"Трое в одном морге, не считая собаки" - читать интересную книгу автора (Михайличенко Елизавета, Несис Юрий)

ЖИВОЙ СИМВОЛ ИЗРАИЛЬСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Теща доказывала, что надо идти на шук в пятницу перед закрытием, когда все дешевле. Но я живо представил, как она меня навьючит, и отстоял свое полицейское достоинство.

Ненавижу шуки, рынки и базары. И вообще все места, где больше торгуются, чем торгуют. Мерзостность их усугубляется с каждым часом, а вот ранним утром они еще ничего. Пока торговцы не вопят, как мартовские коты, а отара покупателей не вошла в загоны. И можно ходить с высоко поднятой головой, не боясь наступить на какую-нибудь рыночную «медузу».

…Кроме яда старик торговал специями, крашенными под кораллы и бирюзу бусами, мезузами,[23] кипами,[24] тюбетейками, мышеловками, птичьим и рыбьим кормом и так далее. И на свой товар, и на покупателей он смотрел с одинаковой брезгливостью. Минут десять я хладнокровно наблюдал, как теща и старик хихикали и перемигивались. В соседнем ряду Мики столь же хладнокровно изучал свиной окорок. Наконец, Софья Моисеевна вспомнила и обо мне:

— Ты представляешь, Боря, у нас нашлись общие знакомые!

— А они тоже покупали у него яд? — деликатно намекнул я.

— Нет, Боря, они уже покойники, — с энтузиазмом ответила она. — Не делай такое лицо, они уже были покойники, когда Израиля еще не было.

Не прошло и получаса, как моя переводчица доложила, что «примерно вместе с ней» этот же яд купила молодая религиозная женщина, причем явно не для крыс.

О религиозности свидетельствовал парик, а о том, что яд не для крыс большой жизненный опыт продавца. Мне пообещали, что через полвека я тоже смогу знать, что собирается делать с купленным у меня ядом молодая женщина…

Лелея хрупкий образ религиозной дамочки с ядом, уносил я ноги с шука. Теща тоже уносила ноги. Свиные. Мики смотрел на них так, что хотелось пригласить его на холодец.

Мою шею все еще стягивали галстуком события последних дней, но, похоже, тройной узел убийств чуть ослабел. Во всяком случае, дышалось легче. Надежда, что убийца не живет со мной в одной схар-дире,[25] подпиталась хоть каким-то фактом.

Говоря простым милицейским языком, план оперативно-розыскных мероприятий ясен и ежу. Установить, с каким бабами этот хаббадник связан; оттащить их фотографии на шук для опознания; колоть гада, пока не сдаст свою изуверскую секту по чистоте и вере; и если в ней окажется хоть кто-то из моих прежних «клиентов», то Мариша — это его месть. Почему бы пресловутому мстителю из Союза не действовать через организацию религиозных фанатиков? Не худший способ отвести от себя подозрения. Правда, есть еще третий труп, в смысле — который был первым. Но он как-нибудь приложится.

Но тут чуть не приложился четвертый. У озиравшегося типа с саддамовскими усами вывалился огромный кухонный нож и звякнул об асфальт. Карман прорезал.

Я и араб замерли, а Мики взвился «соколом-орлом», а потом коршуном кинулся на пискнувшего террориста.

Дальнейшее было вполне общечеловеческим. Вокруг «арены» столпились, теща оказалась в «партере».

Террорист произносил какой-то страстный восточный монолог. Блистал глазами и русским матом, сволочь. И так грамотно, кстати, матерился, что было совершенно ясно — не меньше пятилетки оттрубил он в советских вузах. Мики, правда, тоже пытался вставить что-то русское непечатное, но это выглядело жалкой пародией.

Коллега мой, подбадриваемый базарным людом, зверел прямо на глазах. К счастью для террориста, мне хватило иврита напомнить коллеге о том, что в его личном деле записано: «Не допускать к работе с арабами». Расширив ноздри и зрачки, Мики долго смотрел на меня, потом процедил:

— Он не араб. Он шиит. Я арабский знаю. А это персидский. Он иранский террорист.

Но теща, как всегда, не дала мне договорить с человеком.

— Боря! — радостно объявила она. — Это не араб! Он — наш! Я точно такую рубашку перед отъездом в универмаге видела!

