"Чернее черного" - читать интересную книгу автора (Мантел Хилари)

Двенадцать

Наутро, когда она ела кукурузные хлопья с пониженным содержанием соли, залитые обезжиренным молоком, в дверь просунулась голова Морриса.

— Кита Кэпстика не видели? — спросил он. — Макартура не видели? У него стеклянный глаз, мочка откушена, он носит вязаный жилет. Мистера Дональда Айткенсайда не видели?

— Думаю, я узнала бы их, если б увидела. — При виде его она вся покрылась мурашками, словно миллион муравьев заползли к ней под одежду; но она не собиралась показывать ему, что напугана. — Забыл, с кем говоришь? — спросила она. — И вообще, что за церемонии? Что еще за мистер Айткенсайд?

Моррис сделал грудь колесом и попытался выпрямить свои кривые ноги.

— Айткенсайд подался в управленцы. Разве ты не знаешь, что написано в наших новых контрактах? Мы все прошли обучение, нам выдали блокноты и карандаши. У мистера Айткенсайда тоже есть сертификаты. Так что нам положено собраться.

— Собраться где?

— Он ничуть не хуже других.

— Почему ты вернулся, Моррис?

— Почему я вернулся? У меня есть задание. Мне поручено очень важное дело. Меня пригласили в один проект. В наши дни без переподготовки не обойтись. Надо идти в ногу со временем. Кому охота остаться не у дел. Пожизненной работы больше не существует.

Вошла Колетт с почтой в руке.

— Обычные каталоги и всякая макулатура, — пояснила она. — Семинар по календарю майя, нет, спасибо… шаманский реквизит обратной почтой… Как насчет смеси семян от «Котла матушки-природы»? Белена, борец, шлемник, болиголов?

— Их может сдуть ветром к соседям.

— Я вот тоже об этом подумала. Кстати, ты в курсе, что сидишь на телефоне с одиннадцати до трех? — Эл застонала. Моррис, присевший у пустого мраморного камина, глянул на нее снизу вверх и принялся закатывать рукава. — И еще звонили ребята из Глостера, в выходные у них будет семинар по символике Плутона, ты поедешь? Им надо знать, сколько еды заказывать. — Она мерзко засмеялась. — Тебя, конечно, посчитают за двоих.

— Не уверена, что хочу куда-то ехать одна.

— Можешь рассчитывать на меня. Они утверждают, что местечко идиллическое. Это значит, что там нет магазинов. — Она просмотрела письма. — Ты заговариваешь от расстройств пищевого поведения?

— Перекинь это Каре.

— Поедешь в Твайфорд? Там у одной тетки неприкаянный дух на чердаке. Грохочет, спать не дает.

— Как-то я не в настроении.

— Имеешь право на отгул в связи с тяжелой утратой. Я позвоню ей и объясню насчет миссис Этчеллс.

Огонек подмигнул Эл из угла комнаты. Она посмотрела на него в упор, и он исчез. Моррис резво скакал по ковру, опираясь на костяшки, точно обезьяна. Он бежал, и огонек бежал вместе с ним, темно-красная зыбь, волна, обнаженный кровеносный сосуд; это была татуировка Морриса в виде змеи, пламенеющая и пульсирующая, она скользила по его предплечью, словно жила своей собственной жизнью.

— Хи-хи, — выдал Моррис.

Она вспомнила слова миссис Этчеллс: «Они как-то изменились. У меня аж внутри все перевернулось».

— Ты будешь есть йогурт или нет? — спросила Колетт.

— Аппетит пропал. — Эл положила ложку.

Она позвонила ма. Долго слушала гудки, а когда та наконец сняла трубку, в ней раздались шарканье и скрежет.

— Стул тащу, — объяснила Эмми. — Ладно, кто вы и чем могу помочь?

— Это я. Подумала, ты должна знать, что моя бабушка умерла.

— Кто?

— Моя бабушка. Миссис Этчеллс.

Эмми засмеялась.

— Та старая ведьма. Ты считала ее своей бабушкой?

— Да. Так она мне сказала.

— Так она всем говорила! Всем детям. Чтобы заманить их домой и заставить, блин, слушать, как ей дарили букеты и прочую хрень, пустяковая операция, цепь любви. А потом, когда время придет, предлагать их всем в округе. Уж я-то знаю, меня она, блин, предлагала. И тебя тоже, только парни раньше успели.

— Погоди. Ты говоришь, моя бабушка была… — Она замолчала. Она не могла найти нужных слов. — Ты говоришь, моя бабушка была такой же плохой, как и ты?

— Хрена лысого она тебе бабушка.

— Но Дерек — Дерек был моим отцом, разве нет?

— Мог быть, — уклончиво ответила мать. — Вроде бы я делала это с Дереком. Спроси у Айткенсайда, он знает, с кем я это делала. В любом случае, Дерек не был ее сыном. Мальчишка был у нее на посылках, вот и все.

Эл крепко зажмурилась.

— На посылках? Но все эти годы, ма. Ты позволила мне думать…

— Я не говорила тебе, что думать. Надо свою голову иметь на плечах. Я сказала тебе, чтоб не лезла в чужие дела. Откуда мне знать, делала я это с Дереком или нет? Я делала это с кучей разных парней. Что ж, у меня не было выбора.

— Почему у тебя не было выбора? — зло поинтересовалась Элисон.

— На моем месте ты бы этого не спросила, — сказала Эмми. — Ты бы не осмелилась.

— Я приеду, — сообщила Эл. — Хочу задать тебе пару вопросов. О твоем прошлом. И о моем.

— Слышала это, Глория? — крикнула ма. — Она приезжает. Надо бы испечь пирог, а? Надо бы достать кружевные салфеточки.

— О нет, ты что, снова? — устало спросила Эл. — Я думала, мы избавились от Глории двадцать лет назад.

— Я так и сделала, извините, но прошлой ночью она явилась ко мне на порог. Я чуть не опупела. Я говорю, Глория! А она говорит, привет, а я говорю, ты ни капельки не изменилась, а она говорит, о тебе такого не скажешь, она говорит, давай закурим по одной, а я говорю, как ты узнала, что я живу в Брэкнелле? А она говорит…

— Ма! — заорала Элисон. — Она МЕРТВА.

Ну вот я и сказала это, подумала она, я произнесла слово, которого избегают все медиумы — по мере сил. Я не сказала «скончалась», я не сказала «перешла в мир иной», я сказала «мертва», и сказала это потому, что верю, что уж если говорить о смерти, то Глория точно мертвее большинства из нас, мертвее большинства людей, которых считают мертвыми, — с самого детства в ночных кошмарах я вижу ее расчлененное тело, разорванное на куски, изжеванное.

Тишина.

— Мам? Ты еще здесь?

— Я знаю, — слабо сказала Эмми. — Я знаю, что она мертва. Я просто забыла, вот и все.

— Я хочу, чтобы ты помнила. Я хочу, чтобы ты перестала говорить с ней. Потому что от этого у меня шарики за ролики заходят, и всегда заходили. Ты ведь не зарабатываешь этим на жизнь. Так что зачем обманывать себя? Пора уже понять и принять это.

— Я поняла, — испуганно произнесла Эмми. — Я поняла, Элисон. Я больше не буду.

— Так как, ты придешь в церковь?

— Зачем? — искренне не поняла Эмми. — Что, кто-то женится?

— Мы хороним миссис Этчеллс, ма. Я же тебе сказала. Кремируем. Не знаю. Мы не знаем, чего бы она сама хотела. Я надеялась, ты прольешь какой-то свет, но вижу, что ошибалась. А когда все закончится, мы сядем рядком и поговорим по душам. Не думаю, что ты можешь жить одна. Колетт говорит, ты должна жить под присмотром в бунгало. Она говорит, мы должны составить план ухода за тобой.

— Нет, ты слышала, Глория? — спросила Эмми. — Надо почистить серебро, коль Леди Фу-ты-ну-ты собралась к нам на чай.

Несколько дней бесы были еле заметным мерцанием, которое она ловила уголком глаза; по всему ее телу они оставили свои метки. Как будто, думала она, они входят один за другим и вытирают о меня ноги. У нее упала температура, язык покрылся желто-зеленым налетом. Глаза казались маленькими и тусклыми. В руках и ногах покалывало, и она больше не чувствовала ступней; они по-прежнему как будто хотели уйти, оставив весь бардак позади, но, хотя намерение никуда не исчезло, возможности больше не было.

Моррис сказал, надо собрать народ. Мы устроим вечеринку, полюбуемся, как душа Этчеллс летит прочь, и по мне, так мы имеем на это полное право, ставим галочку, отлично сработано, парни, без сучка без задоринки.

— Так это ваших рук дело? — спросила она.

Она надеялась, что их появление на шоу в заднем ряду было случайным; или, скорее, намеренно совпало с неприятными событиями, доставлявшими им немало радости.

