Выглянул в окно и видит: Толстой Герцена костылем лупит, а кругом детишки стоят, смеются. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин.

Лев Толстой очень любил детей, и все ему было мало. Приведет полную комнату, шагу ступить негде, а он все кричит: "Еще! Еще!"

Пушкин часто бывал у Вяземского, подолгу сидел на окне. Все видел и все знал. Он знал, что Лермонтов любит его жену. Поэтому он считал не вполне уместным передать ему лиру. Думал Тютчева послать за границу — не пустили, сказали, не подлежит, имеет художественную ценность. А Некрасов ему как человек не нравился. Вздохнул и оставил лиру у себя.

Однажды во время обеда Софья Андреевна подала на стол блюдо пышных, горячих, ароматных котлеток. Лев Толстой как разозлится: "Я, — кричит, занимаюсь самусовершенствованием. Я не кушаю больше рисовых котлеток". Пришлось эту пищу богов скормить людям.

Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?" И тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтоб Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу, крепостные были. Было, кого послать.

Тургенев мало того, что от природы был робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали: проснется ночью и кричит:

— 5 "Ма-ма!" Особенно под старость.

Пушкин шел по Тверскому бульвару и встретил красивую даму. Подмигнул ей, а она как захохочет: "Не обманывайте, — говорит, — Николай Васильевич, лучше отдайте три рубля, что давеча в буриме проиграли". Пушкин сразу догадался, в чем дело. "Не отдам, — говорит, — дура". Показал язык и убежал. Что потом Гоголю было…

Лев Толстой очень любил детей, а взрослых терпеть не мог, особенно Герцена. Как увидит, так и бросается с костылем и все в глаз норовит, в глаз. А тот делает вид, что не замечает. Говорит: "Ох, Толстой, ох, Толстой…"

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, а сверху нацепил маску и поехал на бал-маскарад. Тут к нему подпорхнула прелестная дама, одетая баядерой, и сунула ему записочку. Гоголь читает и думает: "Если это мне, как Гоголю, что, спрашивается, я должен делать? Если это мне как Пушкину, как человек порядочный, не могу воспользоваться. А что, если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим поклонением? А ну ее." И бросил записку в помойку.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Державину Гавриле Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и впрямь Пушкин, сходя в гроб, благословил его.

Тургенев хотел стать храбрым как Лермонтов и пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: "Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним не было), смотри, смотри-ка, Тургенев саблю покупает, давай мы с тобой ружье купим". Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден.

Лев Толстой и Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал скорее роман писать — про детей, конечно (он их очень любил). Достоевский сидит у себя и думает: "Тургенев — человек робкий. Он сейчас сидит у себя и думает: "Достоевский — человек нервный, если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может." Что же мне стараться? Все рано денежки мои будут." (Это уже Достоевский думает). На сто рублей спорили. А Тургенев сидит в это время у себя и думает: "Достоевский — человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может. С другой стороны, Толстой — граф. Тоже лучше не связываться. А ну их совсем." И в ту же ночь уехал в Баден-Баден.

Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, тоже очень любил собак, но был болезненно самолюбив и это скрывал (насчет собак), чтобы никто не мог сказать, что он подражает Лермонтову. Про него и так уж много чего говорили.

Однажды Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, поймал на улице кота. Ему надо было живого кота для романа. Бедное животное пищало, визжало, хрипело и закатывало глаза, а потом притворилось мертвым. Тут он его отпустил. Обманщик

— 6 укусил в свою очередь белного писателя за ногу и скрылся. Так и остался невоплощенным лучший роман Федора Михайловича "Бедные животные". Про котов.

Лев Толстой очень любил детей и писал про них стихи. Стихи эти списывал в отдельную тетрадку. Однажды после чаю подает тетрадь жене: "Гляньте, Софи, правда, лучше Пушкина?" — а сам сзади костыль держит. Она прочла и говорит: "Нет, Левушка, гораздо хуже. А чье это?" Тут он ее по башке — трах! С тех пор он всегда полагался на ее литературный вкус.

Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека и доводит его до смерти. Гоголь назвал роман "Герой нашего времени". Подписался: "Пушкин." И отнес Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Тургенев был человек робкий. Он прочитал рукопись и покрылся холодным потом. Решил скорее ее отредактировать. И отредактировал. Место действия перенес на Кавказ. Заключенного заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул "Пушкин" и написал "Лермонтов". Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот со лба и лег спать. Вдруг среди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название. Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.

Шел Пушкин по Тверскому бульвару и увидел Чернышевского. Подкрался и идет сзади. Мимо идущие литераторы кланяются Пушкину, А Чернышевский думает — ему; радуется. Достоевский прошел поклонился, Помяловский, Григорович — поклон, Гоголь прошел засмеялся и ручкой сделал привет — тоже приятно, Тургенев — реверанс. Потом Пушкин ушел к Вяземскому чай пить. А тут навстречу Толстой, молодой еще был, без бороды, в эполетах. И не посмотрел даже. Чернышевский потом писал в дневнике: "Все писатили харошии, а Толстой — хамм. Патамушто графф."

Лермонтов был влюблен в Наталью Николаевну Пушкину, но не разговаривал с ней ни разу. Однажды он вывел всех своих собак на Тверской бульвар. Ну, они, натурально, визжат, кусают его, всего испачкали. А тут она навстречу с сестрой Александриной. "Посмотри, — говорит, — охота некоторым жизнь себе осложнять. Лучше уж детей держать побольше." Лермонтов аж плюнул про себя. "Ну и дура, мне такую и даром не надо!" С тех пор и не мечтал больше увезти ее на Кавказ.

Николай I написал стихотворение на именины императрицы. Начинается так: "Я помню чудное мгновенье…" И тому подобное дальше. Тут к нему пришел Пушкин и прочитал. А вечером в салоне Зинаиды Волконской имел через эти стихи большой успех, выдавая их, как всегда, за свои. Что значит профессиональная память у человека была! И вот рано утром, когда Александра Федоровна пьет кофе, царь-супруг ей свою бумажку подсовывает под блюдечко. Она прочитала ее и говорит: "Ах, как мило. Где ты достал? Это же свежий Пушкин!"

— 7

Счастливо избежав однажды встречи со Львом Толстым, идет Герцен по Тверскому бульвару и думает: "Все же жизнь иногда прекрасна." Тут ему под ноги огромный котище. Черный. Враз сбивает с ног. Только встал, отряхивает с себя прах — налетает свора черных собак, бегущих за этим котом, и вновь повергает на землю. Вновь поднялся будущий издатель "Колокола" и видит: навстречу на вороном коне гарцует сам владелец собак — поручик Лермонтов. "Конец", — мыслит автор "Былого и дум", — "сейчас они все разбегутся и…" Ничуть не бывало. Сдержанный привычной рукой, конь строевым шагом проходит мимо и, только он миновал Герцена, размахивается хвостом и — хрясть по морде. Очки, натурально, летят в кусты. "Ну, это еще полбеды," — думает бывший автор "Сороки-воровки", отыскивает очки, водружает себе на нос и что же видит посреди куста?.. Ехидно улыбающееся лицо Льва Толстого. Но Толстой ведь не изверг был. "Проходи, — говорит, бедолага," — и погладил по головке.

Даниил Хармс

В е с е л ы е р е б я т а

Однажды Лермонтов купил яблок, пришел на Тверской бульвар и стал угощать присутствовавших дам. Все брали и говорили: "Мерси". Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от волнения он так задрожал, что яблоко упало из его рук к ее ногам (Натальи Николаевны, а не Александрины). Одна собака схватила яблоко и бежать. Александрина, конечно, побежала за ней.

Они были одни впервые в жизни (Лермонтов, конечно, с Натальей Николаевной, а не Александрина с собакой).

Кстати, она, Александрина, ее не догнала.

У Вяземского была квартира окнами на Тверской бульвар. Пушкин очень любил ходить к нему в гости. Придет, и сразу — прыг на подоконник, свесится из окна и смотрит. Чай ему туда, на подоконник, подавали. Иной раз там и заночует. Ему даже матрац купили специальный, только он его не признавал.

— К чему, говорит, такие роскоши! — и спихнет матрац с подоконника. А потом всю ночь вертится, спать не дает.

Тургенев хотел быть храбрым, как Лермонтов, и пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: — смотри-ка, Гоголь! — а никакого Гоголя с ним вовсе не было, — смотри-ка, Тургенев саблю покупает! Давай мы с тобой ружье купим!

Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден.

Лев Толстой очень любил детей. За обедом он им все сказки рассказывал, истории с моралью для поучения, бывало уже все консоме с пашотом съели, профитроли, устриц, бланманже, пломбир, а он все первую ложку супа перед бородой держит, рассказывает. Мораль выведет — и хлоп ложкой об стол!

Однажды Федор Михайлович Достоевский, царство ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок в окно. Под окном у него была керосиновая лавка, а окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идет в первый же день по Петербургу, навстречу ему Петрашевский. Ничего ему не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел со значением.

Лермонтов хотел у Пушкина жену увезти. На Кавказ. Все смотрел на нее из-за колонны, смотрел…

Вдруг устыдился своих желаний.

"Пушкин, — думает, — зеркало русской революции, а я свинья." Подумал, встал перед ним на колени и говорит:

— Пушкин, — говорит, — где твой кинжал? Вот грудь моя!

Пушкин очень смеялся.

Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Стал продувать — лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой оказалась велика, череп треснул. Связал веревочкой, смотрит — рот не открывается. Тут он проснулся в недоумении, царство ему небесное.

Лев Толстой жил на площади Пушкина, а Герцен — у Никитских ворот. Обоим по литературным делам часто приходилось бывать на Тверском бульваре. И уж если встретятся — беда: Толстой погонится и хоть раз да врежет костылем по башке. А бывало и так, что впятером оттаскивают, а Герцена из фонтана водой в чувство приводили.

Вот почему Пушкин к Вяземскому в гости ходил, на окошке сидел. Так этот дом потом и назвали — дом Герцена.

Однажды Лев Толстой спросил у Достоевского, царство ему небесное:

— Правда, Пушкин — плохой поэт?

— Неправда, — хотел ответить Федор Михайлович, но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснувший череп, и промолчал.

— Молчание — знак согласия, — сказал Лев и ушел. Тут Федор Михайлович, царство ему небесное, вспомнил, что все это ему приснилось во сне, но было уже поздно…

Лев Толстой очень любил детей. Однажды шел он по Тверскому бульвару и увидал идущего впереди Пушкина. Пушкин, как известно, ростом был невелик. "Конечно, это уже не ребенок, а скорее, подросток, — подумал Толстой, все равно, дай догоню и поглажу по головке." И побежал догонять Пушкина. Пушкин же, не зная толстовских намерений, бросился наутек. Пробегали мимо городового. Сей страж порядка был возмущен неприличной быстротой в людном месте и бегом устремился вслед за ними с целью остановить.

Зарубежная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются преследованиям со стороны властей.

Шел Пушкин по Тверскому бульвару и увидел Чернышевского. Подкрался и идет сзади. Мимо идущие литераторы кланяются Пушкину, а Чернышевский думает — ему. Радуется. Достоевский прошел — поклонился. Помялович, Григоровский — поклон, Гоголь прошел — засмеялся и ручкой сделал привет — тоже приятно. Тургенев — реверанс. Потом Пушкин ушел к Вяземскому чай пить. А тут еще навстречу Толстой — молодой еще был, без бороды, в эполетах. И не посмотрел даже. Чернышевский написал потом в дневнике: "Все писатели хорошие, — а Толстой — хам-м, потому что граф-ф."

Пушкин был не то что ленив, но склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же — хлопотун ужасный, вечно одержимый жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев, Пушкин ему:

— Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу — за пивком не сбегаешь? И ту же спокойно засыпает обратно.

Знаете, не было случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит какую-нибудь петицию подписать, то к нигилистам на заседание, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу крепостные были. Было кого послать.

Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает какого-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать.

Гоголь читал драму Пушкина "Борис Годунов" и приговаривал:

— Ай да Пушкин! Действительно, сукин сын!

