"Хроника либеральной революции" - читать интересную книгу автора (Мороз Олег)

НАКОНЕЦ-ТО ЕЛЬЦИН РЕШИЛСЯ…

26 октября 1991 года. Мы разговариваем с госсекретарем РФ Геннадием Бурбулисом. Разговор происходит в Белом доме, в том его крыле, что повернуто к мэрии, бывшему СЭВу, — как раз к тому месту, где два года спустя, 3 октября, начались главные события первого дня мятежа. Сидим в «комнате отдыха» позади обширного кабинета Геннадия Эдуардовича.

Меня интересует главным образом один вопрос: когда же наконец, черт возьми, кончится это топтание на месте? После августовского путча прошло уже два месяца. И вот, вместо того, чтобы принять какие-то энергичные меры, поставить страну на твердые рельсы, взять какой-то новый курс, Ельцин «расслабляется» в Сочи. Страна между тем летит в тартарары… Я пытаюсь добиться от Бурбулиса, в то время, пожалуй, одного из самых близких к президенту людей, хоть сколько-нибудь вразумительного ответа на это мое — да и не только мое — недоумение. Однако Бурбулис отделывается общими словами.

Я:

— Чем объяснить, что после блистательной августовской победы произошел столь же блистательный сентябрьско-октябрьский провал? Я имею в виду двухмесячное беспомощное переминание российского руководства с ноги на ногу перед порогом реформ на фоне стремительно ухудшающегося положения в стране.

Бурбулис:

— Хотя я и не оцениваю последние два месяца как блистательный провал, я понимаю, что неудовлетворенность этим периодом очень сильна…

Я:

— Вон под вашими окнами люди стоят с плакатами: «Ельцин, действуй смелее!». Это сегодня у всех на устах.

Бурбулис:

— Пауза была необходима, чтобы осознать принципиальную новизну ситуации. Надо было выработать новую стратегию. Сегодня она выработана. Главное ее содержание — радикальные реформы. Не приступать к этим реформам мы сегодня не можем.

Я:

— Вы хотите сказать, что выработать эту стратегию нельзя было быстрее, чем за два месяца? Так ли уж необходимо было Ельцину уходить в отпуск в столь критический момент? Одни говорили, что он пишет книгу о путче, другие — что он играет в теннис… Это в то время, как все рушится и летит к чертовой матери.

Бурбулис:

— Я считаю, что это было оправданно. Была острейшая необходимость сменить обстановку. «Отпуск» позволял Борису Николаевичу определить новый курс и как раз покончить с этой затянувшейся паузой.

Я:

— Но все-таки политик, руководитель страны, наверное, должен принимать решения, в том числе и по каким-то основополагающим вопросам, достаточно оперативно. Это же политик, а не философ. Что было бы, если бы во время путча Ельцин удалился для размышлений на гору Афон? В конце концов, то, что надо делать, было ясно давно…

Бурбулис:

— Да, стратегические задачи и цели были ясны, но в каких конкретных формах их решать и добиваться, — над этим пришлось до последнего времени думать.

Я:

— Вот здесь, в Белом доме, тепло, уютно, повсюду ковры лежат. Эта обстановка уюта, комфорта, довольства, спокойствия, конечно, не соответствует атмосфере растерянности, тревоги, смятения, которая там, за окном. Может быть, стоило бы здесь кое-где просверлить потолки, чтобы капало? Или выставить из двух хотя бы одну раму, чтобы поддувало? Может быть, тогда появились бы дополнительные стимулы действовать более энергично?

Бурбулис:

— Этот укор я не принимаю. Может быть, в будущем нам или тем, кто придет за нами, будет грозить этот «комфорт власти», однако сегодня он нам не грозит. Большинство из нас и прежде, и теперь напрямую связаны с реальной жизнью, той самой, которая, говоря вашими словами, там, за окном.

Страшно далеки они от народа…

Эти слова Геннадия Бурбулиса вспоминались мне годы спустя, летом 2001-го, когда я разговаривал с другим известным деятелем — последним союзным премьером Валентином Павловым. Разговор происходил на Тверской, в офисе Международного союза экономистов, где Валентин Сергеевич исполнял обязанности вице-премьера (кроме того, в ту пору он был вице-президентом еще одной общественной организации, с совсем уж экзотическим названием — Вольное экономическое общество России).