— Ну конечно, — похвастался Моррис. — В чем состоит наше задание? Оно состоит в том, чтобы выследить бесполезных и уродливых людишек, отправить их на переработку, и Этчеллс была первой в нашем списке. Я говорю мистеру Айткенсайду, ничего, если для начала я смешаю служебное с личным, и он говорит, Моррис, сынок, я бы дал тебе добро, если б мог, но ты же знаешь, я заплачу за это собственной шкурой, ведь ты же знаешь старого Ника, ты знаешь, как он страшен в гневе, и если ты не выполнишь все как положено и не оформишь бумаги как следует, то он возьмет карандаш, сунет его тебе в ухо и примется крутить, пока у тебя мозги не спекутся, он говорит, я видел, как он это проделывал, у Ника есть особый карандаш, он хранит его за ухом, и оттого выходит еще больнее. Я говорю ему, мистер Айткенсайд, сэр, мамой клянусь, я ни за что не хотел бы рисковать вашими мозгами, забудьте, о чем я просил, но он говорит, Моррис, сынок, мы столько пережили вместе, ты и я, я скажу тебе, что я для тебя сделаю, я отловлю старого Ника, когда он будет в хорошем настроении, допустим, мы приняли в «Адских колоколах», или Ник выиграл партию в дротики, или мы устроили барбекю на заднем дворе, в общим, чувак слегка расслабился, и я говорю ему, ваш высоч-во, ничего, если наш с вами дружок Моррис Уоррен разберется с одним личным дельцем, слегка приберет за собой, а? Потому как Ник был в армии, знаешь, и он любит, когда все прибрано.

— В какой армии? — спросила Эл.

— Почем я знаю, — нетерпеливо ответил Моррис. — В армии, во флоте, в войсках, как их там, на бомбардировщике, в специальном десантном батальоне, армия всего одна, и это наша армия. Может, хватит перебивать?

— Извини.

— В общем, все вышло аккурат так, как спланировал мистер Айткенсайд, я получил отгул, и вот он я, собрал парней по дороге, мы заскочили туда и до смерти напугали старую козу…

— Да что она вообще тебе сделала?

— Этчеллс? Она выставила меня на улицу. Я был ее духовным проводником, но ей больше нравился Цыган Пол в блестящей куртке, Пидор Пол, как я называл его; если б он не был дядей Пита, моего приятеля, я б рассказал о нем кое-что, о да, рассказал бы. Мне пришлось жить в строительном мусорном баке, под старым раздолбанным камином, пока я не въехал обратно вместе с тобой.

— Давненько же ты затаил злобу.

— Да не то чтоб — если ты мертв и тебе не хрен делать. Нельзя так обращаться с проводником — обидишь его, и все вернется сторицей. В общем… мы зашли в «Смоковницу и фазана», покорчили рожи перед камерами наблюдения, пощипали за попку барменшу, а затем ломанулись в банкетный зал и расселись в последнем ряду. Этчеллс — черт побери, видела бы ты ее рожу.

— Я видела.

— Но ты не видела наших модификаций.

— И каких же? Не считая твоей татуировки?

— Совсем как живая, правда? — спросил Моррис. — Я сделал ее на базе на Дальнем Востоке. Мы слились оттуда, отслужив полсрока. Но считай, ты ничего не видела, пока не видела юного Дина. Мы ветераны, нам и так есть чем народ пугать, у всех жуткие шрамы, у Мака нет глаза и ухо изжевано, у Кэпстика — интимная проблема, о которой он не любит говорить. Цыган Пит попросил было, чтоб ему зубы заострили, но Дин сказал, сейчас такое и на земле проделать можно, приятель, и зубы заострить, и язык раздвоить. Ох, ну Дин и посмеялся над ним! Ну, Кэпстик и говорит, я покажу пример, держите денежки, ему и поставили волосы дыбом да язык подшлифовали, но юнцам это все нипочем. У них у всех язык по-модному изувечен. Можно переставить наоборот и сделать выдвижным, а можно приподнять нёбо и до поры до времени сворачивать язык в тугую трубочку. Дин выбрал как раз такое, это нехило стоит, зато аккуратно и чисто, язык не вываливается наружу, когда шагаешь, а мистер Айткенсайд учит его гордиться собственным видом. Он хочет, чтобы язык вообще весь разворачивался, так что придется ему носить специальную штуку, пока не пообвыкнется, он говорит, дело того стоит, ну, не знаю. А еще он коленные суставы назад вывернул, поэтому теперь он идет назад, когда идет вперед, это надо видеть, так, со слов, не оценишь, но я тебе говорю, это уржаться можно. У мистера Айткенсайда нынче шесть ног, и ботинок тоже шесть, это потому что он подался в управленцы, а шестью ногами удобнее пинать.

Вошла Колетт.

— Эл? Кара звонит — как ты думаешь, миссис Этчеллс понравились бы похороны в лесу?

— Вряд ли. Она терпеть не могла природу.

— Ясно, — сказала Колетт и снова вышла.

— Кого пинать? — спросила Эл.

— Не только пинать, но и выпинывать. Мы выгоняем всяких призрачных бездомных, отщепенцев, бродяг и беженцев, вычищаем духов, незаконно поселившихся на чердаках, в мансардах, буфетах, трещинах мостовой и дырах в земле. Все привидения, не имеющие удостоверения личности, будут изгнаны. Бесполезно ныть, что тебе некуда идти. Бесполезно врать, что документы выпали из кармана штанов. Бесполезно утверждать, что ты забыл свое имя. Бесполезно называться именем другого призрака. Бесполезно объяснять, что у тебя нет документов, потому что в твое время еще не было печатного дела, у тебя же есть отпечатки пальцев, и бесполезно возражать, что тебе отрезали пальцы, без шансов, все так говорят. Никто не должен занимать место, на которое не имеет права. Покажи мне документ, а не то я пну тебя ботинком под зад. А Айткенсайд — аж шестью ботинками. Бесполезно пытаться обжулить нас, потому что у нас есть норма, потому что Ник ставит план по уборке, который надо выполнять.

— Ник из управления? — спросила Эл.

— Смеешься, что ли?! — Моррис был шокирован. — Ник из управления? Да он начальник всех нас. Он в ответе за весь этот проклятый мир. Ты что, ничего не знаешь, девчонка?

— Ник, значит, дьявол? — спросила она. — Помнится, я видела его на кухне в Олдершоте.

— Надо было быть внимательнее. Проявить больше уважения.

— Я не узнала его.

— Что? — спросил Моррис. — Не узнала мужчину в кожаной куртке, который попросил огоньку?

— Да, но, понимаешь, я не верила в него.

— В этом ты ошибалась.

— Я была всего лишь ребенком. Я не знала. Меня постоянно выгоняли с уроков религии, и, кстати, кто в этом виноват? Я не читала книг. У нас даже газет не было, не считая той, что приносили мужики, газеты про скачки. Я не знала истории мира.

— Надо было больше стараться, — попенял Моррис. — Надо было слушать, что говорят на уроках истории, слушать, что говорят на уроках о Гитлере, надо было учить молитвы и нахвататься хоть немного манер. — Он передразнил ее: — «Ник, значит, дьявол?» Ну конечно, он дьявол. А мы — его верные ученики. Кого ты выставишь против него? Неженка Мэнди и компания не стоят и пука Макартура. Есть только ты, да жердь, да тот мудила, что жил в сарае.

Со временем ее отговорки перестали убеждать даже Колетт; Эл часто замечала, что та как-то странно смотрит на нее.

— Тебя что-то беспокоит? — спросила она.

— Не знаю, — ответила Колетт, — можно ли доверять врачу, который тебя смотрел. Не хочешь проверишь здоровье в «БУПА»?[50]

Эл пожала плечами.

— Они опять заведут волынку о моем весе. Я не собираюсь платить за то, что меня оскорбляют. В государственной поликлинике это делают даром.

Она подумала, чего врачи не понимают, так это того, что без мяса не обойтись, без тела не обойтись, нужна какая-то плотная субстанция, чтобы противостоять бесам. Вылезая из ванны, она с ужасом обнаружила, что ее левая ступня исчезла. Она моргнула, и ступня вернулась на место; но она знала, что воображение тут ни при чем, поскольку услышала приглушенный смех в складках банного полотенца.

В тот день они готовились к похоронам миссис Этчеллс. Они остановились на кремации и скромной церемонии. Несколько пожилых медиумов из поколения миссис Этчеллс скинулись на венок, а Мерлен прислал телеграмму с соболезнованиями из Беверли-Хиллз. Эл предложила: «Можно после похорон отправиться ко мне, Колетт купила суси». Она подумала, я должна рассчитывать на помощь друзей, но сейчас они не в силах мне помочь. Кара, Джемма, даже Мэнди — им не довелось пережить ничего подобного, их никогда не предлагали. Они продают спиритические услуги — их самих не продавали, как меня. Она ощутила грусть, одиночество, отчужденность; она жалела подруг.

— Как по-твоему, в мире духов она будет в самом расцвете сил? — спросила Джемма. — Хотя не могу представить, когда он был у миссис Этчеллс.

— Где-то между войнами, — откликнулась Мэнди. — Она принадлежит к старой школе, ее корни уходят в эпоху эктоплазмы.

— А что это? — спросила Кара.

— Трудно сказать. — Мэнди нахмурилась. — Считалось, что это некая эфирная субстанция, которая принимает форму покойного. Но кое-кто утверждал, что это попросту марля, которую медиумы совали себе в мохнатки.

Кара сморщила носик.

