"Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения" - читать интересную книгу автора (Чиннов Игорь Владимирович)

КОМПОЗИЦИЯ(1972)

Галлюцинации и аллитерации

* * * Может быть, оба мы будем в аду. Чертик, зеленый, как какаду, Скажет: «Вы курите? Кукареку. А где ваши куррикулум вите? Угу. Садитесь оба на сковороду. Не беспокоит? Кра-кра, ку-ку». Жариться жарко в жиру и в жару. Чертик-кузнечик, черт-кенгуру, Не смейте прыгать на сковороду. Мы хотим одни играть в чехарду. «Ква-ква, кви про кво, киш-миш, в дыру» Кикиморы, шишиморы, бросьте смешки, Шшш! Не шуршите вы про наши грешки В шипящем котле сидит Кикапу, А мы — мы обманем эту толпу, Этих чертей, зверей, упырей, Мы полетим над синью морей, Мы будем вдвоем играть в снежки — О, снег для твоей обгорелой руки! * * * В стране Шлараффенланд, В заоблачной стране Шлараффенланд Зоолог и турист Каннитферштан (Из Копенгагена) зашел в кафешантан Но оказалось, это крематорий. Он был рассеян и себя позволил сжечь, Развеял пепел и сказал: – Берите! – И скоро заблудился в лабиринте Лабораторий мировой истории И ночи, где на дне Левиафан Мычал и бегали хамелеоны (Краснея, голубея, зеленея). Там в обществе кентавров, минотавров, Реакторов, министров, минометов Каннитферштан сидит и пьет манхэттен И смотрит, как в аквариуме черном Химеры, великаны-тараканы На Гулливера квакают, квакваны. * * *
Woher, wohin —, nicht Nacht, nicht Morgen, kein Evoe, kein Requiem.Gottfried Benn
Куда, зачем – ни ночь, ни утро, ни реквием, ни эвоэ.Готфрид Бенн
«Ирония судьбы». Смертельное ранение иронией. Хо-хо! И мертвый расхохочется. Не плачь – и рана не беда, не тронь ее, Не плачь, молчи, не обращай внимания, Мне расхотелось жить, тебе расхочется. Ты «сел не в тот вагон». И я. («Бывают недоразумения»,- Сказал верблюд, слезая с утки.) Была зима, снега. Ночные тени я Пытался разогнать иронией, И пили мы вторые сутки. Мы опоздали, навсегда. Не опозорены, Но всё пропало, всё пропало. «Ирония судьбы». Судьба, мы ранены иронией. Мы сброшены с пути, как поезд взорванный У обгорелого вокзала. * * * Пример предустановленной гармонии, Новорожденный стал новопреставленным. Пустой собор. Не кашляй. Отпевание. На мраморе надгробное рыдание (Последнее, немое целование…). Пойдем к цветам, у гробика расставленным. К слепому личику, косому лучику? Но в лучшем из миров всегда все к лучшему Он умирал без боли, без сознания. …На кладбище: имеет ли значение Высоко в небе смутное свечение? …Те бронзовые розы на распятии, Те отблески на обелиске. Снятие С креста. И грусть, и жалость, и апатия. * * * Темные водоросли предвесенней ночи, Темные лепестки ночной души пустынного мира. Но уже возникает над бесшумным садом Серое пламя. Пепельные кораллы предрассветного часа, Серая лава небытия, молчанья, забвенья. Но уже на туманном пепелище жизни — Голос из пепла. Что же, плыви, уплывай, саркофаг ночного покоя, Медленный катафалк безмолвных бессонниц. Снова — влачить на плечах тяжелую ношу дневного Скорбного скарба. Снова – встречать на пути огромные скорбные камни Вечных Сизифов. * * * Лунная ива в снегу – Белая арфа. Мертвый лежал – ни гу-гу – В бледном безлюдии парка. Тени к убийце ползли (В липкое влипли). Так далеко от земли Тлело Созвездие Лиры. Небо, сапфирный престол, Звездные сонмы. В парке убийца прошел В лунные снежные сосны. Что же! Не ох и не ах: Струны и гимны. Что там! На лунных снегах Многие гибли. Звуки порхали: бах-бах, Точно колибри. * * * Мертвый пейзаж