"Белые паруса. По путям кораблей" - читать интересную книгу автора (Усыченко Юрий)

VI. В гавани

Была когда-то морская песня:

Где гавань нашего сердца и нашей судьбы? Моряк всегда в пути. Остановить его может только авария. Присужденный к покою, он теряет счастье, проводит долгие дни, глядя, как появляются из бескрайней шири, как уходят и даль дымы кораблей; ночью снятся ему штормовые закаты.

Но прибытие в гавань для моряка — праздник. После долгого моря по-особому воспринимаются силуэты домов на берегу и сами дома, люди на набережной, городской пейзаж, необычный и волнующий.

Наш теплоход начал подниматься вверх по течению реки Варнов, минуя Варнемюнде, к Ростоку.

Был воскресный день. По дамбе, ограждающей вход в реку, прогуливались горожане. Завидев судно под советским флагом, многие приветливо махали рукой. Доброе слово нужно каждому, особенно ценит его путник. Когда мчится поезд, когда проходит судно, не забудьте послать им привет. Как всякое хорошее дело, это нужно не только им, но и вам.

С правого борта «Горизонта» видны были цеха, стапели, слева тянулись маленькие причалы рыбаков, спортсменов, судов портового флота. На берегу выстроились уютные коттеджи, длинные порядки особняков предместья. Их становилось все больше, ряд переходил в улицу, пока не начался Росток — порт назначения и конец нашего пути.

Вокруг «Горизонта» захлопотали буксиры — энергичные, тупоносые, вертлявые. Они забегали то справа, то слева, с сердитым сопением толкая борт «Горизонта», завозили кормовой швартов; яростно бурля винтами, стремились погасить инерцию шеститысячетонного судна. Особенно экзотичен был буксир под названием «Эльба». Собственно, не столько буксир, сколько его капитан, неимоверно толстый, в нахлобученной на лоб морской фуражке, с добродушно-веселым лицом «положительного» шкипера из пиратских романов. Несмотря на необъятные габариты, двигался он легко и быстро.

«Горизонт» втиснулся между сухогрузом «Хороль», пришедшим с Дальнего Востока, и «Зенитом», однотипным с нами учебным судном Ленинградского высшего инженерного морского училища. Раздалась традиционная команда: «На буксире! Стоп работать!» — означающая, что рейс окончен, судно крепко пришвартовано к берегу.

Подведена еще одна черта под событиями нашей жизни, мы пришли, куда стремились. Можно возразить: а не все ли равно? Моряк, дескать, равнодушен к новым местам, новым впечатлениям — столько приходит, столько проходит их в непрерывной смене стран, портов, морей. Сегодня задыхаешься от жары под тропиками, через месяц сечет лицо снежный шторм — все четыре стороны света открыты, небеса обеих полушарий знакомы.

Все это гораздо сложнее, чем кажется постороннему наблюдателю. Беспокойная душа землепроходцев, раздвинувших Россию на полсвета, «беглых людишек», казаков, всех, кто от родной Твери да Рязани, смелый и сирым, убогий и могущественный, добирался в Аляску и рубил избу на берегу Мексиканского залива, живет в каждом моряке, иначе не будет он настоящим моряком, а всего лишь работником водного транспорта. Рядовой матрос рядового торгового судна, хотя и не может порой отдать себе отчет в ощущениях своих, чувствует и думает то же, что чувствовал и думал Колумб, когда с мачты каравеллы крикнули: «Земля!» И не надо делать наших людей «простыми» — словечко это одно время прочно вошло в моду.

Прибытие в порт — еще одна перевернутая стран той волнующей книги, что не устаем мы листать всю жизнь. Остались позади испытания и трудности, память отсеивает все мелкое и наносное, душа открыта новым впечатлениям, новым радостям и новым беспокойствам.

Волнения рейса остались позади, а забыть их оказалось не так просто. Мы стояли, прочно пришвартованные стальными тросами к причалам Ростока, когда утром капитан явился к завтраку несколько смущенный. Сам над собой посмеиваясь, рассказал, в чем дело. Первую ночь после прихода спал спокойно. Во вторую вдруг проснулся. Прислушался. Было тихо. Машина не работала. За иллюминатором светились яркие огни. Сразу мелькнула мысль: «Беда! С кем-то столкнулись, помощник не успел меня вызвать!» Как был, в одних трусиках, выскочил из каюты, бегом кинулся вверх по трапу. В штурманской рубке темно, пустынно. И только теперь капитан по-настоящему пришел в себя, вспомнил, что «Горизонт» стоит в надежной гавани, никакой туман ему не страшен, вокруг — освещенные цехи судоремонтно-судостроительной верфи «Нептун», где работа не прекращается ни днем, ни ночью.

