"Трое в одном морге, не считая собаки" - читать интересную книгу автора (Михайличенко Елизавета, Несис Юрий)

ЛЕХАИМ!

… Сегодня у Мариши — сорок дней. Я беру бутылки, как гранаты от напиравшей танком тоски. Я хочу помянуть женщину, которая меня не то, чтобы не любила, а для которой, как тонко было замечено в моем сне, я был ментом, а не героем-любовником. Которая любила другого и спала со мной, как с системой раннего оповещения об угрозе ее счастью. Счастью, добытому ценой двух жизней.

Иду я к Вове Вувосу. Мы скентовались.

Мы наливаем по полной, и Вова говорит:

— Давай, помянем ее. По русскому обычаю. Все-таки Кира была незаурядная женщина.

Я тупо киваю.

— Не знаю, — говорит Вова, — иногда мне кажется, что не будь я в Афгане, я сохранил бы ей жизнь.

— Не мучайся, — отвечаю я. — Конечно, сохранил бы. Во всем плохом в нас виновато лично Политбюро… Крыши у нас, правда, не поехали, а пороги стали низкие.

— Какие пороги?.. А-а, в смысле — убить проще…

Не только убить. Но еще и понять, и простить убийцу… Хотя как раз прощать я тогда не собирался…

… Когда Вова восстановился после «шурави духтар», я спросил:

— Зачем было убивать?

— Чтобы она не отравила мою дочь.

Ответ меня озадачил, ведь я спрашивал о всех, а он имел в виду одну.

— Почему ты думал, что она отравит Номи? — уверенно спросил я.

— Когда я узнал о смерти Анат, я все понял. Анат была единственной в Израиле, кто знал Киру. И могла ее разоблачить. Она… она так быстро и легко разделалась с ней, что я… Как я мог после этого верить, что Марина умерла от сердечного приступа? Из тех, кто мог ей помешать осталась одна Номи… Ты никогда не наблюдал как выглядит женщина, прикидывающаяся, что любит ненавистного ребенка?

Я молчал. Давал ему выговориться, пока он не почувствовал, что я знаю не так много.

— … я понял, что она убила мою жену. И тогда я… короче, когда она узнала, что я все знаю и не прощу, она… Короче, я дал ей тот самый яд, а она… она его взяла и выпила…

Его невразумительные речи полностью подтвердили выстроенную мной схему преступлений. По моей версии, Вова Вувос и его любовница Кира сразу же после приезда убили Марину Вувос. Имя, документы и статус жены достались Кире, а труп просто выкинули. Молодая религиозная женщина, покупавшая яд на рынке это была Кира, нацепившая для конспирации парик. Затем убирается ненужный свидетель — Анат. А тут как раз в постель к Кире-Марише попадаю я и исправно информирую о ходе расследования. Но тут «идиллия» нарушается — кто-то из убийц не выдерживает психологического напряжения. Например, «Мариша» решает покаяться мне. Она ведь, вроде, вначале убивать не хотела — собиралась пройти гиюр, чтобы быть рядом с любимым Вувосом. И оказалась рядом с Мариной и Анат…

Вувос схеме перечить не решался, но, как всякий нормальный преступник, выгораживал себя. Или, действительно, был жертвой обстоятельств. Во всяком случае, он спас мне жизнь и заслужил презумпцию невиновности.

— Неувязочка, хавер, — сообщил я. — Кто же выбрасывает на улицу умершую естественной смертью жену?

— Всякий оказавшийся на моем месте. А что было делать? Ведь она все равно умерла. А мы остались. Наконец вместе, но только до конца ее туристической визы. Я же в этом видел руку провидения, а не Киры… Мы перебрали все варианты. Остаться в Израиле она могла только как моя жена, но с нееврейкой здесь брак не регистрируют. Она готова была пройти гиюр, но не успевала. Слетать зарегистрироваться на Кипр? Но кто меня выпустит, пока не верну долг государству?.. Что было делать?.. И мог ли я поступить иначе по отношению к Кире… Ты ведь не знаешь, что она бросила ради меня… И я тогда не знал, что выкинуть труп — для нее не только получить гражданство. Но и скрыть от меня, что Марина отравлена… И я согласился. А ты бы не согласился?

И я понял, что согласился бы. И спросил:

— А как вы собирались получать для нее теудат зеут? Ведь на визе есть фотография?

— Твою визу там смотрели? — усмехнулся Вова.

Я вспомнил, что нет.

— Мы боялись… Решили сказать, что потеряли ее визу. Но там система как специально для нас. Смотрели только теудат оле с моей фотографией.

Похоже, он не врал. Все сходилось. И я был рад, что не могу загнать его в угол…

…- А как ты, все-таки, тогда просек? Давно хотел спросить, — спрашивает Вова.

Ну что могу тебе ответить? Не рассказывать же, как я общался в койке с твоей любовницей, и она рассказывала мне о своей аллергии на собак. А потом ты жаловался мне, что не взял с собой своего пса. И то, что даже советский врач должен знать, что такое гипертрихоз и не должен читать наизусть Петрарку в подлиннике. И что «Мариша» рассказывала, как вы после школьного выпускного пошли в ЗАГС, а ты проболтался, что вы познакомились, когда ты уже был женат.

