"Моргенштерн (сборник)" - читать интересную книгу автора (Харитонов Михаил)

Happy birthday to you

Том Хоукинг-младший проснулся от аромата роз. Приторный запах, казалось, оседал на губах. Том ещё немножко понежился в постели, потом, наконец, открыл глаза. Нечего разлёживаться. Из всех прелестей сегодняшнего дня он не собирался упускать ни минуты.

Гигантский букет — настоящий розовый лес — стоял в огромной белой вазе, напоминавшей размерами ведро. Том подумал было, что неплохо бы съездить в парк, покататься на лошадях, но быстро оставил эту мысль. Нет уж. Папа сегодня повезёт его в город. И он, наконец, узнает, что значит Хорошо Проводить Время. Он сладко зажмурился, представляя, как это будет.

Мама уже села завтракать, и, состроив свою обычную утреннюю гримаску, вертела в руке серебряную ложечку, размышляя, стоит ли побаловать себя яичком, или это всё-таки лишний белок. Том решил было избавить её от этих мучительных размышлений, даже привстал, но мама, улыбнувшись, мягко покачала головой.

— Сейчас не надо, Томми. У тебя напряжённый день, не так ли? Ты ведь захочешь поехать в город, поросёночек? И, наверное… ну, ты понимаешь?..

Томми украдкой запустил руку в трусы. Не очень-то. Ладно, обойдёмся без маминого минета, побережём добро для девочек. Он подумал о том, что сегодня у него, наверное, будут настоящие девочки. Придётся папе раскошелиться.

Да уж, сегодня-то придётся. Не отвертится. Всё-таки, как-никак, у него День Рождения. Лучший день в году.

Папа появился, как обычно, в тот самый момент, когда все уже собирались из-за стола. Выглядел он тоже как всегда. Сегодняшний гемоглобин явно не дотягивал даже до пятидесяти. Папа поболтал ложечкой в чашке, отпил три глотка, брезгливо поморщился. Томми его хорошо понимал: однажды он украдкой отпил папиного чая, и его чуть не стошнило: в чашке была заварена какая-то противная вонючая трава. Но сегодня, кажется, папа решил побаловать себя настоящим чаем. Ох, рискует предок: с желудком лучше быть поосторожнее. Да, точно, лезет за таблеткой…

За воротами весело загудела машина. Том тут же выбросил из головы всю ерунду и бросился наверх одеваться.

Наверху его ждал сюрприз. Когда он открыл свой шкафчик, чтобы выковырять оттуда комок слежавшегося тряпья, именуемого его одеждой, и поискать себе что-нибудь поприличнее, то увидел пустую вешалку, а на самом дне — большой блестящий пакет. Не веря своим глазам, он разорвал твёрдую, почти звенящую бумагу, и вытащил на свет божий Самый Потрясающий Прикид, который он только мог себе вообразить: шикарный комплект от «R.i.Q», явно заказной, и жутко модный: узкие черные обтяжки с гульфиком, четыре упаковки мужских колготок, тельник, чёрная сетка, отдельно лежали дорогущие манжеты и тяжёлые золотые запонки в бархатной коробочке. Мамин подарок. Восторженные вопли Тома, кажется, потрясли дом до самого фундамента. Во всяком случае, они разбудили спящий комп, который тут же высунул свою телекамеру. Том показал ему язык, а потом, не удержавшись, и кое-что ещё. Комп, как всегда, ответил ему тем же, выведя на экран неприличную картинку.

Том рассмеялся: картинка была знакомая с детства. Когда-то, когда Том был ещё маленький, машина помогала ему в его занятиях рукоблудием, разыскивая на порносерверах что-нибудь новенькое, и составляя для мальчика целые коллекции. Потом Томми узнал от мамы, что она просматривала все эти серии. Впрочем, он догадался об этом сам, когда мама изменила стрижку у себя внизу, оставив там тоненькую стрелочку — как на его любимых фотках.

Нет, лениво размышлял про себя Томми, у других детей жизнь невесёлая. Да, у мамы были другие дети, но Томми ни разу их не видел. Линда-младшая, родившаяся совсем недавно (мама была очень смешной, когда ходила с раздутым животом), быстро отправилась в какое-то закрытое детское заведение для самых маленьких. Был ещё какой-то Сид, старше Тома, но он учился в медицинском колледже, и дома тоже никогда не появлялся. Мама не очень любила других детей. И уж тем более она с ним не стала спать с каким-то там Сидом. Том однажды спросил её об этом, и она сначала долго смеялась, а потом стала серьёзной и сказала, что никогда-никогда, ни при каких обстоятельствах, не стала бы с ним это делать.

— А как же я? — спросил Том (кончив, он сначала засыпал на три-четыре минуты, а потом его неудержимо тянуло поболтать).

— Ты другое дело, — улыбнулась мама, — Ты у нас Любимый Сыночек. И потом объяснила, что решила сама Научить Его Всему, как только он подрастёт.

— И, знаешь, милый, я так ждала этого момента, — мурлыкала мама, теребя наманикюренными пальцами его мужское достоинство.

Нет, с мамой было классно. Никакие девочки не нужны, когда есть мама. Ну конечно, потом у него будут девочки. Много девочек. Маме он, разумеется, об этом не говорил, ей, наверное, будет неприятно. Но когда он будет чемпионом, тут уж он ни одну не пропустит.