Не торопясь вернулся к себе, лег в уютную, теплую постель.

Заснуть почему-то не мог, лежал, думал. Сразу же после прихода на борт явились представители верфи, чтобы обсудить, в каких ремонтных работах нуждается судно.

«Горизонт» был построен здесь, на верфи «Нептун», год тому назад и теперь вернулся к своей «колыбели» для гарантийного ремонта. Годовая проверка показала отличные качества судна, созданного советскими проектировщиками и немецкими специалистами. За двенадцать месяцев «Горизонт» побывал под разными широтами, начиная от Южной Атлантики и кончая льдами Северного моря, боролся и со штормами, и с мертвой зыбью, и с туманом. Машина, навигационное снаряжение, внутреннее оборудование его показали себя с самой лучшей стороны. Советское учебное судно посетило десятки наших и иностранных портов, везде вызывая внимание и лестные отзывы.

В книге почетных посетителей «Горизонта» таких отзывов много. Вот, например, что написал итальянский адмирал в отставке Бенедетто Понца: «Посещение этого прекрасного корабля произвело на меня большое впечатление».

«Получил огромное удовольствие, особенно потому, что такое прекрасное судно принадлежит социалистическому государству», — пишет Джованни Пеше, соратник бессмертного героя Федора Полетаева, единственный оставшийся в живых из награжденных высшим итальянским военным орденом.

Были с отзывами и забавные случаи. Два иностранных журналиста, закончив экскурсию по «Горизонту», полусмеясь, полусерьезно вздохнули:

— Эх, сегодня ничего не заработаем.

— Почему? — спросил наш моряк, занимавшийся с гостями.

— Шеф поручил разругать советское судно, а ругать нечего. Сколько ни глядели, ни к чему не придерешься.

Так в их газете ни слова о «Горизонте» и не появилось. Правду написать шеф не разрешил, солгать не могли.

Эти парни хоть были откровенны, а один из их коллег попал впросак. Он беседовал с Петром Петровичем в капитанском салоне. Было жарко, однако гость, несмотря на неоднократные предложения чувствовать себя по-домашнему, не снимал просторный суконный пиджак. Время от времени запускал руку под свое явно, неподходящее к температуре и сезону одеяние, шевелил ею.

«Чего он чешется! — подумал Кравец. — Тик нервный, что ли?»

Приглядевшись, капитан уловил определенную закономерность: задав двусмысленный, скорее всего провокационного «подтекста» вопрос, журналист незамедлительно совал руку под пиджак. Когда он откинулся на стуле, капитан увидел на плече незваного гостя тоненький провод. «Эва, — догадался Кравец. — Хорош гусь!»

А вслух сказал:

— Да вы поставьте его на стол, удобнее будет.

— Вы дума… Простите, что поставить? Не понял вас.

— Магнитофон. Я же вижу, как вы под полой то включаете, то выключаете магнитофон.

Не произнеся больше ни слова, «журналист» поднялся и ушел. Попытка записать беседу с советским капитаном, а потом перемонтировать ее в соответствующем духе, не удалась.

Об этом случае Петр Петрович рассказал друзьям с верфи «Нептун», собравшимся в кают-компании «Горизонта». Посмеялись. После короткой разрядки продолжали обсуждать, как вел себя «Горизонт» за год плавания. Каждую деталь ремонтных работ обсуждали с пристрастием, разговор закончился согласно. На судне захозяйничали слесари, сварщики, электрики, такелажники.

Верфь «Нептун» существует около ста лет. Сейчас «Нептун» — современное судостроительное и судоремонтное предприятие, отлично зарекомендовавшее себя на мировом рынке. Из года в год и из месяца в месяц здесь строятся новые и ремонтируются старые суда. «Старые» — относительно. Им, как нашему «Горизонту» и другим, пришедшим сюда из дальних морей, от роду год — два.

