"Степное солнце" - читать интересную книгу автора (Павленко Петр Андреевич)

2

Была уже глубокая ночь, когда колонна, поднимая за собой тучу пыли, въехала на улицы спящего степного колхоза.

Отец с Верой Зотовой пошли разыскивать уполномоченного по хлебозаготовкам, третьи сутки не покидавшего здешнего тока, а Сергей с остальными остался при машинах.

Долгая тряска по раскаленной степи утомила его ужасно. Степь в июльский полдень была невыносимо душна, воздух был горяч и противно дрожал в глазах и еще противнее верещал голосами цикад. До сих пор у него звенело в ушах и хотелось пить. Он почти не запомнил степи, да сейчас и не жалел об этом.

Осторожно вылезши из кабины и размяв затекшие ноги, Сережа прошелся вдоль машин. Ночь была сухая, жесткая, без прохлады, и беспокойный звук цикад еще стоял в воздухе, сливаясь с отдаленным лаем псов и криком лягушек в какую-то раздражающую мелодию. Казалось, воздух скребут жесткими щетками. Летучие мыши, как черные молнии, мелькали у его лица. Ему стало не по себе.

— Дядя Жора, а дядя Жора! — тихонько позвал он. — Не знаете, где тут у них напиться?

Из машины никто не ответил, и, обеспокоенный, не оставили ли его одного, Сергей встал на подножку и заглянул в кабину Егора Егорыча. Тот мирно спал. Потоптавшись в нерешительности, Сергей заглянул к Вольтановскому. Положив голову на баранку руля, тот тоже спал, по-детски поджав ноги. Храпел и Еремушкин.

«Заснули, — недовольно подумал Сергей, — а за машинами теперь я наблюдай, самый маленький, будто я сам не хочу спать. Я, может быть, еще больше хочу, чем они…»

И стал, как часовой, взад и вперед прохаживаться вдоль колонны, трогая рукой горячие крылья и скаты и тихонько посвистывая для смелости.

«Палку бы надо с собой взять, — пришло ему в голову. — Очень пригодилась бы».

Дома как раз была такая, очень удобная, палка, которой мама всегда выбивала тюфяки и одеяла, и теперь она там зря стоит за дверью кухни. Многие из их вещей после смерти мамы как-то ни к чему нельзя было приспособить…

На улице раздались шаги. Громкий и, как показалось Сергею, злой голос спросил из темноты:

— Это кто тут? В чем дело?

У Сергея перехватило дыхание. На всякий случай он поднялся на подножку отцовой машины и потянулся рукой к сигналу.

— Грузовики… на уборку, — сказал он, вглядываясь в подходившего человека.

— А-а, это хорошо, — тотчас же раздалось в темноте уже гораздо добрее, и чья-то грузная фигура обозначилась рядом. — Это замечательно! Сколько?

— Три полуторки, две трехтонки.

— Очень замечательно! Откуда?

— С Южного берега, — уже гораздо смелее и развязнее ответил Сергей, сходя с подножки. — Жали вовсю, торопились. Сейчас так спят, бомбой не разбудишь.

— Это ничего, это пускай, часа два можно, — добродушно согласился подошедший. — А ты у них заместо дежурного, что ли?

— Ага.

— Толково придумано. Старший кто у вас?

— Емельянов Андрей Васильевич. — Сережа хотел было тут же добавить, что это отец его, но удержался, посчитав, что незачем прикрываться родней. — Пошел к уполномоченному какому-то… за нарядом, — уже вполне независимо добавил он.

— Эх, вот это зря! — крякнул подошедший. — Надо было сразу же до меня! Что вы, порядка не знаете? Я тут председатель, все же от меня, через меня… вот же, ей-богу… и покормил бы и спать уложил… А уполномоченный что? Раз-два — и загонит так, что с милицией не найдешь. Зря, зря.

И заторопился, что-то бурча себе под нос.

— Вода тут у вас далеко? — крикнул вслед ему Сергей, делая вид, что ему безразлично, кто тут старший, но ответа не разобрал.

