"Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения" - читать интересную книгу автора (Чиннов Игорь Владимирович)

ПОЛУОСАННА

* * * Светлые белые горы – метаморфоза музыки, и воздух воскресного белого, снежного полдня – прозрачный кристалл тишины. Как много задумчивой мудрости в снежном безветрии. Белеют сугробы, большие аккорды покоя. И солнце нисходит. …Потом, перед самым закатом, косые лучи, серебристые легкие флейты, играют прелюдию вечности. * * * Я помню телеги в полях предвечерних И глину дороги в возне воробьиной, Эстонское небо, осенний орешник, Грибы и чернику, сухой можжевельник И мелкий ручей, серебристый, недлинный, Сияние сосен, прямых, корабельных, И вереск, лиловый, и желтый бессмертник, И желтый закат над эстонской равниной, И линию лодок — вечерних, последних. * * * Туманный жемчуг, осенний день. Мутна земная дребедень. Мерцает нежная тишина, Больного мужа бранит жена. Серебрится дождик райски-легко, Идет прохожий с одной рукой. Сиренево-палевая высота. Спешит счетовод считать счета. И в мире бедной белиберды Блаженно-влажные сады, Алмазы дождя и фонарей, Жемчужный ветер с южных морей, В топазовом небе свет облаков, Опалово-нежный дым над рекой. * * *
Тогда смиряется души моей тревога.Михаил Лермонтов
Особенно когда осенне-одиноко, И облако лежит покойно и широко У края светлого юго-востока. Особенно когда осенне-опустело, И озеро серей, и медленно и бело Поднялись гуси, точки для прицела. Особенно когда осенне-обреченно, И озими влажны, и сизая ворона На поределом оперенье клена. Особенно когда совсем обыкновенно, Едва озарено, и чисто, и смиренно, Прозрачно и прощально, незабвенно. * * * Был океан лазурно-фиолетов, И это было, может быть, ответом. Был небосклон почти такого цвета, Как цвет акации прохладным летом. Переходило небо в тон опала, И это — тоже, как-то, утешало. Была вода в графине и бокалах Собранием сияющих кристаллов. Горсть виноградин, нежных изумрудин, Как светляки, мерцала нам на блюде. Тебе не жалко, что и мы забудем Цвета, ненужные серьезным людям? * * * И мириады звезд, и мириады лет, И тишина с небес, и серебрится свет. И только этот мир, и только эта ночь, Когда ручей с горы — как замерцавший луч. И полусвет лежит, как синеватый снег, На темноте полей, у серебристых рек. И озаренный мост, и почернелый холм, И за холмом, в луче, автомобильный хлам — Я не забуду, нет, я не хочу забыть. Я не позволю, нет, меня навек зарыть, Пока мерцает ночь, пока светает здесь, Пока и тень и свет на белом свете есть. * * * Уже огороды не стоит стеречь, И сияние меркнет скорей (И девался куда-то последний скворец) На дубе листва продолжает стареть. Посияй же, останься, согрей! Мир становится сух, прозрачен и ветх. Он уже осыпается весь (Начиная со звезд). Недолгий век У вселенной, у нас, у всех. Скоро — мгла, это грустная вещь. Да нет, я шучу. Да, дружище, я лгу. Тошно слушать даже щеглу. Он построил жилище, возился в углу Мироздания, пел (о цветах на лугу) – Что ты шамкаешь глухо про вечную мглу!? И скворешню старик водружает на жердь (Размышляя про жизнь и смерть). * * * А белая птица так низко летела Над собственной маленькой тенью (Сравненье: душа и бескрылое тело), Над белым песком и над пристанью белой В далекое то воскресенье. И лодка, сколоченная из обломков Далекого детства, синела От моря и неба, легко, как соломка, Плыла в позабытое царство ребенка, Качалась — и странное дело: Та лодка таинственно переплывала, Причаливала, приземлялась, И маленький мальчик по имени Игорь Из давнего года, из давнего мига На миг возникал, проясняясь. Овальную раковину отыскал он, Большую, на отмели серой, Послушал: в ней глухо звучало, дрожало, Текло, отзывалось — невнятным сигналом И было похоже на сердце. Тот берег в сиренево-серенькой пене… Сияло, текло, холодело. Из царства ребенка, из царства забвенья… Как будто душа в тишине пролетела Над собственной маленькой тенью. * * * Гиацинтом, левкоем