Снится однажды Герцену сон. Будто эмигрировал он в Лондон, и живется ему там очень хорошо. Купил будто собаку бульдожьей породы. До того злющий пес — сил нет: кого увидит, на того и бросается…

И вдруг он уже не в Лондоне, а в Москве, идет по Тверскому бульвару, чудовище свое на поводке держит, а навстречу ему — Лев Толстой.

И надо же тут, на самом интересном месте, пришли декабристы и разбудили Герцена.

Однажлы Чернышевский видел из окна своей мансарды, как Лермонтов вскочил на коня и крикнул: "В пассаж!"

"Ну и что же, — подумал Чернышевский, — вот бог даст, революция будет, тогда и я так-то крикну."

И стал репетировать перед зеркалом, повторяя на разные манеры:

— В пассаж!.. В пасса-а-аж! В пассаж!

Однажды Гоголь написал роман. Про одного хорошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот с помощью уголовников травят этого хорошего человека и доводят его до смерти.

Гоголь назвал роман "Герой нашего времени", подписал "Пушкин", отнес Тургеневу, чтобы напечатать в журнале.

Тургенев — человек робкий. Он прочел роман и покрылся холодным потом. Решил скорее отредактировать. И отредактировал. Место действия он перенес на Кавказ. Заключенного заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул "Пушкин", написал — "Лермонтов".Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот и лег спать.

Вдруг посреди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль:

— Название! Название-то он не изменил!

Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.

Толстой очень любил детей. А взрослых терпеть не мог, особенно Герцена. Как увидит, так бросается с костылем, да все в глаз норовит, в глаз.

А тот делает вид, что ничего не замечает.

Федор Михайлович Достоевский, царство ему небесное, как и Лермонтов, очень любил собак, но был болезненно самолюбив и скрывал это (насчет собак), чтобы никто не мог сказать, что он подражает Лермонтову. Про него уже итак много чего говорили…

Пушкин сидит у себя и думает: "Я — гений, ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой — гений, и Достоевский, царство ему небесное, гений! Когда же это кончится? "

Тут все и кончилось. 1?лЬ?? C: \WORD5\NORMAL.STYHPLJ_EEP @ 5?Сч? Даниил ХаpмсГолубая тетpадь ГОЛУБАЯ ТЕТРАДЬ N 10. Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что не понятно, о ком идет речь. Уж лучше мы о нем не будем больше говорить. ВЫВАЛИВАЮЩИЕСЯ СТАРУХИ. Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась. Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на разбившуюся, но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на Мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль. СОНЕТ. Удивительный случай случился со мной: я вдруг позабыл, что идет раньше — 7 или 8. Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому вопросу. Каково же было их и мое удивление, когда они, вдруг, обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок счета. Один, два, три, четыре, пять и шесть помнят, а дальше забыли. Мы все пошли в коммерческий магазин "ГАСТРОНОМ", что на углу Знаменской и Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоумении. Кассирша грустно улыбнулась, вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом, сказала: "По-моему, семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи." Мы поблагодарили кассиршу и с радостью выбежали из магазина. Но тут, вдумываясь в слова кассирши, мы опять приуныли, так как ее слова показались нам лишенными всякого смысла. Что нам было делать? Мы пошли в Летний Сад и стали там считать деревья. Но дойдя в счете до шести, мы остановились и начали спорить: по мнению одних дальше следовало семь, по мнению других — восемь. Мы спорили бы очень долго, но, к счастью, тут со скамейки свалился какой-то ребенок и сломал себе обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора. А потом мы разошлись по домам. СЛУЧАЙ. Однажды Орлов об'елся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с кнутом и сошел с ума. А Перехрестов получил телеграфом 400 рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы. Хорошие люди и не умеют поставить себя на твердую ногу. ОПТИЧЕСКИЙ ОБМАН. Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак. Семен Семенович, сняв очки, смотрит на сосну и видит, что на сосне никто не сидит. Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак. Семен Семенович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит. Семен Семенович, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак. Семен Семенович не желает верить в это явление и считает это явление оптическим обманом. СЛУЧАЙ С ПЕТРАКОВЫМ. Вот однажды Петраков хотел спать лечь, да лег мимо кровати. Так он об пол ударился, что лежит на полу и встать не может. Вот Петраков собрал последние силы и встал на четвереньки. А силы его покинули, и он опять упал на живот и лежит. Лежал Петраков на полу часов пять. Сначала просто лежал, а потом заснул. Сон подкрепил силы Петракова. Он проснулся совершенно здоровым, встал, прошелся по комнате и лег осторожно на кровать. "Ну, — думает, — теперь посплю". А спать уже и не хочется. Ворочается Петраков с боку на бок и никак заснуть не может.

Вот, собственно, и все. ПУШКИН И ГОГОЛЬ. Гоголь (падает из-за кулис на сцену и мирно лежит). Пушкин (выходит, спотыкается об Гоголя и падает): Вот черт! Никак об Гоголя! Гоголь (поднимаясь): Мерзость какая! Отдохнуть не дадут.(Идет, спотыкается об Пушкина и падает.) — Никак об Пушкина споткнулся! Пушкин (поднимаясь): Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об Гоголя и падает.) — Никак опять об Гоголя! Гоголь (поднимаясь): Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкается об Пушкина и падает.) — Вот мерзопакость! Опять об Пушкина! Пушкин (поднимаясь): Хулиганство! Сплошное хулиганство! Вот черт! Опять об Гоголя! Гоголь (поднимаясь): Это издевательство сплошное!(Идет, спотыкается об Пушкина и падает.) — Опять об Пушкина! Пушкин (поднимаясь): Вот черт! Истинно это черт!(Идет, спотыкается об Гоголя и падает.) — об Гоголя! Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость!(Идет, спотыкается об Пушкина и падает.) — об Пушкина! Пушкин (поднимаясь): Вот черт!(Идет, спотыкается об Гоголя и падает за кулисы.) — об Гоголя! Гоголь (поднимаясь): Мерзопакость! (Уходит за кулисы.) За сценой слышен голос Гоголя: "Об Пушкина!"

Занавес. ИСТОРИЯ ДЕРУЩИХСЯ. Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его. Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам. Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал. А Андрей Карлович протер вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать. СОН. Калугин заснул и увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит милиционер. Калугин проснулся, почесал рот и опять заснул и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах притаился и сидит милиционер. Калугин проснулся, положил под голову газету, чтобы не мочить слюнями подушку, и опять заснул, и опять увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит милиционер. Калугин проснулся, переменил газету, лег и заснул опять. Заснул и опять увидел, будто он идет мимо кустов, а в кустах сидит милиционер. Тут Калугин проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и опять увидел сон, будто он сидит за милиционером, а мимо проходят кусты. Калугин закричал и заметался в кровати, но проснуться уже не мог. Калугин спал четыре дня и четыре ночи подряд и на пятый день проснулся таким тощим, что сапоги пришлось подвязывать к ногам веревочкой, чтобы они не сваливались. В булочной, где Калугин всегда покупал пшеничный хлеб, его не узнали и подсунули ему полуржаной. А санитарная комиссия, ходя по квартирам и увидя Калугина, нашла его антисанитарным и никуда не годным и приказала ЖАКТу выкинуть Калугина вместе с сором. Калугина сложили пополам и выкинули его как сор. ЧЕТЫРЕ ИЛЛЮСТРАЦИИ ТОГО, КАК НОВАЯ ИДЕЯ ОГОРОШИВАЕТ ЧЕЛОВЕКА, К НЕЙ НЕ ПОДГОТОВЛЕННОГО. 1. Писатель: Я писатель.

Читатель: А, по-моему, ты говно! (Писатель стоит несколько минут потрясенный этой новой идеей, и падает замертво. Его выносят). 2. Художник: Я художник.

Рабочий: А, по-моему, ты говно! (Художник тут же побледнел как полотно и как тростинка закачался и неожиданно скончался. Его выносят). 3. Композитор: Я композитор.

Ваня Рублев: А, по-моему, ты говно! (Композитор, тяжело дыша, так и осел. Его неожиданно выносят). 4. Химик: Я химик.

Физик: А, по-моему, ты говно! (Химик не сказал больше ни слова и тяжело рухнул на пол). НЕУДАЧНЫЙ СПЕКТАКЛЬ. На сцену выходит Петраков-Горбунов, хочет что-то сказать, но икает. Его начинает рвать. Он уходит. Выходит Притыкин. Притыкин: Уважаемый Петраков-Горбунов должен сооб… (Его рвет и он убегает).

Выходит Макаров. Макаров: Чтобы не быть … (Его рвет и он убегает).

Выходит Курова. Курова: Я была бы … (Ее рвет, она убегает).

Выходит маленькая девочка. Маленькая девочка: Папа просил передать вам всем, что театр закрывается. Нас всех тошнит!

Занавес. НАЧАЛО ОЧЕНЬ ХОРОШЕГО ЛЕТНЕГО ДНЯ.(СИМФОНИЯ) Чуть только прокричал петух, Тимофей выскочил из окошка на крышу и напугал всех, кто проходил в это время по улице. Крестьянин Харитон остановился, поднял камень и пустил им в Тимофея. Тимофей куда-то исчез. "Вот ловкач!" — закричало человеческое стадо и некто Зубов разбежался и со всего маху двинулся головой об стену. "Эх!" — вскрикнула баба с флюсом. Но Комаров сделал этой бабе тепель-тапель, и баба с флюсом убежала в подворотню. Мимо шел Фитилюшкин и посмеивался. К нему подошел Комаров и сказал: "Эй, ты, сало!" — и ударил Фитилюшкина по животу. Фитилюшкин прислонился к стене и начал икать. Ромашкин плевался сверху из окна, стараясь попасть в Фитилюшкина. Тут же невдалеке носатая баба била корытом своего ребенка. А молодая толстенькая мать терла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стену. Маленькая собачка, сломав свою тоненькую ножку, валялась на панели. Маленький мальчик ел из плевательницы какую-то гадость. У бакалейного магазина стояла длинная очередь за сахаром. Бабы громко ругались и толкали друг друга кошелками. Крестьянин Харитон, напившись денатурату, стоял перед бабами с расстегнутыми штанами и произносил нехорошие слова. Таким образом начинался хороший летний день. ОХОТНИКИ На охоту поехало шесть человек, а вернулось-то только четыре. Двое-то не вернулись. Окнов, Козлов, Стрючков и Мотыльков благополучно вернулись домой, а Широков и Каблуков погибли на охоте. Окнов целый день ходил потом расстроенный и даже не хотел ни с кем разговаривать. Козлов неотступно ходил следом за Окновым и приставал к нему с различными вопросами, чем и довел Окнова до высшей точки раздражения.