Но больше всего Тому нравилось, что ему не нужно ходить в школу, где детей мучают, как в аду. Мама сама научила его всему, что нужно: читать, общаться с компом, и деликатно приохотила его к музыкальным занятиям. «Музыка — это то, что у тебя в руках, на кончиках пальцев», — говорила мама, «если ты не будешь заниматься, твои руки не будут гибкими». Потом Том понял, как музыка помогла ему в фехтовании.

Вот интересно, а разрешит ли папа сегодня пропустить тренировки? Впрочем, какие там тренировки!

Том спустился в новом костюме, надев на себя вместе с обтяжками и тельником прекрасное настроение.

Отец уже был собран и готов к походу. И к походу серьёзному, раз он взял с собой кардиостимулятор: пиджак оттопыривался, на рукаве пульсировала рубиновая бусинка индикатора сердечной деятельности. Том научился разбирать эти сигналы ещё в детстве: точно такой же индикатор он втыкал куда-нибудь перед началом тренировок. Он умел читать рисунок сердца, и с удивлением понял, что отец не просто дурно себя чувствует: он взволнован. Сильно взволнован. Мама, впрочем, тоже была напряжена, хотя её тревога была тщательно запрятана внутрь. Наверное, думает, как я буду вести себя в городе, подумал Том. Ничего, переживёт. Всё будет чики-пуки.

Мама, однако, держалась молодцом.

— Ну, счастливо, маленький чемпион, — сказала она ему на прощание. — Я тебя люблю, крокодильчик.

Томми поцеловал маму в шею, и побежал к машине, чтобы первым занять переднее сиденье. И тут его прекрасное настроение была изрядно подмочено: впереди уже сидел доктор Ходивала.

Том не любил доктора, хотя знал его чуть ли не с рождения. Говорят, доктор даже принимал роды у мамы. Во всяком случае, делал маленькому Томми уколы и заставлял глотать горькие таблетки точно он. А потом, когда начались занятия в спортивном зале, доктор сам устанавливал нагрузки, следил за ходом занятий, вмешивался во всё… и именно он засёк Тома в раздевалке с инструктором по борьбе, когда тот объяснял Томми кое-какие интересные вещи. Ох, что было… Том знал, что именно благодаря доктору он такой сильный и здоровый, но благодарности почему-то не испытывал. К тому же папа платил доктору сумасшедшие деньги, он сам это слышал от папы — «сумасшедшие деньги», когда подслушал один папин разговор. И ещё — ему очень не нравились глаза доктора. Не то чтобы злые, нет, но какие-то неживые. Такие глаза, поёжился Том, бывают у профессиональных убийц. Хотя доктор, наверное, закопал немало пациентов. Наверное, это профессиональное. Но глаза доктора Ходивалы Тому всё равно не нравились. Очень не нравились.

А теперь этот скользкий тип занял переднее сиденье.

Том разочарованно повертелся около машины, но пришлось садиться назад. Через пару минут появился и отец, как раз дошаркавший до противоположной дверцы и плюхнушийся на сиденье рядом с Томми.

— Мы едем в город, — объявил отец, — но сначала нам нужно быстренько заскочить в одно местечко. Это совсем ненадолго.

— Это куда же? — недовольно спросил Том.

— Нууу… — почему-то смутился отец. — Видишь ли… у нас там есть дело. Очень важное дело. Если хочешь, пойдём с нами.

— Вот ещё! — Том фыркнул.

— Хорошо, — папа неожиданно легко пошёл на попятный. — Тогда прогуляйся с Петером, он тебя сводит… куда-нибудь. А, Петер?

Томас аж почувствовал, как шофёр ухмыляется. Он давно уже обещал Томасу, когда тот станет взрослым, сводить его в одно Весёлое Заведение, где… Не всё же ему заниматься этим с мамой. И, может быть, он наконец попробует Настоящего Виски. Интересно, понравится ли ему? Наверное, да. В фильмах и играх все крутые пьют виски. Стакан за стаканом. Правда, сам-то он ничего крепче сухого красного вина он никогда не пробовал. Отец одно время зачем-то пытался приохотить его к содержимому старых пыльных бутылок, за которые он платил сумасшедшие деньги (он сам это слышал от мамы — «сумасшедшие деньги»… тоже подслушивал, разумеется), но потом оставил эту затею. Но, главное, девочки, девочки… Они ехали недолго, но Тома переполняло от нетерпение. Казалось, машина еле движется.

Город! В городе Том бывал всего пару раз: когда они ездили «регистрироваться» (он так и не понял, что это такое, просто пришлось долго-долго сидеть в коридоре, потом его вызвали в какой-то кабинет, и заставили приложить палец к монитору, а потом выдали какую-то маленькую карточку, называемую «общегражданским паспортом»), и ещё за автомобильными правами. Водить машину научил Тома доктор Ходивала. Да, ездил он лихо. По-настоящему лихо. Но всё равно, Тому он не нравился.

Однако, на этот раз до города они не доехали. Ещё в пригороде машина затормозила около одного неприметного особнячка, окружённого, однако, железной оградой с сигнализацией. Ворот нигде не было видно.

— Это… это закрытый клуб, — объяснил отец. — Кое-что особенное. Специальное.

Томас тут же сообразил, что это, видимо, и есть Заведение с Шикарными Девочками. Да, денёк начался славно. Круто. А будет ещё круче.

Папа вытащил телефон и минуты три с кем-то разговаривал.

— Ну, иди, — наконец буркнул он. — Мы договорились.

— Папа, а что там? Девочки? — спросил, не удержавшись, Том.

— Ну… ты у нас взрослый парень, — опять буркнул отец: ему явно не хотелось пускаться в объяснения. — Можешь отправляться. Мы опаздываем.