На соседнем с нашим причале стоял грузовой теплоход «Повенец», только сошедшее со стапелей судно, начинающее новую серию, так называемое «головное». По его образу и подобию создадут остальные теплоходы серии, объясняя, каковы они, будут говорить: «Типа «Повенец». Для моряка больше ничего не требуется. Достоинства и недостатки головного перейдут к его «систер-шипам». Естественно, что «Повенец» испытывали особенно придирчиво, осматривали особенно дотошно.

И он был великолепен. Закрыв глаза, я и сейчас вижу его от форштевня до кормы и от ватерлинии до клотиков мачт. Судно проходило швартовые испытания: носом уткнулось в выносливый кранец, установленный на причале, машина рокотала, бурлил винт. Так продолжалось час, два, три. Настала ночь, празднично освещенный теплоход жил, работал, проверял свою силу. Декоративными всполохами взлетали огни электросварки — последние доделки, басово рявкал тифон, включались противопожарные устройства и над палубами, надстройками взлетал радужный веер упругих струй.

Мы восхищаемся скульптурой, архитектурным сооружением. А морское судно такое же произведение искусства, плод творческой фантазии художника и вычислений инженера, сплав вдохновения и расчета.

Каждому интеллигентному человеку известен, например, Собор Парижской богоматери. Про клипер «Катти сарк» знают мало. Между тем своей красотой, скоростью, послушностью «Катти сарк» пленяла сердца моряков всего мира. Недаром она сохранена для поколений — с полной оснасткой и оборудованием стоит в одном из портов Англии как памятник отважным морякам и романтическим плаваниям.

Чайные клипера — «выжиматели ветра», были наиболее совершенными парусными судами, непревзойденными и в нашу эпоху. В 1856 году клипер «Джеймс Бейнс», постоянный соперник «Катти сарк», поставил рекорд скорости парусных судов — 21 узел. Рекорд не побит до сих пор даже специальными яхтами, построенными и оснащенными с учетом всех достижений аэродинамики. Чтобы было яснее, вспомним, что крупнейший «рысак» современности нынешний обладатель «Голубой ленты» — приза Атлантики за скорость американский лайнер «Юнайтед Стейтс», построенный в 1953 году, держит скорость до 35,6 узла. Движут «Юнайтед Стейтс» не холщовые паруса, а машины мощностью в 158 000 лошадиных сил. Обычные грузовые суда имеют скорость в 18–20 узлов, не больше «Джеймса Бейнса».

Очень хорошо, что в Москве создан музей торгового флота. Такие должны быть в больших портовых городах — Ленинграде, Риге, Мурманске, Владивостоке. В Одессе морской музей уже создается. Пенсионеры-черноморцы охотно взялись за хорошее дело, нет сомнения, что их примеру последуют балтийцы, тихоокеанцы, североморцы. Весь штат музея, кроме двух-трех технических работников, должен быть на общественных началах, музей может стать одним из популярных просветительско-культурных учреждений города. Он расскажет посетителю, что морское судно, как и станок, дом, экскаватор, как все, созданное человеком, не просто определенная комбинация металлических деталей или кирпичей и железобетонных плит, а плод мысли, творческого взлета и упорного труда. Бывает, что вчерашний школьник с полным безразличием готов поступить или в политехнический или в педагогический вуз — где конкурс меньше. Любая специальность представляется ему одинаково доступной, было бы, дескать, желание и хорошая память. А что запоминать — формулы сопромата или формулировки диамата, значения не имеет. Так и появляются косноязычные адвокаты, педагоги, которые во внеслужебное время увлекаются автоделом, отличные конферансье с дипломом инженера-энергетика.

Мы часто говорим о праве каждого советского человека на образование, в том числе и высшее. Гораздо реже слышим об обязанности оправдать работой то, что дало человеку государство, народ. Ведь учение не цель, а средство к достижению общей нашей великой цели.

И вместе с любовью к знаниям, к учению, надо неразрывно воспитывать любовь к труду, не противопоставляя одно другому.