Речь зашла о катастрофической ситуации лета 1991 года, накануне выступления ГКЧП, в котором Павлов, как известно, принимал активное участие. Мой собеседник категорически отрицал, что положение дел в экономике тогда было совершенно безнадежное, перечислял, какие замечательные шаги предприняло его правительство, чтобы жить людям стало лучше, жить стало веселей: был «перекрыт» экспорт топлива (его направили на собственные электростанции и домны), была разработана новая система оплаты труда шахтеров, впервые в советской истории заключили соглашение с профсоюзами о реформе оплаты труда и гарантиях занятости, начали реформу ценообразования…

— Валентин Сергеевич, — говорю, — но ведь все эти меры, как мы знаем, не остановили катастрофического развала экономики…

Павлов:

— Неверно. Начиная с апреля спад производства сменился ростом. Взгляните на отчеты…

— …Обстановка в 1991-м была страшная. Пустые прилавки, гигантские очереди, ничего не стоящие деньги… Вместо денег или вдобавок к ним — всевозможные денежные суррогаты: талоны, карточки…

Мой собеседник почему-то считал, что я его единомышленник. Мое видение той, десятилетней давности, ситуации оказалось для него неожиданным. Он все больше приходил в ярость:

— Нельзя все-таки смотреть на ситуацию того времени только с одной, черной, стороны. Пустые прилавки в магазинах? Зато ведь были и полные холодильники дома, и полные прилавки на рынках, в кооперативных магазинах, заказы на производстве, бесплатное питание в больницах и школах, в пионерлагерях, шахтах и многое другое. Очереди были, но далеко не везде и не за всем…

Хотелось сказать бывшему премьеру: вас плохо информировали, очереди были как раз везде и за всем; за полкило несвежих — зеленых и скользких — сосисок приходилось стоять по несколько часов…

— …Мы осуществили обмен денег. Таким образом ограничили возможность сметать товары с прилавков. Кстати, разговоры об очередях старушек, столь распространившиеся в то время, инициировала Межрегиональная депутатская группа г-на Ельцина.

Ощущение такое, что мы с Павловым жили в то время в разных странах. А может быть, на разных планетах. Я:

— Товары все равно сметали. Причем все возрастающими темпами. Гигантские хвосты выстраивались буквально за всем…

Павлов:

— Возьмите отчет о состоянии дел на 1 сентября и сравните с тем, что было, скажем, 1 апреля. За этот период все розничные цены — государственные, свободные, колхозные, кооперативные, — повысились, дай Бог памяти, на 1,6 процента. А товарные запасы в оптовой и розничной торговле возросли, если не ошибаюсь, примерно на 8 процентов.

— Возможно, — говорю, — эти цифры дали костюмы фабрики «Большевичка» и ботинки фабрики «Скороход», которые даже тогда — при тотальном дефиците! — никто не покупал. Я как рядовой потребитель никакого увеличения товаров в магазинах не заметил. Напротив, ощущение приближающейся катастрофы все усиливалось и усиливалось.

— Утверждаю: никакого тотального дефицита не было! — почти кричит Павлов. — Булку хлеба и бутылку молока, рыбу с картошкой, яичницу мог иметь ежедневно каждый. На мясо и колбасу — да, спрос рыночный не удовлетворялся. Потому их и распределяли, а не продавали. Не было у нас голодных и голодающих. Наверное, вы предпочитаете видеть только то, что хочется, и так, как хочется. Уж вы-то сами, наверное, не голодали! Уж вас-то, наверное, в редакции заказами снабжали.

Этот последний выпад Валентина Сергеевича в мой адрес просто характеризует степень его раздражения: как может заметить читатель, я нигде не утверждал, что в стране в ту пору уже разразился голод. Другое дело, что он — стоял на пороге. Это было очевидно для всех. Разве что союзный премьер мог позволить себе не замечать этого.

Что касается «заказов», о которых он упомянул… Да, действительно, продуктовые «заказы» мы иногда получали. Хоть редко, но бывали и товарные «распродажи», где можно было ухватить что-то из одежды и обуви, чего никогда не увидишь в открытой продаже. Это все были формы торговли, не известные за пределами соцлагеря. Они практиковались лишь на «престижных» предприятиях да там, где имелись хваткие снабженцы. К моменту, о котором идет речь, они почти прекратились: нечего стало ни «заказывать», ни «распродавать». Большинство же людей вообще не знали, что это такое.

Чем ближе к зиме, тем ощутимей становились общее отчаяние и тревога. В сгущающейся атмосфере висел один почти различимый на слух вопль: ну сделайте же хоть что-нибудь! Проснитесь наконец!