Том вылез из машины. Кивнул шофёру, но тот покачал головой. Ага. Значит, за него папа платить не стал. Наверное, заведение и впрямь шикарное.

Часть решетки бесшумно отодвинулась в сторону, открывая проход. Том было чуть не споткнулся о металлический порожек. Он медленно шёл по газону, наслаждаясь тем редким, сладким испугом, какой бывает только в молодости, от предвкушения чего-то нового, опасного, но долгожданного. В голове крутились обрывки фильмов и компьютерных игрушек. Интересно, кто его встретит? Какая-нибудь мадам, хозяйка заведения, в платье с кринолином? Или девочка в неглиже? Или он зайдёт в пустую комнату, с камином, шкурой, баром в углу, и роскошным каталогом прелестниц в пергаментном переплёте? Или они будут сидеть у стены, опустив глаза, и ожидая, кого из них он выберет первую?

Тяжелая декоративная дверь отъехала в сторону. Он вошёл, стараясь не крутить головой. Небольшая комната. Ничего особенно роскошного. Камина нет. Кресло. Зачем-то письменный стол. Женщина в кресле.

Он не сразу узнал мать, а когда узнал, не поверил. Он никогда не видел у мамы такого лица. Такого… даже не усталого, не измученного, а просто безразличного.

Чья-то твёрдая, холодная рука взяла его за левое запястье, щёлкнули наручники. Он рванулся, но металл держал крепко.

— Спокойнее, сынок, — раздалось у него над ухом.

В комнате были люди. Люди в форме. Через несколько секунд он сообразил, что в комнате полно полицейских.

Его рука была прикована к запястью огромного негра в синей форме. Он смотрел на Томаса, и в его блестящих, как перламутровые пуговицы, глазах, ничего нельзя было разобрать. Совсем ничего.

— Я сержант Рэндл, полиция штата Нью-Йорк. Ты знаешь свои права?

Том вяло кивнул.

— Хорошо. Сынок, нам нужно выяснить у тебя кое-что, — пробасил сержант. — Ответь на два вопроса, и всё. Только думай, прежде чем отвечать. Кто эта женщина?

— Мама, — ошеломлённо произнёс Томми, и только после этого до него, наконец, дошло, что это и в самом деле полиция штата.

Ужас, сжимавший его сердце с того момента, как он увидел мать, несколько ослабил свою хватку. Как бы то ни было, перед полицией он чист. Чист, как никто. Значит, дело не в нём. Он нужен как свидетель. Свидетель чего? Неужели его родители в чём-то замешаны? Возможно, очень возможно. Они, но ведь не он. Отчаянный страх за себя тут же уступил место куда более комфортному чувству: страху за другого. Ему было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать: сейчас Том чувствовал облегчение, гигантское облегчение.

— Это моя мать, Линда Хоукинг, миссис Томас Хоукинг, — произнёс он, и его голос почти не дрожал.

— И второй вопрос, сынок. Подумай хорошенько, прежде чем на него отвечать. И лучше для тебя, если ты скажешь правду. Ты… ты спал со своей мамой?

У Томми чуть было не отвисла нижняя челюсть.

— Да, — тихо сказала мама. — Да, он спал со мной.

— Молчать! — взвился сержант. — Ты, сука, дай сказать ему!

— Да! — заорал Том, перекрикивая сержанта. Ему стало ясно: надо повторять то, что говорит мама, и всё будет хорошо.

— Да, я спал с ней.

Сержант помолчал.

— Ну что ж, извини, парень. Ты влип в очень большое дерьмо, — он повернулся к матери Томаса, его лицо было искажено бессильной яростью. — Как вас только земля носит!

— Оставьте, сержант, — Линда Хоукинг говорила сухо и холодно. — Его признание ничего не решает. Если бы он не признался, доказательств преступления всё равно было бы достаточно.

До Томаса начало что-то доходить.

— Пре… преступления? — робко спросил он у сержанта.

— Да, сынок. А ты что думал? Преступление против общественной нравственности первой степени. По новому законодательству такие дела подлежат немедленному расследованию и суду. Расследование проведено и закончено. Извини, малыш, по закону тебя полагается обездвижить. Эй, у кого там пневмошприц…

К его шее прижалось что-то холодное, потом что-то кольнуло, в глазах заплясала радуга, ноги подкосились. Последнее, что он почувствовал — это холод железного кольца на другом запястье, а потом его тело бессильно повисло на руках полицейских.

— …признаются виновными в прелюбодеянии, супружеской измене и совершении инцеста. Согласно Закону о Семье от 2024 года, жизнью, свободой и имуществом виновных отныне распоряжается обладатель преимущественного права, Pater familiaris, то есть глава домохозяйства и отец семейства. Выскажите свою волю.

Линда Хоукинг лежала в клетке для подсудимых рядом со своим сыном. После допроса под суперпентоталом они оба быстро сознались в незаконных отношениях. Допрос вёл компьютер, быстро и равнодушно фиксировавший все ответы, и спокойно игнорировавший все крики и мольбы Тома. После подписания протокола допроса их обоих парализовали каким-то уколом.

Линда лежала спокойно, Том отчаянно пытался пошевелиться, но не мог даже открыть глаза. Он полностью сосредоточился на этом бесполезном усилии, чтобы не слышать того, что говорит его отец.

— Правом, дарованном мне Конституцией, Биллем о Нравственности, и согласно Закону о Семье от 2014 года, в присутствии семи свидетелей, я прощаю свою жену Линду Хоукинг, и признаю за ней все права моей супруги. Моё решение вступает в силу немедленно.