на Луне – Вариант омертвелой печали. Сколько вариантов печали (И смерти) известно мне? Что там было, в язвах Луны? Варианты чумы и проказы? (Ах, сердце, ну что тебе фазы Той прокаженной Луны?) Есть варианты и здесь — Эмфизема, саркома, склерозы. Вариантов множество есть. Но горы, озера и розы Нам радуют сердце здесь. А впрочем, зигзаги гор — Больничная кардиограмма. И сердце – хлам среди хлама, И Смерть, Непрекрасная Дама, Нисходит с безлунных гор. * * * И яблоко, по зрелом размышлении, По ветке чиркнув, быстро стукнулось – Свидетельство закона тяготения. И черный кот поймал мышонка белого, С ним поиграл, а после съел его – Закон единства противоположностей. И там, где спорили две точки (зрения), Прямая (фронтовая) линия Была, увы, кратчайшим расстоянием. Потом разрушили до основания Два города в весенней зелени (Закон достаточного основания). И солнце в море опустилось весело, Теряя в весе столько, сколько весила Им вытесненная купальщица. * * *
Жил на свете таракан,Таракан от детства,И потом попал в стакан,Полный мухоедства.Капитан Лебядкин
«И срублен ты, как маков цвет, под коре- »нь, на жизненном пути, в житейском море. »Метался, как подкошенный, как вко- »как вкопанный, убит безжалостной руко- »й, как прошлогодний снег. Бесстрастная луна »увидела, как во-царилась тишина, »ти-ши, ши-ши, ши-на… И ты, увы, »как все, »в моги- ле- ле- ле- жишь, как белка в колесе, »как лист перед травой, как клетка в птичке — »как птичка в клетке, клетке-невеличке, »и ниже, ниже, эх, травы, тра-тра, тра-тра, »травы». * * * Далекий лед, далекий дымный день Над миром облако висело. И фосфор жег сердца людей. Бежали тени, в небе гналась тень. На дереве висело тело. И мать вела чужих детей. Ложился желтый свет на жесткий снег Был красный след на белом свете Был черный след еще ясней. Был черный лед, я видел снег во сне. Был темный дым над миром этим. Был дом, горевший в тишине. * * * Обожжены, обнажены, обижены Края души — и вот, о смысле жизни, О том, что мы искажены, обезображены, Что жизнь порою хуже казни, — И черт хихикнул: «Это наши козни, Мон шер, о богословской сей материи С вопросами соваться к Небу Смешно: шарады, фокусы и ребусы. К ним комментарий — крематорий. Все просто потому, что потому Оканчивается, окунчивается на у». * * * Там поют гиены и павлины Ходят по долинам золотым, И слетает к лилиям долины Бывший демон – серафим. Нежатся с акулами святые, Грешники сыграли с Богом в мяч. Примеряет нимбы золотые В ризе розовой палач. Ангел ведьме наливает: пейте! Светится добром бокал вина. И осанну засвистел на флейте Белоснежный Сатана. Радуются ангельские рати: Тишь да гладь, да Божья благодать. Мы туда, любезнейший читатель, Киселя пойдем хлебать. * * * Питекантропы в Пинакотеке, Орангутаны в Оранжери. Дух птеродактиля в человеке: Гиббон в геликоптере, смотри. А там, в реакторах, изотоп Урана, гелия. Снова — опыт. Смотри: Акрополь, питекантроп, Летающий ящер, темный робот. Реакторы, роботы. Не дразни Горилл, мандрилов, крокодилов. Плутон, Урания. Мы в тени Их страшных царств, их царств немилых. И скоро в ракете астронавта Уже троглодит взлетит несытый. И скоро увидят следопыты Плезиозавра, бронтозавра. Уран, плутоний. И троглодиты. И термоящерное завтра. * * * Таракан Тараканий Великий, властелин пауков и лемуров Шел войной на лангуста Лангуста, властелина мокриц и мандрилов. Над рядами кротов или крабов сто вампиров топорщились хмуро Рассветало. Был снег на равнинах. И