Козлов: Хочешь закурить? Окнов: Нет. Козлов: Хочешь я тебе принесу ту вон штуку? Окнов: Нет. Козлов: Может быть, хочешь, я тебе расскажу что-нибудь смешное? Окнов: Нет. Козлов: Ну, хочешь пить? У меня вот тут вот есть чай с коньяком. Окнов: Мало того, что я тебя сейчас этим камнем по затылку ударил, я тебе еще оторву ногу. Стрючков и Мотыльков: Что вы делаете? Что вы делаете? Козлов: Приподнимите меня с земли. Мотыльков: Ты не волнуйся, рана заживет. Козлов: А где Окнов? Окнов (Отрывая Козлову ногу): Я тут, недалеко! Козлов: Ох, матушки! Спа-по-си! Стрючков и Мотыльков: Никак он ему и ногу оторвал! Окнов: Оторвал и бросил ее вон туда! Стрючков: Это злодейство! Окнов: Что-о? Стрючков: …ейство… Окнов: Ка-а-ак? Стрючков: Нь…нь…никак. Козлов: Как же я дойду до дому? Мотыльков: Не беспокойся, мы тебе приделаем деревяшку. Стрючков: Ты на одной ноге стоять можешь? Козлов: Могу, но не очень-то. Стрючков: Ну, мы тебя поддержим. Окнов: Пустите меня к нему! Стрючков: Ой, нет, лучше уходи! Окнов: Нет, пустите! …Пустите! Пусти… Вот, что я хотел сделать! Стрючков и Мотыльков: Какой ужас! Окнов: Ха-ха-ха! Мотыльков: А где же Козлов? Стрючков: Он уполз в кусты. Мотыльков: Козлов, ты тут? Козлов: Мама…! Мотыльков: Вот ведь до чего дошел! Стрючков: Что же с ним делать? Мотыльков: А тут уж ничего с ним не поделаешь. По-моему, его надо просто удавить. Козлов! А, Козлов? Ты меня слышишь? Козлов: Ох, слышу, да плохо. Мотыльков: Ты, брат, не горюй. Мы сейчас тебя удавим. Постой!.. Вот… Вот… Вот… Стрючков: Вот сюда вот еще! Так, так, так! Ну-ка еще … Ну, теперь готово! Мотыльков: Теперь готово. Окнов: Господи, благослови! ВСТРЕЧА. Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встретил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси. Вот, собственно, и все. ИСТОРИЯ Абрам Демьянович Пантопасов громко вскрикнул и прижал к глазам платок. Но было поздно. Пепел и мягкая пыль залепила глаза Абрама Демьяновича. С этого времени глаза Абрама Демьяновича начали болеть, постепенно покрылись они противными болячками, и Абрам Демьянович ослеп. Слепого инвалида Абрама Демьяновича вытолкали со службы и назначили ему мизерную пенсию в 36 рублей в месяц. Совершенно понятно, что этих денег не хватало на жизнь Абраму Демьяновичу. Кило хлеба стоило рубль десять копеек, а лук-порей стоил 48 копеек на рынке. И вот инвалид труда стал все чаще прикладываться к выгребным ямам. Трудно было слепому среди всей шелухи и грязи найти с'едобные отбросы. А на чужом дворе и самою-то помойку найти не легко. Глазами-то не видать, а спросить: "где тут у вас помойная яма?" — как-то не ловко. Оставалось только нюхать. Некоторые помойки так пахнут, что за версту слышно, другие, которые с крышкой, совершенно найти невозможно. Хорошо, если дворник добрый попадется, а другой так шуганет, что всякий аппетит пропадает. Однажды Абрам Демьянович залез на чужую помойку и его там укусила крыса, и он вылез обратно. Так в тот день и не ел ничего. Но вот как-то утром у Абрама Демьяновича что-то отскочило от правого глаза. Абрам Демьянович потер этот глаз и вдруг увидел свет. А потом и от левого глаза что-то отскочило, и Абрам Демьянович прозрел. С этого дня Абрам Демьянович пошел в гору. Всюду Абрама Демьяновича нарасхват. А в Наркомтяжпроме, так там Абрама Демьяновича чуть-ли не на руках носили. И стал Абрам Демьянович великим человеком. АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА. * * * Пушкин был поэтом и все что-то писал. Однажды Жуковский застал его за писанием и громко воскликнул: "Да никак ты писака!" С тех пор Пушкин очень полюбил Жуковского и стал называть его по-приятельски просто Жуковым. * * * Как известно, у Пушкина никогда не росла борода. Пушкин очень этим мучился и всегда завидовал Захарьину, у которого, наоборот, борода росла вполне прилично."У него растет, а у меня не растет", — частенько говаривал Пушкин, показывая ногтями на Захарьина, и всегда был прав. * * * Однажды Петрушевский сломал свои часы и послал за Пушкиным. Пушкин пришел, осмотрел часы Петрушевского и положил их обратно на стол. "Что скажешь, брат Пушкин?" — спросил Петрушевский. "Стоп машина", — сказал Пушкин. * * * Когда Пушкин сломал себе ноги, то стал передвигаться на колесах. Друзья любили дразнить Пушкина и хватали его за эти колеса. Пушкин злился и писал про друзей ругательные стихи. Эти стихи он называл "эпиграммами". * * * Лето 1829 года Пушкин провел в деревне. Он вставал рано утром, выпивал жбан парного молока и бежал к реке купаться. Выкупавшись в реке, Пушкин ложился на траву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке. При встрече с вонючими мужиками Пушкин кивал им головой и зажимал пальцем свой нос. А вонючие мужики ломали свои шапки и говорили: "Это ничаво". * * * Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас! У Пушкина было четыре сына и все идиоты. Один не умел даже сидеть на стуле и все время падал. Пушкин-то и сам довольно плохо сидел на стуле. Бывало, сплошная умора: сидят они за столом; на одном конце Пушкин все время со стула падает, а на другом конце его сын. Просто хоть святых вон выноси. * * * Николай и написал стихотворение на именины императрицы. Начинается так: "Я помню чудное мгновенье…" и тому подобное дальше. Тут к нему пришел Пушкин и прочитал. А вечером у Зинаиды Волконской имел большой через него успех, выдавая, как всегда, за свои. Что значит профессиональная память у человека была. И вот утром, когда Александра Федоровна кофий пьет, царь-супруг ей свою бумажку подсовывает под блюдечко. Она прочитала и говорит: "Ах, Коко, как мило, где ты достал, это же свежий Пушкин!" * * * Достоевский пришел в гости к Гоголю. Позвонил. Ему открыли. "Что вы, — говорят, — Федор Михайлович, Николай Васильевич уже лет 50 как умер." "Ну что же, — подумал Достоевский, — царствие ему небесное, — я ведь тоже когда-нибудь умру." * * * Лев Толстой очень любил детей. За обедом он им все сказки рассказывал, истории с моралью, для поучения. * * * Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пушкин говорит:- Стреляй первый ты. — Как я? Нет ты! — Ах я? Нет ты! Так и не стали стреляться. * * * Лермонтов любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай рубить подушки! Тут и любимая собака не попадайся под руку — штук сорок как-то зарубил! А Пушкин ни от каких стихов не плакал. Ни за что. * * * Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает кого-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать. Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: "Смотри-ка, Арина Родионовна, я пришел!" * * * Лев Толстой очень любил детей, а взрослых терпеть не мог, особенно Герцена. Как увидит, так и бросается костылем, и все в глаз норовит, в глаз. А тот делает вид, что не замечает, и все говорит: "О, Толстой, о, Толстой!.." * * * Пушкин часто бывал в гостях у Вяземского, подолгу сидел на окне, все видел и все знал. Он знал, что Лермонтов любит его жену. Потому считал не совсем уместным передавать ему лиру. Думал Тютчеву послать за границу — не пропустили, сказали: не подлежит: имеет художественную ценность. А Некрасов ему как человек не нравился. Вздохнул и оставил лиру у себя. * * * Однажды Гоголю подарили канделябр. Он сразу нацепил на него бакенбарды и стал дразниться: "Эх ты, — говорит, — лира недоделанная!" * * * Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил львиную шкуру и поехал в маскарад. Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное, увидел и кричит: "Спорим, это Лев Толстой! Спорим, это Лев Толстой!" * * * Однажды Чернышевский увидел из окна своей мансарды, как Лермонтов вскочил на коня и крикнул: "В Пассаж!" "Ну что же, — подумал Чернышевский, — вот Бог даст революция будет, тогда и я так-то крикну!" И стал репетировать перед зеркалом, повторяя на разные манеры: "В Пассаж! В Пассаж! В Пассссажжж! В Пассааааж!" * * * Лев Толстой очень любил детей. Бывало привезет в кабриолете штук пять и всех оделяет. А Герцену вечно не везло: то вшивый достанется, то кусачий… А попробуй при Льве поморщиться — схватит костыль и трах по башке! Снится однажды Герцену сон. Будто эмигрировал он в Лондон, и живется ему там очень хорошо. Купил он будто собаку бульдожьей английской породы. До того злючий пес — сил нет: кого увидит, на того и бросается. И уж если достигнет, вцепится мертвой хваткой, и все — можешь бежать заказывать панихиду. И вдруг он будто даже не в Лондоне, а в Москве. Идет по Тверскому бульвару, а навстречу ему Лев Толстой… И надо же… Тут на самом интересном месте пришла Авдотья Панаева и разбудила. * * * Лев Толстой очень любил детей. За обедом он им все сказки рассказывал для поучения. Бывало все уже консоме с паштетом с'ели, профитрош, устриц, бламанже, пломбир, а он все первую ложку супа перед бородой держит, рассказывает. Мораль выведет и хлоп ложкой об стол. * * * Лев Толстой очень любил детей. Однажды он шел по Тверскому бульвару и увидел идущего впереди Пушкина. Пушкин, как известно, ростом был невелик. "Конечно, это уже не ребенок, это, скорее, подросток, — подумал Толстой. — Все равно: дай догоню и поглажу по головке." И побежал догонять Пушкина. Пушкин же не зная Толстовских намерений, бросился наутек. Пробегают мимо городового. Сей страж порядка был возмущен неприличною быстротой в людном месте и бегом устремился вслед с целью остановить. Западная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются преследованию со стороны властей. * * * У Вяземского была квартира с окном на Тверской бульвар. Пушкин очень любил ходить к нему в гости. Придет, бывало, и сразу прыг на подоконник и свесится из окна, и смотрит. Чай ему тоже туда, на окно подавали. Иной раз там и заночует. Ему даже матрац купили специальный, только он его не признавал. "К чему, — говорит, — такие роскоши!" — и спихнет матрац с подоконника. А потом всю ночь возится, спать не дает. * * * Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное, тоже очень любил собак, но был болезненно самолюбив и это скрывал (насчет собак), чтоб никто не мог сказать, что он подражает Лермонтову. Про него уже и так много говорили. * * * Однажды Пушкин написал письмо Рабиндранату Тагору. "Дорогой далекий друг, — писал он, — я вас не знаю и вы меня не знаете. Очень бы хотелось познакомиться. Всего хорошего. Саша." Когда письмо принесли, Тагор предавался самосозерцанию. Так погрузился, хоть режь его. Жена толкала — толкала, письмо подсовывала — не видит. Так и не познакомились. Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Державину. Гавриилу Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и впрямь Пушкин, сходя в гроб благословил его. * * * Лев Толстой очень любил детей. Приведут полную комнату, шагу ступить негде, а он все кричит: "Еще, еще!" * * * Однажды Ф.М. Достоевскому, царствие ему небесное, исполнилось 150 лет. Он обрадовался и устроил день рождения. Пришли к нему все писатели, только, почему-то наголо обритые, как сговорились. У одного Гоголя усы нарисованы. Ну, хорошо. Выпили, закусили, поздравили новорожденного, царствие ему небесное, сели играть в вист. Сдал Лев Толстой — у каждого по пяти тузов. Что за черт? Так не бывает. Сдай-ка, брат Пушкин, лучше ты! "Я, — говорит, — пожалуйста, сдам!" И сдал всем по шести тузов и две пиковые дамы. Ну и дела! Сдай-ка ты, брат Гоголь. Гоголь сдал… Ну, знаете… Даже нехорошо сказать. Так как-то получилось. Нет, право слово, лучше не надо. * * * Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и задумался о душе. Что же он там надумал, так никто и не узнал. Только на другой день Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное, встретил Гоголя на улице и отшатнулся. "Что с Вами, — воскликнул он, — Николай Васильевич? У Вас вся голова седая." * * * Однажды Пушкин решил испугать Тургенева, и спрятался на Тверском бульваре под лавкой. А Гоголь тоже решил в этот день испугать Тургенева, переоделся Пушкиным и спрятался под другой лавкой. Тут Тургенев идет. Как они оба выскочат! * * * Лев Толстой очень любил детей. Однажды он играл с ними весь день и проголодался. Пришел к жене. "Сонечка, — говорит, — ангельчик, сделай мне тюрьку." Она возражает: "Левушка, ты не видишь, я "Войну и мир" переписываю." "А-а, — возопил он, — я так и знал, что тебе мой литературный фимиам дороже моего "я"!" И костыль задрожал в его судорожной руке. Однажды Лермонтов купил яблок и пришел на Тверской бульвар, и стал угощать присутствующих дам. Все брали и говорили "мерси". Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от волнения он так задрожал, что яблоко упало к ее ногам (Натальи Николаевны, а не Александрины). Одна из собак схватила яблоко и бросилась бежать. Александрина, конечно же, побежала за ней. Они были одни впервые в жизни (Лермонтов, конечно с Натальей Николаевной, а не Александрина с собакой). Кстати, она (Александрина) ее не догнала. * * * Тургенев хотел быть храбрым, как Лермонтов, и пошел покупать саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял и закричал нарочно: "Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним вовсе и не было), смотри-ка — Тургенев саблю покупает! Давай мы с тобой ружье купим!" Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в Баден-Баден. * * * Однажды Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное, поймал на улице кота. Ему надо было живого кота для романа. Бедное животное пищало, хрипело и закатывало глаза, потом притворилось мертвым. Тут он его и отпустил. Обманщик укусил бедного, в свою очередь, писателя за ногу и скрылся. Так и остался невоплощенным лучший роман Федера Михайловича Достоевского, царствие ему небесное, "Бедное животное". Про котов. * * * Лев Толстой жил на площади Пушкина, а Герцен — у Никитских ворот. Обоим по литературным делам часто приходилось бывать на Тверском бульваре. И уж если встретятся — беда: погонится и хоть раз, да врежет костылем по башке. А бывало и так, что впятером оттаскивали, и Герцена из фонтана в чувство приводили. Вот почему Пушкин в гости к Вяземскому ходил, на окошке сидел. Так этот дом потом и назывался — "Дом Герцена". * * * Пушкин шел по Тверскому бульвару и встретил красивую даму. Подмигнул ей, а она как захохочет! "Не обманете, — говорит, — Николай Васильевич! Лучше отдайте три рубля, что давеча в буриме проиграли." Пушкин сразу догадался в чем дело. "Не отдам, — говорит, — дура!" Показал ей язык и убежал. Что потом Гоголю было!.. * * * Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у него вовсе совести не было. Однажды невесту в карты проиграл. И не отдал. Лермонтов хотел у Пушкина жену увезти на Кавказ. Все смотрел на нее из-за колонны, все смотрел… Вдруг устыдился своих желаний. "Пушкин, — думает, — зеркало русской революции, а я свинья". Пошел встал перед ним на колени и говорит: "Пушкин, — говорит, — где твой кинжал? Вот грудь моя!" Пушкин долго смеялся. * * * Тургенев мало того, что от природы был робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затюкали. Проснется ночью и кричит: "Мама!" Особенно под старость. * * * Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Он стал продувать — лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой — оказалась велика, череп треснул. Связал веревочкой — рот не открывается. Тут он и проснулся в недоумении, царствие ему небесное. * * * Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царствие ему небесное: "Правда Пушкин великий поэт?" "Неправда", — хотел ответить Ф.М., но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснутый череп, и промолчал. "Молчание — знак согласия," сказал Лев Толстой и ушел. Тут Ф.М., царствие ему небесное, вспомнил, что все это ему приснилось во сне. Но было уже поздно. * * * Шел Пушкин по Тверскому бульвару и увидел Чернышевского. Подкрался и идет сзади. Мимо идущие литераторы кланяются Пушкину, а Чернышевский думает, ему. Радуется. Достоевский прошел — поклонился. Помяловский, Григорович — поклон. Гоголь прошел — засмеялся так и ручкой сделал, привет — тоже приятно. Тургенев — реверанс. Потом Пушкин ушел к Вяземскому чай пить. А тут навстречу Толстой, молодой еще был, без бороды, в эполетах. И не посмотрел даже. Чернышевский потом записал в дневнике: "Все писатели хорошие, один Лев Толстой хам, потому, что граф." * * * Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пошел в гости к Вяземскому. Выглянул случайно в окно и видит — Толстой Герцена костылем лупит, а кругом детишки стоят и смеются. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин. * * * Толстой очень любил детей и писал про них стихи. Стихи он списывал в отдельную тетрадку. Однажды после чаю подает эту тетрадку жене. "Гляньте, Софи, правда, лучше Пушкина?" — а сам сзади костыль держит. Она прочитала и говорит: "Нет, Левушка, гораздо хуже. А чье это?" Тут он ее костылем по башке — трах! С тех пор во всем полагался на ее литературные вкусы. Лермонтов был влюблен в Наталью Николаевну Пушкину, но ни разу с ней не разговаривал. Однажды он вывел своих собак погулять на Тверской бульвар. Ну они, натурально визжат, кусаются, всего его испачкали. А тут навстречу она с сестрой Александриной. "Посмотри, — говорит, — мон шер, охота некоторым жизнь себе осложнять! Лучше уж детей держать побольше!" Лермонтов аж плюнул про себя. "Ну и дура, — думает, — мне такую и даром не надо!" С тех пор и не мечтал увезти ее на Кавказ. * * * Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Майкову. Майков усадил его в кресло и угощает пустым чаем. "Поверите ли, — говорит, — Александр Сергеевич, — куска сахару в доме нет. Давеча Гоголь приходил и весь сахар с'ел." Гоголь ему ничего не сказал. * * * Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего на Колыму в лагерь. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека, и доводит его до смерти. Гоголь назвал роман "Герой нашего времени". Подписался "Пушкин". И отнес роман Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Тургенев был человек робкий. Он прочитал роман и покрылся холодным потом. Решил скорее отредактировать. Место действия он перенес на Кавказ. Заключенного заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижали героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максима Максимовича. Зачеркнул "Пушкин" и написал "Лермонтов". Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот и лег спать. Вдруг посреди сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название! Название! Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден. * * * Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно, детей). Но не умел. Бывало пишет роман "Война и мир", а сам думает: "Трень-день, тер-день-день!" * * * Однажды Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок в окно. Под окном у него была керосиновая лавка, и окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идет в первый раз по Петербургу. Навстречу ему Петрашевский. Ничего не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел. Со значением. * * * Пушкин сидит у себя дома и думает: "Я гений, ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений. И Достоевский, царствие ему небесное, тоже гений! Когда же это кончится? Тут-то все и кончилось. Пушкин был не то что ленив, но склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же — хлопотун ужасный, вечно одержимый жаждой деятельности. Пушкин этим часто злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?" и тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петиции подписывать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же остаться Пушкин не боялся. Слава богу, крепостные были. Было кого послать. * * * Счастливо избежав однажды встречи со Львом Толстым, идет Герцен по Тверскому бульвару и думает: "Все же жизнь иногда прекрасна". Тут ему под ноги огромный черный котище — враз сбивает с ног. Только встал, отряхивает с себя прах — налетает свора черных собак, бегущая за этим котом, и повергает его на землю. Вновь подымается будущий издатель "Колокола" и видит: навстречу на вороном коне гарцует владелец собак поручик Лермонтов. "Конец, — мыслит автор "Былого и дум", — сейчас разбегутся и …" Ничуть не бывало. Сдержанный привычной рукой, конь строевым шагом проходит мимо и только, почти миновав уже Герцена, размахивается хвостом и — хлясть по морде! Очки, натурально, летят в кусты. "Ну, это еще полбеды"- думает автор "Сороки — воровки", берет очки, водружает их себе на нос — и что видит посередине куста? Ехидно улыбающееся лицо Льва Толстого! Но Толстой ведь не изверг был. "Проходи, — говорит, — проходи, бедолага!" — и погладил по головке. * * * Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил маску и поехал на бал-маскарад. Там к нему подпорхнула прелестная дама и сунула ему записочку. Гоголь читает и думает: "Если это мне как Гоголю — что я, спрашивается, должен делать? Если это мне как Пушкину — я как человек порядочный не могу воспользоваться. А если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим вниманием? А, ну ее!" И бросил записку в помойку. * * * Лев Толстой и Ф.М. Достоевский поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся у себя в кабинете и начал писать роман, для детей, конечно (он их очень любил). А Достоевский сидит у себя и думает: "Тургенев человек робкий. Он сидит у себя сейчас и думает: "Достоевский человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может". Что же мне стараться (это Достоевский думает). Напишу нарочно похуже, все равно деньги мои будут (на сто рублей спорили)". А Тургенев в это время сидит у себя и думает: "Достоевский человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может. С другой стороны, Толстой — граф. Тоже лучше не связываться. Ну их совсем!" И в ту же ночь уехал в Баден-Баден. * * * Ф.М. Достоевский, царствие ему небесное, страстно любил жизнь. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой) не ценили этого, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Прятались от него под лавку и шушукались там: "Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как трахнет костылем!" Дети любили Пушкина. Они говорили: "Он веселый! Смешной такой!" И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, однако, одно окно в этом доме… Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар… Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел себя! Он, конечно, сразу понял, кто это. А вы? * * * Ольга Форш подошла к Алексею Толстому и что-то сделала. Алексей Толстой тоже что-то сделал. Тут Константин Федин и Валентин Стенич выскочили на двор и принялись разыскивать подходящий камень. Камня они не нашли, но нашли лопату. Этой лопатой Константин Федин с'ездил Ольгу Форш по морде. Тогда Алексей Толстой разделся голым и, выйдя на Фонтанку, стал ржать по-лошадиному. Все говорили: "Вот ржет крупный современный писатель". И никто Алексея Толстого не тронул. ВЕЩЬ Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили. Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Горничная Наташа, в наколке и передничке, все время невозможно смеялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузливо опускала глаза, изображая, что она стесняется. Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом. Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах. Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели колбасу. Немного погодя все опять заговорили. Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни мама, ни горничная Наташа не могли догадаться, кто стучит в дверь. — Как это странно, — сказал папа, — кто бы там мог стучать в дверь? Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказала: — Странно. Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку, выпил и встал из-за стола. Ростом папа был невысок. Не в пример маме. Мама была высокой полной женщиной с лошадиным голосом, а папа был просто ее супруг. В добавление ко всему прочему, папа был веснушчат. Он одним шагом подошел к двери и спросил: — Кто там? — Я, — сказал голос за дверью. Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущенная и розовая. Как цветок. Папа сел. Мама выпила еще. Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда. Папа посмотрел на них и ничего плохого не сказал, а только выпил, так же, как и мама. Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады, ели до утра. Но мама молчала, сидя на своем месте. Это было очень неприятно. Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вскочила с испуга и закричала, что она ясно видит, как с улицы в окно кто-то заглянул. Другие уверяли маму что это невозможно, так как их квартира в третьем этаже, и никто с улицы в окно посмотреть не мог, — для этого нужно быть великаном или Голиафом. Но маме взбрела в голову крепкая мысль. Ничто на свете не могло ее убедить, что в окно никто не смотрел. Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил. Наташа и горничная как цветок сидели, потупив глаза от конфуза. — Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, — кричала мама. Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже во двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа. Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказав, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел. Папа даже руками развел. — Вот, — сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы. В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его, папа захлопнул рамы и сказал: — Никого нет там. Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату и даже открыл окно и вошел. Мама была страшно взволнована. Она грохнулась в истерику, но, выпив немного предложенного ей папой и закусив грибками, успокоилась. Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить. Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отложил газету в сторону и выпил рюмочку. — Хорошо, — сказал папа, — но не хватает огурцов! Мама неприлично заржала, отчего горничные сильно сконфузились и принялись рассматривать узор на скатерти. Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет. У мамы взбилась седая пышная прческа, на лице проступили красные пятна, и, в общем, рожа была возбужденная. Папа подтянул свои штаны и начал тост. Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах. Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие. Монах, который вылез из-под стола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет! Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста. Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу — не то рукой, не то ногой. Мама принялась кричать и звать на помощь. А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху, отпустил. Потом, никем не замеченный, монах скрылся под стол и закрыл за собой люк. Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой. Выпив еще по рюмочке, все посидели, мирно беседуя. Вдруг папа побагровел и принялся кричать: — Что! Что! — кричал папа — Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня, как на неудачника! Я вам не приживальщик! Сами вы негодяи! Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне. — Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! — шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе. А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошел на службу. ГРИГОРЬЕВ И СЕМЕНОВ Григорьев /ударяя Семенова по морде/: Вот вам и зима настала. Пора печи топить. Как по-вашему? Семенов: По-моему, если отнестись серьезно к вашему замечанию, то, пожалуй, действительно пора затопить печку. Григорьев /ударяя Семенова по морде/: А как по-вашему, зима в этом году будет холодная или теплая? Семенов: Пожалуй, судя по тому, что лето было дождливое, зима будет холодная. Если лето дождливое, то зима всегда холодная. Григорьев /ударяя Семенова по морде/: Я не зябну. Семенов: Ох! Григорьев /ударяя Семенова по морде/: Что ох? Семенов /держась рукой за щеку/: Ох! Лицо болит! Григорьев: Почему болит? /и с этими словами хвать Семенова по морде/ Семенов: /падая со стула/ Ох! Сам не знаю. Григорьев: /ударяя Семенова ногой по морде/ У меня ничего не болит. Семенов: Я тебя, сукин сын, отучу драться. /Пробует встать/ Григорьев: /Ударяя Семенова по морде/ Тоже, учитель нашелся! Семенов: /Валится на спину/ Сволочь паршивая! Григорьев: Ну, ты, выбирай выражения полегче! Семенов: /Силясь подняться/ Я, брат, долго терпел. Но хватит. С тобой, видно, нельзя по-хорошему. Ты, брат, сам виноват. Григорьев: /Ударяя Семенова каблуком по морде/ Говори, говори! Послушаем. Семенов: /Валится на спину/ Ох! * * * Одна девочка сказала: "Гвя". Другая девочка сказала: "Хфы". Третья девочка сказала: "Мбрю". А Ермаков капусту из-под забора хряпал, хряпал и хряпал. Видно уже вечер наступил. Мотька с говном наигрался и спать пошел. Моросил дождик. Свиньи горох ели. Рагозин в женскую баню подглядывал. Сенька на Маньке верхом сидел. Манька же дремать начала. Потемнело небо. Заблистали звезды. Под полом крысы мышку загрызли. Спи, мой мальчик, не пугайся глупых снов. Глупые сны от желудка. СУНДУК. Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться. — Вот, говорил, задыхаясь, человек с тонкой шеей, — я задыхаюсь в сундуке, потому, что у меня тонкая шея. Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою. Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественно, при равных шансах, потому, что естественно побеждает смерть, а жизнь, обреченная на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты, не теряя напрасной надежды. В этой же борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафталином. Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой. Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!.. Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал… Ой! Опять что-то призошло? Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю… А это еще что такое? Почему я пою? Кажется у меня болит шея… Но где же сундук? Почему я вижу все, что находится у меня в комнате? Да никак я лежу на полу! А где же сундук? Человек с тонкой шеей поднялся с пола и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и на кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было. Человек с тонкой шеей сказал: — Значит жизнь победила смерть неизвестным для меня способом. ПАКИН и РАКУКИН. -Ну ты, не очень-то фрякай! — сказал Пакин Ракукину. Ракукин сморщил нос и недоброжелательно посмотрел на Пакина. — Что глядишь? Не узнал? — спросил Пакин. Ракукин пожевал губами и, с возмущением повернувшись на своем вертящемся кресле, стал смотреть в другую сторону. Пакин побарабанил пальцами по своему колену и сказал: — Вот дурак! Хорошо бы его по затылку палкой хлопнуть. Ракукин встал и пошел из комнаты, но Пакин быстро вскочил, догнал Ракукина и сказал: — Постой! Куда помчался? Лучше сядь, и я покажу тебе кое-что. Ракукин остановился и недоверчиво посмотрел на Пакина. — Что, не веришь? — спросил Пакин. — Верю, — сказал Ракукин. — Тогда садись вот сюда, в это кресло, — сказал Пакин. И Ракукин сел обратно в свое вертящееся кресло. — Ну вот, — сказал Пакин, — чего сидишь в кресле как дурак? Ракукин подвигал ногами и быстро замигал глазами. — Не мигай, — сказал Пакин. Ракукин перестал мигать глазами и, сгорбившись, выпятил живот и вытянул шею. — Эх, — сказал Пакин, — так бы и шлепнул тебя по подрыльнику! Ракукин икнул, надул щеки и потом осторожно выпустил воздух через ноздри. — Ну ты, не фрякай! — сказал Пакин Ракукину. Ракукин еще больше вытянул шею и опять быстро-быстро замигал глазами. Пакин сказал: — Если ты, Ракукин, сейчас не перестанешь мигать, я тебя ударю ногой по грудям. Ракукин, чтобы не мигать, скривил челюсти и еще больше вытянул шею, и закинул назад голову. — Фу, какой мерзопакостный у тебя вид, — сказал Пакин. — Морда как у курицы, шея синяя, просто гадость! В это время голова Ракукина закидывалась назад все дальше и дальше и, наконец, потеряв напряжение, свалилась на спину. — Что за черт! — воскликнул Пакин. — Это что еще за фокусы? Если посмотреть от Пакина на Ракукина, то можно было подумать, что Ракукин сидит вовсе без головы. Кадык Ракукина торчал вверх. Невольно хотелось думать, что это нос. — Ой, Ракукин! — сказал Пакин. Ракукин молчал. — Ракукин! — повторил Пакин. Ракукин не отвечал и продолжал сидеть без движения. — Так, — сказал Пакин, — подох Ракукин. Пакин перекрестился и на цыпочках вышел из комнаты. Минут четырнадцать спустя из тела Ракукина вылезла маленькая душа и злобно посмотрела на то место, где недавно сидел Пакин. Но тут из-за шкафа вышла высокая фигура ангела смерти, и, взяв за руку ракукинскую душу, повела ее куда-то, прямо сквозь дома и стены. Ракукинская душа бежала за ангелом смерти, поминутно злобно оглядываясь. Но вот ангел смерти поддал ходу, и ракукинская душа, подпрыгивая и спотыкаясь, исчезла вдали за поворотом. ЧТО ТЕПЕРЬ ПРОДАЮТ В МАГАЗИНАХ Каратыгин пришел к Тикакееву и не застал его дома. А Тикакеев в это время был в магазине и покупал там сахар, мясо и огурцы. Каратыгин потоптался у дверей Тикакеева и собрался уже писать записку, вдруг смотрит, идет сам Тикакеев и несет в руках клеенчатую кошелку. Каратыгин увидел Тикакеева и кричит ему: — А я вас уже целый час жду! — Неправда, — говорит Тикакеев, — я всего двадцать пять минут как из дома. — Ну уж этого я не знаю, — сказал Каратыгин, — а только я уже целый час. — Не врите! — сказал Тикакеев, — Стыдно врать. — Милостивейший госудать, — сказал Каратыгин, — Потрудитесь выбирать выражения. — Я считаю… — начал было Тикакеев, но его перебил Каратыгин: — Если вы считаете… — сказал он, но тут Каратыгина перебил Тикакеев и сказал: — Сами-то вы хороши! Эти слова так взбесили Каратыгина, что он зажал пальцем одну ноздрю, а другой ноздрей сморкнулся в Тикакеева. Тогда Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец и ударил им Каратыгина по голове. Каратыгин схватился руками за голову, упал и умер. Вот какие большие огурцы продаются теперь в магазинах! ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК * * * Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьется. * * * Человеку полезно знать только то, что ему полагается. Могу в пример привести следующий случай: один человек знал немного больше, а другой немного меньше того, что им полагалось знать. И что же? Тот, кто знал немного меньше, разбогател, а тот, кто знал немного больше, всю жизнь прожил только в достатке. * * * Старичок чесался обеими руками. Там, где нельзя было до стать двумя руками, старичок чесался одной, но зато быстро-быстро. И при этом быстро мигал глазами.