Кто-то из присяжных присвистнул. Томас услышал, как служитель суда открывает клетку, потом послышалось шипение пневмошприца с антидотом. Потом — шорох и стук каблуков. Томас опять попытался открыть глаза, чтобы последний раз взглянуть на мать, но у него опять ничего не вышло.

— На тех же основаниях, я лишаю своего сына Томаса Хоукинга своего покровительства, гостеприимства, прав сына, и каких бы то ни было имущественных прав, а также и жизни. Моё решение вступает в силу завтра, девятнадцатого августа, в полдень. Преступник будет казнен в частном порядке, способом, разрешённым Поправкой Голдмана к Закону об эвтаназии от 2029 года. Тело моего сына остаётся в моей собственности.

Охранник громко высморкался. Подкованные ботинки служителя протопали, кажется, над самым ухом: бум-бум-бум. Послышалось шипение, потом не было ничего.

Том Хоукинг-старший проснулся от аромата роз. Приторный запах, казалось, оседал на губах.

Гигантский букет — настоящий розовый лес — стоял в огромной белой вазе, напоминавшей по размерам ведро. Том подумал, что неплохо было бы попросить воды, но губы не слушались, и он оставил эти попытки.

Так, зрение в норме. Слух — пока непонятно. Ничего не болит. Тело не чувствуется совсем — как в невесомости. Руки, ноги… ничего нет. Ладно, неважно. Интересно, сильно ли попорчен череп? Томас представил себе искромсанный скальп… впрочем, что сделано, то сделано. Аноширван Ходивала — лучший нейрохирург по эту сторону Атлантики. Другое дело, что пересадка мозга — это всегда лотерея.

О, кажется, он что-то слышит. Нет, просто звон в ушах. Как там это объяснял доктор? «Пересаживается, собственно, не весь мозг, а только клетки — носители памяти и идентичности. Мы обдираем кору, как капустный лист, и пересаживаем её этакими ломтиками. Несколько месяцев вы проведёте в состоянии овоща, потом нервные цепочки начнут восстанавливаться. Мозг — очень гибкая штука. Вы не представляете себе, до чего он адаптивен. Уверен, вы справитесь.»

Кажется, тогда он спросил, останутся ли у него какие-нибудь следы сознания предыдущего носителя тела. Ходивала уверял, что нет. «Мы соскребём кору этого парня, и от него ничего не останется. Это будете именно вы. Только в новой плоти.»

Ходивала говорил очень уверенно. Интересно, на ком он набил руку? На индусах? На русских? На своих соотечественниках? Неважно. Главное — он, Том Хоукинг, жив. Сознание возвращается.

Прекрасный летний день. Какое счастье — видеть этот золотой воздух в палате… Видимо, тут большое окно. Когда он встанет, он увидит цветущий сад. Откуда-то он знал, что там, за окном, именно цветущий сад. И запах, запах… Розы и лето. Жизнь.

На дне души заскреблась какая-то тревожная мысль. Ну да. Почему же нет доктора?

Ага, вот и доктор. Он стоит, улыбается… смотрит на приборы… ага, перед глазами появился экран компьютера.

«С днём рождения, Томас. Ты родился заново» — на экране появились буквы. Какие крупные. Хм-хм, он всё-таки беспокоится за моё зрение.

Изображение мигнуло.

Опять что-то мигнуло.

Томас попробовал, но ничего не почувствовал. Зато на экране стали появляться буквы. Ага. Они подключили нервы прямо к клавиатуре.

Что-то его беспокоило, но он не мог понять, что же именно. Деньги? Ну, главный приз ждёт Ходивалу не сейчас. Не сейчас. Когда он, Томас Хоукинг, будет ходить, играть в теннис и иметь женщин. Кстати, неплохо было бы начать с Линды. В конце концов, она его жена. И с мальчиком Томми она спала с удовольствием… Ладно, посмотрим. Достаточно и того, что она честно отработала на него восемнадцать лет. Выносила и родила нужное ему тело. Это был, кажется, четвёртый подрощенный зародыш; он уже было собирался расторгнуть соглашение и поискать кого-нибудь помоложе. Правда, услуги Линды обошлись ему недёшево. Хотя и не дороже услуг доктора Ходивалы.

Он опять пошевелил пальцами. Ага, у нашего доктора финансовые затруднения. Скорее всего, лжет… но если нет? Ну что ж, он отдаст ему те счета на Коморах. Этого ему хватит ещё на полгода, как минимум. Разумеется, он что-то украдёт, но немного. Он же знает, что потом он, Томас Хоукинг, проверит все счета. А главный приз дожидается его, когда он будет здоров. Совсем здоров. И уж тогда… тогда он вычтет из его гонорара всё, что нужно. А может быть, чуть больше.

Он попробовал набрать номер счёта. Пальцы не слушались, он раз десять тыкал тем местом, где должен был быть мизинец, в то место, где должна была бы быть клавиша перевода строки, и набирал снова. Когда нужные буквы и цифры, наконец, появились, он почувствовал себя обессилевшим.

Он попытался было набрать «да» — и вдруг понял, что же его так беспокоило.

Розы. Розы и солнце. Солнце!

Прошло четыре месяца. Четыре месяца. То есть сейчас ноябрь. Ноябрь. Откуда же здесь это роскошное летнее солнце?

Где он? По идее, в частной клинике Аноришвана Ходивалы. Необходимая аппаратура находится только там. Перевозить его? В таком состоянии? Куда? Зачем?