— Я не араб! — судорожно подтвердил террорист почти без акцента. — Я ваш! Я — свой! Из Самарканда! Он мне руку сломал! Сам террорист! Как я с одной рукой на стройке буду?! Тут больничный дают?

— Мики, Мики, — мягко пожурил я, используя лексику шефа, — теперь тебе цена полставки. Смотри, ты сломал руку оле-йегуди.[26] Тебя перестанут допускать и к работе с олим. Даже следить за мной тебе теперь не доверят.

Мики хватило еще на то, чтобы потребовать теудат-зеут.[27] Но, получив теудат-оле, он побледнел и скис. Очаровательное это было зрелище — белый Мики с голубым теудатом — «кахоль вэ лаван»,[28] живой символ израильской демократии в действии.

— Зачем он носит этот нож?! — сокрушался Мики.

— Зачем ты таскал нож? — спросил я потерпевшего.

— Тут террористы, — объяснил он.

Извинения Мики оказали на брата-оле целебное воздействие. Наконец он крякнул, словно стакан водки хватил, и выдохнул:

— Слушай, земляк… А ведь здесь — свобода. Тут, я думаю, нельзя руки просто так выламывать. Ну-ка, как его зовут? Я на него в суд подам!

Это сообщение Мики принял покорно:

— Я теперь с ним до смерти не расплачусь. Особенно, если у него будет хороший адвокат…

— Переведи! — потребовал террорист.

— Он советует тебе найти хорошего адвоката, — охотно перевел я.

— Это ж дорого! — поскучнел террорист. — А! Правды нигде нет…

— Переведи, — робко попросил Мики.

— Переводить мне сложно, — честно признался я. — Мне проще советы давать. Я ведь из страны Советов.

И я посоветовал ему выписать чек на названную потерпевшим сумму.

Потерпевший брякнул: «Сто!» Я при переводе добавил от себя нолик, и они разошлись, довольные друг другом.

Растроганный Мики, восстановивший средиземноморский оттенок, отвез тещу и свиные ноги домой на своей машине.

— Тода раба! Елэд тов![29] - оценила теща его тимуровский поступок.

Потом мы поехали в нашу полицию. За квартал до миштары он смущенно попросил меня выйти и тихо покатил за мной.

… «Майор Пронин сидел на телеграфном столбе и делал вид, что читает газету». Так и не дослужившийся до майора Бренер сидел на своем рабочем месте в израильской полиции и делал вид, что читает русскую газету. И даже конспектирует ее, как ленинскую «Искру». На самом же деле, бывший капитан МВД, а ныне — трудящийся Востока считал, сколько раз встречается каждая из тридцати трех букв русского алфавита в произвольно взятых текстах. Не то, чтобы я совсем свихнулся от своей абсорбции по-голливудски, а просто до этого я уже проделал аналогичное с сыновними шифровками.

Занимаясь тупой работой, я понял, что мне не стоит заниматься тупой умственной работой — она снимает самоконтороль. Это как учитель выходит из класса. В голову лезли мимолетные, но такие пронзительные подробности наших отношений с Маришей, что я уже не мог понять — то ли это действительно подробности, то ли я начал художественное редактирование своих «мемуаров»…

Ставшие здесь милыми чисто советские ее проявления: где еще врач будет декламировать вам Петрарку в подлиннике и в нескольких переводах, но испугается шутки по поводу густоты шерсти на моей груди: «У меня с Афгана прогрессирующий гипертрихоз»; «А ты уверен, что это не заразно?»; «К моей шерсти у некоторых бывает аллергия.»; «Аллергия у меня только на собак. И сильная. Так что если ты кобель, лучше признайся сразу…» А ее аристократическая небрежность в обращении с собственной дочкой, словно многие поколения предков не обходились без кормилицы и няни — вот так воспитывается независимость! А Левик до двух лет ходил с соской и, по крайней мере, до десяти — с Софьей Моисеевной…

…Наконец гигантский труд был завершен — я расположил цифры из шифра и буквы из газеты по частоте использования, напротив друг друга. «Перевел» цифры в буквы и приготовился собрать плоды своего труда. Но шифровка не плодоносила — вышла полная абракадабра. Горькую пилюлю напрасной работы золотила гордость, что сын мой оказался умнее, чем я предполагал.

Рабочий день давно закончился, и впустую. Уже больше часа Мики недовольно косился на меня. Я захлопнул тетрадь, и мы поехали домой.