— Интересно, она оставила завещание? — спросила Колетт.

— Наверняка за часами, вместе с деньгами на молоко, — ответила Джемма.

— Надеюсь, это не в мой огород, — сказала Сильвана. Она угрожала бойкотировать церемонию и явилась только из страха, что другие медиумы будут судачить о ней. — Мне от нее ничего не надо. Если она мне что и оставила, я это не возьму. После того как она наговорила обо мне столько гадостей.

— Забудь, — посоветовала Мэнди. — Она была в плохом настроении. Она же сама сказала, что увидела в заднем ряду нечто отвратительное.

— Интересно, что это было, — произнесла Джемма. — У тебя нет идей, Эл?

— В любом случае, — констатировала Мэнди, — кто-то должен разобрать ее бумаги. — Ключ еще у тебя, Сильви? — (Сильвана кивнула.) — Поедем все вместе. Если сразу не найдем завещания, попробуем лозоходство.

— Я бы очень не хотела туда ехать, — призналась Эл. — Я стараюсь держаться подальше от Олдершота. Слишком много печальных воспоминаний.

— Вполне естественно, — сказала Мэнди. — Одному богу известно, Эл, но, по-моему, ни один из нас не получил так называемого правильного воспитания, в смысле, если кто-то обладает паранормальными способностями, обычное детство ему не светит. Но старушки вроде нее любят разбрасывать повсюду наличные. И нам нужен надежный свидетель. Родственник.

— Я — нет, — сообщила Эл. — Не родственник. Как оказалось.

— Не слушайте ее, — вмешалась Колетт. Если там повсюду валяются пачки пятифунтовых банкнот, они должны достаться Элисон. — Просто мать пытается вбить ей это в голову.

— Твоя мама не собиралась сегодня приехать? — спросила Джемма.

Но Элисон ответила:

— Нет. У нее гостит подруга.

Виновато — зная, что всем до смерти надоела миссис Этчеллс, зная, что все счастливы были избавиться от ответственности за нее, — они заговорили на сторонние темы: скидки, рекламные тарифы, сайты, поставщики. Джемма нашла местечко на Северной кольцевой, где принадлежности для ясновидения были дешевле, чем в Корнуолле.

— Отличные котлы, — расхваливала Джемма. — Очень прочные. Из стекловолокна, конечно, но в нашей профессии не все ли равно? Чего хорошего таскать за собой чугунный котел в багажнике? Размеры — от крошечных до трехгаллоновых. Которые обойдутся в сотню фунтов, но, если это то, что надо, есть смысл раскошелиться.

— Мне надоела викка,[51] — протянула Кара, — Скучно. Меня больше интересуют персональный рост и избавление себя и других от сдерживающих рамок.

— Ты по-прежнему трешь людям пятки?

— Да, если они подписывают отказ от претензий.

— Наверное, приятно вспомнить материнскую утробу, — сказала Джемма.

На самом деле в воздухе висело ощущение, что в этом дне нет ровным счетом ничего приятного. Мэнди продолжала дергать носом, как будто чуяла духов. Покончив с суси и меренгами, все резко засобирались по домам. Прощаясь на пороге, Мэнди взяла Эл за руку и сказала:

— Если тебе понадобится убежище, ты знаешь, что делать. До Хоува недалеко. Бери ключи от машины и приезжай.

Элисон оценила тактичность Мэнди. У той явно возникли подозрения насчет возвращения Морриса, но она не хотела ничего говорить на случай, если он подслушивает.

Иногда голос Морриса звучал в ее голове; иногда обнаруживался на кассете. Иногда казалось, что он знает все об их прошлой совместной жизни; он говорил, воскрешая дни в Олдершоте, замыкая временную петлю, словно, как миссис Этчеллс на шоу, делал это автоматически. Она испробовала все известные ей средства, чтобы сбиться с его волны: включала громкую музыку и отвлекалась на долгие телефонные разговоры, выискивая в записной книжке номера медиумов, которых не видела лет сто, она звонила, чтобы спросить: «Привет, угадай кто?»

«Эл!» — отвечали они. «Слышала о Мерлене? Он переехал в Беверли-Хиллз». А потом: «Ужас какой с Айрин Этчеллс. Раз — и все, да? Я никогда толком не понимала, она тебе бабушка или кто? Ты вообще узнала, кто твой отец? Нет? Вот досада. Да, Айрин заскочила, я как раз чистила хрустальный шар, и бац, вот и она, плавает там внутри. Она предупредила, что мне, может, придется сделать пустяковую операцию».

Она говорила по телефону, а прошлое говорило внутри ее: как поживает моя милая девочка? Миссис Макгиббет, овца безмозглая, Киф, ты мой папа? Если собираешься блевать, иди на улицу. Твою мать, Эмми, мне надо помыть руки. Куски мяса, Глория, Глория, куски мяса, здесь зло, которого тебе лучше не видеть. По кругу, снова и снова: здесь зло, которого тебе лучше не видеть. Моррис зудел у нее в ушах о старых добрых деньках: о драках, металлоломе и вечеринках. И все-таки ей казалось, он чего-то недоговаривает, о чем-то умалчивает, возможно, он дразнит ее, утаивая некое воспоминание. А иногда казалось, он толком не понимает, к кому обращается, словно говорит в пространство.

— Макартура не видели? — спрашивал он. — Этот тип должен мне денег. Если увидите, вы его мигом узнаете, у него глаза не хватает. Юного Дина не видели? У него бритая голова, на которой написано: «Правь, Британия». Цыгана Пита не видели? Я был на пустоши, но Пита там нет. Там нынче свалка, городской полигон, так их теперь называют, я думал, он будет копаться в мусоре, ан нет. Он помоечник, помойки у него в крови, помойки и металлолом, его дядя в старину был крупнейшим торговцем металлоломом на всей границе.

— Граница с Шотландией, — протянула она, — не ближний путь, как ты очутился в тех краях?

— Вместе с цирком, — ответил Моррис. — А потом, когда меня выперли из цирка, Айткенсайд подбрасывал. Айткенсайд и его грузовик всегда были к нашим услугам. Надо тебе было куда-то добраться или откуда-то выбраться — нет проблем, встань на обочине шоссе, и Айткенсайд приедет за тобой. Очень удобно иметь такой грузовик, когда у тебя куча коробок, когда у тебя груз, фургон — это то, что надо для небольших грузов, но теперь мы перевозим в нем привидений десятками, детка. Мы сотнями их в него пихаем, они приходят с востока в поисках лучшей жизни. Но мы присматриваем за ними, следим, и, заталкивая их в фургон, мы одновременно гоним их прочь, это две части одного и того же дела, сейчас ты этого, может, и не понимаешь, но если б походила на курсы к Нику, ты б поняла. «Comprenez?» — спрашивает он и подвешивает за ногу, пока не ответишь «да». Теперь, когда Айткенсайд подался в руководство, у нас есть стимул работать хорошо. У нас есть ваучеры на модификации и отпуск, чтобы отдохнуть с семьей. По выходным мы сливаемся в деревню и рисуем круги на полях. Мы летим над лугами, свистим со всей дури, пугаем фермеров да бродяг. Мы заходим в тематические парки, вот во что они превратили ярмарки, и ломаем аттракционы, а по ночам лежим и откручиваем гайки, чтобы кто-нибудь разбился насмерть. Мы заглядываем в гольф-клубы, перекапываем лужайки, а все думают, что это кроты постарались. Только надо держаться подальше от тренировочных площадок, а то запутаешься ненароком в этих здоровенных сетях. Как-то раз мы нашли в них юного Дина, пришлось его спасать. Кто-то крикнул: «Старый Ник идет», а Дин-то новичок, испугался и побежал, ну и влетел башкой вперед в одну из этих сетей, ну, тем местом, где прежде была его башка. Его Айткенсайд выгрыз, собственными зубами. — Моррис гоготнул. — Старый Ник, если он увидит тебя в неположенном месте, то насадит твои яйца на вилку для гриля. Он расплавит тебя на жаровне и высосет мозг из твоих косточек.

— За что тебя выперли из цирка? — спросила она. — Впервые об этом слышу.

Моррис не ответил.

— Выперли из цирка, — сказал он. — Выперли из армии. Выперли из дома Этчеллс, и мне пришлось жить в мусорном баке. В этом вся моя жизнь. Не знаю, мне не оклематься, пока я не найду Пита. Может, на конной ярмарке. Не в курсе, поблизости нет конной ярмарки? Или петушиных боев, Пит их любит.

Когда она вновь увидела Макартура, материализовавшегося в углу кухни после стольких лет, у него обнаружился стеклянный глаз, как и предупреждала миссис Этчеллс. Поверхность глаза холодно сверкала, и свет отражался от нее, как от везучих опалов в дни, когда они отказывались являть свои глубины.

— Что ни говори, а Макартур мастерски владеет ножом, — сказал Моррис. — Я своими глазами видел, как он разделал женщину, точно индюшку.

В пустой комнате разматывалась кассета, и Моррис из далекого прошлого сопел и хрюкал в микрофон, словно тащил что-то громоздкое. «Немного повыше, левее, аккуратно, ступенька, Донни, — есть, я ухватил ее. Берись за свой конец одеяла… осторожнее, когда возьмусь. Черт, мне надо на кухню, надо помыть руки. Я весь в этом липком говне».