Симфония #2 ("Литературная газета",1968 г.) БАСНЯ (1935 г.) Один человек небольшого роста сказал: "Я согласен на все, только бы быть хоть капельку повыше." Только он это сказал, как смотрит — стоит перед ним волшебница. — Чего ты хочешь? — спрашивает волшебница. А человек небольшого роста стоит и от страха ничего сказать не может. — Ну? — говорит волшебница. А человек небольшого роста стоит и молчит. Волшебница исчезла. Тут человек небольшого роста стал плакать и кусать себе ногти. Сначала на руках все ногти сгрыз, а потом на ногах. — Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе. * * * Антон Михайлович плюнул, сказал "Эх", опять плюнул, опять сказал "Эх", опять плюнул, опять сказал "Эх" и ушел. И бог с ним. Расскажу лучше про Илью Павловича. Илья Павлович родился в 1893 г. в Константинополе. Еще маленьким мальчиком его перевезли в Петербург, и тут он окончил немецкую школу на Кирочной улице. Потом он служил в каком-то магазине, потом еще что-то делал, а в начале революции эмигрировал за границу. Ну и бог с ним. Я лучше расскажу про Анну Игнатьевну. Но про Анну Игнатьевну рассказать не так-то просто. Во-первых, я о ней почти ничего не знаю, а во-вторых, я сейчас упал со стула и забыл, о чем собирался рассказывать. Я лучше расскажу о себе. Я высокого роста, неглупый, одеваюсь изящно и со вкусом, не пью, на скачки не хожу, но к дамам тянусь. И дамы не избегают меня. Даже любят, когда я с ними гуляю. Серафима Измайловна неоднократно приглашала меня к себе, а Зинаида Яковлевна тоже говорила, что она всегда рада меня видеть. Но вот с Мариной Петровной у меня вышел забавный случай, о котором я и хочу рассказать. Случай вполне обыкновенный, но все же забавный, ибо Марина Петровна благодаря мне совершенно облысела, как ладонь. Случилось это так: пришел я однажды к Марине Петровне, а она трах! — и облысела. Вот и все. * * * Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по морде человека! Я сижу у себя в комнате и ничего не делаю. Вот кто-то пришел ко мне в гости, он стучится в мою дверь. Я говорю: "Войдите". Он входит и говорит: "Здравствуйте! Как хорошо, что я застал вас дома!" А я его стук по морде, а потом еще сапогом в промежность. Мой гость падает навзничь от страшной боли. А я ему каблуком по глазам! Дескать, нечего шляться, когда не звали! А то еще так. Я предлагаю гостю выпить чашку чая. Гость соглашается, садится к столу, пьет чай и что-то рассказывает. Я делаю вид, что слушаю его с большим интересом, киваю головой, ахаю, делаю удивленные глаза и смеюсь. Гость, польщенный моим вниманием, расходится все больше и больше. Я спокойно наливаю полную чашку кипятка и плещу кипятком гостю в морду. Гость вскакивает и хватается за лицо. А я ему говорю: "Больше нет в душе моей добродетели. Убирайтесь вон!" И я выталкиваю гостя. 1933 г. Господин невысокого роста с камушком в глазу подошел к двери табачной лавки и остановился. Его черные лакированные туфли сияли у каменной ступенечки, ведущей в табачную лавку. Носки туфель были направлены внутрь магазина. Еще два шага и господин скрылся бы за дверью, но он почему-то задержался, будто нарочно для того, чтобы подставить голову под кирпич, упавший с крыши. Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп и, таким образом, кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил черепную кость и застрял в мозгу. Господин не упал-нет, он только пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вытер им лицо, залепленное кровавыми мозгами и, повернувшись к толпе, которая мгновенно собралась вокруг этого господина, сказал — Не беспокойтесь, господа, у меня была уже прививка. Вы видите — у меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однажды случай, я уже привык к этому. Теперь мне все трын-трава. И с этими словами господин надел шляпу и ушел куда-то в сторону, оставив смущенную толпу в недоумении. 1939-40 гг ПИСЬМО Дорогой Никандр Андреевич, получил твое письмо и сразу понял, что оно от тебя. Сначала подумал, что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от тебя, а то было подумал, что оно не от тебя. Я рад, что ты уже давно женился, потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то значит он добился того, чего хотел. И вотя очень рад, что ты женился, потому что когда человек женится на том, на ком хотел, то он, то значит он добился того, чего хотел. Вчера я получил твое письмо, и сразу подумал, что это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от тебя, но распечатал и вижу — точно от тебя. Очень хорошо сделал, что написал мне. Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя еще раньше, до того, как некоторое время не писал — тоже писал. Я сразу, как получил твое письмо, сразу решил, что оно от тебя, и, потом, я очень рад, что ты уже женился. А то, если человек захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало жениться. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком и хотел жениться. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком и хотел жениться. И очень хорошо сделал, что написал мне. Я очень обрадовался, как увидел твое письмо, и сразу даже подумал, что оно от тебя. Правда, пока распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но потом все-таки я решил, что оно от тебя. Спасибо, что написал. Благодарю тебя за это и очень рад за тебя. Ты, может быть, не догадываешься, почему я так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, что ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться. А это, знаешь, очень хорошо жениться именно на том, на ком и хочешь жениться, потому что тогда именно и добиваешься того, чего хотел. Вот именно поэтому я так рад за тебя. А также рад и потому, что ты написал мне. Я еще издали решил, что письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя? А потом думаю: да нет, конечно, от тебя. Сам распечатываю письмо и в то же время думаю: от тебя или не от тебя? От тебя или не от тебя? Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя. Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо. О многом надо сказать, но буквально нет времени. Что успел, написал тебе в этом письме, а остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени. Хорошо, по крайней мере, что ты написал мне письмо. Теперь я знаю, что ты давно уже женился. Я и из прежних писем знал, что ты женился, а теперь опять вижу — совершенно верно, ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я сразу, как увидел твое письмо, так и решил, что ты опять женился. Ну, думаю, хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне теперь, кто твоя новая жена и как это все вышло. Передай привет твоей новой жене. 1933 год "Литературная газета",1973.н31 ПОМЕХА Пронин сказал — У Вас очень красивые чулки. Ирина Мазер сказала — Вам нравятся мои чулки? Пронин сказал — О, да! Очень. — и схватился за них рукой. Ирина сказала — А почему Вам нравятся мои чулки? Пронин сказал — Они очень гладкие. Ирина подняла свою юбку и сказала — А видите, какие они высокие? Пронин сказал — Ой, да, да. Ирина сказала — Но вот тут они уже кончаются и начинается голая нога — Ой какая нога! — сказал Пронин. — У меня очень толстые ноги. А в бедрах я очень широкая, — сказала Ирина. — Покажите, — сказал Пронин. — Нельзя, — сказала Ирина, — я без панталон. Пронин опустился перед ней на колени. Ирина сказала — Зачем Вы встали на колени? Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал — Вот зачем. Ирина сказала — Зачем Вы поднимаете мою юбку еще выше? Я же Вам сказала, что я без панталон. Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал — Ничего, ничего. — То есть как это ничего? — сказала Ирина. Но тут в двери кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну. — Кто там? — спросила Ирина через двери. — Откройте дверь, — сказал резкий голос. Ирина открыла дверь и в комнату вошел человек в черном пальто и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных низших чинов, с винтовками в руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали возле двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал — Ваша фамилия? — Мазер, — сказала Ирина. — Ваша фамилия? — спросил человек в черном пальто обращаясь к Пронину. Пронин сказал — Моя фамилия Пронин. — У Вас оружие есть? — спросил человек в черном пальто. — Нет, — сказал Пронин. — Сядьте сюда, — сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на стул. Пронин сел. — А Вы, — сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине, — наденьте Ваше пальто. Вам придется с нами проехать. — Зачем? — спросила Ирина. Человек в черном пальто не ответил. — Мне нужно переодеться, — сказала Ирина. — Нет, — сказал человек в черном пальто. — Но мне нужно еще кое-что на себя надеть, — сказала Ирина. — Нет, — сказал человек в черном пальто. Ирина молча надела свою шубку. — Прощайте, — сказала она Пронину. — Разговоры запрещены, — сказал человек в черном пальто. — А мне тоже ехать с вами? — спросил Пронин. — Да, — сказал человек в черном пальто, — одевайтесь. Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал — Ну я готов. — Идемте, — сказал человек в черном пальто. Низшие чины и дворник застучали подметками. Все вышли в коридор. Человек в черном пальто запер дверь комнаты и запечатал ее двумя бурыми печатями. — Даешь на улицу, — сказал он. И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью. 1940 РЕАБИЛИТАЦИЯ Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне в лоб, я так его схватил, что он этого не забудет. Уже потом я бил его примусом, а утюгом я бил его вечером. Так что умер он совсем не сразу. Это не доказательство, что ногу я отрезал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшку я убил просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Андрюша с Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было не к чему выскакивать из-за двери. Меня обвиняют в кровожадности, говорят, что я пил кровь, но это не верно: я подлизывал кровяные лужи и пятна- это естественная потребность человека уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А также я не насиловал Елиэавету Андреевну. Во-первых, она уже не была девушкой, а во-вторых, я имел дело с трупом, и ей жаловаться не приходится. Что из того, что она вот-вот должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец был на этом свете, в этом уже не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной была тому его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно, что я сапогом размазал по полу их собачку, но это уже цинизм- обвинять меня в убийстве собаки, когда тут рядом, можно сказать, уничтожины три человеческие жизни. Ребенка я не считаю. Ну хорошо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, сто я сел и испражнился на свои жертвы- это уже, извините, — абсурд. Испражняться- потребность естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаю опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание. 1940 г