сердце томи лось. Тараканий, шевеля усами, осуждал теорию квантов. Лангуст, шевеля усами, поучал, что важней – квакванты. О, как трудно дышать! Сколопендры в темнеющем небе. Густо падает снег. Чье-то сердце лежит на сугробе. Уже уносило в жерло расширяющейся вселенной, В черной пустоте кружило Таракана, Тамерлана, Лангуста, Ксеркса. В конусе небытия Тарантул вращался, пленный. Два огненных дикобраза вертелись, грызясь из-за сердца. Только мы отдыхали одни в отвратительном царстве Эринний. И на сомкнутых веках твоих были пепел, и слезы, и – иней. * * * Ну и ну, ну и дела, как сажа бела, трала-лала. А ночь светла, а коза ушла, эх, бутылочка по жилочкам по-те-кла. Ушла коза от козла. Ушла. Куда? В Усть-сы-сольск. Не в Усть-сы-сольск, так в Соль-выче-годск. Ау, моя коза. Чепуха хандра. Ха-ха, ха-ха. Эх, гали-мать-я. А ну и луна же. Во всю луна. Хандрит она, что она одна? Сто грамм забытья. Двести грамм забытья. Хотите вина, мадам Луна? Там Близнецы. Там Козерог. С козой, без козы? Там Водолей. Налей, налей, бокалы полней, козу вините в смерти моей. Ну и тишина. Нальем Близнецам. Нынче здесь, а завтра — тамтам. * * *

Мертвый вялый туман, кокон печали и скуки, серый огромный кокон, где стынет личинка рассвета, куколка полдня. Что делать, если душа молчала так долго, что на губах ее сплел паук паутину? Что делать, если сердце молчит мертвой трихиной? * * * На остров Цитеру. Выпьем в пути. Ну что? Цикута в бокале? И горький миндаль. Миндаль? Почти Цианистый калий. Да нет уж, — хватит яда в крови: Ее не раз отравляли Остатки надежд, крупицы любви, Сухие кристаллы печали. А в печени камень. Осадки души В таком, ха-ха, минерале. А где самородок счастья? Ши-ши. В Австралии. На Урале. «Житейское море» катит куски — Янтарь? Едва ли, едва ли. Обломки желаний, сгустки тоски. Мелочь. Детали. * * * Дни мои, бедная горсточка риса… Быстро клюет их серая птица. Мелкий стеклярус кустов барбариса К позднему утру весь испарится. Осень. Валяется блеклая слива В грязных остатках бывшего ливня. Как ей в грязи тускловатой тоскливо! Если б могла — она бы завыла. Ну а солдатом (а пули-то низко) В луже валяться? Страшно и слизко. В черном болоте, как черная крыса… Дни мои, бедная горсточка риса. * * * А ты размениваешься на мелочь, На пустяки, по пустякам, И головней дымится тусклый светоч, Который мог светить векам. Ну что же: невезенье, омерзенье, И муха бьется об окно, Опять попытка самосохраненья, Хотя, казалось бы, — смешно. О, позабудь житейский хамский хай И стань сама свободой и покоем. Ты мелкая? Не льешься через край? Но — расцвети, белей, благоухай, Душа, не будь лакеем, будь левкоем. * * *
Consume my heart away; sick with desireAnd fastened to a dying animalIt knows not what it is.William Butler Yeats
Сожги мне сердце: утомленное желаньем,Оно к животному, которое умрет,Прикреплено; оно себя не знает.Уильям Батлер Йейтс
Живу, увы, в страдательном залоге. («Бессмертья, может быть, залог»?) Не жизнь — смесь тревоги и – изжоги Туманный яд, холодный «смог». Да, да, сегодня красная погода, Да, презеленая, отстань. Делишки и делишечки, простуда, Больная, сломанная тень. Но — русские авоси да небоси, Всё — ничегошеньки, пройдет. Сереет небо, холодеет осень. А скоро — иней, скоро – лед. …Кто смотрит? Искупитель? Искуситель? Неясный нимб… Да нет – луна… И не о чем, и незачем, простите… «Луна — бледна». «Весна – красна». * * *
…um das herz wolbt sich ein singender himmeldoch seinen liedern durfen wir nicht glauben…Hans Arp