С Бурбулисом я беседовал, напомню, 26 октября 1991 года, а два дня спустя, 28-го, на открытии второго этапа V съезда народных депутатов РСФСР (первый этап проходил в июле) Борис Ельцин выступил с энергичным обращением к народам России, к съезду, свидетельствовавшим о том, что он наконец решился. Не только по содержанию, но и по стилю это был манифест, воззвание, призыв:

— Обращаюсь к вам с решимостью безоговорочно встать на путь глубоких реформ и за поддержкой в этой решимости ко всем слоям населения… Настало время принять главное решение и начать действовать… Действовать решительно, жестко, без колебаний… Положение напряженное. Трудно с продовольствием, товарами первой необходимости… Все сложнее купить товары, на которые установлены жесткие цены. Не помогают нормирование, карточки и талоны… Только после распада Центра полностью раскрылась бездна, в которой оказалась экономика, — промотанный золотой запас, исчерпанные валютные резервы, долги… На грани разрушения финансовая система. Инфляция достигла критической точки… В последнее время идет буквально рублевая интервенция в Россию, покупают товары, а взамен оставляют «деревянные» рубли. Тем самым увеличивая и без того огромный разрыв между денежной и товарной массой… 55 процентов семей живут ниже черты бедности. Обстановка не улучшается. Победа демократии и свободы не покончила с экономическим кризисом…

Разумеется, Ельцин счел нужным объяснить и то, чем была вызвана его затянувшаяся двухмесячная спячка, двухмесячное бездействие. Объяснение было вполне благопристойное:

— После поражения путча… был большой соблазн сразу, на горячую голову, начать широким фронтом экономическую, финансовую и другие реформы. И скажу прямо — давление на нас было и со стороны демократических сил, и со стороны депутатов, и со стороны средств массовой информации. Но начинать серьезнейшие реформы в совершенно новой обстановке без подготовки было бы верхом безответственности. Чтобы не превратить реформы в авантюру, чтобы не провалить их, нужно было взять паузу. Внести значительные коррективы в нашу тактику, в характер и последовательность действий… Сегодня выработаны конкретные меры по осуществлению пакета реформ… У нас есть уникальная возможность за несколько месяцев стабилизировать экономическое положение и начать процесс оздоровления. Мы отстояли политическую свободу. Теперь надо дать экономическую…

Ельцин считает нужным предупредить всех — реформы будут нелегкими:

— Должен сказать откровенно — сегодня, в условиях острейшего кризиса, провести реформы безболезненно не удастся. Наиболее трудным будет первый этап. Произойдет некоторое падение уровня жизни, но исчезнет наконец неопределенность, появится ясная перспектива… Реальные результаты получим уже к осени 1992 года…

Это неосторожное обещание президента потом долго ему будут припоминать. В действительности, как мы знаем, результатов пришлось ждать гораздо дольше, но тогда ориентир был «озвучен» такой — конец 1992-го. Более отдаленные сроки вряд ли могли бы кого-то вдохновить.

В своем обращении Ельцин излагал программу реформ, над которой все последние недели на одной из правительственных дач работала команда Гайдара. Об этой работе мало кто знал — она велась в обстановке секретности. Еще и отсюда, из этой секретности, проистекало общее недоумение по поводу затянувшейся паузы.

— Реформа пойдет по ряду направлений одновременно, комплексно и динамично, — продолжал Ельцин. — Первое направление — экономическая стабилизация. В ее основе — жесткая денежно-финансовая и кредитная политика, налоговая реформа, укрепление рубля. Но самая болезненная мера — разовое размораживание цен в текущем году. Без нее разговоры о реформах, о рынке — пустая болтовня… Второе — приватизация, создание здоровой смешанной экономики с мощным частным сектором. Особое значение для России имеет придание большей динамики земельной реформе, создание принципиально новой ситуации в аграрном секторе уже к весне 1992 года…

И снова Ельцин предупреждает — самым тяжелым испытанием станет либерализация цен:

— Хуже будет всем примерно полгода. Затем — снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года, как обещал перед выборами, стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей…

Размораживание цен, конечно, всех страшит. Президент успокаивает:

— Либерализация цен будет сопровождаться мерами по социальной защите населения… Будет создана адресная система социальной помощи наиболее уязвимым слоям населения и детям…

В действительности социальная защита оказалась, пожалуй, самым слабым местом российских экономических реформ. Реформаторы мало о ней думали. К тому же на пути соцзащиты встала самая подлая, самая непреодолимая в условиях России сила — тупорылая отечественная бюрократия.

Ставка реформаторов изначально делалась на самую энергичную, самую активную часть населения:

— Будут отменены все ограничения на рост индивидуальных заработков и возможности человека честно заработать… Наряду с мерами по макроэкономической стабилизации в ближайшее время начнется форсированное развитие мощного частного сектора в российской экономике.