Было очень радостно видеть, как к отправлению «Повенца» в море на первые ходовые испытания учителя школ привели на причал верфи ребятишек. Я уверен, что у мальчиков и девочек, что проводили в первый рейс океанский корабль, на всю жизнь останется воспоминание об этом дне: суровые, сосредоточенные лица взрослых; истово снятые фуражки, когда в мегафон прозвучала команда: «Отдать швартовы!»; праздничные гудки и сигналы флагами «Счастливого плавания!», которыми остальные суда напутствовали «Повенец». Надо и у нас ввести такую традицию — приглашать школьников на рабочие торжества, будь то спуск на воду корабля или открытие нового магазина. Такие праздники — самые большие праздники.

«Повенец» пробыл на ходовых испытаниях с неделю и выдержал их отлично. Морской торговый флот получит серию хороших, надежных судов.

Безупречно шла работа и на «Горизонте». Дни сменялись днями, заполненными трудом, расписанными по часам, как полагается на морском судне, даже в порту.

А вечера? Воскресенья?

Разговор о досуге моряков запомнился надолго. Происходил он с… назовем этого человека хотя бы товарищ Н. Настоящей фамилии я не приведу потому, что впечатления мои субъективны, я не имею права судить в целом о его работе. Да и не исправит товарища Н. никакая критика, поздно меняться, пора уходить. Тем более, пенсионный возраст наступил.

До Двадцатого съезда партии товарищ Н. занимал очень высокий пост. Потом — пониже, потом еще ниже. Нынешнюю должность свою так, как она указана в штатном расписании, он даже называть не хочет, считая ее для себя недостойной. Однако от него зависит еще многое, в том числе и досуг моряков после честной, напряженной работы.

— Город посмотреть? — Товарищ Н. поднял на меня небольшие водянистые глаза. По первому впечатлению они были суровыми, но где-то в глубине таилась грусть и неуверенность. — А чего им, — под «ними» подразумевались мотористы, матросы, механики, штурманы, — по улицам шататься? Вышел, купил, что надо, и иди обратно на судно, отдыхай.

— Да, но… — хотел возразить Петр Петрович.

— В «козла» забить, — продолжал товарищ Н., даже не повернув головы в сторону капитана. — Перетягивание каната тоже занятие хорошее, традиционное, морское, хе, хе, хе…

Двадцать, ну, пусть тридцать лет назад этот человек был рабочим или крестьянским пареньком — компанейским, веселым, умным, его любили, уважали товарищи, отличив среди других, поручив ему ответственное дело. Почему же теперь передо мной сидит холеный барин — до мозга костей, до самой затаенной мысли?! Невеселые думы не оставляли меня. Откуда это? Кто научил его выдержать посетителя четверть минуты перед своим столом, а потом предлагать садиться? У кого подсмотрел он небрежно величавые движения, манеру не замечать собеседника, перебивать других на полуслове? Где услышал, когда позаимствовал презрительное «они» о своих товарищах? Как возникла в сознании трещина, которая разверзлась пропастью, отделив славного паренька-комсомольца от сегодняшнего хама и вельможи?! Мы много думаем и много делаем в области идеологического воспитания. Правильно! Чуждые нам влияния порой принимают самую разнообразную форму, но в любом виде вредят нам.

Может, не стоило бы вспоминать здесь о товарище Н.? Ведь он — явление уходящее, если не ушедшее совсем. «Нетипичен» товарищ Н. для наших дней!.. Нет, — рассказать надо. Спокойно пройти мимо товарища Н. нельзя.

Большинство в торговом флоте составляют люди, чья сознательная жизнь началась в послевоенные годы. Советские моряки достойно представляют свою Родину за ее рубежами. Выросло поколение, для которого определенные нравственные и этические нормы вошли в плоть и кровь, стали чем-то само собою разумеющимся. И только совершенно оторвавшийся от народа барин может думать, что дай только «им» волюшку и «они» сразу ринутся в бар, а оттуда прямехонькой дорожкой еще куда-нибудь. Нет, товарищ Н. и ему подобные! Не страха ради, а за совесть бережет доброе имя своей Родины и свое «простой» советский человек!

Моряки с «Горизонта» посещали достопримечательные места Ростока, встречались с германскими товарищами коллегами, устраивали экскурсии за город.

Мне за время стоянки довелось побывать не только в Ростоке и Варнемюнде, но и в Гюстрове, Бад-Доберане, Гриммине и других городках.