ДАНИИЛ ХАРМС

РАССКАЗЫ

Пушкин и гоголь.

– -

Гоголь: (Падает из-за кулис на сцену и смирно лежит).

Пушкин: (Выходит, спотыкается об гоголя и падает.) Вот черт! Никак об гоголя!

Гоголь: (Поднимаясь). Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут! (Идет, спотыкается об пушкина и падает.) Никак об пушкина споткнулся!

Пушкин: (Поднимаясь). Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об гоголя и падает.) Вот черт! Никак опять об гоголя!

Гоголь: (Поднимаясь). Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкается об пушкина и падает.) Вот мерзопакость! Опять об пушкина!

Пушкин: (Поднимаясь). Хулиганство! Сплошное хулиганство! (Идет, спотыкается об гоголя и падает.) Вот черт! Опять об гоголя!

Гоголь: (Поднимаясь). Это издевательство сплошное! (Идет, спотыкается об пушкина и падает.) Опять об пушкина!

Пушкин: (Поднимаясь). Вот черт! Истинно, что черт! (Идет, спотыкается об гоголя и падает.) Об гоголя!

Гоголь: (Поднимаясь). Мерзопакость! (Идет, спотыкается об пушкина и падает.) Об пушкина!

Пушкин: (Поднимаясь). Вот черт! (Идет, спотыкается об гоголя и падает за кулисы.) Об гоголя!

Гоголь: (Поднимаясь). Мерзопакость! (Уходит за кулисы).

За сценой слышен голос гоголя: Об пушкина!

Занавес.

Неудачный спектакль.

– -

На сцену выходит петраков-горбунов, хочет что-то сказать, но икает. Его начинает рвать. Он уходит.

Выходит притыкин.

Притыкин: Уважаемый петраков-горбунов должен сооб… (Его рвет и он убегает.)

Выходит макаров.

Макаров: Егор… (Макарова рвет. Он убегает.)

Выходит серпухов.

Серпухов: Чтобы не быть… (Его рвет, он убегает.)

Выходит курова.

Курова: Я была бы… (Ее рвет, она убегает.)

Выбегает маленькая девочка.

Маленькая девочка: Папа просил передать вам всем, что театр закрывается. Нас всех тошнит.

Занавес.

Макаров и петерсен.

– -

Макаров: Тут, в этой книге, написано о наших желаниях и об исполнении их. Прочти эту книгу, и ты поймешь, как суетны наши желания. Ты также поймешь, как легко исполнить желание другого и как трудно исполнить желание свое.

Петерсен: Ты что-то заговорил больно торжественно. Так говорят вожди индейцев.

Макаров: Эта книга такова, что говорить о ней надо возвышенно. Даже думая о ней, я снимаю шапку.

Петерсен: А руки моешь, прежде чем коснуться этой книги?

Макаров: Да, и руки надо мыть.

Петерсен: Ты и ноги на всякий случай вымыл бы.

Макаров: Это неостроумно и глупо.

Петерсен: Да что же это за книга?

Макаров: Название этой книги таинственно.

Петерсен: Х и — х и — х и!

Макаров: Называется эта книга м а л г и л.

(Петерсен исчезает.)

Макаров: Господи! Что же это такое? Петерсен!

Голос петерсена: Что случилось? Макаров! Где я?

Макаров: Где ты? Я тебя не вижу!

Голос петерсена: А ты где? Я тебя тоже не вижу. Что это за шары?

Макаров: Что же делать? Петерсен, ты слышишь меня?

Голос петерсена: Слышу! Но что такое случилось и что это за шары?

Макаров: Ты можешь двигаться?

Голос петерсена: Макаров! Ты видишь эти шары?

Макаров: Какие шары?

Голос петерсена: Пустите! Пустите меня! Макаров!

(Тихо. Макаров стоит в ужасе, потом хватает книгу и раскрывает ее.)

Макаров: (Читает)" …Постепенно человек теряет свою форму и становится шаром. И, став шаром, человек утрачивает все свои желания."

Занавес.

Случай с петраковым.

– -

Вот однажды петраков хотел спать лечь, да лег мимо кровати. Так об пол ударился, что лежит на полу и встать не может.

Вот петраков собрал последние силы и встал на четвереньки, а силы его покинули, и он опять упал на живот и лежит.

Лежал петраков на полу часов пять. Сначала просто так лежал, а потом заснул.

Сон подкрепил силы петракова. Он проснулся совершенно здоровым, встал, прошелся по комнате и лег осторожно на кровать.

"Ну, — думает, — теперь посплю." А спать-то уже не хочется. Ворочиется петраков с боку на бок и никак заснуть не может.

Вот, собтвенно, и все.

История дерущихся.

– -

Алексей алексеевич подмял под себя андрея карловича и, набив ему мору, отпустил его.

Андрей карлович, бледный от бешенства, кинулся на алексея алексеевича и ударил его по зубам.

Алексей алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а андрей карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею алексея алексеевича, что алексей алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, алексей алексеевич убежал.

А андрей карлович протер свою вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами, и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя алексея алексеевича, пошел его разыскивать.

Суд линча.

–

Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь о том, что будет, если на месте, где находится общественный сад, будет построен американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо, соглашается. Петров записывает что-то у себя в записной книжке. Из толпы выделяется человек среднего роста и спрашивает петрова, что он записал у себя в записной книжке. Петров отвечает, что это касается только его самого. Человек среднего роста наседает. Слово за слово, и начинается распря. Толпа принимает сторону человека среднего роста, и петров, спасая свою жизнь, огоняет коня и скрывается за поворотом. Толпа волнуется и, за неимением другой жертвы, хватает человека среднего роста и отрывает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти — расходится.

Вываливающиеся старухи.

– -

Одна старуха от чрезмерного любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась.

Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть на разбившуюся, но, от чрезмерного любопытства, тоже вывалилась из окна, упала и разбилась.

Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая.

Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на мальцевский рынок, где, говорят, одному слепому подарили вязаную шаль.

Некий пантелей ударил пяткой ивана…

– ---

Некий пантелей ударил пяткой ивана.

Некий иван ударил колесом наталью.

Некая наталья ударила намордником семена.

Некий семен ударил корытом селифана.

Некий селифан ударил поддевкой никиту.

Некий никита ударил доской романа.

Некий роман ударил лопатой татьяну.

Некая татьяна ударила кувшином елену. И началась драка.

Елена била татьяну — забором.

Татьяна била романа матрацом.

Роман бил никиту чемоданом.

Никита бил селифана подносом.

Селифан бил семена руками.

Семен плевал наталье в уши.

Наталья кусала ивана за палец.

Иван лягал пантелея пяткой.

Эх, думали мы, дерутся хорошие люди.

Одна девочка сказала "гвя"…

– --

Одна девочка сказала "гвя".

Другая девочка сказала "хвы".

Третья девочка сказала "мбрю".

А ермаков капусту из-под забора хряпал, хряпал и хряпал.

Видно вечер уж наступал.

Мотька с г-м наигрался и спать пошел.

Моросил дождик.

Свиньи горох ели.

Санька на маньке верхом сидел.

Манька же дремать начала.

Потемнело небо. Заблестели звезды.

Под полом крысы мышку загрызли.

Спи, мой мальчик, и не пугайся глупых снов.

Глупые сны от желудка.

Я подавился бараньей костью…

– --

Я подавился бараньей костью.

Меня взяли под руки и вывели из-за стола.

Я задумался.

Пробежала мышка.

За мышкой бежал иван с длинной палкой.

Из окна смотрела любопытная старуха.

Иван, пробегая мимо старухи, ударил ее палкой по морде.

Жалобные звуки испускал дмитрий.

Анна рыдала, уткнувшись головой в подушку.

Плакала маня.

Сундук.

–

Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться.