Чёрт, клавиши, клавиши… где они были… Он отчаянно тыкался бесплотными пальцами в мягкую пустоту… спокойнее… так…

Ещё раз…

И тут он неожиданно услышал звук: холодное шипение где-то над ухом. Потом не было ничего.

— Ну что? Получилось?

Доктор Ходивала перевёл аппаратуру саркофага в автоматический режим. Потом посмотрел на лежавшее в камере тело Хоукинга-старшего. Желтая холодная плоть, перевитая трубками и проводами. Макушка была отпилена, из оболочек мозга торчали провода и разъёмы.

— Я вытянул из него коморские счета. Но это всё. Чёрт, это дурацкое лето.

Томас Хоукинг-младший оторвался от клавиатуры компьютера и выглянул в окно. Начинало темнеть.

— А мы никак не можем сделать осень, док?

— Не можем. Он никогда в жизни осенью не попадал в больницу. А вот летом было. Он тогда был молодой. Кажется, растянул связку. Я активизирую в его мозгу этот участок, а мозг сам достраивает картинку. Правда, приходится блокировать звуки. Там, понимаешь, разговаривают его родители. Он бы сразу всё понял.

— А если сказать, что прошёл год?

— Год… нет, конечно. Он бы сразу догадался. Твой отец прочёл уйму книг по нейрохирургии. Про пересадку мозга он знает вообще всё, что может знать дилетант. И он, между прочим, не дурак.

— Но сволочь редкая.

Доктор не стал спорить.

— Я давно хотел спросить… Почему вы всё-таки этого не сделали, док? В смысле — не пересадили его поганые мозги мне в тело?

— Ну… я мог бы сказать, что хотел тебя спасти. Но не буду. Я этого не сделал, потому что это было невозможно. Биологически невозможно.

— То есть?

— Хорошо. Давай я тебе всё объясню. Если хочешь.

— Может, попытаемся ещё раз крутануть папашу на бобы? Он сколько ещё протянет?

— Ну и выражения у тебя. До завтрашнего дня точно не доживёт. Я же провёл первичную предоперационную подготовку… и всё такое. А скорее всего, он умрёт через пару часов. Но… хорошо, у меня есть ещё одна идейка. Попробую. Так ты будешь меня слушать или нет?

— Если честно, то не очень хочу. Но… мне кажется, мне надо знать.

— Хм. Наверное, да. Ну, давай по порядку. Старый Хоукинг знал, что протянет в лучшем случае ещё лет двадцать. Жить ему, разумеется, хотелось. Такие всегда хотят жить. И, как правило, им удаётся это делать довольно долго. Но тут уже был конец. Старость не лечится. Единственный выход — пересадка мозга в молодое тело. Понимаешь?

— Ну и что?

— Ты слушай, слушай. Для того, чтобы пересадка прошла успешно, нужна как минимум пятидесятипроцентная биологическая совместимость тканей. Как минимум, понимаешь?

— Ну да, ты мне это уже говорил.

— Твой папаша нанял женщину, которая выносила для него зародыш. Твою маму. Разумеется, половина генов была её, зато половина вроде бы как его. Осталось дождаться, пока ты подрастёшь, а потом вырезать тебе мозги и вставить на их место свои. Как ты уже убедился, это можно сделать вполне официально. Преступление против нравственности, Закон о Семье…

— Вообще, кто придумал эти мерзкие законы? Это же какая-то восточная дикость.

— Хм, восточная, говоришь? Значит, тебя всё-таки чему-то учили? А я думал, тебе не давали никакого образования, кроме физического… Хоукинг так хотел иметь спортивный вид… — невесело усмехнулся доктор. — Ну нет, Восток здесь ни при чём. Малость отредактированные нормы римского права. Отец семейства распоряжается имуществом и свободой членов семьи, а также является семейным судьёй. Билль о Нравственности. Был принят на волне контрлиберальной антифемитистской реакции. Впрочем, либерфеминистическое законодательство тоже было совершенно безумным, только в другую сторону… ладно, это всё бла-бла-бла. Пойми главное: пересадка мозга возможна, если генетический материал как минимум наполовину тождественен.

— Ну и что? Или… — у Томаса начала медленно отвисать челюсть.

— Да. Хоукинг тебе не отец. Когда я выращивал зародыш, я ввёл в него другую ДНК. Не его. Другого клиента. Я вырастил тебя за его счёт. Скажу тебе честно: я выполнил бы тот контракт. Но тот человек… в общем, он умер, и теперь нам надо как-то выбираться из этой ситуации. Короче, нам нужна основная часть денег твоего, так сказать, папаши. Главный приз.

— Нам? Кому из нас нужны деньги? — Томас лихорадочно соображал, что из этой истории может оказаться правдой.

— Нам, — с нажимом произнёс доктор. — Тебе даже больше. Юридически, мой юный друг, ты давно труп. Я ведь оформил все документы по пересадке мозга. Теперь ты в глазах закона — Томас Хоукинг-старший.

— То есть я имею право на…

— Да, на официальную часть состояния вот этого (опять кивок в сторону саркофага). Разумеется, до того самого момента, пока тебя считают твоим папочкой. Понимаешь ли, я всё равно собираюсь сваливать отсюда. На родину. А там… я старый человек, могу и разболтаться. Старики болтливы, знаешь ли.

Томас наконец понял.

— Я… я заплачу, — сказал он сквозь зубы. — За… молчание.