Из сада влетела возмущенная Колетт.

— Я только что была в сарае, — заявила она. — Март вернулся. Пойди и посмотри, если не веришь.

Элисон вышла в сад. Стоял очередной жаркий, липкий день. Ветер шевелил деревца, привязанные к столбикам, подобно святым, обреченным на костер, но дуновение его было горячим, почти тропическим. Эл вытерла лоб рукой.

На полу сарая были разбросаны пожитки Марта: консервный нож, кое-какая пластмассовая посуда, стибренная из кафе при супермаркете, и куча ржавых неопознаваемых ключей. Колетт подобрала ключи.

— Я передам их констеблю Делингбоулу. Возможно, он сумеет вернуть их владельцам.

— Какая же ты язва! — воскликнула Элисон. — Что Март тебе сделал плохого? Его гнали из всех мест, которые он мог назвать домом. В нем нет зла. Он не из тех, кто способен зарезать женщину и бросить в грязный фургон.

Колетт уставилась на нее.

— По-моему, ты не должна ехать в Олдершот, — сказала она. — По-моему, ты должна прилечь. — Она вынырнула из «Балморала» и встала на газоне. — Должна сказать, Элисон, мне очень не нравится твое поведение в последнее время. По-моему, пришла пора пересмотреть условия нашего договора. Они становятся все менее приемлемы.

— И куда ты пойдешь? — хмыкнула Элисон. — Собираешься тоже жить в сарае?

— Это мое дело. Потише. Еще не хватало, чтоб Мишель приперлась.

— Мне все равно. Пусть смотрит. Ты была в полном раздрае, когда мы познакомились, Колетт.

— Едва ли. У меня была прекрасная карьера. Меня считали птицей высокого полета, знаешь ли.

Элисон повернулась и пошла в дом.

— Да, но морально ты была в полном раздрае.

По дороге к дому миссис Этчеллс они не разговаривали. Они проехали через Пирбрайт, мимо зеленых лужаек, пруда в камышах и желтых ирисах; мимо мрачных лесов А324, где лучи света пробивались сквозь верхушки деревьев и щелкали по костяшкам кулачков Колетт, вцепившихся в руль; мимо зарослей папоротника и высоких заборов, мимо особняков из зрелого дерева и старого кирпича, с пологими крышами, где на бархатных лужайках крутились поливальные машины, где лесные голуби ворковали в дымовых трубах, где от бельевых шкафов, комодов и étagère сладко веяло лавандой и воском. Если уйду от нее сейчас, думала Колетт, то моих сбережений как раз хватит на первый взнос за «Битти», хотя, если честно, я предпочла бы жить в месте, где есть хоть какая-то ночная жизнь. Раз уж я не могу жить в районах богачей, я бы хотела поселиться рядом с метро, чтобы можно было ходить по клубам с друзьями и упиваться в хлам по пятницам, как в старые добрые времена, и ходить домой к едва знакомым мужчинам, и ускользать от них по утрам, когда вокруг тишина и лишь тарахтят фургоны молочников да поют птицы. Но наверное, я уже слишком стара, думала она, если у меня и были друзья, все они давно обзавелись детьми, они слишком старые для клубов, слишком взрослые; на самом деле это их дети будут ходить развлекаться, а они будут сидеть дома с книжками по садоводству. Я тоже как-то незаметно выросла. Когда-то я пришла домой к Гэвину, или, точнее, нажала кнопку в лифте и поднялась на его этаж в гостинице, и, когда я постучала в дверь, он посмотрел в глазок и ему понравилось то, что он увидел, но понравлюсь ли я кому-нибудь теперь? Когда показались первые строения Эша — гнилое наследие шестидесятых и покосившиеся домики у старой церкви, — она ощутила, как ее переполняет ледяное отчаяние, которое пейзаж за окном едва ли мог развеять.

Большая часть района была в полном запустении; они проезжали обширные перекрестки, поросшие травой круговые развязки размером с парки, указатели промышленных зон.

— Следующий поворот направо, — сказала Эл. Всего несколько ярдов от главной дороги — и городской ландшафт ужался до более уютного масштаба. — Что-то новенькое. — Она ткнула пальцем в «Кебаб-центр» и солярий. — Не гони. Еще раз направо.

Между особняков 1910-х втиснулось несколько рядов новых домов с листами голубого пластика вместо оконных стекол. На рабице висело изображение более просторного, высокого и элегантного варианта постройки за оградой: «ЛАВРОВЫЕ КОНЮШНИ, — гласила надпись, — ВЫ МОЖЕТЕ ВЪЕХАТЬ ПРЯМО СЕГОДНЯ ВСЕГО ЗА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ФУНТОВ».

— Как это так? — спросила Эл.

— Якобы они сами платят гербовый сбор и оценщику, — объяснила Колетт, — но в итоге приплюсовывают все к запрошенной цене, после чего навязывают тебе ипотеку на своих условиях, и пока ты думаешь, что даром получил хорошую вещь, тебе залезают в карман на каждом шагу.

— Вымогатели, — подытожила Эл. — Жаль. А я решила, что смогу купить один для Марта. Подумала, что в конюшнях ему будет хорошо. Он мог бы оставить этот пластик, тогда никто бы не заглядывал к нему в окна.

— Март? — хмыкнула Колетт. — Ты серьезно? Никто не даст Марту ипотеку. Его на пушечный выстрел сюда не подпустят.

Они почти приехали. Эл узнала низкую стену вокруг сада, облезлую штукатурку, чахлую изгородь из голых веток. Мэнди поставила свой автомобильчик с мягким верхом, практически загородив парадную дверь. Джемма подбросила Кару и припарковала машину на дороге, бампер в бампер с тачкой Сильваны.

— Тут глаз да глаз нужен. — Сильвана ткнула пальцем в кабриолет Мэнди. — Паршивый район.

— Я знаю, — откликнулась Мэнди. — Потому и встала у самого дома.

— А что, ты живешь в каком-то особенном месте? — спросила Колетт у Сильваны. — Вас там охраняют с собаками?

Мэнди попыталась разрядить обстановку.

— Чудесно выглядишь, Колетт. Сделала прическу? Прелестный амулет, Кара.

— Настоящее серебро, я продаю их, — тут же отозвалась Кара. — Прислать тебе такой? Пересылка и упаковка — бесплатно.

— А что он умеет?

— Черта с два, — отрезала Сильвана. — Какое там, на хрен, серебро. Я купила у нее один. Он оставляет грязный пунктир на шее, как будто кто-то карандашом наметил, чтобы башку тебе отрезать.

— Странно, что это заметно, — вклинилась Колетт. — На твоем-то шикарном загаре.

Сильвана вставила ключ в замочную скважину. Сердце сжалось в груди Элисон.

— Ты набралась храбрости, дорогая, — тихо сказала Мэнди. — Умница.

Она сжала руку Эл. Везучие опалы впились в кожу, Эл вздрогнула.

— Извини, — прошептала Мэнди.

— Ах, Мэнд, если б я могла рассказать тебе хоть половину. — Вот бы у меня был амулет, подумала она, вот бы у меня было заклинание от взбаламученного эфира.

Они вошли. В доме пахло сыростью.

— Иисусе, — воскликнула Сильвана, — куда подевалась вся мебель?

Элисон огляделась.

— Денег на молоко нет. И часов тоже.

В передней комнате не осталось ничего, кроме квадрата куцего узорчатого ковра и безнадежно продавленного кресла. Сильвана дернула дверцу шкафчика рядом с камином: пусто, только мощно пахнуло плесенью. На кухне — где они ожидали найти крошки последнего чаепития миссис Этчеллс — не было ничего, кроме грязного чайника в раковине. Элисон подняла крышку: одинокий пакетик чая плавал в коричневых глубинах.

— По-моему, все ясно, — сказала Джемма. — Полагаю, если мы проверим окна, выходящие на задний двор, то найдем следы взлома. — Ее голос затихал в коридоре.

— Она была замужем за полицейским, — объяснила Кара.

— Правда?

— Но ты же знаешь, чем это кончается. Она втянулась в его работу. Она пыталась помочь. Это ведь неизбежно. Но ее слишком часто душили. Она пережила Йоркширского Потрошителя,[52] ее навещали самые мерзопакостные духи, и она докладывала о них начальству мужа. Представляешь, каково ей приходилось. Она поставила ему ультиматум: либо уходи из угрозыска, либо между нами все кончено.

— Видимо, он не ушел, — сказала Колетт.

— И между ними все было кончено, — благоговейно произнесла Эл.

— Она бросила его, переехала на юг и ни разу не оглянулась.

— Получается, она старше, чем говорит, если была замужем во времена Йоркширского Потрошителя.

— Мы все старше, чем говорим. — Джемма вернулась. — А некоторые даже старше, чем мы думаем. Окна нетронуты. Наверное, сверху забрались. Черный ход на замке.

— Тупо забираться сверху, если хочешь упереть мебель, — заметила Колетт.