Однако и здесь российское чиновничество, сохранившиеся в целости и неприкосновенности гоголевские «кувшинные рыла» мигом понастроили кучу препон. Эти препоны, позволяющие им грести под себя, сытно кормиться, вольно брать взятки, — основа основ их всегдашнего чиновничьего благополучия. При этом, тормозя реформы, вставляя им палки в колеса, они на всех перекрестках — сами и через оплаченных борзописцев — станут трубить, что во всех бедах народных виноваты реформаторы, что они все делают не так, да и вообще либерализм — и экономический, и всякий иной — никогда не укоренится в России, нет, мол, здесь для него почвы.

Но все это — сопротивление, саботаж, прямые диверсии — было впереди. А тогда, в момент выступления президента, вновь вспыхнула надежда, что Россия сумеет-таки вырваться из традиционной кучи дерьма. Как сказал бывший первый премьер независимой России Иван Силаев, мы снова увидели «нашего Ельцина».

Это был последний съезд, на котором между президентом и большинством депутатского корпуса царили гармония и благолепие. Президент и российские депутаты все еще чувствовали себя соратниками в борьбе с союзным Центром, с дышащей уже на ладан, но еще живой КПСС. Ельцин:

— Настало время сказать четко и ясно — в России одна власть: российский Съезд и Верховный Совет, российское правительство, российский Президент! Идет динамичный процесс освобождения институтов власти из-под пяты КПСС… Ни одна партия впредь не будет самозваной хозяйкой в российском государстве.

Как видим, в перечислении органов единой российской власти Ельцин, лаская слух депутатов, еще ставит на первое место Съезд и Верховный Совет, себя же, президента, уступчиво задвигает на последнее. Пройдет совсем немного времени, и из-за этой очередности в перечислении между ним и депутатами развернется смертельная борьба.

Кстати, в своем обращении Ельцин выдвинул ряд максим, которые по разному поводу и с разным чувством вспоминались в последующие годы. Вспоминаются и теперь. Так, правительство, которому президент предполагал поручить реформы, он поименовал «правительством народного доверия». Эту торговую марку, забыв про Ельцина, в дальнейшем, как мы знаем, постоянно использовал Зюганов, подразумевая, естественно, свой, коммунистический совмин, который, если ему дадут, неминуемо приведет Россию в очередное светлое будущее.

Далее, Ельцин заверил, что для облегчения работы этого самого правительства будет исключено дублирование его функций в любых органах, включая администрацию президента. Как мы знаем, это обещание выполнялось лишь в течение небольшого срока, когда в Кремле вообще не понимали, что делать. В дальнейшем, как всегда, нашлось много жаждущих порулить. Президентская администрация во многом стала дублировать правительство уже при Ельцине, а еще больше — при его преемнике.

Наконец уже при Путине отступили и от приведенного выше ельцинского заклинания о том, что «ни одна партия впредь (то есть во веки веков. — О.М.) не будет самозваной хозяйкой в российском государстве». Тут более прозорливым пророком оказался Черномырдин с его афоризмом: «У нас какую партию ни создавай, — всегда получается КПСС». Получившаяся при Путине КПСС-2 — «Единая Россия» — вновь заявила свои претензии на роль самозваной единоличной всероссийской хозяйки.

Ответом на благожелательные речи президента было столь же благожелательное отношение к нему депутатов. Разумеется, вполне лояльно по отношению к президенту высказывался и свежеиспеченный председатель ВС Руслан Хасбулатов: лютая взаимная ненависть, драка не на жизнь, а на смерть между ним и Ельциным — все это было еще впереди. Хасбулатова избрали на спикерский пост лишь накануне, 29 октября. На первом этапе съезда, в июле, несколько туров голосования не дали результата: ни Хасбулатов, ни его соперник Сергей Бабурин не набрали проходных баллов.

Сейчас удивительно вспоминать, что на должность парламентского руководителя Хасбулатов был выдвинут «Демократической Россией» — как верный и преданный соратник Ельцина. Правда, часть демократов отказалась его поддерживать, ставя ему в вину «авторитарный стиль» управления парламентом и «проявление высокомерия» по отношению к депутатам. Однако Ельцин буквально за уши протаскивал своего первого зама на освободившийся высокий пост (как ранее, в июне 1990-го, тащил его в первые вице-спикеры). Так что в конце концов он на нем — с шестой попытки! — и оказался.

Конечно, кое-какие трения между президентом и депутатами возникали уже и тогда, но кто ж мог предвидеть, до каких масштабов они разрастутся уже в скором времени. А то, что верный и преданный ельцинский соратник примется гасить очаги конфликта… керосином, — о таком вообще невозможно было помыслить.