— Нет, нет, что ты, сынок, — благодушно замахал руками доктор, — меня не интересуют твои деньги. Меня интересуют мои деньги. Твой папаша — тот ещё жук. Этакий двуликий Янус. Все считают его богатым человеком, но на самом деле он не богат, а очень богат. И свой самый толстый кошелёк твой разлюбезный папаша где-то очень хорошо упрятал. И нипочём его не отдаст.

— Хорошо, но при чём тут я?

— Мне нужен доступ в твой дом. У него было ещё несколько опорных точек, но информация может находиться только там. Тебя он, естественно, не брал в расчёт, а твоей матери уже заплачено. И, сдаётся мне, это такая информация, которую нельзя доверить памяти. Да ещё и нарезанной на кусочки вместе с мозговыми клетками. Твоё отец не из тех, кто так рискует.

Томас вздохнул.

— Сколько вам надо?

— Договоримся, сынок. Договоримся, — доктор нервно потёр ладошки. Давай ещё раз оживим твоего папочку. Может, он расколется. Жаль, что он в таком состоянии. Можно было бы поджарить его мозги так, что он раскололся бы через минуту-полторы. Но он не выдержит.

— Жаль, — совершенно искренне сказал Томми.

Том Хоукинг-старший проснулся от аромата роз. Приторный запах, казалось, оседал на губах. Жаль, ничего не видно. Ночь? Или что-то со зрением?

Неплохо было бы попросить воды.

Так, зрения нет. Ну да это ещё не самое страшное, Ходивала предупреждал, что такое может быть. Слух — пока непонятно. Тело не чувствуется совсем — как в невесомости. Руки, ноги… ничего нет. Ладно, неважно. Интересно, сильно ли попорчен череп? Томас представил себе искромсанный скальп… впрочем, что сделано, то сделано. Аноширван Ходивала — лучший нейрохирург по эту сторону Атлантики. Другое дело, что пересадка мозга — это всегда лотерея.

Ага, голос. Очень, очень далёкий.

— Томас, это я, Ан. Ты меня слышишь, но ничего не видишь и не чувствуешь своего тела. Томас, у меня плохие новости. Мозг срастается неправильно, идут пересечения синапсов. Я попытаюсь что-нибудь сделать для тебя, но, боюсь, ты никогда не встанешь на ноги. Прости. Я сделал всё, что мог. Томас, ты можешь мне ответить?

Молчание.

— Томас. Ещё одно: у меня кончаются деньги. Я содержу твоё тело на то, что у меня осталось от начальной суммы. Я знаю, что я не заработал тех денег… но я буду искать, куда ты их положил. Я хочу, чтобы ты знал — я их найду. Есть способ найти их даже у тебя в мозгу. Нейрохирурги умеют ковырять чужие мозги. Я просто хочу, чтобы всё было честно. Скажи, где они, и этого не будет.

Молчание.

— Томас. Я могу пропустить через твой болевой центр несколько микроразрядов, и ты окажешься в аду. Я могу накачать твой мозг наркотиками. Я могу активизировать твою память, заставить тебя просматривать всю свою жизнь по кусочкам, и ты не захочешь, а вспомнишь всё. Но я не хочу. Я не хочу этого, слышишь! Скажи мне, где деньги.

Молчание. Потом далёкий, еле слышимый голос:

— Дурак… Ты… убил меня… никогда не получишь… я… предвидел… только молодому… тебе никогда…

На пульте что-то заверещало.

— Мы теряем его! — закричал доктор. — Мы его теряем!

Он бросился к саркофагу, потом в отчаянии стукнул кулаком по крышке.

— Всё. Сейчас он сдохнет. Ладно, будем искать в доме.

Томас-младший поднял голову от компьютера.

— Не надо искать в доме, — он нашел в себе силы ухмыльнуться. — Там ничего нет. И никогда не было.

Доктор резко крутанулся на каблуках.

— Ты догадался? Где?

Молодой Хоукинг победно улыбнулся.

— Да, пожалуй, что я могу это сказать. Видите ли, док, денежки могу получить только я.

Ходивала озадаченно уставился на него, потом хлопнул себя по лбу.

— Ты хочешь сказать, что…

— Всё очень просто, — перенервничавший Томми теперь тараторил без умолку. — Папа не надеялся на свою память. После операции она могла и не сработать. Вам он, похоже, не доверял, и правильно делал. Скорее всего, он послал самому себе письмо. Там — инструкции и номер счёта. А может быть, оставил письмо у кого-то, кто должен появиться со временем… Но вся штука в том, что деньги могу получить только я. Лично я. Точнее, это тело. То есть если оно сможет явиться в банк и получить их. Эта инструкция дана сотрудникам банка. Наверное, вместе с моей полной биометрией и прочими штучками. Стопроцентная гарантия. Только молодому и здоровому Томасу Хоукингу. То есть мне.

Доктор некоторое время постоял молча, ссутулившись.

— Ну что ж, — наконец сказал он, — этого всё равно было не избежать.

Когда он повернулся к Томасу, в его руке блеснула какая-то железка. Раздался негромкий хлопок, что-то вонзилось в плечо юноши, и тот медленно завалился на ковёр.

— Извини, сынок, — сказал Ходивала, — но мне тоже нужно жить.

Он вытащил из кармана телефонную трубку, набрал номер, потом код доступа. Услышал гудок, ещё один… третьего не последовало.

— Привет, сестрёнка, — сказал он в пустоту.

— Привет, братишка, — ответила ему Линда Хоукинг. — Какие наши дела?

— Томми у ме… Скремблер включен?

— Разумеется, идиот. Говори.