— Что ни говори, а Колетт логично рассуждает, — сказала Элисон. Она крикнула: — Цыган Пит, это твоя работа? — Понизила голос: — Это член банды, которая ошивалась здесь, миссис Этчеллс знала их всех. Он из тех, кого зовут помоечниками, собирает старую мебель, горшки и сковородки и все в таком роде.

— И он — призрак, верно? — спросила Джемма. Она засмеялась. — Что ж, это все объясняет. Однако я в жизни не видела такой крупномасштабной телепортации чужого добра, а вы?

— Позор, — сказала Эл. — А все от банальной жадности. На земле полно людей, которым бы пригодились ее вещи. Например, терки для мускатного ореха. Фигурные пивные кружки. Декоративные подушечки для булавок, причем все булавки до сих пор на месте. У нее был журнальный столик с битловскими картинками под стеклом, напечатанными на обоях, — фамильная ценность. Фирменные лоточки для духовки из пирекса[53] с морковками и луковицами по бокам. У нее была испанка в юбке с оборками, миссис Э. сажала ее на запасной рулон туалетной бумаги. Я бегала к ней, когда хотела в туалет, потому что в нашем постоянно дрочил какой-нибудь хрен. Хотя одному богу известно, зачем они дрочили, ведь моя ма и ее подруга Глория всегда были готовы протянуть им руку помощи.

Мэнди обняла ее за плечи.

— Ш-ш, милая. Тебе непросто. Но нам всем пришлось нелегко.

Элисон утерла слезы. Цыган Пол рыдал в голом углу комнаты.

— Это я подарил ей ту испанку, — сказал он. — Выиграл в тире, в саутпортском парке развлечений. Меня подбросили от Ормскерка и по Восточной Ланкаширской дороге, а потом случилась беда, меня подобрал парень на грузовике по имени Айткенсайд, и с тех пор наши с тобой семьи, увы, неразлучны.

— Прости, Цыган Пол, — сказала Элисон. — Мне искренне жаль.

— Я вез ее по всей стране, завернув в тряпку, а Айткенсайд спрашивал, чего это у тебя между ног, изрыгал отвратительные двусмысленности и в конце концов попытался ее схватить. И я отдернул ее, свою куклу, я поднял ее над головой, чтобы Айткенсайд не достал, я не хотел, чтобы куклу сгубили, ведь я уже начал подозревать, что он за тип, все эти крутые мужики одинаковы.

— О да, — согласилась Элисон.

— Все, на что они способны, эти крутые мужики, так это порыться в узких штанах парнишки и отнять у него деньги. И все же оно того стоило. Ты бы видела улыбку Айрин, когда я вручил ей подарок. О, Пол, вскричала она, неужели эта кукла теперь моя? Я так и не рассказал ей о злоключениях, которые мне пришлось пережить. И правильно, да? Она же леди. Я не говорю, что ты не леди, но миссис Этчеллс не поняла бы подобных вещей. А сейчас это вроде как принято. Они только этим и заняты. Гоняются за наслаждениями. Они завели себе приставки, чтобы трахать себя самих, и шлюхи больше не у дел.

— Цыган Пол! — возмутилась Элисон. — Потише! Не ругайся. Что за грязный язык!

— Они выстроились в очередь за вторыми языками, — сказал Пол, — Я видел их. Я еще очень мягко выражаюсь, поверь мне. Грядут годы отвратительной брани. Ни одной чистой фразы не останется.

— Я не верю, — сказала Элисон. Она заплакала. — Все равно, Пол, как бы я хотела, чтобы у меня был такой духовный проводник, как ты. Моррис ни разу ничего мне не подарил. Даже букета цветов.

— Ты должна выставить его юн, — посоветовал Пол. — Выставить его вон, как выставила его миссис Этчеллс. Вскоре после того, как увидела мою испанскую куклу, она схватила его, подняла — в те дни она была сильной, а ты же знаешь, какой он коротышка, — вынесла на дорогу и бросила в мусорный бак. А затем вернулась домой и нажарила блинчиков. Я тогда ужасно любил блинчики с сиропом, но пришлось отказаться, надо следить за талией, а кому не надо? Я как раз искал крышу над головой, и она предложила мне свой дом, не задавая дурацких вопросов и не получая лживых ответов, с ней легко было ужиться, с нашей миссис Этчеллс. Мы подходили друг другу, можно сказать и так. Пустяковая операция, цепь любви, радости материнства, она никогда не меняла пластинку, да и зачем? Потихоньку я и сам преуспел. У нее была куча благодарностей, написанных от руки, некоторые даже настоящими перьевыми ручками — от титулованных особ. Эти бумаги хранились вон там, в буфете.

— В каком еще буфете? — спросила Эл.

— В буфете, который украл один мой родственник, а именно — Цыган Пит.

— Ему должно быть стыдно, — сказала Элисон.

Медиумы, ведомые инстинктом или опытом, полукругом встали вокруг Эл, понимая, что той явился дух. И только Колетт скучала и, понурив голову, колупала желтоватую краску на подоконнике. Сильвана упорно терла подбородок: возможно, пыталась сгладить переход между красновато-коричневым загаром и естественным цветом кожи. Женщины терпеливо стояли, пока Цыган Пол не исчез в тусклой красной вспышке, его сверкающий наряд поблек, пошел пузырями на коленях, обвис на заду, его аура — след ауры в воздухе — напоминала маслянистый запах старомодного мужского средства для укладки.

— Это был Цыган Пол, — объяснила Эл. — Проводник миссис Э. К несчастью, он ничего не сказал о завещании.

— Ладно, — сказала Кара. — Займемся лозоходством. Если завещание вообще здесь, оно может быть только под линолеумом или за обоями.

Она открыла расшитую бисером сумочку и извлекла маятник.

— Ух ты, у тебя поплавок, — заинтересовалась Мэнди. — Медный, да? А я всегда пользуюсь рогатиной.

Сильвана достала из пакета нечто похожее на цепь от сливного бачка с металлическим орехом на конце. Она вызывающе глянула на Колетт.

— Это моего папы, — сообщила она. — Он работал водопроводчиком.

— Совсем рехнулась такую таскать? — спросила Джемма. — Это же холодное оружие.

— Это орудие ремесла, — отрезала Мэнди. — Значит, ты унаследовала дар от отца? Как необычно.

— Элисон не знает своего отца, — наябедничала Колетт. — Она думала, что нашла его, но мать растоптала ее теорию.

— В этом она не одинока, — парировала Мэнди. — Полагаю, в твоем свидетельстве о рождении, Колетт, не совсем то, что в твоей крови.

Эл сплетничала, подумала Колетт: а ведь обещала, что все останется в тайне! Как она могла? Она запомнила это, для будущей ссоры.

— У меня даже свидетельства о рождении нет, — призналась Эл. — По крайней мере, я его никогда не видела. Если честно, я даже толком не знаю, сколько мне лет. В смысле, ма сказала мне дату, но она могла и соврать. События моей жизни никак не привязаны к возрасту. Мне всегда говорили: «Если кто спросит, тебе шестнадцать, ясно?» Это несколько сбивает с толку, когда тебе около девяти.

— Бедняжка, — выдохнула Мэнди.

— Должны быть какие-то записи, — сказала Колетт. — Я займусь этим. А как ты получила паспорт, если у тебя нет свидетельства о рождении?

— Хороший вопрос, — откликнулась Эл. — И правда, как? Может, поищем с лозой мои документы, когда закончим здесь. Ладно, дамы, оставляю вам первый этаж, и не забудьте разобрать вон то кресло, а я схожу наверх.

— Может, возьмешь кого-нибудь с собой? — спросила Джемма.

— Пусть побудет одна, — тихо возразила Мэнди. — Неважно, была Айрин Этчеллс ее бабушкой или нет, Эл уважала ее.

Пит содрал дорожку с лестницы, и женщины в гостиной слышали скрип каждого шага Эл, а каждый крошечный взмах их маятников вызывал ответное движение в Элисон, аккурат над диафрагмой. В комнатах было голо; но, когда она открыла гардероб, все платья оказались на месте, в чехлах от моли. Она разворачивала ситцевые саваны один за другим, ее ладони гладили шелк и креп. Это были сценические наряды миссис Этчеллс начиная с ее звездных дней на помостах далекого прошлого. Переливчато-зеленый выцвел до серого, розовый поблек до пепельного. Она изучала их, перебирала хрустальные бусины; облачко тускло-оловянных блесток осыпалось на дно шкафа. Она нырнула внутрь, вдыхая запах кедра, и принялась собирать их в ладошку, думая о Цыгане Поле. Но, выпрямившись, решила, нет, я куплю ему новые. Я неплохо вышиваю, хотя, конечно, только призрачные одеяния, а ему нравятся блестючки поярче. Интересно, почему Пит не забрал эти тряпки? Наверное, счел, что они ничего не стоят. Мужчины! Он похитил мешковатые полиэстеровые юбки и кофты, которые миссис Этчеллс носила каждый день; продаст их, предположила Эл, какой-нибудь бедной иракской бабусе, у которой не осталось ничего, кроме того, что на ней надето, или пострадавшей от бомбежки Лондона: ведь в потустороннем мире войны идут одновременно.