В центре или недалеко от центра любого из этих городков — кладбище. По-весеннему голые деревья не дают тени, желтое солнце блестит на обелисках и надгробиях: «…гвардейского ордена Ленина полка…», «…авиационного, истребительного орденов Красного Знамени, Отечественной войны I степени…», «…танкового корпуса…» Их много — рядовых, сержантов, лейтенантов, полковников, генералов, Ивановых, Сидоренко, Багарадзе, Адамянов, Рабиновичей, Мухамедовых — не хватит одной жизни перечислить все имена. На месте каждого из них мог быть я, вы, наши близкие. Прах могилы не прах забвения, мертвые уходят, возлагая на наши плечи незавершенное ими. Они сделали, что могли, нам нельзя быть спокойными, пока не стих над миром тревожный набат. Желтое солнце согревает мрамор, деревья готовы одеться в весенний наряд. Когда нисходит зеленый вечер, а за ним ночь с тонким серпом месяца в черно-кисейной глубине, это кладбище ничем не отличается от других. Так ли? Не верьте ночи, она обманчива, она затемняет ловушки и сглаживает углы. Свет солнца бывает беспощаден, но всегда честен. Бессильно время перед памятью о героях, нет предела их подвигам. Жизнь идет вперед, годы сменяются годами, а заботливые руки не забывают положить букет цветов у памятника. Первые цветы весны, они по-особому нежны и трогательны. Кто взрастил эти цветы, кто принес их сюда, на могилу воинов?! Их вырастил, их принес сюда Народ.

В парке, что примыкает к кладбищу, звенит ребячий гомон, плавают лебеди в озерце, девушки с прической «полюби меня, Гагарин» жмурятся от солнца. Связь времен не рвется, бесконечен поток жизни.

Солнечному свету трудно проникнуть в извилистые закоулки средневековых кварталов, солнцем залиты новостройки. В центре Ростока высится двенадцатиэтажный красавец, строительство которого было окончено при нас. Это — административное здание, полное света, воздуха, какой-то особой радостной простоты.

Гордость Ростока — новый порт. Сюда приходят со всего мира корабли, день и ночь не знают отдыха портальные краны. Они как бы сошли со страниц научно-фантастической книги — огромные и «ультрасовременные» по своим очертаниям.

Не знает устали новый порт Ростока и продолжает в то же время расти. Знакомый и понятный советскому гостю пейзаж! Все, как у нас, на наших новостройках, на площадках будущих заводов, фабрик, портов: бульдозер гонит перед собой вал земли, с рельс только-только проложенной железнодорожной ветки еще не сошел темный заводской колер, вереницей подъезжают грузовики под ковш экскаватора. Все привычно, все «по-нашему», и люди, которые работают здесь, — свои, близкие, понятные. Их не раз доводилось встречать, не раз беседовать, — пусть не с этими именно, не в том дело, но с их товарищами и подругами, такими же, как они, полными энергии, задора, готовности своими руками строить свое будущее. Понятны их мысли, чувства, стремления, даже написанный по-немецки лозунг — беспокойное полотнище трепещет на ветру, — читаешь без переводчика, хотя немецкому языку научиться не успел. Так и должно быть, так и будет по всей земле — единое «человечье общежитье», люди труда протягивают друг другу руки, строители, пахари, ученые, литераторы — все, чьими усилиями красен мир, родные и нужные.

На верфи «Нептун» спускали со стапелей очередной «фрахтер» — грузовой теплоход для Советского Союза.

Событие, в сущности, для верфи не столь важное — более двухсот фрахтеров ушло отсюда за последние годы в дальние моря. Однако стало оно праздником дружбы народов, интернационального братства. Каждое судно для Советского Союза — искренний подарок германских товарищей.

Церемония праздника назначена на полдень, собираться начали точно к намеченному сроку. Пришли рабочие верфи — аккуратные робы, низко надвинуты лакированные козырьки фуражек. Щеголеватые матросы и мотористы с советских судов — кожаные или зилоновые куртки, синие береты, у простоволосых на макушке задорно торчит светлый хохолок. Сухощавые немки — работницы в комбинезонах, конторские служащие, чертежницы, инженеры в скромных платьях. Наши морячки — как на подбор, статные высокогрудые. Рыбаки в вязаных шапочках. Сияющие золотом нарукавных шевронов штурманы. Шутки, смех, оживленная русско-немецкая речь. Лучшее место, как всегда, отвели детям: на просторной металлической секции будущего судна. Они стояли там, поглядывая на незнакомое зрелище чудесными круглыми глазами. В руках у ребят были красные и синие флажки.