— Вот, — говорил, задыхаясь, человек с тонкой шеей, — я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея. Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою. Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественный, при равных шансах, потому что естественно побеждает смерть, а жизнь обречена на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты не теряя напрасной надежды. В этой борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: Для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим, кто кого! Только вот ужасно пахнет нафталином. Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой… Вот, началось. Я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!..

Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, то именно. Я что-то видел или слышал…

Ой! Опять что-то произошло? Боже мой. Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю…

А это еще что такое? Почему я пою? Кажется, у меня болит шея… Но где же сундук?! Почему я вижу все, что находится у меня в комнате? Да никак я лежу на полу? А где же сундук?

Человек с тонкой шеей поднялся и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и на кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было. Человек с тонкой шеей сказал: "Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом."

Сон.

–

Калугин заснул и увидел сон — будто он сидит в кустах, а мимо кустов походит милиционер.

Калугин проснулся, почесал рот и опять заснул, и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах притаился и сидит милициоер.

Калугин проснулся, положил под голову газету, чтобы не мочить слюнями подушку, и опять заснул, и опять увидел сон, будто он сидит в кустах, а мимо кустов проходит милиционер.

Калугин проснулся, переменил газету, лег и опять заснул. Заснул и опять увидел сон, будто он идет мимо кустов, а в кустах сидит илиционер.

Тут калугин проснулся и решил больше не спать, но моментально заснул и увидел сон, будто он сидит за милиционером, а мимо походят кусты.

Калугин кричал и заметался в кровати, но проснуться уже не мог.

Калугин спал четыре дня и четыре ночи и на пятый день проснулся таким тощим, что сапоги пришлось подвязывать к ногам веревкой, чтобы они не свалились. В булочной, где калугин всегда покупал пшеничный хлеб, его не узнали и подсунули ему полуржаной. А санитарная комиссия, ходя по квартирам и увидя калугина, нашла его антисанитарным и никуда не годным и приказала выкинуть калугина вместе с сором.

Калугина сложили пополам и выкинули как сор.

Потери.

–

Андрей андреевич мясов купил на рынке фитиль и понес его домой. По дороге андрей андреевич потерял фитиль и зашел в магазин купить полтораста грамм полтавской колбасы. Потом андрей андреевич зашел в молокосоюз и купил бутылку кефира, потом выпил в ларьке маленькую кружку хлебного кваса и встал в очередь за газетой. Очередь была довольно большая, и андрей андреевич простоял в очереди не менее двадцати минут, но когда он подходил к газетчику, то газеты перед самым его носом кончились.

Андрей андреевич потолкался на месте и пошел домой, но по дороге потерял кефир и завернул в булочную, купил французскую булку, но потерял полтавскую колбасу.

Домой андрей андреевич пришел очень злой! И сразу лег спать, но долго не мог заснуть, а когда заснул, то увидел сон: Будто он потерял зубную щетку и чистит зубы каким-то подсвечником.

Что теперь продают в магазинах.

– --

Коратыгин пришел к тикакееву и не застал его дома.

А тикакеев в это время был в магазине и покупал там сахар, мясо и огурцы.

Коратыгин потолкался возле дверей тикакеева и собрался уже писать записку — вдруг смотрит: Идет сам тикакеев и несет в руках клеенчатую кошелку.

Коратыгин увидел тикакеева и кричит ему:

— А я вас уже целый час жду!

— Неправда, — говорит тикакеев, — я всего 25 минут как вышел из дома.

— Ну, уж этого я не знаю, — сказал коратыгин, — а только я уже целый час.

— Не врите, — сказал тикакеев. — Стыдно врать.

— Милостивейший государь! — Сказал коратыгин. — Потрудитесь выбирать выражения.

— Я считаю… — Начал было тикакеев, но его перебил коратыгин:

— Если вы считаете… — Сказал он. Но тут коротыгина перебил тикакеев и сказал:

— Сам-то ты хорош!

Эти слова так взбесили коратыгина, что он зажал пальцем одну ноздрю, а другой ноздрей сморкнулся в тикакеева. Тогда тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец и ударил им коратыгина по голове.

Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер.

Вот какие большие огурцы продают теперь в магазинах.

Сон дразнит человека.

– -

Макаров снял сапоги и, вздохнув, лег на диван. Ему хотелось спать, но, как только он закрывал глаза, желание спать моментально проходило. Макаров открывал глаза и тянулся рукой за книгой. Но сон опять налетал на него, и, не дотянувшись до книги, макаров ложился и снова закрывал глаза. Но лишь только глаза закрывались, сон улетал опять, и сознание становилось таким ясным, что макаров мог в уме решать алгебраические задачи на уравнение с двумя неизвестными.

Долго мучился макаров, не зная, что ему делать: Спать или бездействовать? Наконец, измучившись и возненавидя себя и свою комнату, макаров надел пальто и шляпу, взял в руки трость и вышел на улицу. Свежий ветерок успокоил макарова, ему стало радостно на душе и захотелось вернуться в свою комнату.

Войдя в свою комнату, он почувствовал в теле приятную усталость и захотел спать. Но только он лег на диван и закрыл глаза — сон моментально испарился.

С бешенством вскочил макаров с дивана и без шапки и без пальто помчался по направлению к таврическому саду.

Пакин и ракукин.

– -

— Ну, ты, не очень-то фрякай! — Сказал пакин ракукину.

Ракукин сморщил нос и недоброжелательно посмотрел на пакина.

— Чего глядишь? Не узнал? — Спросил пакин ракукина. Тот пожевал губами и, с возмущением повернувшись в своем вертящемся кресле, стал смотреть в другую сторону. Пакин побарабанил пальцами по своему колену и сказал:

— Вот дурак! Хорошо бы его палкой по затылку хлопнуть.

Ракукин встал и пошел из комнаты. Но пакин быстро вскочил, догнал ракукина и сказал.

— Постой! Куда помчался?! Лучше сядь, и я тебе покажу кое-что.

Ракукин остановился и недоверчиво посмотрел на пакина.

— Что, не веришь? — Спросил пакин.

— Верю, — сказал ракукин.

— Тогда садись вот сюда, в это кресло, — сказал пакин.

И ракукин сел обратно в свое вертящееся кресло.

— Ну, вот, — сказал пакин, — что сидишь в кресле как дурак?

Ракукин подвигал ногами и быстро замигал глазами.

— Не мигай, — сказал пакин.

Ракукин перестал мигать и, сгорбившись, втянул голову в плечи.

— Сиди прямо, — сказал пакин.

Ракукин, проджая сидеть сгорбившись, выпятил живот и вытянул шею.

— Эх, — сказал пакин, так бы и шлепнул тебя по подзатыльнику.

Ракукин икнул надул щеки и потом осторожно выпустил через ноздри воздух.

— Ну, ты не фрякай! — Сказал пакин ракукину.

Ракукин еще больше вытянул шею и опять быстро замигал глазами. Пакин сказал:

— Если ты, ракукин, сейчас не перестанешь мигать, я тебя ударю ногой по гудям.

Ракукин, чтоб не мигать, скривил челюсти и еще больше вытянул шею и закинул назад голову.

— Фу, какой мерзопакостный у тебя вид, — сказал пакин. — Как у курицы, шея синяя — просто гадость!

В это время глова ракукина закидывается назад все дальше и дальше и, наконец, потеряв напряжение, свалилась на спину.

— Что за черт! — Воскликнул пакин. — Это что еще за фокусы!

Если смотреть от пакина на ракукина, то можно было подумать, что ракукин сидит вовсе без головы. Кадык ракукина торчал вверх. Невольно хотелось думать, что это нос.

— Эй, ракукин! — Сказал пакин. Ракукин молчал. — Ракукин! — Повторил пакин. Ракукин не отвечал ни слова и продолжал сидеть без движения.

— Так, — сказал пакин, — подох ракукин. Пакин перекрестился и на цыпочках вышел из комнаты. Минут четырнадцать спустя из тела ракукина вылезла маленькая душа и злобно посмотрела на то место, где недавно сидел пакин. Но тут из-за шкафа вышла высокая фигура ангела смерти и, взяв за руку ракукинскую душу, повела ее куда-то, прямо сквозь стены дома. Ракукинская душа бежала за ангелом смерти, поминутно злобно оглядываясь. Но вот ангел смерти поддал ходу, и ракукинская душа, подпрыгивая и спотыкаясь, исчезла вдали за поворотом.

Федя давидович.

– -

Федя долго подкрадывался к масленке и наконец, улучив момент, когда жена нагнулась, чтобы состричь на ноге ноготь, быстро, одним движением вынул пальцем из масленки все масло и сунул его себе в рот. Закрывая масленку, федя нечаянно звякнул крышкой. Жена сейчас же выпрямилась и, увидя пустую масленку, указала на нее ножницами и строго сказала:

— Масла в масленке нет. Где оно?

Федя сделал удивительные глаза и, вытянув шею, заглянул в маленку.

— Это масло у тебя во рту, — сказала жена, показывая ножницами на федю. Федя отрицательно замотал головой.

— Ага, — сказала жена. Ты молчишь и мотаешь головой, потому что у тебя рот набит маслом.

Федя вытаращил глаза и замахал на жену руками, как бы говоря: "Что ты, что ты, ничего подобного!" Но жена сказала:

— Ты врешь. Открой рот.

— Мм, — сказал федя.

— Открой рот, — повторила жена. Федя растопырил пальцы и замычал, как бы говоря: "Ах, да совсем забыл, сейчас приду", — встал, собираясь выйти из комнаты.

— Стой! — Крикнула жена. Но федя прибавил шагу и скрылся за дверью. Жена кинулась за ним, но около двери остановилась, так как была голой и в таком виде не могла выйти в коридор, где ходили другие жильцы этой квартиры.

— Ушел, — сказала жена, садясь на диван. — Вот черт! — А федя, дойдя по коридору до двери, на которой висела надпись: "Вход категорически запрещен", открыл эту дверь и вошел в комнату.

Комната, в которую вошел федя, была узкой и длинной, с окном, занавешенным газетной бумагой. В комнате справа у стены стояла грязная ломаная кушетка, а у окна стол, который был сделан из доски, положенной одним концом на ночной столик, а другим на спинку стула. На стене слева висела двойная полка, на которой лежало неопределенно что. Больше в комнате ничего не было, если не считать лежащего на кушетке человека с бледно-зеленым лицом, одетого в рваный коричневый сюртук и в черные нанковые штаны, из которых торчали чисто вымытые ноги. Человек этот не спал и пристально смотрел на вошедшего. Федя поклонился, шаркнул ножкой и, вынув пальцем изо рта масло, показал его лежащему человеку.

— Полтора, — сказал хозяин комнаты не меняя позы.

— Маловато, — сказал федя.

— Хватит, — сказал хозяин комнаты.

— Ну, ладно, сказал федя и, сняв масло с пальца, положил его на полку.

— За деньгами придешь завтра утром, — сказал хозяин.

— Ой, что вы! — Вскричал федя. — Мне их сейчас нужно.

Полтора рубля всего.

— Пошел вон, — сухо сказал хозяин, и федя на цыпочках выбежал из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Встреча.

–

Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встретил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси.

Вот, собственно, и все.

Анекдоты из жизни пушкина.

– --

1.

Пушкин был поэтом и все что-то писал. Однажды жуковский застал его за писанием и громко воскликнул: "Да никак ты писака!"

С тех пор пушкин очень полюбил жуковского и стал называть его просто жуковым.

2.

Как изветно, у пушкина никогда не росла борода. Пушкин очень этим мучился и всегда завидовал захарьину, у которого, наоборот, борода росла вполне прилично. "У него — растет, а у меня не растет", — частенько говаривал пушкин, показывая ногтями на захарьина, и всегда был прав.

3.

Однажды петрушевский сломал свои часы и послал за пушкиным. Пушкин пришел, осмотрел часы петрушевского и положил их обратно на стул. "Что скажешь, брат пушкин?" — Спросил петрушевский. "Стоп машина", — сказал пушкин.

4.

Когда пушкин сломал себе ноги, то стал передвигаться на колесах. Друзья любили дразнить пушкина и хватали его за эти колеса. Пушкин злился и писал про друзей ругательные стихи. Эти стихи он называл эпиграммами.