…над сердцем купол певучего неба,но песням небесным лучше не верить.Ганс Арп
Загуляй ты выпей полдиковинки, Целовать кидайся целовальничка, Надивись на дивные штуковинки, На девиц-красавиц балаганчика! Барабанщики там и бубенчики, А на лбу серебряные венчики. Суматошливо-то, скоморошливо, Без горючих слез, пляша-играючи, И ни будущего, и ни прошлого, О голубушки мои, не знаю чьи, Было давеча, стало нонече. Пляшут ангелы, скинув онучи! О, немножечко хоть, Боже наш, немножечко – Ах, да что же, мужичку уже неможется. Хоть машинка заливается натужная, Да слезинка наливается жемчужная: Где ж ты, нежная царица Шемаханская? Эх ты жизнь, как говорится, арестантская! * * * Да, расчудесно, распрекрасно, распрелестно, Разудивительно, развосхитительно, Разобаятельно, разобольстительно, Не говори, что разочаровательно. Но как же с тем, что по ветру развеяно, Разломано, разбито, разбазарено, Разорено, на мелочи разменяно, Разгромлено, растоптано, раздавлено? Да, как же с тем, кого под корень резали, С тем, у кого расстреляны родители, Кого растерли, под орех разделали, Раздели и разули, разобидели? * * * Помню изгородь, помню жимолость, На крыльце серебристую изморозь, А на окнах — морозную живопись. Это память плющом цепляется, А стена — завалилась, заляпана Черной известью, шлаком, слякотью. …Поплыли дымки — гуси-лебеди, И домашний очаг — бомбой вдребезги: Ну, друг Иов, живи — в страхе-трепете. Дым не хуже был, чем у Авеля… О дыхание дымного ангела Там, где армия жгла и грабила! БОЙ БЫКОВ
…бросаясь за вертлявым пикадором…Николай Асеев
По сумрачно-желтой арене бессмысленно скачет – Ну что, обреченный, израненный, черный, священный? О, взлеты пурпурных плащей над твоей незадачей И свет золотого камзола (и точность движений). О, смерть в розовато-сиреневых ярких чулках И яркие синие туфли — и точность их шага, За желтой изнанкой плащей – золоченый рукав. И вот уже кончено, бедный, — последняя шпага. Так жалко упал на пятнистую охру земли. Как лилии, стрелы росли из кровавого бока. За хвост привязали и стремительно поволокли – Поспешно, позорно, — позорно, поспешно, жестоко. А впрочем, к чему красноречие? Двадцать минут Тобой занимались, тебе оказали внимание. Зачем обижаться? Другие и хуже умрут. А я – поживу. До последнего, брат, издыхания. * * * Была вечеринка в аду. И с бутылочкой рома Склонялся Иуда к чертенку с лицом херувима. И Каин скучал подле черной диавольской кухни. «Святому Георгию» пели драконы «Эй, ухнем», И демоны выли «Те Деум» средь гама и дыма. И серые тени змеились у лодки Харона, И теням туманным показывал фокусы Хронос, И чья-то душа, разжиревшая черная такса, В зеркальной стене отражаясь, прилипла к паркету. И мы танцевали на темных волнах Флегетона, И черный оркестр погружался в мерцание Стикса, Огромные люстры летели в застывшую Лету. Все, кажется, ждали Христа. Нет, конечно, не ждали. * * * Акакий Акакиевич, шинель – «тово»! Петрович покачивает седой головой. Во граде Петровом черный утюг. Петрович, Петрович, шинель – тю-тю! Навек тю-тю, навсегда тю-тю! О, если бы чудо – я чуда хочу! Ворона покаркивает. Могила. Снег. Акакий Акакиевич, шинель — шут с ней! Не стоит искать, тосковать, бунтовать: в обитель небесную мчится кровать. В сиянье и славу, в парчу и виссон Акакий Акакиевич облачен. А если и нет — и тогда не беда: над ним лебеда, под ним вода. «Энергия — в материю!» Всё физика, да. Копил, копил, сукно купил. Конец, господа.