— Если хочете, я вам принесу воды, — сказал кто-то тоненьким голосом, и, оглянувшись, Сергей заметил девочку лет восьми-девяти, в купальном костюмчике, с короткими, торчащими, как перья лука, косичками. Она стояла у левого крыла отцовой машины, смущенно почесывая одной ногой другую.

— Бадейка есть у вас? Может, свою принести?

— Ведро есть.

И, молодцевато прыгнув в кузов, Сережа вынул из мешка и протянул девочке брезентовое дорожное ведро.

— Смотри не зажиль: казенное, — предупредил он как можно строже.

— Буду я тряпичные ведра зажиливать! — высокомерно ответила девочка. — Сами пойдите — я покажу, где вода.

— Дежурный я, — ответил Сергей. — Колонну нельзя оставить.

— Уй, такой маленький, а уже дежурный! — удивилась и даже как будто не поверила его словам девочка.

— А тебе сколько? — небрежно спросил он.

— Мне десять в мае справили.

— А мне десять в ноябре справили, в самые праздники. Подумаешь!

Взяв ведро, девочка скрылась, и тотчас послышался шум воды из уличного крана. Водопровод был, оказывается, в трех шагах.

— Будете в машину заливать? — И девочка с трудом приподняла ведерко.

Сергей принял от нее ведерко и поставил на землю.

— После, — сказал он, не вдаваясь в подробности. — Наготове чтоб была. Пусти-ка, я попью…

И пил долго, с прихлебом, всем своим существом показывая, до чего он устал на трудной и важной своей работе.

— Ну вот и спасибо, — сказал он, напившись.

Девочка не выражала, однако, желания уходить. Опершись о крыло машины, она играла своими косичками и, позевывая, внимательно рассматривала Сергея.

— А вы на трудоднях или как? — наконец спросила она, подавив очередной зевок.

— Нам зарплата идет, — небрежно ответил Сергей. — Ну, за экономию горючего еще выдают, за километраж набегает кое-чего… Ну, буду своих будить, — чтобы отвязаться от девчонки, сказал он. — Пока до свиданья.

— До свиданья, — ответила та, не трогаясь с места. — А только зачем их будить, когда еще ночь? Мои тоже еще не вставали, хра-пя-я-ят… Мамка у меня в огородной бригаде, отец — завхоз, а хата вся чисто на мне: и с курами я, и с готовкой я… А тут еще черкасовское движение подоспело… У вас тоже бывает?

— А как же! — солидно ответил Сергей и хотел было рассказать, как они со школой ходили на разбивку приморского сада, но девочка, не слушая его, продолжала:

— А тут еще пионерская организация, будьте любезны, на уборку колосков вызывает! Прямо не знаю, как и управиться!

Она говорила, подражая кому-то из взрослых, наверное матери, с некоторым как бы раздражением на свою занятость, на тысячи обступивших ее дел, но в то же время явно гордясь тем, что она такая незаменимая.

— А тут Яшка Бабенчиков вызов мне через «стенновку» сделал — на шесть кило колосков. Ну, вы хотите верьте, хотите нет, а я шести кило за все лето не соберу. У нас так чисто убирают, прямо на удивление…

Она приготовилась рассказать еще что-то, но Сергей прервал ее. Девочка ему, в общем, понравилась, и чтобы закрепить знакомство, он спросил:

— Тебя как зовут?

— Меня? — удивилась она. — Зина, — и кокетливо улыбнулась, почувствовав в его вопросе интерес к себе. — А фамилия наша знаете какая? Чумаковы. А хата наша — вот она, номер четырнадцатый, самый центр.

Вдали послышался голос отца.

— Ну, пока до свиданья, — как можно решительнее произнес Сергей. Ему совсем не хотелось, чтобы о его новом знакомстве стало сразу известно отцу.

— До свиданья пока, — ответила Зина, продолжая стоять у крыла и почесывать левой ступней правую голень.

— Люди добрые, спите? — издали крикнул отец.

— Нет. Я дежурю, папа. Мне тут одна девочка воду принесла, — я думал, может подольем в радиатор… Вот ведро, — скрывая некоторое смущение перед отцом, скороговоркой доложил Сергей.