— Томми у меня, и совершенно готов к употреблению. Вызывай доктора Джонса. Или как он там теперь? Сид, кажется? Вызывай. Операция нужна срочно. Надеюсь, он не утратил мастерства.

— Я тоже надеюсь. Ты нашёл деньги?

— Да. Всё оказалось очень просто.

На том конце трубки помолчали.

— Просто? Тогда я знаю, — сказала Линда. — Письмо самому себе. Потом явиться в банк и предъявить своё тело.

— Ну да. Короче, срочно вызывай Джонса. Генетическая совместимость у нас с Томми неплохая, не так ли? Справится. Короче, мне нужно быть в башке этого парня как можно скорее.

— Хорошо. Еду. Жди меня через десять минут.

— А Джонс?

— Джонс не здесь. Я дам ему сигнал. Мы забираем тело и срочно вылетаем в университетскую клинику.

— Почему не здесь? Тут безопасно.

— О Господи, до чего же идиот. Ты идиот даже в своей хирургии! Ты стал бы оперировать в чужой операционной? Где ты не знаешь ни автоматики, ни компьютера?

— Верно. Извини, я не подумал.

— Ты не умеешь этого делать, милый братец. Я даже не знаю, как это у тебя получается резать чужие мозги. Я бы тебе не доверила вырезать себе аппендикс.

— Хватит! Заткнись!

В трубке что-то щёлкнуло, лампочка скремблера погасла.

Ходивала подошёл к саркофагу, чтобы отключить оборудование. Запрокинувшаяся голова старика Хоукинга, с отпиленной макушкой, из которой торчали контакты, казалось, оскалилась в недоброй усмешке. Хирургу стало неуютно: ему почудилось, что мёртвый старик смеётся над ним. А что, если они не найдут этих проклятых денег? А что, если вот прямо сейчас распахнётся дверь и сюда ворвутся полицейские? А что, если маэстро Джонс потерял умение, в его-то нынешнем состоянии это более чем возможно… боже, сколько же он зарезал людей, прежде чем набил руку как следует… Что, если парализатор не подействовал на молодого Хоукинга, и он прямо сейчас встанет на ноги, схватит что-нибудь тяжёлое, и… Впрочем, хоть эту опасность можно предотвратить. Понимая, что ведёт себя как параноик, доктор достал моток хирургического пластыря для лёгких ран. Лучше всего сначала обмотать ноги. Или сначала руки? Он перевернул бесчувственное тело на живот, приклеил пластырь к коже и потянул. В этот момент запел дверной сигнал: кто-то пришёл.

Чувствуя, как поднялись волоски на руках, Ходивала нажал на кнопку глазка. Экранчик осветился. На пороге стояла Линда.

Перед тем, как открыть дверь, он бросил взгляд на часы. «Ровно десять минут», подумал он, «надо же».

Том Хоукинг-младший проснулся от запаха, который он сначала принял за аромат роз. Потом до него дошло, что приторно воняет какой-то аптечной дрянью. Запашок, казалось, оседал на губах.

Кровать, кажется, его. Сверху вместо одеяла какая-то простыня. Томми машинально провёл рукой по затылку, и почувствовал, что голова туго забинтована. Под повязками ничего не чувствовалось: кожа головы одеревенела. Анестезия. Его оперировали.

Ещё минуту он ошеломлённо моргал, пытаясь сообразить, где он находится. Наконец, он понял, что это его спальня. И в ней кто-то был.

Мама повернулась к нему вполоборота, посмотрела искоса.

— Ты проснулся, мой хороший? Вчера у тебя был напряжённый день, не так ли? И не хватайся так смешно за голову. Ничего не поделаешь, пришлось имитировать трансплантацию коры мозга. Нет-нет, не бойся, ничего особенного не было. Мозг я вообще не трогала. Я просто сняла с тебя скальп, сделала имитацию черепного шва, а потом всё вернула на место. Ты же понимаешь, когда ты пойдёшь в банк, и они будут проверять биометрию, это может понадобиться…

Томми непонимающе смотрел на мать, отчаянно пытаясь сообразить, в чём дело. Воспоминания о вчерашнем дне взрывались у него в голове, беспорядочно, одно за другим.

— Милый мой, пожалуйста, послушай свою маму. — Линда Хоукинг вздёрнула подбородок. — Ты уже знаешь, что твой… папа… человек, которого ты звал папой… в общем, ты был ему нужен как тело для трансплантации мозга. Вчера он хотел это с тобой проделать, но всё получилось по-другому. Да, прости меня за ту сцену… так было надо.

Юноша молчал, отчаянно пытаясь разобраться в происходящем.

— Про своего настоящего отца ты тоже, наверное, всё понял. Ну, про доктора Ходивалу. Он действительно твой биологический отец. В смысле, это была его ДНК.

Мама улыбнулась.

— Всё-таки жаль, что пришлось его убить. Он был отличным нейрохирургом.

Томми взмолился:

— Мама! Я уже ничего не понимаю.

— Ну хорошо, только не нервничай. Понимаешь, доктор договорился с Хоукингом насчёт операции… не помню точно, но лет двадцать уже прошло. Тогда нейротрансплантация была чем-то таким… незаконным. И к тому же по-настоящему хорошо проходил только у однояйцевых близнецов. А эксперименты по клонированию так ничего и не дали. Но Ходивала заверил Хоукинга, что через десяток-другой лет барьер несовместимости ДНК снизят где-то до половинного. То есть станет возможной пересадка мозга от отца к сыну. Дальше появилась я. Мы заключили с Хоукингом контракт: я изображаю из себя его жену и делаю ему ребёнка. Разумеется, это был подрощенный зародыш. Только вместо хоукинговской ДНК Ходивала ввёл свою. Он, собственно, хотел получить и деньги Хоукинга, и новое тело. Ты всё понял?