— Ничего удивительного для меня нет в том, что какие-то недоразумения возникают между Верховным Советом и президентской властью, — миролюбиво вещал Хасбулатов в те дни в одном из интервью. — Это вполне объяснимо, и не надо драматизировать эту ситуацию… Президент накапливает опыт. И Верховный Совет накапливает опыт взаимодействия на партнерских началах. Какие-то коллизии возможны и в будущем, и характеризовать сегодняшнюю ситуацию как кризисную неверно.

Как и всех нормальных людей, нового спикера в ту пору больше беспокоило другое — очевидная потеря темпа в исправлении тяжелого, почти катастрофического экономического положения:

— Со времени августовского путча мы не видим никаких реальных действий со стороны правительства. Это очень опасно…

Соответственно, основную задачу парламента Хасбулатов, судя по его словам, усматривал в том, чтобы всячески содействовать президенту и правительству в проведении реформ:

— …Главное, надо отработать четкое взаимодействие с президентом. Отношения должны строиться на основе партнерства и доброжелательности. Мы должны создавать для президента свободное правовое поле деятельности, не связывать ни президента, ни правительство, принимать нужные законы для того, чтобы исполнительная власть могла решительно двинуть вперед самое глубокое экономическое реформирование.

Пройдет короткий срок, и спикер, прилагая воистину нечеловеческие усилия, станет делать все вопреки этой своей декларации.

Впрочем, «правильные» слова он не раз будет произносить и позже. Но то — слова…

В полном соответствии с этими декларациями провел свою работу и V съезд. 1 ноября он принял постановление:

«Одобрить основные принципы экономической реформы, изложенные в обращении президента РСФСР».

Хочу особо обратить внимание читателя на это постановление и на это одобрение. Депутаты одобрили и экономическую стабилизацию, в основе которой жесткая денежно-финансовая и кредитная политика, и укрепление рубля, и приватизацию, и земельную реформу, и самую болезненную меру — разовое размораживание цен даже еще в «текущем», то есть 1991-м, году (на самом деле она начала осуществляться с отсрочкой, лишь в январе 1992-го). В дальнейшем народные избранники станут всячески открещиваться от реформ, изображая дело так, что это, мол, Ельцин с Гайдаром придумали невесть что, а они, депутаты, ни сном, ни духом не помышляли ни о чем подобном и всегда были против этих придумок, которые они именовали не иначе как «шоковой терапией» и «антинародным курсом». Но документ — вот он, перед вами. Все его могут прочесть и убедиться: СЪЕЗД ПРИНЯЛ НА СЕБЯ ТАКУЮ ЖЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА РЕФОРМЫ, КАК ПРЕЗИДЕНТ И ПРАВИТЕЛЬСТВО.

Другим пунктом постановления Съезд обязывал Верховный Совет до 1 января 1992 года «принять необходимые для обеспечения экономической реформы законы по перечню, согласованному с президентом РСФСР».

Ельцин запросил у депутатов дополнительных полномочий на время реформ, и такие полномочия опять-таки были ему предоставлены. Это звучало так:

«Президент РСФСР… до принятия Закона РСФСР «О Совете Министров РСФСР» самостоятельно решает вопросы реорганизации структуры высших органов исполнительной власти. До проведения выборов глав администраций краев, областей, автономной области и автономных округов, городов и районов главы администрации назначаются президентом РСФСР или по его поручению главой администрации вышестоящего уровня по согласованию с соответствующими Советами народных депутатов и с учетом мнения народных депутатов РСФСР от соответствующей территории».

Более того, президенту предоставлялось право самостоятельно решать судьбу глав республик. При необходимости он теперь мог также соответствующим образом реагировать на решения любых органов исполнительной власти:

«Президент РСФСР вправе приостанавливать действия главы исполнительной власти (президента) республики в составе РСФСР, а также решения других органов исполнительной власти на территории РСФСР, если они противоречат Конституции РСФСР и законам РСФСР».

В дальнейшем депутаты будут буквально из кожи лезть, чтобы лишить президента предоставленных ему дополнительных полномочий. И это станет одной из самых жарких точек ожесточенной борьбы между ними и Ельциным.

Как мы знаем, спустя годы аналогичные «дополнительные полномочия» — право по своему усмотрению назначать глав субъектов Федерации — Путин получил от раболепствующих депутатов без всякой оговорки об их временном характере. Настало совсем другое время.