И то, как она смотрела на меня всякий раз, когда я произносил «твой муж». Или как я расшифровывал дневник сына, из которого узнал, что Кира похожа на Шуш и бесцеремонно рассматривал его девушку, и как она мне нравилась, потому что была чем-то похожа на «Маришу». И про твою тираду «Она видела во мне прежде всего личность! Ей было интересно, не как у меня с женой…», — под которой и я мог подписаться. А ведь усомнившись в искренности, начинаешь сомневаться и во всем остальном. Особенно в том, что для матери нормально отвечать на вопрос о возрасте ребенка: «Примерно год» и хронически небрежно обращаться с дочкой, словно многие поколения предков не обходились без кормилицы и няни… И тем более про свой дурацкий сон и все эти «гамлетовские» цитаты… И уже не только тебе, никому не расскажу, как дрессировал твою дочку, храни ее Господь от диабета, чтобы на фотографию кричала: «Мама!»… И я говорю:

— Видите ли, Ватсон, ваш орденок «Красной звезды» уже попадался мне в одном из лифчиков в чемодане пропавшей подруги Анат. А теперь вспомни, тебя же у борделя как током било каждый раз, когда звучало «Кира Бойко». Ты и Жеке сообщил, что я полицейский, чтобы прекратить весь этот балаган. А потом вообще сорвался — вырубил его и ушел. А когда ты утащил ребенка из хедер-атум, чтобы посмотреть, как я встречаюсь с покойницей, мог ли я поверить в твои объяснения такой экстравагантности?.. Пришлось крепко задуматься… Одного до сих пор не пойму — моя теща,«кремлевская отравительница», утверждает, что яд — оружие женщин. Почему ты выбрал яд?

Вова криво улыбается:

— Я не выбирал. Ты пойми, оно шло так с самого начала… Кира ушла от мужа, я должен был уйти от жены… Был скандал… Марина просила подождать, а потом оказалась беременной. Дикая мелодрама. Беременной и наконец-то согласной ехать сюда. И сердце у нее было ни к черту. И я уже не смог уйти. Кира попала в больницу. Перед нашим отъездом она исчезла… И появилась здесь! В первые же сутки нашего приезда! Я был один. Марина ушла. Ушла за какими-то подарками.

Ей позвонили из благотворительного общества. Теперь-то я понимаю, кто звонил…

Ты понимаешь, что я испытал, когда Кира вошла?! В эту самую «схар-диру»?! Я… А она тянула время. И Марина нас застукала… Понимаешь, она уехала, чтобы оторвать меня от Киры, а тут в первый же день в постели… Ну и все эти дела: «Что ты здесь делаешь, тварь?!» «Прохожу гиюр.» «С моим мужем?!» «Ради него. Я не хочу, чтобы наши дети считались здесь неполноценными»… А когда у Марины начался приступ, я стал набирать по телефону код Тель-Авива, 03. Как ты догадываешься, «скорая» не отвечала, а Кира кричала: «Сделай что-нибудь! Что я наделала! Дай ей что-нибудь, она умирает! Вон на тумбочке „корвалол“!» И я сам накапал Марине этого «корвалола» с тумбочки. А потом узнал про Анат… Что она отравлена тем же ядом, что и женщина с пустыря. И что подруга ее пропала… А разве я тебе это уже не рассказывал?

— Это — да, — говорю я. — А как умерла Кира — нет.

— Достойно она умерла, — говорит Вова и облизывает пересохшие губы. — Я тогда сразу подумал о Номи… И решил, что если Кира сохранила свой «корвалол», то только для нее… И я решил поставить, как это у вас называется? Следственный эксперимент? Короче, я нашел второй пузырек с «корвалолом» и поставил на прежнее место, на тумбочку. И стал смотреть, как она его увидит… Она позеленела. Она не знала, что думать… То ли я нашел, то ли не убрала… Короче, я отвернулся, пузырек исчез. Когда я зашел за ней в спальню, она держала два пузырька. И я спросил: «Что, сердце?» «Да.» «Давай накапаю.» Она протянула мне пузырек. А я уронил его на пол. И он разбился. «Хорошо, что есть второй», — сказал я. Она тоже уронила его, но пузырек не разбился. Я поднял. Вылил в стопку. Поднес. Она все поняла. «Лехаим, любимый!» — сказала. И выпила…

Мы тоже молча выпиваем. Мы чего-то ждем. Но чего мы можем дождаться, кроме сирены. Мы с Вувосом идем по стене среди изломанных людей. Мы знаем от чего мы ушли, поэтому не оборачиваемся. И знаем, куда идем. И мы знаем, что никогда туда не придем. Мы из поколения умирающих в пустыне по дороге в Землю обетованную. На обочине. Последняя капля раба выдавливается вместе с жизнью…

В небе ликующе гудит снижающийся самолет. Наверное, он везет новых репатриантов. Кто еще станет лететь сюда в войну, среди ночи.

Просыпается Номи. Ревет. Вполне жизнеутверждающе. Вова заботливо склоняется над кроваткой и констатирует:

— Вся в дерьме.

— Да ладно, — говорю я, — у нее-то это состояние временное.