Насладиться спеши Перед вечным покоем Для безносой души. Нежный персик попробуй Он дозрел и готов, А в раю уж не трогай Запрещенных плодов. Видишь, алые пятна В нежно-бледном горят. Там, в стране незакатной, Не увидишь закат. Ах! Отравленный скверной, Под конец воспою То, чего уж наверно Не позволят в раю. * * * Знаешь, я сохраняю собрание летних полдней, полупрозрачных, точно стрекозы, которые, помнишь, носились в радостном блеске света над яркой мелкой речкой с белым прохладным дном. Представь, я также храню коллекцию летних ночей разных оттенков синего. Они лежат, похожие на египетские скарабеи, за прочным прозрачным стеклом. Что с ними делать? Кому я их завещаю? Они понемногу бледнеют. Мои гости считают, что там, за стеклом, пустота. * * *
Je possede une barque detachee de tous les climatesAndre Breton

Превыше земных сезонов плывет мой челн.Андре Бретон
Играет ветер листами газеты В твоей руке и краем программы. Ты знала и знаешь – это приметы Того, что ангелы рядом с нами. Плывут по небу две бледные ленты – Белесым дымом слова рекламы. Они обрывки воскресной программы – Концерта ангелов над нами. Уже облака сияньем задеты И светлы дали земной панорамы. И, точно ветер, плывут силуэты Лазурных ангелов над нами. Играет ветер листами газеты. Играет крыльями над нами. * * * В такую ночь весна не окончательна, Но наступает несомненно. Дождь побелен снежинкой незначительной И кажется небесной манной. А впрочем, ночь — почти обыкновенная. По лужам, лунной мглой покрытым, Шагаю. Но Земля Обетованная Недалеко, за поворотом. Ты думаешь, бессмертие неубедительно? Но что же делать, что же делать? А вот душа — задумалась мечтательно: Надеется на Божью милость. И человек на Бога вдруг положится: Все просто, не непоправимо. И замерцает мартовская лужица Звездой далекой Вифлеема. * * * Из белой весенней ночи Сделана ваша душа. Она в моей отражалась, Как маленький Млечный Путь. Туманностью Андромеды Хотелось обеим стать. Но кончилось тем, что стали Души туманом ночным. А помните, птицы летели Сквозь души наши весной? Сияли утро и море, Вода становилась огнем. Я сказал ваше имя, и в море Вырос певучий цветок. Я почти изобрел, я знаю, Заменитель вечности — и Той ночью душа светилась, Как маленький Млечный Путь. Я думал о белой ночи, В которой ваша душа. * * * Прощайте, Кощей Кощеич! Еще кощее Кощея Средь пищи, вещей и чая Пищала тощая шея, Несчастье нам завещая. Но светлые чародеи Умчали нас в эмпиреи, В лазурно-смуглый Египет Династии Птолемеев, В алмазный воздух Памира, В страну Лиловых Пигмеев — О, мы улетели в лепет Земфиры, зефира, эфира! На мгле, на волшебном кристалле, На пламени мы улетали! В лазурном и лунном небе Нашли мы Царевну Лебедь, Чертог изумрудной игрушки, Прекрасной Царевны Лягушки! Прощайте, Кощей Кощеич! Здорово, Иван Царевич! * * * Арабским удивительным дворцом, игрой узора бледно-розовато- сиреневато-сизого, замысловатой игрой любуясь… Но, усталый соглядатай, я видел девушку с особенным лицом. Слепая девушка ходила подле нас с водительницей, объяснявшей очень скоро, и осторожно трогала она сиреневатый край узора. Но что наказанная слепотой могла узнать о нежной, о нежнейшей утонченности той, изысканности той, искусственности той, изнеженности той? Был взор слепой, слепой, слепейший. И я мечтал о том, что снидет Царь Царей в сиянии, в алмазном свете, что вот — Он исцелит, что Он велит прозреть, дабы узреть, узреть узоры эти! * * *