Блестки утекли сквозь пальцы на голые половицы. Эл достала из шкафа две проволочные вешалки. Изогнула их, придав каждой форму ветки с крючком вместо ручки, и вытянула перед собой. Вслед за ними она пошла в заднюю комнату. Вешалки брыкались и вертелись у нее в руках, и, ожидая, пока они немного успокоятся, она выглянула из незашторенного окна на пустой участок за домом. Наверное, конюшни собираются строить, подумала она. А пока можно полюбоваться на задние дворы соседней улицы, на пристройки и гаражи, на желтые нейлоновые занавески, парусами вздымающиеся в открытых окнах, на розы флорибунда, прущие из земли кошмарной опухолью цвета запекшейся крови, на греющихся под солнцем мужчин, которые взяли больничные и обмякли на парусиновых шезлонгах, их белые животы торчат из-под футболок, а пивные банки подмигивают и истекают слюной на солнце. С верхнего этажа свисал флаг, «АНГЛИЯ» было написано на нем красным по белому — можно подумать, кто-то в этом сомневается, хмыкнула она. Ее взгляд перескочил на следующую улицу, где на углу стояли баки для сортировки и хранения мусора: бак для стекла, бак для травы, для ткани, для бумаги, для обуви; у их подножия сгрудились черные мешки с заклеенными желтым скотчем ртами.

Вешалки в ее руках вздрогнули, крюки впились в ладони. Она последовала за ними в угол комнаты и, отложив, набросилась на гнилой линолеум. Ногти вцепились в стык, она просунула под него два пальца и потянула. Надо было взять нож, подумала она, почему я не взяла нож? Она выпрямилась, глубоко вздохнула, снова наклонилась, потянула. Раздался треск, звук рвущегося линолеума; под ним она увидела половицы — и небольшой листок бумаги, сложенный. Морщась от боли, она наклонилась еще ниже и подобрала листок. Развернула его, и в тот же миг волокна бумаги расползлись и листок развалился по линиям сгиба. Мое свидетельство о рождении, подумала она: но нет, на нем было от силы шесть строчек. В самом верху красовалась размытая печать «УПЛАЧЕНО». Чуть ниже — «Эммелин Читэм», и далее — черными чернилами, витиеватым почерком: «Итого семь шиллингов и шесть пенсов». Ниже еще одна печать, под углом к верхней: «ПОЛУЧЕНО С БЛАГОДАРНОСТЬЮ», а потом молодым почерком матери ее подпись, «Эммелин Читэм». И ниже: «В ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ЧЕГО РУКУ ПРИЛОЖИЛ(А): Айрин Этчеллс (миссис)». Под подписью на документе была коричневая вмятина, словно к нему на секунду прижали горячий утюг. Она коснулась горелой отметины ногтем мизинца, и бумага осыпалась, оставив рваную прореху на месте вмятины.

Она отпихнула лозу с дороги и спустилась вниз; грохоча, ступенька за ступенькой. Все собрались в кухне и смотрели на лестницу, ожидая прибытия Эл.

— Есть что-нибудь? — спросила Мэнди.

— Ничего. Ноль.

— А это что? Что за бумага?

— Да так, ерунда, — ответила Эл. Она смяла листок и бросила на пол. — Бог его знает. Семь шиллингов и шесть пенсов — это много? Я забыла старые деньги.

— Какие еще старые деньги? — спросила Кара.

Мэнди нахмурилась:

— Тридцать три пенса?

— Что на них можно купить?

— Колетт?

— Пачку чипсов. Марку. Яйцо.

Они вышли, прикрыли за собой дверь — и Мэнди застыла в ужасе при виде своей машины.

— Проклятые ублюдки! Как они это сделали? Я же все время выглядывала в окно.

— Подползли, наверное, — предположила Сильвана. — Или подбежали на очень маленьких ножках.

— Что, к несчастью, вполне возможно, — отметила Элисон.

— Я полдня убила на это, клиентов отменила, — возмутилась Мэнди, — думая оказать услугу. Пытаешься сделать доброе дело, а что в итоге? Черт побери, одни неприятности.

— Ладно, — сказала Кара, — помнишь, как говорила миссис Этчеллс, что посеешь, то и пожнешь, или вроде того. Зло вернется сторицей. Если ты никогда в жизни не делала зла, тебе не о чем беспокоиться.

— Я ее толком и не знала, — сказала Мэнди, — но сомневаюсь, что Айрин, с ее богатым опытом, считала, что в жизни все так просто.

— Но должен же быть какой-то выход, — разозлилась Эл. — Должен быть способ выбраться из этого дерьма. — Она вцепилась в руку Мэнди. — Мэнди, ты должна знать, ты опытная женщина, ты многое повидала. Вот если ты причинил зло, если ты сделал что-то по-настоящему плохое, но при этом ужасным людям? Я уверена, это не считается. Это как самозащита. Или даже доброе дело.

— Что ж, Мэнди, надеюсь, ты застрахована, — сказала Колетт.

— Я тоже надеюсь, — произнесла Мэнди.

Она отцепила от себя Эл. С нежностью провела пальцами по крылу машины. Тройные линии глубоко процарапали алую краску, словно когтями.

— Чай, чай, чай! — воскликнула Колетт.

Как освежает возвращение в чистоту и порядок «Коллингвуда»! Но вдруг она остановилась с чайником в руках, разозлившись сама на себя. Женщина моих лет не должна хотеть чая, подумала она. Я должна хотеть — ну, не знаю, кокаина?

Элисон рылась в холодильнике.

— Ты что, опять начала жрать? — спросила Колетт. — Скоро мне будет стыдно на улицу с тобой выйти.

В окно постучали. Элисон подпрыгнула как ужаленная и резко обернулась через плечо. Оказалось, это Мишель. Она выглядела разгоряченной и злой.

— Да? — сказала Колетт, открывая окно.

— Я снова видела того чужака, — выпалила Мишель. — Он шастал по округе. Я знаю, вы его подкармливали.

— В последнее время — нет, — отрезала Элисон.

— Нам тут не нужны чужаки. Нам тут не нужны педофилы и бездомные.

— Март не педофил, — возразила Эл. — Он до смерти боится тебя и твоих детей. Как и любой другой бы на его месте.

— Скажите ему, что если я еще раз его увижу, я вызову полицию. А если вы и дальше будете пособничать и подстрекать, мы накатаем на вас жалобу. Я сказала Эвану, я и так-то не в восторге от них, и никогда не была, две одинокие женщины живут вместе, о чем тебе это говорит? На бедных студенток вы не особо похожи.

Колетт подняла пыхтящий чайник.

— Отойди, Мишель, а то я вылью это тебе на голову. И ты съежишься, как слизняк.

— Я скажу, что ты мне угрожала, — пообещала Мишель. — Я позвоню констеблю Делингбоулу. — Но все же попятилась. — Я прямо сейчас иду к председателю «Сторожа соседского дома».

— Да ну? — переспросила Колетт. — Флаг тебе в руки!

Но когда Мишель скрылась из виду, она грохнула чайник на стол и выругалась. Затем отперла заднюю дверь и сказала:

— Ну все, с меня хватит. Если он снова там, я сама вызову полицию.

Элисон стояла у кухонной раковины и вытирала кипяток, пролитый Колетт. В саду бурлила жизнь, примерно на уровне лодыжек. Она не видела Морриса, но в кустах что-то шевелилось. Другие призраки на брюхе ползали по лужайке, словно выполняя какие-то военные упражнения. Они шипели друг на друга, а Айткенсайд жестикулировал, как будто призывал соратников броситься в атаку. Когда Колетт ступила на траву, они улеглись на спины, брыкаясь; потом перевернулись обратно и двинулись за ней, поползли, притворяясь, будто щиплют ее за икры и хлещут по ним призрачными палками.

Она видела, как Колетт налегла на дверь «Балморала» и отступила. Шаг вперед и снова налегла. Затем повернулась к дому.

— Эл? Не открывается.

Эл поспешила через сад. Привидения уступили ей дорогу и разлеглись по сторонам. Дин свистел.

— Кончай это, — рявкнул Моррис из своего куста. — Смотри и наблюдай. Смотри, как она идет. Сейчас она спрашивает у клуши, мол, заклинило дверь, что ли? Может, она разбухла от сырости? А клуша отвечает, какой еще сырости, дождя не было несколько недель. Следи за ними. Сейчас она налегает на дверь. Видишь, как она вспотела?

— За дверью что-то тяжелое, — предположила Эл.

Дин хихикнул:

— Если б она хоть немного умела предсказывать, она бы знала, правда? Что мы сделали?

Эл присела и заглянула в окно. Стекло было пыльным и грязным, почти что непрозрачным. Сразу за дверью лежала тьма, тень, которая сгущалась, принимала форму, приобретала черты.

— Это Март, — узнала она. — Держит дверь.

— Скажи ему, чтоб отошел, — приказала Колетт. Она замолотила по двери кулаками, пнула ее ногой. — Открывай!

— Он тебя не слышит.

— Почему?

— Он повесился.

— Что, в нашем сарае?!

На лужайке раздался взрыв аплодисментов.

— Я позвоню девять-девять-девять, — решила Колетт.

— Не надо. «Скорая помощь» не понадобится. Он скончался.

— Почем ты знаешь? Может, он еще дышит. Они смогут оживить его.