Над толпой, над крышей соседнего цеха, высился корпус корабля, который сегодня станет кораблем. Он был неизмеримо высок и, казалось, прямо над ним плывут неторопливые облака. Там, в вышине, на носовой палубе, стояло пятеро рабочих. Наиболее отличившиеся при постройке теплохода, они завоевали почетное право быть на нем в момент спуска на воду. Вторая их привилегия — спустить с борта доску с названием судна. Ведь сейчас оно, как подобает новорожденному, безымянное, некрещеное.

Гудок возгласил: полдень. На маленькую трибуну, установленную у форштевня, поднялось несколько человек — представители администрации верфи, советские гости. Парторг подошел к микрофону, коротко и душевно поздравил всех с новым производственным успехом. Затем взоры обратились к молодой брюнетке. Робея под сотнями глаз, она произнесла в микрофон что-то смущенное и несмелое.

— Она говорит, что очень тронута и сегодняшний день для нее настоящее происшествие, — перевел мне стоявший рядом рыбак лет семнадцати в резиновых сапогах с раструбами, как дартаньяновские ботфорты. Гордо поглядел на своих товарищей: вот, мол, каков я.

— Ясно. Спасибо. Данке шон.

— О, не стоит благодарностей!

Друзья явно завидовали умению моего соседа говорить по-русски.

А брюнетка, окончив свою недолгую речь, взяла подвешенную на «шкертике» — тонкой веревке, бутылку с шампанским. Наступил решительный момент: бутылку надо разбить с одного удара. Размахнувшись по-женски — подняв руку над головой, брюнетка, что было силы метнула бутылку, подавшись всем туловищем за ней. Бросок получился метким, от форштевня брызнули осколки, перемешанные с шипучей пеной.

В тот же момент сверху, через борт, на высоту клюзов опустили белую доску. Черными четкими буквами на ней было написано: «Пярну». Отныне теплоход имеет имя.

Короткая команда, стук молотов, выбивающих клинья. Тяжеленная махина сперва медленно, затем все быстрее скользнула по слипу. Из-под салазок шел едкий дым. Секунды, и «Пярну», описав под приветственные возгласы короткую дугу, замер на гладкой воде реки. Металлическая коробка стала судном. До выхода в первый рейс еще непочатый край работы: нет у «Пярну» сердца — машин, но главное — он поплыл.

Торжество окончилось. С песней уходили ребята. Немецкие судостроители и русские моряки пожимали друг другу руки. Вокруг брюнетки собрался веселый кружок. Ее поздравляли. Отныне она «крестная мать» теплохода, портрет ее будет висеть в кают-компании, она всегда желанная гостья на «Пярну».

Обычай отмечать спуск судна на воду существует давным-давно. Одно время у нас он забылся, нашлись умники, которые приравняли «крещение» корабля к религиозному обряду. Теперь хороший трудовой праздник снова приобрел права гражданства. Его отмечают на всех советских верфях, «крестной» корабля становится лучшая работница, которой друзья и подруги доверяют эту высокую честь. Портреты «крестной» мне довелось видеть в кают-компаниях, и моряки поддерживают дружбу с нею, с коллективом верфи, где строилось судно. Старый обычай наполнился новым содержанием, помогает воспитывать любовь к своему кораблю, бережение о его добром имени.

Вечером праздник продолжался в припортовом клубе. Состоялось нечто вроде самодеятельного концерта — пели, танцевали, играли на аккордеоне и губной гармошке. Бурю восторга вызвал наш Петр Петрович, который с лихостью настоящего русского моряка сплясал «яблочко». Среди хозяев клуба от одного к другому передавалось, что танцует «сам» капитан. Аплодировали «сестрам Федоровым» из Ростока — четверке девушек, которые пели советские песни. Разошлись под полночь, довольные проведенным временем и друг другом.

Мы, трое с «Горизонта», брели по тихим ночным улицам, направляясь на судно, когда услышали веселую джазовую мелодию. Она доносилась из небольшого двухэтажного дома. Двери широко распахнуты, судя по вывеске, здесь тоже клуб.