Ловите рифмы — невидимки Давай походим по дивным музеям, где пышные чаши времен Возрождения (агат, хризолит, сердолик) пламенеют (большие тюльпаны) и перламутрово-переливчатая лазурь обыкновенного египетского трехтысячелетнего стекла похожа на вечность. Мы тоже владеем остатками прежнего вдохновения, когда глядим на прекрасный каменный лик мученика, на узорчато-золотые Кораны или короны тиранов (следы «исторических бурь»). Короны. Не кровь и не слезы, ни капельки зла: алмазно-рубиновый венчик. Мы даже прощаем злодеям на картине (работе, быть может, не гения) за отблеск на нежно-сиреневых складках, за светлый родник, за блекло-оранжевые (с бледно-синим) кафтаны на двух палачах, за топор, над которым лазурь, за острую лилию — так она дивно бела! – за венчик, за вечность. * * * Как большая темная миндалина У певицы мандолина. И глаза – миндальнее миндального. Музыкантша уличная, дальняя: Флорентинка, синьорина. И мелодия сентиментальная Всё прозрачней и печальней, Всё нежней, вечерней и усталее. Всё — певица, пьяцца, вся Италия Всё хрустальней и прощальней. И видна — незримая — зеленая Озаренная долина (Не Италия, скорей Инония), Где поет счастливая, прощенная, Неземная Магдалина. * * * Удивительно, как удлинен Голубой силуэт минарета. О, высокий расчет и закон, И высокое царство колонн, И объемы из тени и света! Золотисто-зеленая вязь Синевато-лазурных мозаик, А на улице мулы и грязь (И лазурная муха впилась), И глаза малышей-попрошаек. Гадит голубь на пыльный порфир, Лепестки устилают ступени. Царство грязи и царство сирени, И стоит гармонический мир, Композиция света и тени. * * * В огромном, царственном, торжественном саду, Склонясь к лиловому тюльпану, К пурпурным ирисам… Ни про мою беду, Ни о твоей беде — не стану. Здесь фиолетово-сиреневый нарцисс, Так ярко мотылек желтеет, И солнце золотит воздушный кипарис Геометрической аллеи. Здесь роза клонится тяжелой желтизной, Пион багряно-фиолетов, И все равно, что этот пышный зной – Над усыпальницей скелетов. * * * Тем более, что так недолговечно-розово (На мимолетно-золотистом) — Непрочным волшебством заката позднего, Мерцанием, зелено-смутным, озера, Лучом, разлившимся по листьям… Тем более, что скоро ночь, но тем не менее Раскрылись розы, точно от прикосновения, В японском садике, где ручейки с пригорка. Прохладным сном — в Японии? В Армении? В Норвегии? — Неслышным ветром синего фиорда (И полночь, будто синее растение)… О, восхитись, хоть ими, на мгновение! Мне захотелось не иронии, а пения, Волшебно-дивного восторга. * * * Взлетали фонтаны — светлые всадники. Голубь уселся на мраморном темени древнего грека символом мира и Духа. Белка метнулась вниз по стволу и лучу – вышло вроде невзрачной кометы (хвост у кометы пышней, но откуда возьму я комету?). Мальчик нагнулся и кинул в озеро камушек плоский, который вдруг ланью запрыгал, тонуть не желая. Собака из озера выплыла, и на асфальте аллеи следы темно-влажные лап казались цветами, каждый в четыре, смотри, лепестка (это «счастье»?). И ласточки ножницами живо живыми кроили летнее небо. Ласточки, где бы найти мне несколько слов, я хотел бы, выкроенных из лазури? * * * Тополь полон волненья, и липа звучит, как лира. На яблоке и на облаке ясный Отблеск золота вечности. Сердце, как бутон розы, раскроется скоро От лазурной музыки мира. Около озера ирисы, белые ибисы (Точно маленький беленький архипелаг); На светлом песке бело-сизый птичий помет. А в небе жаворонок, будто якорь блаженных минут, В светлую вечность закинутый якорь. Ты ела изюм, золотистый, словно янтарь. Твои зрачки были мелкие черные жемчужинки. Завитки, как черный гиацинт, чернели над шеей. Память! Навеки, точно голубенькая татуировка, Знак на душе. * * * Нежный неясный дождь, как легкое забытье. Но уже Полупрозрачные крылья дождя почти отшумели. Сильный запах цветов, точно смутный настойчивый шепот. Если бы эти таинственные тридцать минут Остались в вечности (мелким жучком в янтаре), Но нет, они пролетели неизвестно куда, Эфемериды, метеориты, прощайте. Какая она, огромная, темная фреска жизни? Вместо нее — мелкие фрагменты орнамента, А душа — душа уже вечереет. Если бы знать химическую формулу души, Может быть, можно было бы что-то исправить, А так… Слушай, ты веришь В темную мифологию счастья? В общем, мы плохие алхимики. Все же, видишь, в руке у меня Тускловатый кусок философского камня печали.