Эл прижала кончики пальцев к двери, нащупывая нить жизни в волокнах дерева.

— Его больше нет, — повторила она. — Черт побери, Колетт, я знаю. К тому же погляди назад.

Колетт обернулась. Я до сих пор забываю, подумала Эл, что — в спиритическом смысле — Колетт у себя под носом ничего не видит. Март примостился на соседском заборе, болтая ногами в гигантских кроссовках. Демоны наконец встали и захихикали. У самых ног Эл из земли выскочила голова:

— Ку-ку!

— Смотрю, ты тут как тут, Цыган Пит, — сказала Эл. — Примчался сразу после той работенки в Олдершоте.

— Разве я мог пропустить этот цирк? — отозвался бес. — По части петель я дока, спроси кого хочешь. Мой двоюродный дед служил палачом, хоть и давненько это было.

Дин лежал на животе на крыше сарая, его язык катался по двери, словно штора на роликах, вверх-вниз, вверх-вниз. Моррис мочился в фонтан, а Дональд Айткенсайд на корточках сидел на траве и ел из бумажного пакета пирожок с мясом.

— Позвони в участок и вызови констебля Делингбоула, — попросила Эл. — Да, и неотложку. Мы ведь не хотим, чтоб потом говорили, что мы сделали все не так. Но предупреди их, чтоб мигалки не включали. Только толпы нам тут не хватало.

Но уроки уже закончились и избежать внимания мамочек, катящих домой в своих минивэнах и внедорожниках, было невозможно. Небольшая толпа вскоре собралась перед «Коллингвудом», гудя шокирующими слухами. Колетт заперла парадную дверь на два оборота и задвинула щеколду. Она задернула шторы на всех окнах, выходящих в сад. Коллега Делингбоула стоял у боковых ворот, сдерживая зевак. Со своего поста на лестничной площадке Колетт видела, как Эван крадется с лестницей и видеокамерой; так что занавески наверху она тоже задернула, но сперва показала ему два пальца, дождавшись, когда его рожа вылезла над подоконником.

— Не успеем мы и глазом моргнуть, как сюда заявятся репортеры, — сказал констебль Делингбоул. — Боже, о боже. Для вас, подружки, наступили нелегкие деньки. Ждите криминалистов. Нам придется опечатать ваш сад. И обыскать дом. Вам есть у кого переночевать сегодня? Может, у соседей?

— Нет, — ответила Эл. — Они считают нас лесбиянками. Так что если нам придется выехать, мы как-нибудь без них разберемся. Но лучше бы обойтись без этого. Видите ли, я работаю на дому.

Дорогу уже запрудили автомобили. Патрульная машина из местного участка стояла на обочине, и помощник Делингбоула пытался разогнать мамочек с малышами. Фургон с кебабами пристроился у детской площадки, и мелюзга, хныкая, тянула к нему матерей.

— Это все вы виноваты, — крикнула Мишель, обращаясь к дому. Она повернулась к соседям. — Если бы они не привадили его, он бы пошел и повесился в каком-нибудь другом месте.

— А теперь, — сказала женщина из «Фробишера», — мы попадем в местные газеты как район, в котором повесился бродяга, и едва ли это поднимет стоимость наших домов.

Внутри, в полутьме, Делингбоул сказал:

— Вы подтверждаете, что были знакомы с бедолагой? Кто-то должен опознать его тело.

— Вы сами можете опознать, — сказала Эл. — Вы ведь тоже знали его? Вы превратили его жизнь в кошмар. Вы раздавили его часы.

Прибывшие криминалисты по пояс увязли в низеньких, пускающих слюни призраках, которые всегда слетаются к месту внезапной или насильственной смерти. Они стояли в этом болоте и ничего не замечали. Они поломали голову над многочисленными следами у сарая, следами не самых обычных ног. Они опустили Марта на землю, а кусок абрикосового полиэстера, на котором он висел, аккуратно убрали в пакет, запечатали и пометили.

— Должно быть, он долго умирал, — сказала Элисон позже той ночью. — У него, у Марта, ничего не было, понимаешь, вообще ничего. У него не было веревки. У него не было крюка в потолке, чтобы повеситься.

Они сидели в темноте, чтобы не привлекать внимания соседей, двигались осторожно, скользили вдоль стен.

— Он вполне мог бы прыгнуть под поезд, — возразила Колетт. — Или шагнуть с крыши «Игрушки Д'Нас», как принято в Уокинге, я читала в газете. Но нет, ему приспичило сделать это именно здесь, чтобы причинить нам как можно больше проблем и неудобств. Мы были единственными, кто проявил к нему доброту, и какова благодарность! Ведь ты купила ему те кроссовки, да?

— И новые часы, — призналась Эл. — Я пыталась сделать доброе дело. И погляди, что из этого вышло.

— Главное — благое намерение, — возразила Колетт. Но тон ее был саркастичен, и — насколько Элисон могла разглядеть в темноте — она выглядела одновременно злой и подавленной.

А привидением Март смотрится куда живее, подумала Эл, когда увидела, как он сидит на заборе. Прокравшись на кухню, она задумалась, не оставить ли ему сэндвичей. Но ведь я, наверное, буду ходить во сне и слопаю их сама. Она не сомневалась, что заметила его краем глаза за дверью подсобки, свежая полоса от веревки багровела на шее.

Позже, когда она выходила из ванной, Моррис остановил ее.

— Думала, мы вышли из строя, а? — спросил он.

— Ты — злобный ублюдок, Моррис, — сказала она. — Ты был злобным, когда был еще жив, а сейчас ты стократ хуже.

— Да ну! — издевался Моррис. — Сбавь обороты! Ты еще противнее, чем твоя чертова мамаша. Мы хотели повеселиться, вот и все. Можно подумать, от парня был какой-то толк на земле. В любом случае, я потолковал с мистером Айткенсайдом, и мы решили, пусть он чистит наши ботинки. Сейчас это делает юный Дин, но, поскольку мистер Айткенсайд обзавелся лишними ногами, Дину не помешает напарник. Надо начинать с самых низов, это правило, знаешь ли. Думаю, он приспособится. Он не глупее, чем Дин был, когда мы вытащили его из сетей на поле для гольфа. Если он приспособится, то лет через пятьдесят, возможно, дослужится до проводника.

— Не жди от меня «спасибо», — сказала Эл.

— Как это на тебя похоже, — бросил Моррис. Его лицо скривилось от злости, он запрыгал по лестничной площадке. — Никакой, мать ее так, благодарности. Ты говоришь, каким я был на земле, ты утверждаешь, я был злобным ублюдком, но где бы ты была, если бы не я? Если б не я, тебя бы искромсали на кусочки. Тебя изуродовали бы. Айткенсайд сказал, она должна научиться уважать нож, и все они сказали, все парни, золотые слова, она должна научиться, и твоя ма сказала, хорошо, можешь ее порезать, только лицо не трогай, клиентам это не по вкусу. Она сказала, я не лезу в ваши дела, джентльмены, но когда она вам надоест, мне придется и дальше торговать ей, нет? И кто ее поддержал? Я. Я встал на ее сторону. Я сказал Айткенсайду, золотые слова, покажи ей, что почем, только не превращай ее, блин, в калеку.

— Но, Моррис, почему они это сделали? — заплакала Эл. — Что я вам всем сделала? Я была ребенком, ради всего святого, кому могло прийти в голову взять нож, искромсать ноги ребенка и оставить на них такие шрамы? — Я, должно быть, орала, подумала она, я, должно быть орала, но я ничего не помню. Я, должно быть, орала, но никто меня не услышал.

— Некому было слышать, — отозвался Моррис. — Для того и нужна пристройка, верно? Для того и нужна пристройка, или сарай, или гараж, или, если не выгорело, хотя бы автоприцеп. Заранее не знаешь, когда понадобится показать какой-нибудь малявке, что почем, или повесить придурка, который действует тебе на нервы.

— Ты мне не ответил, — сказала Эл. Она стояла у него на пути, наставив на него везучие опалы, словно оружие. Он попытался обогнуть ее, но ее аура, хлынув во все стороны, заставила его отступить. Недовольно бормоча, он съежился и скользнул под ковер, но она наступила на него и сказала: — Моррис, если не хочешь потерять работу, придется ответить на пару вопросов. Если не ответишь, я выхожу из игры. Вспомню прошлое и устроюсь в кондитерскую. Или в аптеку, как в прежние времена. Буду драить полы, если придется. Я выйду из игры, и где тогда окажешься ты?