— Ты, я вижу, сынок, тут без меня не растерялся, — сказал отец, не без удивления разглядывая Зину и одновременно гулко сося воду из ведра, поднесенного им к самым губам. — Ффу!.. Правильная установка. Здравствуй, хозяюшка!

— Какая же я хозяюшка, я просто девочка! — ответила Зина Чумакова. — А вот ваш мальчик, знаете, мне даже свою фамилию не сказал, а про меня спрашивал.

— Что ж ты, сынок, не представился?

— Да ну! — Сергей стеснялся девочек, знакомых среди них у него никогда не было. — Еще представляться… Ну, Сережа я… Емельянов… пожалуйста.

Отец, залив воду, распорядился будить водителей. Тут Зина поняла, что сейчас уже не до нее.

— Пойду и я своих будить, — сказала она, зевая. — А ты, мальчик, завтра приходи с нами колоски собирать.

Сергей не решился вслух ответить ей.

«Колоски еще собирать! — подумал он недовольно, хотя, в сущности, ничего не имел против того, чтобы пойти с ребятами на сбор колосков. — У меня своей работы хватит». Он услышал, как отец крикнул Чумаковой:

— А ты зайди за ним, хозяюшка! Он же новый у вас, не найдет ничего.

— Как с хатой приберусь, зайду, — тоненько донеслось издали.

Водители просыпались нехотя.

— Хорошо бы еще часиков шесть поработать над собой, — хрустя суставами и гулко зевая и отплевываясь, бурчал Вольтановский. — Что там, Андрей, какие новости?

Отец наскоро объяснил, что вся их колонна остается в здешнем колхозе, что тут плохо с транспортом, а урожай гигантский, и завтра начнут сдавать первый хлеб.

— Значит, будет гонка, — сокрушенно заметил Еремушкин. — Нет тяжелее — первым хлеб возить.

Включив фары и сразу далеко осветив спящую сельскую улицу, машины тронулись к току, где предполагалось переспать до утра. Когда машины, поднявшись на косогор, свернули к току и свет фар блеснул на лицах работающих у веялки девушек, раздались голоса:

— Браво, шоферы! Спасибо! — и кто-то захлопал в ладоши.

На ворохе соломы была уже разостлана длинная клетчатая клеенка, и две молодые колхозницы при свете нескольких «летучих мышей» расставляли на ней съестное. Россыпью лежали дыни, помидоры, лук и чеснок, в тарелках — творог, в баночках — мед; сейчас расставляли сковородки с яичницей.

Председатель колхоза, тучный человек с узко прищуренными и оттого все время будто улыбающимися глазами, усаживал гостей:

— Дружней, ребята, дружней! На обеде все соседи!.. Муся, Пашенька, что ж вы? Приглашайте! Берите бразды управления!

Сережа думал, что председатель его не узнает, но тот если и не узнал, сразу догадался, кто перед ним.

— А-а, товарищ ответственный дежурный! — как знакомого, приветствовал он Сергея. — Садись, садись!.. Твой, значит?

— Мой, — сказал отец, немного дивясь осведомленности председателя. — Когда же познакомились?

— Первую ориентировку я от него получил!.. Бери, товарищ дежурный, самую большую ложку и садись рядом с Мусей, вон с той, с красавицей нашей… — И он подтолкнул Сергея к невысокой худенькой девушке, устало, развязывающей белый платочек, которым было закрыто от солнца ее лицо.

Видно, забыв о нем, она проходила в платке до ночи, и теперь, когда она развязала его, глаза казались темными, точно глубоко запавшими внутрь на светлом, почти не знающем загара лице.

— Будет вам, Анисим Петрович, — произнесла она укоризненно и, взяв Сережу за плечо, посадила рядом с собой.

А председатель, никого не слушая, носился среди гостей.

— Наша передовичка! — говорил он, указывая на Мусю. — В Героини идет, в Героини! Гордость наша… К ста тридцати пудам подобралась…

— Будет, Анисим Петрович, и за сто тридцать, — сказала Муся, усталым движением протягивая коричневую руку за дыней. — А тебе чего: творожку или масла? Ешь, хлопчик, не робей.