Наконец, заслуживает внимания и еще одно постановление Съезда, принятое 1 ноября:

«В целях правового обеспечения перехода к рыночной экономике Съезд народных депутатов РСФСР постановляет:

1. Установить до 1 декабря 1992 года следующий порядок правового регулирования проведения и обеспечения радикальной экономической реформы в РСФСР:

1. Законы РСФСР, Указы Президента РСФСР и иные акты, принятые в обеспечение экономической реформы в РСФСР, подлежат приоритетному исполнению…»

Одним словом, Съезд абсолютно четко обозначил свою позицию: НЕТ НИЧЕГО ВАЖНЕЕ РАДИКАЛЬНОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ, имеющей целью обеспечить переход страны к рыночной экономике; радикальная экономическая реформа — вот главный приоритет, рядом с которым другие приоритеты бледнеют и гаснут. Загадка из загадок: какие мутации должны были произойти в депутатских мозгах, чтобы этот главный приоритет вдруг сделался в их представлениях преступным антинародным курсом?

Впрочем, радикальные оппозиционеры уже и на V съезде, и сразу после него не уставали твердить о гибельности предложенного Ельциным курса. Сергей Бабурин:

— Когда ситуация в республике станет окончательно ясной даже самым непосвященным (то есть, надо полагать, когда реформы потерпят крах. — О.М.), наши депутатские группы, прежде всего «Россия», должны быть готовыми предложить альтернативную программу сегодняшнему экономическому курсу, чтобы спасать Россию.

Беда заключалась в том, что никаких вразумительных альтернативных программ ни тогда, ни после оппозиционеры так и не сумели придумать. Придумали, было, академики для Примакова в 1998 году, но он по здравому размышлению — при всем политическом консерватизме хватило-таки у него простого ума, обычной трезвости, — быстренько от нее отказался.

Итак, V съезд народных депутатов дал реформам зеленый свет. Никаких серьезных препятствий для них впереди вроде бы не просматривалось. Зародилась надежда, что при общих дружных усилиях всех ветвей власти, поддержанных народом, эти реформы пойдут так же или почти так же споро, как, допустим, в Польше или в Венгрии (хотя, конечно, совсем беспрепятственного скольжения по паркету при демонтаже «социализма» не было ни в одной стране).

Оставалось сколотить команду реформаторов.

Кто возглавит реформы?

Во время нашего разговора с Бурбулисом я, среди прочего, спросил его, кого он видит наилучшим кандидатом в премьеры. По мнению моего собеседника, лучшим кандидатом был Юрий Рыжов, академик, ректор МАИ, один из организаторов знаменитой Межрегиональной депутатской группы. На втором месте в личном рейтинге Геннадия Эдуардовича стоял Григорий Явлинский. Про Егора Гайдара ни слова сказано не было. В тот момент его вроде бы собирались сделать всего лишь советником главы правительства.

Нисколько не сомневаюсь, что Бурбулису уже было прекрасно известно, что пост премьера Ельцин оставляет за собой. Однако он умолчал об этом. Секретность есть секретность. Не уверен также, что всерьез была упомянута кандидатура Явлинского. Тоже, может быть, просто наводилась тень на плетень…

Ссылаясь на исключительно тяжелую экономическую ситуацию в стране, Ельцин в своем обращении к народу и Съезду заявил, что он собирается предпринять шаг, в общем-то не предусмотренный Конституцией:

— В этой ситуации я, как глава исполнительной власти в России, осуществляющий в соответствии с Конституцией руководство деятельностью Совета Министров, на этот ответственный тяжелый период готов непосредственно возглавить правительство…

Дело было за Съездом. И Съезд снова милостиво и благодушно пошел навстречу президенту, предоставив ему право взять на себя функции премьера. Как видим, в ту пору депутаты еще шутя и играючи, без каких-либо колебаний и сомнений, шли на нарушение Конституции: о чем разговор, — надо, — значит, надо.

Ясно было, однако, что ельцинское премьерство будет достаточно формальным: он возьмет на себя лишь политическую поддержку реформ, подставит им свое плечо и защищающую спину. Это, конечно, немало, но оставался вопрос, кто займется самими реформами, станет фактическим лидером кабинета.

3 ноября появилась неофициальная информация, что принято принципиальное решение — экономический блок правительства возглавит Григорий Явлинский. Позднее Гайдар вспоминал о своей тогдашней реакции на это известие:

«Не убежден, что Григорий подходит для роли, которую необходимо играть в это время. Боюсь, что будет под разными предлогами уходить от неизбежного решения по либерализации цен».

Как видим, если бы Явлинский в самом деле оказался в правительстве на ключевом экономическом посту, развитие ситуации в российской экономике могло бы пойти совсем по иному направлению.

Однако уже на следующее утро пришло новое известие, опять-таки неофициальное: Явлинский будто бы отказался.