Том тупо кивнул.

— Операцию должен был делать доктор Джонс. Это опытнейший нейрохирург, учитель Аноширвана, да и начальные условия получше. Я — младшая сестра Ходивалы. Таким образом, биологический барьер между Аном и тобой куда меньше, чем был бы между тобой и Хоукингом. Понимаешь?

Том опять кивнул. Голова раскалывалась.

— Сначала отец хотел провести операцию тайно. Но тогда бы ему пришлось выдавать себя за тебя… а такие вещи в наше время раскрываются. В конце концов, черепной шов не спрячешь. Да и проблема с деньгами… В общем, сложности были. Он бы, конечно, пошёл на это, трудности его не пугали… но законы о нравственности дают возможность провернуть всё это дело легально. И план изменился. Ну, ты сам знаешь как.

До Тома и вправду начало что-то доходить.

— Мама… и ты со мной… ну, спала затем, чтобы… меня обвинили? И убили? В смысле — вынули мозги?

— Ну, Хоукинг так думал. Я ведь с самого начала играла не на его стороне. Да и не могла: ты не его сын. Если бы пересадка мозга состоялась, это убило бы и Хоукинга.

— То есть ты играла на стороне доктора?

— Нет, сынок. Я играю только на своей стороне. Мне пришлось… ликвидировать его. Доктора. Своего брата. Жаль, но другого выхода не было.

— Зачем?

— Чтобы спасти тебя, мой хороший. Правда-правда.

Мама подошла и нежно поцеловала его в губы.

— Сынок, я должна тебе сказать одну очень важную вещь. Теперь ты, с юридической точки зрения — Томас Хоукинг-старший. То есть владелец всех его денег… и всего прочего. Включая меня. На суде Хоукинг оставил меня своей женой. То есть теперь я твоя жена. К тому же я кое-что знаю про тебя… навряд ли тебе пойдёт на пользу, если ты избавишься от старой Линды…

— Мама, — не выдержал Том. — Скажи мне просто, чего ты хочешь?

— Разве ты не понял? Просто всё должно остаться на своих местах. Я тебя люблю… и хочу быть твоей супругой. Конечно, я не очень молода… но я не буду стеснять твою свободу, милый.

Мама присела на кровать и стала гладить Тома по рукам, по груди… он почувствовал, что начинает заводиться.

В конце концов, какая разница. Он улыбнулся и сбросил с себя простыню.

— Да, ещё одно, сынок. Я ведь не всегда буду старой.

— Да, мама… ты всегда будешь молодой… — после секса Том расслабился. В голове крутилось только одно: он жив, всё остальное подождёт.

— Нет-нет, Томми… Понимаешь… у меня есть дочь. Ну, ты знаешь, Линда-младшая. Когда я стану старенькой, я воспользуюсь ей. Доктор Джонс сделает операцию…

— М-м-м-м-м. Да? Мама, а чья она дочка? Ты что-то говорила про биологический барьер…

— А, тут всё нормально. Ты мой сын, а она — твоя дочка. Я сделала её от тебя… помнишь, когда мы стали… жить вместе… я быстро зачала… тебе ещё не нравилось, что я хожу с большим животом. Но нам это совсем не мешало, верно?

— А, вот как… Я всё думал, неужели от папы?

— От Хоукинга? Нет, что ты… Он же был старенький. Бедный старик, он так мечтал попробовать меня после операции…

— А этот доктор Джонс?.. он хороший хирург?

— Это учитель доктора Ходивалы. Он великий нейрохирург.

— Но… он же, наверное, старый? Он доживёт?

— Ну конечно. Он же… он имплантант. Ходивала его сам оперировал. Теперь он живёт в новом теле. Операция была нелегальной, правда. Так что теперь ему приходится учиться в медицинском колледже, как обычному студенту. Да ты про него знаешь. Это Сид.

— Мой… мой старший брат?

— Ну, можно сказать и так. Когда я его родила, я была совсем девочкой… Ох, милый, иди ко мне…

— А от кого ты его родила?

— Ну какой ты смешной. От доктора Джонса, конечно.

— М-м-м-м-м… Ты говорила, что пятидесяти процентов близости ДНК недостаточно… Мама, я чего-то не понимаю…

— Ну… там было больше… это старые дела… в общем, старик Джонс — мой отец. А Ходивала брат. Нейрохирургия — это вообще семейное дело, нужно вырасти при операционной, чтобы достичь мастерства… Ох, надеюсь, что он не догадается, что это я убила братца. Хотя не должен…

— Господи, как всё это сложно. Мама… А как же ты будешь оперироваться? Нелегально?

— Как получится. Но, скорее всего, легально. Ты же теперь Отец семейства. Если Билль о Нравственности не отменят…

— То что?

— То… формально говоря, Линда-младшая принадлежит тебе, как дочь. И если она нарушит Закон о Семье 2024 года… ты сможешь приговорить её… к чему хочешь. А нарушить Закон о Семье… это легко устроить. Ты меня понимаешь, сынок?

— Мам… я спать хочу.

— Ты просто переволновался, мой маленький… А тебе понравился мой вчерашний подарок на день рождения? Эти запонки? Ты будешь выглядеть потрясающе… А через месяц-другой, если швы хорошо затянутся, мы поедем в город…

Но Том уже спал.