5.

Лето 1812 года пушкин провел в деревне. Он вставал рано утром, выпивал жбан парного молока и бежал к реке купаться. Выкупавшись в реке, пушкин ложился на траву и спал до обеда. После обеда пушкин спал в гамаке. При встрече с вонючими мужиками пушкин кивал им головой и зажимал пальцами свой нос. А вонючие мужики ломали свои шапки и говорили: "Это ничаво".

6.

Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться. Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас!

7.

У пушкина было четыре сына, и все идиоты. Один не умел даже сидеть на стуле и все время падал. Пушкин-то и сам довольно плохо сидел на стуле. Бывало, сплошная умора: Сидят они за столом: На одном конце пушкин все время со стула падает, а на другом конце — его сын. Просто, хоть святых вон выноси!

(В рукописи без названия).

– --

Григорьев: (Ударяя семенова по морде). Вот вам и зима настала. Пора печи топить. Как по-вашему?

Семенов: По-моему, если отнестись серьезно к вашему замечанию, то, пожалуй, действительно пора затопить печку.

Григорьев: (Ударяя семенова по морде). А как по-вашему, зима в этом году будет холодная или теплая?

Семенов: Пожалуй, судя по тому, что лето было дождливое, зима будет холодная. Если лето дождливое, то зима всегда холодная.

Григорьев: (Ударяя семенова по морде). А мне никогда не бывает холодно.

Семенов: Это совершенно правильно, что вы говорите, что вам не бывает холодно. У вас такая натура.

Григорьев: (Ударяя семенова по морде). Я не зябну.

Семенов: Ох!

Григорьев: (Ударяя семенова по морде). Что ох?

Семенов: (Держась рукой за щеку). Ох! Лицо болит!

Григорьев: Почему болит? (И с этими словами хвать семенова по морде).

Семенов: (Падая со стула). Ох! Сам не знаю.

Григорьев: (Ударяя семенова ногой по морде). У меня ничего не болит.

Семенов: Я тебя, сукин сын, отучу драться. (Пробует встать.)

Григорьев: (Ударяя семенова по морде). Тоже, учитель нашелся.

Семенов: (Валится на спину). Сволочь паршивая!

Григорьев: Ну, ты, выбирай выражения полегче!

Семенов: (Силясь подняться). Я, брат, долго терпел. Но хватит. С тобой, видно, нельзя по-хорошему. Ты, брат, сам виноват.

Григорьев: (Ударяя семенова каблуком по морде). Говори, говори! Послушаем.

Семенов: (Валится на спину). Ох!

Случай.

–

Однажды орлов об'елся толченым горохом и умер. А крылов, узнав об этом тоже умер. А спиридонов умер сам собой. А жена спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети спиридонова утонули в пруду. А бабушка спиридонова спилась и пошла по дорогам. А михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А круглов нарисовал даму с кнутом в руках и сошел с ума. А перехрестов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы.

Хорошие люди не умеют поставить себя на твердую ногу.

Оптический обман.

– -

Семен семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: На сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семен семенович, сняв очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семен семенович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит.

Семен семенович, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.

Семен семенович не желает верить в это явление и считает это явление отическим обманом.

Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека к ней не подготовленного.

– ----

1.

Писатель: Я писатель.

Читатель: А по-моему, ты г-о!

(Писатель стоит несколько минут потрясенный этой идеей и падает замертво. Его выносят.)

2.

Художник: Я художник.

Рабочий: А по-моему, ты г-о!

(Художник тут же побелел как полотно и как тростиночка закачался и неожиданно скончался. Его выносят.)

3.

Композитор: Я композитор.

Ваня рублев: А по-моему, ты г-о!

(Композитор, тяжело дыша, так и осел. Его неожиданно выносят).

4.

Химик: Я химик.

Физик: А по-моему, ты г-о!

(Химик не сказал больше ни слова и тяжело рухнул на пол.)

– -

Господин невысокого роста с камушком в глазу подошёл к двери табачной лавки и остановился. Его чёрные, лакированные туфли сияли у каменной ступенечки, ведущей в табачную лавку. Носки туфель были направлены вовнутрь магазина. Ещё два шага, и господин скрылся бы за дверью. Но он почему-то задержался, будто нарочно для того, чтобы подставить голову под кирпич, упавший с крыши. Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп, и, таким образом, кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил черепную кость и застрял в мозгу. Господин не упал. Нет, он только пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вытер им лицо, залепленное кровавыми мозгами, и, повернувшись к толпе, которая мгновенно собралась вокруг господина, сказал:

— Не беспокойтесь, господа: у меня была уже прививка. Вы видите, — у меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однажды случай. Я уже привык к этому. Теперь мне всё трын-трава!

И с этими словами господин надел шляпу и ушёл кудато в сторону, оставив смущённую толпу в полном недоумении.

Г О Л У Б А Я Т Е Т Р А Д Ь N 10

Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.

Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.

У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было! Так что непонятно, о ком идет речь.

Уж лучше мы о нем не будем больше говорить.

С У Н Д У К

Человек с тонкой шеей забрался в сундук, закрыл за собой крышку и начал задыхаться.

— Вот, — говорил, задыхаясь, человек с тонкой шеей, — я задыхаюсь в сундуке, потому что у меня тонкая шея. Крышка сундука закрыта и не пускает ко мне воздуха. Я буду задыхаться, но крышку сундука все равно не открою. Постепенно я буду умирать. Я увижу борьбу жизни и смерти. Бой произойдет неестественный, при равных шансах, потому что естественно побеждает смерть, а жизнь, обреченная на смерть, только тщетно борется с врагом, до последней минуты, не теряя напрасной надежды. В этой же борьбе, которая произойдет сейчас, жизнь будет знать способ своей победы: для этого жизни надо заставить мои руки открыть крышку сундука. Посмотрим: кто кого? Только вот ужасно пахнет нафталином. Если победит жизнь, я буду вещи в сундуке пересыпать махоркой… Вот началось: я больше не могу дышать. Я погиб, это ясно! Мне уже нет спасения! И ничего возвышенного нет в моей голове. Я задыхаюсь!..

Ой! Что же это такое? Сейчас что-то произошло, но я не могу понять, что именно. Я что-то видел или что-то слышал…

Ой! Опять что-то произошло? Боже мой! Мне нечем дышать. Я, кажется, умираю…

А это еще что такое? Почему я пою? Кажется, у меня болит шея… Но где же сундук? Почему я вижу все, что находится у меня в комнате? Да никак я лежу на полу! А где же сундук?

Человек с тонкой шеей поднялся с пола и посмотрел кругом. Сундука нигде не было. На стульях и на кровати лежали вещи, вынутые из сундука, а сундука нигде не было.

Человек с тонкой шеей сказал:

— Значит жизнь победила смерть неизвестным для меня способом. {В черновике после слов: "значит жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.", имеется приписка: "Жизнь победила смерть: где именительный падеж, а где винительный? "}

Хармс — R O C K

Ринго Старр всю жизнь играл на барабанах, но на самом деле был великим трубачом. Бывало, как только Леннон, Маккартни и Харрисон выйдут из комнаты, он сразу шасть к шкафчику, достанет оттуда трубу и давай в нее дуть! Но только заслышит шаги в коридоре — запрячет трубу в шкаф и бегом обратно за барабаны. Так и не узнал никто, что он великий трубач.

Пол Маккартни любил играть на гитаре. Бывало, день играет, два играет — ничем его не оторвешь. Но все-таки еще больше он любил миллионы. Бывало, скажут ему "миллион", он сразу гитару бросит и убежит мешок искать.

Джон Леннон любил разыгрывать Ринго Старра. Унес он как-то из музея восковых фигур статую Ринго и посадил за барабаны. Приходит Ринго в студию, а Джон ему и говорит: "Извини, дескать, мы себе другого барабанщика нашли". Посмотрел Ринго, кто за барабанами сидит. "Экого, говорит, — вы остолопа подобрали". Обиделся и ушел.

Брайан Эпштейн всегда ходил очень грустный. Как-то Джон Леннон склеил из картона гитару, покрасил ее, подбежал к Эпштейну и бац его с размаху по голове! Гитара вдребезги, а тот даже не улыбнулся.

Джордж Харрисон с детства мечтал посетить Венгрию. Поэтому, когда он вырос, сразу позвонил в аэропорт и заказал билет на Будапешт. А кассирша так обрадовалась, что с Харрисоном разговаривает, что по ошибке вместо "Будапешт" написала "Бангладеш". Так Джордж познакомился с Рави Шанкром.

Мик Джаггер очень завидовал Полу Маккартни. Никак не мог простить, что Пол и красивый, и умный, и на Линде Истмен женат. Одно время, чтобы досадить ему, он даже подписывал свои песни "Пол Маккартни".

Кейт Мун очень любил ломать барабаны. Поэтому на концертах ему ставили только тарелочки. Но он и их ломал.

Ринго Старр был очень обаятельным (и великим трубачом, конечно, тоже). Девушки за ним толпами бегали. Поэтому остальные битлы ему частенько морду били. Чтобы не зазнавался.

Пол Маккартни был большим другом Джона Леннона, а тот над ним издевался. Бывало, поют на концерте, все, вроде, хорошо, а как дойдут до "Е-е-е", Леннон шепнет тихонько: "миллион". Маккартни убежит за кулисы миллион искать. Зрители думают, что у Маккартни с желудком плохо, а Леннону смешно.

Идет как-то Джон Леннон по Лондону, а навстречу ему двухэтажный автобус. Джон смотрит, а там на первом этаже водитель, и на втором тоже. Леннон, конечно, сразу смекнул, что к чему.

Джордж Харрисон мечтал стать индусом, но ему очень мешали его поклонники. Однажды он оделся в национальные индийские одежды и вышел погулять по Лондону. Идет и думает — "Как я на индуса похож!" А тут прибежали мальчишки и давай кричать: "Харрисон! Харрисон!" Расстроился Джордж, напился и пошел к Ринго Старру жаловаться.

Джон Леннон с детства грозился жениться на Йоко Оно. А однажды взял да женился. Пол долго смеялся.

Однажды у Пола Маккартни спросили — что вы любите больше всего? Вот Пол и думает: "Если я скажу, что люблю Линду Истмен, мои поклонницы обидятся, и не будет у меня миллионов. А если я скажу, что люблю миллионы, то обидится Линда Истмен, и не будет у меня Линды. Скажу-ка я еще что-нибудь". — Больше всего, — говорит, — я люблю играть на гитаре. С тех пор все считали Пола великим гитаристом.

Некоторые думали, что Пол Маккартни все делает только ради миллионов. А на самом деле он был очень славный парень.

Захотел Леннон с Джимом Моррисоном познакомиться. Звонит ему в Америку и говорит: "Приезжай ко мне в Европу". А Моррисон ему отвечает: "Чего это я к тебе поеду? Лучше ты приезжай ко мне в Америку". Обиделся Леннон, трубку бросил. Потом думает: "Чего это я на него обиделся? Съезжу-ка к нему в Америку". И уехал в Америку. А Моррисон думает: "Нехорошо я как-то Леннона обидел. Надо съездить к нему в Европу". И уехал в Европу. Так они и не встретились.

С о д е р ж а н и е пушкин и гоголь. . . . . 1 Неудачный спектакль. . . . . 1 Макаров и петерсен. . . . . 2 Случай с петраковым. . . . . 2 История дерущихся. . . . . 3 Суд линча. . . . . . 3 Вываливающиеся старухи. . . . 3 Некий пантелей ударил пяткой ивана…. . . 3 Одна девочка сказала "гвя"…. . . . 4 Я подавился бараньей костью…. . . 4 Сундук. . . . . . 4 Сон. . . . . . . 5 Потери. . . . . . 5 Что теперь продают в магазинах. . . 6 Сон дразнит человека. . . . . 6 Пакин и ракукин. . . . . 6 Федя давидович. . . . . 7 Встреча. . . . . . 8 Анекдоты из жизни пушкина. . . . 8 (В рукописи без названия). . . . 9 Случай. . . . . . 10 Оптический обман. . . . . 10 Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека к ней не подготовленного. . 10 В рукописи без названия Голубая тетрадь N_1 °Cундук