Как все-таки обстояло дело в действительности? По версии самого Явлинского, Ельцин предлагал ему стать не только вице-премьером, но и премьером (разговор об этом президент с ним завел где-то в середине октября). А в конце этого месяца, как раз тогда, когда формировалось правительство, Григория Алексеевича пригласил к себе в кабинет госсекретарь Геннадий Бурбулис. Разговор происходил в той самой комнате отдыха при кабинете госсекретаря, в которой сидели и мы с Геннадием Эдуардовичем. В интерпретации Явлинского предложение, которое сделал ему Бурбулис, звучало так:

— Через пять минут будет подписан указ о назначении первого заместителя председателя правительства. Председателем правительства будет Ельцин. Первым заместителем можешь быть ты. Два проекта указа: про тебя и про Гайдара. Но Ельцин не хочет подписывать Гайдара, он его не знает, ничего о нем не слышал. Ельцину не нравится, что Гайдар из газеты «Правда», из журнала «Коммунист», поэтому соглашайся.

Явлинский поинтересовался, «что будет со страной, с экономическим договором» (Договор об экономическом союзе республик, разработанный ЭПИцентром Явлинского, как раз недавно был подписан), будет ли заключен политический договор. Узнав, что политического договора не будет, что главное ожидаемое событие — дальше «Россия пойдет одна», Явлинский заявил решительно:

— Нет, Гена, я на это не согласен.

В декабре 2004 года я позвонил Бурбулису, спросил, действительно ли был такой разговор и такое предложение Явлинскому. Бурбулис категорически это отверг.

— Дело было так, — сказал Геннадий Эдуардович. — Когда стало ясно, что топтание на месте становится губительным для страны, мы решили создать несколько параллельных групп, поставив перед ними задачу разработать внятную программу экономических реформ с конкретным инструментарием ее выполнения — проектами законов, указов, постановлений правительства. В этом направлении работали группа Сабурова, группа Гайдара… Продолжались и контакты с Явлинским (лично у меня они были очень тесными все предшествующие месяцы). Но уже достаточно скоро — особенно после того, как он стал заместителем председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, — стало ясно, что ни по своим политическим устремлениям, ни по личным качествам Гриша не подходит для ведущей роли в будущем правительстве. Во-первых, он настаивал на сохранении союзного экономического пространства, я бы даже так сказал — сохранении его любой ценой. Во-вторых, что касается его личностно-волевых качеств… Он человек, как бы это сказать, достаточно «маневренный»… То есть принять какое-то практическое решение и биться за него он не может… Поэтому никаких конкретных предложений работать в новом правительстве никто Явлинскому не делал. Уже в сентябре, когда я поехал к Ельцину в Сочи для обсуждения вопросов о том, что делать с экономикой, было ясно, что от Григория мы ничего полезного не получим.

— Откуда ж тогда взялась эта версия про разговор в вашем кабинете?

— Я такого не помню. Более того, никаких проектов указов о том, что первым вице-премьером станет Явлинский или Гайдар, никогда в жизни не было. Реально события развивались так. Самым желанным кандидатом на пост премьера для нас был Юрий Алексеевич Рыжов. Однако он отказался им стать. Тогда, в некотором смысле от безысходности, вышли на идею обратиться к Съезду, чтобы он предоставил самому президенту полномочия возглавить правительство. Когда эти полномочия были даны, никаких разговоров о том, что Явлинский станет первым замом, повторяю, даже близко не было…

— Странно, что сам он все это так описывает…

— В принципе, это можно понять. В то время я очень интенсивно общался со всеми, кто так или иначе был заинтересован в профессиональной работе во властных структурах. Дело в том, что все это на мне висело. Прежде всего — кадровые вопросы. И расставание с членами кабинета Силаева (Ельцин ни с одним из них не встречался и не разговаривал), и предложения по составу нового кабинета. Поэтому в какой-то момент мы действительно могли сидеть в этой комнате отдыха и просто так, абстрактно обсуждать какие-то варианты: а что, если так, а что, если этак?.. Но я категорически настаиваю и в этом отношении полностью за себя ручаюсь, — никаких конкретных разговоров о том, что он мог бы котироваться на пост первого вице-премьера, близко не могло быть. Тогда эта тема в отношении Гриши уже была закрыта.

Небызинтересно, конечно, посмотреть, что говорит про «вариант Явлинского» сам тогдашний президент. Признавая, что Григорий Алексеевич в ту пору был «самым популярным экономистом в стране», Ельцин также отрицает, что возлагал на него какие-то надежды как на одного из возможных руководителей правительства:

«…Измученный борьбой за свою программу («500 дней». — О.М.), он уже приобрел некоторую болезненность реакций. Кроме того, чисто психологически трудно было возвращаться во второй раз к той же самой — пусть и переработанной — программе «500 дней» и ее создателям».