— Пф, — фыркнул Моррис, — ты не запугаешь меня, детка, если ты будешь работать в аптеке, я превращусь в таблетку. Если найдешь работу в кондитерской, я свернусь в сладкий рулет и буду плеваться вареньем в самый неподходящий момент. Если ты попробуешь драить полы, я крикну «плюх!» и выплеснусь из твоего ведра с грязной водой, и тогда тебя уволят. И тогда ты станешь подлизываться ко мне, как когда-то, ах, дядя Моррис, у меня нет карманных денег, ах, дядя Моррис, у меня нет денег на школьные обеды, у меня нет денег на школьную экскурсию. А за моей спиной скулила о том же самом Макартуру и клянчила конфеты у Кита. Слишком уж щедр был Моррис Уоррен. Когда я отправился на тот свет, у меня и пяти шиллингов в кармане не было. Я отправился на тот свет и, уж не знаю как, забрал все долги с собой. — Моррис начал хныкать. — Макартур мне должен. Билл Древкокач мне должен. У меня есть черная книжечка, в которой записано, кто мне должен. Чертовы призраки — скользкие типы, да? Вечно у них отговорки, лишь бы не платить. «Мой карман испарился. Святой, мать его, дух спер мой бумажник». Так что когда я очутился на том свете, они говорят, выворачивай карманы, а когда увидели, что это все мои деньги, то засмеялись, блин. Они сказали, кто не работает, тот не пьет, так-то, старина. Это наше правило. И меня назначили духовным проводником. Сперва мне досталась Айрин Этчеллс, а потом ты. Помогай, Боженька. Я говорю, помогай, Боженька, но на самом деле помощи от этого ублюдка не дождешься. Вот почему я связался с Ником, с Ником есть шансы сделать карьеру. Тебя могут послать на курсы.

— Если тебя повысят, — сказала Эл, — я буду самым счастливым человеком на свете. Мне досталось всего ничего мира и покоя — когда ты был на этих своих курсах.

— Мира и покоя? — взвизгнул Моррис. — Тебе не положено никакого мира и покоя! С твоим-то прошлым? Тебе и десяти лет не было, как на твоей совести оказались мужские яйца.

— Какие еще яйца?! — заорала Элисон.

Через площадку открылась дверь в комнату Колетт. Хозяйка спальни стояла на пороге в футболке, очень бледная и суровая.

— Хватит, — сказала она. — Я больше ни единой ночи не проведу под этой крышей. Как можно жить с женщиной, которая скандалит с людьми, которых я не вижу, и стоит у дверей моей спальни и вопит: «Какие еще яйца?!» Мне этого не вынести.

Элисон потерла лоб. Она не могла пошевелиться.

— Ты права, — признала она. — Но не решай сгоряча.

— Такое поведение просто неприемлемо. Даже по твоим меркам.

Элисон приподняла ногу и отпустила Морриса.

— Хотя бы подожди до утра.

— Не думаю, что ждать до утра безопасно. Я возьму самое необходимое, а потом пришлю кого-нибудь за остальными вещами.

— Кого? — Эл искренне удивилась. — Кого ты пришлешь? Ты не можешь сбежать посреди ночи. Это глупо. Мы должны все обговорить.

— Я ничего тебе не должна. Я построила твое дело с нуля. Без меня это была неуклюжая самодеятельность.

— И я о том же. Ладно тебе, Колетт! Мы столько пережили вместе.

— Что ж, теперь живи сама. Полагаю, с компанией у тебя проблем не будет. Твоей особой компанией.

— У меня есть воспоминания, — сказала Эл. — Ладно. Хорошо.

Она отвернулась. Я не буду тебя больше уламывать, подумала Эл. Она слышала тихие голоса внизу. Похоже, Айткенсайд с дружками пришли и готовят себе пожрать. Колетт закрыла дверь спальни. Эл слышала, как она с кем-то беседует. На секунду она застыла от удивления. Кого это она туда протащила? А потом поняла, что Колетт по мобильному договаривается о своем отъезде.

— Че? — спросил Гэвин. — Кто это? — Он фыркнул, кашлянул, дважды прочистил нос; она как будто позвонила в берлогу медведя, впавшего в спячку.

— Не так уж и поздно, — рявкнула она. — Проснись, Гэвин. Ты не спишь? Ты слушаешь меня? У меня неотложное дело. Ты должен забрать меня отсюда.

— А, — узнал Гэвин, — это ты, Колетт. Как поживаешь?

— Бывало и лучше. Я бы не обратилась к тебе за помощью, но мне надо выбраться отсюда немедленно и где-то перекантоваться, всего одну ночь. Я уже собираю вещи.

Молчание.

— Так, давай разберемся. Ты хочешь, чтобы я приехал туда?

— Да. Прямо сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я приехал туда и забрал тебя?

— Мы были женаты. Разве я прошу о многом?

— Да нет, не то чтобы… — Он отошел. Возможно, чтобы посоветоваться с Зоуи? Потом вернулся. — Понимаешь, проблема в машине — ну, она в ремонте.

— Нашел время! — рявкнула она. — Надо было купить маленькую японскую машинку, как у нас. Ни разу еще не подвела.

— Так почему ты не… ну, не сядешь в нее?..

— Потому что она принадлежит ей! Потому что хозяйка — она, а я не хочу споров. Потому что я не хочу, чтобы она или какая-нибудь ее вещь была рядом со мной.

— Ты о толстухе? Ты сбегаешь от нее?

— Слушай, я вызову такси. Просто пусти меня к себе, когда доберусь. Вероятно, это будет не скоро.

— Ладно, у меня есть тачка, — сказал Гэвин. — Я могу приехать. Не вопрос. Только не смейся. В смысле, она ниже моей обычной планки.

— Гэвин, приезжай, умоляю, хоть на палочке верхом.

Она выключила телефон. Прижала ладонь к солнечному сплетению и попыталась дышать медленно и спокойно. Она сидела на краю кровати. В голове мелькали сцены жизни с Эл. Элисон в «Олене и подвязке» в день, когда они встретились: перекладывает пакетики с сахаром и наливает молоко. Элисон в гостинице в Хемел-Хемпстед: примеряет сережки у туалетного столика и перед каждой новой парой протирает мочки ватными шариками, смоченными в водке из мини-бара. Элисон, закутанная в одеяло, в ночь, когда умерла принцесса, стучит зубами на диване в квартире в Уэксхэме. Она стащила сумку со шкафа, запихнула в нее косметичку и пару белья, после чего принялась репетировать свое объяснение Гэвину и всему миру. Бродяга повесился в сарае. Стало душно, и у меня заболела голова. Она топала у моей комнаты и орала: «Какие еще яйца?!» Она рывком застегнула сумку и потащила ее вниз по лестнице. Внезапно она подумала, я не могу явиться к нему в таком виде, а как же Зоуи, на ней, поди, дизайнерское белье, может быть, даже нечто уникальное, созданное другом специально для нее, что-нибудь шифоновое или шелковое — я не хочу, чтобы она увидела меня в трениках, она рассмеется мне в лицо. Колетт побежала обратно, содрала с себя одежду и встала перед раскрытым гардеробом, мучительно размышляя, во что такое нарядиться, чтобы произвести впечатление на модель. Она глянула на часы: сколько времени Гэвину понадобится, чтобы доехать из Уиттона? Дороги, наверное, пустые, подумала она. Она оделась; и не осталась довольна результатом; может, накраситься? Она направилась в ванную, старательно нарисовала два глаза и рот. Снова спустилась по лестнице. Обнаружила, что дрожит, и подумала, что чашка чего-нибудь горячего не помешает. Потянулась было к кухонному выключателю, но отдернула руку. Предполагается, что нас тут нет; соседи думают, что мы уехали. Она подошла к окну кухни и осторожно приподняла жалюзи.

Было половина четвертого, и короткая летняя ночь уже утекала густой дымкой. Вокруг «Балморала» поставили алюминиевое ограждение, и на нем подпрыгивали несколько сорок, точно травя анекдоты. Она услышала за спиной шаги по линолеуму. И едва не завизжала. Эл шла через кухню, грузная, в своей обширной хлопковой ночнушке. Шла медленно, словно ее тащили, как загипнотизированная. Она открыла ящик со столовыми приборами и остановилась, глядя в него и перебирая ножи и вилки.

Вот и все, подумала Колетт. Часть моей жизни подходит к концу; тихое звяканье металла в ящике, щебет птиц, сосредоточенное лицо Элисон. Колетт молча разминулась с Эл. Ей казалось, что она не прошла, а протиснулась мимо нее, словно белая сорочка Эл раздулась, заполнив комнату, и тело Эл разбухло вместе с ней. Колетт услышала вдалеке гул мотора. Моя колесница, подумала она. Может, Гэвин и не идеальный мужчина, но в трудный момент он готов мне помочь. По крайней мере, он жив. По крайней мере, он всего один.

Стоя на кухне, Эл слышала, как парадная дверь закрылась за Колетт. Открылась крышка почтового ящика, на пол упали ключи, крышка захлопнулась. Несколько театрально, подумала Эл, в подобном жесте не было нужды. Она поковыляла к кухонному стулу и села. Не без труда подняла голень и уложила ее на колено другой ноги. Задняя поверхность бедра натянулась и напряглась, пришлось вцепиться в икру, чтобы ступня не соскользнула и не упала обратно на пол. Она сгорбилась, наклонилась вперед. Неудобно; живот зажат, тяжело дышать. Жаль, Кары рядом нет, подумала она, чтобы помочь или хотя бы научить меня правильной технике; она уже должна была получить свой диплом. Придется попросту тереть и надеяться на лучшее, придется самостоятельно отправиться в прошлое, обратно в Олдершот, к собачьим вольерам и чахлым кустам, обратно в болотные воды утробы, а может, и дальше — туда, где еще нет Элисон, а есть лишь место, приготовленное для нее.

Она нащупала подушечки пальцев и нежно, осторожно принялась массировать подошву.