Посовещавшись — поздно ведь — все же решили зайти. Глянем, как веселятся.

Мы попали как раз в перерыв между танцами. В большом зале с высоким потолком и эстрадой, на которой расположился джаз, в просторных коридорах собралось сотни полторы юношей и девушек. По краям зала столики с нехитрым угощением: бутылки легкого вина или пива, еще чаще — стакан фруктового сока, лимонад. Девчоночки собирались стайками, хихикали, перешептывались, как бы невзначай, «стреляли» глазами в сторону мальчишек, а те важно беседовали друг с другом, делали вид, что абсолютно игнорируют женский пол. Судя по одежде, манерам, большинство составляли рабочие, студенты, были парни в военной форме. Не обошлось и без стиляг — коротенькие юбчонки, немыслимые прически; у ребят — узенькие штанцы, остроносые туфли, сбрызнутый лаком кок.

Оркестр заиграл вальс — старый немецкий вальс, традиционно сентиментальный, кружились пары — хорошие, молодые, красивые. В вальсовом ритме есть свое особое очарование, недаром остается вальс столько лет любимым танцем.

Потом был фокстрот, потом танго. Потом угловатый детина без пиджака в белой рубашке подошел к джазистам, что-то сказал им.

В зале задергались ритмы твиста.

Что такое твист все знают, не буду повторять известное читателю. Хочется сказать о другом.

Минут через сорок — час соберут свои трубы музыканты, потухнут люстры под высоким потолком, опустеет зал. Юноши и девушки выйдут в весеннюю, чуть туманную ночь.

Они пойдут по безлюдной улице — рука в руке, четко постукивают каблуки, иногда плечо касается плеча. Вокруг — никого, только прошуршит запоздалая машина.

Путь вдвоем незаметен и скоро начнется долгое прощание в густой темноте подъезда или на скамье в парке под раскидистым деревом, которое укрывало не одно поколение. В эти великие минуты рождается чувство, могущее направить или перевернуть жизнь. Каков же сейчас, когда тревожной зарей разгорается первая юношеская любовь, будет молодой человек с той, которая только что вертелась перед ним в похабном танце, может ли он уважать ее? Об этом стоит подумать приверженкам твиста. Девичья скромность и чистота — не пустой звук, относятся к девушке так, как она того заслуживает.

Среди твистерок запомнилась беленькая, со скромной прической, в аккуратном платьице, напоминающем школьную форму. Сколь могла прилежно выделывала она непристойные телодвижения, смотреть на вихляющееся юное тело было попросту стыдно. Мы вышли из зала.

Вскоре были у проходной «Нептуна». Полицейский в зеленой форме подремывал на высоком стуле. Увидев советских моряков, заулыбался, кивнул, пропуская нас.

Верфь жила обычной беспокойной жизнью.

Белый паром для перевозки пассажиров, железнодорожных составов, автомобилей сиял, залитый огнями. Построили его на «Нептуне» по шведскому заказу, заканчивались последние работы перед началом ходовых испытаний. Сквозь зеркальные стекла иллюминаторов были видны каюты, коридоры, бар. В одной из кают пожилой человек в тирольской шляпе убеждал молодого, худощавого. Тот сперва не соглашался, потом быстро-быстро закивал, вынул из кармана отвертку, вышел.

Рядом с паромом был плавучий док, на нем — дальневосточник «Хороль». Вынутый из воды, с обнаженным днищем и бортами, он казался неуклюжим. У «Хороля» меняли гребной винт, негромко переговаривались рабочие, урчал подъемный кран.

«Пярну», героя минувшего дня, подтянули к берегу, но работы на нем еще не начались. Гулкая металлическая коробка пугала своей пустотой.

И пока мы шли через всю верфь мимо цехов и причалов, мимо складов и мастерских, отовсюду доносились человеческие голоса, неуемный рокот механизмов. Они дополняли и украшали друг друга, они сливались в одну волнующую песню труда и счастья.

Вахтенный «Горизонта» стоял задумавшись, глядя в далекое небо, полное умытых звезд. Весной звезды кажутся особенно ласковыми. Весной в Одессе на Приморском бульваре играет музыка, чудесно смеются девушки, а из порта, как всегда, доносятся голоса кораблей, уходящих в далекий путь.

Черное море — Балтика.