В общем, в правительство реформаторов Явлинский не попал. На все последующие годы главным для Григория Алексеевича стала беспощадная критика реформ, проводимых другими. Лично для него, наверное, так оно вышло и лучше: своим жизненным примером он вновь доказал, что позиция критика несравненно более комфортна и безопасна, нежели положение тех, кто что-то реально делает. Я уж не говорю о том, что сегодня, когда тот, начальный этап реформ, уже далеко позади, имя Явлинского не вызывает ничего похожего на то всеобщее (почти всеобщее) отторжение и ненависть, какую вызывают, допустим, имена Гайдара и Чубайса. Так что очень везучим человек оказался.

6 ноября, аккурат перед бывшим великим праздником, Ельцин подписал указ, в котором возложил на себя обязанности главы правительства РСФСР.

Другими указами Геннадий Бурбулис был назначен первым вице-премьером, вице-премьерами — Егор Гайдар и Александр Шохин.

По словам Бурбулиса, главным основанием для выдвижения Гайдара на роль ведущего реформатора стали итоги работы его группы. Сам Ельцин вспоминает об этом несколько иначе. Да, на стол ему легли различные «концепции, программы», из которых надо было выбрать наиболее подходящую. Да, госсекретарь Геннадий Бурбулис советовал ему остановиться на программе Гайдара. Однако президенту, по его словам, «выбор главного «экономического рулевого» хотелось «совершить осмысленно, не торопясь, не оглядываясь на чужое мнение». Решающими для президента стали такие мотивы:

«Гайдар прежде всего поразил своей уверенностью. Причем это не была уверенность нахала или уверенность просто сильного, энергичного человека, каких много в моем окружении. Нет, это была совершенно другая уверенность. Сразу было видно, что Гайдар… очень независимый человек, с огромным внутренним, непоказным чувством собственного достоинства. То есть интеллигент, который, в отличие от административного дурака, не будет прятать своих сомнений, своих размышлений, своей слабости, но будет при этом идти до конца в отстаивании принципов, потому что… это его собственные принципы, его мысли, выношенные и выстраданные.

Было видно, что он не будет юлить. Это для меня было неоценимо…

Гайдар умел говорить просто. И это тоже сыграло огромную роль… Он не упрощал свою концепцию, а говорил просто о сложном. Все экономисты к этому стремятся, но у Гайдара получалось наиболее убедительно. Он умеет заразить своими мыслями, и собеседник ясно начинает видеть тот путь, который предстоит пройти».

Всякий, кто когда-либо сталкивался с Егором Тимуровичем, подтвердит, что это совершенно точная его характеристика.

«И, наконец, два последних решающих фактора, — продолжает Ельцин. — Научная концепция Гайдара совпадала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать. Оттягивать главные события, главные процессы на годы. Раз решились — надо идти…»

Вот все-таки и гайдаровской концепции Ельцин коснулся. Той, которая, среди прочих, была представлена на его суд. Вряд ли он ее как следует понимал или хотя бы более или менее подробно познакомился с ней. Но то, что он принял ее своим внутренним, интуитивным чутьем, — этому вполне веришь. Ельцин — человек чуткой интуиции.

А вот быстро пройти «болезненный участок пути», к сожалению, не получилось. Тут сказалось и яростное сопротивление не приемлющих реформы, и частые колебания, нерешительность самого Ельцина.

«…Гайдар дал понять, что за ним стоит целая команда очень молодых и очень разных специалистов. Не просто группа экспертов, а именно ряд личностей, самостоятельных, рвущихся в дело, без комплексов… И мне страшно захотелось с ними попробовать, увидеть их в реальности.

Короче говоря, было очень заманчиво взять на этот пост человека «другой породы».

В самом конце Ельцин довольно бесхитростно упоминает еще об одной причине, почему он остановил свой выбор на Гайдаре: Егор Тимурович — внук знаменитого писателя, с именем которого «выросли целые поколения советских детей», в том числе и сам он, Ельцин, и его дочери. Так что он поверил «еще и в природный, наследственный талант Егора Тимуровича».

Вот такие мотивы двигали президентом Российской Федерации, когда на роль фактического главы правительства реформ он выбрал Егора Гайдара.

«Самое главное, — говорит в заключение Ельцин, — и теперь я в этом выборе не раскаиваюсь».

…Вскорости после указа 6 ноября, которым назначались руководители правительства, был сформирован и весь кабинет. Теперь — вперед!