Полная, румяная девушка, которую все называли Пашенькой, с лицом, которое, однажды расплывшись в улыбке, так навсегда и осталось смеющимся, прокричала председателю:

— Сейчас мы подсчитали с первого гектара! Располагаем, что к ста сорока…

— Ой, не загадывайте вы мне, дочки! — махнул рукой председатель. — Ешьте, дорогие гости, заправляйтесь, так сказать…

И, придвигая дыни и помидоры, раздавая вилки и ножи и поудобнее всех усаживая, он начал рассказывать об урожае и о том, что он первый в районе начинает сдавать хлеб и что бригада Муси Чиляевой — самая передовая во всем районе, что о ней уже упоминалось в газетах и что дважды приходили из обкома поздравительные телеграммы на ее имя.

Зотова спросила:

— Комсомолка?

— Ясно, — строго ответила Муся, даже не взглянув на нее.

Отец, Петя Вольтановский и даже дядя Жора разглядывали Мусю без всякого стеснения. А она, ни на кого не глядя, ела дыню. Но Сергей чувствовал, что у нее сейчас тысячи глаз и что она все замечает. Вольтановский, тряхнув медалями, подсел к толстой Пашеньке. Зотова стала расспрашивать председателя об условиях вывозки хлеба. А дядя Жора, слегка закусив, привалился к Еремушкину, который молча что-то жевал с закрытыми глазами.

— Ешь, ешь, хлопчик, — сказала Муся, — да на утро что-нибудь припаси.

— А у меня ничего нет, чтобы припасать, — пожал плечами Сережа.

Муся отрезала два больших ломтя хлеба, густо намазала их медом и, положив один на другой, протянула Сергею.

— И батьку своего заправь с утра, а то наш как поднимет с зорькой…

— И подниму, Мусенька! Еще до зорьки подниму, — ответил ей все умеющий слышать председатель. — Тут, братцы, не до поросят, когда самого смолят. Верно? Первый в области сдаю — это раз, а второе — урожай замечательный, с ним нельзя долго канитель разводить, темпы утеряю. Вот вы слушайте… Слышите?.. Это Алексей Иванович Гончарук со своим комбайном еще спать не ложился… То-то… Да вы сами, милые мои, сна лишитесь, когда завтра наш хлеб увидите.

— А на сдачу кто из нас поедет? — спросила Пашенька, из густых волос которой Петя Вольтановский, напевая песню, выбирал остья и соломинки.

Председатель долго не отвечал.

— Надо бы, конечно… — вздохнул он, — по всем данным, надо бы праздник… и Мусю, конечно, послать, да ведь как же вас с уборки снять!.. Надо бы!.. Весь цвет народа будет. Еще бы: первые в области!

— Я ж сказала — своего участка не оставлю! — раздраженно ответила Муся, и было понятно, что разговор этот велся не первый раз. — Ваш Гончарук столько зерна пораструсит…

— Ну вот! Ну опять!.. Муся, не имей ты печали за рассыпку, поезжай сдавать хлеб!

Отец неожиданно поддержал председателя, сказав, что первый день сдачи — праздник, и Сергей заметил, как Муся порозовела и смутилась, однако не сдалась.

Только когда председатель обещал выслать на ее поле бригаду пионеров во главе с самим Яшкой Бабенчиковым (этот, видно, славился своей строгостью), она нерешительно стала склоняться к отъезду.

— А ты пойдешь с нашими мне помогать? — спросила она Сережу, и тот от счастья, что будет необходим ей, почти Героине, совершенно необдуманно согласился.

И тут же раскаялся: ехать с хлебом на ссыпной было бы, наверное, куда интересней. Он съел еще меду с огурцом, хотел было попросить дыни, но почувствовал — не осилит, встал, ощупью добрел до соломенного стожка и свалился в его пахучую мякоть.

Ночь в это время была уже тиха. Только изредка где-то очень далеко, в полях, постреливал мотор. «Ну, завтра посмотрю, что у них тут за степь», — еще мелькнуло у него в сознании, и он уже не слышал, как отец прикрыл его своей курткой и прилег рядом.